Вечер, утро, я и шампанское

Отодвинув глубоко-бордовую бархатную портьеру с золотыми ламбрекенами, я несмело вошла в зал; перед лицом моим сразу же замелькали лица, круглые, квадратные, белые, черные, розовые, просто румяные и желто-печальные, отвратительно-гримасничащие и чарующе-притягательные; одно сменяло другое, не успевая за движением бытия в полутемном сладковато-душном помещении, пропитанном насквозь заразительным пороком и нетерпением, опиумом Сен-Лорана и сиренью Ива Роше, ослепительной белизной одежд и непроглядной теменью душ их обладателей.

Комната, словно жила сама; люди, тигровые удавы, яркие пестрокрылые гиганты-попугаи, карликовые пудели – все они были лишь частями ее, некими шестеренками, колесиками, шурупчиками, гайками, да и просто стикерами на пластике ее замысловатого механизма.

Я внимательно осмотрелась, постояла с минуту, чтобы глаза мои привыкли к блеклому свету египетских ламп и римских абажуров. Они привыкли. Но, к невыносимой духоте я сама привыкнуть просто не смогла. Пришлось терпеть. Жаркая волна, то и дело, подкатывала к горлу, полыхали щеки, которым всего лишь несколько минут назад не хватало румянца (а румянами я никогда не пользуюсь!), казалось, что шею все сильнее и безжалостнее затягивает колье из черного камня. Хотелось пить. Жутко, до потери сознания, до нереального ощущения пульса в шейной жилке.

- Шампанское «Мадам де Помпадур», - словно из ниоткуда, возник в моем разгоряченном сознании маленький лысый официант.

- Да! Спасибо! – быстро говорю я и выпиваю залпом шипящую жидкость.

- Повторить? – почему-то ехидно спрашивает он, протягивая мне еще один бокал. Я беру. Делаю глоток. Вздыхаю с облегчением. За спиной слышу мужской шепот и женский истерический смех.

- «Весело», - думаю я, но не оглядываюсь. Кто-то берет меня под локоток. Я чувствую лед ладоней и думаю: «Блаженство! Принц, как будто». Оглядываюсь и вижу старого мужчину в дорогом черном фраке: лицо его почти сплошь покруто пигментными пятнами, губы подрагивают, а глаза, почти бесцветные, слезятся. Догадываюсь, что это именно тот, кто пригласил меня на душный бал. Про себя говорю: «Надо же, не принц»!, а ему улыбаюсь.

- Как хорошо, что я вас нашел. Вы опоздали, но я вас ждал. А все уже и не надеялись. Милости прошу! – говорит, обращая ко мне радостную улыбку (которая удивительным образом озарила морщинистое лицо, сделав его, как это ни странно, даже привлекательным!), граф.

- Да, я опоздала, извините меня, - отвечаю я, чуть слышно.

Я иду с важным старичком под руку; на меня все смотрят (с удивлением ли, с завистью ли, с презрением ли?); лица, розовые, черные, белые, желтые, опечаленные и возбужденные, - все обращены в мою сторону. Нет, вру, не в мою. В сторону хозяина, скорее. Я даже чувствую, как танцующие пары замедлили темп, а музыканты зафальшивили. Я даже знаю, что и сама бы смотрела так же, если бы была на их месте, и только потому, что я – его гостья сегодня.

Старик Брандеграунд не часто устраивает балы, но еще реже он водит через залы молодых дам (чаще – мальчиков!).

- Куда я иду? – неожиданно возникает простой и одновременно сложный вопрос у меня в голове. И мой собеседник, как будто услышав его, шепчет мне на ухо:

- Ты идешь. Просто идешь… , -губы-трубочки прикасаются к моему уху, старческий запах гнилых зубов и неработающего желудка обдает меня (я давно уже знаю этот запах, я не могу его принять за другой!).

- …только время покажет, куда, - продолжает он.

- Верно, - также тихо говорю я, и выпиваю остатки шампанского, а сама думаю: «Не телепат ли?».

