Вожак

Червонец не любил вспоминать свое ранее детство. Даже если такие мысли возникали, он тряс головой, пытаясь отогнать недавнее прошлое. Однако куда от него денешься?
Маленький Сережа просыпался рано, стараясь покинуть дом до того, как встанет с кровати отец.
Казалось, все жилище и находящиеся в нем вещи пропитались кисловатым запахом квашеной капусты. Мать ее готовила регулярно и всегда много: семья-то большая. Прокормить троих детей, да пьяницу мужа – это большое искусство. Тетя Маша работала в столовой посудомойкой и зачастую приносила оттуда кое-какие продукты. Половинке недоеденной кем-то котлеты или кусочку хлеба с пятнами подливы никто в их семье не удивлялся и лишних вопросов не задавал. Старший брат Сереги – Виктор – решением педсовета школы с семилетнего возраста был определен в спорт-интернат и в родные пенаты наведывался крайне редко. Сестра Валентина, – тоже старшая, – пока мать драила в общепите тарелки, а отец ошивался по пивным, приглядывала за соседским ребеночком и домой приходила только переночевать. Сережа, по наказу матери, несколько раз в день заглядывал в спальню, но отец либо спал, либо рыскал по квартире в поисках припрятанной накануне бутылки самогона. Как правило, поиски редко приносили ему успех, ибо вся сивуха выпивалась еще ночью. Чертыхаясь, он брел в забегаловку к собутыльникам. Трезвым отец никогда не бывал; Сергей увидел его таким лишь однажды, когда того выписывали из больницы.
– Шею, придурок старый, где-то повредил, – мать тыкала в него пальцем, стараясь скрыть от людей страшный проступок мужа.
Но к вечеру отец уже успел где-то напиться. Он плакал и колотил сухонькими кулачками себя в грудь.
– Всё равно, бля, повешусь, вот посмотрите, гады! – по его давно небритым впалым щекам текли слезы и падали на пока еще чистую сатиновую рубаху.
Если до неудачной попытки самоубийства дядя Митя – именно так звали отца Червонца – слыл просто заурядным пьяницей, каких с избытком хватало в нашем районе, то после этого случая, он стал надираться до чертиков, словно решил таким образом свести счеты с жизнью. Он жадно пил вонючий самогон, утопал в нем, напивался им до самой последней человеческой возможности, сам становился сивухой. Дядя Митя лежал в кровати, в куче грязного белья, как мертвый, пока спустя некоторое время – часа через три-четыре – не начинал блевать на пол, понуро свесив голову. Он изрыгивал из себя излишки мерзкого пойла, которое уже не принимало его тело. Затем наступал самый страшный период запоя, – алкоголики называют его часом волка, – когда на отравленную самогоном плоть наваливаются физическая изможденность, бездна моральной опустошенности и психическая беспомощность. Отец Червонца чувствовал себя в такие моменты раненным, загнанным в тупик зверем, жаждущим немедленной смерти. Он хотел издохнуть. И он погибал, улетая несколько раз за ночь в страшную пропасть небытия, приближаясь к смерти до соприкосновения с ее холодными пальцами. Но его ангел-хранитель всякий раз оказывался сильнее старухи с косой. Просыпался дядя Митя под утро, когда начинало сереть за окном. Надрывно хрипел, толкал в бок спящую рядом жену. «Иди Машка, а то крякну щас»… И она понимала, что это было сущей правдой. Дядя Митя протяжно стонал, исторгая из себя однообразно-жуткие утробные звуки: «Оэ, оэ, оэ»… Осыпая окружающий ее мирок щедрыми, виртуозными проклятиями, тетя Маша накидывала поверх не первой свежести простенькой ночнушки замызганный байковый халатик и бежала в ночь за поллитровкой мутного зелья.
В конце улицы, возле озера, жила самогонщица Люська. Днем и ночью, не переставая ни на минуту, гудел ее допотопный агрегат, снабжая многочисленную алкоголизирующую общину района пахнущим резиной пойлом. Удел Люськи нельзя было назвать завидным – круглосуточно, порой ежеминутно сменяя друг друга, в ее обшарпанную дверь царапались местные «синяки». Самогонщица, борясь за клиентуру, никому и никогда не отказывала – если у пьяницы в кармане не звенели монеты, она давала зелье в долг, зная, что эти два червонца непременно вернут.

