По системе Станиславского

  На повестке дня стоял только один вопрос  – собрать и достойным образом  заставить сыграть массовку. С профессионалами проще. Они обязаны сделать то, что от них требуется -  подготовка обязывает. А с этим… народом с кетменями и лопатами столько проблем. Чего уж проще, - сыграть бунт. Ведь каждый в душе бунтарь, скандалист, разрушитель - агрессия присуща нам с рождения. «Я заставлю их делать то, что угодно мне», - с неким ожесточением думал Карим Иногамов – известный и довольно популярный в республике кинорежиссер. В конце восьмидесятых он снял несколько неплохих фильмов. Но где они теперь эти восьмидесятые? Сейчас требуется другое кино – свободное, передовое, авангардное, может быть, даже, на грани безумия. Правда, к авангарду широкая и трепетная душа режиссера не особенно лежала, да и, если честно, он не понимал его.  Труднее всего в этом было признаться самому себе. Он и не признавался. Не положено знать то, что мешает чувствовать себя на должной высоте, соответствующей сану и положению. Держать марку, не пасовать перед маститыми, преодолевать трудности, улыбаться и не думать о плохом. В этом заключалась его основная идеологическая платформа, кредо, если хотите и программа до сих пор не дававшая сбои. На том и стоял. Правил может быть сколько угодно. Главное их соблюдать. Это как режим дня для младенца – соблюдай его и сытая, спокойная, счастливая, комфортная жизнь обеспечена.
 «Сами с усами. Мы еще им покажем. Посмотрим, чья возьмет…» Так рассуждал Иногамов, и с такими мыслями принялся осуществлять очередной проект в кинематографе. Без проектов сейчас порядочному человеку никуда. Он есть у всех.. А хотелось снять что-нибудь необычное, особенное, может быть даже социально-психологическое. К социальному тянуло Камаля Иногамова, и он выбрал тему. Нужно показать недовольство решительно настроенных масс так называемых времен перестройки. Кое-кто помнит, кто-то забыл, а некоторые (из молодняка) даже не знают, что это такое – перестройка. Вот он-то, Иногамов, и напомнит, и покажет, и просветит. Хотя, так или иначе, разговор в фильме пойдет о власти…того, разумеется, времени. О какой еще власти можно говорить открыто! Вопрос риторический, который, по законам элементарной грамматики, даже не требует вопросительного знака. Люди у власти остались прежние, а власть поменялась. Интересные дела, однако, творятся на белом свете. Но об этом лучше не задумываться. Теперь те же люди требовали от него того, за что прежде не задумываясь, снесли бы голову. Головы и сейчас летят. Поэтому ему, Кариму Иногамову, нужно быть осторожным и, вместе с тем, снять фильм – актуальный, социальный, психологический, кассовый и одновременно правдивый, но не настолько, чтобы задеть чувства, скорее даже интересы, вышестоящей социальной прослойки, и, таким образом, немного рискуя взлететь на олимп кинематографической славы на уровне своего ареала обитания. Нормальные потребности, нормального режиссера в ненормальные времена. Да, хотелось славы, денег, которых всегда не хватало, и, чтобы все завидовали. «Может быть это признак старости, а может быть – дурости», - как умный человек иногда думал он. А нужно быть еще и патриотом. Сложнее всего сейчас быть патриотом. Поэтому Карим Иногамов упростил свое представление о патриотизме до уровня – буду служить власти. Служение власти и есть патриотизм. Так он и сделал. Результаты не замедлили сказаться. Вскоре проект всеми правдами и неправдами пробил себе дорогу. Деньги выделили, команда была подобрана, начались съемки. Но тут же появились проблемы иного плана: денег оказалось недостаточно, актеры плохо играли, жара, хроническая усталость, молодая жена требовала любви, а сил не хватало даже на любовницу. Была еще одна жена, но она ничего не требовала, разве что денег. Славу богу, дети уже подросли и сами зарабатывали на хлеб, но одного хлеба было недостаточно. Вот такие естественные противоречия простого творческого работника в наши непростые дни.
*
Каримбаю во всем хотелось быть на высоте, но до высоты, как до небес. И вот он сидит на открытой террасе огромного сельского двухэтажного дома, любезно предоставленного ему местным начальником, перед раскинувшимся шатром виноградника и, как завороженный, смотрит на ос, остервенело облепивших спелые лиловые грозди. Мысли его, подобно этим осам, роились, гудели, кусали, не давали покоя: - «Зря я ввязался в это дело. В пятьдесят четыре года лучше сидеть дома, ходить на службу, перебирать бумаги, кушать плов, пить водку, давать интервью журналистам, любить молодую жену, встречаться с друзьями. Хотя, какие друзья?.. Как таковых друзей-то и не было. Те, кто назывались друзьями, - завидовали, подсиживали, радовались его неудачам, выражали соболезнование и ликовали. Эх, люди, люди… Да и сам я хорош. Недалеко от них ушел. Устал. Жизнь-то оказалась бессмысленной. А тут эта массовка. Кишлачники делают совсем не то, что от них требуется. Вчера он битый час зачем-то рассказывал им о системе Станиславского, но они словно нарочно не понимали его. Им – одно, а они – прямо противоположное. Темнота. Сегодня попробуем еще раз снять эту сцену…». Так думал он, глядя на ос, и даже не заметил, как во двор вбежал помощник, молодой начинающий режиссер Оскар Мухитдинов.
