Коровник

Коровник

Лёнька Обломкин зашел в недостроенный коровник и уныло покосился на ближайший простенок. Бригада сидела на досках и курила. Простенок почти не вырос за время похода в правление. Блин, привыкли работать под надзором. Сами себе дать команду не могут. Лёнькина бригада состояла из пяти человек – Максим Теплов, худой, нервный парень. Он год назад освободился из колонии для несовершеннолетних, работал учеником слесаря в Можайске и подался на стройку заработать на мотоцикл. Сергей Курочкин – здоровый детина лет двадцати восьми, морда круглая с выразительными, но не умными карими глазами. Чуть старше его был Иван Панаев, плотник, хороший мастер, хитроват. Иван был небольшого роста, но жилист и упорен в работе. Пожалуй, самым бестолковым работником бригады являлся Валера Гамов – толстоватый мужик лет сорока, изобильный на тупые шутки и патологически неспособный работать долго и аккуратно. Его Лёнька Обломкин всегда ставил в пару с Сашей Скрипицыным. Он в бригаде считался за авторитета. Рядом с Сашей Ванька Гамов халтурить стеснялся. Скрипицын был самым старшим - ушлый мужик лет сорока пяти, среднего роста. Его серые глаза на помятом лице всегда смотрели на собеседника немножко скучающе, без наигранной наглости, которая время от времени проскальзывала у всех членов бригады. Работал Скрипицын хорошо.
«Что?», - спросил Саша, первый заметивший приход Обломкина. Остальная бригада хохотала над очередным матерным анекдотом Валерки Гамова и в сторону Лёньки не смотрела.
«Ничего, работать пора. Кирпич есть, цемент ещё подвезут», - Лёнька посмотрел на бригаду и крикнул. – «Подъем, конец перекура».
Бригада начала подниматься. Бычки Примы полетели на бетонный пол. Лёнька вздохнул. Консервная банка для окурков на месте. Вечером сами подметать будут. Но возражать не стоило – воздух свободного труда пьянил членов бригады. Все мужики отсидели в заключении по несколько лет, и принудительная аккуратность их несколько озадачивала.
«А делать что?», - с ехидцей спросил Гамов. Видимо, не успел сразу отойти от роли балагура.
«Даю выбор. Или делай с Сашей, что утром сказал. Или делай, что Саша скажет», - ответил Лёнька. Бригада захохотала и пошла класть простенки.
Лёнька Обломкин попал в бригаду случайно. Имел Лёня знакомства в местном райкоме ВЛКСМ. Обилие общественных нагрузок в родном Научном Институте помогло. В райкоме дали адресок и общее описание. Колхоз «Светлые зори» поленился обеспечить фронт работ студентам к июлю. В августе правление начало проявлять активность, писать запросы, но поздно. Инструктор райкома Сергей Анисимов съездил, посмотрел и посоветовал нанять местных. Они наняли, кого нашли в родном Можайском районе. Объем работ предполагал заработки порядка 900 рублей на человека. Тот же Анисимов позвонил Обломкину и сообщил о вакансии. Лёнька, молодой специалист Научного Института, в очередной раз сидел без денег. Жена родила сына. Деньги требовались срочно, а знакомый начальник реферативного отдела только пожал плечами и сказал, что дополнительную халтуру дать не может. Денег на оплату внештатных сотрудников не прибавили. На этот счет у Леньки было своё мнение. Начальник реферативного отдела Свирский стремился выбить ставку для постоянного сотрудника. Пока ему не отказали, но и согласия не дали. Если ставку не дадут, будут Леньке рефераты в конце года. На дворе стоял конец августа. Лёнька взял часть отпуска, отгулы за овощебазу и поехал колымить. Коровник полагалось сдать к началу октября. Теперь, в конце сентября, Лёнька ясно чувствовал, что успевают. Дел оставалось с гулькин нос – закончить простенки и поставить корыта для корма. Пять дней работы и десять дней до официальной даты, после которой работа оплачивалась бы не как аккордная, по повышенным расценкам, а как самая обыденная, процентов на 30 ниже.
Ленька встал на своё место и начал выкладывать простенок. Работа мастерком стала ему привычной ещё со времен студенческих стройотрядов. Простенок быстро рос. Соседний простенок клал Скрипицын. На соседний ряд ставить простенок Лёнька отрядил Панаева. Теплов и Курочкин с трудом успевали цемент замешивать и кирпичи таскать. Когда к концу рабочего дня три готовых простенка высились в помещении коровника, Лёнька в очередной раз их обмерил и крякнул от удовольствия. Два простенка и корыта в остатке – даже не за пять, за четыре с половиной дня успеем управиться.
На часах было семь тридцать вечера. Пора ужинать и спать. Спала бригада в этом же коровнике в помещении для молочного сепаратора прямо на полу. Еду часто готовили на костре рядом с коровником или бегали в колхозную столовую. Благо, идти до неё было меньше километра. Бегали не часто – у мужиков денег почти не водилось. Не от большого богатства подались они в строители. Самую же важную причину экономии Лёнька мог смело объяснить по коммунистически – нет денег, потому что потребность в деньгах исчезла. С самого начала поговорил Лёнька Обломкин с Сашей Скрипицыным, и пошли они мужиков агитировать. На общем собрании постановили – считать всю бригаду до полной сдачи объекта в завязке. Ни грамма спиртного, ни косяка конопли, ни чифиря с утра до вечера, абзац. Сбросились на общий котел, закупили продуктов. Получилось дешево. Остались в народе только деньги сигареты, зато занимать отпала необходимость. Трезвость, абсолютная и добровольная, стала неписаным законом. И работа пошла. Первые десять дней рекорды били на энтузиазме, вторые десять дней стало легче – появились у неопытных строителей навыки, а опытные в ритм вошли. Последние десять дней трудились чуть тяжелее. Ещё двадцать дней вряд ли бы кто выдержал, но теперь конец близок, и от близости конца работы появилась легкость и проблески былого энтузиазма.
