В обмен на жизнь

Уходи навсегда, все равно по другому не сможешь,
Ну и что, что останусь я с болью один на один...
Раз уж это - судьба, то прими свое смертное ложе,
Уходи навсегда, навсегда, навсегда уходи...


Огонь, воздух, вода и земля есть первооснова всего сущего. Все, что существует в этой вселенной, порождено ими, и в них же умрет.

Обряд был исполнен со всей точностью. Теперь оставалось только завершить его по всем правилам.
Я пришел сюда сразу после того, как вся процессия убралась восвояси. Пока проходили похороны Юны, я стоял поодаль и издалека наблюдал за тем, как они предают ее земле. Глядя на их скорбные лица, я не мог понять одного: как они смеют плакать, эти люди, которые взяли и просто смирились с тем, что ее больше не будет на этом свете? А они продолжали лить слезы, наивно полагая, что именно их любовь к ней была самой сильной, а теперь именно их боль - самая горькая. Но я-то знал, что это не так.
Итак, обряд был почти закончен. Небо надо мной уже давно приобрело именно тот зловещий оттенок темно-синего, под которым лучше всего стоять в изголовьи раскопанной могилы и проводить опасный обряд воскрешения из мертвых. Вокруг гроба горел круг огня, и в мерцающем свете казалось, что губы Юны дрожат от страха... но она не чувствовала ни страха, ни отчаянья, ничего - ее лицо было отрешенным и безмятежным.
И вот последние слова были сказаны, и над старым деревенским кладбищем воцарилась тишина, которую с полным правом можно было назвать гробовой. Я замер в ожидании, при этом не имея ни малейшего понятия, чего же стоит ожидать - грома? молний? огня с небес?..
Но ни звезды не упали на землю, ни земля не разверзлась под моими ногами. Даже огонь продожал гореть ровно и спокойно.
А через миг Юна открыла глаза.
- Герман! - прошептала она, и рывком поднявшись, с ужасом спросила: - Что произошло?
Я не ответил, только схватил Юну и крепко прижал ее к себе.
- Ты плачешь? Отчего? - удивилась она.
- Я никогда больше тебя не отпущу, - только и сказал я.
Так и стояли мы, обнявшись, посреди покосившихся крестов и полуразрушенных надгробий, и казалось, что сама вечность махнула на нас рукой. Как вдруг я услышал шорох позади себя.
- Как ты мог? - раздался из-за моей спины голос, едва не срывавшийся на крик.
Я обернулся и увидел свою младшую сестру, Лиану. Она смотрела на меня с плохо скрываемым негодованием.
- Это запрещено! - продолжала она. - Ты не имеешь права возвращать жизнь тому, у кого ее однажды уже отняли.
- Мне плевать. - Я отвернулся.
- Ты хоть понимаешь, что это не сойдет тебе с рук? - закричала девочка. - Если с тобой что-то случится... - она запнулась, - У меня ведь больше никого нет...
- Значит, ты должна меня понять, - тихо ответил я. - У меня ведь тоже больше никого нет, кроме Юны.
Лиана замолчала. Я повернулся к ней - в неверном свете было видно, как блестят ее глаза.
- Ты мне больше не брат, - сквозь зубы процедила она и, резко развернувшись, побежала прочь.
Я молча смотрел ей вслед, пока ее силуэт не смешался с окружающей нас темнотой.
- Пойдем отсюда, - сказал я, и, обнявшись, мы направились домой.

Дома Лианы не оказалось. Впрочем, я и не ожидал ее там увидеть.
- Так ты объяснишь мне, что все-таки случилось? - спросила Юна, как только мы вошли.
- Ты умерла три дня назад. - Я не нашел ничего лучше, чтобы ответить.
- То есть... - Юна уставилась на меня, - я уже в ином мире?
- Нууу... - замялся я, - не совсем так. Ты вернулась к жизни - но в этом же нет ничего плохого.
- Ошибаешься, - взгляд Юны внезапно стал суровым, - то, что я снова жива, означает, что ты воспользовался обрядом четырех стихий. Больше ведь некому.
- А что я мог сделать? Я слишком люблю тебя, чтобы позволить глупой смерти вот так разлучить нас навсегда!
- Неужели ты не понимаешь? - вскричала Юна. - На обряде четырех стихий поставили печать запрета еще предки наших предков, когда множество таких же безрассудных, как ты, бросали вызов Высшим Силам.
- Я не понимаю! - взорвался я. - Почему люди, имея в своем распоряжении такое могущество, так легко от него отказались?
- Потому что лишь Высшие Силы вправе давать жизнь, равно как и забирать.
- Зачем же тогда они допустили, чтобы нам стало известно об этом обряде?..
- Это испытание, - серьезно произнесла Юна. - Они дали нам возможность, но не дали права ее осуществить.
Сделав паузу, она добавила:
- Ты должен помнить и о проклятии, что падет на каждого, нарушевшего запрет.
- Да. - Я посмотрел в глаза Юны. - Но мне все равно. Я никогда больше не отпущу тебя. Да и ты сама разве предпочла бы смерть?
Юна не ответила, лишь по ее щекам скатились две слезы.

