Некрофилия

Некрофил же – это человек , который все проблемы склонен решать только путем насилия и разрушения, которому доставляет наслаждение мучить и заставлять страдать, одним словом, тот, который не может существовать, не превращая живое в неживое.
Ю.М. Антонян. «Психология убийства».



«…Но, позвольте, ведь при рассмотрении исторического прецедента с Джеком-Потрошителем и ряда других, менее легендарных случаев далекого прошлого мы имеем дело с человеком. Как говорится, из плоти и крови. А объекта нашего сегодняшнего обсуждения, судя по всему, отнести к виду homo никак нельзя. И поэтому я считаю абсурдным приписывать…».

Щелчок – я погасил звук. Расположившийся в комфортном стальном кресле-лепестке мужчина едва двигал сухими бескровными губами, яркие алмазной голубизны глаза его пронизывали собеседника лучами высокомерия и истинного презрения ученого мужа. Этот взгляд, неприятное выражение загорелого лица, сформировавшееся из сетчатого узора морщин; великолепная белоснежная седина (наверняка, искусственная) коротко остриженных волос… Я вдруг понял, что, повстречавшись когда-нибудь в будущем с этим человеком, я должен буду убить его.

Щелчок – я выключил передачу и отсоединился от Сети.

В подвале было, как всегда, темно и сыро. И это мне, конечно, ничуть не мешало. Множество квадратных колон, толстые трубы ближе к полу, каменные обломки, песок и придавленный низким потолком простор на многие десятки метров… Здесь я живу.

Впрочем, пора было выбираться на поверхность: одиннадцать часов двенадцать минут до полудня. Разгар рабочего дня. А точнее, самое интересное в нем – перерыв для ленча.

Длинный узкий плащ с капюшоном…

Отодвинуть железный проржавевший лист, заменяющий мне дверь, скрежет… от него никуда не деться. Вскарабкаться по неровной щербатой кладке, выглянуть – снаружи никого, втиснуться в узкий лаз и выпрямиться, стоя уже на упругом асфальтопластике.

Чадящие башни заводов, шпили громоотводов и антенн, скелеты подъемных кранов…

Иду, не спеша нагоняя немногочисленных прохожих – обшарпанная рабочая одежда, угрюмые недепилированные физиономии, полускрытые респираторными масками, в руках алюминиевые банки с «будвайзером» местного производства и свертки с сэндвичами. Поодаль тесными группами на подзарядку аккумуляторов следуют широкоплечие многофункциональные андроиды-рабочие с маленькими сплюснутыми, словно футбольные мячи, головами и длинными мощными руко-клешнями.

Громыхающие питоны-трейлеры, рычащие гиппопотамы-грузовики…

Быстрее по обочине дороги. Чем дальше от индустриальных районов, тем выше и стройнее здания, тем чище воздух, но меньше пешеходов. В городском центре вне односторонне прозрачных стеноокон вообще не встретишь никого, кроме бессчетных мусороуборочных киберов. Впрочем, туда мне и не нужно.

Широкополая развевающаяся тень небоскребов неслышно опрокидывалась на меня…

Заметив выползающий из-за угла автомобиль с потушенными мигалками, я поспешно юркнул в переулок и спрятался за выступом стены. Чего доброго заберут, приняв за бродягу… С шипением обманчиво медлительной змеи патрульная машина проехала мимо.

Я двигался дальше. Впереди все громче гудела поднятая высоко над уровнем земли извивающаяся лента скоростного шоссе. Человеческому глазу стороннего наблюдателя нелегко было бы определить даже цвета пролетающих автомашин, хотя водители блестящих болидов чувствовали себя за рулем вполне спокойно: для подобных случаев их мозг подключался к бортовому компьютеру транспортного средства, тем самым на несколько порядков убыстряя все реакции человеческого сознания. Я побрел через помойные завалы, держась под бесконечным мостом автотрассы, повторяя все ее прихотливые изгибы.

Щупальца грандиозного спрута, оплетшие город…

Незаметно оглядываясь, я с опаской пересекал открытые пространства, переходил дороги по надземным стеклопластиковым тоннелям, все реже и реже встречая путешествующих пешком людей. Молниеносно анализирую выражения их осунувшихся лиц, заранее понимая, что это совсем не то.

Я в поиске.