«Шабаш», - крикнул Лёнька и снял рукавицы. Теперь дежурство с Тепловым по кухне. В бригадирские обязанности дежурство по кухне не входила, но Теплов Лёньку не раздражал, да и идти было некуда. С местными девушками он особо заводить знакомство не стремился. Пару раз было дело. Теплов уговорил молоденькую, кажется, школьницу и угостил в знак уважения. Сейчас Теплову пора на кухню, а Обломкину шататься по селу одному или в обществе Курочкина и Панаева не хотелось. Возраста они были с Обломкиным одинакового, но их надо было держать на расстоянии. Если Сергей Курочкин по пьяни порезал в 17 лет приятеля ножом и угодил в тюрьму, это ещё не повод для уважения. Туп Сергей в своих претензиях на авторитет. Панаев хитрее, недаром сидел за воровство. Говорил вечно с подковырками. Лёнька их вовремя пресекал. Надоел Лёньке Панаев. Лучше картошку чистить. С пожилыми проще, но и с ними говорить не о чем. Собрались работать за деньги. Честно заработаем, честно поделим и разойдемся.
Первую картошку Лёнька выронил из рук.
«И у тебя дрожат?», - спросил Максим. Он чистил картошку старательно и медленно. Приучился в колонии.
«Устал», - коротко ответил Лёнька.
«Как думаешь, на Яву хватит?» - вопрос о мотоцикле занимал Максима постоянно.
«Нет, занимать придется», - машинально ответил Обломкин. Он уже выучил наизусть цену Явы. Объем работ в расчете на человека не дотягивал рублей на четыреста. Самым дешевым мотоциклом был Минск. На него денег должно было хватить с избытком.
«Жалко. Второго стройотряда до лета не найти».
«Не спеши – проиграешь», - Лёнька сказал мудрую фразу чисто машинально. Фраза была чужая, и ещё не совсем понятная Обломкину, но звучала красиво.
«А жить когда?», - с легкой обидой в голосе сказал Максим.
«В меру», - не в лад вопроса ответил Лёнька, и продолжил чистить картошку. Ух, и в этой глуши приходится играть роль комсорга на голодный желудок.
Скоро картошку сложили в большой котел, вынесли на улицу и развели огонь из обрезков досок. Вода закипела быстро. Лёнька сидел на доске, смотрел на угли и огонь, слышал громкое бульканье воды и курил столичную Яву. В отличие от мотоцикла, сигареты стоили немного. Огонь успокаивал. Рядом с огнем мужчина ощущает себя скитальцем и тружеником, заслужившим право на вечерний отдых. Максим тоже курил и торопил картошку, тыкая в неё алюминиевой вилкой. Торопиться было некуда, да и картошка свариться не торопилась. Не её это дело.
«Лучше банки открой», - выбросив окурок в огонь, заметил Лёнька.
«Три или четыре?»
«Можно четыре».
Банки с бычками в томате лежали в углу комнаты для сепаратора вместе с другими продуктами. Лёнька посмотрел вслед поднявшемуся Максиму, затем на часы и снова уставился на костер. Скоро десять минут восьмого, через двадцать минут настанет время ужина. Времени с избытком. Ещё через пять минут воду слили, картошку размяли, подлили подсолнечного масла, перемешали и поставили на пол рядом с миской с бычками. Котел ополоснули, налили чистой воды для чая и вернули на огонь. Именно в этот момент Лёнька почувствовал нечто ненормальное. Никто из бригады не вернулся с вечерней прогулки.
В восемь сорок Лёнька снова посмотрел на часы и решил начать ужин. Он и Максим ели картошку с бычками, затем лениво пили чай с рафинадом. Никто не возвращался. В девять тридцать Лёнька уже не пил чай, а сидел у остатков костра и начинал тихо нервничать. Было холодно, как и полагается в конце сентября. Сентябрьская тьма начиналась в двух метрах от костра и тянулась через поле до села, куда ушли строители. Ватник и костер грели спину и ноги, но холод ощущался лицом и руками. Ладно, пусть едят холодный ужин – решил Обломкин – лучше полежать в спальнике и подремать.
Бригада вернулась около одиннадцати, когда Лёнька и Максим отдыхали в комнате. Пришли все четверо. Разговаривали и качались как березовая роща под сильным ветром. Панаев достал почти полную бутылку плодово-ягодного вина и протянул Максиму:
«Гуляй, пока новую не достали».
Заметив взгляд Лёньки, Панаев деланно заулыбался:
«Бригадира забыли. Ничего, бригадир. Сейчас водочки накатим. Вино – молодежи для разминки. Большим людям полагается водка».
Пьяный Скрипицын торжественно поставил бутылку водки на стол, открыл и начал наливать в кружки. Рука его немного дрожала от нетерпения. Ленка вылез из мешка, сел за стол и плеснул себе холодный чай:
«Выпить решили?»
«Ага, и тебе нальем».
Ругаться и призывать к трезвости было бесполезно. В отличие от баб Обломкин отлично знал, почему вечерний кайф лучше не портить.
«Деньги откуда взяли?»
«Не бзди, бригадир. Бригадные деньги на месте», - вмешался Гамов.
«Что на месте, уверен. И проверять не буду. Вот и спрашиваю – откуда взяли?» - повторил вопрос Обломкин.
«Много выебываешься. Достали так достали», - вмешался Курочкин. – «Раскомандовался, интеллигент. Оставляю тебя без водки». – последнюю фразу Курочкин произнес с горделивой торжественностью.
«Тихо, Сергей. Не мешай разговору», - остановил его Скрипицын. – «Достали, так достали. Хорошие люди помогли. Тебе, Лёнь, штрафную за трезвость».