Наше молчание нарушил непонятный гул, доносившийся с улицы. Прислушавшись, я понял, что это были перекрикивающие друг друга голоса людей, и эти люди приближались к моему дому.
Дверь распахнулась, и внутрь зашел старейшина Сейма, за ним - отец Юны. За порогом осталось стоять еще несколько человек с факелами.
- Герман, нам стало известно, что ты... - старейшина помедлил, словно бы сам не верил в то, что ему предстояло сказать, - что ты провел обряд четырех стихий.
- Так и есть, старейшина, - я склонил голову.
Пронеслось полное ужаса "Ах!" и гул окончательно затих. В образовавшейся тишине слова старейшины зазвучали, как удары набата:
- Тогда ты, должно быть, знаешь, что отныне ты и твой род прокляты.
- Мне все равно, - в который раз за сегодняшнюю ночь повторил я. - Это мой удел, и я готов безропотно его принять.
- Дурак! - закричал отец Юны. - Ты подвергаешь опасности все наше поселение!
- Оно и к лучшему! - не выдержал я. - Такие ничтожные трусы, как ты, который не посмел противиться запрету даже ради своей единственной дочери, не имеют права на жизнь! Зачем нужны люди, среди которых за долгие века не нашлось ни одного, готового бросить вызов Высшим Силам?
- Ты не прав, - тихо, но уверенно сказал старейшина, - Такие храбрецы всегда находились. Но они все были казнены.
Я осекся.
- Может, мы и слабы духом, может, мы и не смеем бросать вызов Высшим Силам, но на этом зиждется покой наших семей, - продолжал старейшина. - Пойми нас. И прости.
Оставшиеся снаружи мужчины ворвались в дом. Двое схватили меня, остальные начали поджигать все вокруг. Я попытался было освободиться, но безуспешно. Меня связали и, бросив на пол, принялись избивать.
Уже в полубессознательном состоянии я слышал, как кричит Юна, как трещит огонь совсем рядом со мной, как люди поспешно покидают мой дом...

Огнем священным очищая душу,
Обет, при жизни данный, не нарушу,
И, пеплом став, из пепла и воскресну
Я вопреки знамениям небесным.

Что это?
Огонь.
Проклятье? Наказание за дерзость?
Но кару принесли люди.
Не возлагают ли они на себя миссию Высших Сил?
Люди...
Безотрадные, жалкие создания.
Неужели и я такой же?
Я тоже боюсь смерти.
Но меня уже никто не воскресит.

Пламя уже объяло весь мой дом, когда я вдруг понял, что мне действительно все совершенно безразлично. Огонь обжигал, дышать становилось все труднее, но моя душа, казалось, не чувствовала той боли, которую испытывало мое тело.
Я понимал, что вот-вот обвалится крыша, что скоро все сгорит дотла. Понимал и равнодушно наблюдал за пляшущими на потолочных балках языками пламени. И внезапно почувствовал, что это - не конец.
К шуму огня присоединился еще один, новый звук. Я безошибочно его узнал.
Началась гроза. Лил ливень невиданной силы, и с присвистом завывал ветер. Огонь был вынужден сдаться - на него обрушилась настоящая водяная стена. Через минуту от всего его могущества остались лишь воспоминания. Да и остались ли?
Веревки на мне сгорели. Все остальное тоже. Мое тело выглядело в тысячи раз хуже, чем принято выглядеть телу живого человека. Но я выжил, в этом не было сомнений.
Почему-то я смог подняться и даже выбраться из обугленных стен, которые раньше были моим домом, наружу. Там вовсю бушевала гроза. Я с удовольствием подставил лицо хлесткому ливню и стоял так несколько минут. А может, всего пару мгновений или сотню лет. Так или иначе, опустив голову, я без удивления обнаружил, что мои раны затягиваются, ожоги исчезают, и я приобретаю вполне приемлемую форму. Дождь стал моим спасением, моей силой, моей кровью.
Кровью?
Я облизнул губы.
Я посмотрел на дождь.
С неба лилась чистейшей воды кровь.

За гранью предрассветного тумана
Разверзнется небес былая рана,
И, словно кровь моей души разбитой,
Прольется дождь на этот мир забытый.

