Ужин с клубникой на десерт

 

 Бывший инженер гидроэнергетик Эдик Трахтенберг снова искал работу. Настроение было паршивым, свои перспективы он представлял очень даже фиолетово.
 О работе по специальности речь вообще не шла. Какая может быть гидроэнергетика в стране, где всего одна река?
 Иордань твою мать! Истории больше, чем воды! Бобры плотин не строят!

  Первым делом бывший инженер направился в государственную службу трудоустройства. С ней он не связывал никаких иллюзий: отметиться было надо, чтобы пособие дали.
 В государственной службе уже установился рациональный порядок будущего.
На Эдика никто не смотрел, никто с ним не разговаривал. С угрюмым и бесстрастным выражением лица он подошел вплотную к железной морде автомата. Сунул в одну дырку карточку, а в другую – указательный палец правой руки. Ящик, лязгая в глубине железными челюстями, начал жевать. Слышно было, что вся утроба пришла в движение. Хрясь! Он наконец перегрыз что-то твердое, существенное – свежий отпечаток Эдькиного пальца совпал с хранимым внутри образцом, и машина выплюнула пэтэк – такую малюсенькую бумажечку с картинкой. Даже уметь читать не надо: смотри, что для тебя нарисовано. Эдик посмотрел.
 Если бы на картинке был чернильный отпечаток фиолетовой девушки, он прошел бы внутрь, под яркий свет неоновых ламп. Сел бы напротив смуглой красавицы с запахом целого отдела парфюмерии, заглянул бы с удовольствием в её остекленевшие от безразличия глазки.
 Но на картинке был пропечатан маленький фиолетовый домик:
- Вали, Эдик отсюда! Домой!
 -Смотри, пока не отключили за неуплату, все двести пятьдесят каналов кабельного телевидения, щелкай пультом дистанционного управления! Управляй!
-Не хочешь? Водовку пей! Дешевая она у нас и качественная! Вы, русские, привыкли водку жрать, но у вас она плохая, сивушная.
 -Пей нашу, виноградную, и закусывай апельсинами!

Апельсины. Вчера только Эдик поохотился. Принес из огромного чужого сада, как с колхозного поля, килограмм двадцать.
- Ешьте, - сказал жене – соки отжимайте!
- Чистить неохота, ногти ломаются,- ответила Элка.
Нет, забыла она, как радовалась усохшему оранжевому чуду из кулька с новогодним подарком! Корочки засахаривала! Чистить ей, видите ли, неохота!
Сам Эдик, впрочем, тоже нажрался этих апельсинов на всю жизнь. Обрыдли они, как когда-то жареный хек.
А сейчас? Ничего, закусил бы хеком, и пошло бы под него!

 Эдик вышел на улицу, оглянулся на здание биржи. Голубые светонепроницаемые и пуленепробиваемые стекла его стен отражали в пространство солнечные лучи и, при этом, сами сверкали величием и надменной чистотой во всю высоту - до двадцать восьмого этажа. Эдик, оказавшись снаружи, испытал радость астронавта после благополучного приземления.
 Мысленно он теперь прикидывал, в какую из частных служб трудоустройства сходить сегодня, а какие оставить на потом. Ему позарез нужна нормальная человеческая работа!
Без неё он превращается в тихую мышь: хватает кусок с общего стола - и в норку.
 Норкой стала кладовка. Там компьютер. Только перед его дисплеем Эдик все еще чувствовал себя человеком. Была бы кладовка чуть побольше,- он втиснул бы в неё какой-нибудь худосочный диванчик. Спал бы на нем по-кошачьи, свернувшись калачиком. В семейной спальне он давно уже появлялся заполночь и на цыпочках. И в ней он стал, как бесшумная мышь.
 В "Замену" на Арлазорова не хотелось. И работа временная, и дух в агентстве смрадный – под ними колбасный цех. "Надежда" на углу улиц Смилянского и Жаботинского тоже была до тошноты обшарпанной, и профиль у них специфический: девушки и охранники. Охранять не хотелось никого: ни девушек от бандитов, ни наоборот.
Пошел в "Профессионал" на площади Независимости.
 Профессионалка Люба даже не попросила письменной автобиографии. Одним наметанным взглядом оценила все его психофизические параметры и молча выщелкала из компьютера направление на работу. В пекарню.
- Есть подвозка. Завтра в шесть утра будете ждать около банка. С собой из дому возьмите обед. Хлеб брать не надо. Дадут. И после рабочего дня дадут домой две буханки. Это бесплатно, льгота такая. Работа в две смены по двенадцать часов.
 Девушка повторяла заученные слова, Эдик слушал, но думал о том, как он наконец-то обрадует Элку. Перед ней ему было хронически стыдно. Уже семнадцать лет. Перед ней он чувствовал себя бесконечно виноватым, но поделать с собой ничего не мог.С годами глубина колодца вины только возрастала, и не прилетал тот журавль, который помог бы вычерпать со дна всю муть.
 Ни на одной работе он не задерживался. Обозвал мастера козлом вонючим, а ребята израильтянину дословно перевели. Еще хуже было, когда рацуху двинул. Объяснил бригадиру на своём калечном иврите, что если делать не так, как тот говорит, а по-другому, то легче будет и быстрей. Еще на закон физики сослался.

