В одном селении, в маленькой избушке жила вдвоём со старой бабушкой девушка Светана. Родители Светаны умерли молодыми, бабушка и воспитала её. Да так воспитала-научила, что не было в округе мастерицы лучше Светаны ни в вышивании, ни в прядении, ни в огородной да полевой работе. Всё умела Светана: и сноп связать, и стог сметать, и щи сварить, и корову подоить, и сшить, и сплесть, и песню спеть. Миловидна была Светана, ласкова да приветлива со всеми: и с соседом, и с прохожим, и со скотом бессловесным. За это любили девушку в селенье, а как не было в её семье мужика, то всяк старался помочь ей в мужской работе – где сена привезти, где хлеб обмолотить, где избёнку подправить. И она в долгу не оставалась – кому рубашку разошьёт, кому пряжи напрядёт, а у кого с дитём понянчится. Бабка-то её совсем стара стала, едва по избе ходила, но щи-каши варила, внучку кормила.
Случилось как-то Светане пойти в соседнюю деревню – бабушкину сестру проведать, гостинцев отнести. Дорога не близкая, да и не шибко дальняя, бежит себе да бежит – то на горку взберётся, то поле пересечёт, то в лесок спрячется. Идёт по ней Светана, песенку напевает, цветочками любуется, а впереди верный пёс бежит, Кудлатко – хвост крючком, уши торчком, ноги лёгкие, глаза быстрые.
Дорога в гору пошла, вокруг берёзки редкие, кудрявые, камни-валуны чаще попадаются, колокольчики возле них на солнышке цветут.
Вдруг забеспокоился Кудлатко, остановился, на Светану смотрит, лает да повизгивает. Подошла она ближе и видит: лежит на дороге змея большая, чёрная, бьётся-извивается, а уползти не может – хвост её камнем придавлен.
Испугалась Светана, отшатнулась, да жалко ей змею стало – тоже ведь живая душа, больно, поди, ей. Осторожно подошла к камню, взялась за него, а камень тяжёлый – едва подняла.
Змея, как освободилась, голову подняла, на Светану смотрит, а из глаз-то у неё настоящие слёзы текут. Кудлатко стоит, к Светаниным ногам прижался, тоже на змею смотрит. Светана и говорит змее:
- Ну, ползи, ползи домой, болезная. И кто это тебя так изобидел? Ползи, может, и деточки тебя дома ждут.
Змея опустила голову и чёрной лентой в траву утянулась. А Светана села на камень, что со змеи сняла, лоб отёрла, из кошёлки два пирожка достала, один Кудлатке дала, другой сама надкусила. Сидит, на солнышке греется, пирожок жуёт.
И чует: что-то холодное к ноге прикоснулось. Глядит, а это змея давешняя в ногу ей тычется, во рту у змеи орешек, а на голове – Светана так и ахнула – настоящий лал огнём горит. Положила змея орешек к ноге девушке и опять тычет её – возьми, мол. Подивилась Светана, взяла орешек, спасибо сказала.
Орешек вроде бы и обыкновенный, лесной, а чудной какой-то, ровненький, гладенький, и, будто перл, разными цветами переливается. Любуется им Светана, по ладошке катает, а змея снова ногу тычет и рот открывает, съесть орешек, знать, просит.
Светана и раскусила орешек. И как только проглотила сладкое ядрышко, слышит голос звонкий:
- Спасибо тебе, девушка! Вот и я отблагодарила тебя, как смогла.
Светана обернулась – нет никого. А голос снова:
-Знай же, девушка, не простую змею спасла ты от смерти лютой, а саму Скарапею-царицу. За сердце твоё доброе дар тебе волшебный. Теперь ты всякий живой язык понимать будешь – и птиц, и зверей, и гадов, и огня с огнём, и травы с травой. И тебя всякая живая тварь поймёт. А помощь понадобится – только имя моё скажи: мол, от Скарапеи дар получила – и любая птица, любой зверь, любой гад ползучий тебе на помощь придёт. Не правда ли, благородный пёс?
И тут мужской голос раздался, приятный, с хрипотцой:
- А как же? И я первый помощник буду!
Светана и догадалась, что слышит речь змеи да Кудлатки своего. Обрадовалась, вскочила, в ладоши захлопала, потом присела, одной рукой Скарапею гладит, другой Кудлатку обнимает.
- Спасибо, спасибо тебе, Скарапеюшка!
- Не на чем, девушка. Прощай. Лёгкой дороги тебе!
- Прощай, Скарапея!
А пёс Кудлатко к змее подошёл и голову её плоскую горячим языком лизнул, та аж глаза зажмурила.
- Прощай, дружище! – сказал пёс, и змея прошелестела:
- Прощай…
А вскоре у Светаны ухажёр объявился.
Жила в селе семья, крепкая, зажиточная, строгая. Хозяйство справное держали, и деньги у них водились. Да были они нелюдимы и неразговорчивы, в гости ни к кому не ходили и к себе не звали, с соседями не дружили, никому не помогали и помощи не просили, благо, работников в семье хватало. И был в этой семье молодой сын – Ратимиром его звали. Черноглазый, широкоплечий, взгляд суровый, как и у всей родни его, а руки такие сильные, что в забаву кочергу в узел вязали.
Вот этому парню и приглянулась Светана. Стал на вечорки ходить, на неё глядеть, да всё поближе сесть норовит, руку свою большую на её тонкую положить.
А Светана бояться его стала, страшно ей в глаза чёрные глянуть, того страшнее наедине с ним остаться. Он-то всё после вечорки проводить её хотел, а она убежит с подружками да ещё и оглянется в страхе: не идёт ли Ратимир следом.
Уж и лето прошло, и осень миновала, мороз землю выбелил, по кустам да деревьям кружева развесил, стали девки да парни по домам на посиделки собираться. Что только ни делал Ратимир – и ленты алые Светане носил, и на улице поджидал, и о любви своей говорил, а только и добился, что Светана на посиделки ходить перестала.
С лица спал Ратимир, ночи не спит, работа из рук валится. Видит, не люб он Светане. А что делать, не знает. И подарков она не берет, и в глаза не глядит, и говорить не хочет. Стонет-болит Ратимирово сердце, не может забыть девушку, не может и отступиться от неё.
Заметила мать Ратимира кручину сыновью, дождалась момента, подошла с вопросом. Рассказал всё матушке Ратимир, и легче ему стало, будто мешок с солью с плеч сбросил.
- Что делать мне, матушка? Не подскажешь ли, чем улестить её?
- Ох, сынок, верно говорят: кума не мила - и подарки постылы. Не лежит у неё сердце к тебе, и силой его никому повернуть не дано.
- Значит, не повернуть? Ну и жить тогда незачем! – вскочил Ратимир, к дверям бросился. А мать следом:
- Постой, сынок! Постой! – обхватила его руками, слезами залилась. – Остановись, родной мой, не губи жизни своей и моей, не губи души своей бессмертной!
Разжал Ратимир руки материны, шагнул к дверям и вдруг остановился, будто вспомнил что.
- Матушка! А если приворожить её? Ведь есть же привороты, заговоры, травы волшебные, - и с такой отчаянной надеждой на мать посмотрел, что сжалось её сердце от страшного предчувствия. Горше прежнего заплакала мать:
- Не надо, сыночек! Не надо этого! Недобрый это путь. Своего, может, и добьёшься, а счастья не узнаешь.
Кинулся Ратимир к матери:
- Значит, всё же есть путь? Матушка! Не надо мне счастья! Ничего мне без Светаны не надо! Помоги, матушка! Скажи, к кому мне пойти, кого умолить? Ничего не пожалею, саму душу отдам!
Мать в испуге своей рукой рот ему закрыла:
- Молчи! Молчи! Не знаешь, что говоришь! Навлечёшь на себя беду страшную.
- Да что в том? Нет для меня страшнее беды, чем без Светаны жить.
- Сынок, сынок… Не хотела я никому говорить об этом, да видно, придётся. Давай-ка присядем.
- Не задумывался ли ты, сынок, отчего живём мы наособицу от мира всего, к соседям не ходим, гостей не привечаем? Неладно, нехорошо у нас. Тяжко мне говорить о том, но скажу тебе, должен знать ты, на что пойти думаешь.
Была и я молода, хороша, коса чёрная ниже пояса. То ли за улыбку ясную, то ли за глаза серые, но полюбился мне отец твой больше жизни самой. А у него другая была, невеста уже, уж и свадьбу назначили. Затосковала я, места себе не найду, кажется, душу бы продала, чтобы он на меня ласково глянул. Ни спать, ни есть не могу, ни днём, ни ночью покоя не знаю. И в злой час вспомнила я про колдунью, что жила с чёрным котом и с чёрным кобелём на самом краю села. Люди и мимо-то ходить боялись, а я прямо в избу вошла, не стучась, не спрашиваясь. Колдунья поглядела на меня и усмехнулась:
- Знаю, зачем пришла. Давно поджидаю. На всё ли готова?
- На всё, - говорю.
- А чем платить будешь?
Про плату-то я и не подумала. А колдунья говорит:
- Много мне не надо, скоро уж помру. Будешь ко мне каждый вечер ходить спину растирать да голову чесать. А я научу тебя всему, что сама знаю. Когда же помру, похорони меня на бережку, а могилы не делай, только место заприметь, оно тебе ещё сгодится. Я киваю головой – согласна, мол, гляжу нетерпеливо:
- Средство, средство-то говори скорей!
Сказала она…
Как раз весна кончалась, тепло да славно в лесу. А я туда на страшное дело иду. Боюсь, но вспомню, что милый мой к свадьбе с другой готовится, укреплюсь и дальше иду. Всё сделала, как колдунья велела.
Не обманула старая ведьма – потянулся ко мне любимый мой. Вроде нехотя, через силу, а всё же чаще и чаще на меня глядит. А я-то уж стараюсь: и улыбнусь, и наряжусь, и прижмусь как бы ненароком. И добилась – бросил он невесту свою, ко мне пришёл со сватами. Но смурной был, видно, мучился очень, душа-то чуяла недоброе. А тут ещё люди судить стали, косо на нас глядят. Я-то к колдунье по вечерам бегаю, ему и говорят: отступись, мол, нечисто тут. А как он отступится? – средство-то крепкое. Плачет душа его, а ноги ко мне несут, а руки меня обнимают. А я и рада, мне лишь бы он рядом был. Свадьбу сыграли тихую, народ на нашу свадьбу не пошёл, но мне всё нипочём, ласкаю его да радуюсь.
А вскоре горе случилось – невеста его бывшая в омут бросилась. Тут и у меня сердце заныло, страшно стало, а он совсем извёлся, руки на себя наложить хотел, сама его из петли вытаскивала. Только тем и остановила, что уж ребёночка ждала. Родила сына, брата твоего старшего, муж вроде оттаял, всё на мальчонку глядел, ласкал его. А со мной слова не сказал. И по сей день молчит. Тяжко нам. И детей нарожали, и хозяйство справное, а тяжко. Вижу, ходит он к омуту, сидит, молчит там, видно прощения молит. Вижу да молчу – что скажу ему?
А уроки ведьмины мне впрок не пошли, она-то всё учила, как себе лучше, а другим хуже, да, видно, у меня не столь зла в душе много – не стала я лиха творить. И так наделала… Схоронила я старуху, как она велела, и хотела бы забыть то место, да оно само не даёт. Знаешь на берегу у моста старого яму, что сроду не высыхает? Оно и есть. Сколько там скота перетонуло, детей двое увязло насмерть. Мужики сколько раз яму ту огораживали, но за ночь огорожа исчезала, будто её и не было. Отступились люди, мост в другом месте навели, ребятишкам строго наказывают, чтобы и близко не подходили. Я как-то забрела туда, гляжу, а на яме цветок расцвёл, красный, красивый да такой большой, какого я отродясь не видала. Так и манит: подойди да сорви. А там топь непролазная. Убежала я, а теперь боюсь – не позарился бы кто на цветок тот проклятый.
- Знаю я, матушка, то место. И цветок заприметил, Светане сорвать хотел. Да не расцвёл он ещё во всю красоту.
