На Руси каждая бумага своё течение имеет

В армии инженер-майор Драбкин Григорий Михайлович служил с 1938 года.
Сразу после окончания в 1938 году Ленинградского института связи он был призван для прохождения действительной военной службы, был участником финской кампании, а начало Великой отечественной войны застало его в Риге, где он служил в Управлении связи Прибалтийского особого военного округа.
Мы с ним познакомились и подружились в июле 1941 года на Северо - Западном фронте. Григорий служил в Управлении связи фронта, а я командовал радиобатальоном. После войны инженер-майор Драбкин был назначен преподавателем в Военную электро - техническую академию связи им. Будённого.
В академии он помимо преподавания был адъюнктом при кафедре, занимался научно-исследовательской работой и готовил диссертацию на соискание учёной степени на звание кандидата технических наук.
К моменту событий, о которых речь пойдёт дальше, Григорий успешно закончил адъюнктуру, сдал все, положенные для будущего кандидата наук, экзамены, выполнил необходимые экспериментальные работы и написал диссертацию.
Диссертация была отпечатана, был написан, размножен и разослан, куда полагается, автореферат, был даже назначен день защиты диссертации, как вдруг. . . Драбкина срочно вызвали к начальнику академии.
Несколько смущённо начальник академии сообщил Григорию, что он только что получил из Москвы, из Главного Управления кадров Министерства вооружённых сил СССР (так тогда называлось Министерство обороны) приказ о том, что инженер-майор Драбкин Г.М. демобилизован и он, начальник академии, обязан своим приказом отчислить его из академии, дав ему недельный срок для сдачи дел. При этом начальник академии сказал, что ни ему, ни кому-нибудь другому из командования академии причины появления этого приказа неизвестны.
- У Вас, товарищ Драбкин, - сказал он, - всегда были отличные аттестации. Мы рассчитывали на Вашу длительную работу в академии, но приказ есть приказ, и я обязан его выполнить.
Если Вас когда-нибудь неожиданно ударяли сзади дубиной по затылку, то это примерно то же самое, что почувствовал Григорий, выслушав сообщение начальника академии. Когда Григорий настолько пришел в себя, что обрел дар речи, он, понимая, что в Ленинграде ничего ни выяснить, ни сделать невозможно, попросил у начальника академии разрешения съездить в Москву попытаться добиться отсрочки выполнения приказа хотя бы на один месяц, чтобы успеть защитить диссертацию, защита которой должна была состояться всего через три недели.
Начальник академии дал «добро», и таким образом уже на следующее утро Григорий очутился в Москве.
Чётко представляя себе, что в таком деле необходимы только сильнодействующие средства, он не стал тратить время на хождения по военным канцеляриям, а решил добиться приёма у министра Вооружённых сил СССР, лично изложить ему сущность вопроса и просьбу об отсрочке увольнения из армии. Всё это он изложил в рапорте на имя министра. Рапорт он хотел вручить лично, а не передавать по команде, как положено по Уставу внутренней службы, справедливо считая, что в этом случае такое нарушение пройдёт незамеченным.
Таким образом, сразу же по приезде в Москву, Драбкин оказался в приёмной министра Вооружённых сил СССР, где ему объяснили, что запись на приём к министру ведёт дежурный генерал, к которому надлежит обратиться и обосновать свою просьбу о приёме.
Выстояв небольшую очередь, Григорий вошёл в комнату, где сидел дежурный генерал. Комната была довольно больших размеров, поэтому по пути к столу, за которым сидел генерал, Григорий заметил, что генерал как-то особенно ловко крутит в пальцах карандашик. Видать, у него была большая сноровка в этом деле. Это как-то отвлекало Григория, но он сумел оторвать своё внимание от карандашика и чётко представился, доложив, что он, инженер-майор Драбкин Г.М., адъюнкт кафедры военной академии. . ., и только было он начал говорить о причине, по которой ему необходимо попасть на приём к министру, как генерал с любопытством посмотрел на него и сказал:
- А видать он большая шишка, твой начальник, если у него майор в адъютантах ходит. Как видно, генерал не видел никакой разницы между адъюнктом и адъютантом. Григория это несколько озадачило и он, отвлекаясь от основной темы, попытался деликатно объяснить, что есть некоторая разница между адъюнктом при кафедре и адъютантом при начальнике. Но генерал, снова занявшись своим карандашиком, на эти объяснения как-то не реагировал, и сбить его с прочно занимаемых позиций было невозможно. В общем, инженер-майор понял, что фронтальная атака не удаётся и для достижения тактического успеха необходимо срочно перегруппировать силы и предпринять манёвр для наступления во фланг.