Обломкин смотрел на бригаду и судорожно соображал. Так, напились – ещё полбеды. Водку с собой принесли – совсем плохо. Теперь с полночи пить будут, а завтра потянутся опохмеляться. И точно, Скрипицын достал вторую бутылку и поставил на стол. Бригада принялась жадно пить водку и неряшливо закусывать бычками. Разговаривали бессвязно и шумно. Понять происхождение денег из разговора Обломкин не сумел. В одном Лёнька оказался не прав – пьянка слишком долго не длилась. Свалились в первом часу. Видимо, мужики пили много и залпом ещё на подходе к коровнику. Шабашники один за другим отползали к спальным местам. Более крепкие кое-как помогали более слабым. Последнего – Панаева – Ленька с Максимом тащили от стола к спальнику уже спящего. Затем Максим выпил залпом остатки водки в своей кружке и пошатываясь отправился в свой угол. Почти трезвый Обломкин снова глотнул холодный чай и вышел на улицу отлить и покурить.
Утром бригада была невменяемая. У Скрипицына оказалась третья, заначенная бутылка. Ленька опохмеляться отказался. Зато остальные быстро распили бутылку, решили, что им мало и отправились в село. Шли впятером, поленившись умыться и доесть бычки с картошкой. Впереди гордо шел Курочкин. С первого глотка утренней водки в нем проснулись чувства неформального лидера, способного возвыситься над Обломкиным и Скрипицыным. Похоже, в бригаде начался запой. И ещё – никто не хотел, чтобы Лёнька узнал источник денег на водку. Скрипицын снова протянул фразу про добрых людей. Остальные, кто гордо, кто стыдливо, предпочли отмолчаться. Лёнька вскипятил себе чай с помощью кипятильника и пошел в село на разведку.

Рядом с правлением стоял грузовик. В кабине сидел шофер Володя, фамилию его Обломкин не помнил, и курил. Из радио в машине доносился хриплый от помех голос: «Сейчас, когда вся страна сплотилась вокруг генерального секретаря Андропова Юрия Владимировича, борьба за повышение трудовой дисциплины встречает массовое понимание и одобрение трудящихся». Обломкин подошел к машине, поднял глаза на заспанное лицо шофера и поздоровался. Володя с достоинством почти владельца движимого имущества с мощностью больше ста лошадиных сил ответил. В ответе слышалось еле скрываемое сочувствие.
«Володя, мою бригаду не видел?» - Обломкин решил начать с общей темы.
«Видели твоих мудаков. Купили водки в магазине. Небось, далеко не ушли», - лениво ответил Володя.
«Спасибо. Цемент-то когда привезешь?»
«Когда скажут. Тебе-то не к спеху. Твои ещё долго пить будут».
«Скажу прямо», - Лёня решил не тянуть резину. – «Ты не слышал, откуда они деньги берут?»
Вопрос был по существу. Желающих давать на пьянку бригаде в долг в селе не могло быть много. Бабы денег не дадут. Они сами на мужские деньги пили. У мужиков много не выпросишь. Трешка или пятерка на опохмел души по старой дружбе – куда ни шло. Бригада вчера гульнула рублей на тридцать. Минимум четыре бутылки водки, две бутылки плодово-ягодного и ещё колбасу жрали. Остатки колбасы Обломкин видел утром. Панаев достал с полкило колбасы и предложил съесть по куску перед генеральной опохмелкой. Деньги на опохмел мужики утром имели. Сорок-пятьдесят рублей за красивые глаза в селе не дадут.
«С чеченцами связались», - ответил Володя. – «Сейчас всё правление взад-вперед бегает. Их бригада вчера из Грозного приехала. Новую баню строить будут». – в конце речи Володя матюгнулся. Приезду чеченцев в «Светлых зорях» не радовались.
Лёнька кивнул и задумался. Зачем совхозу новая баня, понять было трудно. Старую народ посещал редко. Почти при каждом доме своя имелась. Оставалось одно объяснение – начальство хотело иметь баню для личного отдыха. Сауна, бассейн и прочие дела. Причина щедрости чеченцев понятна – пропьют мужики несколько дней, объект вовремя не сдадут, правление передаст окончание работ чеченцам, те поставят на место несколько корыт для корма коров и закроют им по-царски. Практика, обычная и разорительная для многих стройотрядов. Пригласят студентов в село. Те сделают большую часть работ, потом студентам устроят перебои с поставками материалов. Кончится лето, студенты уедут в Москву, своя шабашка завершит работы и получит по аккордным расценкам за сдачу объекта под ключ. Захотелось курить. Ленька сунул сигарету в рот и чиркнул спичкой. Влажный дым отсыревшей сигареты втягивался с трудом. О чеченцах Обломкин слышал немного. Дескать, связи в правлении и районе у них имелись. Работали они быстро и закрывали им по максимальным расценкам. Каждый их приезд сопровождался драками на танцах и конфликтами из-за женщин.
Неприятные размышления Леньки прервал шум. Из двери правления, издавая резкие, гортанные звуки вышла группа чеченцев и пошла по улицы. Один из чеченцев посмотрел на него и задержал взгляд буквально на секунду. Злые глаза - машинально пронеслось в голове Обломкина. Судя по жестам и мимике, чеченцы остались довольными разговором в правлении, а глаза у строителя были злые, будто хотели проверить Лёньку на прочность – выдержит ли или начнет ломаться от необходимости быть готовым к конфликту. Таких людей Лёнька не любил с детства и старался презирать. Не лучший способ законной самообороны, но лучше драки на ровном месте. Впрочем, пора направляться в правление поговорить о цементе.
Ленька ошибся, думая, что все чеченцы ушли и Вадим Сергеевич, начальник отдела строительства совхоза, свободен. В небольшой комнатке на втором этаже напротив Вадима Сергеевича сидел ещё один чеченец и мило беседовал. Мимика лица чеченца удивительным образом сочетала выражение предельного доброжелательства и жесткости.

Местное кафе в 11 утра почти пустовало. Ленька уже доел неопределенного вкуса рагу и пил кофе. Кофе не был плохим, кофе был отвратительным. Напротив него сидел Ахмед и ел кусок говядины с макаронами. Его неожиданное предложение Обломкину поговорить о жизни Лёня принял из чистого любопытства.
