Печальная Фея

  Солнечный зайчик медленно-медленно крался по столу и, чуть было не коснулся листа бумаги исписанного на три четверти. «Не успел», - сказал я зайчику, словно живому сорванцу, и положил лист в стопку его братьев, тоже исписанных. Всё, работа окончена, и даже раньше срока. Автомобиль за мной придет только к десяти вечера, а значит, несколько свободных часов у меня ещё имеются. Только занять это время нечем, и уехать домой не на чем. Надо было всё-таки воспользоваться своей машиной, а не выделываться и заказывать казённую. Но! Перед клиентом следует держать марку - хороший спичрайтер (прости господи) дорогого стоит. Сейчас у любого начальничка своя пресслужба, но чуть что посерьезнее, да позабористее – сразу ко мне. Это в моей власти превратить сухой доклад, сплошь в цифрах, в занятный и интересный. Талант у меня к этому. Иногда мне кажется, что поступи заказ, я и таблицы Брадиса преобразую в увлекательное чтиво. Когда-то мой мудрый, но косноязычный шеф воспользовался моим даром. Ему понравилось, как прежде дремлющая аудитория, вдруг стала внимать его речам. С того момента всё и пошло – от одного барина к другому, которым, как, оказалось, требуется моё перо. Потому-то я здесь, в загородном коттедже (готовил очередной доклад), в одиночестве – даже поболтать не с кем. А, собственно, куда торопиться? Сам ведь мечтал об отдыхе, чтобы никто не мельтешил перед глазами, не тащил за собой по неотложным, а чаще никчемным делам, не надоедал пустой болтовней или нытьем.

     Я свободен. Свободен! Вдали от дома и без присмотра. Что ещё надо мужчине? Можно и пофлиртовать. Только с кем? Где-то неподалеку должна быть деревенька, откуда приходят повариха и сторож. Но где? Взгляд в окно был чисто машинальным. За несколько дней я изучил местный пейзаж и точно знал, что в той стороне аборигенов нет. А жаль! Пройтись бы тем перелеском, именно им, пронизанным солнечным светом, багрово-желтым от осенней листвы. Встретить там деревенскую тетёху, одуревшую от любовных сериалов и беспробудного пьянства мужа, лет тридцати, не меньше, ядрёную и теплую, как нынешнее бабье лето.

     «Ты как? Одобряешь?» - спросил я у клена, что стоял прямо за окном, и поймал себя на мысли, что за несколько дней одиночества стал разговаривать с предметами. Как бы соглашаясь со мной, кудрявый красавец качнул седеющей шевелюрой-листвой и опять слегка склонился к ближайшей рябине. Он не оставлял надежды покорить сердце рыжей красотки. Но той видимо надоел докучливый сосед. Поглядывая из-за него, рябинка с легкомыслием разбитной девицы, похвасталась мне красными кистями ягод, заманивая сделать настойку на коньяке. А почему бы и нет? Коньяк имеется, хороший коньяк. Он, да казенная машина – обязательные атрибуты моих райдерских притязаний. Табак, так уж и быть – мой. Я набил трубку, затянулся и выпустил струйку ароматного дыма, размышляя спуститься во двор за рябиновыми ягодами или нет. Потом сообразил, что это ни к чему - настойку надо выдерживать, а мне захотелось рюмочку сейчас. И вот, бутылочная пробка свернута, коньяк разлит по двум бокалам. Почему по двум? Сам не пойму. Рука сама выставила второй бокал. Скорее всего, захотелось услышать хрустальный звон, созвучный настроению. Дзынь-нь-нь. «Ты просто молодец», - никто, кроме себя самого, не похвалит так искренне, за сделанную работу.

