Вселенские уравнения. Часть вторая

XV

 Калинич не любил и никогда не стремился приближаться к начальству, поэтому кандидатуры начальников, кроме самых непосредственных, его не интересовали. Общение со столь высоким начальством не могло сулить ему, рядовому научному сотруднику предпенсионного возраста, ничего хорошего. Поэтому, входя в приемную Бубрынева, Леонид Палыч чувствовал себя несколько дискомфортно.
 
 Тридцатилетняя красавица Вероника Никаноровна, обычно строгая и официозная, расплылась перед Калиничем в широкой улыбке:
 
 - Здравствуйте, Леонид Палыч! Иван Лукьяныч ждет вас. Удачи!
 
 Она встала и, цокая каблучками-шпильками непомерной высоты, кокетливо прошлась до двери кабинета шефа, на которой красовалась массивная бронзовая табличка с рельефной надписью «Генеральный директор института доктор физико-математических наук академик Бубрынёв Иван Лукьянович», и распахнула ее перед обескураженным Калиничем.
 
 Бубрынев был одет в отменно сшитый синий костюм. Его широкую грудь украшал дорогой однотонный галстук темносинего цвета, отлично гармонирующий с костюмом. Он был «мужчиной в полном расцвете сил», как сказал бы Карлсон, который живет на крыше. Его черные глаза с ослепительно белыми белками и строгое волевое лицо овальной формы, окаймленное коротко подстриженной густой иссиня черной бородой, местами с проседью, излучали море энергии. Когда-то буйная, слегка вьющаяся шевелюра уже успела поредеть, но это не портило его внешности и даже придавало ей какой-то особый шарм. За бороду сотрудники звали его в кулуарах цыганским бароном, иногда Будулаем и говорили, будто он и в самом деле «цыганских кровей». Так ли это было на самом деле, не знал никто, но, судя по внешности, это представлялось вполне вероятным. Сидя в роскошном офисном кресле во главе длинного стола, крытого зеленым сукном, и, размашисто жестикулируя, он беседовал по телефону, запустив пальцы в бороду. При виде вошедшего Калинича Бубрынев встал и, закрыв ладонью микрофон, обратился к нему с дружественной улыбкой:
 
 - Здравствуйте, уважаемый Леонид Палыч. Рад вас видеть в добром здравии. Садитесь, пожалуйста, вот здесь, поближе.
 
 Он указал на место прямо перед собой, потом перевел взгляд на секретаршу и по-деловому распорядился:
 
 – Вероника Никаноровна, меня ни для кого нет. Разве что из министерства позвонят.
 
 Он снова поднес к уху телефонную трубку и строго произнес:
 
 - Ладно. Приходите ко мне в ближайший четверг. Нет, не после дождичка, а к половине десятого утра. Там у меня есть полчаса до селекторного совещания. Вот и обсудим. Все. Извините, у меня важная беседа с нашим уважаемым коллегой.
 
 Бубрынев положил трубку, встал с кресла и, приветливо улыбаясь, протянул Калиничу руку.
 
 - Разрешите с вами поздороваться теперь просто по-человечески. Как вы насчет кофе? Угощу натуральным бразильским – сам из Сан-Паулу привез.
 
 Калинич был голоден и охотно кивнул.
 
 - Вы никуда особо не спешите, Леонид Палыч? – озабоченно спросил академик.
 
 - Да будто бы нет, Иван Лукьяныч, - деликатно ответил Калинич.
 
 - Вот и отлично. Вероника Никаноровна, – сказал Бубрынев в микрофон, – кофе нам, пожалуйста.
 
 - Уже закипает, Иван Лукьяныч. Сейчас принесу, - ответил из динамика ее звонкий голос после небольшой задержки.
 
 Бубрынев отключил микрофон и, подойдя к бару, стал перебирать бутылки. Выбрав, наконец, нужную и пару коньячных бокалов из натурального хрусталя, он водрузил их на небольшой серебряный поднос ручной арабской чеканки и поставил на стол рядом с Леонидом Палычем.
 
 Через пару минут вошла Вероника с подносом, на котором дымился изящный кофейник, источающий дурманящий аромат, и стояли два кофейных прибора, а также тарелочки с бутербродами и розетки с лимоном, нарезанным тонкими кружалками. Оставив поднос на столе, она сдержанно улыбнулась и, чуть заметно поклонившись, направилась к выходу.
 
 - Спасибо, Вероника Никаноровна. Можете идти домой, - сказал ей вслед академик. – Сегодня вы мне больше не понадобитесь.
 
 - Спасибо, Иван Лукьяныч. Всего вам доброго. До завтра, - ответила она, одарив обоих мужчин обворожительной улыбкой, и плотно затворила за собой тяжелую филеночную дверь с филигранной резьбой.
 
 Бубрынев принялся собственноручно обслуживать Калинича: поставил возле него кофейный прибор, розетку с лимонными кружалками, бутерброды и налил ароматного кофе.
 
 - Чувствуете аромат? Это вам не какой-нибудь там экстрагированный кофе, а самый, что ни на есть, натуральный, естественный. И коньяк тоже самый натуральный. Как говорится, из первых рук – французский, выдержка семь лет, - он плеснул в бокалы по порции темнокоричневой жидкости, наполнив их на четверть объема. – Конечно, не самый экстра-люкс. Бывает и покруче. Но за неимением гербовой пишем на простой, как говорила моя покойная бабушка. Кстати, она неплохо разбиралась в коньяках, могла бы работать дегустатором. И я от нее кое-что унаследовал. Вот, оцените сами.
 
 Он поднял бокал, посмотрел его на свет и снова обратился к Калиничу:
 
 - Что ж, дорогой Леонид Палыч, за что пьем? За науку?
 
 - За науку, - поддержал его изнывающий от голода Калинич и поднял бокал.
 
 - За нашу науку! Ха-ха-ха…! – провозгласил Бубрынев с акцентом на слове «нашу», чокнулся с Калиничем и сделал приличный глоток.
 
 Вслед за ним Калинич скромно пригубил и поставил бокал. Он взял бутерброд с красной икрой и, откусив небольшой кусочек, принялся спокойно жевать. Ему хотелось запихнуть его целиком в рот и тут же проглотить. Но он старался соблюсти все правила хорошего тона, чтобы не выглядеть перед директором дурно воспитанным мужланом.
 
 «И с чего это вдруг он воспылал ко мне таким неслыханным уважением? Не иначе, как в связи с моим сообщением на том самом семинаре. Никак подумал, что в нем все же есть рациональное зерно! Ну, что ж, хорошо, если так. Посмотрим, как он дальше повернет», - медленно жуя, подумал Калинич.
 
 - Да выпейте, Леонид Палыч, по-человечески! И ешьте, не стесняйтесь. Вы ведь голодны – после рабочего дня, как-никак. Мы же не на приеме у английской королевы! Свои люди, в конце концов. Я-то вас знаю не один десяток лет. Так что давайте наплюем на все этикеты, дербалызнем как следует и основательно закусим, как принято в наших здешних краях, - простодушно предложил Бубрынев.
 
 Не переставая жевать, он встал, открыл холодильник и стал выкладывать на стол нарезку сухой колбасы, балык из осетрины, буженину, сыр, маслины, шпроты и прочие закуски.
 
 Академик налил по второму бокалу и предложил тост за тесное и плодотворное сотрудничество. Бубрынев снова выпил, а Калинич только чуть отпил из своего бокала.
 
 Несмотря на первоклассный коньяк, Калинич быстро насытился. Отодвинув тарелку, он откинулся на спинку кресла и стал наблюдать, как академик аппетитно уплетает деликатесные яства, болтая о том – о сем. Заметив, что Калинич перестал есть и сидит в выжидательной позе, он снова потянулся к коньяку.
 
 - Давайте еще шарахнем, Леонид Палыч. Почему вы не едите? – спросил он.
 
 Бубрынев говорил с набитым ртом, поэтому Калинич воспринимал его речь на слух с небольшой задержкой. Чтобы догадаться, что именно сказал академик, он вынужден был некоторое время осмысливать услышанное. Бубрынев расценил его кратковременное молчание, как знак согласия и долил в его бокал коньяка.
 
 - С меня достаточно, Иван Лукьяныч. Я не слишком охоч ни на еду, ни на выпивку, - сказал он с застенчивой улыбкой, отодвигая бокал. – Кроме того, у меня стенокардия, да и печень начала пошаливать. Пятьдесят восемь уже почти что, вот-вот седьмой десяток разменяю.
 
 - Ну, глупости какие. Мне ненамного меньше – пятьдесят два. Врачи тоже предостерегают. Но я наплевал на них – ем и пью, как мне нравится, чего и вам советую, - говорил Бубрынев, энергично пережевывая сырокопченую колбасу.
 
 - Нет-нет. Я – пас. Больше не могу, Иван Лукьяныч, - твердо сказал Калинич.
 
 - Как хотите. А я допью. Ваше здоровье.
 
 Академик единым духом осушил бокал и со смаком высосал ломтик лимона.
 
 - Еще кофейку, Леонид Палыч? – предложил раскрасневшийся академик, энергично работая зубочисткой.
 
 - Никак не могу, Иван Лукьяныч, - решительно отказался Калинич.
 
 Бубрынев принялся убирать со стола. Он поставил использованную посуду на ресторанную сервировочную тележку и откатил ее в дальний угол кабинета. Потом сел в свое кресло, достал пачку дорогих сигарет и протянул Калиничу.
 
 - Спасибо, я не курю. Лет тридцать уже, как бросил, - ответил Леонид Палыч с застенчивой улыбкой, словно извиняясь.
 
 - А я все никак не отвяжусь от этой заразы, - сказал Бубрынев, икая. – Вы не будете против, если я закурю?
 
 - Ну, что вы! Как я могу быть против?
 
 - Вот и отлично, - сказал академик, включая вентилятор и ориентируя его в сторону полуоткрытого окна. – Я буду на вентилятор дымить – вы и не почувствуете.
 
 - Благодарю вас, - сдержанно улыбаясь, сказал Калинич.
 
 Академик зажег сигарету и выпустил клуб дыма на вентилятор. Подхваченный воздушным потоком дым понесся к окну, рассеиваясь налету. Некоторое время они сидели молча. Академик кайфовал, изучающее глядя на Калинича. Наконец, он спросил, стряхивая пепел в тяжеленную экзотическую раковину:
 
 - Как вы думаете, Леонид Палыч, для чего я вас пригласил?
 
 - Уж во всяком случае, не для совместной трапезы, - ответил Калинич, стараясь держаться с достоинством.
 
 - Вы неправы. В первую очередь – как раз для этого. Но и не только для этого.
 
 Бубрынев помолчал, глядя на Калинича прищуренными глазками. Леонид Палыч отметил про себя, что Бубрынев от выпитого коньяка покраснел, как рак. Сквозь поредевшие на темени волосы блестела глянцевая кожа, которая приобрела пунцовый цвет. Он был несколько полноват, но все равно держался в пределах возрастных норм. Чувствовалось, что в юности он в серьез занимался спортом. Седина уже успела заметно тронуть его виски, но все равно вид у него был бодрый, моложавый и бравый.
 
 Затушив сигарету, Бубрынев раскрыл синюю папку, на которой было вытиснено золотыми буквами: «На подпись. Генеральный директор НИИ ИПТ академик Бубрынев И. Л.» и начал перебирать ее содержимое. Найдя документ, напечатанный на нескольких листах, он полистал его и протянул Калиничу.
 
 - Вот. Прошу ознакомиться, уважаемый Леонид Палыч.
 
 - Что это? – удивился Калинич.
 
 - Почитайте, почитайте. Только внимательно, Леонид Палыч, - сказал академик, загадочно ухмыляясь.
 