«Зачем ты здесь?», - спросил Ахмед и ткнул вилкой в пространство. Вопрос прозвучал как команда подумать о главном и не ошибиться.
«Как и ты. На заработках», - сдержанно ответил Обломкин.
Ахмед ухмыльнулся: «Не место тебе здесь. Образованным здесь не место».
«Со студенческой скамьи подрабатываю…»
«Непонятливые вы, русские. Хороший человек должен честь знать. Ты – образован и порядочен. Ты должен иметь дело с порядочными людьми», - очень убедительно, но несколько странно говорил Ахмед. Что-то в разговоре и интонации постоянно ускользало от внимания Лёньки. Перед этим, в правлении, ему показалась, что Ахмед Завгаев имел два выражения лица одновременно, точнее, две маски, которые он порясающим образом умел носить одновременно. Маска веселого доброжелательного человека и маска человека напряженного, непрерывно контролирующего себя и собеседника. Между этими масками непрерывно проскакивала непонятная искра и заставляла вибрировать пространство и собеседника.
«Хорошо. Вот вы – порядочный человек, а работать бригадиром и мозоли на руках иметь не стесняетесь. Зачем мне стесняться?», - стремление к деликатности заставляло Лёньку стараться выглядеть максимально рассудительным.
«Мне можно. У меня высшего образования нет. Рабочий должен работать. Интеллигент должен думать. Если ты себя не уважаешь, другие уважать не захотят», - в категоричности Ахмеда снова зазвучали странные нотки. На этот раз Лёнька уловил их чуть четче.
«Хорошо, пришлось унизиться работой. Такое общество, такие зарплаты. А зачем ты моим рабочим дал деньги взаймы на водку?» - Лёнька решил говорить по существу.
«Твоим рабочим? Если сами просили и сами взяли, какие они твои рабочие? Шантрапа. Русский мужик хочет пить, пускай пьет. Мне всё равно, на еду взяли или на водку», - покачивая головой, Ахмед сделал паузу и презрительно сказал. – «Не твои рабочие. Твои не взяли бы. У меня никто сам ничего не возьмет. Меня уважают. Ты им не нужен. Им никто не нужен. Нуждаются в тех, кого уважают».
«Правильно говоришь, но во всем согласиться не могу. Бригадиром сделали меня без давления из правления. Мне эта должность сама досталась».
Ахмед засмеялся: «Кого они могли выбрать, кроме тебя? Им тобой попользоваться захотелось. Попользоваться – не уважать. Русские интеллигенты слишком робки русский народ понимать. Ты своих рабочих не понимаешь. Видишь, что уголовники и пьяницы, но не понимаешь. Ты о них заботишься, а они тебя считают равным или ниже себя. При таких отношениях ты всегда будешь в проигрыше. Ты какую долю имеешь?»
«Общую долю и двадцать пять бригадирских процентов», - ответил Лёнька, хотя бригадирские проценты он мог получить только при благосклонности правления совхоза. Не учтут эти проценты при общем расчете, придется получать как всем.
«У меня в два раза больше, чем у любого члена бригады. На иных условиях я и дня не проработаю. Недовольных нет. Все понимают справедливость и на формальную ведомость не смотрят. А у тебя ***ня получается», - Ахмед стал совсем категоричен. Лёнька глотнул кофе и не ощутил его вкуса.
«***ня хуйнёй, а коровник возвели». – Лёнька решил проявить гордость. – «Не знаю, как у них получилось без меня, но своё дело я сделал».
Ахмед сделал презрительное лицо: «Если за всех вкалывать и не замечать отношения к себе, я тоже могу в одиночку коровник возвести. Не понимаешь ты своих рабочих. Правление совхоза их видит и презирает, а ты – нет. Там умные люди работают».
«Если ещё добавишь, что правление меня презирает, получиться полная картина».
«Правление знает цену себе и цену местным жителям. Здесь мужиков не на одну бригаду строителей можно набрать, если б они работать хотели. Правление тебя презирает, потому что им выгодно тебя презирать. Ты думаешь, что тебе выгодно не замечать отношение к себе, и ошибаешься. Каждый человек стоит ровно столько, во сколько себя ставит. Зря сюда приехал», - Ахмед уже покончил с говядиной и стал пить чай.
«Предлагаешь поговорить с правлением и назначить цену повыше? Или хочешь сказать, что, если рабочие меня за ровню считают, то правление меня выше рабочего не ставит?», - подлаживаясь под собеседника, Лёня сумел произнести фразы без иронии
«Соображаешь. Тебе в Москве карьеру делать надо. Пока ты в Москве, ты выше».
«Ахмед, через несколько дней я в любом случае буду в Москве. Стройте здесь баню. Я вам не помеха», - Обломкин решил покончить с разговором.
«Я не волнуюсь. Ты здесь никому не помеха», - чеченец сделал усталое лицо и самим тоном речи постарался дать понять об окончании разговора. Затем, когда Обломкин поднялся, неожиданно состроил крайне дружелюбное лицо сильного, волевого человека и протянул руку. В ответ Обломкин скорчил улыбку счастливого младшего брата.
Лёня вышел на улицу. Жутко хотелось найти лавочку, сесть и обдумать положение. Бригадный подряд превратился в бригадный запой. Длиться запой мог сколько угодно. Деньги у чеченцев не кончатся. Слаб русский мужик на водку, особенно после тюрьмы слаб. Низкопробная водка разрушает печень особенно быстро, а тюремная еда портит печень ещё быстрее. Да и психика русского мужика не на высоте. Жуликоватое правление не вызывало доверия. Хорошо Ахмеду – собрал деньги с чеченцев и сделал откат. Скинутся все, и Ахмеду за связи и выгодный подряд заплатят. Наш мужик патологически не способен дать взятку. Жадность не позволит. Прав Ахмед – Обломкина просто использовали. Использовала бригада, неспособная нормально работать без его участия. Здесь не зона, где на работу выводят бравые охранники, перепить не позволят и за халтуру накажут. Использовало правление – без Обломкина пьяная бригада сделала бы пол объема работ и затянула бы строительство. Использовали местные крестьяне, сваливавшие во время картошки на студентов и работников Института самую грязную и дешевую работу. Насчет Ахмеда вопрос стоял тоньше. Прямой интерес использовать Леньку у Ахмеда отсутствовал. Настораживало именно отсутствие интереса. Что-то он хотел от Лёньки.