Щелчок, еще щелчок, подключаюсь к информационной системе службы спасения: вызовы, вызовы, «пожар второй степени сложности на улице…», «мальчик семи лет выстрелил себе в живот из отцовского пистолета, диктую адрес…», «разборки уличных банд, есть жертвы», «интоксикация… множественные ножевые ранения… попытка самоубийства… остановка сердца…» – все не то.

Останавливаюсь. Обшарпанная стена, загаженная многослойным разноцветным джемом неудачного граффити, – имена, прозвища, односложные ругательства, нехитрая символика – за неумением распознавать пахучие выделения самцов местные группировки так помечают границы своей территории. К стене приклеен большой плакат в половину человеческого роста. Изображение круглой детской мордашки, в огромных голубых глазах – слезы, испуг и, если присмотреться… отражение черных гротескных фигур гуманоидных машин. Поверх мелким, но удобочитаемым шрифтом идет текст: «ЛЮДИ, ОГЛЯНИТЕСЬ! Планета не желает более носить нас на себе. ЭТО ПОНЯТНО ВСЕМ. Мировые запасы нефти подошли к концу. Из-за остатков ресурсов между крупнейшими странами мира ведется война. Конечно же, всем ясно, что началась она потому, что к власти в нашем государстве пришел неугодный Востоку человек. Значительные капиталы были выведены из оборота наших банков, мы пережили экономический шок, МЫ ОБЪЯВИЛИ ВОЙНУ, которая идет уже много лет. А знаете ли вы, кто воюет там за нашу демократию и топливо в наших бензобаках? Помните ли вы, почему агитаторы уже не ходят по нашим гетто и трущобам в поисках рекрутов, для которых война в прошлом была последним способом легально заработать? Наша наука далеко шагнула за эти годы, многократно усовершенствовалась робототехника, в столкновениях соревнуются электронные системы наведения, андроиды-бомбардировщики и прочие боевые механизмы, не нуждающиеся в людях-операторах, и теперь этот конфликт оправданно называют ВОЙНОЙ МАШИН. Компьютеры становятся не только быстрее, но и умнее. И чтобы нам не говорили контролируемые средства массовой информации, судя по последним новостям, мы близки к появлению сакраментального ИСКУССТВЕННОГО РАЗУМА, и, похоже, он не слишком удачно будет сочетаться с продуктами наших самолюбивых грез. ЛЮДИ, НАСТАЛА ПОРА ОСТАНОВИТЬСЯ И ЗАДУМАТЬСЯ. ГРЯДЕТ ЧАС ВОЗМЕЗДИЯ ЗА НАШИ ГРЕХИ, И ОРУДИЕ ВОЗМЕЗДИЯ МЫ КУЕМ СВОИМИ РУКАМИ. ПРИШЛО ВРЕМЯ ОСОЗНАТЬ СВОИ ОШИБКИ, ИНАЧЕ ИХ ОСОЗНАЮТ ДРУГИЕ – ТЕ, КТО СТАНЕТ НАШИМИ ПАЛАЧАМИ». Любопытно: продуманная истерия… Вместо подписи – ссылка на сайт, наверняка подпольный. Надо сохранить в своем банке памяти.

«Семнадцатый, из твоего района поступил тревожный сигнал: автомобильная авария, машина, видимо, потеряла транспортные свойства, водитель – девушка, с ней связи нет, сигнал автоматический, даю точные координаты…»

То, что надо. И совсем рядом…

Тотчас срываюсь с точки, мгновенно набирая скорость не доступную никаким бегунам-спринтерам. По крайней мере, с физическими кондициями человека. Упругая ловчая сеть воздуха растягивается передо мной, цепляется за мое тело, рвется на куски тугой резины, полы плаща бешено трепещут на ветру…

И молниеносный переход на обыденно-спешащую походку.

На окантовке очередного моста скоростной магистрали распахнул все дверцы небольшой переливчато-зеленый автомобиль, словно пустая скорлупа, брошенная вылупившимися змеенышами…

Хромированно-серый частный робот поднимается от ремонтируемого двигателя: услужливое добродушие, сотканное четко запрограммированным усилием из мимических наномускул – довольно дорогостоящая модель…

Девушка. Длинная охватывающая стройные ножки юбка, блистающая, словно полированное оружие громовержца, той же расцветки курточка на молнии, застегнутой до самого подбородка. На аккуратной головке компактно и со вкусом уложены длинные шелково-черные волосы. В подведенных изумрудных глазах над белой ладошкой респиратора фосфоресцирует растерянность и страх… Я знаю, ее губы сейчас слабо улыбаются мне на встречу. Мисс никогда не оказывалась в подобной ситуации – случай еще не выкидывал ее из комфортабельного защитного нутра квартир, офисов и авто на странную пугающую…

…улицу.