 Калинич полез в карман за очками. Надев их на кончик носа, он обратил бумагу к свету и начал читать. Освещение было слабовато для его зрения, заметно ухудшившееся в последний год от долгого сидения у компьютерного монитора, и Калинич с трудом разбирал текст, смысл которого до него доходил не сразу. Сказывался к тому же и выпитый коньяк. Заметив эти трудности, Бубрынев включил галогеновую настольную лампу и пододвинул к Леониду Палычу. Тот поблагодарил директора кивком головы и, разместившись в кресле поудобнее, продолжил чтение.
 
 Это был приказ директора о создании в институте отдела поисковых исследований, заведование которым возлагалось на Калинича. Решение мотивировалось тем, что руководство института в рамках существующего бюджета выделило денежные средства для осуществления поиска новых научных направлений, ориентированных на развитие народного хозяйства с целью укрепления экономики страны. Далее говорилось, что отделу выделяются помещения под лаборатории, фонды на их ремонт, оборудование и тому подобное. Указывались сроки, в течение которых заведующему отделом вменялось в обязанность продумать и согласовать структуру отдела, его штатное расписание, оснащение и все необходимое для обеспечения эффективного функционирования отдела в целом и каждого из его подразделений.
 
 Дочитав приказ до конца, Калинич вернул его директору и откинулся на спинку кресла, переводя дыхание. Наблюдая за его реакцией, Бубрынев спросил с хитринкой в голосе:
 
 - Ну, что скажете, дорогой Леонид Палыч?
 
 - Вот сюрприз, так сюрприз! – ответил Калинич, с трудом переводя дыхание. – Как же так, назначаете меня, предпенсионера, начальником такого крупного и важного отдела, даже не поставив меня в известность? Это, по меньшей мере, странно. А если я откажусь? Мне ведь через два года с небольшим на пенсию.
 
 - Вы, я вижу, не рады? – с величественной улыбкой спросил Бубрынев.
 
 - Да как вам сказать…. Я не пойму, почему вы остановили свой выбор именно на мне? Чем я на старости лет заслужил такое внимание с вашей стороны? – с искренним недоумением спросил Калинич.
 
 - Вы знаете, Леонид Палыч, я уже пятнадцать лет работаю директором института, до этого тоже занимал руководящие посты и до сих пор не могу понять людей. Не повышаешь человека – возмущается. Повысишь – тоже возмущается. Бог его знает, чего люди хотят от общества? Но я не желаю пока что вдаваться с вами в эту полемику. Прочитайте для начала еще вот это. - Бубрынев протянул Леониду Палычу последний номер городской вечерней газеты. - Это свежий номер. Только что из типографии доставили. Я его для вас лично припас. Дома жене покажете, родственникам, друзьям, соседям. Кому сочтете нужным, короче говоря.
 
 Калинич с любопытством взял газету и посмотрел на то место, куда пальцем указал Бубрынев. Там был заголовок статьи, занимавшей половину полосы, подчеркнутый красным маркером: «Сенсационное достижение наших ученых». Статья начиналась с преамбулы, в которой сообщалось, что «в нашем НИИ Информационных Проблем и Технологий, возглавляемом доктором физико-математических наук академиком Бубрыневым Иваном Лукьяновичем, со дня его основания ведутся уникальные исследования и разработки. Отдел времени и частоты, которым руководит доктор технических наук Сергей Михайлович Чаплия, занимается проблемами создания уникальных эталонов частоты, высокоточных хранителей времени, сличением и распространением их шкал, изучением свойств самого времени как такового и всего, что с ним непосредственно связано. Академик Бубрынев И. Л. считает этот отдел ядром всего института и держит под особым вниманием проводимые в нем исследовательские работы. Недавно на научном семинаре отдела времени и частоты одним из наиболее талантливых ученых института, старшим научным сотрудником, кандидатом технических наук Л. П. Калиничем было сделано уникальное сообщение с демонстрацией устройства, осуществляющего телепортацию физических объектов из одного контейнера в другой, удаленный на некоторое расстояние. Среди ученых института сообщение вызвало шок и породило широкую полемику».
 
 Калинич опустил газету и посмотрел на Бубрынева. Тот с сосредоточенным видом полулежал в мягком модерновом офисном кресле, откинув до предела спинку, и внимательно следил за реакцией Калинича. «Все же признали факт моего открытия»! – с гордостью подумал Леонид Палыч и снова углубился в чтение.
 
 Дальше статья была построена в форме эксклюзивного интервью, которое дал корреспонденту газеты сам академик Бубрынев.
 
 «Иван Лукьянович, скажите, пожалуйста, каковы перспективы народно-хозяйственного применения открытого вами явления»?
 
 Академик Бубрынев И. Л. задумывается и в свойственной ему приветливой манере отвечает:
 
 «Прежде всего, отмечу, что это открытие – не что иное, как побочный продукт научных изысканий нашего института. И пришли мы к нему, занимаясь совершенно иной тематикой. На тему перспектив его применения можно много фантазировать, но пусть это делают писатели-фантасты и ваши коллеги журналисты. Я – ученый и имею право оперировать только научно подтвержденными фактами. Все подлежит еще неоднократной экспериментальной проверке. Если ее результаты подтвердят, что уравнения, полученные в нашем институте, верны, то перспективы трудно себе вообразить. Коренным образом может измениться система транспорта как в нашей стране, так и за ее пределами, включая даже космическое пространство. Мы, ученые, не любим делать прогнозы, ибо, как показывает мой многолетний опыт, действительность опережает даже самые смелые прогнозы. Поэтому не будем пока фантазировать, а сосредоточим свои усилия на изучении явления, открытого в нашем институте. Мы чувствуем огромный потенциал этого открытия и надеемся, что оно окажется перспективным в отношении применения в народном хозяйстве, ибо рыночные отношения вынуждают нас отдавать предпочтение таким работам, которые позволяют нам заработать на жизнь. Если окажется, что какое-то направление не дает прибыли, я закрою его без малейших колебаний».
 
 Иван Лукьянович озабоченно поглядывает на часы и с присущей ему скромностью извиняется:
 
 «Я прошу прощения – в моем распоряжении очень мало времени. Через четверть часа к нам должна прибыть делегация зарубежных коллег. Я обещал их встретить и кое-что с ними обсудить».
 
 «Еще один вопрос, Иван Лукьянович. Скажите, пожалуйста, что это за уравнения, о которых вы только что упомянули»?
 
 Академик улыбается и отвечает во все той же научно корректной форме:
 
 «Это уравнения, связывающие математически массу, энергию, поле, пространство, время и, представьте себе, информацию! Но все еще чрезвычайно сыро и, подчеркиваю еще раз, подлежит строгой научной проверке».
 
 «Вы не думаете, что в перспективе такая работа заслуживает быть отмеченной Нобелевской Премией»?
 
 «Не будем пока загадывать», - скромно отвечает академик с застенчивой улыбкой.
 
 «И последний вопрос. Если уникальные уравнения, выведенные в вашем институте, окажутся верными, то как вы их назовете»?
 
 Иван Лукьянович поднимается с места и уже на ходу отвечает:
 
 «Над этим мы пока еще не думали. Но если случится так, что нам будет предоставлено почетное право присвоить имя новым уравнениям, то я бы хотел именовать их, скажем, уравнениями НИИ ИПТ или как-нибудь иначе, но обязательно с упоминанием этой группы букв. Это аббревиатура названия нашего института. Подобным образом были даны названия небезызвестным вам кристаллам «Фианит», волокну и ткани «Лавсан» и тому подобным продуктам, созданным нашими соотечественниками. Извините, но я вынужден идти. Всего вам доброго. До свидания».
 
 «Благодарю вас, Иван Лукьянович. Желаю вам здоровья и дальнейших творческих успехов».
 
 Иван Лукьянович пожимает мне на прощанье руку и направляется к выходу.
 
 Калинич почувствовал, как кровь мощными толчками приливает к его вискам, а в груди сжимается жесткий сухой ком, вызывая нарастающую тупую боль. Он свернул газету в трубку и начал ею стучать по ладони в такт пульсу в висках. Чего-чего, но такого освещения событий он не ожидал никак. Он смотрел в черные глаза Бубрынева, сверкающие каким-то сатанинским блеском, не зная, как себя повести, а Бубрынев терпеливо молчал, не сводя с Калинича изучающего взгляда, преисполненного уверенности в собственном превосходстве. Эта немая сцена продолжалась минут десять. Первым заговорил Бубрынев:
 
 - Леонид Палыч, вы внимательно прочитали статью?
 
 Калинич кивнул. Во рту у него совершенно пересохло, и он не мог шевельнуть не только языком, но и губами.
 
 - Понравилось? – спросил академик, не переставая сверлить Калинича взглядом.
 
 Леонид Палыч хотел тут же высказать ему все, что он думает на этот счет, но у него парализовало речь. Он смотрел на Бубрынева с откровенным негодованием, не в силах произнести ни звука. Бубрынев терпеливо ждал ответа и продолжал сидеть в вальяжной позе. Наконец, Калинич почувствовал, что к нему начинают возвращаться ясность мышления, дар речи и самообладание. Он весь напрягся и, с трудом ворочая во рту пересохшим языком, прохрипел:
 
 - Вы… вы еще… спрашиваете?
 
 - Разумеется, - непринужденно сказал Бубрынев. – Я дал вам прочесть статью, где фигурирует ваше имя в самом, на мой взгляд, лучшем свете.
 
 - Спасибо…. В самом… лучшем свете, говорите? – спросил Калинич, подавляя в себе нарастающую волну возмущения и гнева.
 
 - Конечно. Там о вас сказано только то, что было. Причем, как о признанном ученом. Вы что, не желаете признания вашего открытия? Разве не с этой целью вы организовали тот внеплановый семинар? - с серьезным видом спросил Бубрынев.
 
 - Иван Лукьяныч, давайте не будем ерничать. Это открытие сделано вовсе не в нашем институте. Кроме того, в нем оно было начисто отвергнуто и осмеяно. Меня за него подвергли шельмованию, позорили, кто как мог. Зачем же искажать факты? – уже спокойно сказал Калинич.
 
 - Как это не в нашем институте? Вы разве не в нем работаете? А свои знания, умение и опыт вы где наработали? Не в его ли стенах? – с возмущением возразил Бубрынев. – И почему вы считаете, что оно было отвергнуто? Первое возражение – это вовсе не отвержение, а здоровый скептицизм, первое испытание на прочность, так сказать. Кроме того, ваш заведующий отделом, Сергей Михайлович Чаплия, совместно с вами провел испытания вашей установки, о чем вы вместе с ним подписали протокол. Теперь мы вот даже отдел под эту тематику организуем и вас назначаем заведующим. Смотрите, я на ваших глазах подписываю приказ.
 
 Бубрынев взял лежащий перед ним приказ и, открыв последнюю страницу, размашисто подписал. Положив ручку, он протянул его Калиничу со словами:
 
 - Все. Приказ подписан. Поздравляю с повышением, Леонид Палыч! Завтра же начинайте передавать дела своему преемнику, какого вы сами облюбуете, и заниматься организацией нового отдела. Готовьтесь к постановке эксперимента на более высоком уровне. Чай теперь ваша душенька довольна?
 
 - Позвольте-позвольте, Иван Лукьяныч! Что ж это получается? Вы хотите присвоить мое открытие? Результаты моих многолетних - при этом подпольных - творческих исканий? – возмутился Калинич.
 
 - Я? Что вы, избави Бог! Ваши труды – это, как я вам только что разъяснил, труды нашего института. Институт предлагает взять на себя заботы по их развитию и внедрению, предпринять все меры, необходимые для охраны касающейся их информации, а также вас лично, как ее основного и пока что единственного носителя. Вы такой образованный, разумный и талантливый человек, а я вынужден вам растолковывать буквально азбучные истины. Странно как-то, Леонид Палыч. Ей-Богу, странно.
 