Тогда он стал докладывать, что у него уже готова диссертация и автореферат и что он отлично сдал все кандидатские экзамены, но генерал не обращал на него никакого внимания, целиком сосредоточившись на карандашике, который завертелся в его пальцах ещё быстрее.
Видать, этот карандашик здорово способствовал логическому мышлению генерала, потому что он, не дослушав Драбкина, спросил:
- Так ты всё-таки хочешь получить диплом инженера?
Тут Григорий, чувствуя, что земля стала как-то уходить у него из-под ног, пустился в объяснение разницы между инженером и кандидатом технических наук. Попутно он доложил, что инженером стал ещё в 1938 году и, сознавая, что говорит совсем не то, ради чего приехал в Москву, уже ничего не мог с собой поделать и, чувствуя себя круглым дураком, продолжал толковать о разнице между инженером и кандидатом. Однако понятие «кандидат наук» на генерала никакого впечатления не произвело и Гришка, кое-как оторвавшись от этой темы, приступил было к изложению причины, по которой он просит приёма у министра.
Но тут генерал, ещё раз посоветовавшись со своим карандашиком, не дал Гришке развить свою мысль до конца, а как-то радостно спросил:
- Ага, так ты, значит, учишься на профессора?
Чувствуя, что он окончательно тонет и уже пускает последние пузыри, Гришка махнул на всё рукой и гаркнул:
- Так точно! На профессора!
- Ну, так бы и говорил сразу. А рапорт есть?
- Есть.
- Давай.
Дрожащими пальцами Драбкин вынул из кармана кителя рапорт и протянул генералу. Генерал взял рапорт, вложил его в какую-то папку, велел ждать в приёмной и ушёл в боковую дверь. А Гришка поплёлся в приёмную, чувствуя противную дрожь в коленках.
Вам, наверное, знакомо, как тянется время, когда ждешь. Вся пачка сигарет была выкурена. Курить очень хотелось, но обратиться к кому-нибудь из присутствующих с просьбой дать сигарету Драбкин стеснялся: все были намного старше его по званию. И вот он начал быстрым шагом ходить из одного угла приёмной в другой. Ходил до тех пор, пока какой-то полковник не сказал ему, чтобы он перестал мельтешить, а то от этих хождений у него уже рябит в глазах. Пришлось сесть. В общем, в этом «приятном» времяпровождении прошло примерно полтора часа. И всё это время Драбкин ругал себя за то, что не сумел чётко доложить о своём вопросе, а вместо этого нёс какую-то околесицу про адъюнктов и адъютантов, инженеров и кандидатов. И вот, когда на душе стало уж совсем скверно, а во рту ощущение, как будто там переночевал эскадрон, его вызвали к генералу.
К генеральскому столу Драбкин подошел с тем чувством, которое испытывает прыгун в воду, когда прыгает с вышки, не зная, какая внизу глубина.
- Ну, милок, - как-то совсем не по-уставному сказал генерал, протягивая Драбкину какой-то листок, - вот тебе твоя бумага.
И совершенно неожиданно хорошо поставленным командирским голосом громко, как на строевых учениях, скомандовал:
- Кр-ругом марш!
Инженер-майор Драбкин, будучи человеком военным, чётко выполнил поворот через левое плечо и строевым шагом вышел из кабинета, чувствуя себя уж совсем полным идиотом.
Только в приёмной, сменив строевой шаг на положение «стоять вольно» Григорий сумел взглянуть на бумагу. Взглянул и не поверил собственным глазам. То, что он прочёл, намного превосходило всё, на что он мог рассчитывать. Это был приказ, согласно которому приказ о его демобилизации отменялся - он оставался в кадрах офицерского состава Советской Армии.
Дальнейшие события развивались вполне благополучно. Защита диссертации прошла успешно, не был подан ни один «черный» шар. ВАК диссертацию утвердила, и вскоре Драбкин получил диплом о присуждении ему учёной степени кандидата технических наук. Ещё через некоторое время ему было присуждено учёное звание доцента.
Всё пошло, как говорится, своим чередом, и о неприятном инциденте, предшествовавшем защите, можно было бы забыть. Но Драбкин не забыл. Ему всё время хотелось узнать, почему появился тот злополучный приказ. И чем больше проходило времени, тем сильнее становилось желание докопаться до первоисточника этого проклятого приказа.
И вот однажды, будучи в командировке в Москве, инженер-майор Драбкин надел парадный мундир и отправился в поход по военным канцеляриям и архивам, руководствуясь старым библейским поучением: «ищите и да обрящете».
Вероятно, опыт в проведении научно-исследовательских работ очень помог кандидату технических наук, потому что он всё-таки докопался до первоисточника.