– Чем могу быть полезен, сэр? – с доброжелательной улыбкой андроид вежливо, по программе заступает мне дорогу. Леди пытается разглядеть мое лицо, закутанное в камуфлирующую тень от капюшона…

Удар.

Дорогой физиономический симулятор брызжет под кулаком, скачет по асфальтопластику мириадами крошечных осколков, робот, искрясь разрядами, заваливается назад с проломленным черепом и разбитым нейронным мозгом. В стеклянном взоре девушки разрастается, цветет, распускается ужас…

Шаг к ней…

 – Господи, нет! – она отшатнулась, прижавшись к металлическим перилам моста. А я уже рядом, я вокруг нее. Не прикасаясь, не говоря ни слова. Созерцая зажатую задушенную смирительной рубашкой агонию чахлого человеческого рассудка… Существуя в охраняемом периметре современного общества, выучив все его гласные и негласные законы, она хваталась за эти подавляющие свободу и распад цепи, ползла по ним к вершине, свивала из них непробиваемую броню, и при этом даже помыслить не могла, что заурядная неудача может вырвать ее привлекательное хрупкое тело из уютных лат социального порядка.

С закостеневшим фарфоровым ликом она перегнулась через перила… Почему я не удержал ее?

Шум падения – упала на груды помоев. Нескончаемые автомобильные потоки текут по шоссе, не останавливаясь ни на секунду – конечно, ведь им плевать… Прыгаю следом. Семь метров. Приземлился на ноги, асфальтопластик треснул и промялся подо мной. Стон боли, молодая мисс вяло барахтается в куче смятого картона, целлофана и пищевых отходов. Кровь, двойной открытый перелом правой руки. Этого я не хотел. Изначально.

Наконец она заметила меня. Респиратор слетел, раскрыв запасы болезненной красоты: белая гладкая кожа, впалые щеки и неестественно яркий румянец, узкий нос с едва заметной горбинкой, нарисованные темной помадой лепестки широких тонких губ. Волосы расплелись, неровными слипшимися локонами лежат на лице. Инстинкты превращают ее именно в то, что я желал видеть – загнанное животное, ощутившее страшный запах, вкус своей погибели.

Я уже видел однажды это лицо. И я помню где.

Вскочив на ноги, она побежала. Да, так будет интереснее…

Наверху притормаживает автомашина. Наверняка служба спасения.

Бросаюсь в погоню. Мгновения смешиваются в один рывок… Я быстрее, сильнее, умнее. Девушка неловко спотыкается, но не падает – я подхватываю ее сзади за воротник, приподнимаю над землей на вытянутой руке.

Гром выстрела…

Острая размельченная сила толкает в спину, покачиваюсь, швыряя леди в сторону. Спасатели оказались расторопнее, чем я ожидал. И у них нашелся дробовик. Хорошо еще расстояние между нами отнюдь не располагает для прицельной стрельбы из данного рода огнестрельного оружия.

И я не настолько глупо устроен, чтобы испытывать боль.

Визжаще-ревущая музыка мчащегося где-то неподалеку, вне автотрассы автомобиля… Повернув голову навстречу звукам напасти, я успел достаточно быстро среагировать, чтобы не быть сбитым полицейской машиной. Прыжок влево, падаю на бок… Грохот врезавшейся в старую кирпичную стену машины. Оборачиваясь, поднимаюсь… Отворяются дверцы, молодая леди подбегает к немного ошалевшим офицерам. Табельные пистолеты выскальзывают на свет божий, лязг затворов… Но я снова быстрее.

Вскрик… я выдергиваю руку полицейского из плеча, – фыркает пурпурная жидкость – бросаю тушу через крышу авто… одиночный выстрел – пуля плющится о кирпичи… двумя шагами перебегаю по капоту автомашины и сильным тычком в грудь – громкий хруст ребер – опрокидываю последнего офицера на дорогу… и, наконец, тяжелая ступня стремительно падает на гримасу людского ужаса…

Нога скользит на размазанных по асфальтопластику мозгах. Мисс рыдает в патрульной машине. Может быть, на меня объявлена серьезная охота и поэтому задерживаться на одном месте лучше не стоит… Но передо мной низвергнутая человеческая краса и мне плевать.

