Терновый нимб

 ТЕРНОВЫЙ НИМБ
Это было в один из дней, когда тени прошедших тысячелетий выглядывают из бесчисленных щелей в потрескавшейся и выцветшей стене настоящего, загораживающей от нас бескрайние просторы вечного и неизменного хаоса. Я увидел двух странно одетых людей, сошедших из бездны веков на вершину сверкающей горы, что возвышалась в холодной пустоте, подобно солнцу среди туч. Один из них был одет в зелёные ростки неизвестных мне растений и голову его украшал венок из золотистых колосьев. Другой же был похож на иудейского жреца. Я встал рядом с ними и решил ждать, когда они заметят меня, так как не хотел обращаться к ним первым. И вот тот, что был в венце из колосьев, спросил у меня: «Что ты от нас хочешь?» Я сказал, что не моей волей они вызваны из небытия, но оба в один голос возразили, что только разум живого человека мог вернуть их, давно умерших, из вечности, и что кроме меня это некому было сделать. Тогда я спросил, кто они и что могут мне рассказать.
 - Я был последним жрецом законных богов своего народа – начал первый, в венце из колосьев. – И застал их гибель с приходом палачей и лицемеров, утвердивших свою власть почти надо всей землёй. К нам, впрочем, они пришли куда более открыто и честно, чем ко многим другим племенам – чужеземными захватчиками, выжигавшими наши сёла и обращавшими нас в рабство. Но, что бы сделать нас своими рабами окончательно, они решили лишить нас даже наших богов и обратить в свою веру.
 - А во что же они верили? – спросил я.
 - В Крест – ответил Жрец. – В Крест и в труп преступника, позорно распятого на Кресте. Эта гнусная вера родилась когда-то в тёмных подворотнях Иудеи, среди разбойников и сборщиков подати. Даже в этом озлобленном и жестоком народе все с отвращением отвернулись от неё и предали главаря этих сектантов справедливой и заслуженной казни. Увы, ослеплённые гордыней они недооценили врага и за их беспечность доныне расплачиваются все народы земли, закованные в ржавые кандалы позорного рабства. В небытие ушли времена прекрасных богов, не гнушавшихся ходить среди людей и принимавших участие во всех их делах. Мне, их Жрецу, дано было видеть многое: я помню одетые в солнечный свет храмы Ра, где земная мудрость встречалась с мудростью Небес, я помню и величие Вавилона, где прекрасные жрицы Иштар дарили людям свою любовь, в которой воплощалась любовь самой богини к смертным, помню я и богов свободной Греции, что спускались во время жертвоприношений на землю и пировали со своими почитателями, как равные им! Сколь многочисленны и различны между собой были все эти боги, но воистину божественное величие объединяло их всех. Люди чтили их, но не были их рабами. Боги были их защитниками от древних сил первородного хаоса. Защищая своих почитателей, они уничтожили всех чудовищ, порождённых Ужасом и Слабостью, загнали их глубоко под землю и скрыли от человеческих глаз. Самих людей они научили побеждать дикие силы природы и отгонять от себя незримые стаи болезней. Во всём подобные людям, но во всём их превосходящие, имея зримый, но неземной облик, Боги озаряли души людей, подобно солнцу, что не гаснет ни днём, ни ночью. И их-то несчастные предали ради безликого, бесформенного и беспощадного призрака воинственных семитских кочевников, жестокого демона пустынь, запугивавшего своих диких почитателей и появлявшегося перед ними то в виде огненного столба, то в дыму и пламени, как и должно являться исчадиям ада. Увы! Черни льстило, что новый бог презирает величие, мудрость и благородство, что все смертные равны перед ним в своей ничтожности, ибо все они – лишь грязные рабы, чьи тела от рождения переполнены всеобщей «греховностью», а уж души – сам воплощённый «грех»! С радостью бросились серые толпы разрушать, всё то, что создавалось великими, а им, тёмным и суетливым, казалось непонятным и, следовательно, враждебным. Многие правители также приняли эту веру – куда легче было им теперь карать непокорных, выступая от имени бога-карателя. И вот, когда иудейская чума умертвила Римскую империю, огненное дыхание пустыни отравило воздух Европы и Азии ядовитыми испареньями мрачных предрассудков. Каменный кулак новых заповедей разбил хрупкое зеркало человеческого разума, и всё исказилось в нём до неузнаваемости: жрец Ра превратился в дьяволопоклонника, жрица Иштар – в шлюху, друид стал нечистивым колдуном, а греческий философ – богохульствующим гордецом. Так обрушились в людских душах прекрасные чертоги богов, и на их месте Всевышний Кочевник возвёл убогие хижины, где поселил суровых святых, грозных ангелов с огненными мечами и прочую христианскую нечисть, следящую за каждым шагом вверенного им «раба божия» и заботливо оберегающую его от ужасной и греховной свободы. Но бог, учивший ещё первых своих почитателей, иудеев, воевать, порабощать и не признавать иной правды, кроме своей, бог, отрицавший всех других богов, этот бог не мог остановиться на достигнутом и довольствоваться теми землями и народами, которые уже приобрёл. И крест стал мечом в руках завоевателей и грабителей. Шло время, силы христианских царей росли и настала очередь даже тех народов, что жили далеко за пределами Европы. А в Азии мусульмане, новые ученики иудеев, состязались с почитателями Креста в искусстве казней и войн. И плодились, плодились, плодились новые приверженцы веры в Ад и Страшный Суд. Всё новые и новые головы появлялись на гигантском теле Гидры, сжавшей в своих холодных, скользких, чешуйчатых кольцах почти всю землю со всеми народами, её населяющими. Всё новые и новые жертвы исчезали в её жадных, всегда голодных пастях. И не нашлось Героя, способного истребить Чудовище! Те же, кто имел силу и власть, в тайне презирая божьи заповеди и установления, думали только о собственном благе, которое держалось на безропотной покорности слабых и обделённых, а потому всеми силами поддерживали христианских святош, объявлявших гнусной и богопротивной гордыней всякое недовольство сложившимся порядком. Те, для кого собственное тело было единственным богом, а собственные удовольствия – единственными заповедями, выходили к толпе в рясах и безжалостно карали всех, кто жаждал жизни, так же как они, но был менее удачлив и более прямодушен! Ныне тень христианского рабства стала меньше и бледнее, но не думаю, что это её конец.