-Что ты, что ты, сынок! Не ходи туда! И не думай!
Усмехнулся Ратимир, промолчал. Поглядела на него мать, вздохнула тяжко, говорит:
- Такой вот страшный путь, сынок, избрала я. Думала, к счастью по нему приду, а ничего, кроме горя да тяжкой вины не узнала. Не хочу я , чтобы ты на тот путь ступил, чтобы свою душу погубил и чужую впридачу.
- Не жить мне без неё, матушка! Руки на себя наложу – всё равно загублю душу-то. Скажи средство, матушка! Пусть хоть день один моей будет Светана! Да и нет у неё никого, некому в омут бросаться.
- А коли сама кинется?
- Сама? Нет! Её-то я уберегу! Да и сама говоришь, ко мне она тянуться станет. А коль нет у неё никого, не о ком и кручиниться, меня полюбит. Говори средство, матушка, не томи душу! Аль не веришь, что жить не стану? Знаешь ведь, слов на ветер не бросаю.
Долго плакала мать, долго уговаривала Ратимира, наконец вырвался он из её объятий, обжёг чёрным взглядом, к двери шагнул. Бросилась мать за ним, обвила шею руками, прошептала сквозь слёзы:
- Надо лета дождаться…
Возвращалась как-то Светана с поля – ходила проверить, как рожь всходит. День был тихий, тёплый. Шла девушка по полевой тропинке, на ходу веночек из придорожных одуванчиков сплетала. Вдруг, откуда ни возьмись, возник перед нею пыльный вихрь. Он быстро приближался, рос, темнел, и через миг Светана оказалась в его центре. Исчез ясный день, темно стало, летели в глаза песчинки, секли лицо мелкие камешки, бился об ноги подол сарафана. Вырвал и унёс вихрь из рук девушки золотой веночек. Страшно, тоскливо стало Светане. А из вихря шипение змеиное слышится, и слова различает Светана:
- Страшись! Страшись! Страшись!..
И исчез вихрь, будто его и не было. Опять день ясный, небо синее, только нет в руках одуванчиков да на душе тяжесть.
Прибежала Светана к бабушке, рассказывает ей про вихрь. Горько вздохнула бабушка:
- Ой, не к добру, внученька! Не к добру! Где-то беда тебя сторожит, а где, не знаю. Не зря тебе змея из вихря шипела. Осторожнее будь, не ходи пока из дому далеко.
Но недолго тревожилась Светана, недолго помнила о вихре. Лето разгоралось ясное, погожее, земля цвела, цвело и сердце Светанино от радости жизни, весны, молодости. Поутру птиц слушала - много интересного они ей порассказали и о чудесных краях далёких, и о родном лесочке. А песен они сколько знали! И всё о радости пели, о жизни, о солнце, о будущих птенчиках. И Светана с ними пела, с ними радовалась. А то с Кудлаткой поговорит о том о сём, то Красулю, корову свою, расспросит, какая ей травка больше по душе, когда доить её лучше. И со всеми-то у Светаны лад, со всеми у неё радость.
Тут как раз подошла Русалья неделя, самый девичий праздник. Собрались девушки за околицей, венки вьют, песни поют, через костёр прыгают, парней поддразнивают. Бабушка Светанина ещё с вечера научила её, как на суженого погадать. Сплела Светана венок, да не простой – цветы рвала да считала, чтобы ровно двенадцать растений в венок попало, нарвала ромашек да лютиков, колокольчиков да дикого маку, гвоздичку полевую, ирис-касатик, кашку белую, таволгу душистую; до поля добежала, синий василёк сорвала, фиалку в тенёчке разыскала, купальницу жёлто-горячую да резные листья папоротника нашла. Славный венок получился! На закате стали бросать девушки венки в речку, Светана же свой не бросила, домой принесла. Поужинала с бабушкой, поцеловала старую, Ладе помолилась да венок-то под подушку положила. Легла в постель, прошептала тихо: «Суженый-ряженый, явися ко мне сам, я тебе украшенный венок свой отдам!» - зевнула, отвернулась к стенке и заснула сладко.
Бабушка светец зажгла, для утренней каши гречу перебирает да ласково на внучку поглядывает. А той сон снится, да такой ясный, радостный. Будто стоит Светана у дороги, солнышко греет, под ногами травка зелёная, в травке цветочки аленькие. Смотрит Светана на дорогу, а по ней парень идёт – рубаха белая по вороту синими васильками вышита, волосы тёмные берестяной ленточкой схвачены, обличьем незнакомый, чуж-чуженин. Подходит чуженин к Светане, улыбается и протягивает ей обруч серебряный, чернёный, красным сердоликом изукрашенный. «Возьми, - говорит, - красавица, за венок твой». Тут у Светаны в руках её венок появился, она и протянула его чуженину. И как взял он венок в руки, как посмотрел Светане в глаза глазами, синими, как летнее небо, - замерло у Светаны сердце и тут же забилось-заколотилось, будто из груди выскочить хочет. С тем и проснулась.
- Ну что, внученька, видала ль суженого?
- Видала, бабушка, - и зарделась Светана, как маков цвет.
Ни о чём больше не спросила старая, кашей гречневой внучку накормила и к занедужившей соседке отправила - воду, на пяти травах настоянную, отнести.
Взяла крынку Светана, косу на спину перекинула, лёгкими шагами из ворот вышла. Идёт по улице, а воробей над ней летит и чирикает:
- Куда идёшь? Провожу тебя, охраню тебя!
Рассмеялась Светана: больно уж мал да тщедушен охранник. А воробей говорит:
- Мал золотник да дорог. Глядишь, и я ещё пригожусь.
- Не обижайся, воробышек! Садись-ка на плечо, отдохни.
Так с воробьём на плече и вступила в соседские ворота.
Вступила да и обмерла. Стоит у крыльца тот самый чуж-чуженин – точь-в-точь как во сне приснился: глаза синие, васильки по вороту синие, и даже ленточка берестяная на волосах. Только обруча в руках нет. Перехватило дыхание у Светаны, слова вымолвить не может. А чуженин улыбается:
- Здравствуй, девица! Аль напугал я тебя?
Поклонилась Светана парню, а тут и хозяйка на крыльцо вышла.
- Здравствуй, Светана, здравствуй, милая!
-Тётушка, я тебе настой от твоей хвори принесла, бабушка отправила.
- Спасибо тебе, и ей спасибо скажи. Очень мне настои её помогают! – Тут увидела соседка, что Светана вроде испугана, перевела взгляд на парня, говорит: - Внук пришёл. Дочка-то у меня в Стольном граде живёт – за кузнеца вышла, так ещё молодого его князь к себе взял: такой знатный кузнец был, зять-то. С тех пор там и живут. А это уж сынок их – и так-то ласково на парня посмотрела, - Асенем зовут. Прослышала дочка про болезнь мою, отправила попроведать.
Светана кивнула, глаза опустила и хотела было уйти, да парень заговорил. Голос у парня приятный, не звонкий и не грубый, и будто с усмешкой.
- А тебя как звать-величать, девица? Ишь, про меня всё разузнала – и убегать? Или у вас не положено с чужими разговаривать?
- Отчего же? Мы со всеми говорим, всем рады. А зовут меня Светаной, рядом живу. Соседка, - и глаза подняла на парня. А как встретила взгляд его синий, синее даже, чем во сне был, - огнём занялась, вздохнуть боится и глаз отвести не может. И парень стоит, как вкопанный, куда усмешка его делась, куда слова разбежались? Тут воробей на Светанином плече ворохнулся, в чувство её привёл.
Асень только сейчас воробья увидел, удивился:
- Ручной?
- Нет, он просто отдохнуть присел. - Улыбнулась Светана, взяла воробья в ладони, головку бурую поцеловала. – Лети, милый!
- До завтра, Светана! – чирикнул воробей и присоединился к пролетавшей стае.
- До завтра! – помахала ему вслед девушка.
Ещё больше удивился Асень:
- Не колдунья ли ты?
- Не колдунья! – рассмеялась Светана. – я их просто понимаю.
- Ну и ну! – и тихо спросил: - Придёшь сегодня на вечорку?
Опять зарделась Светана, кивнула молча, и бегом домой убежала.
Дома бабушка у печи стоит, в чугуне щи мешает.
- Бабуля! Бабуля! – кинулась Светана на шею бабушке своей старой, заплакала слезами счастливыми. Выслушала её бабушка, прижала к груди.
- Ясонька ты моя! Видно, пришёл твой час. Но осторожней будь, про вихрь-то помни. Неспроста он был, неспроста! Остеречься надо.
Никогда ещё Светана так на вечорку не собиралась. Кофточку новую надела - с кружевом да розанами вышитыми. В косу ленту вплела, синюю, как глаза у Асеня. На крыльях за ворота вылетела, даже старой бабушке своей кивнуть забыла.
Асень в той же рубашке пришёл, только берестяной ободок с головы снял. Рассыпались волосы по плечам, тёмные, волнистые. А в глазах ровно синий огонь горит. Игры начались, песни. Костёр зажгли. Асень рядом со Светаной сидит, других девушек не видит. И она с него глаз не сводит.
Вдруг будто ледяным холодом её обдало – увидела Светана Ратимира. Чернее тучи стоит. Глаза чёрные молнии мечут, губы добела закушены, руки в кулаки сжаты. Обмерла Светана от страха. Заметил Ратимир страх её, резко от костра отвернулся и скорым шагом в тёмный лес пошёл.
Идёт Ратимир, света белого от боли душевной не видит. Одна мысль мозг сверлит: «Опоздал! Опоздал! Будет теперь всё, как матушка говорила!»
Ветерок прохладный ему лоб остужает, листья шелестят, успокаивают. «Ничего, - думает Ратимир, - ещё не поздно. Сегодня всё сделаю! Не невеста она ему!» И опять чёрной болью обожгло душу: вспомнил, как Светана на того чужака смотрела. И откуда взялся он, чужак проклятый? Такая ненависть вдруг захлестнула Ратимира, что даже боль прошла. И сил вроде прибавилось, и шаг упруже стал. Не думал больше Ратимир ни о своём опоздании, ни о матушкином предостережении, шёл за своим счастьем. Не поверил матушке, что злая дорога к счастью не приводит.
Наутро уходил Асень в город, домой. Светана до зари проснулась, лежала тихо, вспоминала, как вчера Асень её с вечорки провожал, как стояли они у ворот, рука в руке, а Стожары горели, и Лось будто ниже спустился, так и сиял, так и сиял. Никогда ещё Светана таких звёзд не видела. Словно праздник там, на небе-то. И на сердце у Светаны праздник святой, исходит сердце любовью ко всему миру, кажется, и жизнь бы свою отдала, чтобы всем на земле так же хорошо было, как ей сейчас. И рука её лежит в большой Асениной ладони, спокойно ей там, тепло. И у Асеня сердце бьётся, гляди, что выскочит, дыхание сбивается, как посмотрит на Светанину русую косу, заглянет в глаза её ясные. А ветерок веет такой тёплый да душистый, будто сама Лада на них дышит. Да так оно и есть – без Лады и Леля тут не обошлось. Они это, они, благодатные, любовью сердца людские засевают, ростки её сладкие взращивают, а потом на такие испытания пустят, что редко какой росток выдюжит. Но коли выдюжит, то ничего ему уже не страшно ни на земле, ни на небе, ни в жизни, ни в смерти.
Долго ли коротко стояли Светана с Асенем у ворот, и сами не ведали. Ни слов у них не было, ни дум никаких, только радость да звёзды кругом. Уж небо стало розоветь, звёздочки потускнели, когда вздохнул Асень, сжал крепче руку Светанину и сказал:
- Осенью со сватами приду. Пойдёшь за меня?
Зарделась Светана, глаза слезами светлыми наполнились, прошептала еле слышно:
- Пойду.
Улыбнулся Асень, обнял девушку нежно, вдохнул запах волос её.
- От тебя цветами пахнет.
Засмеялась Светана, прижалась к нему крепче.