Жизнь дяди Мити не отличалась многообразием: жуткие запойные дни, сменялись тягостной, изнуряюще длинной неделей «отходняков». Не выдержав мук, он снова брел к Люське. Синусоида его бытия постепенно выравнивалась, превращаясь в черную, едва вихляющую линию. Он не нуждался ни в собутыльниках, с их извечными беседами «за жисть», ни в примитивной закуске. Ему необходимо было поскорее влить в голову определенную дозу самогона, за которой следовала блаженная темнота небытия. Дядю Митю, с его неуемной жаждой к выпивке избегали даже местные пьяницы.
– Тащи его потом домой, – бурчал Паша-лечтик и раздраженно махал рукой.
– А Машка скажет, что мы напоили, – добавлял дядя Саша. – Да и беседовать он не любит. – Короче, гусь свинье не товарищ…
Однажды утром дядя Митя вновь накинул на шею петлю из бельевой веревки, закрепив другой ее конец за балку в сарае. Но, спрыгнув с табуретки, самоубивец слишком сильно оттолкнулся от нее ногами – она перевернулась на стоящие рядом трехлитровые стеклянные банки. На грохот бьющейся посуды прибежала тетя Маша.
– Что же ты делаешь, ирод окаянный!? – она перерезала бечевку осколком стекла. – Хоронить-то тебя за какие шиши будем? – причитала супруга, пытаясь ударить его в лицо кулаком.
Но, как известно, сужденный быть повешенным, не может утонуть. Всё-таки дядя Митя умер от удушья. Роль палача, на сей раз успешно, исполнил бытовой газ. Пытаясь приготовить себе нехитрый завтрак – яйцо всмятку – он, видимо, перевернул кружку с водой, и она затушила огонь. Лишь по счастливой случайности дом не взлетел на воздух. Главу семейства обнаружили вечером, лежащим подле кровати.
Сережа, мельком увидев синее, почти черное лицо отца, очень испугался и решил появиться в квартире только после похорон. Он прятался в кустах возле озера; поесть ему приносил кто-нибудь из нас. Лишь на третий день Червонец вернулся домой.
Мать тряпкой из старой мужниной рубашки мыла скрипучие полы, гоняя перед собой бурую лужицу.
– Явился, дурачок? – заплетающимся языком спросила она. – Что, испугался отца?
Она была сильно пьяна. На столе стояла наполовину пустая бутылка водки.
– Испугался, говоришь? – повторила мать. Прислонив швабру к стене, она вытерла руки о подол платья. – Садись, обедать будем. На липкой клеенке, кроме тарелки с квашеной капустой и нескольких кусочков хлеба, из еды больше ничего не было.

Однако Сережа боялся зря: после того, как место происшествия осмотрела милиция, тело отца доставили в морг для соблюдения соответствующих формальностей, а оттуда, не заезжая в дом, отвезли сразу на кладбище. «Так дешевле будет», – решила мать, а такие же нищие немногочисленные родственники согласились с ней. Подобные урезанные похороны на нашей улице происходили впервые.

Мать теперь напивалась каждый вечер, но работу, слава Богу, не бросала, иначе Сергея и Валентину, которая уже закончила восьмой класс, ждало бы полуголодное существование.
На девятый день после смерти отца приехал Виктор. В новеньком спортивном костюме, в белых, с красными полосками, кроссовках. Чистый, ухоженный, коротко подстриженный, он решительно отличался от брата и сестры.
– Витенька, а у нас папка помер, – пытаясь его обнять, фальшиво запричитала мамаша.
– Знаю, – буркнул он, неуклюже отстраняясь от нее. – Мне в Москву предлагают ехать, – Виктор оптимистично шмыгнул носом. – В спортивную школу ЦСКА интернат направляет.
– Надежда моя, сыночек, – мать снова ринулась к Виктору.
– Надо в интернат завтра приехать, – на сей раз он вытерпел родительское объятие. – Заявление напишешь …
– Надолго, братик? – спросила Валентина.
– Надолго, – ответил он, не вдаваясь в подробности.