     Небольшой глоток: «Неплохо». Грея бокал ладонью, я подошел к окну. «Что неплохо? Все неплохо. Коньяк не подделка, жизнь вроде бы ничего – сытненькая. Конечно, звезду с неба не схватил.… А мог бы?..  Наверное. Просто другим чуть больше повезло с условиями, с родословной, со всем…. В принципе я тоже глаголом жгу сердца. Или мечу бисер?… Зато не на стройке зимой и летом. Ах, какие мы все мастера оправданий. А если и сознаемся в грехах, то с железной уверенностью о прощении». Еще глоток коньяку, чтобы прервать философские самокопания. «Это бабье лето виновато, что лезет всякое на ум». Лучше любоваться пейзажем. Когда ещё доведется пообщаться с природой. Из окна такой вид, что потянуло на лирику. Захотелось увековечить на бумаге что-нибудь этакое, в японском стиле: «…На извилистой тропинке, именуемой «жизненный путь» мне снова повстречалась осень, в пестрой юбке и лоскутным пледом на плечах, с допотопным зонтиком и томиком стихов под мышкой. И опять она показалась милее, чем год назад…» Ну, почему? Почему в любую осень меня нет-нет, а пронизывает грустью? И я, наверное, знаю почему. Осень. Увядание природы. Ещё стоит теплый день, но уже природа знает, что придется засыпать, умирать, на целую зиму. А многие, что сейчас суетятся, создавая запасы, не переживут зимы. Всё как у человека. Он ещё здоров и полон сил, но появляется седина в волосах и паутинка морщин у глаз. И поневоле приходят мысли: «Зачем жил? Так ли? Всё ли сделал?» А сколько за жизнь наворочено! И только совестливая душа со стыдом вспоминает отдельные эпизоды прошлого. «Всё сделать бы по-другому! А тогда так не стоило говорить! Уйти в тот момент во время, а в этом случае обязательно остаться!» Но всё в прошлом, и до него не дотянуться. От таких мыслей повеяло безысходной тоской, как будто сквозняком  дунуло в затылок. Прогоняя уныние - еще глоток хмельного напитка. Коньяк – дар солнца. Ты должен веселить. Вон за окном бабье лето – какая прелесть. Скоро заморосит, захолодает, потом заметет первым снегом и растает. Будет грязно, холодно и неуютно. А сейчас бабье лето отдает последнее тепло, словно жалея суетливых людей: «Берите, ловите теплые последние мгновения. Пользуйтесь моментом, пока не поздно».

     Повинуясь этому зову, я раскрыл окно, впуская тепло в комнату. Вместе с дуновением ветерка в комнату влетел кусок паутины. «И почему её так много в теплые дни осени? Словно пауки сходят с ума и прядут, прядут, прядут. А может это только паучихи? Сучат, сучат лапками, плетя свадебные кружева. Спешат, словно женщины, которые не долюбили. Годы идут, идут. И надо успеть…» Тоска отпустила, освободив место грусти, сладковато-терпкой и невесомой, вызывающей из памяти неясные образы и даже звуки, созвучно которым послышалось тихое «ах». Где-то за спиной. Такое милое женское «ах», неуловимо знакомое. «Откуда? Бред! В доме никого нет». Я обернулся – на кресле, вытянув ножки, сидела молодая женщина с моим (вторым) бокалом. Более изящной дамы я давненько не встречал - длинные пальцы, длинные лодыжки, худенькая, но не настолько, чтобы желание подменять жалостью. Прямое изумрудное платье на ней, с виду скромненькое, не по карману простой женщине. Доводилось видеть подобные в парижских магазинчиках. Прошел бы мимо, не заметил, если бы не ценники, пузырящиеся нулями.

     Незнакомка полу прикрыв глаза, время от времени вдыхала аромат коньяка. Уйдя в свои воспоминания, она не замечала меня. Обидно? Нисколько! Пока женщина не видит мужчину, вуаль кокетства ей ни к чему и можно разглядеть её естественную. Что-то в её облике показалось знакомым. «Журнал? Телевидение? Не то… Овал лица, разрез губ, чуть приподнимающий их уголки…. Надо же!» Неизвестно откуда взявшаяся незнакомка напомнила мне первую любовь. Странно, память сохранила воспоминания о давнишних переживаниях, а по образу самой девушки как бы легонько прошлась ластиком. И вот, таинственная гостья оказалась схожей с ней.

     Заметив мой взгляд, незнакомка смутилась: «Ах, извините», и мне вдруг почудилось, что она готова растаять, раствориться миражем.  Не хотелось вновь оставаться одному, и я замахал рукой, предупреждая её не делать этого. «Совсем крышу порвало», - где-то далеко-далеко в сознании проворчала рассудительность. Женщина вгляделась в меня и неожиданно сказала:

     - Нет, не похож.
     - На кого не похож?
     - Так, - Сделала неопределенный жест незнакомка, - На одного моего знакомого. Просто я обманулась. Всё как тогда: осень за окном, коньяк в бокале, на столе рукопись и в комнате запах хорошего табака. Он был писателем и тоже курил трубку.