- Я тебе обруч подарю, хочешь? Серебряный. Сам сделаю. Друг отцов по серебру да золоту работает, я учусь у него.
Снова вспомнился Светане сон вчерашний – вот ведь как сбывается!
- Подари. И чтоб красным сердоликом изукрашенный…
- И сердоликом, и лалом, и смарагдом!
- Нет, ты что! Разве я княжна какая? Только сердоликом!
- Ладно.
- Ты иди. Рассвет уже. Дорога у тебя дальняя, поспи немного. А я тебя за деревней встречу, когда пойдёшь, до Сосновой горки провожу.
- Проводишь? – обрадовался Асень.
- Провожу! Иди, иди! – и убежала, только в сенях дверь стукнула.
Улыбнулась счастливо Светана, вскочила с постели, сарафан синий натянула, выбежала за ворота. Солнце только первые лучи из-за горки выслало, бабушка в стайке подойником звенела, а Светана уже за деревней была. Едва успела дух перевести, слышит на дороге посвист весёлый – Асень идёт. Вышла на дорогу, улыбку его счастливую встретила, глаза опустила. Взял он руку её, к щеке своей прижал.
- Помнишь ли обещание своё?
- Помню.
- Жди осени, - и, в глаза посмотрев, тихо сказал: - Милая…
Заполыхало сердце Светанино от слова этого тихого, подняла на парня глаза свои, сказала без улыбки, твёрдо:
- Дождусь.
Солнышко из-за деревьев на дорогу выглянуло, сосной запахло. Не заметили, как до Сосновой горки дошли. Птичка-зарянка пролетела:
- Здравствуй, Светана!
- Доброе утро, заряночка!
Удивился Асень:
- Кому это ты?
Светана и не заметила, что вслух с птичкой заговорила. Засмеялась вопросу Асеня, рассказала ему про Скарапеин подарок.
- Так это же чудесно! – обрадовался Асень. – Я с птицами буду тебе вести слать. Жаль только, сам твоей весточки не пойму. Но и то хорошо, что ты обо мне знать будешь.
- А ведь, правда, хорошо! Как я сама не додумалась? И ты тоже мою весточку поймёшь, сердцем поймёшь, без слов. Птички, они своей песней и радость, и печаль так передать умеют, что и слов не надо. Однако, пора прощаться, Асень.
Остановились они на вершине, дорога, меж соснами петляя, вниз пошла. Обнял Асень девушку, нашёл губами губы её тёплые… И исчез мир с его соснами и разлуками, со всеми людьми и птицами. Не заметили влюбленные, как выбежал на дорогу Ратимир, как застонал, их увидев, и скрылся за деревьями. Оторвались, наконец, друг от друга Асень и Светана.
- Прощай, Асень!
- Жди осени, милая!..
Долго смотрела Светана туда, где скрылась белая рубашка Асеня, губы его, руки, глаза его вспоминала. Радостно, счастливо билось её сердечко и тут же сжималось от горя разлуки долгой.… Оторвала, наконец, взгляд от дороги, домой повернула.
А Ратимир, не помня себя, с горы спустился, притаился в кустах, Светану поджидает. Горит его сердце горючим огнём, голова пылает, и весь он, как в огне. Закричал бы, застонал, от себя самого побежал бы, но нет, надо начатое до конца доводить. Вспомнилось, как целовал Светану чужак, из огня в ледяной холод бросило, кулаки сжались, глаза лютой ненавистью полыхнули. Всё готово у Ратимира, чтобы отвадить чужака, отобрать у него Светану, всё готово…
Вчера, когда Ратимир от костра в лес пошёл, сразу-то и не заметил, что темно уже. Только у болота опомнился. Совсем стемнело, у земли и подавно ничего не видно, а по колдовству матушкиному надо было живую змею поймать. Где ж её в ночной траве-то найдёшь? Оставалось утра ждать либо домой поворачивать. И тут услышал Ратимир какой-то стук, да не простой, а будто кто песню на бубне выбивает. Пошёл Ратимир на стук. Вдруг слышит:
- Куда идёшь, под ноги не глядишь? Смотри, раздавишь – беды не оберёшься, Ратимирушка!
Остановился Ратимир, вниз глянул. Стоит в траве баба не баба, девка не девка, сама маленькая, ровно заяц, головка с напёрсточек, тоненькая, что веточка, платье на ней зелёное, а из-под платья ножонки торчат – не толще спиц матушкиных. В руках нечистая и впрямь бубен держит, бьёт в него да себе под нос что-то напевает.
- Ты кто? – спрашивает Ратимир. – Откуда меня знаешь?
- Кто-кто! Откуда-откуда! – то ли заплакала, то ли захохотала нечистая. – Кикимора я. Болотная. А тебя как не знать, чай, в одном доме жили, - Кикимора всхлипнула. – Все кикиморы, как кикиморы, по домам сидят, под печкой спят, в подполье кружева плетут, а меня твоя мать в болото выгнала. Знахаря привела, наговоры шептала, водой купальской в лицо моё брызгала. Всё-то ей не нравилось: то я громко кричу, то бегаю, то коклюшками стучу, то внучонка щекочу. Уж и пошутить нельзя! У самой-то совесть нечиста, а всё на меня, на меня, бедную, мол, из-за меня спать не может.
Заныла, запричитала Кикимора и вдруг перестала, спросила весело:
- А ты за змеёй пришёл? Наконец-то! А то я уж думала-боялась, что не скажет тебе мать колдовства-то старого. Ан сказала! Ну, я тебе помогу. Пусть матушка-то твоя порадуется, какой науке сынка научила. Ой, порадуется!
Неприятно заныло у Ратимира сердце, но он одёрнул себя, чужака вспомнив.
- А помоги, Кикимора! Отплачу!
- Отплатишь, говоришь? Ну, о том разговор впереди. Пока вот что – встань-ка у этого пня, я тебя заклинанию научу, скажешь его – змея и выползет на пень. Тут уж не зевай, лови, да возле головы хватай, за шею, чтобы не ужалила.
- Ладно, не учи, сам знаю! Давай своё заклинание!
- Ишь, какой прыткий! Повернись-ка сперва трижды вокруг себя да трижды вокруг пня обойди, да не так – противосолонь надо! Вот так. Повторяй теперь: «На море, на Окияне, на острове Буяне стоит дуб, под тем дубом ракитовый куст, под тем кустом лежит бел камень, на том камне лежит рунцо, под тем рунцом лежит змея Скарапея. Змея Скарапея, подчиняются тебе все другие змеи: лесные, кустовые, болотные, боровые, веретеницы, да медяницы, подколодные да холодные. Ты не их пошли, ты сама приди, заползи на пенёк, свернись в клубок, помоги молодцу свести девку к венцу».
Только произнёс Ратимир последние слова, как видит: заползает на пень змея, да такая-то большая, а на голове её ровно красный лучик в темноте светится – это лал горит. Знать, вправду сама Скарапея пожаловала. Схватил Ратимир змею крепко-накрепко у самого лала, забилась она, вырваться хочет, извивается, хвостом Ратимира бьёт. Но у Ратимира хватка крепкая, поймал – не выпустит. Достал из кармана толстую иголку с ниткой суровой, воткнул в круглый змеиный глаз. В левый воткнул, из правого вынул, протащил нитку сквозь глаза Скарапеины, приговаривая: «Змея, змея! Как тебе жалко глаз своих, так чтобы Светана любила меня и жалела!». Пуще прежнего забилась змея, а Ратимир размахнулся и забросил её в болото – нескоро теперь выберется, если не подохнет.
- Ладно, пошёл я. Оставайся, Кикимора!
- Э, нет! А платить кто будет?
- Чего хочешь?
- А хочу, чтобы ты меня домой отнес. Устала я на болоте жить, испростыла вся. Сама-то я не могу вернуться, надо, чтоб человек меня принёс – такое заклятие знахарь проклятый наложил. Смотри, обманешь – изведу и тебя, и родню твою.
- А что мне обманывать? Авось не помешаешь. Садись на плечо!
Уселась Кикимора, ноги свесила, хохочет:
- Ай, славно я заживу с твоей матушкой!
- Нет уж, матушку ты не тронь!
- А ты в женские дела не мешайся. Не твоя то забота! Не бойся, со свету её не сживу, только повеселюсь маленько.
Пошёл Ратимир домой с Кикиморой на плече. Вдруг страшный ветер поднялся, деревья так и валятся, кусты мечутся, филин кричит. С чего бы это? Небо ясное, звёзды спокойно горят, а на земле ураган бушует. Падают деревья, путь преграждают, ветер рубаху рвёт. Кикимора изо всех сил в волосы вцепилась, шепчет со страхом:
-Это Леший за Скарапею сердится. Как бы не убил! Боюсь я…
- «Боюсь!..» - рассердился Ратимир. – Сама всё затеяла, теперь «Боюсь»! Зачем Скарапею звала, можно было простую змею привести!
- Со Скарапеей-то колдовство надёжнее. Давай сядем вот тут и посидим до утра. Утром-то Леший утихомирится. А сейчас нам не выйти.
Сел Ратимир на землю, глаза закрыл. А заколдованная иголка в рубаху у самого сердца воткнутая, душу Ратимирову греет.
На рассвете стих ветер, стали поваленные деревья подниматься, на свои места вставать. Встал и Ратимир, пошёл домой, понёс Кикимору на плече. Чуть показались крыши дворовых построек, Кикимора с плеча спрыгнула.
- Теперь я сама дойду. А ты сходи-ка на Сосновую горку, авось, что интересное увидишь, - и хихикнула ехидно.
Почуял недоброе Ратимир, побежал, не разбирая дороги. Да недалеко убежать успел – зашевелились кусты, за руки цепляются, травы ноги секут, ветки по лицу хлещут. А птицы будто и вовсе с ума сошли, собрались в стаю, над Ратимиром вьются, кричат, каждая норовит клюнуть или крылом задеть. Закрыл руками голову Ратимир, еле вперёд пробирается. Откуда ни возьмись, заяц выскочил, под ноги кинулся. Упал Ратимир, затылком больно о корень ударился, на миг память потерял. Очнулся скоро и видит: змея подползла, поднялась уже, жало выкинула, прямо в глаз метит. Закричал страшно Ратимир, успел вскочить, сапогом змею откинул. Ужас напал на него, озирается Ратимир, дрожит весь. А деревья стоят тихо, как ни в чём не бывало, травы не колышутся, солнышко светит. Помотал головой Ратимир, затылок больной потёр – уж не помстилось ли?
Тут опять трава зашевелилась. Насторожился Ратимир, смотрит на то место. А там вроде кочка расти стала, травка на ней, шишка лежит сосновая старая. Ан нет, не кочка то – шляпа оказалась. А под шляпой лицо сморщенное, борода зелёная, глаза сердитые. Вот и руки из земли освободились, а там и ноги показались. Шагнул старик навстречу Ратимиру, тот назад в страхе отступил.
- Испугался? – спросил старик насмешливо. – А Скарапею мучить не боялся, знать. Вот что, парень. Есть ещё время зло твоё исправить. Дай мне иголку твою. Надо Скарапее её справа налево через глаза пустить, тем спасти её можно. Да и тебя тоже.
Осмелел Ратимир, увидев, что Леший мирно с ним разговаривает.
- Чего меня-то спасать? Не гибну.
- Гибнешь, парень. Пострашнее Скарапеи гибнешь. Ай не говорила тебе мать? А ты и вовсе страшное дело сделал – саму Скарапею извести захотел. Не будет тебе на земле покоя. За Светану люди не простят, а за Скарапею вся земля против тебя встанет. Одумайся! Отдай иголку.
Зажмурил глаза Ратимир, и тут же перед глазами чужак встал, синим взглядом смеётся. Скрипнул Ратимир зубами, прижал иголку к груди покрепче.
- Ничего я тебе не дам! Убивать будешь – не дам! Провались, нечисть поганая!
- Не ори, парень. Никто тебя убивать не будет. Сам себя убьёшь. – И исчез старик, будто его и не было.
