Дерево

Екатерина Семёновна с трудом поднялась на пятый этаж. Её двоюродный брат жил в хрущовке и лифта здесь не было. Потом она долго выжимала кнопку звонка. Было слышно, как он дребезжит в квартире, но никто не открывал.
Вообще-то подозрительно. Именно сегодня, в среду, она должна была прийти, убрать квартиру, обревизовать холодильник, сварить щи. С кузеном отношения у неё были прохладные, но изо всей семьи они остались вдвоём и потому, оба старики, старались не забывать друг друга. Екатерине Семёновне было за шестьдесят, брату, Виктору Андреевичу, стукнуло семьдесят.
  Подозрительно. Хотя, возможно, он совсем забыл, что они договорились. Уехал в город, на какой-нибудь концерт или на заседание своего литературного клуба. “Ненормальный, - подумала Екатерина Семёновна, - самому пора в могилу, а всё кропает стишки, рассуждает о литературе”.
На другой день ей было некогда, а в пятницу она опять не застала брата дома. Всё, что угодно, можно подумать. Инфаркт, сердечная недостаточность. Екатерина Семёновна позвонила к соседям, попросила взломать дверь. Сосед, молодой мужик, выслушав, в чём дело, согласился. Достал слесарный инструмент и принялся за дело. Замок в квартире Виктора Андреевича был немудрящий, и сосед с ним легко справился.
В доме было пусто. Везде чистота, порядок, книжные шкафы, старое пианино в зале. Дверь на балкон открыта. Здесь стояли домашние тапочки Виктора Андреевича, рядом скомканное трико, в котором он ходил. На перилах висела рубашка. Его самого не было. Такое впечатление, что человек вышел на балкон, разделся и нырнул. Но куда? Никакого тела под балконом нет. Только, касаясь ветвями перил, шелестит огромный старый тополь.

Виктор Андреевич посадил это дерево тридцать лет назад сам, когда у него сдохла собака, охотничий спаниель. Он похоронил пёсика в палисаднике за домом и посадил над могилой саженец. С тех пор дерево переросло дом и шелестело по ночам в открытую балконную дверь, как морской прибой, огромное, мощное, зелёное. Виктор Андреевич старел, а дерево набиралось силы и могущества. И порой человеку начинало казаться, что его собственная угасающая жизнь, надежды, силы, радость бытия каким-то образом перетекают в дерево. Потом он стал стариком, начал понимать, что скоро уйдёт. Уйдёт. А дерево будет зеленеть. Живое, сочное, ядовитое. И он постепенно принялся завидовать тополю.
Вообще, зависть была одной из характернейших черт Виктора Андреевича, его постоянной эмоцией. В раннем детстве он завидовал братьям и сёстрам, тому, что им покупают лучшие игрушки. В школе - одноклассникам, что им ставят лучшие отметки. В институте зависть приобрела характерный оттенок. Виктор Андреевич увлёкся литературой. Начал писать. Сначала - стихи, потом - прозу. И он завидовал. Гоголю, Есенину, Достоевскому. И не только классикам. Тем кропалам и бумагомарателям, которых публиковали в местных газетах, он тоже завидовал. Его собственную продукцию никто не брал. И вовсе не потому, что она была плоха. Не было блата, знакомств.
Виктор Андреевич в конструкторском бюро, в которое попал по распределению, продолжал заниматься литературой. Много читал. Увлёкся философией. Он не только перечёл всех дозволенных в советское время философов, но умудрялся доставать книги Ницше, Шопенгауэра, Шпенглера. Самоучкой выучил латинский язык и прочёл Цицерона в подлиннике.
Но философия не утешала. Годы шли. А вожделенная слава была всё так же далека, как и раньше. Потом, в период “потепления”, в городе возникли литературные клубы, сообщества. Появилась возможность пробиться в печать. И тут многолетние сдерживаемые притязания Виктора Андреевича нашли, наконец, удовлетворение. Его хвалили за хорошую технику, за знания, за вкус. Но ему было уже 50 лет. А в клуб приходили совсем молодые девушки и парни. И они писали нисколько не хуже. В их произведениях чувствовалось весеннее солнце и запах нагретой земли. Шелест зелени. Той самой, ядовитой зелени, которая так раздражала Виктора Андреевича. И он не скупился на порицания. Особенно в адрес девушек. Нет логики. Вымученные образы. Нет связи между строфами. Нет смысла. И вообще (к этой мысли всегда сводились рассуждения Виктора Андреевича) зачем женщина пишет? Женщина - жена и хозяйка. Научись лучше вязать носки. Я прав. Прочтите Ницше. Или Шопенгауэра.
Публика, люди в основном простые и немудрящие, не возмущались. Слушали внимательно, иногда соглашались. Но авторитета Виктор Андреевич не приобрёл. Когда для тебя все вокруг дураки, когда у тебя злобный взгляд исподлобья, когда от тебя не дождёшься ни доброго слова, ни внимания, то какое к тебе может быть отношение? Некоторые студентки радовались, если убеждались, что сегодня вечером окаянный хулитель не придёт. А один поэт из провинции, робкий очкастый юноша, необыкновенно талантливый и импульсивный, однажды высказал Виктору Андреевичу горькую истину: “Вы завидуете!” Вот. А как не завидовать?