Я чувствую: кровь соленая, как прошлое.
Что произошло? Почему я здесь? Я должен был умереть еще там, в сердце огня.
Но я ведь умер!
Нет, не умер.
Потому что я чувствую: кровь горькая, как настоящее.
Кто же я?
Дух? Душа? Разум?
Воспоминание?
Где закончилось мое прошлое?
И почувствую ли я когда-нибудь, какова на вкус кровь моего будущего?
Теперь знаю, что нет.
Прошлое никогда не закончится.
У будущего нет начала.
Есть только вечное настоящее, безначальное и бесконечное.
Каждый миг - это кровь времени, и лишь ею я живу.

Я не принадлежал больше этому миру. Невидимый ветер подхватил меня и нес в неизвестном направлении. Да здесь и не было никаких направлений. Здесь не было вообще ничего - и одновременно здесь было все. Все настоящее мира собралось в одной точке.

Во всех грехах неискупленных каясь,
Наедине с ветрами я останусь.
Вот-вот меня обнимет сон беспечный,
Но он, как смерть, не будет бесконечным.

Я очнулся, лежа в полной темноте. Первая реакция - испуг - означала, что к моей душе вернулась способность ощущать мир.
Я попытался поднять руку, но она встретила неожиданное препятствие. То же самое произошло и с другой рукой. По большому счету, я не мог пошевелиться. Меня заперли в деревянном ящике.
И тут до меня дошло.
Это же был гроб.

Когда забвенью предадутся люди,
Одна земля лишь матерью всем будет.
Она одна, уняв душевный трепет,
Согреть могильным холодом сумеет.

Это и все?
Это и есть конец?
И кто же я теперь?
Человек? Мертвец?
Пленник?
Что я теперь?
Тело, наделенное душой?
Душа, заключенная в теле?
Не хочу так жить.
Не хочу так не-жить!
Мне надоело мое настоящее, мне не нужно мое будущее.
Отдайте мне обратно мое прошлое.

Надо мной явно происходила какая-то возня. Вскоре о крышку моего гроба что-то стукнулось, и я, не веря в свое счастье, понял, что меня откопали.
Я толкнул крышку изнутри, и мне в лицо ударил яркий солнечный свет. Надо мной склонилось взволнованное лицо Юны. Выбравшись из могилы, я вопросительно посмотрел на нее.
- Меня увел отец, - начала она, - однако мне удалось сбежать. Я вернулась к твоему дому, намереваясь хоть как-нибудь помочь тебе, но к тому времени от дома остались разве что стены... Я не нашла тебя нигде, и мне пришлось уйти, потому что старейшины собирались вернуться туда за твоим прахом. А потом я узнала, что тебя обнаружили мертвым рядом с пожарищем. Но ты был абсолютно невредим - на теле не то что ожога, царапины не было. И что-то подсказало мне, что ты не погиб.
- Ты спасла мою жизнь, - произнес я. Немного помолчав, я спросил: - А что с Лианой?
Юна помрачнела.
- Из разговоров отца и старейшины я поняла, что именно она принесла известие о твоем нарушении запрета.
- Это и так понятно.
- И... - голос Юны задрожал, - она же принадлежит твоему роду...
- Они ее казнили? - я ужаснулся.
- Сразу же...
Я опустился на холодную влажную землю. Юна отвернулась от меня и продолжала говорить:
- Тебе лучше уйти отсюда, Герман. Куда-нибудь подальше, и никому не говори о том, что с тобой случилось. И никогда, слышишь, никогда больше не проводи обряд четырех стихий! - Тут она разрыдалась.
- Клянусь, я этого не повторю. - Я обнял ее. - Мы уйдем, и никто никогда нас не вспомнит.
- Не мы. - Юна подняла глаза на меня. - Ты уйдешь. А я должна умереть здесь.
С этими словами она достала из-за пояса кинжал и протянула его мне.
- Ты сошла с ума? - воскликнул я. - Ради чего тогда все это было?
- Вот именно. Все твои страдания окажутся напрасными, если ты не доведешь дело до конца. Ты дал мне жизнь во второй раз - и ты же должен во второй раз ее отнять.
Я мог возразить. Мог сказать, что плевать я хотел на все эти Высшие Силы и дурацкие проклятья. Мог силой увезти Юну на край света, лишь бы не давать воспоминаниям об этих ужасных днях тревожить ее душу. Мог. Но взял кинжал и, поцеловав Юну в дрожащие губы, вонзил лезвие в ее грудь.
И только эхо пару раз повторило мой вопль:
- Да будьте вы прокляты!!!...