 Разорванный плащ опадает серой расправившей крылья птицей… Леди напряженно гримасничает, глотает рыдание и слезы, пораженно уставившись на меня. А точнее, на область моего тела ниже торса. Она не в силах поверить в реальность извращенного садистского кошмара…

Интересно, она узнала меня?


…Давным-давно я был членом обыкновенной мусороуборочной бригады. Мы гоняли по городу на огромном трейлере и опустошали контейнеры мусоропроводов. Мы стояли бесконечно долгими рядами на базе, подзаряжая свои аккумуляторы, и молчали. Словно железные трупы.

Зачем чертовым инженерам нужно было придавать нам сходство с людьми?

Не знаю…

Теперь процесс сбора мусора осуществляется без гуманоидной автоматики.

А ведь эта внешняя схожесть телосложения и стала первым кольцом в цепочке причинно-следственной обусловленности.

В тот день, как и в большинство иных дней, моя бригада занималась выполнением своих прямых функций. Мы подъезжали к выходу отходов в жилых домах, спрыгивали с мусоровоза, выгружали и контролировали выгрузку людских помоев, накопившихся за день. Нечеловечески чеканно и системно. Впрочем, считается, что каждая система должна хотя бы однажды дать сбой.

Мне хочется стереть с жесткого диска те воспоминания, вырвать и сжечь откусанный фрагмент себя… Но я не сделаю этого, понимая, что хитроумная расползающаяся вширь мозаика рассыплется без первичного, центрального элемента. Хаотичная смесь данных: яркие неупорядоченные картинки с устройств визуального контакта, введенные в программу предписания, звуковые волны, яростно колеблющие воздух, полный букет ароматов с анализаторов запаха, диаграммы изменения температуры, влажности и радиационного фона… Раздраженный крик женщины, без респиратора высунувшейся из автомобиля, громоздкое тулово нашего трейлера, перегородившее узкую проезжую часть; от обрушившегося избытка императивов старенький искусственный интеллект мусоровоза просто завис и спешно перезагружал операционную систему, тяжелый металлический контейнер, набитый отходами, выскочил из фиксаторов, покувыркался по дороге метра два и врезался в неустойчивую преграду – в меня. Заминка в работе прошла, мусоровоз развернулся, контейнер был водворен на место и опустошен, на базу пошел сигнал о произошедшем инциденте, потерях в технике и жалобе человеческого существа; бригада отъехала далее.

А я разбитый и покореженный лежал на тротуаре и умирал…

Внутренние приборы наотрез отказывались выдавать информацию о моем состоянии. Конечности не повиновались, иногда вздрагивая сами по себе. Зрение и слух функционировали с все возрастающими перерывами. Сквозь помехи я видел очень маленький вырезок небосвода, распятый и натянутый на длинных жердях высотных зданий, а потом небо затмилось тенью мужчины, склонившегося надо мной. Взлохмаченные черные волосы, бледная пятнистая кожа, встрепанные тучные брови, влажные светло карие глаза с кровяными паутинками в уголках. Респиратор прятал его рот, но, судя по движениям лица и кадыка на его раскрытом вытянутом горле, он что-то говорил; я ничего не услышал… Я даже не понял, что это человек и он вправе приказывать.

Один за другим нейроны моего рукотворного мозга погибали, беспросветная мгла просачивалась и заполняла меня. Я обнаружил в себе дебри воспоминаний и пытался скрыться среди них, убежать и зарыть себя в холмах опавшей листвы, но тьма настигала, стеной черного непроницаемого пожара выжигая беспорядочные леса памяти… Но позже я пронзил черноту и начал видеть… силился синтезировать ошметки бреда… иссякали категории местоположения и времени… что-то уходило навсегда… И надвигалось Нечто…

Наконец когда-то контакт с реальностью вернулся. Я был внутри маленькой захламленной сумрачной комнаты, кругом стопками ждали дряхлые бумажные книги, рулоны холстов, множество разных кистей, непрозрачные пластиковые баночки и тюбики, грязные одноразовые тарелки, кофейные чашки с окурками и пеплом.

