Компот

«Штирлиц открыл окно. Из окна – дуло.
Штирлиц закрыл окно. Дуло – исчезло…»
Из собрания анекдотов о Штирлице;



Компот


Вечерело.
Пестрые многоцветные мазанки - домики «по Гоголю», что до такой неимоверной степени любили дачники, с непритворным любопытством рассматривали приунывшего безрадостного Папу, прячась в густой насыщенной зелени августовского яблоневого сада, подмигивая и моргая поочередно аккуратными деревянными рамами небольших опрятных оконцев.
Папа отложил книгу, опустил на стол банку с компотом, что завернул утром, и, наконец – то, обратил внимание на назойливо пробивающийся в его подуставший за день мозг голос вошедшего сына Васеньки.
От баночки приятно пахло летом, - лето Папа умудрился спрятать за стекло, посадить, словно птичку в клетку, и теперь мог любоваться им, созерцать и вдыхать, вбирать и втягивать, даже пробовать на вкус.

Васенька с Раечкой - почти такие же… Дети. Он их тоже - «родил», вырастил и воспитал, дал все, что мог, - все сам! – как сливу, перемещающуюся и неуклюже переваливающуюся теперь в сладком вареве компота. Потом спрятал от всех тут, потому что у них с головой было явно не вполне в порядке. Особенно у Васеньки. В детстве Васенька, старшенький, даже пугал его, - мог взять большие садовые ножницы и начать отрезать картонной рисованной курице лапы так, будто она живая… Или отпиливать садовой пилой голову кукле, принадлежащей сестренке Раечке, и при этом с садистским, мерзостным удовлетворением вслушиваться в сестринские крики и плач. А после заявлять, что игрушки просто были «не хорошими» и он «ничегошеньки не помнит» и их теперь «нет», - вот и весь сказ. И подобное случалось… И не только.
Однако… Васенька с Раечкой - были его Летом, и укрыть их за стеклом, чтоб потом любоваться и созерцать, стало наилучшим выходом… Особенно в подобном обществе, в этаком мире, при таком отношении! Наилучшим выходом для них и для… Него.
Для Него.
По его мнению, конечно же. А разве кто – то еще мог иметь к этому касательство?..
…
Солнце вспыхнуло, отразившись от баночки и пузырьков, которыми пошел только утром завернутый - закрытый аккуратной крышечкой сливовый компот.
 - И что? – Папа недоуменно приподнял очки и воззрился на Васеньку, смущенно вперившегося в пол.
 - Я говорю: до среды, наверняка, воды не будет. Вообще. – Сказал, как отрезал, Васенька, - двухметровый темноволосый амбал лет двадцати пяти, остриженный под «ноль», и с мечтательным видом развернул вишневый «чупа – чупс».
 - И что?.. – Повторил Папа, изумляясь все больше с каждым мгновением, явно готовясь потерять и так сползшие с носа очки.
 - Я говорю: можно или на карьер к источнику сходить… Там – по шоссе километра с четыре… - Прищурился, перебирая в будто сплющенной и разукрашенной не так уж и давно чьим – то добрым кулаком голове варианты дальнейшего развития событий Васенька, - а можно к станции. Там кран есть. Взять пятилитровые бадейки. Только их раздует или сплющит…
 - Ну, так сходите! Где там ближе, я даже не знаю?! Возьмите! Пусть сплющит! Не зима – не разорвет же! – Не выдержал Папа и потерял – таки очки, расплескав, нервничая, чай, что собирался поднести к губам, и брызнув на Васеньку слюной. Отсутствие воды его волновало. Привычка и привязанность к хорошим условиям и трубам – давали себя знать.

 - Там… В общем, - к станции ближе… Но… - Васенька вновь засмущался и даже покраснел. Это удивило Папу и придало Васеньке сходство с гигантским фантастическим поросенком, что был не кормлен довольно долгое время, а теперь пытался этот корм получить любой ценой. Васенька был не из тех, что краснеют. И папа об этом прекрасно знал.
 - Что: «но»?
 - Там… В общем… Как бы сказать – то? Люди там не очень хорошие! – Наконец, помявшись, выдал – на - гора Васенька, обсосав «чупа – чупс», и прямо, даже как – то несгибаемо и гордо взглянул на папу. Обрел стержень. – Не очень – то хорошие, говорю! Вот. Может, - Райку туда послать?
 - Нет… Райку туда нельзя никак посылать… Она же девушка. Не донесет. - Огорошено ответил Папа, нагибаясь, дабы поднять с пола утерянные в ходе дискуссии по поводу воды и станции очки, и зацепился взглядом за перемазанную в чем - то Васенькину обувь сорок какого - то размера.

