Одолжение

1.
Алеша проснулся около четырех часов дня. Голова была тяжела и гудела, как колокол, гулким, монотонным звуком. Страшно хотелось пить. Он нехотя выпростал из-под накрахмаленной простыни свое белое плотное тело и нашарил ногами велюровые тапочки. В один присест выхлебав всю воду из графина и обмотав голову мокрым полотенцем, он раздвинул тяжелые гардины, и в комнату проник слабый дневной свет. Алеша посмотрел в окно и увидел сбоку, у дверей пансиона, в котором он жил, облезлого рыжего пуделя. Того самого, который неотступно следовал за ним накануне от ресторана. «Какая докучливая псина», - с раздражением подумал Алеша и отошел от окна.
Он грузно сел в кресло, примяв наспех брошенные на него ночью брюки и сорочку. Вчерашнее вспоминалось смутно и отрывочно.
Сначала он заехал к Гессену обсудить подробности творческого вечера и попросить задаток. У Сергея Иосифовича он просидел довольно долго, с готовностью приняв его любезное предложение отобедать. Тем более что Гессен, зная страсть Алеши к хорошему вину, угостил его отличным «Рислингом» 1914 года. «Водятся деньжонки, значит, старый мошенник», - удовлетворенно отметил про себя Алеша и ласково улыбнулся. За столом Алеша то сюсюкал, как великосветский фат, то разражался гомерическим хохотом, выпучивая глаза и давясь, крякал. Ел и пил он много и жадно, до безобразия. Однако, несмотря на свои актерские усилия, задатка Алеша так и не получил, чем был крайне раздосадован. «Вот сволочь!» - громко сказал он, едва выйдя за порог. Впрочем, сволочью он называл многих расположенных и радушных по отношению к нему господ. Они об этом знали, но почему-то прощали – вероятно, за веселый, хотя и откровенно циничный нрав, за талант интересного собеседника и рассказчика, за зоркий ум, за хулиганский и широкий Алешин характер. Потом Алеша прогулялся от Бранденбургских ворот до Дворцового моста. По дороге раскланялся с высокомерной зажиточной немкой, покровительствующей одному из берлинских салонов, встретил недавно приехавшего в Германию из Советов поэта: неважно одетого, худого и плохо выбритого, с неприятной, заискивающей улыбкой. Алеше он показался невероятно отталкивающим, опустившимся человеком. Он внутренне недоумевал, как мог приятельствовать с ним до эмиграции. Они перебросились парой слов, и Алеша поспешил ретироваться, сославшись на важную встречу.
Дойдя до площади Жендарменмаркт, он, внезапно почувствовав первые признаки голода, решил зайти в австрийский ресторан «Айгнер», знаменитый на весь Берлин своей сытной кухней, огромными порциями и хорошим выбором пива. Он заказал штоф самого крепкого пива, салат из говяжьего языка со спаржей по-венски и шницель. Штоф как-то незаметно опустел, и Алексей достал портмоне. Взглянув на немногочисленные купюры, он подумал с тоской: «Ну, неужели я себе и в малом отказывать должен?!». Решив, что вопрос носит исключительно риторический характер, Алеша, недолго думая, заказал еще пива.
Дальнейшее вспоминалось ему как в тумане. К нему вроде бы подошел прилично одетый немец с мрачным, изможденным лицом и попросил разрешения присесть, так как ресторан был уже полон, и мест не было. Алеша, изрядно захмелев и пребывая в благодушном расположении духа, с радостью согласился и предложил новому знакомцу тоже выпить пива. Немец сухо поблагодарил его и сказал, что предпочитает коньяк.
Через какое-то время Алексей вспоминал себя уже пьющим не пиво, а заказанный немцем коньяк и в подробностях пересказывающим первому встречному всю свою жизнь: про отца графа, про отчима, про детство в Самаре, про учебу в реальном училище, а потом в технологическом институте, про то, что хотел стать инженером-механиком, а вместо этого написал книжку стихов и стал литератором, про Наташу, про революцию и побег вместе с семьей в Константинополь, потом во Францию, где была чудесная, наполненная людьми и событиями жизнь, про одиночество и тоску здесь, в Берлине...
Немец молча слушал исповедь пьяного русского и смотрел куда-то сквозь него. А Алексей все говорил и говорил: «Нет, все-таки здесь все иначе… Не так, как во Франции... Очень, знаете ли, похоже на Россию, во всяком случае очень близко от России… У Вас здесь приблизительно как в Харькове при гетмане: марка падает, цены растут… Но зарабатывать здесь можно неплохо... Большевизма здесь не будет, это уже ясно… На улице снег, совсем как в Москве в конце ноября... Я живу в пансионе, недурно... Вина приличного здесь совсем нет, это очень большое лишение, а от здешнего пива гонит в сон и в мочу...»
Потом Алеше представлялась уже совершенно иная мизансцена: немец, имени которого он никак не мог припомнить, сидел совсем близко к нему, схватив его за руку повыше локтя, и необыкновенно возбужденно нес какую-то околесицу: он рассказывал про некоего господина, с которым этот самый немец заключил какую-то загадочную, но возмутительно бесчестную сделку. Якобы он согласился отдать свою бессмертную душу взамен тайного и недоступного простому человеку знания. Допившийся до чертиков немец утверждал, что лично знаком с Гомером, воочию видел Елену Прекрасную и даже беседовал с Одиссеем. Немец сокрушенно тряс головой и с надрывом признавался, что жалеет о содеянном, что то, за что он продал свою душу, совсем не стоило того: Гомер – не гениальный поэт, а выживший из ума оборванец, Елена – пустая, вульгарная, изо всех сил молодящаяся старуха, Одиссей – обыкновенный плут и трусливое ничтожество. Немец чувствовал себя обманутым самым бессовестным образом и не желал расплачиваться.