Мужики в коровнике пили водку. Нет ничего более унылого, чем коллективный запой. Одни лежат и спят. Дыхание их тяжело и прерывисто как во время утомительного бега. Грудь работает как вентилятор. Сердце, судя по дыханию, стучит на пределе. В воздухе смрад от перегара. Проснувшиеся пьют. На сравнительно осмысленных лицах ни радости, ни энергии жизни. Держались только молодые – Курочкин и Теплов. Они пили водку и бахвалились. Бахвалился в первую очередь Курочкин, Теплов пытался не отставать. Сергей Курочкин явно страдал от нехватки авторитета в бригаде и вспоминал зону. Рассуждения сводились к примерам, как его хорошо понимали, уважали, как он бил морду несогласным и презирал тюремное начальство. В ответ Максим Теплов пытался рассказать свои истории, но не успевал договорить. В пять вечера водка кончилась. Проснувшийся Скрипицын глотнул воды и подался с Курочкиным за добавкой. Судя по пересчету рублей, завтрашняя пьянка требовала нового похода к чеченцам за деньгами. Ходили за двумя бутылками, вернулись с четырьмя. «Добрые люди» помогли двадцаткой на сегодня и утро нового дня.
Обломкин пару раз прогулялся, один раз заскочил в магазин, купил тушенку, открыл и съел прямо на ветру, но мерз, возвращался в комнату сепаратора, теплую от работы пары калориферов, лежал в своем углу и читал на английском нудную книгу Future shock Олвина Тоффлера. В главе книги, до которой он, наконец, добрел, описывалось общество будущего, способное путем генетического вмешательства выращивать людей особых. Был же у Чернышевского в «Что делать?» человек особенный, некто Рахметов, способный богатырской силой и волей подчинять себе мужиков во имя революции. У Олвина Тоффлера генетически улучшенные породы людей прежде всего занимались спортом или изобретали полезные вещи ради удобства обывателя. Ленька оторвался от книги и усмехнулся. Вспомнилась теория одного знакомого кандидата медицинских наук. Дескать, у большинства людей спирт не усваивается. Зато у 5 % населения – алкоголиков и их детей – усваивается хорошо. Калорий в спирте много, после стакана им не надо толком закусывать. Можно предположить, что на территории России включился принципиально новый механизм естественного отбора, способный привести к возникновению новой, удобной в управлении и дешёвой в питании человеческой популяции. На смешок Обломкина нехорошо отреагировал Курочкин. Его фраза об интеллигентах, которых он на зоне раком ставил, ничего хорошего не обещала. Ленька собрался ответить, но в это время за столом снова сидел Скрипицын.
«Ты пьёшь или дурку валяешь?», - спросил он Курочкина, и тот срочно повернулся к своей эмалированной кружке с водкой.
Часов в одиннадцать мужики решили спать и выключили свет. Засыпали медленно, видимо, выспались днем. Курочкин продолжал пребывать в злом настроении. Он весь вечер донимал мужиков рассказами о своей крутости, но мужики предпочитали больше пить водку, чем поддакивать. После попытки повторить в пятые раз старую историю, кому и за что Курочкин бил морду в зоне, Панаев попросил его не мешать спать. Стало тихо. Ленька расслабился и закрыл глаза.
«Скотина, наш бригадир – ****ь и говно», - неожиданно заревел Курочкин. Он встал и побрел по комнате. – «Ненавижу».
Раздался звук шагов, шум падающих кружок. Курочкин искал водку. Водку Панаев припрятал на утро по совету Скрипицына. Курочкин хлебнул воды и начал ходить по комнате. Народ притих. С каждой минутой Сергей накручивал себя сильнее. Инстинкт мешал ему срывать зло на остальных мужиках. Видимо, лагерный опыт подсказывал, что в ответ начнут бить коллективом. Мат и ненависть сталb хлестать через край на Обломкина. Мужики молчали с настороженным любопытством зрителей бесплатного шоу. Время для Обломкина потянулось медленно. Спать расхотелось. Рассуждения Курочкина о том, как он трахал в зад и мочил в зоне интеллигентов, стали напоминать истерику. Наконец, он подошел к постели Обломкина и пообещал замочить его во имя справедливости и блага всей бригады.
«Заткнись и спи», - сказал Обломкин на всю комнату.
«Ты – мне? *** собачий», - рявкнул Курочкин.
«Хватит. Не мешай мне спать», - повторил Обломкин.
На какое-то время Курочкин чуть успокоился и замолчал. Потом снова стал заводить себя. Теперь он обещал замочить Лёньку Обломкина ради наглядного примера. Вспомнил про топор для рубки дров в углу комнаты, подошел, схватил топор и двинулся на Лёньку. Медлить было нельзя. Курочкин поднял топор. В темноте его фигура выглядела как идиотская фантасмагория. В руке у Лёньки была телогрейка. Он быстро сложил её в ком, сделал шаг вперед, бросил телогрейку в Курочкина и тут же сделал шаг вперед и в сторону. Инстинктивно Курочкин начал опускать топор перед собой. Лёнька схватился за топорище двумя руками, почувствовал, как топор остановился в воздухе, тут же отпустил одну из рук и, продолжая движение вперед, ударил локтем свободной руки. Курочкин ахнул и дернул топор на себя. Лёнька снова ударил свободной рукой, ухватился за топор и вырвал у Курочкина. Одно движение, и топор полетел в угол комнаты. Дальнейшее поведение Курочкина было рефлекторным и неожиданным. Лишившись топора, он повернулся к Обломкину боком и пошел к своей постели. Лёнька не стал его преследовать и лег спать. В голове крутились самые решительные ругательства в адрес мужиков и Курочкина.