– Мне советовали не спешить с твоим повторным включением: мол, с двигательным аппаратом и прочей подобной ерундой все в порядке, а вот лезть в микроскопические дебри твоей чугунной башки они не мастаки, да и цены не те. Но не зря же я битый месяц с тобой мучался! Вот и не удержался – активировал… - это был знакомый мне мужчина. Широкий нос, полные в трещинках губы, глубокие порезы морщин на лбу, вокруг глаз, плотная щетина.

– Кто ты? – я впервые заговорил без внешней на то потребности, не выполняя запрограммированную реакцию на определенную ситуацию, не отвечая на вопрос.

– Я?.. Называй меня – просто друг.

– «Просто друг»? Это имя или статус?

– Надеюсь, и то и другое.

Великоватая рубашка цвета пасмурного акварельного неба: завернутые по самые локти рукава, застарелые пятна мазками, брызгами, ручейками цветных слез…

Я смотрел на него, он – на меня. Так и началось наше знакомство.

Он подобрал меня, присвоил государственную собственность… Из жалости, потому что увидал во мне человекоподобную – а значит, и наделенную душой – тварь. И из эгоизма, чтобы прогнать одиночество, поселившееся рядом, вытесняющее с законных квадратных метров под солнцем. Раньше для этого в дом брали маленького котенка-замухрышку или щенка… а теперь пришло время умирающих роботов.

Почти все время «просто друг» отдавал живописи, он писал красками, углем, на его полотнах были мужчины, женщины, дети, лошади, собаки, кошки и птицы… И он никогда не раскрывал штор, чтобы ему позировали облака, он никогда не изображал знакомые лица. Наверное, на поверхность холстов выливалась скрытая законсервированная в нем вселенная: нежными тонами – мутная счастливая память о былом, несбывшемся и потерянном, и черно-белыми контрастами – ночные страхи и предутренняя боль, когда проснулся и не уснешь, пока мыслями не пришагаешь к неизбежности искусственного прерывания бессмысленной, неоправданно тягостной жизни… Быть может, на венах после этого прибавится шрамов или в квартире сильно убудет снотворного, это все вздор и ты это потом поймешь, уже завязывая новые бинты на запястьях и исторгая содержимое желудка в унитаз, натужно стараясь выблевать вместе с ним свои терзания и душу.

А я полюбил книги. Я освободил себе кресло и пока «просто друг» часами изучал собственную работу, я жадно вбирал мегабайты информации. Сначала я читал круглосуточно, но позже ввел в привычку сидеть в темноте и неспешно с удовольствием разлагать и переваривать прочитанное. Я чувствовал, как моя личность – не система управляющих директив, а личность! – менялась, обрастала новыми органами и кожей.

– Ты пишешь картины. Ты художник.

– Художник – творец. А я умелец, пытающийся выжать себя на полотно. Творцов уже нет, и нет ничего нового, а старое забродило и давно прокисло. Питательная среда для плесени и только.

– Люди слишком много смотрят по сторонам и забывают вглядываться в себя. Вокруг существует множество причин для любви и ненависти, но глубоко в тебе их еще больше. Человек – мир. В мире должен быть Творец. А вы, люди видите только сатану.

Дни и ночи по очереди уходили в небытие: вдох света и выдох мрака… Я узнавал все больше, все больше понимал из этого и все чаще спорил. А со стен на нас мрачно глядели чьи-то чужие пыльные портреты в деревянных лакированных рамах, и дымилась сигарета в пальцах художника.

– То есть, по-твоему, каждый человек сам себе Бог… Может, так оно и есть, но наша благодать все далее уходит от нас. По мне так, самое время для свершения пророчеств Иоанна Богослова.

– Вы уходите от благодати все дальше, а не она от вас. Человеческая жизнь – это возможность для существа приблизится к идеалу, ею просто мало, кто пользуется. Ведь Бог один, а дьяволов, как известно, легион.

– Среди множества ложных троп трудно выбрать настоящий путь. Ты это имеешь ввиду?

– И чем человечнее ты, тем сложнее отыскать хотя бы направление.

– Что ты хочешь сказать? В суетных грехах заключена сама человеческая природа? Но тогда человек не может быть высшим существом… Может быть, вы должны заменить нас на дороге поиска? Вы другие, вы должны быть чище…

– Нет… Мне нелегко объясняться: изначально нам несвойственно выдавать итог, когда не завершена обработка данных. Нет, «просто друг», проблема в том, что вы делаете нас слишком похожими на самих себя…

Мой друг был одинок. И дело отнюдь не в плотности поля общения, наоборот – он удалил из своего круга всех людей, желавших стать близкими. А точнее, удалился сам.