- Салом алейкум, Каримбай! Как спали?.. Я уже всех собрал. Вас ждем, - сказал он, слегка кланяясь, как обычно на востоке делают подчиненные, выражая тем самым уважение, смирение и желание быть полезным начальнику, и тут нет ничего плохого, если начальник умный, деятельный и справедливый человек, каким, в сущности, и считал себя Каримбай.
- Толку-то. Опять как вчера, - раздражаясь, перебил помощника режиссер. - Они же бараны. Ума не приложу, что делать! Помнишь Эйзенштейна, взятие Зимнего дворца?..
- Может быть, сегодня получится. Я им уже все объяснил. Пришли с кетменями, лопатами, кирками…
- А одежда?..
- У них другой нет. Бедная, как и полагается. Лохмотья. Их даже гримировать не надо. То, что надо.
- Мне нужен бунт, понимаешь?
- Как не понять. Будет бунт.
- Будет! - передразнил помощника Каримбай и, залпом опустошив пиалу крепкого черного, уже остывшего чая, в сопровождении своего помощника энергично шагая и широко размахивая руками, направился вон со двора на встречу надвигающимся событиям.
На востоке все кишлаки похожи один на другой, как близнецы братья: пыльные улицы, глинобитные неказистые дома, вечно голодные дети, снующие под ногами (детей здесь много), пасущиеся почти беспризорно бараны, коровы, такие же голодные и любопытные, подозрительные взгляды случайных прохожих и несколько шикарных особняков местных богатеев. От какого дома не иди, до площади всегда будет метров триста-четыреста. А вокруг поля, засеянные в основном хлопком, кукурузой, картофелем, и – раскаленное, залитое солнцем, белесо-голубое бездонное небо, на котором только летом в редкие дни может появиться одинокое облачко. В начале сентября здесь еще лето. Только в октябре придет долгожданная прохлада и наступит время большой настоящей любви, сбора урожая, свадеб, дружеских корпоративных застолий не без хорошеньких актрис. Каримбая весной и осенью что-то непреодолимое побуждало к этому делу. А фильм нужно заканчивать.
                *

Кое-как Оскару удалось собрать человек сто. В основном это были мужчины и женщины не самого молодого возраста, и дети, которых они привели с собой. Некоторые пришли сами, чтобы поглазеть на «кино». Кино любили все. Но сегодня от них требовалось играть, а не смотреть его. Если все пройдет гладко, к концу дня каждый получит тысячу сумов в руки, и этого хватит на то, чтобы испечь лепешки.
- Что, он сегодня опять будет кричать? – чуть слышно сказал один, завидев приближавшихся режиссеров.
-Молчи. Он тебе платит, так пусть за эти деньги немного покричит, - ответил ему другой
- Теперь все кричат. Кричат, ругаются. Чего они от нас хотят? – вставил фразу третий.
- На бедного человека не грех и крикнуть. А как он иначе почувствует, что не такой как мы.
- Станиславский
- Им это приятно. Думают, если платят свои гроши, можно делать, что хотят.
- Они хотят, чтобы мы изобразили бунт. Слушай, Равшан, разве тогда бунтовали?
- Вроде нет. Жили плохо, но не настолько, чтобы рисковать жизнью.
-А сейчас?..
- Молчал бы.
- Зато ты свободный. Помнишь, как радовался, когда?..
- Дурак был. Я думал, что капитализм прибавит нам капиталов.
- Отнял последнее. Все, что было, потерял. На те деньги я мог бы купить машину. А теперь мясорубку… Детей жалко. Говорила мне жена: «Не клади деньги в банк». Не послушал.
- Кто знал? Не жалей, Садык. Теперь уж не вернешь.
- Хваитит. Слышали о таком Кахромоне Арипове? Посадили. Болтал много. Был поборником терроризма.
Ты на что намекаешь?
-Да так, разговариваю
- Смотрите, Станиславский идет.
-Интересно, Равшан, мы и сегодня будем работать по его системе. А что это за система такая?
-Жить надо в роли, жить! А ты еле двигаешься.