- Что мне теперь делать? - вопрошал предающийся черному отчаянию немец и тряс Алешино плечо.

Алеша, подливая в бокалы коньяка, звонко рассмеялся:

- Тоже мне Фауст нашелся! А я-то сначала Вам поверил, уши развесил…

Он дружелюбно похлопал немца по спине и с хитрым видом подмигнул ему. Но немец не проникся шаловливым настроением Алеши и вновь принялся за старое:

- Послезавтра он придет, обязательно придет и потребует оплаты по счету… По страшному счету… Вы не понимаете, в каком ужасном я положении… Я думал о самоубийстве…
- Ну что Вы в самом деле! – несколько рассердился на нежелающего признаваться в розыгрыше немца Алеша, - Скажите ему: пусть приходит за долгом ко мне – а уж я с ним поговорю, Вы мне поверьте! Нам, русским - сам черт не брат!
- Что Вы говорите? – в ужасе воскликнул немец и замахал на Алешу руками.
- То и говорю: пусть мою душу забирает – мне не жалко для хорошего человека! – заверил Алеша собутыльника и рассмеялся, весьма довольный собой.

Немец, подпирая лоб руками, впал в глубокую задумчивость. Потом встрепенулся и, будто еще слабо веря в неожиданно забрезживший благополучный исход своего дела, спросил:

- Но Вы понимаете, что это необратимо? Пути назад не будет.
- Знаете, что? – доверительно наклонился к его уху Алеша, - Я в России от таких чертей убегал, что ваших, немецких обвести вокруг пальца – раз плюнуть. Так что – не унывайте и делайте, как я говорю!

Немец впился в него пристальным, полным восхищения взглядом и театрально бросился ему на шею. Алеша услышал, как он, сотрясаемый рыданиями, облегченно вздыхал и шептал ему слова благодарности.
Последняя сцена, которая всплыла в памяти Алеши, была совсем уж нелепой: они стояли в обнимку с немцем на улице и разговаривали с этим плешивым псом, который теперь ошивался у дверей пансиона. Немец представлял Алешу собаке, а собаку – Алеше, радостно тыкал Алешу в грудь пальцем, пересказывал псу недавнюю их договоренность, и просил Алешу что-то подтвердить. Алеша, уже смирившийся с завиральными фантазиями и странностями немца, согласно кивал и повторял «Богом клянусь!», потом потянулся потрепать собачку за ушком, но немец, остолбенев лицом, удержал его руку и, тут же распрощавшись с ним, поспешно зашагал прочь. Пудель же увязался за Алешей и следовал за ним до самых дверей, хотя Алеша и топал на него ногой, и прикрикивал, и даже кидал камнем. Потом плюнул на упрямую скотину и неверной походкой побрел домой.
«Надо же было так надраться», - с легким сожалением подумал Алеша и полез в портсигар. Затянувшись душистой папиросой, он развлечения ради принялся размышлять, что бы он выторговал у Мефистофеля, окажись на месте Фауста: «Тайное знание мне ни к чему – все, что нужно, мне и так известно, в мирских наслаждениях – я знаю толк почище Мефистофеля, талант у меня есть… Вот признания настоящего не было, не было… И деньги имеют свойство заканчиваться… Нет, я бы выбрал только славу и богатство, богатство и славу…»
Алеша затушил папиросу и снова подошел к окну: пса не было. «Ага, пересидел я тебя, чертовское отродье!» - удовлетворенно усмехнулся Алеша и занялся своим туалетом.