 - Простите, Иван Лукьяныч, заранее вам говорю: втолковывать мне, что черное – это белое, совершенно бесполезно. Я, слава Богу, пока еще не маразматик и понимаю, что к чему. Вверенный вам институт не имеет к моему открытию ровным счетом никакого отношения. Любые попытки убедить меня в обратном обречены на провал. Странно, что мне приходится вам это растолковывать! – сказал Калинич с непоколебимой уверенностью в своих силах.
 
 - Как это не имеет отношения? Сейчас я вас, индивидуалиста, разоблачу! – темпераментно выкрикнул академик. - А разве не институт предоставил вам для ваших экспериментов помещение, электроэнергию, приборы, материалы, станки, верстаки, приспособления, компьютеры и прочую оснастку? Вы что, платили нам арендную плату? Платили за электроэнергию и освещение, за амортизацию оборудования, за обогрев, наконец? Разве не нам вы обязаны высвобождением времени для проведения своих опытов? Представьте на мгновение, что вы бы всего этого лишились. Смогли бы вы тогда сделать то, что сделали?
 
 - Я-то как-нибудь смог бы. И сделал бы наверняка – уверяю вас. Быть может, чуть позже, но все равно сделал бы. А вот вы без меня и сейчас этого не сделаете. Попробуйте, если не верите. У вас ведь есть и оснащенные лабораторные помещения, и оборудование, и все прочее, только что названное вами, а также и не названное, - спокойно, но жестко ответил Калинич.
 
 - Да не об этом речь, в конце-то концов, - Бубрынев всем корпусом подался вперед, так что край стола врезался ему в живот. – Леонид Палыч, вы что, не хотите развития и внедрения ваших работ? Не хотите выступать с докладами на всемирных научных симпозиумах, конгрессах и конференциях, черт возьми?
 
 - Хочу. Очень даже хочу, Иван Лукьяныч. Но я не хочу кому-либо уступать свой приоритет. Я не желаю повторять судьбу Дага Энгельберта, Роя Планкетта, братьев Люмьер и им подобных. Понимаете? Я никому не открою секрета системы телепортации, пока не закреплю за собой приоритета самым надежным образом, - твердо сказал Леонид Палыч. – Пока весь мир не узнает, что Калинич и только Калинич открыл явление и впервые в мире построил систему телепортации.
 
 - Никто не собирается лишать вас пальмы первенства. Но не отметайте и своих ближайших коллег. Вы же не Кот, Который Гуляет Сам По Себе, гениальный вы наш!
 
 - Мне от вас ничего не нужно. Я не сквалыга и не эгоист, каким вы пытаетесь меня представить в моих собственных глазах. Мое открытие будет служить людям, причем, исключительно в мирных и добрых целях. А своим приоритетом я не торгую.
 
 - Я не предлагаю вам торговать приоритетом. Я взываю к вашей совести – часть вашего приоритета принадлежит нам по праву, поэтому уступите нам ее, как положено, вот и все.
 
 Лицо Бубрынева покрылось каплями пота, как будто он минуту назад прилично поработал киркой или лопатой. Он ослабил свой шикарный галстук и расстегнул верхние пуговицы тщательно отутюженной сорочки слепящей белизны, из-под которой выглянул клок густых и черных, как смоль волос. В его мефистофельских глазах все ярче пылало адское пламя, в котором с диким неистовством прыгали бесы. В противоположность ему Калинич оставался совершенно спокойным и полностью владел собой. От недавнего ступора и растерянности не осталось и следа.
 
 - По праву, говорите? Нет уж – извините. Права отбирать чужое не имеет никто, - холодно и твердо сказал Калинич.
 
 Бубрынев понял, что его первая атака успешно отбита, и решил начать наступление с другого фланга:
 
 - Леонид Палыч, вы – ученый с огромным стажем и отлично знаете, что в наше время невозможно делать серьезную науку в одиночку, без надежной и крепкой поддержки.
 
 - Несмотря на это утверждение, я в одиночку сделал серьезное открытие. А насчет поддержки вы напрасно беспокоитесь – у меня есть верная, очень надежная и крепкая поддержка, - ответил Калинич с улыбкой младенца.
 
 Такое спокойствие Калинича выводило академика из себя, но он отлично владел собой, и у него в запасе было столько энергии, что он решил во что бы то ни стало выиграть бой у этого тщедушного лабораторного фанатика, живущего предрассудками позапрошлого века.
 
 - Поймите, Леонид Палыч, такую простую вещь. Все, абсолютно все платят налоги. Зачем, вы спросите? Налоги на то, чтобы государство обеспечивало им безопасность и прочий комфорт. Таков закон существования всех – я подчеркиваю – абсолютно всех сообществ живых существ нашей планеты. Учтите, что скупой всегда платит дважды. Вы откажете нам – мы откажем вам. Все равно вы не сможете долго сохранять в тайне ваши секреты. Без надежной страховки вами непременно заинтересуются нежелательные субъекты. Они не станут вас уговаривать, покупать у вас изобретение и торговаться с вами. Они либо силой завладеют всем, что вы наработали, и вы останетесь ни с чем, либо устранят вас со своего пути вообще.
 
 - Вы мне угрожаете? – спросил Калинич с искренностью агнца.
 
 - Что вы! Избави Бог! Я пытаюсь вам разъяснить, что отказываясь от нашей помощи, вы открываете себя для атаки со стороны нечестных элементов нашего общества, которые, к сожалению, существуют, - сказал Бубрынев с усталым видом.
 
 - Как сейчас модно говорить, это не ваши проблемы, уважаемый Иван Лукьяныч, - ответил Калинич.
 
 - Попробую вам разъяснить доходчивее. Чтобы продать свое изобретение, нужно быть коммерсантом! И менеджера иметь хорошего, - продолжал Бубрынев свою атаку.
 
 - Благодарю вас. У меня уже есть классный менеджер. Он же коммерсант от Бога, - все с той же ангельской улыбкой парировал Леонид Палыч.
 
 - Леонид Палыч, давайте проведем другую аналогию. Ни для кого не секрет, что на всяких престижных соревнованиях все спортивные судьи всюду и всегда подсуживают своим спортсменам. Особенно в спорных случаях. За исключением слишком уж явных нарушений. Если они этого не будут делать, то в следующий раз их просто не пошлют судить. И они останутся без работы. Вы меня понимаете? Или вы настолько зашорены, что до сих пор наивно верите в идеалы? А мы с вами, к сожалению, живем в мире ре-аль-ном! – выкрикнул Бубрынев, теряя самообладание.
 
 Он в сердцах ударил кулаком по столу. Удар пришелся на кончик авторучки, которой он несколько минут назад подписал приказ, и она, бешено вращаясь, описала в воздухе дугу и улетела в дальний угол кабинета. Калинич попытался встать, чтобы подобрать ни в чем не повинную ручку и возвратить владельцу.
 
 - Сидите, Леонид Палыч! Сидите, пожалуйста! Хрен с ней! – осадил его Бубрынев.
 
 Леонид Палыч подчинился, но позиции не сдал:
 
 - Верю, представьте себе. Верю! И благодаря этой вере я сохранил чистоту того, что называется душой.
 
 - Верьте, если вам так удобнее. Советская власть вбила вам в голову утопические идеалы, которые извратили ваше видение окружающей действительности. Не знаю, кем надо быть, чтобы не понять элементарного закона человеческих взаимоотношений. Поймите, если вы вводите что-то новое, что облегчает, удешевляет или делает ненужным какой-либо ныне хорошо налаженный бизнес, то вы кому-то угрожаете разорением, в лучшем случае – уменьшением доходов. А свой бизнес, то есть средства существования и благополучия, люди будут защищать любыми доступными им средствами. Рассмотрим еще такую ситуацию. Нечестные люди, располагающие определенными средствами, увидят, что используя ваше изобретение, можно заработать приличные деньги. Что они захотят сделать? Конечно же, завладеть этим изобретением. А вы, если то, что вы предлагаете, действительно реально, замахиваетесь на очень многое. И не только в нашей стране. Вы понимаете, что с вами сделают, если вы не будете иметь глобального прикрытия? Надежной, глубоко эшелонированной обороны? Вас либо уничтожат, сотрут в порошок, либо силой отнимут плод вашего интеллекта. Вы меня простите, Леонид Палыч, но при всем моем исключительно глубоком уважении к вашей учености, интеллекту, эрудиции и личных симпатиях, я вам вынужден сказать, что одному человеку, будь он хоть семи пядей во лбу, это не по силам. Тут вы без нас не потянете. Нужна армия. Вы ведь знаете французский? Должны знать и французскую поговорку: qui terre a, guerre a. Vous comprenez, n’est ce pas?
 
 - Bien s;r, monsieur, ; mon avis je vous ai compris comme il faut, - ответил Калинич в тон директору.
 
 - Ну, вот и отлично. Так в каком направлении мы с вами будем действовать? – спросил академик примиренческим тоном, думая, что его взяла.
 
 - Вы действуйте, как считаете нужным, а я никому не собираюсь уступать приоритета ни полностью, ни частично. Это мое твердое, четко осознанное намерение, - убежденно отпарировал Калинич.
 
 Бубрынев бессильно откинулся на спинку кресла, и оно жалобно заскрипело. Достав белоснежный носовой платок, он промокнул крупные капли пота, выступившие на раскрасневшемся лице. Иван Лукьяныч понял, что перед ним мощный интеллект, и «нагнуть» его будет очень даже непросто. Но сдаваться он не собирался. Желание стать лауреатом Нобелевской премии было для него сейчас главной движущей силой, если не целью жизни. И генеральный директор, закусив удила, пошел на новый приступ:
 
 - Леонид Палыч, давайте говорить серьезно, а не соревноваться – кто кого. Не спешите отказываться от сотрудничества с нами и пренебрегать нашей помощью. Мы хотели бы делать для вас добро, а не что-нибудь иное или ничего не делать. Прежде всего, для дальнейшего совершенствования и воплощения вашего открытия в «металл» понадобятся деньги. Много денег. Где нет денег, там нет дела, гласит известная купеческая поговорка. А где их взять? Их надо заработать. Я лично обещаю выбить вам на своем уровне крупное, очень крупное финансирование из разных источников.
 
 Он замолчал, переводя дух, и потянулся за сигаретой, затем передумал и пошел к бару за коньяком. Вернувшись с бутылкой и бокалами, Иван Лукьяныч наполнил их до краев и предложил:
 
 - Давайте выпьем, Леонид Палыч, чтобы разговор клеился. Сейчас я лимончика нарежу. Или вам закусочки поплотнее?
 
 - Спасибо, Иван Лукьяныч. Я уже достаточно выпил. И поел тоже. К тому же, у меня стенокардия, - деликатно отказался Калинич.
 
 - Как хотите. А я врежу как следует, - сказал директор и единым духом осушил бокал, даже не поморщившись.
 
 Он тяжело плюхнулся в свое роскошное кресло, взял сигарету и принялся шарить по столу в поисках зажигалки. Он поднимал книги, папки с бумагами, передвигал тяжелые часы с памятной гравировкой, телефонные аппараты, калькулятор, девятнадцатидюймовый компьютерный монитор и другие вещи – непременные атрибуты современного кабинета солидного начальника. Но зажигалка куда-то таинственным образом исчезла.
 
 - Вы не видели – тут зажигалка лежала? – озабоченно спросил Бубрынев и после некоторой паузы добавил: - Золотая.
 
 Калинич отрицательно покачал головой, потом подсказал:
 
 - Да вы в карманах поищите.
 