Стоит Ратимир, всё иголку к груди прижимает. Тишина вокруг. Пошёл он к Сосновой горке, всё сторожился-боялся, как бы опять деревья под ноги падать не стали. Но тихо было, даже ветерок в ветвях не порхал, все птицы замолкли. И так жутко стало Ратимиру от этой тишины, как и во вчерашнюю бурю не было. Идёт он, торопится, а кусты от него ветки свои отворачивают, трава в другую сторону ложится, муравьи с тропинки бегут.
Но вот и Сосновая горка. Скорым шагом Ратимир поднялся, вышел на дорогу, что через горку от деревни шла. И задохнулся, увидев… Стоят на дороге чужак и Светана, целует чужак Светану, а она обвила его руками тонкими, ничего вокруг не видит, а солнце на них косые лучи льёт.
Едва рассудка не лишился Ратимир, едва удержался, чтобы не броситься на чужака, не задушить его на глазах у Светаны. Одно только и удержало – понял, что не простит Светана ему убийства, не простит, и никакая иголка не поможет.
Сбежал он с горки, за кустом у дороги притаился. Слышит, птички веселей запели, значит, Светана близко. Ратимир давно уж приметил, что над Светаной птицы дружнее поют, бабочки хороводом вьются, и все деревенские собаки к ней ластятся. «Такая уж она, Светана» - подумал Ратимир, и слабая улыбка попыталась затеплиться на его лице, но прогнал её Ратимир – не до улыбок теперь.
Вышел на дорогу, чтобы не напугать, пусть издали его увидит. Но всё равно испугалась Светана, назад метнулась, потом постояла, медленно вперёд пошла. Поравнялась с ним, произнесла тихо:
- Утро доброе, Ратимир, - и хотела было мимо пройти. Но заступил дорогу Ратимир, не пускает. Подняла Светана глаза и вздрогнула, чёрный взгляд его встретив.
- Чего ты хочешь, Ратимир?
- Пойди за меня замуж, Светана! Пойди, добром прошу!
Голос у Ратимира глухой, и словно угроза в нём. Но не испугалась угрозы Светана, ответила хоть тихо, но твёрдо:
- Не могу, Ратимир. Другому слово дала. – И добавила ласково: - Не мучайся ты так, не изводи себя. Погляди, сколько девушек вокруг, сколько их лучше меня-то!
Усмехнулся Ратимир:
- А что ж это тебе-то чужак поганый лучше наших всех парней показался? Ай, не скажешь?
Молчит Светана.
- Вот то-то. «Другие девушки»... Ты мне нужна! И ты будешь моей, не хочешь добром, сам возьму! – и шагнул к Светане.
Закричала Светана, в лес метнулась. Догнал её Ратимир, за руку схватил, а другой рукой заветную иголку достал. Прижал к себе Светану и иголку ту незаметно в её сарафан воткнул. Сомлела Светана, повисла на руках Ратимира. Вынес он её на дорогу, в бесчувственные губы губами впился. Очнулась Светана, вырвалась. Заплакала молча и страшно. Заныло сердце Ратимира, не того ждал он. Надеялся, что Скарапеева иголка сразу Светану к нему повернёт, а оказалось, как матушка говорила. «Ну, ничего, теперь всё время моё, - думал Ратимир, - Хочет, не хочет – моя будет!»
А Светана всё плакала, и жалко её стало Ратимиру так, что впору иголку из сарафана вынимать. Но только хотел подойти, Светана отскочила и с таким ужасом на него глянула, что остановился Ратимир, опустил голову.
- Прости, коль обидел. Полюбилась ты мне больше жизни самой. Приходи сегодня на вечорку, ждать буду.
И ушёл, не оглянувшись.
Светана долго стояла на дороге, и слёзы давно высохли, и солнце высоко поднялось, а она всё шагу ступить не могла. Хотела об Асене думать, но как только вспоминала лицо его светлое, тут же оно в Ратимирово тёмное превращалось и чёрными глазами жгло.
Сколько бы она ещё так стояла, неведомо, да прибежал из дома Кудлатко.
- Светана! Вот ты где! А мы с бабушкой уж голову потеряли, думаючи, куда ты делась. Пойдём домой! Бабушка шанег с творогом напекла. Да что с тобой, Светанушка?
Посмотрела на него Светана, будто издалека, вздохнула тяжело и говорит:
- Ничего, Кудлатко. Пойдём.
Бабушка, Светану увидев, руками всплеснула:
- Внученька! Да что с тобой? Ай, горе какое?
Упала Светана на бабушкино плечо, заплакала, всё ей рассказала, ничего не утаила. Принесла ей бабушка воды наговорённой, а Светана пить не может. Только поднесёт чашу ко рту, плохо ей делается, чаша из рук падает. Испугалась бабушка, в постель внучку уложила.
- Поспи, родимая, может, сном болезнь твоя выйдет.
- Посплю, бабушка. Голова у меня болит.
Долго ли, нет ли спала Светана, а проснулась – голова не болит, есть хочется. Встала, во двор вышла. Бабушка уж корову загоняет – знать, весь день проспала Светана. Заметила бабушка её, глянула заботно. Но Светана улыбнулась по-прежнему, за подойником побежала. У старой камень с души упал – видно, прошла беда, жива внученька, здоровенька.
После ужина засобиралась Светана на вечорку.
- Не ходила бы ты нынче, Светанушка. Как бы опять чего не натворил анцыбал этот.
- Я же, бабуля, всё время с подружками буду. И Кудлатку возьму, пусть у костра сидит. Пойдёшь, Кудлатко?
- Пойду, коль зовёшь, хозяюшка.
Покачала головой бабушка, нехотя отпустила внучку.
Нарядилась Светана, вздохнула, что Асеня на вечорке не будет, за ворота вышла. А за околицей уже костёр горит, девушки смеются. Села Светана меж подружек на бревно тёплое, песню вместе со всеми запела. Вдруг будто холодом ледяным её обдало – увидела Ратимира. Забилось, заболело сердечко, подумала покаянно: «И зачем я бабушку не послушала? Зачем пришла?». А на Ратимире рубаха красная, волосы на пробор причёсаны, глаза, словно уголья. Подошёл, сел с парнями, Светану взглядом обжёг. Заворчал Кудлатко, Светана руку ему на голову положила, успокоила.
Игры начались, стали, смеясь, на пары разбиваться. Подошёл Ратимир к Светане, отвёл от подруг, в глаза поглядел. Замерла Светана от страха, а отойти не может, будто ноги к земле приросли. Слышит, что Кудлатко ворчит, а и ему сказать ничего не может. Ратимир из-за пазухи бусы красные достал, коралловые, дивно красивые.
- Тебе принёс. Возьми!
И странное дело – Светана раньше никогда его подарки не брала, а ведь и бусы носил, и обручи, и ленты, а тут стоит столбом, руку к бусам тянет, а сама, как деревянная, ступить-двинуться не может. Ратимир сам бусы ей на шею надел, а бусы холодные, словно лёд. Поёжилась Светана, на Кудлатку цыкнула, а на том шерсть дыбом, зубы оскалил, того и гляди, в Ратимира вцепится. Но хозяйку не посмел ослушаться, лёг. Голову на лапы положил, с Ратимира глаз не сводит.
Ратимир руку Светане на плечо положил, обнять хочет. А плечо у Светаны холодное, твёрдое, будто каменное. Отдёрнул руку Ратимир, усмехнулся:
- Ты хоть бы улыбнулась.
- Не могу я. Голова болит. И шею давит, - потрогала Светана бусы, но не сняла. – Домой пойду.
- Я провожу!
- Проводи, Ратимир, - голос у Светаны тихий, бесцветный, больной.
«Небось, с чужаком не так говорила!» - зло подумал Ратимир, и уже ни на что не обращая внимания, властно обнял девушку и увёл её от костра. Подружки только ахнули, на них глядя, и долго ещё шептались, перемену Светанину обсуждая.
Как подменили с того вечера Светану. Погасла улыбка белозубая, погасли очи ясные. Ходит Светана, по-прежнему работу свою делает, корову доит, рожь полет, сено гребёт, а всё молча, медленно, нехотя. Сохнуть стала, исхудала так, что глаза ввалились. И всё будто думу тяжкую думает, молча думает, тёмно. Даже с Кудлаткой говорить перестала, спросит тот, не помочь ли чем – только вздохнёт горько да по голове его погладит, а ничего не скажет. Птицам совсем запретила на подворье залетать. Плохо ей становилось от их пения. Тихо стало на дворе, пусто, страшно.
И каждый вечер надевала Светана коралловые бусы, на вечорку шла. Сидела и там молча, песен не пела, у костра не играла. Ратимир рядом садился, обнимал плечи, пытался разговорить-развеселить Светану, но она всё молчала, руки его с плеч не сбрасывала и говорила скоро:
- Пойдём домой, Ратимир.
И он провожал её, тоже молчал безрадостно, порой до боли сжимал плечо её деревянное, но Светана и на это молчала, даже глаз ни разу не подняла. Сватов Ратимир не засылал пока, хотя знал, что не откажет Светана – всё надеялся подарками да ласками оживить девушку. Светана молча подарки брала, молча ласки сносила, однако ничего из подаренного, кроме бус тех коралловых, на себя никогда не надевала.
Лето к жатве повернуло, и тут заторопился Ратимир со свадьбой. Боялся, что придёт по осени чужак, а что, если его увидев, сбросит Светана колдовство? Любовь сильна – это-то Ратимир знал – перед ней и колдовство может не устоять. А что любит Светана чужака, убедился Ратимир, проверил. Провожая её, нарочно о нём спросил, мол, помнит ли поганого чужака Светана. Она на него глаза подняла, может, впервые и подняла, а в глазах такая боль, такая тоска, что страшно, душно стало Ратимиру. А Светана всё на него смотрит, глаза слезами наполняются, вот уж и лицо всё слезами залито, а она всё смотрит. Наконец опустила голову, сбросила с плеча руку Ратимирову, пошла тихо. И ни слова не сказала. Не испытывал больше Ратимир судьбу. На вечорках следил, чтобы при Светане о чужаке кто не упомянул, всем Светаниным подружкам наказал-пригрозил, чёрным глазом сверкая.
Бабушка Светанина ночи не спит, днём покоя не знает, всё думает, как внучку спасти. Ничего придумать не могла старая, все способы знаемые испробовала, наконец решила в соседнее село к своей старшей сестре сходить, может, та советом поможет. Взяла с собой Кудлатку и пошла. Кудлатко впереди бежит, дорога ему знакома – не раз со Светаной ходил старушку навестить. Вот и Сосновая горка позади, берёзки пошли, вот и место то, где Светана змею Скарапею от смерти спасла. Вспомнил тот день Кудлатко, вспомнил, какая весёлая была тогда Светана, вспомнил и завыл от тоски.
- Что ты, Кудлатушко? – спросила бабушка. – Или ещё какую беду чуешь?
Подошёл к ней Кудлатко, руку старую лизнул, а в глазах-то собачьих слёзы. Увидала те слёзы бабушка, сама заплакала, на камень села. Лежит Кудлатко у ног её и вдруг будто тихое шипение слышит. Повернул голову: две змейки ползут – одна побольше, другая совсем маленькая.
- Кудлатушко, - шипят, - долго же мы тебя ждали. Сам Леший нас послал тебя скараулить. Загубил нашу Скарапею Ратимир, помирает она. Через то и на Светану порчу навёл. Один только человек её спасти может – тот, кто Светану больше жизни самой любит, и у кого сердце чистое. У Ратимира сердце чёрное, любовь страшная, против него встать надо, светом тьму победить. Не знаешь ли ты человека такого?
- Как не знать, знаю, - сказал Кудлатко, сразу вспомнив синеглазого Асеня. – но далеко он, как найти, не ведаю.
- Мы знаем! Мы знаем! – защебетали птички-зарянки. – Мы его провожали! Он с нами Светане приветы шлёт, но она об Асене говорить запрещает. Мы не смеем приказ её нарушить. Да и страшно: однажды она услышала только имя его и забилась, как в падучей. Едва отошла. Да Асень сам догадываться стал, что неладно со Светаной, у нас спрашивает, горюет, а ответов наших не понимает. Хочет сам сюда идти, вот только заказ княжеский исполнит.