Жарко промелькнул август. Сергей пошел в первый класс. По настоянию брата он стал посещать легкоатлетическую секцию. Тренер с удовольствием принял в свой коллектив подвижного, ладно сложенного мальчишку.
– Ну, давай знакомиться, парень, – наставник присел на корточки перед Сергеем. – Владимир Аркадьевич.
Тому, что мальчишка едва заметно косил глазами, он не придал особого значения, лишь мимоходом спросив:
– Видишь хорошо?
– Хорошо, – кивнул Сергей.
– Ну и отлично, – сказал тренер. – А брат твой вскоре станет знаменитым, вот увидишь, – Владимир Аркадьевич потрепал мальчика по вихрам. – И ты от него не отставай. Договорились?
– Договорились, – улыбнулся Сережа.

Имя Виктора вскоре, действительно, стало известным на всю страну. Во всяком случае, ее многочисленным, интересующимся спортом гражданам. Способный спортсмен был включен в сборную России по легкой атлетике, и в ее составе завоевал серебряную медаль на чемпионате Европы в Будапеште. Получил квартиру в Москве. Стал студентом института физической культуры. Приезжал ненадолго в родной город; как оказалось, в последний раз. По возвращению в первопрестольную, женился. Знакомить молодую жену со своими родственниками счел необязательным.

Валентина, помыкавшись в поисках приличной работы, выучилась на повариху и завербовалась на Дальний Восток в рыболовецкую артель.

Больше ни брата, ни сестру Сергей никогда не видел. Мать ушла из столовой и потихоньку спивалась, уделяя сыну минимум внимания и заботы. С мизерной пенсии она покупала на базаре мешок подсолнечных семечек и жарила их. Расфасовав семечки по кулькам, сделанным из учебников своих детей, она продавала свой товар возле входа в сквер. По выходным выручка была очень даже неплохая – во всяком случае, на выпивку хватало.
Когда тетя Маша уходила в глубокий запой, Сергей коротал время у своих друзей, не забывая всё же заглядывать в родительский дом: он боялся, чтобы мать не повторила страшный проступок отца – ведь неоднократно грозилась. Случались дни, и они не бывали редкостью, когда Сережа голодал. Однако мир не без добрых людей: соседи частенько его подкармливали.

Однажды на тренировке Сергей вывихнул ногу. Врач на стадионе, осмотрев его щиколотку, вправил сустав на место, но настоятельно порекомендовал сделать рентген. Владимир Аркадьевич на своей машине доставил Сережу в поликлинику, а после процедуры подвез к его дому.
– Спасибо, – буркнул Сережа и, хромая, направился к калитке.
– В гости, на чашку чая не хочешь пригласить? – улыбнувшись, спросил наставник.
Казалось, вопрос поставил Червонца в трудное положение.
– Ну, пойдемте, – остановившись, он неловко передернул плечами.
Увиденное в квартире потрясло тренера до глубины души.
– Чё за фраерка ты привел, сынок, – мать с трудом подняла голову от бурой подушки. – Эй, мужик, у тебя «чирика» на опохмел не найдется? – немигающим взглядом она уставилась на незваного гостя.
Сережа, опустив глаза, переминался с ноги на ногу. Больше всего ему сейчас хотелось убежать из этой комнаты с тошнотворным, мерзким запахом, чтобы никогда не видеть ее убогую обстановку и отвратительную, пьяную хозяйку, которая была его матерью.
– Пойдем отсюда, Сережа, – наставник тронул мальчишку за плечо.
Достав из бумажника десять рублей, Владимир Аркадьевич положил их на порезанную ножом клеенку.
– О, какой ты молодец, мужик! – оживилась хозяйка. – Сережка, а ну-ка сбегай к Люське. Да поживее, а то гость ждет, – она со второй попытки уселась на кровати.
– Сама иди, – не поднимая глаз, сказал Червонец.
– Ты как с матерью разговариваешь, паршивец? – мать свесила на пол отекшие, с темными пятнами ноги.
– Пойдем, Сережа, – повторил Владимир Аркадьевич и, взяв его за руку, повел к двери.
Уже на улице до них донеслись не вполне оптимистичные пожелания дальнейшего пути.
– Поживешь пока у меня, а с завтрашнего дня я начну хлопотать о твоем зачислении в интернат, – покосившись на Сергея, сказал тренер. – Твоему брату, кстати, там очень нравилось …
– Не могу, – по-взрослому выждав паузу, ответил Червонец. – Мать пропадет, – он высвободил свою руку. – Смотреть за ней надо.
– Но ты всё-таки подумай, а через пару дней дашь мне окончательный ответ, – Владимир Аркадьевич остановился и заглянул своему подопечному в глаза.