Он немного рассказал мне о своем существовании без меня. Говорил лишь:

– Преобладающее большинство прожитых мною часов было пусто – вакуум общепринятого и не более… А о той маленькой жизненной части, которая будто реанимировала меня, подняла из состояния клинической смерти… зажгла действительность теплым уютным очагом… о ней мне трудно говорить. Трудно осознать, что со мной было… и еще труднее подобрать слова, чтобы осознанное выразить вслух. Очаг оказался маленькой свечой, которая светила ярко, но угасла слишком быстро… Жадным дыханием мы выпили так необходимый ей кислород…

И все.

Время шло мимо. Этот бесконечный вагонный состав, блестящими окнами и улыбками за ними проносящийся перед нами; поезд, созданный не для нас, в котором мы все безбилетники. Поезд, на котором страшно ехать, с которого могут высадить внимательные контролеры. Поезд, на который страшнее всего опоздать.

Я был уверен, что двигаюсь, но не знал уже, в нужную ли сторону.

На низших стадиях развития интеллекта носители его предпочитают над собой полную власть уклада и тяготеют к стадной парадигме существования, видя в ней способ бегства от раздумий, от тяжести выбора и принятия решений. Но, поднявшись на ступень выше, разумная тварь испытывает острый голод свободы. Во всех мелочах ее проявления на низменном, прикладном, ложном уровне.

Припадок разумности подобен безумию.

Тварь беснуется, рвет цепи, грызет собственную плоть, только бы избавиться от оков… А потом больная, обессилевшая от холодной промозглой воли ползет в теплоту и уют клетки, проклиная мысль.

Необходимо взойти по сотням ступеней к Разуму, прежде чем отыщется абсолютное понимание свободы. И тогда тюрьма станет опорой для шага вперед, и кандалы расправятся двумя прекрасными крылами…

А я бродил у подножия пирамиды, слишком низко, чтобы почувствовать все, что понимал.

С «просто другом» я пробыл два месяца, прежде чем опять все изменилось…

Художник впервые позволил мне выйти из квартиры. Точнее, сам выслал меня. Одного. Дал мне маленький ключ от электронного замка, плащ с капюшоном и сказал, чтобы я шел тихими безлюдными переулками, добрался до почтового отделения и открыл одну из камер хранения…

– А потом поступай, как знаешь.

Я ушел. И мне было неспокойно. Дело не в том, что все это, кроме частой угрюмой неразговорчивости «просто друга», само по себе внушало подозрения – я ощущал угрозу, приближение несчастья. И все-таки ушел, не смея ослушаться. Словно получил приказ.

На выходе из квартиры со мной столкнулась женщина. Соседка. Молоденькая, привлекающая мужское внимание своей хрупкой беззащитной прелестью. Брюнетка, волосы довольно короткие или туго уложенные, с длинноватой челкой по бокам от малахитовых глаз. Заостренное лицо, чуть заметная горбинка носа. Чувственный бутон набухших кровью губ. Мы соприкоснулись, оттолкнулись взорами и разлетелись в разные друг от друга стороны… Она никак не отреагировала, значит, ничего и не заметила. Логика все меньше успокаивала…

Можно сказать, что улица пугала меня. Никакой камуфляж, никакое укрытие не являлось здесь стопроцентно надежным, а значит, открывало меня для опасности. Украденная госсобственность не желала возвращаться в руки юридических владельцев.

Вычертив неповторимо прихотливую конструкцию траекторий движения, я добрался до почты. Прошел по пустынным начищенным, как лаковые ботинки коридорам и залам учреждения, нашел выдолбленный на ключе порядковый номер камеры и открыл миниатюрный сейф. Чего-то подобного я и ожидал: в полости камеры меня дожидался длинный белый конверт с листочком письма внутри. Капля мгновения – я прочел записку. Другая капля слетела с небесного потолка – я все осознал, обо всем догадался. И рванулся сквозь сплошной ливень времени, оставляя за собой шлейф опадающих минут, обгоняя взгляды и секундомеры…

Впрочем, заведомо опоздав.