- Я потороплю его! – воскликнул Кудлатко. – Летите надо мной, дорогу показывайте! - Но тут он вспомнил про бабушку, после слёз на камне задремавшую, вздохнул: - Завтра пойду. Не могу я хозяйку одну в лесу оставить, страшно ей будет, а вас она не поймёт.
- Поспеши, поспеши, Кудлатушко!.. – зашипели змеи. – Надо успеть, пока Светана замуж за Ратимира не вышла. Поздно потом будет, все погибнут, все… Коли Скарапея умрёт, засуха настанет страшная, мор…
- Значит, сегодня в ночь выйду. Вы ночью-то можете лететь? – спросил он зарянок.
- Ночью тебе совы да светлячки дорогу покажут, а на заре мы полетим.
- Ладно. Вы, змейки, спрячьтесь, я бабушку будить стану – как бы она вас не испугалась.
Змейки бесшумно скрылись в траве, а Кудлатко лизнул бабушкину руку, разбудил. Надо было спешить.
Дошли, наконец, до сестры бабушкиной. Поплакали, погоревали старушки, потом слёзы утёрли, стали совет держать. Вспомнили всё, чему их ещё прабабка учила, вспомнили и то, что люди говорили. Чуют, что порчу на девку навели, а как отвести, не знают. Все знаемые способы давно испробованы, а толку нет, знать, очень сильное колдовство Светану держит. Говорит тут старшая сестра:
- Надо сперва узнать, кто порчу навёл. А у него попробовать вызнать, как да что.
- Дак кто навёл? – он сам и навёл, анцыбал черноокий! Разве ж у него вызнаешь?
- А может, и не сам. Может, научил кто? Ить не колдун же он?
-А кто его знает? Мать у него тоже с ночными глазами ходит, на людей не глядит. По её вине девка молодая утопилась, помнишь, чай?
- Так вот чей он сын… Ладно, сестра. Ты вот что – иди домой и семь дней, как станешь печку топить, одно полено назад через голову бросай. Потом прибери его. А через семь-то дней затопи печь этими семью поленьями. Тут гроза начнётся. Коли близко колдун, сам к тебе придёт, угольков попросит. Ты ему угольков-то дай, а сама гляди: коли в тот миг погода утихнет, поклонись колдуну, попроси милости, авось поможет. А коли, напротив, гром грянет да синяя молонья блеснёт, скорей выпроводи его и ни о чём не говори – убьёт и тебя, и внучку твою.
К вечеру вернулись бабушка с Кудлаткой домой. Бабушка скорей печку топить, а пёс похлебал из своей чашки и пошёл искать Светану. Нашёл её за избой – сидит, к стене спиной прижалась, плачет. Увидела Кудлатку, слёзы смахнула. Кудлатко подошёл, лизнул руку, в глаза заглянул:
- Что, плохо, Светанушка?
- Плохо, Кудлатко. Ратимир замуж зовёт. Умру я за ним.
- А ты не ходила бы, Светанушка.
- Не могу. Тянет меня, как в омут, тянет, как в могилу. Душа плачет, а ноги к нему идут. Асеня вспомню… - Светана замолчала, комок в горле проглотила, потом сказала глухо: - Руки б на себя наложила, а и на то силы нету .
- Не плачь, Светанушка. Я знаю, как помочь тебе. Только ты отложи свадьбу, на сколько сможешь. Упроси Ратимира, мол, приданое недошито.
Посмотрела Светана на Кудлатку своего с надеждой, притянула к себе, в голову поцеловала.
- Знаешь? Спасёшь? Кудлатушко мой!.. Всё сделаю, что велишь, холсты вывешу, чтоб видал Ратимир, что сорочки не сшиты.
- Пойду я, Светана. Надо мне спешить, не то опоздаем. Только дождись меня, дождись, не ходи за Ратимира!
- Дождусь, Кудлатушко. А куда ж ты пойдёшь?
- То тебе знать пока не надобно. - Не сказал Кудлатко про Асеня, побоялся, что Ратимир с его колдовством всё у Светаны выпытает. – Ты бы, Светана, Ратимиру не сказывала, зачем я ушёл.
- Не скажу. Да и на что ты ему – не спросит.
- Как знать, Светана.
- Не беспокойся, Кудлатушко. Счастливой дороги! Погоди, дай-ка я тебе свой поясок на шею повяжу. Коли лихой человек встретится, увидит, что хозяйский ты пёс, не посмеет обидеть или дома запереть.
- Спасибо, Светана! Прощай. Жди меня.
Вечером попросила Светана Ратимира со свадьбой подождать – Холсты, мол, недобелены, сорочки недошиты. А Ратимир рад-радёшенек: ожила Светана, сама к свадьбе готовиться стала! – на всё согласен.
- Мне тоже есть, что подготовить, - говорит, а сам улыбается – впервые от Светаны слово живое услышал.
- Пойду я, Ратимир. Утром рано, по росе, холсты расстелить надо.
- До завтра, Светана.
Убежала, дверью хлопнула. Постоял Ратимир, подождал, не выйдет ли ещё, медленно домой пошёл.
- Куда это наш Кудлатко подевался? – удивлялась наутро бабушка. – И еда нетронута, видно, дома не ночевал.
- По делам побежал он, бабуля. Придёт, не сердись на него.
Посмотрела бабушка пытливо, показалось ей, что чуть ярче глаза внучкины стали, румянец бледный на щеках заиграл.
- По каким-таким делам? Какие дела у пса? – Дом сторожить, хозяевам служить.
- Не сердись, бабуля! Он мне помочь хочет. Ай, не видишь – лето кончается, Ратимир со свадьбой торопит? Тяжко мне, бабуля. Ох, как тяжко!.. Где Асень мой? Придёт осенью, а нет уж меня…- и заплакала горько.
- Ну-ну, будет! Не осень ещё, погоди. Кудлатко пёс умный, да и сами мы не лыком шиты. Потерпи ещё, родненькая!
- Я терплю, бабуля… - вытерла Светана слёзы со щёк, пошла холсты поворачивать.
Семь дней прошло, не вернулся Кудлатко. Светана каждый день за деревню выходила, ждала – нет Кудлатки, не видно. Вот и сегодня постояла-постояла на дороге, да, опустив голову, домой пошла. Бабушка дома печку затопила, так, несколько полешков бросила – хватит, мол, кашу согреть.
Откуда ни возьмись, гроза разразилась да такая страшная. Видно, сильно разгневал кто-то Перуна – так и гремит, так и грохочет он по небу, молоньи в землю бросает, да всё синие, злые, смертоносные. Старое дерево за оградой упало, корова замычала тревожно. Светана к ней в стайку кинулась, успокоить, не то молоко пропадёт.
Только девушка вышла, слышит бабушка стук в дверь. Отворила и видит: стоит на пороге женщина, в платок закутана, вода с неё ручьём на пол льёт. В избе темно, не признаёт бабушка гостью.
- Здравствуй, хозяюшка. Нельзя ль обсушиться?
- Отчего нельзя? Заходи, раздевайся.
Сняла женщина платок, узнала бабушка мать Ратимирову. « Вон оно что, - думает. – Хоть бы Светана в стайке задержалась, не надо бы им встречаться-то».
- Что это тебя, соседушка, в такую погоду ко мне привело?
А та молчит, на огонь смотрит, и по лицу-то уж не дождь – слёзы бегут. Тихо так говорит:
- Дай мне угольков, тётушка. Огонь в доме погас, разжечь нечем.
- А что не дать? – дам. Захватила ли горшок-то?
Мать Ратимирова глиняный горшок протягивает.
- Мне маленько, тётушка…
Взяла бабушка щипцы, достала угольков пожарче, положила в горшок, подаёт женщине. И как взяла та горшок-то, сразу гром стих и дождь унялся, только с листьев берёзовых вода на землю капает.
Упала на колени перед гостьей бабушка:
- Соседушка! Спаси, спаси внученьку мою! За что же ты на неё, ясоньку, порчу злую навела? Спаси, соседушка, спаси, ради всех богов! – и залилась слезами старая.
Поставила мать Ратимирова горшок с углями, сама на колени встала, обняла бабушку.
- Прости меня, тётушка! Прости и сына моего неразумного, и меня, горькую! Нету силы мне больше тяготу мою носить!
Светана забежала да так и замерла в дверях. Стоят на коленях бабушка и мать Ратимирова, обнялись и плачут обе. А возле них в горшке угли горячим огнём пылают.
Поднялась бабушка, отправила Светану из избы: разговор, мол, у нас родительский, не для твоих ушей. Подумала Светана, что про свадьбу говорить будут, посмотрела печально на бабушку. Во двор вышла.
Асень работал с княжеским заказом. Выучился он от отца кузнечному ремеслу, а старый друг отца, Вышата-мастер, серебряному да золотому делу обучил. Способным учеником оказался Асень – мог и меч сработать, и коня подковать, и железный розан выковать, и такое украшение сделать, что в пору самой княжне носить. Прослышал князь о молодом кузнеце, заказал ему меч, серебром изукрашенный.
Получить заказ на меч от самого князя – честь великая и для опытного мастера, потому Асень взялся за работу с радостью и большим тщанием. Прежде всего сходил поклонился волхву старому - знаменитому Богомилу, попросил его кузницу освятить да добрым заклинанием предстоящую работу благословить. Только после этого внёс Асень в кузню железо княжеское. Начал работу, помолясь Сварогу, подарившему людям кузнечные клещи и научившему их горячему ремеслу, помолился и небесному кузнецу Перуну, что стрелы-молнии куёт и на весь свет молотом грохочет. Запела-зазвенела кузня Асенева.
Работа, она, хоть и трудная да долгая, да звонкая, красивая, так и поёт в руках у Асеня. Скручиваются стальные прутья с железными, плющатся, куются, складываются в гармошку, режутся, снова куются – жаркие, алые, искристые. Искрится радостью душа у Асеня, вспоминается ему Светанино лицо ясное, улыбка её, голос ласковый. Улыбается Асень, поёт за звонкой своей работой. Работа большая, как раз до осени хватит. А коли понравится князю меч, то и награда будет достойная. Будет на что свадьбу справить, подарки любимой невесте купить. Старается Асень, но не торопится – спех в работе только делу помеха. Кузнечное ремесло спеха не любит. А уж меч сработать- не коня подковать, тут и время нужно, и всё умение, всю душу вложить надо, чтобы коленцами завились светлые полоски по клинку харалужному, чтобы зазвенел он чистым звоном, в
кольцо согнулся и разогнулся без изъяну, чтобы мог перерубить и толстый гвоздь, и шёлковый платок, на него брошенный. Заморские мечи хороши, их и работать проще из готовой-то стали. Да беда – не выносят они наших морозов, ломаются. Нам свой меч нужен, из своего булата, сварочного. А это не в пример работы больше требует. Зато уж и меч получается – нет цены ему, нет ему равных ни у татар, ни у индийцев далёких, ни у иных немцев.
Встанет Асень до свету, достанет из колодца ведро воды, на себя выльет, рассмеётся счастливо, и к столу матушкину – молока выпить, горячим пирогом закусить. Поцелует в плечо родимую, как у них с малолетства повелось, отцу улыбнётся – и в кузницу. Идёт, всю дорогу песни поёт. Ещё солнышко первый луч на город не кинуло, а в кузнице уже звон-перезвон, весёлые искры да счастливые песни.
Отец зайдёт, посмотрит-полюбуется на сыновью работу, помогать возьмётся. Но советом не докучает: Асенев заказ – Асеневы и думки, так, подмастерьем вроде при сыне. А в душе гордится: славного мастера вырастил, впору самому у него поучиться.