 - Ты винишь иудеев, а, между тем, кто больше нас пострадал от крестоносцев и воинов Аллаха?! –
прервал речь Жреца Иудей, всё это время молчавший и грустно глядевший куда-то в пустоту. – Ты говоришь, что это наш Бог обрушил во прах древние храмы и древнюю мудрость, но разве наш Бог призывал завоёвывать весь мир, с тем, чтобы уничтожить всякую веру, кроме своей собственной?!! Мы всегда были слабым и угнетённым народом – потому нам и нужен был столь суровый Бог, мы жаждали мести, а не примирения, и наш Миссия должен был стать полководцем, а не сладкоголосым послом, ведущим переговоры с врагами и вражескими богами! Да, наш Господь, как и мы, кочевник – так может ли он быть приветлив с чужаками, никогда не ждущими в своих землях нищих и всюду гонимых кочевников?! Но и те боги, о которых ты теперь так причитаешь, требовали от людей таких - же жертв и такого - же повиновения, так - же гневались и так - же карали. На то они и боги, чтобы повелевать! И разве признали мои собратья дикую ересь сына плотника? Нет! А те варварские племена, которые ты так превозносишь (и твоё в том числе!) с радостью приняли учение одной из самых жалких и малочисленных сект, которые, словно черви или личинки трупных мух, плодились в ранах сломленного бедствиями Избранного Народа!
 - Варварами мы стали лишь по милости вашего собрата, чей труп, позорно распятый на кресте (казнь, которой карали только ужаснейшие преступления!) до сих пор закрывает от нас небо и отравляет наш воздух зловонием вечной, непрекращающейся смерти! В сравнении с теми «варварами», прах коих ты смеешь осквернять, твой избранный народец был всего-навсего кучкой тёмных и подозрительных нищих, поддерживающих свою бесхитростную жизнь мелким разбоем. Но сейчас великие народы прошлого действительно стали грубыми и серыми варварами, лишёнными даже присущей первобытным дикарям и животным честности и прямодушия!
Иудей гневно отвернулся от своего собеседника и, наконец, обратился ко мне.
 - Видишь – сказал он с мрачной улыбкой на лице. – У каждого из нас своя правда, но за правдой христиан стоит грубая сила, а сила и определяет, что правда и что – ложь!
 - Боюсь, что в этом ты прав – ответил я. – В моей стране, выкованной изо льда, железа и грязи, чьё небо всегда затянуто тучами и похоже на могильную плиту, эта сила ощущается, думаю, в большей степени, чем в любом другом народе. Её грохочущее, медвежье дыхание обжигает слух и спугивает надежды не только у слабовольных, но и у смелых людей.
Христианство было теми позолоченными оковами, которые гибнущая Византия подарила нам вместе с самодержавием. И с тех пор, эти оковы стали главной святыней моей страны. Когда самодержца свергли, многие подумали, что свергнут и бог самодержавия, что оковы уже сняты. Но теперь можно, не сомневаясь, сказать, что «рабы божьи» остались теми - же рабами, только не бога, а той серой череды безликих правителей, которым было суждено сменить его на короткое время. Сейчас, как мне видится, рабы опять считают себя божьими, а православные священники снова стали значительными и влиятельными чиновниками.
 - И кто же верует в Крест у вас? – спросил Жрец.
 - Уголовники, старухи и солдаты. Также как, думаю, и в любом другом народе. Преступники усердно извиняются пред богом за каждое своё злодеяние, они даже покрывают свои тела изображения христов, богородиц и святых (возможно, для того, чтобы все знали, кто им покровительствует). Старые ведьмы ненавидят всё греховно молодое и непростительно живое, целыми часами толпятся они на своих шабашах в мрачной утробе церквей, где воздух пропитан душным зловонием ладана и их ханжескими молитвами. А солдаты веруют, потому что им приказали и, разумеется, в то, во что приказали. Впрочем, всякий обыватель считает себя или верующим, или, по крайней мере, нравственным – в первую очередь, ради приличия.
 - К сожалению, в этом твой народ не хуже многих других – сказал Жрец.
Больше ни Жрец, ни Иудей, не промолвили ни слова, они неподвижно глядели в небытие застывшими глазами, пока не стали тенями и не растворились в нём, снова уходя в бескрайнюю пустыню забвения.