 Бубрынев принялся стучать себя по карманам и, наконец, вытащил на свет столь вожделенную зажигалку, выблескивающую золотом в свете хрустальной кабинетной люстры. Прикурив, он положил ее рядом с пепельницей и, отчаянно затянувшись, с облегчением сказал:
 
 - Слава Богу, нашлась. А то бывает, я ее неделями ищу.
 
 Калинич кивнул в знак сочувствия и посмотрел на табло электронных часов на стене между окон.
 
 - Да еще рано, Леонид Палыч, - успокоил его академик. Давайте ближе к делу. Я хочу разъяснить вам, что мы не лишаем вас ни славы первооткрывателя, ни «пышек», которые вы, по идее, должны получить за эту работу. Просто около вас люди, не менее заслуженные перед страной и наукой, могут тоже кое-что получить при этом. Зачем же лишать их того, чего вы никак не теряете? Вы ведь, занимаясь предметом своей одержимости, назовем это пока так, отвлекались от основной работы, допускали огрехи, недорабатывали. А ваши коллеги прикрывали вас, поддерживали. Большинство изобретателей думает только о своих изобретениях. При этом в ущерб не только основной работе, но и вообще чему угодно, в том числе собственному благополучию, здоровью и даже жизни. И вы здесь отнюдь не исключение. Вы ведь, не сделав до сих пор для института, по сути, ничего существенного, ходите сейчас в довольно высоком ранге именно благодаря нам, вашим ближайшим коллегам. Так почему вы считаете, что мы теперь не вправе поставить свои фамилии рядом с вашей?
 
 Калинич подскочил, как ужаленный. Он оперся на стол, ухватившись за его край обеими руками, и застрочил, как из пулемета, в самое лицо Бубрыневу:
 
 - Ну, это уж слишком, Иван Лукьяныч! Я никак не хотел касаться столь щекотливого вопроса. Вы сами меня вынудили. Так вот, пока я был одержим своей идеей телепортации и, как бы там ни было, но худо-бедно выполнял при этом то, что было положено по работе, окружающие меня коллеги, и вы в том числе, были одержимы карьерой, должностями, степенями, званиями и прочей мишурой. Вы все занимались выбиванием, и прежде всего – для себя, хорошего финансирования, всяких там престижных статусов, высоких зарплат, премий и наград. Вы выслуживались перед вышестоящим начальством, занимались очковтирательством, доносительством, подстрекательством, подсиживанием. Вы создавали никому не нужные лаборатории, отделы и даже институты только для того, чтобы хорошо устроиться самим, либо устроить кого-то из членов вашего клана! Вы выбивали высокооплачиваемые заказы, порой совершенно никому не нужные, выполняли бесполезные, никого не интересующие работы, и они потом оседали на архивных полках заказчиков, где пылятся и по сей день! Почти вся ваша наука была притянута за уши и служила, порой, единственной цели – давала вам ученые степени, звания, награды, премии, загранкомандировки. Прежде всего личные интересы – мораль потом! Чего стоит большая часть благословляемых вами докторских диссертаций? А о кандидатских и говорить нечего! При этом по-настоящему талантливому человеку, не входящему в ваш клан и не имеющему поддержки сверху, пробиться было чрезвычайно трудно, а чаще всего - невозможно. Всюду круговая порука! Я горжусь тем, что свое скромное нынешнее положение и статус обрел, будучи беспартийным и без всякой поддержки со стороны вашего доминирующего клана. И что в итоге? Каждый из нас получил свое! Так чего вы хотите от меня теперь? Несмотря ни на какие препятствия и неудачи, я намерен добиваться мирового признания своего открытия и получения за него всех дивидендов! Я в своей жизни пережил много неудач и унижений, и они закалили меня на все цвета побежалости. Вы же, как человек, прекрасно знающий ученых и изобретателей, великолепно понимаете, что неудача изобретателя не остановит! Я никогда не стремился к руководящей работе, но отлично помню, как мою кандидатуру исключали из числа претендентов на должности заведующего лабораторией или отделом, открыто мотивируя тем, что я беспартийный. А позже меня не замечали вообще, потому что мои бывшие бездари-ученики, обладающие недюжинными комбинаторскими да «пробивными» способностями и больше, к сожалению, никакими другими, обрели более высокие статусы, чем я, и оттеснили меня на задворки! Я ни на кого не таю ни зла, ни обиды, никому не мщу, ни по какому поводу не злорадствую, но никогда, слышите, никогда не соглашусь позволить снова оттеснить меня от того, что принадлежит мне по ПРАВУ, чего я добился своим трудом и талантом не благодаря, а вопреки их действиям!
 
 Калинич внезапно замолчал и, резко почувствовав усталость, бессильно осел в кресло. У него перехватило дыхание, в ушах пульсировал шум, в груди болезненно сжался тугой ком, не давая продохнуть. А мефистофельские глаза Бубрынева, мечущие искры и молнии, волком смотрели на него исподлобья. Видя, что Калинич больше не способен дискутировать, он незамедлительно воспользовался этим и высокомерно изрек:
 
 - Что ж, я за тех, кто умеет мечтать и добивается своего. Однако каждый занимает такую экологическую нишу, которую он в состоянии занять и удерживать. Бог свидетель, я всеми силами стремился помочь вам, не забыв при этом, разумеется, и о себе. Вы же, вместо того, чтобы жить в симбиозе с обществом, наивно надеетесь лбом прошибить стену. Я всего лишь предлагал вам наиболее рациональный выход, но никак не навязывал. Звезды склоняют, но не принуждают, говорили древние астрологи. Как гласит арабская народная мудрость, коня можно подвести к водопою, но нельзя заставить пить. На «нет» и суда нет. Жалею, что потерял с вами время. Все тогда. Не смею больше вас задерживать. Желаю успеха.
 
 Бубрынев был мрачнее тучи. Куда и делась прежняя доброжелательность. Но он все еще надеялся, что Леонид Палыч одумается, пойдет на попятную, предложит свои условия сотрудничества. Но он ошибся. Превозмогая боль в груди, Калинич встал и с трудом сказал полушепотом:
 
 - Простите, что не оправдал ваших надежд, Иван Лукьяныч. До свидания.
 
 Ни слова не проронив в ответ, Бубрынев достал из папки приказ, столь торжественно подписанный в присутствии Калинича, демонстративно разорвал его и, скомкав, небрежно швырнул в мусорную корзину. Подобным образом когда-то Саддам Хусейн перед объективами телевизионных камер разорвал территориальный договор Ирака с Ираном.
 
XVI

 Калинич вышел из института с ощущением того, что сегодня рабочий день не удался. Он вынул мобильник и позвонил Ане.
 
 - Леня? Здорово. Ну, что ты сегодня скажешь? Чем оправдаешь свое загадочное молчание в течение целого дня? – спросила она устало.
 
 - Привет, Аня. Можно к тебе сейчас приехать? – ответил он вопросом на вопрос.
 
 - Сейчас? Приехать? Но уже поздно. Тебе домой нужно. Лида с ума сойдет. А что, случилось что-нибудь? – озабоченно поинтересовалась Аня.
 
 - Да. Был важный разговор. И очень неприятный, - мрачно ответил Калинич.
 
 - Леня, а до завтра нельзя отложить? – предложила она.
 
 - До завтра я с ума сойду, если с тобой не поговорю. Либо меня хватит инсульт или инфаркт! – выпалил Калинич.
 
 - Зачем же так ужасно? Не надо. Лучше приезжай. Только Лиде позвони. Придумай что-нибудь. Жду, - согласилась Аня и прервала связь.
 
 Леонид Палыч спрятал мобильник и поднял руку, останавливая удачно подвернувшееся свободное такси.
 
XVII

 Анина кухня была излюбленным местом их откровенных бесед, ставших особенно частыми в последние три месяца. Калинич с удовольствием съел бутерброд с ветчиной и порцию салата из огурцов и помидор, обильно сдобренного черным перцем, луком и чесноком. От более плотного ужина он отказался, мотивируя тем, что недавно его неплохо накормил Бубрынев. На газовой плите шумел старый эмалированный чайник, придавая кухонной обстановке особый уют. Аня внимательно слушала все, что рассказывал Калинич за ужином, не перебивая ни единым словом. Наконец, он выговорился и вопросительно взглянул в глаза своей подруги, сидевшей у смежного края стола. Они излучали необыкновенное тепло и были насквозь проникнуты душевной близостью, которая сейчас была ему так необходима, и за которой он, собственно, к ней приходил всегда. И вот, пришел сейчас.
 
 - Ага! Учуяли шакалы чужую добычу! На свежатинку спешат! Нет уж! Фигушки! – весело сказала Аня, показав кукиш воображаемым «шакалам».
 
 Ее тонкий большой палец далеко выпятился вперед между указательным и средним, и она проворно зашевелила им вверх-вниз.
 
 Калинич, взглянув на ее комбинацию из трех пальцев, весело расхохотался. Смеяться у него особых поводов не было, но уж очень смешно выглядела эта «живая» дуля. Аня тоже зажигательно засмеялась. Калинич привлек ее к себе и нежно поцеловал.
 
 - Ты у меня такая умница! Сумела рассмешить в такой ситуации и при самом гнусном настроении! Что бы я без тебя делал! – сказал Калинич, вытирая носовым платком слезы, выступившие от смеха.
 
 - Это, конечно, смех сквозь слезы. Завтра, я знаю, начнется против меня всеобщая травля. Возможно, меня даже уволят. А мне ведь до пенсии – всего-ничего, - задумчиво сказал Калинич.
 
 - Все равно не сдавайся. Уволят – ну и что? Два года с небольшим перебьешься как-нибудь. Будем твое открытие проталкивать. Оно все с лихвой окупит, если все же приоритет оформим. Эти хищники, конечно, будут препятствовать, пустят в ход все средства, имеющиеся у них в наличии. Но страшны не они. Верно тебе сказал этот Бубрынев, тобой могут криминальные элементы заинтересоваться. Не исключено, что и он сам с ними связан, - предположила Аня.
 
 - Нет, это вряд ли. Слишком уж он и его приспешники трусливы, чтобы путаться с криминалом. Да они и сами неплохо свои делишки обтяпывают, не хуже уголовников, - возразил Леонид Палыч.
 
 - Возможно, - согласилась Аня. – Но они могут косвенно подать идею тем, кто непременно обратится за услугами к уголовникам.
 
 - Каким образом? – недоумевал Калинич.
 
 - Ну, есть много вариантов.
 
 - Например? – полюбопытствовал Леонид Палыч.
 
 - Кто-нибудь из них может целенаправленно высказаться в каком-нибудь интервью или просто в публичном месте, что с помощью твоего устройства можно транспортировать наркотики, минуя таможни. Это дойдет до наркодилеров, и те постараются заполучить его. Какие в этом случае возможны последствия, объяснять не нужно, - заключила Аня.
 
 - Да, пожалуй, - согласился Калинич.
 
 - Второй вариант, - продолжала Аня, - в той же ситуации дать понять, что внедрение твоего устройства сделает ненужными все виды ныне существующего транспорта, особенно на дальние расстояния. Тогда представители авиационных, железнодорожных и автодорожных компаний будут стремиться уничтожить все, что связано с твоим открытием, и тебя прежде всего. Тебе известна история Хуана Андреса?
 
 - Нет. А кто это такой? – удивленно спросил Калинич.
 
