Такая длинная жизнь

 Она вышла за него замуж, потому что нижняя часть его лица была похожа на володину. На вечеринке в ленинградском общежитии будущий муж сидел в профиль, громко пел под гитару, и она хорошо его рассмотрела.

За неделю перед их свадьбой она полетела в Свердловск, нашла там Володю, пришла к нему внезапно, много курила, отрывисто и резко смеялась невпопад, откидывая назад голову, молча смотрела в окно, стряхивая пепел в цветочный горшок, и сама себе очень не нравилась. И, нервным движением вкрутив сигарету рядом с кольнувшим ее палец кактусом, наконец повернулась к нему.

 Рано утром, неслышно одевшись, улетела обратно в Ленинград и – через неделю – вышла замуж за человека, подбородок которого чуть-чуть напоминал володин. Ее мечта не сбылась. Сын родился только через год. И сходство нижней части его лица с володиной было уже почти неуловимо. А родившийся перед самым разводом младший был похож только на нее.

 Володя же, проснувшись в своем Свердловске, долго смотрел на грозящий ему белым пальчиком окурка горшок с кактусом и ничего не понимал. О том, что она вышла замуж, он узнал нескоро. Найдя ее в Ленинграде, он стоял на горбатом мостике лицом к воде, положив руки на теплую оградку и рассказывал, как, однажды приехав из командировки, положил привезенную Маше игрушку на песчаный холмик, не схваченный еще цепкими корнями трав, рядом с прямоугольником из гранита. Числа на прямоугольнике нужно было вычитать наоборот, разница каждый раз получалась слишком, слишком маленькой для того, чтобы иметь право ввести ее по красной ковровой дорожке во дворец под марш Мендельсона. И еще сказал, не выпуская из рук плывущую вдаль оградку, сказал вслед, когда она уже повернулась и пошла: «Если тебе понадобится моя помощь, ты позови меня...»

* * *

 А тогда, когда все это начиналась – в ее невозможные восемнадцать, его двадцать, она и представить себе не могла, что это – навсегда. Он был женихом ее подруги. Подруга писала в армию письма, посылала фотографии – где они – голова к голове – две подружки – радостно распахнутыми глазами встречали его взгляд. Его ответные письма они читали вместе, и подруга отдавала их ей на хранение, чтобы не нашли родители. В потайном кармашке сумочки подруга хранила его фотографию. В очертании губ его и подбородка было что-то, от чего замирало сердце.

 Вернувшись из армии, он увидел ее на другой стороне дороги и бросился наперерез, не дождавшись, когда красный замерший человечек в зрачке светофора сменится на легко шагнувшего зеленого. Они стояли и смеялись, держась за руки. Красный и зеленый человечки затеяли чехарду, превращая светофор то в нахмуренного, то в улыбающегося циклопа.

 С подругой они долго после этого не встречались, а с ним – повсюду. Он вдруг подхватывал ее на руки и кружил, хохоча, и кроны деревьев уходили спиралью в воронку, к синему глазу неба. Резко остановившись, так, что небо и деревья плыли дальше немыслимыми зигзагами уже отдельно от них, он ставил ее на скамейку, и их лица были вровень. Мир опять шел каруселью вокруг них, недвижимых и, касаясь друг друга лбами, они говорили одновременно: «Надо же, а у тебя получился один глаз...». Глаз смотрел пристально и мигал общими ресницами.

 И так было долго, долго, ей казалось – должно было быть вечно, и ничего больше, пока не пришла к ней та самая подруга, с его фотографией в сумочке, и не рассказала, что он и ее обманывает, что, расставаясь с ней вечерами, он идет домой, где уже давно поселилась Маша.

 Машу она знала. У Маши были роскошные белокурые волосы, крашенные губы и слишком больное для ее пятнадцати лет сердце.

 Вечером того же дня она позвонила по телефону только что пришедшему из армии володиному другу, нарассказывала ему каких-то чудес и сказок, даже спела песню.
 
 Голосом ее Бог наградил необыкновенным. Этот друг ее не узнал, потому что никогда не слышал ее голоса по телефону, впрочем как и никакого другого женского голоса.

 Несколько дней подряд она устраивала моноспектакли перед телефонной трубкой («Петр, иди скорей, тебя опять твоя таинственная незнакомка!..», – кричали в трубке, когда она звонила), а потом пригласила его («У меня на голове будет синяя шляпка, в руках альбом и карандаш»), на свидание на аллею, по которой каждый день возвращался на мотоцикле из института Володя.

 Мотоцикл, взревев, повесил на мгновение дугой песчаную занавесь и, затихнув, застыл, отделив их троих от остального мира каллиграфически ровным полукружьем тормозного следа. Тогда она встала и, сказав: «Не смейте идти за мной», ушла, оставив альбом, карандаш, Володю, Петра, аллею, мотоцикл, Володю, шляпку, песок, Володю...

 Он, сидя у нее под окнами на мотоцикле, плакал и говорил, что он мужчина, что у Маши больное сердце и долго ей не прожить, и что он мужчина, и плакал. А потом она видела, как, стоя на скамейке, чтобы быть повыше, Маша била его по щекам.
 
 Тогда она, быстро собравшись, улетела навсегда в Ленинград. Она устала искать в лицах встречаемых мужчин его черты. И вышла замуж за того, кто сидел в общежитии в профиль, громко пел и играл на гитаре.

* * *

 Она работала в школе и, как всегда и везде, была заводилой. Дети ее обожали. В ее классе было много цветов, даже единственная в школе пальма под потолок. Только кактусов не было. Учителки поверяли ей свои секреты. А трудовик с длинным печальным лицом, бывший филолог, писал для нее стихи, звонил по телефону и молчал в трубку.

 Очень длинная получилась жизнь. Сыновья росли и то радовали, то не очень. Старший учился неохотно, зато страстно рыбачил, находя рыбные места в самых неожиданных,- сначала ленинградских, потом петербургских водоемах. Потом, через суворовское училище, стал военным. А младший, занимавшийся бальными танцами, стал шофёром. Уйдя на пенсию, она ухитрялась выращивать под Гатчиной арбузы, ее рыбки-меченосцы в одиннадцатом поколении наконец отпустили вуаль не только со спины, но и заколыхались боковыми цветными плавниками, почти как золотые рыбки. А редкостного кенора с пятнадцатью трелями съел кот Граф. Со всеми трелями. Совсем не по-графски. Потом удрал сам. Внуки притащили очередного щенка, он вырос в невообразимых размеров черное лохматое существо, которое, старея, седело и все больше спало на диване. Иногда заглядывали ученики, полюбоваться на коллекцию цветущих кактусов.

 Она была почти счастлива.

 Ни одного дня не было в ее жизни, когда бы она его не вспоминала.



6 мая 1998 года – апрель 2000, ИрЛи