Всё бы хорошо, да беспокоит Асеня, что с тех самых пор, как расстался он со Светаной, ни одна птица от неё весточку не принесла, ни одна над ним не покружилась, весёлую песенку не спела. Сам-то он едва не каждой пичуге наказ давал Светане о любви его рассказать, а ответа всё не было. День ото дня тревожнее становилось на душе у Асеня. Уж не забыла ли его Светана? Он далеко, а вокруг неё столько парней красивых, один тот черноглазый, что на вечорке его взглядом опалил, чего стоит. Но нет, нет, не может Светана обмануть, не такая она! Случилось что с ней? Не заболела ли? Неужто и птиц не видит, не слышит? И опять вспомнился тот черноглазый, как испуганно Светана на него посмотрела, какой ненавистью он Асеня обжёг… Уж не он ли что сделал со Светаной? И так заболело сердце у Асеня при этой мысли, что почти уверился он: в этом черноглазом и дело. Побежал бы, полетел бы к любимой, чует, в беде она, да заказ княжеский держит – не бросишь. А может, и беды никакой нет, может, помстилось ему? И птицы, может, говорят о Светане, да не понимает он? Вот зарянка летит, щебечет-поёт, не о Светане ли?
И впрямь, подлетела зарянка, покружилась над Асенем, на ветку села и запела. Но что-то песня невесела, и ведёт себя зарянка странно: то взлетит, то сядет, то совсем близко к Асеню подлетит, то удалится и головку к нему повернёт – словно зовёт за собой.
- Что ты, зарянушка? Или со Светаной беда приключилась? Передай ей, что я приду, вот только заказ княжеский исполню, и осени ждать не стану. Что там с ней, зарянушка?
Запела зарянка печально и в лес улетела. Совсем смутно стало на душе у Асеня, не пел он в тот день песен, молча молотом взмахивал, молча искрами сыпал.
А меч уже почти готов, звонкий, острый, по всей длине клинка рисунок коленчатый светлыми завитками переливается. Можно за рукоять браться. Задумал Асень её в виде Мирового Древа сделать, о коем волхв Богомил сказывал. Асень уже, как наяву, видел это Древо – серебряное, с чернью, а на нём листочки да плоды разные: и яблоки, и рябина, и чернослив заморский. А внизу под Древом звери лежат, на ветках птицы поют. Эх, хороша задумка, да много времени потребует – тонкая работа, кропотливая. А времени-то у Асеня как раз и нет. Не идёт у него из головы зарянка та, рвётся из груди сердце, и на меч глядеть уже не хочется. Раньше обычного закончил Асень работу, домой пошёл.
Идёт, в землю смотрит, птиц не слушает. Вдруг сзади кто-то ему в ноги ткнулся. Оглянулся Асень – собака, худая да грязная. Подняла собака на Асеня глаза, смотрит да поскуливает, будто сказать что хочет. Присел Асень, собаку по голове погладил.
- Что ты? откуда взялась, бедная? Пойдём со мной, я тебя покормлю, - и хотел было встать, да заметил на шее у собаки не то ошейник, не то вязку простую. Грязная вязка, но сквозь грязь будто вышитый узор пробивается. Стал Асень вязку развязывать, а пёс его в руку лизнул, хвостом завилял – радуется, знать. Подивился Асень, снял вязку с собачьей шеи, расправил. Это поясок оказался, вроде девичий, вышитый. Забилось-затрепетало сердце у Асеня, вспомнил он, что такой же поясок был на Светане в их последнюю встречу. Охнул Асень, взял обеими руками морду собачью, спросил тихо:
- Ты не Кудлатко ли?
Запрыгал пёс, залаял, на задние лапы встает, норовит Асеня в лицо лизнуть.
- Кудлатушко! Что с ней? Беда ли?..
Заскулил пёс, голову опустил, хватает зубами одежду Асеневу, за собой тащит.
- К Светане зовёшь? Подожди, милый, нельзя мне, не сказавшись, уйти. Да и тебе поесть-отдохнуть надо. Пойдём домой, Кудлатушко, покормлю тебя да с родителями совет держать буду.
- Что ж, сынок, дело, видать, нешуточное. Спасать девушку надо. Заказы княжеские в твоей жизни не раз ещё будут, а любовь – она одна. Потеряешь – и жить не заможешь. Иди. Меч твой уже готов, а рукоять мы с Вышатой сделаем. Авось, не прогневается князь. По твоей задумке и сделаем. А коли скоро вернёшься, сам закончишь, - Белояр, отец Асеня, встал из-за стола, положил руку на плечо сына, другой притихшую жену к себе притянул. – Собирай, мать, парня в дорогу. Да не печалуйся, на доброе дело сына провожаем. А мы с Асенем сходим к волхву Богомилу. Может, совет добрый даст чаду нашему.
Ранним утром положила матушка в котомку нехитрую снедь, заговорённый кусок хлеба, что волхв Богомил дал, в чистую тряпицу завернула, протянула котомку сыну, обняла, поцеловала, украдкой слезинку смахнула. Отец подошёл, подал Асеню нож в кожаных ножнах.
- Возьми, сынок. Это не простой нож, из волшебного железа выкован ещё дедом моим. Не раз он родичей наших из беды выручал, может, и тебе пригодится.
Поклонился Асень родителям и вдвоём с Кудлаткой отправился в путь.
Идут друзья, торопятся, с утра до вечера идут, не останавливаются, на ходу хлеб жуют, на ходу воду пьют. Ночью попросятся к добрым людям переночевать, а то в стог заберутся, если случится у дороги, поспят малое время, и до свету снова в путь. Рано встаёт летом солнышко, а Асень с Кудлаткой ещё раньше. Оно, золотое, ещё в розовой колыбельке потягивается, а наши друзья уже пыль дорожную поднимают.
Долго ли коротко, а подошли они к Сосновой горке. Подниматься стали. Забилось сердце у Асеня, вспомнило, как стояла на дороге Светана, как рукой махала, запах волос её вспомнило, губы тёплые. Твёрже, быстрее стал шаг, зорче взгляд, легче котомка.
Совсем уж немного до вершины осталось, вдруг, откуда ни возьмись, ветер поднялся, загудел, закрутился, в вихрь чёрный превратился, на Асеня с Кудлаткой двинулся. Выхватил Асень из котомки хлеб наговорённый, разломил надвое, половину Кудлатке кинул, половину сам съел. И сразу почуял, как силы прибавились. Легко стало Асеню, спокойно. Достал нож, отцово подаренье, встал лицом к вихрю, ждёт. Налетел вихрь, завыл, закружил вокруг, шапку с Асеня сорвал, рубаху порвал, Кудлатке глаза песком засыпал. Но стоит Асень, не шелохнется, не может вихрь его с ног сбить. И Кудлатко крепко стоит, к ногам прижался, зубы оскалил, шерсть дыбом.
Размахнулся Асень и бросил нож в вихрь прямо перед собой. Повисел нож, не крутясь, не повинуясь вихрю, потом медленно на землю упал. Раздался страшный вой, будто упыри и ведьмы всего света разом завыли, а из того места, где нож висел, кровь чёрная закапала. Свернулся вихрь, стих, превратился на миг в уродливую старуху и пылью рассыпался.
Поднял Асень нож, Кудлатку погладил, рубашку кое-как ремешком стянул. Дальше пошли.
Вот и деревня. Залаял радостно Кудлатко, вперёд Асеня домой рванулся.
Сидит Светана за избой под яблоней, яблочко-падалку в руках крутит. Смотрит в землю, думу невесёлую думает. Много дней прошло, нет Кудлатки, видно, погиб в дороге. Неоткуда больше ждать спасения. Ратимир торопит, сердиться уж стал, требует день свадьбы назначить. Сегодня, сказал, со сватами придёт. Тяжело Светане, так тяжело, что и дышать больно. А слёз нет. Лежит камень на сердце, давит. Птичка-зарянка прилетела, на плечо села, видно, сказать что-то хочет, но Светана головой покачала – не надо, мол, посадила птицу на ладонь, тихо пёрышки погладила.
Вдруг встрепенулась зарянка, запела: «Радость! Радость!» и с ладони вспорхнула. Тут же лай звонкий раздался, выбежал из-за избы Кудлатко, к Светане кинулся. Она даже встать не успела, обняла Кудлатку, сказать ничего не может, слёзы, наконец, хлынули, говорить мешают. Кудлатко ей руки, щёки лижет, тоже молчит, повизгивает только. Наконец опомнилась Светана, встала, спрашивает:
- Ну, что, Кудлатушко, что узнал? Будет ли мне спасение?
- Будет, Светана! – а голос-то не Кудлаткин. Обернулась Светана и обмерла – стоит перед ней Асень, рубашка порвана, на плече котомка, ноги в пыли, а глаза синее ясного небушка. Вскрикнула Светана и чувств лишилась.
Через малое время собрались в избе бабушка, Асень, Светана, Кудлатко и птичка-зарянка, стали совет держать.
Поведал Кудлатко, о чём ему змейки сказали, заплакала Светана над судьбой Скарапеевой, с надеждой на Асеня посмотрела. Не отвёл Асень взгляда, сказал:
- Не плачь, Светана. Если сам Леший верит, что я смогу спасти вас, я это сделаю, чего бы мне ни стоило. А как – мне сердце подскажет. Давай пока послушаем бабушку.
Рассказала бабушка о грехе матери Ратимира, о колдовстве их, сказала и о том, как страдает и раскаивается женщина, как болит её сердце за сына.
- А не сказала ли она, как Светану со Скарапеей спасти? – спросил Асень.
- Сказала , что один Ратимир может чары снять. Он иголку, что через Скарапеевы глаза пропустил, в Светанин сарафан воткнул. И вынуть её он один может.
- Не согласится он никогда, - горько вздохнула Светана. – Даже если и меня разлюбит, не согласится. Гордый он очень.
- Что ж, - поднялся Асень. – Как бы то ни было, надо нам с Ратимиром встретиться. Поговорим, может, дело яснее станет.
- Нет! – вскрикнула Светана. – Нет! Ратимир тебя ненавидит и колдовать умеет, погубит он тебя!
- Не бойся, Светана. Не такой уж я беспомощный. Посмотрим ещё, кто кого погубит.
Тут заговорила бабушка:
-Пойдём вместе. Поговорим с ним и с матерью. Колдовать ему мать не даст, да и не знает он никакого колдовства, кроме того, чем Светану держит. А губить бы никого не надо. Он ведь тоже человек, анцыбал этот. Мать день и ночь за него молится.
Томится, плачет мать Ратимирова, места себе не находит. Не знает, как зло исправить, как убедить Ратимира снять колдовство, спасти и Светану, и Скарапею, и себя самого. Не слушает Ратимир, сердится, со сватовством торопит. А тут ещё кикимора изводит, ночи спать не даёт, днём по пятам ходит, каждое слово её пересмеивает. И откуда взялась опять? Знахарь-то говорил, что на веки вечные её в болото прогнал.
Не выдержала женщина, пошла к бочажине бездонной, в которую могила колдуньи превратилась. Встала на берегу, заклинание страшное произнесла. Вышла на заклинание колдунья из воды, космы седые, лицо тёмное.
- Долго же я тебе не надобилась! Чего хочешь?
- Скажи, есть ли ещё способ колдовство сыновье с девушки снять?
- А как же? Есть! Надо только вот этот цветок, что из моей могилы, из самого сердца моего растёт, сорвать да лепестки к глазам Скарапеи приложить. Но сорвать этот цветок лишь одному человеку под силу: тому, кто Светану больше жизни любит, и у кого и сердце, и помыслы чисты.
- Есть ли такой человек?
- Человек-то есть, но коли он сорвёт цветок, в тот же миг твой сын погибнет. Все зло его колдовства против него обратится и убьёт его.
Застонала женщина, лицо руками закрыла и повалилась на землю. Когда очнулась, колдуньи уже не было, только на заросшей ряской воде в самой середине бочажины, красный цветок горел.
Пришла мать Ратимира домой, в ноги мужу упала, рыдая, рассказала о беде, что ждёт сына. Схватил муж её за плечи, встряхнул с силой.
- Да как ты могла? Что же ты натворила?! Мало тебе нашей беды, ты и сына научила!