 - Американец португальского происхождения из Питсбурга. Изобретатель вроде тебя. В начале тридцатых годов двадцатого века он изобрел какой-то очень простой и дешевый химический состав, преобразующий воду в автомобильное топливо. Неоднократно демонстрировал свои опыты компетентным комиссиям, собирал пресс-конференции. Газетные статьи и протоколы комиссий, подписанные именитыми учеными того времени, сохранились до сих пор. Просил за свой секрет миллион долларов. По тем временам это очень большие деньги! Им заинтересовались представители нефтяных монополий. Согласились купить и пригласили его в Нью-Йорк для оформления сделки. Он вылетел из Питсбурга на частном самолете, но в Нью-Йорк самолет так и не прибыл. Что с ним случилось, никто и по сей день не ведает. Современные специалисты говорят, что существование такого состава невозможно и считают его опыты хитро обставленным жульничеством. То же может случиться и с тобой.
 
 - Не исключено, - согласился Калинич. – Пожалуй, надо подумать, как обезопасить программное обеспечение и экспериментальные блоки. Если этими вещами завладеют те, кому не следует, то рано или поздно они найдут людей, которые в них разберутся, и негативные последствия могут быть столь грандиозны, что трудно себе представить.
 
 - А если они похитят тебя? Тогда плюс к этому последствия будут еще и трагичны, - назидательно добавила Аня.
 
 - От меня они хрен что узнают. Но на всякий случай надо припасти ампулу цианида, что ли, - с усмешкой сказал Леонид Палыч.
 
 Но Аня осталась серьезной. Она подошла к окну и открыла форточку. Из темноты донесся шум дождя и ночного города. Она снова села около Леонида Палыча и, покачав головой, сказала с грустью:
 
 - Ты все шутишь. А я серьезно. О том, как спрятать секреты, думай сам. Тут я тебе не советчица. Я слабая женщина, и меня, возможно, легко будет расколоть. Поэтому мне лучше не знать и даже не догадываться, где и что ты спрятал. А вот с тобой дело посерьезнее. И не будь так уверен в себе. Если ты и в самом деле окажешься стойким, как партизан, во что я мало верю, то существуют препараты, от которых и не такие становятся непомерно болтливыми и выкладывают все, как есть. На блюдечке с голубой каемочкой.
 
 - Надеюсь, что до этого не дойдет. Все пока не так серьезно, как тебе кажется, - попытался успокоить ее Леонид Палыч.
 
 Аня грустно улыбнулась и сменила тему:
 
 - Что ты своей Лиде сказал? Как оправдываться будешь?
 
 - Сказал, что поехал на институтский полигон. Проверить макет перед завершением этапа, - нехотя ответил Калинич.
 
 - А если она позвонит туда?
 
 - Там нет городского телефона. А если и выйдет через кого-нибудь на полигоновскую лабораторию, то ночью там все равно никого нет, а днем на звонки отвечает Вася Панченко. Я его по мобильнику предупредил, чтобы говорил, что я в подземке сижу. Он мне тогда на мобильник позвонит, - ответил Калинич.
 
 - Леня, тебе не стыдно лгать ей? Рано или поздно все раскроется, – тихо сказала Аня, глядя Калиничу в глаза.
 
 - Нет, не стыдно. Она мне так отравила жизнь, что я готов от нее хоть сейчас уйти, куда глаза глядят. Единственно, что неприятно, это скандал. Ну да черт с ним. Хватит, я не хочу больше об этом! – в сердцах сказал Калинич.
 
 - Выпить не хочешь? – вдруг предложила Аня.
 
 - Нет, не хочу, - категорично ответил Калинич. – Сегодня у меня с выпивкой очень неприятные ассоциации.
 
 - Пойдем, Леня, спать, - предложила она и начала ставить посуду в мойку.
 
XVIII

 В тот вечер по дороге домой Калинич основательно продрог. Войдя в квартиру, он тут же переоделся и пошел на кухню. Поставив на плиту чайник, Леонид Палыч достал из шкафа чай и чайничек для заварки. Заваривание чая было для него торжественным ритуалом. Из всех видов чая он признавал только «Седой граф», который хранил в стеклянной баночке с притертой пробкой. Эту баночку с толстыми гранеными стенками он купил на базаре по сходной цене в конце перестройки, когда по нескольку месяцев подряд людям не платили зарплат и пенсий, и они, чтобы как-то прокормиться, вынуждены были продавать все, что только можно.
 
 Калинич тщательно вымыл чайничек горячей водой, насухо протер посудным полотенцем, всыпал в него пару ложечек ароматного чая и стал ждать, когда закипит вода в чайнике.
 
 В гостиной Лида с упоением смотрела телепередачу с очередным выступлением известного шарлатана. Он с умным видом безграмотными, топорными фразами излагал свои витиеватые философские мудрствования насчет «чистки клеток зашлакованного организма». Он щеголял медицинскими терминами, применяя их совсем не к месту и зачастую делая неверные ударения, что крайне раздражало Леонида Палыча. Как человек науки, он терпеть не мог размножившихся за последнее время различного рода шарлатанов, именующих себя «целителями», «просветленными», «озаренными свыше», «колдунами», «ведунами», «ясновидцами» и прочими названиями, набившими всем оскомину со времен перестройки. В их число входили как ловкие жулики, зашибающие «бабки» на человеческом горе, отчаянии, наивности и доверии, так и психбольные, одержимые сверхценными идеями и манией величия, а также непрошибаемые дураки, у которых недостает ума даже на то, чтобы понять, что они дураки.
 
 Калинич плотно затворил кухонную дверь, чтобы не слышать доносившегося из гостиной надтреснутого голоса «народного целителя», настоятельно рекомендовавшего по средам и пятницам утром пить керосин с целью «чистки на клеточном уровне организма, зашлакованного жирами, сахарами, углеводами, холестериновыми и липидными блоками». По вечерам в понедельник и четверг он с этой же целью советовал пить собственную мочу, желательно настоянную на курином помете. При этом он предостерегал от того, чтобы не перепутать дни, ибо тогда, как он утверждал, лечение может возыметь обратный эффект.
 
 Вскоре закипел чайник, и Калинич приступил к торжественной церемонии заварки. Залив крутым кипятком ароматную заварку, он накрыл чайничек посудным полотенцем и посмотрел на часы, чтобы выждать положенные четыре минуты. Отрезав ломтик лимона, он положил его в чашку и принялся усердно толочь с сахаром. Наконец, четырехминутный чай был готов, и Калинич, наполнив чашку и размешав сахар до полного растворения, приступил к наслаждению, как он был убежден, самым целебным в мире напитком. «И как можно вместо такого божественного напитка хлебать керосин или мочу»? – думал Калинич, удивляясь человеческой наивности.
 
 Его размышления прервала неожиданно вошедшая Лида, привлеченная запахом крепкого душистого чая. На ней был ситцевый халат и легкие комнатные тапочки. Оценив на глаз крепость чая в чашке Калинича, она ядовито пропела:
 
 - Ты все чай пьешь? Да к тому же такой крепкий! А ведь сейчас чай – буквально яд для человека. И для тебя – в особенности.
 
 - Это еще почему? – искренне удивился Леонид Палыч.
 
 - Сегодня двадцать первый лунный день! – с подчеркнутым возмущением сказала Лида.
 
 Калинич недоуменно пожал плечами:
 
 - Ну так что же?
 
 - В этот день чай категорически противопоказан, особенно вечером, да к тому же еще и тельцам, - назидательно сказала жена. – Сегодня человек должен подзаряжаться от камней и минералов. Жаль, что ты не смотрел сейчас передачу.
 
 - Лида, ты же знаешь, я этих шарлатанских передач терпеть не могу. Удивляюсь, как только этих кретинов выпускают на телеэкран! И, пожалуйста, избавь меня от твоих дурацких проповедей. Ты вправе смотреть все, что тебе нравится. Вот и смотри себе на здоровье, сколько твоей душе угодно, только не навязывай мне своих рекомендаций ради всего святого на земле! - раздраженно сказал Калинич.
 
 - Какой ты все же злой! Вечно ты умнее всех на свете! Ведь я тебе от чистого сердца говорю, о твоем здоровье забочусь! А ты мне: «избавь меня от твоих дурацких проповедей»! – процедила она с обидой.
 
 - Благодетельница! Не нужна мне такая заботливость! Для меня было бы гораздо больше пользы, если бы ты дала мне спокойно чай допить! – ответил ей тем же тоном Калинич, резко отодвигая чашку с остатками лимона.
 
 - Ты всю жизнь так со мной! Только для себя живешь! Забываешь, что у тебя есть семья, о которой ты заботиться обязан! Тебя, говорят, директор вызывал, повысить тебя хотел – это верно? – со слезами в голосе спросила Лида.
 
 - Что верно, то верно. Предлагал, - подтвердил Леонид Палыч.
 
 - А ты ему что? – спросила Лида, глядя на него глазами, полными слез.
 
 - Ничего. Послал его «лесом». Не нужны мне такие повышения, - отрезал Калинич.
 
 - Да как же ты мог отказаться от продвижения по службе? Тебе человек предложил высокую должность, почет, уважение и, самое главное, зарплату! Посмотри, в чем мы ходим! А мебель какая у нас? И ремонта в нашей квартире лет десять уже не было! Ты об этом подумал?! – исступленно выкрикнула Лида и в плаче закрыла лицо руками.
 
 Она бессильно опустилась на стул и уронила голову на стол. Ее спина и затылок сотрясались от беззвучных рыданий. Калинич терпеть не мог женских слез. Ему захотелось обнять жену и простить ей все капризы, все ее сволочные каверзы, колкости и жестокие, беспощадные насмешки. Он встал и подошел к ней вплотную, но Лида в остервенении оттолкнула его. Это было последней каплей, переполнившей чашу его адского терпения. Калинича прорвало.
 
 - Не знаю, кто и в каком ключе дает тебе информацию о том, что делается у меня на работе! Ты бы мне хоть один вопрос задала по-человечески! А то упрекаешь, будучи совершенно не в курсе того, что и на каких условиях мне предложили! По части упреков тебе равных нет! Кстати, мы с Бубрыневым говорили один на один, без свидетелей. Не думаю, чтобы он сам тебе сообщил о сути нашего разговора. А тот, кто тебя против меня назуживает, провоцирует между нами скандалы - полный негодяй! Так и скажи ему! Или, быть может, ей – не знаю! – гневно выкрикнул Калинич.
 
 - Все удивляются, что ты мог так дерзко и грубо, притом перед самой пенсией, плюнуть в лицо такому человеку! – выпалила Лида, обратив к мужу гневное раскрасневшееся лицо, мокрое от слез.
 
 - Кто это «все»? Не те ли, которые не так давно говорили тебе, что я жулик и шарлатан, насмешил своим экспериментом всех коллег в институте?! Они издевались надо мной! Оскорбляли! Обвиняли в подлоге! И ты тоже была на их стороне! Вспомни, с какой насмешливостью, с каким ехидством и презрением, с каким едким сарказмом ты говорила мне о моем сообщении! А потом эта свора шакалов внезапно прозрела и поняла, что моя работа пахнет Нобелевской премией! Они предложили мне отдел и госбюджетное финансирование! Но отнюдь не для того, чтобы создать мне условия для творческой работы! Нет! Эти ястребы хотят захватить в свои руки мои исследования и разработки, чтобы воспользоваться их плодами и пожать мои лавры! Они открытым текстом потребовали, чтобы я уступил им свой приоритет! Захотели стать Лауреатами Нобелевской премии, которая словно марево замаячила на горизонте!
 
 - Да черт с ним, с этим приоритетом! На кой он нам нужен?! Я хочу жить нормально! Хочу, чтобы мой муж был уважаемым человеком, а не каким-то «пришей-кобыле-хвост»! – истерически кричала Лида.
 