Сергей своего решения не поменял. Он по-прежнему ходил в обычную школу и продолжал заниматься в секции легкой атлетики. Единственное, чем помог ему тренер – ежемесячно снабжал талонами на усиленное питание. Часть продуктов Червонец относил матери. Нередко Владимир Аркадьевич брал воспитанника к себе домой. Познакомил с женой, с сыном-ровесником. Они вместе ужинали, беседовали о спорте, смотрели телевизор.
– Может, переночуешь у нас? – спрашивал тренер.
– Не, не могу, – не раздумывая, отвечал Сергей. – Надо посмотреть, как там мать…

Через несколько лет тренировок Червонец достиг определенных успехов в метании диска и был включен в юношескую сборную города, которая отправлялась на всероссийский чемпионат. Успех, – в котором ни спортсмен, ни его наставник нисколько не сомневались, – на этом легкоатлетическом форуме гарантировал поездку на международные соревнования. И вообще, Владимир Аркадьевич возлагал особые надежды на своего подопечного дискобола. Оставалось дело за малым: пройти обширный тщательный медосмотр в краевом диспансере физической культуры. В своем здоровье Сергей не сомневался ни на секунду и считал обследование у врачей чистой формальностью. Так оно и было, пока он не зашел в кабинет к окулисту.
– Прикройте левый глаз, молодой человек, – приказала Червонцу сухощавая, седенькая, похожая на мышку, женщина врач. Присмотревшись к обследуемому спортсмену, с удивлением спросила: – У вас глаза раскосые? – и, не дожидаясь ответа, жирно вывела в его карточке: «Не пригоден к регулярным физическим нагрузкам».

Владимир Аркадьевич был не только разочарован заключением специалиста – он был взбешен.
– Ты же мне говорил, что хорошо видишь! – тренер размахивал у Сергея перед носом злосчастной бумажкой.
– Я хорошо вижу, – едва не плача, ответил Червонец. – Она всё придумала…
Владимир Аркадьевич сел в машину и помчался в диспансер для уточнения диагноза. Через полчаса притихший, немногословный наставник вернулся на стадион. Подошел к Сергею. Долго подбирал слова.
– Ну, ты это… Можешь иногда приходить на тренировку. Конечно, тебе нельзя … – словно кого-то опасаясь, Владимир Аркадьевич осмотрелся по сторонам. – Но ты приходи всё равно. Правда, через несколько дней мы уезжаем на соревнования, – он вздохнул. – А потом летние каникулы.

Червонец, не разбирая дороги, брел по улице неизвестно куда. Он еще не до конца осознал всю трагичность происшедшего. Выходит, ему запретили ехать на соревнования, к которым он так готовился. И не желательно, как уклончиво объяснил Владимир Аркадьевич, посещать тренировки? Сергею не надо было лишний раз напоминать, чтобы он повторил то или иное упражнение, пробежал лишний круг или поработал со штангой. Раз за разом, судорожно вжимаясь в холодную сталь диска, он метал свой снаряд, пытаясь хоть на сантиметр улучшить предыдущий бросок. Словно известный атлет древнегреческого скульптора Мирона, Червонец сжимался, как пружина, перемещая энергию тела, как учил тренер, в локтевой сустав и … Сверкая на солнце металлическими боками, маленькая летающая тарелочка устремлялась к заветной рекордной отметке. Сергей шумно, с криком выдыхал воздух и, размахивая руками от возбуждения, шел за очередным снарядом.
– Уймись, парень, выдохнешься совсем, – Владимир Аркадьевич прятал довольную улыбку в пшеничных усах. – Домой уже пора идти.
– Не, – Червонец качал головой. – Не выдохнусь.
При упоминании о доме он хмурил брови и швырял диск уже с каким-то остервенением, стараясь подальше отбросить лишь ему одному известные мысли.
И что же он будет делать теперь? Почему так несправедлив окружающий мир?! За что его лишили того единственного, чего он любил больше всего на свете? Одним – всё, а другим – ничего. Червонец вспомнил запущенный дом, постоянно пьяную мать и понял, что у него ничего нет. И никого… Бордовая пелена ярости застилала Сергею глаза. Ему захотелось кого-то ударить. Но кого и за что? А, собственно, какая разница… Злость хаотично шныряла по его телу, стремительно его наполняя. Ей уже становилось тесно; она настойчиво рвалась наружу. Червонец сжимал кулаки, и ноги сами несли его к Юркиному дому.