- Прости меня, прости, любимый! Испугалась я, что он на себя руки наложит… Думала, обойдётся лучше, чем у нас с тобой, ан ещё хуже выходит… Надо его уговорить самому снять колдовство. Пока не пришёл тот – за цветком… поговори ты с ним! Не слушает он меня, слышать не хочет…
Тут Ратимир вошёл, весёлый такой, просит родителей идти Светану сватать. Отец молча посмотрел на него, к окну отвернулся. Мать же уговаривать стала:
- Сыночек, откажись ты от Светаны! Не любит она тебя. Или сам не видишь? Молчит, идёт за тобой, да ты-то ведь знаешь, что её ведёт! На какую муку ты и себя, и её обрекаешь… Остановись, сынок!
Отец повернулся, встретился взглядом с сыном, и невольно поёжился Ратимир – такую глубокую боль увидел в глазах отца. Подошёл отец, руку на плечо положил.
- Трудно, сын, понимаю. Но не повторяй греха семейного, не ходи путём зла. Мать говорит, что ты один можешь зло исправить. Сделай это. Если хочешь, мы с матерью с тобой пойдём, возле нас духом укрепишься.
- Значит, это вместо сватовства? – горько усмехнулся Ратимир.
- Кто знает, сынок, не полюбит ли тебя Светана после снятия колдовства? Увидит, что с добром ты, а девичье сердце к добру-то податливо.
- Не полюбит, отец. Другого любит она.
- Кого же? – воскликнула мать. – Никогда её ни с кем не видела.
- Да чужака городского! – с ненавистью сказал Ратимир. - Был тут два дня всего, и Светана… - Он вздохнул судорожно и вдруг крикнул: - Не отдам! Не отдам ему Светану! Никогда не отдам!
Выскочил Ратимир из дома, на крыльце остановился. К Светане без сватов идти не хотелось, не хотелось больше упрашивать родителей да и видеть их не хотелось. Стоял Ратимир, смотрел на начавшие золотеть деревья, думу думал горькую, злую, невесёлую.
Сзади дверь скрипнула, вышли на крыльцо родители, по-праздничному одетые. Говорит отец Ратимиру:
- Пойдём, сынок, к Светане. Поговорим. Вроде как сватать пойдём. Но смотри, неволить девушку я не дозволю.
- Не придётся неволить. Сама пойдёт, - усмехнулся Ратимир. – Подождите, я тоже одежду сменю.
Дом Ратимировых родителей на отшибе стоял, к деревне тропинка узкая вела. Идёт по ней Ратимир с родителями, рубаха красная, расшитая, волосы волнистые на пробор расчёсаны, на ногах сапоги новые. Вдруг остановился Ратимир, сказал: «Я сейчас!» и исчез за кустами. Мать почуяла, что он к ведьминой могиле пошёл, за ним бросилась. Не ошиблось материнское сердце: вспомнил Ратимир про цветок, что в бочажине рос, захотелось ему тот цветок для Светаны сорвать, ведь не просто шёл – свататься.
Мать его на самом берегу догнала, за рукав схватила:
- Не ходи, сынок! Не сорвать тебе цветок этот! Погибнешь!
- Ничто, матушка! Не погибну!
Повисла мать на плече, не пускает, плачет-причитает. Отец подошёл, силой от бочажины оттащил.
Тут раздвинулись кусты, и вышли к бочажине Светана с Асенем и бабушкой. Ратимир, Асеня увидев, зубами скрипнул, глазами полыхнул, подскочил разом, Светану за руку схватил и в сторону от Асеня отвёл. Стоит Светана, как неживая, только глаза слезами наполняются. Бросился, было, к ней Асень, но бабушка остановила: не время, мол.
Поклонилась старая родителям Ратимира:
- А мы как раз к вам шли с разговором, слышим шум да крик, а место тут нехорошее, вот и свернули поглядеть, не стряслось ли худа, не нужна ли помощь.
- Да сын наш этот цветок сорвать вздумал, а там топь, - сказал отец Ратимира, - Еле удержали.
Асень тоже поклонился родителям Ратимира, и замерло от боли сердце матери: поняла она, что это и есть тот человек, что может цветок добыть, сына её погубить. А Асень спокойно к Ратимиру подошёл и ему поклонился. Вскинул голову Ратимир, на поклон не ответил, только глазом сверкнул.
Асень будто и не заметил этого, говорит тихо:
- Пожалей Светану, Ратимир. Сними с неё заклятие. Или не видишь – гибнет она, иссохла, потухла вся? Ведь ты говоришь, что любишь её. Неужто тебя слёзы её радуют?
Молчит Ратимир, только крепче руку Светанину сжимает. А Асень своё ведёт:
- Я тебе зла не желаю. И силой Светану отнимать не буду. Сними чары с неё, и пусть она сама решит, с кем быть. Пойдет за тебя – слова не скажу: мне её счастье жизни собственной дороже. Спаси Светану, прошу тебя, Ратимир!
Тут бабушка подошла, плачет, о том же просит и сарафан Светанин, тот, заколдованный, ему протягивает. Прознала, видно, старая про иголку. Но ничего, вынуть-то её никто, кроме Ратимира, не сможет. Усмехнулся Ратимир, к Светане обернулся. А та так и стоит столбом, в лице ни кровиночки, глаза серые слезами полны и всё на ненавистного чужака смотрят, хотя рука в руке Ратимировой неподвижно лежит. Не взвидел Ратимир свету от жгучей ревности, от боли и ненависти, от любви и обиды. Вырвал из рук бабушки сарафан, закричал так, что голос сорвался:
- Нет! Не будет по-твоему! Пусть лучше умрёт она, чем тебе достанется! Не отдам!! Моя Светана! Моя!!
- Опомнись, сынок! – бросилась к нему мать.- Что ты говоришь-то?! Опомнись! Не слушайте вы его, люди добрые! – и ладит сарафан у Ратимира вырвать.
Оттолкнул он матушку, размахнулся и бросил сарафан прямо в середину бочажины. Тут же Кудлатко за сарафаном кинулся, в прыжке поймать хотел. Да промахнулся Кудлатушко, не удержался, упал в бочажину. Закрыл его сарафан и сразу под воду ушёл. Только булькнуло в глуби, будто хохотнул кто-то. И ни Кудлатки, ни сарафана, только ряска зелёная.
Вскрикнула в отчаянии Светана, охнула бабушка, рванулся Асень к бочажине и остановился – спасать было некого… Засмеялся Ратимир смехом победным, схватил Светану за руку, к себе притянул.
Подошёл к ним Асень, а Ратимир вдруг нож охотничий из-за голенища выхватил и в грудь его ударил. Не ожидал Асень удара, но всё же успел в последний момент отшатнуться, удар скользом пришёлся, рубашку порвал, по ребру полоснул. Увидела Светана кровь на васильковой рубашке, вскрикнула и без чувств повалилась. Метнулся к ней Асень, но Ратимир, ногой отодвинув Светану, снова нож поднял, глаз с Асеня не сводит, каждое движение сторожит. Достал тогда и Асень из ножен свой нож и говорит Ратимиру:
- Видят боги, Ратимир, не хочу я тебя убивать, не хочу твоей крови. Да, видно, тебе со мной на земле тесно. Пусть же Вышний сам решит, кому из нас уйти.
Свистнул Асень молодецким посвистом, взвился нож под самые облака, сверкнул на солнце и молнией вниз полетел. Замерло на один миг над людьми стальное жало и к Ратимиру повернуло, вот-вот груди коснётся.
И тут запела мать Ратимира. Странная это была песня – и мольба в ней, и приказ, и любовь бесконечная, и печаль безысходная, и призыв страстный. Всё громче, всё сильнее становился голос матери. Зашумели и склонились деревья, замолчали птицы, припала к земле трава, неподвижно, почти не дыша, стояли люди. Остановился нож, так и висел у груди Ратимира сверкающей стрелкой. Но вот качнулся, помедлил и к материнской груди повернул.
Выпрямился Асень, вспомнил уроки волхва Богомила, высоко поднял голову и сплёл свой голос с песней матери, усилил, перекрыл её. Много силы и власти было в голосе Асеня, и был его голос похож на рождающийся гром и на клёкот орла. Встрепенулась и поднялась с земли Светана. Снова остановился нож, сверкнул в последний раз и с тихим свистом в кожаные ножны вошёл.
Подошёл Асень к матери Ратимира, поклонился ей низко.
- Любви твоей материнской кланяюсь. Сильна она, коли даже волю Вышнего пересилила! Но скажи, добрая женщина, как теперь Светану спасти, как Скарапею-царицу от лютой смерти избавить? Знаешь ли?
Побледнела мать Ратимира, голову опустила, молчит. Ждёт Асень ответа. Рвётся на части, исходит кровью материнское сердце, борется любовь к родимому чаду с совестью, ничто пересилить не может. Вдруг, откуда ни возьмись, на плечо Асеню Кикимора прыгнула, зашептала-захихикала весело:
- Есть, есть ещё способ, есть!..
Схватил её Асень, сдёрнул с плеча, перед собой встряхнул.
- Говори! Какой способ? Всё сделаю!
- Сделаешь, сделаешь, только отпусти сначала, раздавишь ненароком. Я девушка нежная!
Поставил Асень Кикимору перед собой. Поправила та юбчонку драную и говорит:
- Такой способ – цветок вон тот добыть. Как достанешь, лепестки на Скарапеины глаза положи, она и прозреет. И Светана твоя будет здорова. Но смотри, если испугаешься или остановишься, или тёмную мысль в сердце впустишь, сразу под воду уйдёшь.- Кикимора вдруг тонко и весело рассмеялась. – А как без тёмных мыслей никто не живёт, непременно под воду уйдёшь! Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! – и исчезла Кикимора, будто её и не было.
Подошёл Асень к бочажине, ступил на топкий берег и твёрдо поставил ногу на покрывавшую бочажину тину. Упруго прогнулась зелёная смрадная жижа, но удержала его. Мать Ратимира закрыла руками лицо и зарыдала.
Твёрдо, не оглядываясь, шёл к цветку Асень, не сводила с него глаз Светана, крепко держал её Ратимир. Уже близко к цели Асень, уже шаг один до цветка остался… сейчас наклонится… сорвёт… Не выдержала мать, разорвал тишину смертный крик её.
- Постой! Остановись! Пощади сыночка моего, Асень! В цветке этом гибель его!.. – и захлебнулась мать в рыдании.
Остановился Асень, оглянулся. В тот же миг разверзлась под ним вязкая жижа, и ушёл Асень в неё по колено. Выглянула из кустов и хихикнула Кикимора. Закрыла лицо мать Ратимира. Закричала и забилась в руках Ратимира Светана. А Асень уже по пояс в воду ушёл. Вырвалась Светана, бросилась к Асеню в бочажину, пробежала несколько шагов, но то ли от пронзительного крика бабушки, то ли от грозного оклика Ратимира остановилась и тонуть стала. Рванулся к ней Асень, да только глубже погрузился в вонючую жижу. А цветок ярче яркого рассиялся, и будто смех из-под него доносится, хриплый, злорадный.
- Ратимир! – закричал в отчаянии Асень. – Ратимир! Спаси Светану! Спаси её! Спаси ради всего святого!
Ратимир побежал к бочажине, но его опередила мать. Она резко оттолкнула сына, встала на самый край берега, подняла руки к небу и громко произнесла несколько слов. Всколыхнулась тина на бочажине, качнулся цветок красный. Взметнулся рядом с ним фонтан зловонной жижи и опал с глухим плеском. Осталась на его месте уродливая старуха, в которой Асень узнал ведьму из вихря. Засмеялась старуха смехом скрипучим: - Знать, снова я понадобилась! Частенько стала старую беспокоить. Ну, чего тебе, говори!
- Отпусти детей! Пощади сына моего! Возьми меня за них! Возьми душу мою и тело моё!
- Да на что ты мне? Душой твоей давно владею, а тело мне без надобности. Слаще мне глядеть, как ты по сыночку плачешь, чем утопить тебя. Поделом тебе мука. Всю жизнь без толку прожила, от добра отстала и ко злу не пристала. И боги тебе не помогут, и я не хочу. Да и не властна я спасти сына твоего – не я его наказываю, сам Вышний за его дела гневается. А эти, - ведьма кивнула в сторону Асеня и Светаны, - пусть сами выбираются. Если сумеют. Утопить я их не могу, любовь их проклятая мешает, а и отпустить не хочу. Выберутся – их счастье.
