Упрямец

Французские войска, спустившиеся с Пиренеев, осадили Памплону.

Командующий французов, генерал Фуа-Леспарр, дабы избежать напрасного кровопролития, отправил в осажденную цитадель гонца с предложением сдаться. И получил от испанской комендатуры немедленный отказ. «Вот упрямец!» - подумал генерал, пытаясь разобрать витиеватую подпись коменданта крепости. К тому времени крупнейшие города Наварры уже пали под натиском французских войск, - которые численностью вдесятеро превосходили испанские, - и изрядно потрепанная армия Карлоса I поспешно отступила на землю Кастилии.

Был месяц май. На сочном зеленом лугу французы разбили военный лагерь. Всю ночь солдаты жгли костры, между которыми трепетали от ветра светлые палатки офицеров. Со стен небольшой крепости на огни неприятеля тревожно глядели испанские часовые. Гарнизон, числом всего-то около пяти сотен человек, отдыхал. Завтра они должны были оказать сопротивление двухтысячной армии. Их командир, высокий тридцатилетний капитан с безумными глазами фанатика, в своей короткой, но пылкой речи призвал их мужественно встретить неизбежную смерть.

На заре протрубили горны, забили барабаны, взвились знамена, и штурм крепости начался с артиллерийских залпов. Мортиры стреляли тяжелыми ядрами через стены, круша городские здания. Десяток длинных и мощных пушек, поставленных в ряд, били в одно место с восточной стороны, покуда в стене не образовался пролом, достаточно широкий для того, чтобы в него проникли нападающие. Но сначала ров перед проломом закидали фашинами – заранее приготовленными вязанками хвороста. Затем отряд из сотни пехотинцев, вооруженных пиками и алебардами, выстроившись в шеренги по пять человек, бросился на приступ.
Их встретили испанские солдаты числом не более тридцати, которыми командовал высокий офицер в чине капитана. Этот офицер и был комендантом крепости. Завязалась жестокая рукопашная схватка. Испанцы недаром считались лучшими фехтовальщиками Европы. Но дрались они не только искусно, но и, подобно загнанным в угол крысам, отчаянно, и французский отряд довольно быстро сократился на четверть. В пролом не удалось проникнуть одним броском, и французы отступили, оставив у стен цитадели раненых и погибших.

Генерал Фуа-Леспарр, сидя верхом на огромном коне-першероне белой масти, наблюдал за ходом штурма. Это был крепкий пятидесятилетний мужчина, смуглый и черноглазый, с длинными седыми волосами, достигавшими плеч. Выражение его лица свидетельствовало о совершенном душевном спокойствии. «Каков упрямец, однако! - сказал генерал, обращаясь к офицеру-адъютанту. – У них нет ни единого шанса, и если бы ни этот их упрямый, безумный командир, они бы давно уже сдались!» Молодой офицер кивнул, слегка качнувшись в седле: «Да, ваше превосходительство!» - и розовый плюмаж на его шлеме изящно колыхнулся.

Почти одновременно, один за другим, прискакали гонцы, сообщая, что французские солдаты, взобравшись на стены по осадным лестницам, уже проникли в крепость с южной и западной сторон. Исход сражения был определен. Но комендант крепости и горстка верных ему людей продолжали оказывать сопротивление. Французы вторично сделали попытку прорваться в крепость через единственный пролом в стене. Но было ясно, что испанцы, воодушевляемые своим отчаянным командиром, будут сражаться до последнего вздоха, успев отправить на тот свет еще множество поданных французской короны. Высоким ростом выделялся испанский офицер среди прочих сражающихся, его кираса блестела, перья на каске дрожали в такт его стремительным рывкам, время от времени он издавал грозные выкрики, а его тяжелая, длинная шпага разила врагов направо и налево. Казалось, он единственный, кому неведома усталость: и французские и испанские солдаты уже еле двигались, тяжело дышали, пот заливал их лица, кровь пропитала одежды. Только долговязый капитан с безумными глазами фанатика, словно одержимый, словно в приступе вдохновения, кружился волчком, будто некая высшая, нечеловеческая сила помогала ему, и черный плащ развевался у него за спиной, как крылья нетопыря.