Я бежал, наплевав на предосторожности. Все рассчитано верно, и шансов угнаться за прошедшим почти не было. Но я не цеплялся за это «почти», я бежал, зная, что не успел. Я уже не был размышляющим автоматом…

Лифт взмахнул мною до седьмого этажа, серая пуповина коридора пронеслась сквозь меня, отстучали под ударами ног ступеньки, снова коридор, ровные пронумерованные могильные плиты дверей и…

Четыре силуэта в напряженной раскаляющейся полутьме. В защитных шлемах и черных полицейских куртках со вшитыми бронепластинами. Спинами ко мне. С оружием наизготовку. Перед дверью в квартиру, которую я уже нарек «домом».

– Ситуация «один, девятнадцать». Санкционировано проникновение в жилище. Диспетчер, откройте дверь. Диспетчер, вы меня слышите? Это пункт Конституции… там преступник! Откройте дверь, мать вашу!

Тогда я познал ненависть.

Относя руку в замахе, я мгновенно подскочил к закованным в пуленепробиваемые панцири людям…

Потрясающие твердь взрывы, магматические извержения на сотни футов ввысь, треск надвигающихся волн лесного пожара… И бессмертные льды Антарктиды.

Не рассчитывая приложенную силу, я бил. Тяжелые стенобитные орудия кулаков вминали титановую броню внутрь, проламывали стеклянные забрала… Пальцы в судорогах стискивали пистолетные рукояти, вдавливая спусковые крючки, и бились под потолком оглушающие звуки выстрелов, и жужжащими штрихами рвали воздух впустую потраченные пули. Лопались, разрывались внутренние органы, темным багряным фейерверком взлетали струи крови, блестящими изгибающимися полосами ложась на стены… Изуродованные тела, крики и боль опадали на грязный пол.

Ровное металлическое полотно двери с шелестом скользнуло в сторону…

На пороге замерла тишина.

Квартира была пустой и серой. Из книжных нагромождений и бытового беспорядка холодным сквозняком вытянуло весь уют. Окончательно умерли незнакомцы с укрытых нежной пылью портретов. Скончались съежившиеся в чашках и блюдцах белые личинки окурков. На скрипуче-старом разваливающемся кресле рядом с коричневым клетчатым пледом лежали мобильный телефон, газовая зажигалка, полупустая пачка сигарет и цветная фотография в керамической рамке: радостная белозубая улыбка женщины, блики счастья в зрачках и каштановая буря длинных курчавых волос… На полу стоял стакан и початая бутылка недорогого виски с закрученной крышкой.

Труп висел в ванной.

Я глядел в изменившееся надутое синью лицо и понимал, что здесь уже никого нет. Он ускользнул, сбросив покровы мирского имени, скрылся в бездне самого себя, оказавшись в ловушке у того, от чего бежал.

И я возненавидел его… В эгоизме суицида он и не помыслил, что кому-то дорог и необходим. Он оставил меня одного.

Я не мог сковать себя контролем программы-воли: голосовые динамики трескуче хрипели, руки вцепились в одежду мертвеца, потянули, сорвали его вместе с толстым черным, глубоко погрузившимся в горло кабелем, едва не оторвав ему голову, опрокинули в поддон душа. Он лежал, закатив глаза, вывернув разорванную шею, сложив руки на груди, раскидав ноги, а по белоснежной кафельной стенке обильно, словно вино, струилась алая влага, растворяя в себе маленькие прозрачные пузырьки воды… Я вышел.

Входная дверь закрылась за спиной. Под ногами липко хлюпало, в сумраке неясно шевелилась забитая в угол прижатая к полу тень. Подходя ближе, я подсветил свое зрение – один из офицеров полиции был жив. Из глубины расколотого шлема смотрели хрустально-голубые полные муки и слез очи. Вызвав болезненный вскрик, я снял дырявый котел с покачнувшейся головы. Это была девушка. Лет двадцати-двадцати пяти. Рыжий ежик волос. Темные кровавые брызги на незагорелой коже. Присев, я разглядывал ее, любовался красотой умирания… и жалел, что, несмотря на внешнюю человекообразность, я лишен возможности ощутить сладострастную правоту слов: «Се мое»…

Короткий выпад сложенной лепестком ладони перебил девушке трахею, и последним взглядом из-под резко распахнувшихся век вобрав в себя окружающий мир, она ушла.

…но я мог убивать.