 - Что?! Ты всегда принимаешь враждебную мне сторону! Ты предлагаешь мне подобно библейскому Исаву продать свое первенство за миску чечевичной похлебки?! Нет! Это моя работа! Я делал ее ценой собственного здоровья, преодолевая гнет этих шкурников и карьеристов в условиях чинимых тобой препятствий! Я вложил в нее все свои силы, знания, опыт, талант и непомерно тяжкий труд! Я ученый, а не коммерсант! Я добьюсь мирового признания, оставив этих стервятников без добычи! Пусть, как и прежде, подбирают падаль! Так им и передай….
 
 Последние слова Калинич произнес с хрипом, потому что сухой ком туго сжался у него в груди, причиняя адскую боль и не давая продохнуть. Он рухнул в изнеможении на стул и принялся суматошно шарить по карманам в поисках таблеток нитроглицерина. А боль все нарастала и нарастала. Лида молча глядела на него с перекошенным от злобы ртом и, казалось, радовалась его мучениям. Калинич чувствовал, что если в ближайшую минуту он не отыщет нитроглицерин, то потеряет сознание. «Держаться»! «Держаться»! – командовал он сам себе в уме, не переставая искать таблетки. Наконец, он нащупал стеклянный тюбик и, отковырнув пробку, высыпал его содержимое на ладонь. Подобрав языком пару крошечных таблеток, он откинулся на спинку стула и принялся сосать их. Нитроглицерин тут же ударил в голову горячей волной и острой болью, но ком в груди стал медленно расслабляться. Через некоторое время Калинич обрел возможность нормально дышать и соображать. Только острая головная боль надсадно резала виски и темя. Но это ерунда – таблетка пятерчатки, и боль уйдет. Калинич встал и, шатаясь, подошел к шкафчику, где хранились медикаменты. Немного порывшись в выдвижном ящичке, он нашел таблетки пятерчатки, положил одну в рот, с хрустом раскусил ее и стал жевать. Плеснув из чайника горячей воды в чашку с остатками лимона, он сделал несколько судорожных глотков. Подняв взгляд, он увидел, что Лида наблюдает за ним с холодным каменным лицом.
 
 - Если бы я сейчас подох, ты бы наверняка и пальцем не шевельнула, чтобы как-то помочь мне. Вот так стояла бы с каменным лицом и спокойно наблюдала, как я околеваю, - сказал Калинич, не глядя на жену.
 
 - Ну, ты артист, Леня! Великий актер в тебе пропал! – презрительно фыркнула Лида и нарочито медленно вышла, вернее, выплыла из кухни.
 
XIX

 Заканчивался декабрь. На пороге стоял Новый год. Но погода держалась не по-зимнему теплая. Снег уже трижды покрывал землю, но больше недели не лежал. Было сыро и грязно. Моросил мелкий дождь, иногда переходящий в мокрый снег. Обычно такая погода вызывала у Калинича плохое настроение. Но в этот день он шел на работу, будучи энергичным и бодрым. Он весело шагал по тротуару, переступая через небольшие лужи и обходя те, что побольше.
 
 Леонид Палыч несказанно радовался тому, что ценой напряженных трудов ему все же удалось успешно завершить последний этап возложенной на него работы. Теперь можно было немного расслабиться и снова заняться телепортацией. Он надеялся на содействие Чаплии при публикации краткого сообщения о демонстрации своей установки. Сергей Михалыч не может не поддержать его. Ведь он лично убедился в реальности явления телепортации и подписал протокол совместного эксперимента.
 
 Неудавшаяся беседа с Бубрыневым, казалось, никак не отразилась на работе Калинича в институте, и о ней ему никто не то, что не напомнил, но даже ни разу не намекнул. Все шло, как и прежде. Бубрынев уничтожил свой приказ об организации нового отдела, ну и Бог с ним. Оно и лучше. С помощью Ани Калинич теперь найдет на стороне средства под залог будущих доходов от линии телепортации, на которые снимет помещение и создаст собственную лабораторию, где будет распоряжаться по своему личному усмотрению. Он начал уже присматривать помещения, сдающиеся в аренду, и даже парочку заприметил.
 
 С такими мыслями Калинич вошел в лабораторию и поздоровался с коллегами. Сбросив куртку, он стряхнул с нее капли холодного дождя и повесил на вешалку. На столе рядом с его рабочим местом засигналил местный телефон. Калинич протянул руку и снял трубку:
 
 - Лаборатория времени.
 
 - Леонид Палыч? Вот хорошо, что я на вас попал. Чаплия говорит.
 
 - Слушаю, Сергей Михалыч, - приветливо ответил Калинич.
 
 - Леонид Палыч, у вас сохранился экземпляр протокола, который мы с вами тогда совместно подписали, помните?
 
 - А как же! Это пока что единственное письменное свидетельство работоспособности моей системы, - ответил Калинич.
 
 - Вот и отлично. А я свой куда-то задевал – никак не могу найти. Он, конечно, найдется, но сейчас Бог его знает, куда я его сунул. Он у вас далеко?
 
 - Нет. Очень даже близко – в портфеле лежит, - ответил Калинич, открывая одной рукой портфель и шаря в нем в поисках протокола.
 
 - Не будете ли вы столь любезны, одолжить его мне ненадолго – отксерить, чтобы под рукой был?
 
 - Ради Бога, - добродушно ответил Калинич. – Сейчас занесу.
 
 - Спасибо, Леонид Палыч. Да не надо заносить, занимайтесь себе своими делами. Через десять минут я за ним Галю пришлю. Скопирует и вернет.
 
 Чаплия прервал связь, а Калинич, положив перед собой прозрачный файл с протоколом, уселся за свой рабочий компьютер и, углубившись в творчество, забыл обо всем на свете.
 
 Галя, технический секретарь Чаплии, пришла за пять минут до обеденного перерыва и, прихватив файл с протоколом, направилась к выходу, грациозно покачивая бедрами.
 
 - Галя, только не потеряйте, пожалуйста. Скопируете – и сразу же принесите. Это очень важный для меня документ, - сказал ей вдогонку Калинич.
 
 Галя понимающе кивнула и исчезла за дверью.
 
 Но рабочий день закончился, а Галя так и не появилась. «Что ж, завтра сам к ней подойду. Когда Магомет не идет к горе, тогда гора идет к Магомету», - подумал Калинич, покидая лабораторию.
 
 На следующий день Калинич, увидев Галю, куда-то, как всегда, спешащую с бумагами в руке, преградил ей дорогу:
 
 - Галя, почему же вы мне документ не возвращаете? Доселе не скопировали, что ли?
 
 - Нет, еще вчера скопировала, - кокетливо ответила Галя. – Сергей Михалыч попросил у него оставить. Обещал сам вам возвратить.
 
 Поблагодарив секретаршу, Калинич направился в кабинет Чаплии. Он застал Сергея Михалыча за чтением каких-то бумаг, как видно, чрезвычайно важных. Торопливо переворачивая страницы, он внимательно изучал их, не обращая никакого внимания на вошедшего Калинича. Словно его и не было в кабинете. Постояв несколько минут у стола, Калинич обратился к Чаплие со свойственной ему скромностью:
 
 - Здравствуйте, Сергей Михалыч. Прошу прощения, но я хотел бы свой экземпляр протокола забрать….
 
 Но Сергей Михалыч словно оглох и по-прежнему продолжал изучать бумаги, не ответив даже на приветствие Леонида Палыча. Выдержав паузу приличия, Калинич обратился вторично, на что получил сухой формальный ответ:
 
 - Леонид Палыч, вы же видите, я занят!
 
 Обескураженный Калинич решил проявить настойчивость:
 
 - Вчера вы мне обещали незамедлительно вернуть мой экземпляр протокола, как только скопируете, но не вернули вовремя. И я хочу непременно забрать его. Для меня он исключительно важен и нужен мне срочно. Понимаете? Поэтому я прошу вас на пару минут прерваться и возвратить мой документ.
 
 - Я занят, Леонид Палыч! У меня, как видите, нет его под рукой! А тратить время на поиски я сейчас никак не могу! Я позже к вам Галю пришлю! Пожалуйста, не мешайте мне выполнять срочную работу! – раздраженно ответил Чаплия, не отрываясь от бумаг.
 
 Круто развернувшись на каблуках, Леонид Палыч вышел из кабинета, резко хлопнув дверью. Он понял, что допустил серьезную промашку, доверив протокол Чаплие, и заполучить его обратно уже не удастся.
 
XX

 К немалому удивлению Калинича его попытки опубликовать свое сообщение в периодике успехом не увенчались. К кому он ни обращался, все наотрез отказывались давать на него рецензию. Институтские коллеги, зная всю предысторию, большей частью опасались нападок со стороны начальства, а инженеры и научные сотрудники из других организаций - какого-нибудь подвоха. «Честно говоря, я в вашем эксперименте не могу разобраться. Это не по моей специальности. Напишу я вам, к примеру, положительную рецензию, а потом, не дай Бог, какая-нибудь компетентная комиссия или еще кто-либо, придут к выводу, что здесь какая-то ошибка или, простите, мистификация. Все тогда только поносить меня будут, насмехаться, всякие ярлыки клеить», - отвечали коллеги.
 
 - Не хотите давать положительную рецензию – это ваше право. Напишите тогда отрицательную, - говорил им Калинич. – Меня устроит. Я и с отрицательной опубликую. Лишь бы только она была.
 
 Но и отрицательную тоже никто не хотел писать. Напиши, мол, отрицательную, а потом окажется, что это и в самом деле открытие века. Тогда прослывешь в лучшем случае конформистом, а в худшем – невеждой, ретроградом и душителем всего нового и прогрессивного.
 
 Калинич вдруг оказался в сложной, неожиданной для него ситуации. Раньше, когда он только шел к намеченной цели, ему казалось, что как только он покажет ученому миру положительные результаты своего открытия, все тут же оценят его по заслугам – против фактов ведь не попрешь. Но на деле все оказалось далеко не так. Калинич достиг своей мечты, не ведая о том, что она эфемерна. Нужно было что-то делать, искать какой-то выход из тупика, чтобы как-то сдвинуть дело с мертвой точки.
 
XXI

 Леонид Палыч не переставал думать о возможных действиях с целью выхода из создавшегося положения, но придумать ничего не мог. Ему удалось разработать несколько альтернативных планов, но углубленный анализ показал их полную несостоятельность. Калинич был на распутье. Как быть дальше? А может быть, и в самом деле пойти на альянс с Бубрыневым и Чаплией? Но всякий раз, когда такая мысль приходила в голову, Калинич тут же содрогался от негодования и презрения к самому себе. Он стремился немедленно подавить ее, загнать в самый отдаленный уголок памяти. Но она время от времени возвращалась к нему, преследовала его с диким тупым упорством. По опыту Калинич знал, что если мысль становится навязчивой, то до ее реализации остается лишь один шаг. И, если он не найдет альтернативного решения, то рано или поздно этот роковой шаг будет сделан.
 
 С такими мыслями Калинич сидел у компьютера и невидящим взглядом смотрел на страницу открытого файла последнего научного отчета, пока на экране не появлялась заставка. Тогда он машинально передвигал мышку по коврику, и заставка исчезала.
 
 Неожиданно за поясом Калинича заиграла веселая мелодия Моцарта. Он встрепенулся и вынул мобильник.
 
 - Да, Аня, - тихо сказал Калинич, поднимаясь с кресла и направляясь к выходу.
 
 - Привет, Леня. Какие у тебя планы на ближайшую субботу? – спросила Аня.
 
 - Да, собственно, никаких. А что, у тебя есть какие-то предложения, как нам неординарно вдвоем провести эту субботу? – высказал свое предположение Леонид Палыч.
 
 - Вот именно, - подтвердила Аня. – Я договорилась в доме ученых насчет твоего выступления с демонстрацией телепортации. С трех часов дня до пяти вечера – сможешь?
 