     Она улыбнулась ещё раз. Улыбки на её лице всякий раз были неповторимы: сначала блаженная, затем застенчивая и сейчас виноватая.

     - Я сейчас исчезну, - Как бы извиняясь за беспокойство, сказала незнакомка.
     - Погодите, - я вновь протянул навстречу руку, останавливая её бегство, - В доме никого  нет. Побудьте со мной хоть Вы.

     Я уже не помышлял о флирте. Загадка неизвестно откуда появившейся женщины, занимала меня сейчас больше. «Откуда она? Кто?»

     - В каком-то роде, я тоже писатель, - Поспешил признаться я.
     -  Я так и  подумала. Ты также грустишь, как он.

     Такое признание обескуражило.

     - Неужели? – Невольно вырвалось у меня.
     - Да, когда он смотрел в окно, его всегда охватывала грусть, и мысли были примерно одинаковые. Я чувствую это.
     - Читаете мысли? Экстрасенс.
     - Нет. Я – фея, фея печали. Я не читаю мысли, я чувствую настроение.
     - ???

     Она вновь улыбнулась:

     - Вы, люди, смешные -  верите в приметы, в  домовых, а нас фей, считаете сказочными персонажами. Вы наделяете вещи душой, а богинь, управляющих настроением, чувствами, не замечаете. Разве, что посчастливилось Амуру, о нем знают все. Хотя, почему-то его изображают пухлым юнцом со стрелами в руках. Это совсем не так.
     - А как?
     - По-разному. Тех, кто отвечает за любовь, много. Среди них есть и мужчины, и женщины. Они все разные. Есть среди них страстные, безумные, есть собственники и эгоисты, а попадаются и бессеребренники. Меня тоже готовили в их команду. Но феям печали надо было срочно помочь. Меня попросили, и я не смогла отказать. Тут я встретила его, моего писателя. Обычно мы не показываемся людям, а к нему я приходила, как к тебе. Он меня видел, говорил со мной. Я, молоденькая совсем, без ума влюбилась в него. А он, безответно тосковал о другой. Ах, как я завидовала ей. Мне хотелось, чтобы он полюбил меня как её, но даже в большом сердце нет места двум.
     - Вам тоже ведома любовь? – Удивился я.
     - В природе все подчинено ей. - Вновь улыбнулась она, - Мы не исключение. И так же как люди способны на глупости. Я тоже совершила ошибку. Мой писатель так и не смог полюбить меня. А я, с досады, нагнала такую тоску на одного человечка, что тот покончил с собой. Меня хотели отстранить от работы. Со временем я многое поняла и стала исполнять предназначенное мне - помогать людям. Настроение – штука тонкая и надо уметь управлять им. Если не сгладить грусть, не сделать её более легкой, слабый может впасть в депрессию, нервный, как и тот несчастный, может дойти до края. И все же я благодарна своему писателю. Он научил меня понимать грусть, полюбить ее, видеть в ней самое лучшее, что есть у человека.
     - Ну, не сравнить её с радостью. – Усомнился я.
     - В радости человек поет и строит дом. В грусти он способен сострадать другим, чаще берется за перо. Я люблю сидеть рядом с поэтами. Вот кто тоньше остальных чувствует настроение. Лучшие, проникновенные стихи получаются, когда я рядом.

     Странное дело, её манера разговора, интонации, бередили воспоминания, невольно возвращая меня  к моей первой любви. «У нас не сложилось, у этой феи тоже. А  у того писателя?»

       - Его дама ответила взаимностью? - Что-то у меня сегодня не ладилось с тактом.
- Нет.
- Значит, он умер несчастным. – Сделал поспешный вывод я.
- Нет, он был счастлив тем, что любил. Не меня, а её.
- Грустное счастье.
- Или счастье от грусти. – Поправила фея, - Он написал свою лучшую вещь и был счастлив этим.

     Как бы претворяя дальнейшие расспросы, она сказала:

- Я должна идти.
- Ты вернешься? – Расставаться навсегда почему-то не хотелось.
- Когда тебе будет грустно, знай, что я где-то рядом.
- Невидимкой?

Она кивнула:

- Так лучше.
- Приходи как сейчас, наяву. Мне о многом нужно тебя спросить.
- Ты хочешь?
- Да.
- Я подумаю. Отвернись, пожалуйста. – Попросила она.
Я махнул ей на прощанье и повернулся к окну.
           -Пока, - дохнуло мне горячим в ухо. Я быстро обернулся, а в комнате уже никого не было.