Смерть Лоханкина - Михаил Абрамов

По мотивам рассказов Зорина Ивана Васильевича.

«Жизнь, что жменя песка, - бубнил Васисуалий, кроша ломиком лед. – «У кого руки липкие, тот живет богаче, а кто чурается - у того жизнь худая, из щелей сыпется».

Васисуалий провинился вчера. Не хотелось прыгать по сугробам и лестницам и он помочился за крыльцом. Не в первый раз, конечно. Но был понедельник, жильцы обозлились. «Да что я, один, - плакал Васисуалий, - так все делают: и старики, и дети». Не помогло, траченые суетой обыватели ожесточились - постановили, чтоб он все крыльцо очистил. Один отец Федор воздержался, хотел даже против выступить, но в последний момент одумался, решив лучше лишнюю свечку поставить.

Васисуалий топтался у обшарпанного парадного крыльца, отбивая ломиком наросшие за зиму ледяные пласты. Отколотые глыбы грудились в кучу мусора, как куски его жизни. Вон пахнущее мочей детство. Вон школьные годы в чернильных кляксах. Что там еще? Васисуалий попытался вспомнить что-нибудь из школьного курса – и не смог. «Все эти синусы-косинусы, пирамиды Хеопса, Большие и Малые медведицы – зачем они?», - думал Васисуалий. «Просвещение. Забили себе голову всяким хламом, а нужное не влезло. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Как ширинку зашить – не учат». Полуотворенная ширинка держалась у Васисуалия на одной петле, как дверь уборной, и холод бесцеремонно щупал его гениталии.

«Дура», - вспомнил Васисуалий свою первую жену. А второй не было, но он все равно всегда говорил "моя первая жена". «Ушла к Птибурдюкову. У него больше. А в доме холодина всегда. Конечно, член сжимался. Дура неученая. Нет, просвещение нужно. А то физику не знают, а от этого семьи рушатся».

Когда-то в юности Васисуалий увлекался философией и теперь вдруг вспомнил Робеспьера. «С него, с него все пошло. Неподкупный. Хуже нет неподкупных у власти. Пока мерзавцы в правительстве – хоть как-то жить можно. Воруют - им не до тебя. А как фанатики придут – так гильотина, как шатун работает, только успевай шеи подкладывать. Слава Богу, сейчас мерзавцы вернулись».

Васисуалий испуганно огляделся. Сам сказал - или послышалось. Галлюцинации случались с ним, бывало с гипсовым котом беседовал. Бракованного кота с мордой Петра Первого и отломанным усом подарил отец Федор в период расцвета кошачьего бизнеса. Появились новые русские и отец Федор наладил производство гипсовых котов с царскими головами. Народ опять потянулся к искусству. Кот «Иван Грозный» митрополиту пригляделся, пришлось подарить. Митрополит, правда, обещал молиться за успех предприятия. Все шло хорошо, пока какой-то провокатор не подложил в коллекцию отца Федора кота с мордой начальника милиции. «Да, теперь у нас демократия настоящая, - рассуждал разоренный отец Федор. – Это когда-то нельзя было Брежнева ругать, а бригадира можно. Нет, теперь как в Америке: президент не фигура, а шериф – барин».

Отец Федор вел какие-то сложные счеты с Богом, и так получалось, чтоб спастись самому, требовалось прихватить хоть одну заблудшую душу. Так Васисуалий оказался в соборе. Присоборные опричники ощупали его цепкими взглядами. Васисуалий поежился, как смерд при виде банды ратников и прошмыгнул в храм, как в подворотню. Глазурованный, ресторанного вида поп размахивал и чадил кадилом, воскуряя метеоризмы прихожан. Угрюмые, но вполне упитанные святые угодники грозились пальчиками. Христос с высоты смотрел недобро, как царедворец. «Не мир пришел Я принести но меч». "Нет, и в церкви все не так", - буркнул Васисуалий и сбежал.

Бывало раньше заглядывал сын и долго и нудно рассказывал о пенсионных фондах и обмене валют. Васисуалию было скучно расспрашивать, он думал о крови в фекалиях. Однажды он попросил: «Ты бы мне ректум прощупал». Больше сын не приходил. "Эх, сын, сын, - сокрушался Лоханкин. - Зачерствел как ломоть хлеба на черный день. Разве что смерть размочит, да поздно будет".

Пригрело солнце и воздух заразился весенними парами тления и смерти. Голова Лоханкина кружилась и мысли скакали, как блохи. Он вспомнил криворотую маску, которую продавал китаец по соседству с котами отца Федора. "Хорошая маска, красноречивая", - подтрунивал отец Федор. "Красноретивая", - невольно передразнивая, гнусавил китаец. "Молчание, - взъелся на себя Васисуалий. - Что за мудрость в молчании? В словах мудрость, а не в масках. Маска глупость прикрывает". Хотелось родить какую-то важную мысль, но слова, блеснув шелухой, выскальзывали из памяти, словно рыбы из рук. "Старость", - изрек Лоханкин, как бы подводя итог всему недодуманному за свою жизнь.

Черная жижа сочилась из-под льда. Васисуалий нагнулся и увидел свое лицо с перекошенным ртом, как у бога молчания. Дышать было трудно и он сел на ледяную кучу, глубоко задумавшись ни о чем. «Слова - это чужие окаменелые мысли",- шепнул бог молчания. "А как же изречься?",- спросил Лоханкин. "Нельзя. Мысль изреченная есть ложь», - гнул свое бог молчания. «А неизреченная? Звери не лгут, потому что не мыслят. Значит, мысль - есть ложь. Мыслю - следовательно лгу...». Казалось Васисуалий наконец открыл великую тайну бога молчания. И умолк навеки.