- Прибыли, - равнодушно промолвил кто-то, и те, кто сидели, тотчас же встали.
Каримбай стоял посреди площади, широко расставив ноги, царственно заложив руки за спину, и недовольно смотрел на собравшийся люд – массовку. Оскар, пытаясь изо всех сил подражать ему, тоже хмурился, изображая на своем лице точно такую же неприглядную картину, какую имело лицо его непосредственного начальника. Нужно быть похожим на тех, кому подчиняешься. Эта простая истина была им усвоено еще со школьной скамьи. Надеясь преуспеть, он целенаправленно претворял ее в жизнь и пожинал заслуженные плоды. И сейчас он не хотел ни в чем отставать от Каримбая. Оскар был маленькой жалкой копией своего хозяина. Но то, что потом произошло с Каримбаем, Оскар не смог бы повторить никогда.
- День только начался, а вы такие сонные, - брезгливо бросил Каримбай в толпу, глядя себе под ноги. Потом он вдруг резко вскинул голову и, уже не скрывая злости, продолжал:
- Уже несколько дней мы снимаем одну и ту же сцену. Все устали. Я объяснил вам, что нужно делать, а вы не можете сыграть простых вещей. Я прошу от вас одного - ярость и негодование…
- Это уже два, - крикнул какой-то смышленый парнишка из толпы.
- Что – два? Что два?.. Ты нарочно меня злишь!..
- Ярость и негодование. Это – два. А вы говорите, что требуете одно.
Кто-то засмеялся открыто. Другие прятали улыбки в кулак или отворачивались.
Нужно было спасать положение, и Каримбай решил не обращать на него внимания.
- Вы должны показать миру, на что способен народ, загнанный в угол прогнившим советским режимом. Все вы жители колхоза имени Ильича – были рабами. Покажите, что вы не хотите ими быть. Вы – люди, простые труженика села. Вы долго терпели, но вы не желаете больше терпеть. Терпение ваше кончилось. Вы хотите простой, счастливой жизни. Скоро праздник Независимости. Вы же дети своего народа. Покажем, что мы настоящие патриоты своей страны – свободные, счастливые, гордые!.. Пусть в ваших сердцах будет негодование, а в руках сила. Напрягите свои мускулы. Дайте выход своим эмоциям. С поднятыми кетменями, с камнями в руках… Камни раздали? – не меняя пафосного тона тут же обратился он к помощнику. Помощник был рядом
- Конечно. Все как положено, как говорили. Мы все сделали. И операторы уже готовы…
- Ладно. Вас будет смотреть вся наша благословенная страна, правительство, президент – все. Разве вы не хотите попасть в историю? Дети ваши голодные, жены… нет, вы посмотрите на своих жен, сестер, матерей…. Они состарились раньше времени. А что вы будете сегодня есть?.. Разве у всех есть кусок хлеба, чтобы утолить голод…
Массовка вдруг загудела. Гениальный режиссер Карим Иногамов сумел-таки расшевелить до селе дремавшую толпу. Система Станиславского начинала действовать. Может быть, они сегодня сыграют свои роли как полагается.
- Вам нужно с поднятыми кетменями и лопатами пройти вон до того здания, где засела кучка подхалимов и бюрократов, которым нет никакого дела до вас. Забросайте его камнями. Не бойтесь. Вы хотите и можете изменить свою жизнь. Зачем она вам такая – жалкая и ничтожная. Или вы будете визжать от восторга, что кучка разбогатевших на вашем поте чиновников-подхалимов, презирая, плюют на вас с высоты своей шикарной развратной жизни безбожников? Во имя Аллаха вспомните, кто вы есть!..
Толпа еще больше разволновалась. Тусклые, ленивые глаза массовки вдруг зажглись, и это в свою очередь зажгло в сердце Карибая надежду на скорое возвращение домой.
- Уртоклар! – крикнул один старик не очень кромко. Потом возникла зловещая пауза, и вдруг все закричали: женщины заголосили, дети, испугавшись, заплакали. Счастью Иногамова не было предела.
- Мотор, начали! – крикнул помощник режиссера нечеловеческим голосом, радуясь тому, что хоть что-то сдвинулось с мертвой точки, и - съемка пошла.
К вечеру в кишлак стянули войска, но к этому времени массовка, вобравшая в себя так называемых статистов из близлежащих кишлаков, увеличилась раз в десять. Грандиозное действо разворачивалось с невероятной быстротой, которое некие специальные службы, далекие от настоящего кино, наверняка снимали, но уже не для широкого просмотра. Система Станиславского действовала – ружье, висевшее на стене, выстрелило, как ему и полагалась, по всем правилам великого театрального искусства, но главному режиссеру популярному господину Иногамову К.К. уже было не до него.