 - Конечно! С радостью! Вот это предложение! Ты умница, Анюта! Пока я тут ломал голову, как бы продвинуть наше дело, ты действовала. И не безрезультатно! – обрадовано вскричал Калинич. - А компьютеры там есть?
 
 - Компьютеров нет. Придется к ним доставить твой и мой. Ты сегодня сможешь зайти ко мне после работы? Обсудим все детали, - предложила Аня.
 
 - Разумеется. С дорогой душой, - незамедлительно согласился Леонид Палыч.
 
 - Ну, тогда до встречи, - попрощалась Аня.
 
 - До встречи, Анютка, - нежно сказал Калинич, но в телефоне уже звучали гудки отбоя.
 
 Остаток рабочего дня Калинич занимался разработкой плана действий на ближайшее время. За полчаса до шабаша план был готов, и принтер с веселым жужжанием выдал отпечатанную страницу:
 
ПЛАН
подготовки и проведения демонстрации
установки телепортации в
Областном Доме ученых (ОДУ)

1 .Подготовка.

 1.1. Обсудить данный план с Аней.
 
 1.2. Загрузить управляющие программы в наши компьютеры.
 
 1.3. Заранее проверить установку в действии на квартире у Ани.
 
 1.4. Продумать способ доставки установки в Дом ученых (машина ОДУ? такси? знакомые? время доставки?).
 
 1.5. Продумать и согласовать план подготовки помещения в ОДУ и подключения установки (одно помещение или два, наличие розеток, надежность питающей сети, время на установку и подготовку системы и т. п.).
 
2. Выступление перед слушателями.

 2.1. Вступительное слово (поздороваться, представиться, рассказать предысторию создания установки и т. д.).
 
 2.2. Демонстрация передачи из бокса «А» в бокс «В» (свои предметы, вещи присутствующих, бумаги с подписями и т. п.).
 
 2.3. Передача в обратном направлении.
 
 2.4. Выводы (приоритет, аспекты применения, планы на будущее, приглашение спонсоров, инвесторов и т. д.).
 
 2.5. Ответы на вопросы слушателей.
 
 2.6. Разборка установки, упаковка.
 
 2.7. Доставка установки на Анину квартиру (транспорт?).
 
 - Ну, как тебе мой план? – спросил Калинич.
 
 - Нормальный план, - пожав плечами, ответила Аня. – А как еще можно провести это дело? По мне, так этого плана и писать не надо бы. Все само собой разумеется.
 
 - Не могу здесь с тобой согласиться, - возразил Калинич. – Когда времени будет в обрез, будут приглашены люди, мы будем суетиться и можем о чем-то забыть, чего-то не учесть, что-то пропустить и так далее. А если все до мелочей будет продумано и отражено в разветвленном плане действий, мы будем чувствовать себя, так сказать, на коне. Еще надо будет обязательно расписать все по времени. Все же аудитория незнакомая, а новые люди встречают по одежке. Другой-то информации у них о нас нет. Нужно хорошо смотреться.
 
 - Ну, тебе виднее, - нехотя согласилась Аня. – Так когда начнем подготовку?
 
 - Завтра, - с готовностью ответил Калинич.
 
 - Зачем такая спешка? У нас есть все для твоего выступления. Компьютеры в порядке, программы отлажены, а впереди еще целых четыре дня, - попыталась возразить Аня.
 
 - Ну, нет. Могут появиться какие-нибудь «подводные камни», и чтобы их обойти, нужно иметь в запасе какое-то время. Если все будет в порядке, оно вреда не принесет, - рассуждал предусмотрительный Калинич.
 
 - Что ж, тебе виднее, - согласилась Аня. – Однако, как составлять никому не нужные разветвленные планы, так уж лучше постарайся подготовить текст своего доклада в письменном виде и тщательно отредактировать. Потом ты его вызубришь наизусть, как мы когда-то в школе зубарили «Чуден Днепр при тихой погоде», и я его послушаю в твоем исполнении в реальном времени. Твой доклад должен занять не более десяти минут, чтобы не утомить слушателей и быть при этом ясным и безукоризненно логичным. Дальнейшее отношение слушателей к тебе и твоему сообщению на девяносто девять процентов будет зависеть от того, как ты перед ними выступишь.
 
 - Десять минут – это слишком мало. Я не успею рассказать всего того, что считаю нужным. Во-первых, я должен рассказать о структуре самой линии, а во-вторых – о перспективах своего открытия и о своем приоритете.
 
 - Дорогой Леня, еще патриарх ораторов Цицерон заметил, что самая долгая речь должна продолжаться не более двадцати минут. Спустя две тысячи лет это научно подтвердили психологи. Дольше ты просто-напросто не сможешь удержать внимания аудитории. Тем более, что ты не Цицерон и не Демосфен.
 
 - А зачем в письменном виде, да еще и наизусть? Терпеть не могу зубрить что-либо наизусть. Другое дело, если само запоминается. Как красивые стихи или слова песни, например. По-твоему, я могу запутаться в собственном материале? Или я не знаю общего принципа функционирования своей системы?
 
 - Никак нет, Ленечка. Знаешь. Разумеется, знаешь. Но в официальной обстановке каждый человек волнуется, нервничает, сбивается. В таком состоянии можно что-то скомкать, что-то упустить, на чем-то зациклиться, углубиться в ненужные подробности и тому подобное. А это настраивает слушателей против докладчика. Слушатель имеет специфическую психологию. Каждый считает, что сообщаемый материал должен быть преподнесен ему в рафинированном виде и исключает право докладчика на ошибку. Поэтому нужно тщательно отрафинировать текст твоего доклада и непременно выучить наизусть. Тогда как бы ты ни волновался, ты прочтешь его по памяти, будто по букварю, и при этом ничего не пропустишь и не собьешься. А уж на вопросы ты можешь отвечать как угодно. Это открытый диалог. Поэтому нужно как можно больше материала оставить на вопросы.
 
 - Ну, ты молодец, Анна. А я ведь об этой стороне дела никогда не думал. Ты на все сто процентов права. Ты – моя наставница, мой стратег, тактик, тренер, секундант и ангел-хранитель. Без тебя мне не прорваться, а с тобой меня так и тянет в бой. Сделаем все, как ты сказала.
 
 Он нежно обнял ее за талию и ласково поцеловал в губы.
 
XXII

 Следующим утром Калинич, придя в лабораторию, аккуратно повесил на плечики свою потертую куртку и тут же направился в кабинет Чаплии.
 
 - Доброе утро, Сергей Михалыч, - поздоровался Калинич и, не дождавшись ответа, положил перед ним заявление с просьбой о трехдневном отпуске без содержания по семейным обстоятельствам.
 
 Чаплия, не взглянув на Леонида Палыча, достал из ящика стола новенькие очки в тонкой оправе, сверкающей хромированным блеском, и, вооружившись ими, стал внимательно изучать текст заявления, написанного красивым каллиграфическим почерком – буквочка в буквочку. При этом лицо его оставалось совершенно безучастным и холодным, как полярная ночь.
 
 Прочтя заявление, Чаплия неторопливо положил его на край стола, затем снял очки, сложил и положил рядом с документом. Наконец, он посмотрел на Калинича свинцовыми глазами и флегматично сказал:
 
 - Не могу, Леонид Палыч. В наше время, когда в отделе столько работы, отпустить вас на целых три дня…. Это было бы безрассудно с моей стороны. Я думаю, вы сами понимаете. Идите работать, Леонид Палыч. Мне тоже трудиться надо.
 
 Но Калинич не сдался. Сев без приглашения напротив начальника, Калинич снова придвинул к нему заявление и спокойно сказал:
 
 - Сергей Михалыч, я к вам впервые обращаюсь с подобной просьбой. Мне крайне необходимы эти три дня. Уважьте, пожалуйста, меня, как ветерана. Вы же знаете, моя работа не пострадает.
 
 Чаплия снисходительно улыбнулся. Отодвинув заявление на прежнее место, он снова посмотрел на Калинича и, сделав ртом несколько жевательных движений, невозмутимо и медленно пробурчал:
 
 - Вот в этом я как раз и сомневаюсь.
 
 Калинич оторопел от неожиданности.
 
 - Что вы имеете в виду? Объясните, пожалуйста, - растерянно попросил он.
 
 - Я ведь знаю, Леонид Палыч, что над недавно завершенным этапом вы работали только последний месяц - полтора. А до того….
 
 Чаплия сделал риторическую паузу и изучающе посмотрел на Калинича. От его пристального внимания не ускользнула растерянность Леонида Палыча, и Чаплия нанес второй удар:
 
 - У меня есть достоверные сведения, что вы в нашей лаборатории в рабочее время почти весь год занимались изобретением, которое считаете только своим и больше ничьим. А вот с институтом вы считаться не пожелали. Так почему мы должны считаться с вашими личными или, как вы здесь пишете, семейными нуждами?
 
 - Ах, вот вы как, Сергей Михалыч. Стало быть, для вас главное – вовсе не результат? Ясненько. Хотите, значит, взять не мытьем, так катаньем? – спросил Калинич, быстро оправившись от такого внезапного удара «под дых».
 
 - Вы, небось, думаете, что мы вас считаем солидным, уважаемым человеком, квалифицированным специалистом и образцовым семьянином, и поэтому вынуждены будем идти вам навстречу, как бы вы к нам ни отнеслись? Вы забываете, что в нашем бренном мире работает принцип относительности. Поэтому все зависит от того, из какой точки на вас посмотреть. Понимаете? – спросил Чаплия, глядя на полированную поверхность рабочего стола, словно его слова были обращены не к Калиничу, а к этому столу.
 
 Калинич посмотрел на него уничтожающим взглядом и с достоинством спросил:
 
 - Неплохо для начала. Значит, мои худшие прогнозы оправдываются. Ну-с, что же там вам еще агентура доносит?
 
 - О, в этом мы нужды не испытываем. Доносить готов каждый. Лишь бы ему это было выгодно. Ваше эгоистичное отношение к институту вынуждает нас на данном этапе отнестись к вам формально, вот и все. Мы не причиняем вам прямого вреда. Хотя не скрою, могли бы, - он пристально уставился на Калинича и стал сверлить холодным колючим взглядом.
 
 - Как это прикажете понимать? Намекаете на физическую расправу? Хулиганов подошлете, чтоб избили меня? Или, как сейчас модно, киллеров? Старо, Сергей Михалыч! Спасибо, что предупредили. Сегодня же оповещу всех знакомых, чтобы знали, с кого спрашивать, если со мной что случится. Я человек аккуратный, перехожу дорогу по правилам, в драки не ввязываюсь, по темным местам не шалаюсь. Любое случившееся со мной несчастье сделает вас первым подозреваемым, вот и все. А у следователя стоит лишь под подозрение попасть – всю правду-матку выложите.
 
 Чаплия едко улыбнулся и ядовито пропел:
 
 - Ну, зачем же так примитивно, Леонид Палыч? Мы же не уголовники, верно? А вот если ваша супруга, уважаемая Лидия Борисовна, узнает о ваших не очень нравственных отношениях с некой Анной Никитичной Кирилюк, это просто-напросто покажет ваш моральный облик.
 
 - Длинные у вас, однако, руки! Шантажом меня нагнуть хотите? Не выйдет! Нет у меня никаких секретов! Так что сколько угодно доносите, сплетничайте, кляузничайте! Да делайте, что хотите! Вы протокол у меня самым нечестным образом умыкнули! Думали, я расстроюсь, умолять вас буду? Да на здоровье! Теперь трех дней не даете да к тому же и угрожаете! Вы меня этим не удивили! Мелко и низко, Сергей Михалыч! – раскрасневшись, кричал Калинич.
 