Мать долго кряхтела, кашляла тяжело и надрывно, подтверждая репутацию заядлой курильщицы. Находила, наконец, сигарету, чиркала спичкой. Жадно затянувшись «примкой», набирала в чайник воды. Бряцая посудой, заваривала какую-то бурду, с запахом, отдаленно напоминающим кофе. Шумно отхлебывала, сопровождая трудную для похмельного человека последовательность действий бесцельной скверной бранью.
– Сынок, а разве сегодня тебе не надо идти в школу или на тренировку? Мать, повернувшись к Сергею спиной, снимала мятую ночнушку и надевала платье.
– Каникулы, – нехотя отвечал Червонец и накрывался простыней.
– А, – отвечала мать, убирая под стол пустую бутылку. – Видишь, сынок, я сегодня не похмеляюсь, на работу сейчас пойду.
Сергей знал, что ее повышенная работоспособность была обозначена лишь одним обстоятельством – заработать денег на вечернюю бутылку самогона. Мать насыпала в сумку заранее пожаренных семечек и совала пару десятков скрученных из бумаги кулечков. Допив кофейный напиток, она подходила к зеркалу и внимательно, с некоторым подозрением – она ли? – рассматривала свое невнятное отражение в мутном надтреснутом зеркале. Хмурилась. – А, х…й с ним, – комментировала увиденное родительница. – Ну, сынок, я пошла. На завтрак картошки нажаришь. Посмотри в кладовке, по-моему, там еще немного осталось.
За матерью хлопнула входная дверь. Под столом жалобно звякнули ядовито-зеленые пустые бутылки.
«Пора вставать», – Сергей сдернул с себя простыню.


Сегодня с утра мы всей компанией договорились идти в дальний конец озера глушить рыбу. Браконьерский способ, придуманный еще нашими отцами, был неимоверно прост. Вчера Юрка с Чомгой выкрали висящий в коридоре почтового отделения огнетушитель. За гаражами выпустили с него пену и открутили головку. На озере мы наполовину заполним его водой и набросаем сверху достаточно много сухой травы. Затем опустим на нее с десяток крупных кусков карбида и осторожно закрутим головку. Червонец, как можно дальше, зашвырнет в озеро огнетушитель. Находящаяся в нем вода, тут же вступит в реакцию с карбидом. Так как сосуд будет герметичным, то в нем начнут скапливаться газы. Когда их количество окажется критическим – произойдет взрыв. Находчивым рыболовам только и останется, что собрать с поверхности озера оглушенную рыбу. Такова была теоретическая версия браконьерского способа ужения. На деле же, после того как Сергей забросил самодельный снаряд в воду, всё оказалось несколько иначе. Огнетушитель, слегка покачиваясь на легкой зыби, собирал в своем металлическом чреве губительную для рыб энергию. Забравшись в канаву и пригнув к земле головы, мы с нетерпением ждали взрыва. Прошло несколько минут томительного ожидания. Приподнявшись из укрытия, Червонец вгляделся в покрытую легким утренним туманом поверхность озера – противопожарный инвентарь был издевательски статичен. Минуло еще несколько минут. Из-за насыпи показались остальные макушки браконьеров.
– Ну чё? – Юрка глянул на Червонца и, выбравшись из укрытия, сел на траву.
– А хрен его знает, – ответил Сергей, последовав его примеру. – Может, сварщики продали нам плохой карбид? – предположил он.
Из канавы выбрались и все остальные. Подождали еще минут пятнадцать. Огнетушитель категорически не хотел взрываться.
– Чомга, вперед, – Червонец кивнул на неподвижный снаряд.
– Я плохо плаваю, – заканючил тот. – Может, лучше кто другой? – и посмотрел на Бу-Бу.
– Сказано вперед – значит, вперед! – Юрка отвесил толстяку увесистый подзатыльник. – Да пошевеливайся.