Раненный в руку, он выронил свою шпагу, но тут же поднял ее здоровой, левой рукой, и мгновенно перерубил древко чьей-то пики, нацеленной ему в грудь, и, плавно продолжив движение, всадил клинок в горло нападавшему.

Тут один из французских солдат, потерявший свое оружие, схватил небольшой осколок крепостной стены, поднял его вверх и, что было сил, метнул в голову испанскому капитану. Капитан застыл на мгновение, затем качнулся в сторону, ноги его подкосились, и он без чувств рухнул на землю. Оставшись без командира, испанцы, казалось, даже с некоторым облегчением, побросали свои мечи и алебарды, сдаваясь на милость победителям. Памплона, последней их городов Наварры, открыла свои ворота перед войском французского короля.

Ближе к вечеру генерал Фуа-Леспарр ужинал в компании со своими офицерами. По законам военного времени, любой город, не сдавшийся добровольно, подвергался разграблению. Потому офицерская трапеза на этот раз была особенно изысканной, обильной и разнообразной.

«Жаль, что никто из испанских дворян не остался в живых, они могли бы разделить с нами этот скромный ужин! Этикет, к сожалению, не позволяет нам пригласить за стол простых солдат, а ведь они тоже храбро сражались!» - пошутил молодой адъютант, обводя рукой стол. Генерал посмотрел на него неодобрительно: он никогда не получал удовольствия от слишком легких побед. «Неужели все испанские офицеры погибли? И этот, упрямый их командир, тоже?» - спросил генерал. «Все до одного! – последовал ответ – и тела их сложены кучей в одном из домов!» - «Распорядитесь, лейтенант, чтобы все они были похоронены с почестями». Генерал поднял свой кубок вверх, как бы призывая выпить вина за своих бывших врагов.

Утром, когда генерала проснулся, его адъютант доложил: «Ваше превосходительство! Комендант Памплоны, оказывается, еще жив! Стали растаскивать мертвые тела, а он вдруг застонал. Его перевязали, лекарь занимается им. Но, право, он очень плох. Хорошо, если доживет до завтра…» - «Пойдемте, лейтенант, я хочу посмотреть на этого упрямца, пока он еще дышит!» - и Фуа-Леспарр быстро, при помощи оруженосца, оделся. Офицеры прошли пешком до соседнего здания, где разместили раненных французских дворян и единственного испанского дворянина.

Войсковой лекарь, встретивший их, узнав о желании командующего повидать испанца, сказал: «Нет никакой надежды, я не в силах что-либо сделать. И рана тяжела, и потерял он много крови, и уже началось нагноение…. У него сильный жар, он всю ночь был в бреду, и не знаю, сможет ли он с вами говорить….»

Лекарь провел их в одну из комнат, где на соломенных тюфяках лежало с десяток смертельно раненных. Воздух был тяжел. Все офицеры были без сознания, некоторые стонали и метались в бреду.

«Вот он!» - указали генералу на одного из несчастных. Фуа-Леспарр подошел к нему ближе и застыл задумчиво в молчании.

Бывший комендант Памплоны вдруг открыл глаза. Его голова была перевязана, он попытался было, при виде французского командующего, приподняться, но на это у него не хватило сил. Несмотря на слабость, его глаза смотрели на генерала прямо, а взгляд его был тяжел. Они смотрели друг на друга молча некоторое время.

«Вы понимаете по-французски?» - спросил генерал. Испанец еле-еле кивнул головой. «К вам сейчас пришлют капеллана…. Назовите ваше имя. И то поместье, куда отвезут… - генерал запнулся на мгновение. – Куда вас, капитан, отвезут, когда вы немного поправитесь и сможете выдержать дорогу….»

«Как ваше имя? – повторил лекарь вопрос генерала – и откуда вы родом?»

Испанец с трудом разлепил почерневшие ссохшиеся губы. Он тяжело, прерывисто, шумно дышал, сотрясаясь всем своим крупным телом. На его потное, худое лицо упал, коснувшись век, луч утреннего солнца, и капитан зажмурил красные, слезящиеся глаза. И слабым голосом, очень медленно и тихо произнес: «Игнасио де Рикальдо… Из Лойолы...»