Услышал эти слова Асень, к Светане обернулся:
- Выходи на берег, Светана! Соберись с силами, родная!
Но, видно, лишь на миг пересилила чары Светана, когда увидела в смертельной опасности любимого своего. Теперь оставили её последние силы, стоит Светана столбом, по колено в тине, и ни рукой, ни ногой двинуть не может.
И снова обратился Асень к Ратимиру:
- Спаси её, Ратимир! Позови её, руку протяни, в твоей власти она.
Но не достают руки Ратимира до девушки, не достаёт его голос до души её. Стоит Светана недвижно, лицо бледное, глаза, полные муки, от Асеня оторвать не может. Поднял тогда голову к небу Асень и запел песню волхва Богомила, песню, которую никто, кроме волхвов, не имел права петь. Не испугался кары божьей Асень, всю силу любви своей вложил он в эту песню. Поднялся ветер, зашумели деревья, раздался гром с ясного неба. Ещё глубже в смрадную жижу ушёл Асень, но не перестал петь, только чуть глуше стал его голос. Вдруг оторвался от солнца, соскользнул с неба золотой луч и коснулся лица Светаны. Встрепенулась девушка, вздохнула, шевельнулась и легко на берег вышла. Со слезами обняла её бабушка, а Ратимир не посмел подойти, в стороне остался стоять.
А Асень, уже по грудь в бочажине, тяжело и медленно к цветку пробираться стал. Вскрикнула тоскливо мать Ратимира, но не решилась больше просить Асеня пощадить её сына. Со смертельным ужасом смотрела она, как сокращается расстояние между Асенем и проклятым цветком. Вдруг слабая надежда зажглась в её сердце. Повернулась мать к ведьме, взмолилась:
- Отдай сарафан! Отдай иголку заклятую! Я умолю Ратимира снять чары и спасти Скарапею. Пусть накажет его Вышний, но оставит живым! Отдай! Что хочешь, для тебя сделаю!
Ухмыльнулась ведьма:
- Ишь чего захотела! На добро меня повернуть! Отродясь такого не бывало. И не будет! – захохотала и провалилась в бочажину.
Вскрикнула мать, зажмурила глаза и вниз головой за ней нырнула. Остановился Асень, заклокотала, забурлила бочажина, грязные чёрно-зелёные волны поднялись и заходили по ней. Сжав голову руками, со стоном сел на землю Ратимир. Не сводил глаз с бочажины отец его.
Вот мелькнул в волнах платок женский, вот будто рука появилась… И впрямь рука – поднялась над волной, а в ней мокрый и грязный сарафан Светанин. А вот и голова матери появилась, лицо грязью и кровью залитое, к Асеню обратилось, рука ему сарафан протянула. Принял Асень сарафан, высоко над собой поднял. А мать с трудом до цветка добралась, повернулась к берегу, долгим взглядом на мужа и сына посмотрела.
- Сынок, исправь зло своё, - долетел до берега её слабый голос.
Вдруг вытянулась из тины длинная костлявая рука, схватила женщину за плечо, вниз потянула. Но последним движением успела мать схватить стебель кровавого цветка, так с ним вместе и ушла на дно.
Тут же исчезла, затянулась бочажина, будто её никогда и не было. Нежится под солнцем полянка весёлая, молодой травкой поросшая, стоит посреди полянки Асень с мокрым сарафаном в руках, и только смрадная тина на его одежде напоминает о происшедшей трагедии.
Неверной походкой шагнул на полянку Ратимир, со стоном припал к холодной земле.
- Матушка! Матушка моя!..
Подошел к нему отец, поднял, обнял за плечи. Постояли так малое время, потом тряхнул головой Ратимир, смахнул горькую слезу со щеки, подошёл к Асеню:
- Дай сарафан.
Асень протянул молча. Вынул Ратимир из сарафана иголку, не к месту весело сверкнувшую на солнце, пошёл в лес, ни на кого не оглянувшись. Пролетел ветер по деревьям, откликнулись деревья печальным шумом. Сел на землю отец Ратимира, голову опустил. Асень к Светане подошёл, взял её руку холодную, молча, заботливо в лицо посмотрел.
Не глядя по сторонам, не заботясь о дороге, шёл по лесу Ратимир. Ноги сами несли его, кусты расступались, камни и валёжины освобождали ему путь. Горько, больно, черно было на душе у Ратимира, одного только хотелось: исполнить поскорее последнюю волю матушки и самому умереть.
- Постой, парень! – услышал вдруг Ратимир.
Обернулся он на голос, видит - стоит перед ним старик, лицо сморщенное, борода зелёная, на голове шляпа, ровно кочка болотная. Узнал Ратимир Лешего, остановился.
- Эх, парень, дорогой же ценой ты гордыню свою оплатил! – вздохнул Леший.- Да не вернёшь теперь. Ступай за мной, я тебя скорым путём к Скарапее приведу. А о смерти думу оставь, её, смерть-то, тебе ещё заслужить надо. Послужи-ка добру, хоть с десятину того, что злу сослужил, коли не хочешь на веки вечные вурдалаком стать.
Ничего не ответил Ратимир, только глаза тёмным огнём полыхнули. Усмехнулся Леший – много времени понадобится парню, чтобы с поражением сжиться, но ничего, жизнь обломает и обломанное сгладит.
Скарапея почуяла приближение Ратимира, с трудом подняла голову. Засуетились вокруг неё маленькие змейки и ящерицы, окружили царицу, головы подняли, жала на Ратимира изготовили. Увидев с Ратимиром Лешего, успокоились немного, но защитного круга не нарушили.
Наклонился Леший над Скарапеей.
- Что, матушка Скарапеюшка, тяжко?
- Тяжко, батюшка, но чую, ты мне избавление привёл?
- Привёл, матушка. Ты уж прости его, дурака неразумного, его сам Вышний покарал, мать родимую отнял. Иди-ка сюда, парень! – обратился Леший к Ратимиру.
Подошёл Ратимир, взял иссохшее тело Скарапеи, иголку достал. Как только вытянул он иголку из правого глаза Скарапеи, иголка в его руках в тонкий лучик обернулась, к солнышку вытянулась и исчезла. Вздохнула Скарапея, открыла глаза и заплакала от радости алмазными слезами. Зашумели деревья, запели птицы, сильнее запахли цветы. Разноцветными огнями засверкали в траве Скарапеевы слёзы.
Молча поклонился Ратимир Скарапее, не повернулся гордый язык прощение попросить. Подняла голову Скарапея, алым огнём лал загорелся, коснулся алый лучик лица Ратимирова. Слабым ещё, тихим голосом заговорила Скарапея:
- На том тебе спасибо, Ратимир, что волю матери не нарушил. Не только меня спас ты, а и весь мир от засухи и ураганов, от неурожая и голода. Иди теперь. Путь тебе предстоит долгий и трудный, много дорог исходишь, со многими людьми встретишься, много раз споткнёшься, много раз подымешься. А смерти не жди, не будет её, пока путь свой не пройдёшь, пока себя не найдёшь - такого, каким тебя матушка вырастить мечтала. О том она перед смертью меня просила и Вышнего молила, и моление её исполнено будет. Будешь ты сбережён от преждевременной смерти, а как и где путь свой проложишь, сам решай. Прощай, Ратимир! Возьми себе эти камешки, в пути пригодятся, они больших денег стоят, - и на застывшие свои слёзы показала.
Скрылась в зелёной траве Скарапея, уползли змейки и ящерки, исчез Леший. Остался Ратимир один. Долго стоял он, в землю глядя, невесёлую думу думая. Встряхнул, наконец, головой, нескорым шагом домой пошёл. Не взял камушков Скарапеевых, даже не поглядел на них.
Дошёл Ратимир до того места, где бочажина была, где навек осталась родная матушка. Смотрит, а там ива плакучая выросла, опустила до самой земли ветки гибкие, качается под ветерком. А под ивой кустик шиповника расцвёл, так и горит цветами розовыми. Сел Ратимир под ивушку, ткнулся лицом в ствол её тёплый, зарыдал глухо: «Матушка, матушка моя!..» Там, под ивой, и заснул, измученный. Приснилась ему матушка, такая весёлая, молодая да красивая, какой он её и в детстве не видел. Сидит будто матушка на высоком стуле, а он, Ратимир, у ног её, и гладит матушка его голову ласково и говорит: «Порадовал ты меня, сынок. Хорошо мне теперь, дышать легко. И тебе сейчас полегчает, сейчас, сыночек.» И всё гладит, гладит, тёплыми пальцами волосы его перебирает. И всё теплее становится Ратимиру, всё слаще, всё вольготнее грудь его дышит.
Проснулся Ратимир, открыл глаза, ветки ивовые увидел. Горько ему стало, что матушка теперь только во сне и приснится, а того горше, что сам тому виною. Но не ушло со сном тепло матушкино, строгий покой вошёл в душу, разлилась по рукам и ногам сила прежняя. Поднялся Ратимир, подумал и к деревне пошёл.
Светана, радостная, быстрая, по избе сновала, горячие пирожки да красные яблоки в сумку дорожную складывала. Пора было Асеню домой возвращаться, княжеский заказ дорабатывать, к свадьбе готовиться. Светана с бабушкой в деревне оставались приданое в порядок привести, избу выбелить, украсить, чтобы достойно скорых сватов встретить.
В избе Светана одна была, бабушка к соседке пошла, а Асень у своей бабушки ночевал, не приходил ещё, видно, не хочется старой отпускать внука, кашей кормит да про дочку расспрашивает.
Скрипнула дверь в сенях, Светана и не обернулась, думала, бабушка пришла.
- Здравствуй, Светана!
Вздрогнула девушка от голоса знакомого, повернулась медленно.
- Чего хочешь ещё, Ратимир?
- Испугалась? – усмехнулся Ратимир горько.- Не бойся. Нет на тебе больше заклятия. Не сделаю я тебе худого. Живи, как хочешь. Я проститься пришёл.
- А Скарапея жива ли?
- Жива. Матушки моей только нет.- И столько боли было в голосе Ратимира, что зашлось от жалости Светанино сердце.
- И куда же ты теперь пойдёшь, Ратимир?
- Земля большая, может, и мне на ней место сыщется. Не держи на меня зла, Светана. Прости ради Вышнего.
- Нет в моём сердце зла, Ратимир. Иди с богом. Гладкой дороги тебе. Да возьми-ка вот.- И протянула Светана Ратимиру сумку дорожную, что для Асеня собрала.
Не хотел Ратимир брать, но девушка настояла:
- Бери, бери! Дорога у тебя, видно, дальняя, а подорожников собрать некому. Вот я тебе ещё пирогов добавлю.
Низко поклонился Ратимир:
- Спасибо тебе. Сердце у тебя ещё краше лица твоего. Прощай, Светана, знать, не увидимся больше.
- Прощай, Ратимир!
В дверях Ратимир столкнулся с Асенем. Замерли оба, смотрят сторожко друг на друга. Подошла Светана, встала рядом с Асенем.
- Ратимир проститься заходил. Уходит он из деревни.
- Что ж, гладкой дороги, Ратимир. Велик мир, найдёшь и ты своё счастье.
Усмехнулся Ратимир, сказал глухо:
- Береги Светану. Обидишь её чем – со дна моря достану!- И вышел, не оглядываясь.
Вышли из избы и Асень со Светаной, остановились в воротах рука в руке, смотрели вслед Ратимиру, пока не скрылся он за поворотом.
Глаза Скарапеи
© Copyright: Людмила Соснина, 2007
Свидетельство о публикации №207112500558
Свидетельство о публикации №207112500558
Рецензии
Большое спасибо за тёплый отзыв о моих сказках !
Для меня это очень важно !
Людмила Соснина 08.03.2008 19:30 Заявить о нарушении
Для меня это очень важно !
Людмила Соснина 08.03.2008 19:30 Заявить о нарушении