2.
Дела у Алеши складывались в общем неплохо: в Германии вовсю шла издательская деятельность (в одном Берлине было тринадцать действующих издательств), книжный рынок был очень велик и развивался с каждым месяцем, покупалось все, даже те книги, которые в довоенной России лежали бы мертвым грузом. Алеша сотрудничал с журналами, писал пьесы и книги – на жизнь хватало, даже на неплохую жизнь. Возвращаться в Россию он поначалу и не думал.
Но в Берлин в составе советской делегации неожиданно нагрянул один известный и пользующийся большим авторитетом в России писатель и попросил Алешу о встрече. Алеша был явно польщен, на встречу явился и вел себя чрезвычайно приязненно. Знаменитый писатель настойчиво уговаривал Алешу вернуться на родину, где его высоко ценят, любят и ждут. Он пообещал внушительную протекцию, прекрасные условия для работы, интересную жизнь и окружение, состоящее из самых значительных и достойных людей государства. Единственным условием было публичное заявление о разрыве с белой эмиграцией и признание советской власти, как необходимой силы, способной спасти Россию.
Алеша переговорил с женой, которая, воодушевившись соблазнительными предложениями и перспективами, поддержала идею возвращения. И Алеша сдался, надо сказать, с легким сердцем: все-таки Россию он и любил, и знал, и чувствовал, как немногие.
Решение было принято, и спустя некоторое время Алеша опубликовал в печати некое открытое письмо, в котором декларировал свои новые взгляды и позицию по отношению к Советам. Выбор был сделан, и вскоре от Алеши отвернулись почти все прежние знакомые, начались проблемы с деньгами – дороги назад не было, отъезд в Россию стал насущной необходимостью. И через несколько месяцев Алеша вместе с семьей вернулся в Советскую Россию.
Писатель не обманул: Алешин талант оказался востребован на все сто. Он работал во всех возможных жанрах: от бульварных романов до исторических эпопей, занимался публицистикой и общественной деятельностью. Его имя было на слуху, его приглашали на официальные и неформальные приемы на самом высоком уровне, с его мнением считались, знакомством с ним дорожили, его произведения стали визитной карточкой советской литературы. Он стал академиком, депутатом, делегатом многочисленных конференций, регулярно выезжал за рубеж, его книги одна за другой удостаивались государственных премий, все двери были открыты ему, вплоть до Кремлевских.
Помимо всеобщего признания, у Алеши было целое поместье в Царском Селе, три автомобиля и такой набор драгоценных английских трубок, каких у самого английского короля не было. В открытом гостеприимном доме Алеши собирались интересные, талантливые люди - писатели, актеры, музыканты. Вино лилось рекой, яства поражали самое раскрепощенное воображение. Сбывалось все, о чем только мог мечтать Алеша и его близкие. И даже Великая Отечественная не пошатнула ни его пьедестала, ни благосостояния. Незаметно подкрадывающаяся старость обещала быть сытой и вполне счастливой.
В один вьюжный февральский день Алеша проснулся непривычно рано и, кряхтя, сполз с дивана, где накануне ненароком заснул после очередного застолья. В проеме двери ему почудилась собачка – рыжая и какая-то потрепанная. Алеша нашарил на тумбе пенсне. Собачка, казалось, высунула на мгновенье язык, потом оскалилась в зловещей, мефистофельской улыбке и, вильнув хвостом, побежала вглубь гостиной. Алеша, не понимая, откуда она могла взяться, вскочил на ноги и бросился вслед за псом в гостиную, забыв запахнуть халат. Собачка нагло ухмылялась в проеме спальни, Алеша, чертыхаясь, побежал туда, потерял по дороге пенсне, но там ее не оказалось. Подслеповатыми глазами он осмотрелся еще раз и заметил силуэт собачки сбоку от него, в коридоре, ведущем в кабинет. Алеша развернулся и, забежав в кабинет, застыл в полном замешательстве – за его письменным столом явственно сидел рыжий пудель и лапой перебирал бумаги.

- Алексей Николаевич, я смотрю, Вы поняли Оскара Уайльда буквально и впрямь решили историю переписать, - плотоядно облизываясь, произнесла человеческим голосом собака.

Алеша схватился за сердце и привалился к дверному косяку:

- Что за чертовщина… - прошептал он побледневшими губами.
- Хе-хе, - гаденько засмеялся пес, - Не ждали?
- Что Вам нужно? – попытался взять себя в руки Алеша.
- А то Вы не знаете, - презрительно ответил пудель. – Закончились Ваши хождения, дорогой мой. Начались, сами знаете что…

Алеша вскрикнул, неловко взмахнул руками и рухнул на паркет.

2007