Успокоится Ленька не успел. Спектакль продолжился. Поворочавшись в постели, Курочкин заново ощутил побои на лице и начал длинную тираду о том, что теперь он обязан, как авторитет, немедленно идти мочить Обломкина. Его, дескать, даже пальцем нельзя трогать. Сейчас он найдет топор и зарубит Лёньку. После длинной очереди мата, выпаленной в темноту комнаты, фигура Курочкина приподнялась. Бригада не выдержала. Изощрялись в матюгах все, кроме Обломкина. Скрипицын лично пообещал зарубить Курочкина, если тот не заткнется и не заснет немедленно. Курочкин снова лёг, матюгнулся и захрапел первым. До утра все спали спокойно.

Только полный мудак будет думать, будто народ можно завести исключительно волевым настроем командира. Тыкая маузером в спину и угрожая трибуналом, можно поднять народ в атаку, а завести сложно. Захочет – заведется, не захочет – погибнет без энтузиазма. Без маузера дело швах. Лучше в вожди не лезть. Под народ надо уметь прогнуться. Надо сказать нечто, желаемое народом. Это желаемое должно сидеть в душе слушающих глубже сию секундного. И не надо болтать о добродетели, уверять в собственной честности или искренности, юлить, вести в сторону. Нет, лидер обязан вести себя как официант в приличном ресторане. Заказали мясо с картошкой – неси мясо с картошкой, а не осетрину с гречкой. Осетрина дороже и ценнее, гречку легче варить, а тащить блюдо на стол нельзя. И никакой отсебятины от щедрости души – салатов разных, маслин заморский – мясо с картошкой и точка.
Утром Обломкин проснулся, достал кипятильник, сунул в кружку, полную воды, сварил чай, выпил и пришел в боевое настроение. Остальные члены бригады медленно просыпались и тянулись к столу опохмелиться.
«Тихо, мужики», - заорал Обломкин. – «Хули вы тут делаете? Вы здесь бабки делаете или в долги влезаете? Вы пьете как последнее мудачьё. Чеченцы развели вас как полных придурков. 400 рублей – цена просрочки сдачи коровника. Эй, Теплов, ты свой Минск хочешь чеченцам подарить?»
Максим вздрогнул от натиска, а Лёнька продолжал. – «400 рублей и долги. Вы уже на сто рублей у них в долгу. И не рассчитывайте на добрых дядей в правлении совхоза. Им лишние деньги платить вам не захочется. И ты, Саша, на одну зарплату жить собрался? Работали, экономили, жрали одну картошку с килькой в томате. Месяц без водки смогли прожить, а трёх дней не вытерпели. Пили бы лучше в тепле с бабами. Я хочу получить деньги и отправится к своей бабе пить водку и трахаться. Нахуй вам нужна такая жизнь? Предлагаю устроить совет всей бригады и решить, что делать».
Протестов и аплодисментов не было. После пьянки мужики соображали медленно. Лёнька выдержал паузу и почти теми же словами повторил первое выступление. Мужики молчали и смотрели в сторону. Сашка Скрипицын взял со стола первую попавшуюся кружку, подошел к ведру с водой, черпнул, глотнул воды и покачал головой. Бригада застыла. Саша помолчал и сказал:
«Нехорошо получается, мужики».
Вел он себя как типичный авторитет. Можно – корчит крутого, а на деле боится народ своим мнением против себя настроить. Русский народ в душе индивидуалист, каждый сам за себя и чужой авторитет стремится уважать прежде всего ради собственной выгоды.
«Да», - продолжал Саша. – «вчера перепили. Буза была. Лёню зря обидели».
Курочкин пощупал синяк на лице и решил промолчать. Лёнька отметил, что он сам о драке не говорил. Саша сам решил поднять тему вины бригады.
«Незадача. Пить нельзя, но и работать нельзя. Руки трясутся», - медленно подбирая слова, Сашка пытался подвести народ к компромиссному решения. – «А как у нас со временем?» - обратился он к Обломкину.
«Плохо со временем», - ругнулся Обломкин. – «В последний день заканчивать нельзя. Не будет начальство на месте или сошлется на другие дела – не закроют наряд. Им же выгодно. За начальством бегать придется. Если считаете, что я не прав, бегайте сами».
Сашка задумался. Курочкин попытался снова что-то сказать, но передумал. После тюрьмы у большинства бывших возникает страх и дискомфорт от общения с начальством и отстаивания личных прав. Бывшие уголовники круты только на словах среди себе подобный или рядовых обывателей.
«Пить нельзя, но работать нельзя», - повторил Скрипицын. – «А деньги нужны. Лёня прав». – Ещё сделав паузу, Сашка, наконец, ощутил настроение бригады и сказал решительнее. – «После обеда завязывать надо точно. Иначе завтра снова пить будем. До обеда придется пивко пить. От водки сорвемся».
Поскольку никто не возражал, Сашка повторил идею опохмелиться в меру и после обеда завязать почти командирским голосом. Он посмотрел на Панаева. Панаев согласился. Следующим по авторитетности был Гамов. Курочкина Саша спросил самым последним, после Теплова. Устроил вчера бузу – сам виноват. Отрядили за пивом Теплова. Стараясь спрятать победное выражение лица, Лёнька вышел на воздух. Скрипицын повел себя как герой. Уж он, если бы запил, то недели на три. Вслед за Обломкиным почти выбежал Максим с сумками и пошел на всех порах к магазину. В отличие от более старших его печень пока держалась.
