Отчет о прохождении летней практики. вгик

Что есть поиск идеи для фильма или его замысла? Постепенно переходящее в бег хождение из одного угла в другой не отличающейся многочисленностью граней комнаты? Звонки ли знакомым и друзьям с вопросом: «А нет ли у тебя, старик, на примете старушки какой завалящей?» Походы ли по музеям с попыткой высмотреть что-то в трещинках полотна? Оглядки ли по сторонам на улице, когда ходишь и ходишь, смотришь и смотришь, вглядываешься в каждое лицо: «А что я мог бы рассказать об этой продавщице укропа? а об этом старике с аккордеоном? а об этой усталой женщине с сумками в метро? а об этой парочке на скамейке?»
В любом случае – всего этого у меня было сполна... И музеев, и хождений, и листаний ежедневника с записями – а вдруг, вдруг прежде не заметил тут с краешку, на полях, быстрым почерком нацарапанного гениального?! Пожалуй, звонков с вопросами только не было много... Хотя узнавать у людей, кто из их знакомых – интересен им, и чем, – это, пожалуй, куда как интересно и захватывающе: что тебе расскажет новый человек о новом или известном уже человеке и как?
Впервые и так странно, – на высоте скольких-то тысяч метров («Ladies and gentlemen! Captain speaking...”) совершенно по-русски автобусные споры, кажется, в какой туалет кто должен идти – и это все над такими облаками, что вспоминаешь все описания изо всех читанных книг, силясь создать своё, но находятся лишь сахарная вата да хлопок, и нет достойного сравнения...
Голландия прельстила меня своими незашторенными по вечерам окошками, где течет жизнь – кто-то готовит, кто-то читает, дети забегают на кухню перехватить сладенького, строго в четверг правильная голландка намывает стекла... И велосипедистами: вот едет девушка-секретарша: серый костюм с короткой юбкой, сапоги на каблуках, сумочка висит на руле, а она знай себе педали крутит – на работу. Или молодой парень под дождем – одной рукой держит руль, а другой, перехватив под пузо, маленькую белую собачку... А еще Рембрандт, и Вермеер, и Франс Хальс, и Ван Гог... А еще китайские дети кругом – у голландских приемных родителей. Официально и довольно просто усыновить можно лишь китайских детей.
И, как ни странно, бомжами привлек меня Амстердам – у бомжей своя газета, которую они продают в центре города. Странный седовласый мужчина-ветер с белым слепым глазом готов был объяснить дорогу на любом европейском языке, а после мягко и вкрадчиво заметил, что за помощь он рассчитывает получить какое-то вознаграждение... Просто свободные люди, находящие даже способы изыскивать заработок.
И домики вдоль каналов, и каналы, и по линейке начерченные ряды горизонта, едва выедешь из города: деревья, поле, домики, канал, деревья, облака, небо – все выстроилось в линии... А на пляже даже табличками отмечено – зона для всех, зона для катающихся на досках с парусами, зона для собак, и за холмиками зона для нудистов. Наглые чайки хватают печенье чуть не из рук. А выше, в дюнах, глядит на море прорезями бойниц немецкая береговая линия обороны – расписанные граффити, полные мусора, они все так же страшны в своей грозной архитектуре – эти бетонные коробки...
И такое во всем странное сочетание нормированности и свободы, определенности и случайности, что, задумавшись о нем, не понимашь, как оно может существовать в гармонии...
А в жарком Севастополе – гармония иного рода: между алыми спинами да пивными животами и ветром с моря, волнами у памятника потопленным кораблям, незнакомыми растениями. И кажущееся невероятным рядом с песком и крабами, но – воинственное, но – захлебывающееся от негодования из уст едва ли не всех жителей от младенцев до качающихся от ветра старушек: «Севастополь – русский!» А здесь уже втихомолку и гимн города переделали, и НашеВсе стоит где-то в конце в списке для чтения на лето школьников, что приносят их матери в библиотеку. И – стояние на рынке Бахчисарая. И – того гляди бабушки пойдут в атаку.
И как это – не запомнить? И как на это – не опереться, шагая из одного угла в другой и снова возвращаясь, вглядываясь опять и опять в лица в толпе, перелистывая заметки...
Практика в теории – летняя, а на практике – всежизненная...
Отчет о себе на двадцать первом году жизни.