Виктор Андреевич, выйдя на пенсию, стал постоянным посетителем всех литературных сообществ в городе. Всех концертов и выставочных залов. Сам играл на пианино и писал маслом. На фоне ярко-синего неба - зелёное, ядовитое дерево. Символ. Но чего? Тополь, могучий, зелёный, равнодушный. Он шелестит и не даёт покоя. Он зовёт. Но куда?
Время уходит. А он, собственно, так ничего и не сделал. Не создал ничего мощного, благородного, великого.
Виктор Андреевич купил в фирменном магазине, в центре, две пачки самой лучшей, белой бумаги для принтера. И четыре - простой, сероватой. Десять чёрных, дорогих стержней для современной ручки с резиновым держателем. И сел писать.
Это был роман из истории Средневековья. О судьбе великого мыслителя, гуманиста. О его бедах. О его творениях. Но, подспудно, в судьбе страстного, яркого, высокоодарённого человека раскрывалась его собственная, Виктора Андреевича, судьба. Прозаический текст перемежался стихотворными вставками.
Виктор Андреевич писал. А тополь шелестел за окном. Он смеялся. Он шептал: “Чепуха, чепуха, чепуха!” Чепуха. Виктор Андреевич перечёл написанное (две главы из первой части). И понял, что тополь прав.
Виктор Андреевич  вышел на балкон. Ветки царапали перила. Тополю уже тридцать лет. Но он ещё в силе. И проживёт ещё лет 15 - 20. А сколько проживёт он, Виктор Андреевич?
Внизу, на площадке, визжали и резвились дети. Кошка кралась вдоль гаражей. Старая женщина выгуливала на поводке китайского чина. На соседнем балконе полоскалось бельё. Жизнь. Она не спрашивает, куда ей расти и зачем. Она растёт. Она черпает силы из самой себя и поступает так, как надо. Она рожает и творит. Она вздымает к небу зелёные ветви. Она там, среди звёздных скоплений, готовится к долгожданной встрече с земной жизнью. Она везде.
На самой высокой ветке тополя запела птица. Ярко и звонко. Нет, он, Виктор Андреевич, не заслуживает славы в потомстве. И самого потомства у него нет. Он прожил жалкую, серую, никчёмную жизнь. Он, в сущности, и не жил, а только завидовал. В нём её было так мало, этой силы. Зато её много, очень много вокруг. Если бы можно было... Тут мысли его подошли к той черте, за которой Виктору Андреевичу всегда делалось страшно.
Он похоронил там, внизу, собаку. Собака была сильной и весёлой, она любила Виктора Андреевича. Заболела чумой и сдохла. Над могилой выросло дерево. Сильное и весёлое. И Виктору Андреевичу всегда казалось, что часть существа той собаки каким-то образом перешла в дерево. Возможно, дерево тоже его любит? Может, оно хочет его спасти?
От смерти. От уничтожения. От полного и окончательного исчезновения. От состояния “нигде и никогда”? И Виктор Андреевич, в который раз за последние пять лет, проделал опыт. Он приложил ладони к ветвям. Так, чтобы пальцы уместились на боковых ветках. И застыл, закрыв глаза. Прошло минут 5 - 10. И Виктор Андреевич почувствовал, как нечто, подобное току, прошло сквозь могучий ствол, через ветку и проникло в его пальцы. Ему сделалось хорошо, так хорошо, что он, в очередной раз, отдёрнул руки. И вернулся к своей рукописи.
Он проработал ещё месяц. А потом сжёг написанное. В последний раз его видели в клубе “Литературная сирена”. Он сидел в углу, опустив седую голову, и что-то бормотал. Когда спросили  его мнение о прочитанном рассказе молодого автора, он ответил: “Плохой стиль. Надо работать. Вообще же, я думаю, что из этого ничего путного не выйдет”.
Тела Виктора Андреевича так и не нашли. Сестра, Екатерина Семёновна, унаследовав квартиру, жить в ней не стала. Она сдавала её квартирантам, в основном студентам. И те, пожив немного, быстро от неё отказывались. Навар получался плохой. Екатерина Семёновна, наконец, нашла покупателя, молодого человека, обременённого семьёй (жена, двое детей и старуха-мать).
И здесь опять вышла несуразица. Мать жильца ночью взяла и выбросилась с балкона.  Разбилась насмерть. А жена всерьёз утверждала, что дерево под окном - нечистое. Его надо спилить. Новый жилец долго противился. Тополь так украшал и затенял квартиру. Да и потом, другие жильцы могут не согласиться. Но шестилетний сын, на спор с сестрой, взобрался по ветвям на ствол. И застрял там, на высоте пятого этажа. Его снимали с помощью пожарной лестницы.
Тогда уже, без разговоров, дерево спилили.