Монолог в углу - папины сказки

Кате три года и три с половиной месяца. На прогулке она закатила истерику, потому что ей не купили сок.
- Катя, сколько можно капризничать? С тобой уже стыдно на улицу выйти.
- Не хоцю!
- Катя, надо слушаться.
- Не буду!!
- Катенька, хватит кричать на всю улицу.
- Не хватит!!!
- Катя, я тебя официально предупреждаю, что когда придем домой, я тебя накажу.
- Не наказес!!!!
С каждым разом крик делается все громче, а Катя – все неуправляемее.
Слово отца – кремень. Обещание выполнено. Как только Катю подняли в квартиру (потому что сама она не захотела), и раздели, она получила свое. Стоять в углу ей пришлось впервые в жизни. Поэтому, прежде чем убедить ее остаться в этом ненавистном архитектурном излишестве без игрушек и без мультиков, пришлось применить все наши таланты. Как итог – Катя вольготно расположилась в специально освобожденном для нее углу спальни. Рядом с Катей – журнальный столик, на котором лежит носовой платочек (потому что Катя доревелась до соплей), а также кружка с чаем (потому что без чаю в углу – ну никак). Я, помнится, с таким комфортом наказание не отбывал ни разу. Хотя большая и лучшая часть моего детства прошла за созерцанием стыка двух стен.
Итак, Катя наказана и осталась в спальне одна. Одиннадцатимесячный Олежка спит и не догадывается о драматической судьбе своей сестры.
Мы сидим с мамой на кухне и тоже пьем чай. Чем мы хуже Кати, тем более что мы – не наказаны?! И тут из спальни слышится какое-то бормотание.
Мы переглядываемся.
- Кате стало скучно и она развлекается, - поняла мама, - Ну-ну.
Я отставляю кружку с чаем и на цыпочках подбираюсь к двери в спальню, чтобы законспектировать.

Катя стоит, одинокая, но гордая. Ее дух не сломлен, что отрадно для меня, как для отца, но совершенно неприемлемо как для воспитателя.

- Ничево на свете луцсе не-е-ету,
Чем бродить с друзьями по белому све-е-ету, -

- безбожно фальшивя и перевирая слова, поет Катя, -

- Тем, кто дружный не страсны трево-о-оги-и-и,
Нам любые дороги доро-о-оги…

Катя – неистребимый оптимист. Я душу в себе всякие зародыши веселья и слушаю дальше.

- Да, - вздыхает Катя, закончив пение, - Вот сам и стой в углу, - наверное, в этот момент она обращается ко мне, тирану, - А то наказу. И не буду… и не надо. Стань в угол и стой. И молци. Не надо плакать, это тебе не помозет.
В общем, Катя повторяет все то, что я ей говорил, когда пытался втиснуть ее в угол. Интересно, интересно.
- И забудь про мультики. Никаких тебе мультиков теперь. Пока не научишься себя вести. С тобой стыдно на улицу выйти! Стой и молчи, нецего плакать, сам виноват. Истерики будет он мне закатывать!
Затем тишина. Катя ковыряет в носу. Вытащив козюлю и задумчиво посмотрев на нее, она прицепляет свежеизвлеченное к обоям. Монолог продолжается.
- Не надо плакать, я сказала. Кому я сказала? Я к кому обрасяюсь? На меня смотри! Вот так! Ты когда слусаться будес?
Снова тяжелый вздох.
- Цяю хоцю… Они не слысат. Писать хоцю… Ой, папа, папа! – Катин шепот становится громким, так что его слышно даже лучше, чем крик, - Папа, я писать хоцю!
Папа, сделав строгое лицо, входит в комнату.
- Ну, что на этот раз?
- Писать хоцю… И какать, - добавляет Катя.
- Стой спокойно, сейчас принесу горшок.
Катя долго сидит на горше, пыжится и тужится, делает умное лицо, но все ее старания приводят лишь к тому, что донышко горшка стало влажным. Да-а, я понимаю, как велико нежелание ребенка стоять в углу, но все же…
- Все, Катя, вставай и становись в угол.
- Я не хоцю!
- Надо, Катя, надо!
Катя снова в углу, я вышел из спальни. Слышу – Катя поет.

- Я не знаю неудач,
Потому сто я ловкач…
Ни пецяли, ни забот
Знать не знает церный кот…

- Папа! Папа! Я кусать хоцю! И спать! Опять не слысат… Мама! Мама!
Душераздирающий вздох, сопение.
- Я зе тебе сказала, сто надо слусаться. Если не будес слусаться, я тебя буду наказывать! Кусать хоцется! Мама! Папа! Когда зе это прекратится? Вот станес в угол и будес стоять, пока я не разресу выйти! Потому сто я так сказала! И не надо тут плакать! Слезы не помогут! Вытри слезы и стой в углу. Молця стой, а то Олезку разбудис! Если Олезку разбудис, я тебе так всыплю… Пока не разресаю. Стой и молци. Молци и слусай меня. Когда тебе мама говорит – «нельзя», значит – нельзя. И надо слусатся маму. И папу. И бабуску. И дедуску… - тяжеленный вздох, - Дедуска не ругается. А если не будес слусатся, то ни мультиков, ни цяю. Ой, цяю хочется. И кусать хочется. Папа! Мама!
Пауза, ковыряние в носу, короткая и жестокая расправа с козявками.
- Возьму карандас и письмо тете Любе напису! Тетя Люба будет со мной играть! А папа будет в углу стоять. Я ему цяю не дам. Стой и молци. А то наказу! О, надо стенку покрасить. Где моя кистоцька? Красной краской покрасу. И зеленой.
Катя берет воображаемую кисточку и водит ею по стене, разукрашивая всю доступную ей площадь. Я открываю дверь пошире и захожу в комнату.
- Ой, папа, а ты куда собрался? А я кусать хоцю. И спать!
- Иди к маме, она тебя покормит. Стой! Ты поняла, за что в углу стояла?
- Поняла.
- За что?
- Ни за сто!!!
И диссидент Катя, пострадавшая «ни за сто», отправляется на кухню кушать суп.