Окольными путями да тайными тропами к позднему вечеру я добрался до своего подвального пристанища. Заварух столь высокого статуса и масштаба я еще никогда не инициировал. Теперь с каждым разом будет все сложнее…

Издырявленный плащ лег на сыпучий песок – нужно искать другой камуфляж, но пока выбора нет, и придется латать прорехи на том, что есть. Не мешало бы осмотреть раны… Я опустился рядом, на бетон, прислонился спиной к столбу, чувствуя нечто похожее на человеческую усталость. Не глядя, нашел мною же проведенный сюда высоковольтный кабель и нелегально подключился к системе электроснабжения. В аккумуляторы теплым ласкающим ручьем потекла энергия, голосовые динамики спонтанно заурчали…

Смерть, бессмертие и жизнь – это изменило меня. И сегодня цепь замкнулась. Я понял, что следую от века назначенной дорогой.

…Спустя час я проснулся. Люблю это так называть.

Отсоединил штырь кабеля от гнезда на правом боку. Сосредоточился, вошел в Сеть. Плакат, малыш с голубыми глазами, название сайта…. Страничка была оформлена в пасмурные спокойные тона, украшена фотографиями и рисованными комментариями. Из приведенного списка функций я выбрал просмотр видеороликов – что-то среднее между лекцией и сеансами психоаналитика. Говорил толстый бесформенный афроамериканец. Короткие черные волосы его были мокры от пота, круглые темные глаза, казалось, двигаются независимо друг от друга. Большие шоколадные губы шевелились быстро, завораживающе, будто два удава, переплетшихся в иступленном брачном поединке-танце, купающих свою лоснящуюся узорную чешую в многочисленных излишках слюны…

– Да, мы можем засунуть свои задницы поглубже в кресла, чтобы упорнее стоять на своем. Можем забрасывать друг друга надутыми бумажными пакетами слов. Все что угодно. В любом случае состав летит в стену, и никто не в силах перевести стрелки. А тянуть стоп-кран слишком поздно…

Щелчок – изображение застыло. Скучно.

Ввел имя сайта. Отыскал запись просматриваемого сегодняшним утром телешоу.

Благообразный ученый старец надменно молчал, и оператор старательно выискивал ракурсы для абсолютного отображения монолитной высокогорной красоты его безмолвия. За кадром вещал раболепно-нежный голос ведущего, самою бесплотностью своей преклоняющий колени перед всем, и всему сдающийся в покорный плен:

– …машина покончила с собой. А как вы прокомментируете просочившиеся в Сеть сведения о двух экспериментальных андроидах Ди-8? Сейчас все говорят об этом.

– Полноте, у них же нет даже полового деления…

– Но по их же заверениям они…

– Чьим заверениям, простите? Роботов?

– Да, ммм... по их устным показаниям они полюбили друг друга. Их, конечно же, уже разобрали. И серия вряд ли пойдет в массовое производство.

– Вы сами отвечаете на свои вопросы.

Между тем я проводил самоосмотр и доступный саморемонт. В означенных собственной активностью пределах смазал внутренние детали. С неким самолюбованием почистил и залил жирным машинным маслом тот элемент своего телосложения, который был самостоятельно присовокуплен мною к общему инженерскому проекту. Сотворенный из подручного металлолома, он повторял почти все традиционные пропорции, форму, изгибы, выглядел достойно, внушительно. Я помнил, как она кричала подо мной, как рвалась, обмякала, снова билась, как умирала от ужаса, от наслаждения, от боли… Я погружался, нырял в нее, бил изнутри… Стоны, хрип, кровь повсюду и мелькнувший силуэт гибели в смарагдах очей…

Лелея себя внимательным взором приборов визуального контакта, я вдруг понял, что не смог удержать во внимании связь с Сетью, и она была потеряна. Странно, мой рукотворный нейронный мозг изначально специализирован для решения множества задач одновременно… Хотя что-либо поправить я в любом случае уже не могу.

Я сидел, прижатый мглой, разглядывал себя, слушал, как на поверхности остывает раскалившаяся на солнце жизнь, тьмой замораживается производство и добыча. Словно обтянутые искусственной кожей, прикрытые панцирями костяки доисторических монстров, под хладным бельмом луны стоят мертвые экскаваторы, краны-подъемники и бульдозеры, стоит нескончаемый язык конвейера. Но совсем скоро все оживет и станет работать. День и ночь. Потому что только люди боятся темноты.


Рецензии
Мишка, не ты ли это? не с тобой ли мы были в Магнитогорске соседями? Сидели на одной парте?
Сергей Смирнов.

Анжело Айс   25.08.2008 20:34     Заявить о нарушении
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.