 Нет, сложа руки Эдик не сидел и зарплату минимальную или пособие всегда до конца ей отдавал, но чувство вины не проходило, и, как ржавчина, разъедало то светлое и радостное отношение, которое возникло у него к Элке еще в институте.

 Вот Элка – молодец! Диплом - в ящик, язык – в жопу, и сидит уже шестнадцать лет королевой кассы в своем супермаркете. Работает быстро. Клиент только товар перед ней поставит – а она уже вприглядку говорит:
-С Вас четырнадцать сорок.
 Местные кассиры удивляются, как она так точно считает. Уважают за то, что таблицу умножения до сих пор помнит. Дуры! Она не только умножения, она и Менделеева не забыла! Все-таки кандидат химических наук, была…
 Эдик расчувствовался. Направление на работу грело душу, и тяжесть вины, как подтаявшая сосулька, чуть не потекла светлыми слезами. Счастье, что он в солнечных очках.

 Стоял ноябрь. Начинался сезон клубники, и Эдик завернул на базар. Зеленая купюра достоинством в двадцать шекелей похрустывала в кармане. Элка дала на автобус, четыре поездки, а он денежку заныкал. Ему и пешком не западло!
Времени море, и для здоровья пользительно!

 Клубники было много. Она продавалась и в прозрачных пластиковых корзиночках с именем производителя на этикетках, и, как картошка, навалом. Эдик знал, что у клубники, что бы ни писали на этикетках, производитель один – Мустафа. Охранял он в далеком прошлом клубничное поле. На работу охранником принимал Шмулик, а работать отвез на плантацию Мустафы.
Эдик подошел к прилавку, посмотрел на россыпь ягод, втянул в себя их особенный теплый запах и улыбнулся непрошенным мыслям.

 Они тогда еще только начинали учить язык. Женщины в классе на переменке обсуждали клубнику. Удивлялись, что сезон тянется так долго: с ноября по май. Обменивались опытом варки варенья, а Элка, тогда еще молодая и озорная, вдруг всех перебила:
- Зря ягоду портите! Ешьте свежую! У вас привычка всё засаливать и засахаривать явно побеждает здравый смысл!
 Женщины за привычку обиделись и дружно ополчились на Элку:
- Ну, а ты что с клубникой делаешь?
- Какой у тебя рецепт?
- У меня рецепт очень даже простой,- серьезным тоном продолжила Элка.
За успехи в иврите, беглый английский и общую грамотность ее в классе уважали и к мнению прислушивались. Некоторые приготовились записывать рецепт, и Элка без тени улыбки начала диктант:
- Я выбираю самые спелые ягоды, - говорила она.
- Несколько спелых ягод, - записывали одноклассницы.
- Вилкой измельчаю их до консистенции пюре,- объясняла Элка.
- Размять вилкой,- писали любительницы рецептов.
- Тонким слоем,- тут она выдержала паузу,- наношу, – и опять пауза,- на чистое голое тело. Эдик любит …слизывать!- почти скороговоркой закончила свой рецепт Элка и одарила его счастливой насмешливой улыбкой.
 У домохозяек был затяжной шок. Только одна сорокалетняя женщина засмеялась и на Эдика посмотрела почтительно, как на богатыря, пусть не Илью Муромца, но уж Никиту Кожемяку, точно.

 Как давно это было. Элка сто лет так не шутит. Шутки стали осторожные, незадиристые. Одна самоирония.
 Эдик решительно вытащил двадцатку и небрежно произнес:
- На все!

 По поводу трудоустройства сообразили семейный ужин с клубникой на десерт. Дети умяли по тарелке, не посыпая сахаром и не добавляя ни сливочного, ни шоколадного сиропа.
 Наелись, и гулять ушли. Эдик точно знал: сидят русской компанией, с гитарами, хорошие песни поют, сами сочиняют немножко. Родились здесь, выросли, а поют по-русски...
 Он тоже когда-то сочинял. И сейчас в компьютере хранились его стихи. Он знал, что рифмует розы-морозы, но делал это от души. Особенно, когда в Элкином супермаркете были разные инвентаризации, и она оставалась там на всю ночь, Эдик мучился всяческими сомнениями и писал:
Чужая полночь за окошком,
не заперта на случай дверь...
сомнение крадется кошкой:
где ты, и что с тобой теперь?
В окошке новый день взовьется.
Один. Ни друга, ни врагов.
Мне ничего не остается -
Лежу и жду твоих шагов.
 Элка не читала его стихов, а, если и залезала без него в компьютер и читала, то не высказывалась. Значит и тут он не дотягивал...

 Остались вдвоем с Элкой. Сидели на диване напротив телевизора
и молча смотрели " Поле чудес". Эдик осмелел и приобнял Элку, она не противилась.
Зазвонил телефон.
-Добрый вечер! Извините, что так поздно! – голос на другом конце провода действительно извинялся.- Меня зовут Люба. Сегодня я дала Вам направление в пекарню.
 Им пока не надо! Когда будет надо, я обязательно перезвоню!
- Спасибо, что сообщили, Люба. А то стоял бы завтра в шесть утра возле банка, как...
 Эдик не договорил. Он перехватил колючий взгляд Элки, бесшумно положил телефонную трубку и, ничего не объясняя, юркнул в кладовку, к компьютеру.