От завтрака до обеда Лёнька отсыпался. После обеда бригада работала часа три, но дело шло медленно. Подъехал на газике начальник отдела строительства совхоза Вадим Сергеевич, как бы случайно не стал жать руку Обломкину, долго и неодобрительно смотрел на бригаду, пообещал завезти цемент и уехал. Рядом с Вадимом Сергеевичем сидел Ахмед. Тот вылезать не стал, смотрел из окна мимо Обломкина как вдоль пустого места, выражения лица сделал гордое и презрительное.
Лёнька проводил газик взглядом, прошел в коровник, сел на виду у вкалывающей бригады и закурил.
«Ты чего?», - спросил Саша Скрипицын.
«Не нравится мне многое. Думать надо», - буркнул Лёнька.
«Думай, думай», - с предельной доброжелательностью ответил Саша. – «Бригадиру полагается думать».
Простенок под его руками поднимался чуть кривовато. Ленька взял отвес, помог подправить кирпичи и вернулся на место. Не понравился ему Вадим Сергеевич. Весь сентябрь восторгался он Обломкиным, руку жал, звал к трудовым подвигам, снабжением не обижал, и было с чего. Лёнька приехал позже. Бригада до него три дня сидела в растерянности. Ещё какая-то бригада работала в августе. Сделала мало и разбежалась. Он организовал работу. При нём перестали пить по вечерам и разминаться водкой после обеда. Приехал Ахмед, и надулся Вадим Сергеевич. М да. Мысли в голову лезли абсолютно посторонние. Как-то раз водитель Володя проговорился, будто закрыли в прошлом году чеченцам дикие деньги – по 3 тысячи каждому, Ахмеду 3750 с бригадирскими и ещё отдельную ведомость на 2 тысячи за непонятно какие работы выписали. Не могли чеченцы больше, чем на тысячу в месяц наработать. Сибирские расценки под Можайском выглядели сказкой для детишек. Значит, начальство совхоза сознательно подставилось. Любая серьезная комиссия посмотрит документы и ахнет. Если весь коровник чеченцам приписать, мало будет. Девятьсот рублей на шестерых дадут максимум рублей триста на человека. Чеченская бригада была большая. Представить, что из трёх тысяч каждый чеченец отстегивал две тысячи правлению совхоза, невозможно. Тысячу рублей они в Сибири могли заработать без отката. Максимум – тысяча с носа. Рисковал Вадим Сергеевич по крупному. В прошлом году рискнул, сейчас рискует. Обезумел он, что ли? Директор шанс отвертеться имеет. Выгонят из партии, понизят в должности. Нет, смешно. Директор совхоза не одним строительством живет. Откат с сельхозхимии. Доля с навара зоотехника. Всё вокруг совхозное, всё вокруг его. Странную власть поимели над ними чеченцы. Лёнька вспомнил поведение Ахмеда и подумал о легкости его успеха. С Ленькой Обломкиным ему, наверно, тяжелее сдерживаться. Дергает чужую психику Ахмед легко и непринужденно. Правду говорит, да так, что ошибки совершить после его речей проще простого. Обломкина используют, Обломкиным помыкают… Ну, стал бы Лёнька перед бригадой права качать, переругался бы вдрызг, никто бы сейчас не работал бы, только водку хлестали бы и ходили бы на улицу проблеваться. Но выдал себя Ахмед несколько раз как сейчас в газике. Сидел существом высшей расы, гордость показывал. Дергать начальство Ахмеду проще. Легче презрение скрыть, улыбнуться лишний раз. Ух, доживем до времен, когда внизу чеченцев будут ненавидеть, а вверху души в них не чаять.
Совершенно ни к месту вспомнилась поездка в Грузию. Ругали там чеченцев за торговлю наркотиками, в первую очередь, опиумом и героином. Богато жил народ в Тбилиси. Молодежь с деньгами дружила и наркотиками пошаливала выше меры. Старшее поколение уверяло, будто большинство наркотиков завозилось из Чечни и Ингушетии. Были там подпольные фабрики, фасовали героин в фальшивые упаковки с указанием стран Ближнего Востока на этикетках. Перекочевывали тбилисские денежки в чеченские карманы на горе родителей наркоманов. Голова Обломкина совсем кругом пошла. Почему-то вспомнился покойный Высоцкий с его песней про чеченцев, написанной явно за деньги. Может, Высоцкий не за деньги, а за наркоту написал песню? Затем вспомнилось, что крупная торговля наркотой требует связей в милиции и КГБ. Брр, к строительству коровника КГБ отношения не имеет. Хотя связи никому не мешают. Лёнька вздохнул. Действительно, прав Ахмед. Плохо понимает русский интеллигент начальство и от нищеты глупеет. Пойми он раньше характер правления, ноги бы его в Светлых Зорях не было бы.
На дороге в коровник показался грузовик. Привезли цемент. Лёнька даже удивился. Если цель Вадима Сергеевича тоже была в срыве аккордного наряда, зачем он цемент прислал? Ленька залез наверх и начал подавать мешки с цементом членам бригады.

На следующее утро коровник стал стройкой коммунизма. Работа делалась быстро, комар носу не подточит и с весёлым воодушевлением. Вместо четырёх дней уложились в три. На радостях Лёнька с Сашкой решили позволить бригаде выпить вечером пива. Пили спокойно, без запойной судорожности. Чуть не подвел Курочкин. Он отлучился на час и вернулся злой.
«Отказали?», - спросил Гамов.
Курочкин грязно выругался. А Панаев беззлобно добавил:
«Зря ты, Сережка. Предупреждали».
Обломкин разбирал бригадирские бумажки. Завтра полагалось закрыть один единственный наряд – окончательный и аккордный. Коровник готов. Всё корыта на местах. Пол почти подметен. Мелкую грязь ребята уберут, пока Обломкин будет разбираться в правлении. От усталости сил радоваться не было.