В голове моей рождается легкое опьянение и неразумные мысли. Мне подают красное, обтянутое старинным, кое-где уже потертым, атласом кресло с золотым теснением. Я падаю в него. Прошла всего пару сотен метров, а подошву ног уже ломит, каблуки-шпильки будто протыкают мясистую часть пятки насквозь, прирастая к костям. «Платье длинное»,- думаю я и снимаю черный лак. Ноги поют. Песня их играет у меня в голове: «Аллилуйя! АллилуйЯ!». А что играют музыканты, не знаю.

Старичок, поклонился и пошел по направлению к Маске, только что вошедшей в боковую дверь. Я смотрю на Маску, которая идет через весь зал (по периметру!) под руку с хозяином. «Маска – это мальчик», - понимаю я и улыбаюсь.

Я смотрю на мелькающие лица, танцующие ноги, тающие свечи; вдыхаю тяжелый опиумный аромат, цветочную пыль и возбуждение, царящее в полутемном зале; пью шампанское, пью еще.

- А! – вскрикиваю резко от неожиданного щипка и потираю плечо, оглядываюсь, громко визжу от ужаса. Начинаю плакать. Страх пробирается ко мне под платье, прикасается к голым пальцам ног, к груди, виднеющейся из открытого декольте. Я цепенею. Я тону. В глазах только темень и этот смеющийся надо мной Клоун в рыжем парике, с красными кровавыми глазами.

- Не подходи! – ору я. Опять плачу. Чья-то рука хватает меня за талию и уводит за шторы. Я иду, наступая на подол, спотыкаюсь. Плачу. Все смотрят на меня. И даже хозяин. Приподнимаю подол и иду; ступни покалывает; красный лак на ногтях сверкает, а я плачу, я плачу от обиды, я плачу, потому что ненавижу клоунов, я боюсь, что их кровавые глаза проникнут в мою душу, что их рыжие волосы превратятся в шипящих гадюк, что из его носа выползут сотни ядовитых пауков с лохматыми лапками…

Я плачу уже тихо. Меня уже несут на руках. Я смотрю через плечо незнакомца и вижу, что и мои черные лакированные туфли, лежа на велюровом полу прямо под атласным креслом, тоже плачут. И лица, белые, черные, красные, желтые, удивленные, возмущенные, корежащиеся от смеха, уже смотрят не на меня, а на них. Я успокаиваюсь.

- А незнакомец красив, - думаю я, разглядывая идеальный профиль мужчины, несущего меня на руках. Я дышу ему в ухо, всхлипываю. Он тоже вздыхает, опускает меня на диван.

- Домой? – вопросительно смотрю я на него.

- К тебе, - тихо шепчет он, целуя меня в мочку уха, снимая с моей шеи черное колье. Я прикасаюсь к его груди и требую шампанского. Еще! ***********

- М! М! Черт! – утро меня не порадовало.

- Да, хреново, - мужской шепот перебил мои мысли вслух.

Я быстро открываю глаза, тушь, осыпавшись, сразу попадает в глаза. Все-таки смотрю.

-О, Господи! – громким вздохом отчаяния отзываюсь.

-Да уж, - следом отзывается тот, кто лежит рядом.

Шелковое платье не дает двигаться, от одеяла нестерпимо жарко. Но, есть и приятное открытие – я в трусах! «Хотя, это еще ни о чем не говорит», - рассуждаю я про себя. Мужчина тоже в костюме, и тоже под одеялом. Он прикасается к своему лбу рукой и шепчет:

- Черт. Голова не моя…

Я улыбаюсь. Светит солнце. А голова все равно болит. Я резко встаю с постели и тут же падаю на пол, запутавшись в расклешенном низе платья:

- Б…, - зло говорю я, поднимаясь с пола.

Мужчина хохочет и стонет от боли:

- Черт…Ммм…Ха-ха-ха…Черт…Ммм…Ха-ха-ха…

Я опять улыбаюсь. Открываю настежь окно; вытаскиваю из волос сапфировые шпильки, распускаю уставшие локоны; ветер сразу же начинает с ними играться. «Или это не ветер?» - думаю я и, потягиваясь, и поднимаю руки вверх…

2006