Казачий хор вернулся... 35

В газете «Советская Кубань» бабушка прочла объявление, что возобновляется деятельность Кубанского казачьего хора, но нет традиционной одежды для выступлений. Жителей просили принести и продать хору кубанскую военную форму, у кого что есть.

Бабушка долго думала, а на следующий день сказала: «Дождалась! Погоны вернули! А теперь будет восстановлен и Кубанский хор! Будут наконец казаки! Понесу им форму!» «Откуда она у тебя?!» - спросила мама. Но бабушка молча махнула нам рукой, и мы пошли за ней в сарай. Там, в темном уголке оказался старый, неприметный сундучок. Открыла его, и мы увидели аккуратно свернутую одежду яркого красно-черного цвета. В сундучке оказалась черкеска, башлык, бурка, другая одежда, а также оружие - сабля, кинжал.
 
«Эта форма моего старшего сына Ильи. Он был офицер - вот погоны. Это его оружие – досталось ему от дедов, прадедов - по наследству. В нашей семье все сыновья были военные, офицеры. Оружие отца, дедов переходило к старшему сыну. Много повоевали деды за Россию – с турками, японцами. И сыновья прошли японскую, мировую войну с Германией – оставались целы. В Гражданскую войну их поубивали, хоть и не воевали!»
 
«Как же так?» - спросил я бабушку.
«Да, не воевали! Решили не ввязываться в братоубийственную войну! Убили обманом!» - продолжала бабушка.
«Мой отец, Даниил, собрал во время революции семейный совет, и все решили: «Мы – казаки! Воюем только против врагов России! Против народа воевать – не будем!!!»
«Наши сабли видели кровь лишь врагов России!» - поддержал дед, которому стукнуло уже почти сто лет. И в Гражданской войне семья не участвовала.

На следующий день мама, бабушка и я отнесли черкеску в Кубанский хор. Нас встретили в комнате его участники, руководитель. Их очень удивило, что вся форма – совершенно новая. «И как вам удалось все сохранить?» - спрашивали они. А бабушка не захотела брать деньги целых десять тысяч рублей за форму.
«Это - мой подарок! Казачество начинает восстанавливаться! Вот вам и личное оружие моего старшего сына – Ильи! Оно не запятнано русской кровью!»
 
Когда мы вышли на улицу, я взмолился: «Бабуся, расскажи мне, как было?! Ты все говорила, что расскажешь, когда подрасту!» - упрашивал я ее. И бабуся сдалась.
«Да, внучек, ты подрос, стал понимать… Тяжело вспоминать о пережитом горе… Но теперь я все же расскажу тебе все, что мы пережили! Слушай, как было! Но об этом – молчи! Никогда никому не рассказывай! Всем нам будет очень плохо, если узнают! Лишь за одно то, что я хранила казачью форму, оружие могли меня, а то и всю оставшуюся семью, сослать в Сибирь, и даже расстрелять…Казаков уничтожали за одно то, что они казаки! Слушай!»

И она поведала мне грустную историю уничтожения во время революции кубанских казаков, в том числе и нашей некогда процветавшей казачьей семьи. Каждый вечер теперь я подходил к ней - печальная история была бесконечной и невероятно грустной… Семья гибла ни за что! По чьей прихоти и злой воле? Ради чего?
 
Я каждый вечер просил бабусю продолжить рассказ. Ей это было очень тяжело, она порой останавливалась, говорила, что продолжит завтра вечером, а я слышал потом долго, в течение ночи ее всхлипывания. На следующий день она продолжала свой рассказ, вспоминала все новые и новые эпизоды, подробности и события…История была поразительная, совершенно невероятная – но все это было… Откровения бабушки крепко засели в моей памяти. Наступит ли момент, когда можно будет не опасаться за судьбу свою и семьи?!
 
Шла весна 1944 года. И вот, в апреле Николай, заехав к нам из очередного рейса, радостно сказал: «Началось! Наши наступают! Тамань будет скоро наша! Рухнула эта мерзкая Голубая Линия!» В сводках Информбюро звучало: «Освобождена Одесса! Фашисты бежали из Крыма, Севастополя!»