Осторожно ступая по скользкому илистому дну, неловко – по-девичьи – взмахивая руками, Чомга медленно приближался к отчетливо краснеющему в тумане огнетушителю. Погрузившись в воду по плечи, Николай громко фыркая и шлепая по воде руками, неуклюже поплыл.
– Как баба, ей Богу, – Юрка сплюнул на землю. Еще правда утонет …
Когда Чомгу и снаряд разделяло два-три метра, огнетушитель вдруг зашипел, исторгая из себя белую струю карбидных газов, и стал неистово вращаться на поверхности воды.
Береговые наблюдатели застыли в изумлении.
– Сейчас е…нет, – сказал Юрка. Возражать никто не стал – все были уверены, что именно так и произойдет.
На пловца это событие произвело, надо полагать, шокирующее впечатление: Чомга отчаянно мельтешил ладонями и пытался что-то орать. Видимо, он хлебнул воды, так как вместо крика исторгал из себя лишь мычание.
Никто из нас и глазом моргнуть не успел, как Червонец, стянув с себя спортивный костюм, бросился в озеро. Через несколько секунд Сергей был возле терпящего бедствие товарища.
– Хватайся за плечо, – он развернул потерявшего ориентировку Чомгу к себе лицом. – Только руки не трогай, а то оба потонем! – выкрикнул Сергей.
Медленно, но уверенно они приближались к берегу, и вскоре оба опустились на траву.
– Ты чё, баран, не мог отплыть от него в сторону? – кивнув на огнетушитель, Юрка набросился на Чомгу. Но тот, не придя в себя, лишь с прежним испугом смотрел на снаряд. Огнетушитель, выпустив несколько порций газа, постепенно замедлял свое хаотическое движение. Сделав еще пару конвульсивных рывков, он остановился.
– Ладно, хрен с ней, с этой бомбой, – Червонец разочарованно махнул рукой и взглянул на дрожащего от холода Чомгу. – Давайте лучше костер разожжем.
Вскоре веселые языки пламени уже лизали собранные на берегу коряги и сухие ветки.
– Жалко картошки нет, – посетовал Юрка и бросил в огонь пустую пивную банку. – А то бы сейчас испекли…

В моей голове мелькнула шальная мысль.
– А что если… – я кивнул на покачивающийся на волнах огнетушитель. Ветер подогнал его уже близко к берегу. Мою идею поняли не сразу, но когда до друзей дошло, что я предложил неразорвавшийся по какой-то причине снаряд бросить в костер, предложение всем понравилось. Червонец по пояс зашел в воду и палкой подтянул к себе огнетушитель.
– Шипит, собака, – Сергей потрогал пальцем пузырившееся газом отверстие. – Травит, – с видом знатока он прокомментировал неудачу взрыва. – Ну ничего, сейчас рванет.
Крупные, сложенные шалашиком поленья разгорались всё сильнее.
Мы отошли на безопасное расстояние и залегли за небольшой холмик, с интересом наблюдая за действиями Червонца. Он осторожно положил огнетушитель на полыхающие поленья и в несколько прыжков преодолел отрезок между костром и нашим укрытием. Едва Сергей успел присоединиться к наблюдателям, как раздался взрыв. Грохнуло так, что на некоторое время у всех заложило уши. С возмущенным карканьем с близлежащих деревьев слетела стая ворон. Во всей округе собаки подняли невообразимый лай.
– Ого! – восхищенно прошептал Чомга. – Вот это рвануло!
Мы смотрели друг на друга блестящими от счастья глазами. Юрка первым высунул голову из укрытия. С некоторой опаской его примеру последовали и остальные. Костер разметало в разные стороны. Вокруг небольшого углубления в земле, в десятке метров от эпицентра взрыва, валялись дымящиеся головешки.
– Надо сматываться отсюда, – сказал Червонец. – А то мало ли что …
По тропинке, уходящей в сторону пригородных дач, мы стремительно удалялись от места происшествия. Но, как оказалось впоследствии, взрыв и его организаторов видел еще кто-то. Всю компанию, причем каждого отдельно, вызывал к себе в кабинет участковый. Так мы впервые познакомились с младшим лейтенантом Гаврилко. Отнекиваться – «я ничего не знаю» –не получилось, ибо милиционер в мельчайших подробностях описывал историю со взрывом огнетушителя, включая и его кражу из почтового отделения. Выходило, что кто-то из нашей честной компании «раскололся» и всё рассказал участковому. Кто именно это сделал, станет известно только через несколько лет.
Однако в этот раз нам удалось отделаться лишь строгим порицанием участкового.