Пауза

Они играли непостоянными составами во всевозможных клубах и на вечерах, принципиально избегая оркестров, хотя знакомые не оставляли попыток заманить их в какую-нибудь консерваторию. Но они всегда были одиночками, и привыкли играть соло. Киш так и жил последние несколько лет, подрабатывая в клубах и еще иногда, скорее, по собственному желанию, играя на площадях и в переходах с хорошей акустикой. Денег он получал даже больше, чем требовалось. Почти сразу после ее выздоровления он стал захватывать с собой Лику. Поначалу она тяжело приноравливалась к выступлениям в небольших группах, включающих пианиста, гитариста, бас-гитариста, ударника, и уже в зависимости от стиля музыки, виолончелиста, аккордеониста и маленьких, скромных гениев, играющих на контрабасе, флейте, саксофоне и тромбоне, дудочке, различной периодике… Почти всегда они сопровождали солистов. По сути, существовал определенный незамкнутый круг людей, некая община, объединенная любовью к музыке и аверсией к постоянной работе и оседлому образу жизни. В этой специфичной компании все друг друга знали, а если вдруг самостоятельно и появлялся некий бродячий музыкант, обязательно находился тот, кто его знал или хотя бы слышал его или о нем. Какие только мелодии, мотивы и песни не играли их разношерстные сборища… Французские, английские, итальянские, латинские, американские и даже кельтские, шотландские и даже страждущие, хриплые гаэльские… Больше всего Лика любила старые мелодии и песни первой и начала второй половины ХХ века. Казалось, все последние и прекрасное было создано тогда, а какие голоса! Луис Армстронг, Элла Фитцджеральд, Морис Шевалье и Жильбер Беко. Глен Миллер или Бенни Гудмен открыли для нее джаз, блюз и свинг, в которые она влюбилась мгновенно за отсутствие границ импровизации и свободный размах музыки, граничащий с полным хаосом и сумасбродством… И когда ее скрипку оттеняли пианино, саксофон или кларнет, музыка становилась просто неуправляемой, неподвластной земным законам… настолько захватывала, обостряя ее собственные ощущения, что порой казалась просто невыносимой. Только глупец не потянулся бы за пистолетом или не шагнул с крыши! Она плакала от счастья и горя одновременно… И другие, заражаясь ее обостренной восприимчивостью, отдавались целиком и полностью и превосходили себя. Они не могли отвести от нее глаз, и, видя ее слезы, блуждающую, едва заметную улыбку, и одухотворенную, раскачивающуюся тонкую фигурку, подпадали под ее ритм и, казалось, весь маленький, полутемный зал начинал вибрировать и окунался в прошлое, то самое, где царили французский шансон и ретро всех времен и народов, и где творили Чарли Паркер, Дайана Вашингтон, Эдит Пиаф, Джо Дассен, Майя Кристалинская, Александр Вертинский и Клавдия Шульженко…

Многие из этой своеобразной общины были схожи… они становились сильными, красивыми и всемогущими, лишь, когда касались своих инструментов, преображаясь прямо на глазах настолько, что это граничило с невероятным. Неуклюжие, рассеянные, угрюмые и молчаливые они с первым же звуком распрямлялись и поднимали голову, улыбались и плакали, жили, и не было в те мгновения никого грациознее и искуснее в их стезе. Конечно, все они были в определенной степени сумасшедшими, кто-то в меньшей, кто-то в большей. Своими жаркими спорами о том или ином приеме игры и импровизации, о произведениях и их создателях они заражали Лику, вовлекая ее в безумные диспуты… Никогда она не говорила так много и так эмоционально как на этих посиделках до утра после очередного затянувшегося концерта… Щеки ее еще хранили следы слез, а глаза казались словно не от мира сего. Она так отдавалась музыке, что буквально не держалась на ногах, напряжение и дрожь не отпускали ее еще очень долго… И при этом она жарко и сдавленно шептала посмевшему опровергать права и могущество музыки, какому-нибудь уличному художнику или не в то время родившемуся писателю:

- …Да ты и не представляешь!!! Я ведь одновременно и рисую, и рассказываю, и кружусь в невесомости… Я могу набрасывать эскизы и писать маслом, пастелью, акварелью, или тушью портреты, пейзажи… да ВСЕ, до мельчайших деталей игры света-тени в живых, пойманных глазах! Я - истинный художник! И я же создаю трагедии, комедии, вечные романы, краткие зарисовки с яркой вспышкой чувств! Эпитафии любви… Оды рождению и смерти… поэмы жизни! Я - поэт, писатель и актер… Все это доступно мне! Ты же видишь, какие картины тебе сегодня писали… У меня щемит сердце от этого колдовства! Мне достаточно закрыть глаза и представить мольберт и краски, и ОНА - уже кисть и играет картину! А танцы! МУЗЫКА МОЖЕТ ВСЕ!!!! ОНА ЕСТЬ ВО ВСЕМ! Даже не так! Ничего бы не было без нее… Она – жизнь! Та сила, та энергия, из которой создается материя! Все пропитано ею… Нанизано на нее, словно бусины на нитку! И будь то ракушки, бисер или редкий жемчуг, нитке это безразлично! Она никогда не порвется… но при этом могуществе она едва ощутима…

- Посмотрел бы я, как ты заиграла, если бы вместо смычка и скрипки у тебя и правда оказался мольберт, кисти и палитра!!! Ха! Да я уверен просто, что ты, по крайней мере, растерялась бы точно! Я не претендую на роль пианиста или скрипача, и уж тем более композитора, как думаю, и не претендовали бы Гойя, Пикассо или Вермеер! Может Микеланджело? Нет! Однако же именно вам, музыкантам присуща эта помпезность, эта самоуверенность в своем всемогуществе, в правах МУЗЫКИ на всех и вся!

- Потому что в Мире нет абсолютной тишины! Я имею виду, в Мире, где присутствует Жизнь и все ее проявления! Все пронизано музыкой звуков… Если прислушаться, даже тень скользит не бесшумно! А когда ты пишешь портрет, вглядываясь сквозь чье-то лицо в тонкие грани души, или узкую улочку, полночное небо или свою фантазию, неужели ты не чувствуешь ее энергию, пронизывающую мысли. Каждый твой мазок оставляет на холсте не только краски, но и ее, твою музыку, ту самую, что рождается внутри и истекает сквозь кисти и цвета на холст, творя картину… О, слепец! Ты не станешь истинным художником, пока не поймешь!!! Вот… слушай…

И она лихорадочно вскакивала с непонятно откуда взявшейся силой, хватала скрипку и начинала играть, зажмурив глаза и кусая губы… становясь вихрем в приступе ярости и злости, извлекая такие звуки, что внутри все сжималось и замирало… Она играла, иссякая на глазах, и, наконец, просто падала на колени, опуская в изнеможении скрипку…
Несчастный художник сидел недвижимо, с широко раскрытыми застывшими глазами… Руки заметно дрожали, словно и его силы были на исходе…
 
- Откуда столько агрессии?… Столько черной, горячей крови… Она повсюду… И глаза, страшные, жадные, злые…

- Вот видишь… - улыбалась она побелевшими губами, - Именно это я и рисовала тебе… Только в отличие художников музыканты не заковывают в картину фрагмент вечности. Наши картины живут своей жизнью… В них есть действие, движение… Да… они без прошлого, но зато есть настоящее и будущее