На следующее утро Ленька сидел в правлении и недоумевал. Бухгалтерия без приказа свыше отказывалась закрыть наряд. Вадим Сергеевич Обломкина не принял. Один раз мимо прошел Ахмед. Он поздоровался с Обломкиным как с лучшим другом, намекнул, что народ в правлении сволочной, выразил сочувствие и сожаление, что Лёнька с ними связался. Ближе к обеду Вадим Сергеевич всё-таки принял Обломкина, подписал наряд и отправил в бухгалтерию. Бухгалтерия снова отказалась платить, ссылаясь на отсутствие денег в кассе. Велели прийти на следующий день.
Лёнька вышел на улицу и пошел в другую от коровника сторону. На оставшиеся бригадные деньги он купил тушенки и хлеба. Мимо магазина проехал милицейский газик и встал около правления. Лёнька посмотрел на газик и напрягся. События последних дней утомили его до предела – пьянка в бригаде, Курочкин с топором, Ахмед, проблемы с нарядом. В другом состоянии Обломкин повел бы себя адекватно, но что-то в нем надломилось. Держа одной рукой сумку с продуктами, он сунул руку в карман, вытащил наряд, подписанный Вадимом Сергеевичем, и, незаметно от продавщиц, сунул себе в трусы. Идти с нарядом в трусах было неудобно. Обломкин шел медленно, чувствовал себя идиотом и старался выглядеть беспечно как на курорте. Правление он миновал без проблем и уже собирался вытащить наряд из трусов, как сзади послышался газик. Два милиционера, лейтенант и сержант, выскочили, подошли к Обломкину и потребовали бумагу. Обломкин ответил, что бумаги у него нет, и он понятие не имеет, о чем идет речь. Почему менты употребляли слово «бумага» вместо «наряд», он не понял. Лёньки схватили, обшарили карманы, опять упомянули бумагу, якобы украденную в правлении, и приказали раздеваться. Обломкин снял всё, кроме трусов. Холодны сентябрьские дни в Подмосковье. Редкие местные жители делали вид, что не замечают Обломкина и милицию, и обходили их по другой стороне дороги. Милиция прощупывала подкладку одежды. Спасение пришло в силу самого характера приказа. Ментам сказали изъять бумагу, но не сказали, что она может быть только у Обломкина. Последовал резкий приказ лейтенанта, оба кинулись к машине и покатили в сторону коровника. Ленька оделся и подался в ту же сторону огородами.
Бригаду Ленька застал в полном шоке. Все вещи перерыты и раскиданы по комнате сепаратора. При виде Обломкина у мужиков отвисла челюсть. Наряд, подписанный Вадимом Сергеевичем, передавался из рук в руки и рассматривался со смесью испуга и радости. Лёнька предложил подать в суд на местное начальство и вызвал новую волну страха.
«Пошли, Саша, в сторону, поговорить надо», - буркнул Обломкин и отвел Скрипицына. – «Ты хоть понял, что произошла».
Саша Скрипицын претворился непонятливым:
«Сволочи, менты».
«Э, нет. Это - наряд. Нет наряда – нет подряда. Тогда нам закроют по почасовой, сколько захотят. Если по три – получим девяносто рубликов на человека. Расщедрятся по пять, будет сто пятьдесят. Пойдет бригада завтра в правление?»
Надо отдать должное Скрипицыну. Валять дурака он не стал:
«Постараюсь, но не уверен».
«Постарайся, Саша. Не распишитесь в ведомости, деньги не получите. Нет, лучше сидите на месте. Мне в Москву надо. Приеду завтра или послезавтра. Тогда все пойдем за зарплатой», - Лёнька похлопал Сашу по плечу и стал собираться.
Попутку в Можайск ловил как партизан. Вышел на шоссе, спрятался за деревом, убедился, что милицейских машин нет и стал голосовать. Автобусом Лёнька ехать не рискнул. Ох уж эти нервы! В попутке и электричке на Москву жутко хотелось водки. Правда, в метро желание отпустило.

Сергей Анисимов встретил Лёньку спокойно. Ехать под Можайск он не собирался, но звонок в правление сделал. На том конце провода объяснили, что готовы заплатить немедленно. Было около десяти утра. В три после полудня бригада стояла у кассы правления. Вадим Сергеевич зашел на секунду к кассиру, несколько раз чиркнул ручкой и молча ушел. Кассир выдал всем по 560 рублей на человека. Прежняя цифра в 920 рублей в наряде была решительно исправлена начальником отдела строительства. Ведомость на зарплату заполнялась по исправленной версии наряда. Директор совхоза принять Обломкина отказался. Бригада безмолвствовала. Подать в суд на правление совхоза желающих не было.
Приблизительно через месяц Лёнька Обломкин стоял в кабинете большого начальника. Оказывается, делами стройотрядов занималась специальная организация при Министерстве Строительства СССР. Из-за обилия отделов организация больше напоминала министерство в министерстве. Перед Обломкином сидел очень красивый и достойный русский человек. Его широкое, одухотворенное лицо светилось добротой и заставляло вспомнить портрет поэта Волошина. Ласковым жестом чиновник предложил Обломкину сесть, посмотрел на наряд, выслушал и улыбнулся:
«Правильно сделали. Умеют ценить под Можайском народную копейку».
Над столом мелькнула ручка. Чиновник вернул наряд Обломкину. В правом верхнем углу стояла подпись – Утверждаю. Обломкин встал и вышел. Спорить было бесполезно.

Вот и вся история, за исключением мелочи. Когда жена Обломкина увидела привезенные деньги, она упрекнула Лёньку в неумении зарабатывать и забрала все деньги себе. С трудом Лёньки отбил 60 рублей на мелкие расходы. Слушая рассуждения жены, Лёнька подумал, что долго так жить не сможет. И, действительно, уже через год он жил отдельно, а две трети его рефератов выходили под псевдонимом Андрей Коновалов. Дети Андрея уже достигли 18 лет. Развелся Андрей Коновалов лет пятнадцать назад, расписывался он в платежной ведомости за рефераты Обломкина с особой лихостью и процентов за помощь не требовал.