 - Да что вы, Леонид Палыч! Пожалуйста, не так громко. Никто вам не угрожает. Просто адекватно реагируем, вот и все. А насчет рук вы правы. Дли-и-инные они у нас. И их у нас больше, чем у всех индусских божеств вместе взятых, - самодовольно сказал Чаплия.
 
 Калинич почувствовал нарастающее жжение за грудиной. «Вот уж некстати, - подумал он, - не хватало еще, чтобы меня перед ним приступ хватил. Нужно взять себя в руки во что бы то ни стало». Он сделал глубокий вдох, потом еще и еще несколько раз. Помня о последнем приступе стенокардии, он нечеловеческим усилием воли подавил в себе волну негодования и гнева. Загрудинная боль мало-помалу начала отступать, и Калинич вернулся к тому, за чем пришел:
 
 - Вот что, Сергей Михалыч. Мне эти три дня все равно нужны, так или иначе. Не даете за свой счет, так я уволюсь. Не посмотрю, что перед пенсией. Не пропаду без вас. Руки есть, голова какая-никакая тоже есть. На жизнь худо-бедно как-нибудь заработаю. Степени, звания, должности, даже знания и сам по себе институт для меня давно уже не престижны. Дайте мне, пожалуйста, чистый лист бумаги, я заявление при вас напишу.
 
 Чаплия остался неподвижен. Он застыл в своем кресле, как каменное изваяние, нахмурив брови и скрестив на груди руки. «Тоже мне, Наполеон Бонапарт»! – с презрением подумал Калинич и, окинув его пренебрежительным взглядом, поднялся со стула со словами:
 
 - Не хотите? Что ж, просить не буду. Отсутствие вашей реакции на мою просьбу я расцениваю как резолюцию с отказом мне в увольнении по собственному желанию. Напишу у себя в лаборатории и отнесу секретарше Бубрынева. Немедленно. Вас только в известность ставлю. Двух недель отрабатывать не буду, так как у меня нет на это ни времени, ни желания. Можете это квалифицировать как прогулы. Мне все равно теперь. Так что завтра я на работу не выхожу. Успеха вам, Сергей Михалыч. Была без радости любовь – разлука будет без печали.
 
 Когда Калинич был уже в метре от двери, Чаплия неожиданно окликнул его непривычно хриплым голосом:
 
 - Леонид Палыч! Погодите минуточку, прошу вас!
 
 Калинич рефлекторно остановился и обернулся в его сторону. На месте надменного, чванливого и наглого заведующего в кресле сидел человек с бледным, осунувшимся лицом и умоляюще смотрел на Леонида Палыча.
 
 - Леонид Палыч, умоляю, простите меня, пожалуйста. Я вам все подпишу – хоть на три дня, хоть на месяц. Вообще – на сколько вам нужно. Только ради Бога, не увольняйтесь. Сядьте, прошу вас. Давайте успокоимся и поговорим по-человечески.
 
 Он вскочил с места, подбежал к Калиничу и взял его за локоть. Леонид Палыч почувствовал, что у Чаплии дрожит рука. Он подвел Калинича к креслу для посетителей и мягко усадил. Калинич послушно сел и поднял на Чаплию усталые глаза. Тот, не выдержав прямого взгляда Леонида Палыча, опустил глаза и стал взад-вперед ходить по кабинету. Наконец, он сел в свое кресло и, схватив злополучное заявление, подписал его и пододвинул к Калиничу.
 
 - Вот, Леонид Палыч, я подписал. И не нужно без содержания. В счет будущих отгулов. Теперь выслушайте, пожалуйста, что я вам скажу. Я тысячу раз провинился перед вами. Простите меня за все. Да, меня занесло. Признаю, что повел себя с вами неподобающим образом. Это под давлением многих факторов. Я не хочу их перечислять – вы сами все прекрасно понимаете. На самом деле я всегда завидовал вам и восхищался вами, клянусь. Вы научили меня работать и вообще, всем, чего я достиг, я обязан только вам и больше никому. Я обзавелся дипломом доктора и продвинулся по службе, но вашего научного и интеллектуального уровня мне не достичь никогда. Я обещаю впредь относиться к вам так, как тогда, когда работал под вашим руководством в самом начале своей трудовой деятельности. Если вы уволитесь, в отделе не останется ни одного идеолога. И это знают все. Видите, я искренне повинился перед вами, а повинную голову меч не сечет.
 
 Чаплия замолчал и с надеждой взглянул на Леонида Палыча. Калинич взял заявление и, бегло пробежав глазами резолюцию Чаплии, молча вышел из кабинета.
 
XXIII

 - Как называется этот коньяк? – спросил Леонид Палыч, высасывая сок из ломтика лимона. – Уж очень вкусный и ароматный. А цвет, цвет какой!
 
 Он поднял бокал, в котором еще плескалось немного кроваво-коричневой жидкости и восхищенно посмотрел на свет.
 
 - «Двин». Он называется «Двин», - сказала Аня. – Доперестроечный еще – из Каджарана привезла. Специалисты рекомендовали, как продукт отменного качества.
 
 - Из Каджарана? Это что, город есть такой, что ли? Где это? – поинтересовался Калинич.
 
 - Как это, где? В Армении, конечно же, - сказала чуть захмелевшая Аня.
 
 - Почему «конечно же»? Откуда мне знать, где он находится, этот Каджаран? – возмутился Калинич. – Название восточное, и это все, о чем оно мне говорит. Больше ни о чем.
 
 - А корень – армянский, - сказала Аня, добавляя Леониду Палычу еще порцию.
 
 Чуть плеснув себе, она подняла рюмку и провозгласила очередной тост:
 
 - За торжество твоего приоритета!
 
 Сделав маленький глоток коньяка, она запила шампанским и положила в рот пару виноградин.
 
 - Там медь и молибден выплавляют, - сказала Аня.
 
 - Где? – спросил Калинич, с хрустом надкусив яблоко.
 
 - В Каджаране. Я там родилась, - сказала она, улыбаясь той самой манящей и завлекающей улыбкой, которая его даже в таком возрасте сводила с ума, словно двадцатилетнего мальчишку.
 
 - Так ты армянских кровей? – удивился Калинич, пытливо всматриваясь в ее лицо, фигуру, прическу.
 
 - Нет. Мы просто жили там. Папа военным был, долго служил в Армении. Потом его в Украину перевели. И вот теперь я здесь.
 
 - Ясненько, - понимающе сказал Калинич.
 
 Они молча глядели друг на друга, держась за руки. Аня заметила, что Калинич смотрит не на нее, а сквозь нее, куда-то в бесконечность. Она поняла, что хоть он и говорит ей комплименты, восхищается ею, как женщиной, но думает сейчас не о ней, а о чем-то совсем ином.
 
 - Леня, о чем ты думаешь? – спросила она без обиняков.
 
 - Не о чем, а о ком. Я думаю о Чаплие, - задумчиво ответил Калинич.
 
 - Вот-те на! Я ему глазки строю, соблазнить пытаюсь, рассказываю о своем родном городе, а он об этом прощелыге думает. Ну и кавалер – нечего сказать! - возмутилась Аня.
 
 - Раз повинился – это уже не прощелыга. Совесть все же заговорила, - сделал вывод Калинич.
 
 - Ну и наивный же ты, Ленечка! Сколько тебе лет? Да совести-то как раз у него ни на копеечку! Отца родного с потрохами за грош продаст и глазом не моргнет! – возмутилась Аня.
 
 - Как ты можешь так говорить? Ты у меня, как гоголевский Собакевич – только плохое в людях видишь. Сережа передо мной извинился, назвал меня единственным идеологом в отделе. Он был так искренне напуган моим намерением уволиться! - возразил Калинич.
 
 - Еще бы! Он просто в штаны наложил, когда представил себе, что ты уволишься. И как ты думаешь, почему? – саркастически спросила она. – Ведь ты сам недавно говорил, что науки как таковой у вас сейчас нет. Все ваши нынешние работы – не более чем мышиная возня. Верно? От размаха прошлых лет остался только дух да петух. И если бы ты уволился, ему было бы даже легче изображать наукообразие. Верно?
 
 - Допустим. Но все же он на что-то надеется, раз боится со мной расстаться, - заключил Калинич.
 
 - Нет! Нет! И еще раз - нет! И он, и его распрекрасный шеф и вдохновитель Бубрынев великолепно понимают, что реальный шанс погреть руки на твоем открытии у них есть до тех - и только до тех пор, пока ты работаешь в их институте, прогнившем до сердцевины, который уже и не институт вовсе, а какой-то вокзальный сортир в захолустном городишке, что ли. И если ты уйдешь, они останутся при бубновых интересах. А главное, Нобелевская премия, которую они спят и видят у себя в кармане, исчезнет за горизонтом, как мираж в Аравийской пустыне. Это ты понимаешь?
 
 - Понимаю, пожалуй, - согласился он.
 
 - Слава Богу, что понимаешь. Так вот, если бы ваш академик узнал, что Чаплия так грубо спровоцировал твое увольнение, он бы немедленно вылетел, как пробка, вслед за тобой. А для него увольнение – это полный конец карьеры. Конец всему. Куда он пойдет? Что будет делать? Что он умеет? Что он собой представляет без Бубрынева? И его докторский диплом впору будет только к заднице приклеить.
 
 Аня снова взяла, было, бутылку, но Калинич накрыл свой бокал ладонью.
 
 - Не нужно переводить такой замечательный продукт, - сказал он. – Я уже не ощущаю его прелести.
 
 Аня заткнула бутылку и поставила в шкаф. Было уже десять вечера. Она надела цветастый передник и принялась мыть посуду. Леонид Палыч захотел чая, и Аня поставила перед ним синюю жестяную коробку с изображением курантов Биг-Бена.
 
 - А лимончик есть еще? – спросил он, читая по-английски надпись на коробке.
 
 - Есть, есть. Знала ведь, кого в гости ждала. В холодильнике в самом низу – выбери, какой тебе больше нравится.
 
 Аня поставила чайник на газовую плиту и зажгла огонь.
 
 - Прозорливая ты, Анюта, женщина. Сумела разложить все по полочкам и сразить меня наповал своей убийственной логикой. А я уж, было, поверил в искренность слов этого Чаплии. Мне даже жалко его стало, - сказал Калинич, обнимая Аню за плечи.
 
 - Жалко – у пчелки в жопке! Вы, талантливые ученые, в жизненных вопросах наивны, как дети. Такие сложные, глубокие научные проблемы единым чохом решаете, а тут дальше своего носа не видите. Какая там искренность! Для этого проходимца-от-науки «ни церковь, ни кабак и ничто не свято»! – процитировала она Высоцкого, которого Калинич еще смолоду ставил на одну ступень с Пушкиным.
 
 - Так что, Анечка, завтра выступаем дуэтом? – спросил Леонид Палыч, нетерпеливо заглянув в шумящий на плите чайник.
 
 - Какой же ты нетерпеливый! Все равно раньше времени не закипит. Выступим, Леня. Выступим назло всем твоим прихлебателям. Их уже, я думаю, проинформировали. Пусть бесятся. На всякий случай будь готов к тому, что после завтрашнего выступления они начнут на тебя с какой-нибудь другой стороны давить, - заключила Аня, ставя на кухонный стол чашки с блюдцами и вазу с рассыпчатым «песочным» печеньем.
 
 - Да что там они еще могут сделать! – пренебрежительно махнул рукой Калинич. – Хочу еще зайти в редакцию «вечорки» – поговорить с автором того интервью с Бубрыневым. Хотелось бы напечатать опровержение.
 
 - Могут, Леня, могут. Трудно делать только хорошее, а гадости не проблема. Кстати, о прессе. Я тут позвонила в несколько редакций местных изданий, в «вечорку» тоже – сообщила о твоем завтрашнем выступлении в доме ученых. Обещали прислать корреспондентов. Будет отлично, если придут.