Дело оказалось довольно простым.
Когда в 1938 году студент Драбкин готовился к защите дипломного проекта, его пригласил к себе один профессор, начальник кафедры, и сказал, что он давно за ним наблюдает, видит, что у него есть склонность и данные для научной работы, а посему он приглашает Драбкина после того, как тот защитит дипломный проект, поступить в аспирантуру на его кафедру. Если Драбкин согласен, то он тут же начнёт оформлять его зачисление в аспирантуру.
Так как Григорий действительно имел склонность к научной работе, то, естественно, он дал согласие и после защиты дипломного проекта не стал подыскивать себе другую работу.
Профессор, пригласивший Драбкина, сочинил соответствующее письмо в деканат. Деканат написал соответствующее письмо ректору института. А пока сочинялись эти письма, Драбкина пригласили в Райвоенкомат, и он отправился выполнять свой священный долг по защите отечества.
К тому времени, когда ректор института издал приказ о зачислении молодого инженера Драбкина в аспирантуру, Гришка уже постигал премудрости строевой службы в каком-то военном городке под Новгородом и, маршируя в сомкнутом строю по пыльным дорогам, распевал во всё горло про соловья-пташечку.
Однако Гришкин профессор оказался человеком дотошным и решил, что так дело оставлять нельзя. Поэтому он написал ещё одно письмо, которое за подписью ректора института, тоже профессора, было направлено в Народный комиссариат обороны СССР.
В этом письме с неумолимой логикой было доказано, что Драбкин-ученый принесёт любимой отчизне несравненно больше пользы, нежели Драбкин-командир взвода, а посему институт убедительно просит срочно демобилизовать вышеупомянутого Драбкина и направить его в Ленинградский институт связи на предмет использования по научной части.
Вот такая бумага была написана, подписана и заказным письмом в июле 1938 года направлена в Москву. По каким канцелярским рекам и речушкам и с какой скоростью плыла эта бумага, в каких канцелярских заводях отстаивалась, какие начальствующие очи её читали и какие резолюции накладывались, очевидно, останется тайной навечно. Но прошло всего только одиннадцать с половиной лет, как просьба Ленинградского института связи была, в конце концов, уважена и штатный преподаватель Военной электротехнической академии связи им. Будённого, без пяти минут кандидат технических наук инженер-майор Драбкин Г.М. был срочно демобилизован.
Вот так была открыта тайна рождения приказа, доставившего Григорию так много неприятных часов. И только открыв этот таинственный первоисточник, инженер-майор обрел долгожданное душевное равновесие, и больше уж ничто не мешало его успешной работе в академии.
Спустя несколько лет после описанных событий случилось мне провести вечер в одной военно-штатской компании. В войну мы все были военные, все были на фронте и хорошо знали друг друга. А после войны некоторые, вроде меня, вернулись в промышленность, а некоторые остались служить в армии и изрядно преуспели по службе. Все военные в этой компании уже носили папахи, а двое - даже лампасы.
Как всегда бывает среди редко собирающихся фронтовиков, после первых стопок стали вспоминать своих фронтовых друзей, выяснять, кто где, и кто чем занимается.
Большинство присутствующих хорошо знали Драбкина по фронту и, когда зашёл о нём разговор, я вспомнил и рассказал случай с приказами. При этом я обратил внимание присутствующих на то незначительное обстоятельство, что для подписания первого приказа потребовалось всего только одиннадцать с половиной лет, а для подписания второго приказа потребовалось целых полтора часа.
Естественно, что мой рассказ вызвал комментарии почти всех присутствующих. Выступления кончились тем, что мы дружно выпили за Гришкино здоровье.
И вот тогда один из обладателей лампасов, молча выслушавший и историю, и комментарии, подцепил вилкой маринованный грибок, долго и внимательно его разглядывал, а потом сказал:
- Ну и что вы тут нашли удивительного?! Ещё со времен Петра Великого известно, что на Руси каждая бумага своё течение имеет.
Тут он сделал небольшую паузу, как будто ожидая, не будет ли возражений, а так как возражений не последовало, то он неторопливо продолжил:
- Мы с Драбкиным знакомы с первых дней войны, довольно часто встречались по делам службы и были не то что друзья, но, как говорят, хорошие знакомые. Я знал Григория как смелого офицера, не теряющегося даже в самой сложной обстановке. Кроме того, мне нравилось в нём развитое чувство юмора, что, как известно, весьма помогает в жизни. Но в данном случае, видать, это чувство ему начисто изменило. Наверное потому, что он очень растерялся. Растерялся настолько, что смотрит в упор и не узнаёт. Ведь дежурным-то генералом был я.