Папа оробел. Ему почему – то сделалось не по – себе.
 – А почему они странные? То есть: «не очень хорошие»?
 - Да просто… Какие – то. – Невнятно пробурчал Васенька, почесывая кадык и выдувая из – под ногтей невидимую глазу Папы пыль. – Были… Не хорошие. А вообще… Я не помню ничего. Честно.
Васенька легко хлопнул ресницами и начал старательно изучать банку с компотом, не зная, куда приткнуть освободившуюся палочку из – под «чупа – чупса».
 - А?.. – Испуганно подскочил Папа, явно осознав и вспомнив, что Васенька - «тормоз» и его лучше переспросить, нежели «упустить». А то случится казус или как у ребенка с энурезом. Беда. – Что значит: «были»? ТО есть: «не помнишь»?!
 - Да то и значит… Были они там. Они – Были. Люди. А теперь их – нет… Там. Вообще. Нет людей… Вообще. Пусто. Странный ты… - Васенька тупо слащаво ухмыльнулся чему – то своему, прицелился липкой палочкой из – под «чупа – чупса» в приоткрытое окно, потом – в папу, замахнулся, но затем вдруг передумал и заткнул коротенькую клейкую пластмасску за ухо. - Ну, так, мы с Райкой тогда к карьеру сходим? Там люди еще остались… Они там еще есть. Пока еще. Я точно знаю. Я – видел…
 - Нехорошие? – Глупо пискнул вмиг севшим голосом Папа, открыто и искренне страшась Васечки и палочки, и его огромных, опушенных мягкими колышущимися ресницами ребенка - чистых глаз дебила, что рассматривали комнату, но постоянно скользили и прыгали, проникая только в те точки, что были не доступны Папе и не поддавались его контролю.
Папа все понял, до него, как говорится «дошло», и он испугался не игрушечных НЕ соломенных пугал, в которые так внезапно приучился играть сын, а также того, что утром, когда Васенька с Раечкой куда – то уходили, не попросил соседа Иваныча опустошить бак бензопилы, и не спрятал от сына топор, теперь так и норовивший попасться тому под ноги… На всякий случай. – Там остались Не хорошие люди? А Райка где?
 - Ага… И Не хорошие тоже. Люди… Но скоро все будет в порядке. Ты – не волнуйся. А Райка на улице ждет. – Радостно пообещал Васечка, зачем – то загнул два пальца на левой руке и повернулся к Папе спиной. - Я ее там привязал… А то она орала очень… Мы ж на станцию утром ездили! За хлебом… И в баню еще. Там уже все мертвые были… А она мертвяков – боится!
Папа поперхнулся, и побледнел, падая в кресло, из которого поднялся секундой ранее.

 - Ну, мы пойдем тогда. А топор я с собой возьму. Ты его не ищи, если что… С топором – то легче ведь… - Васечка все глядел на него, твердо и безмятежно, периодически шевеля пухлыми губами, будто советуясь с кем – то призрачным… – А то Райке страшно одной – то… Ждать – привязанной.
Он легко уверенно подхватил емкости, что предназначались для сбора и хранения воды, и тяжело грузно переступая, вышел из дома. Казалось, будто это вовсе не рожденный при помощи человека и не выращенный им, состоящий из крови и плоти блондин Васечка, а гигантская машина, начавшая, повинуясь каким – то страшным странным обстоятельствам, заводиться, и ее уж не остановить, только надо будет дать ей вовремя необходимого топлива, - того самого компота из стеклянной банки под обыкновенной прорезиненной крышкой, компота, спрятанного за тонкое прозрачное стекло, - да откорректировать ход и план ее работы.
Солнце вновь, будто прочитав невеселые Папины мысли, блеснуло и прочертило кривую дрожащую линию, отражаясь от поверхности перевернутой банки, начавшей дрожать и неестественно шипеть.

Папа молча отхлебнул остывший чай из большой чашки с нарисованными на ней слониками и закрыл глаза.
…
Вечерело.

_______




08 августа 2007 год;