В соседней хате поселился милиционер с семьей – женой и двумя детьми. Дочка была лет 15, а сын, Вовка, лет 7 - 8. В их дворе была огромная шелковица, выше нашей раза в два, с очень толстым стволом. Мелкие ветки на ней начинались очень высоко, до ягод было трудно добираться. Вовка отчаянно карабкался по этим веткам до самой верхушки, метров на 10 от земли, сидел там часами, ел шелковицу. Наша шелковица мне нравилась больше – она была густая, с множеством веток, на нее было очень легко взбираться, но Вовка отказывался от моего приглашения.
Наевшись шелковицы, Вовка начинал раскачиваться на качелях – веревке, подвешенной к ветке дерева, и петь одну и ту же придуманную им песню:
«Перец, перец горький!
Перец, перец горький!
Священная война!
Священная война!»
 
Песня была бесконечная. Мать ему часто кричала в течение дня: «Замолчишь ли ты, наконец?! Пой что-нибудь другое!» Но Вовка был упрям, он говорил: «А мне нравится эта песня!» Его «песня» состояла из слов его же матери, сказанных ею во время приготовления пищи из того ничтожного количества продуктов, которые удавалось найти, купить. Вовка пел целыми днями, если не ел шелковицу.

 Иногда его не было слышно, но потом приходил с работы его отец и начинал кричать: «Вовка!!! Вовка!!! Опять ходил на Кубань купаться?! Сколько раз тебе повторять – это опасно, я же тебе запретил!!! Утонешь – домой не приходи!!!»
И эти крики повторялись многократно каждый день. «Вовка! Опять голова мокрая?! Ходил на Кубань?! Купался?! Утонешь, домой не возвращайся!!!» Вовка отвечал: «Я плавать умею!»

Иногда Вовка предлагал мне играть с ним. «Давай будем считать, что ваш свинюшник – это фашистский танк! Я буду в него кидать грудки земли, а ты сиди внутри! Если мой «снаряд» попадет внутрь – значит, я подбил танк! А я буду партизан! Потом поменяемся!»
Мы долго спорили – кому быть партизаном. Очень не хотелось быть фашистом. В конце концов, каждый считал себя советским танкистом и одновременно партизаном. Летели комки земли, ударялись о свинюшник, поднималась туча пыли, но это нам и нравилось – бой был в разгаре! Вдоволь выпачкавшись в пыли, я шел и купался из ведра во дворе.
 А Вовка говорил: «Пойду на Кубань! Покупаюсь!» Отговаривать его было бесполезно. Приглашал он за компанию и соседних ребят, но никто из нас не умел плавать. И вот в один из дней вдруг прибежала целая толпа мальчишек, в трусах, мокрых к матери Вовки. Они наперебой кричали: «Вовка утонул!!! Вовка утонул!!!» Так печально закончились эти неразрешенные купанья.

Снова я стал больше общаться с Игорем. Больше всего мы радовались победам на фронте. Победы следовали подряд, одна за другой: Освобождена Румыния! Болгария! Югославия! Польша! Чехословакия!
В городе много говорили о партизанском отряде Игнатова, который громил фашистов на Кубани. Его сыновья, два брата, взорвали фашистский эшелон. Рядом с железной дорогой проходило шоссе, и уйти они не смогли, погибли при взрыве.

Мы с Игорем и другими ребятами ходили посмотреть, как разбивали дзот, построенный недалеко от нашей хаты. Битый кирпич куда-то увозили. Раз дзот разрушают, значит, война скоро кончится!
Ежедневно звучали победные сводки Совинформбюро, салюты в честь побед! Настроение у всех было отличное!
 
Был теплый майский день, цвела сирень, каштаны. И вот, наконец, по радио объявили - Окружен и пал Берлин!!!
 «Берлин взят! Фашисты капитулировали! Мы победили!!!» Всеобщая радость была безгранична! Занятия в школе отменили! Мы все радостно ходили по городу! Кругом толпы радостных людей! Многие плакали, не дождавшись близких с фронта, потеряв их в бомбежках и т.д. И уже 24 июня – Парад Победы на Красной площади! Целый день улицы заполнены радостными людьми.

Прошло несколько месяцев, и вдруг мы узнали, что пойманы те каратели (русские), что служили в фашистской Зондеркоманде, которая бесчинствовала на Кубани, в Краснодаре! Оказалось, что фашисты оставили их в крае с оружием, рациями для диверсий. Но их узнали, разоблачили и выловили. И в центре города, при стечении огромного количества людей, был зачитан приговор суда. Их повесили там же, на площади. Потом, в студенческие годы, мы насадили на этой площади деревьев, кустов, был создан «Детский сквер».