Выборы

Зимов, худощавый человек с узким серьезным лицом, сидел за столом и курил одну за другой сигареты. Изредка на его суконные брюки падал сигаретный пепел, который он тут же стряхивал, положив ручку на стол. Зимов писал письмо, адресовано оно было некоему Ивановскому, проживающему в Москве, имеющему под своим началом несколько ресторанов, в которых питался только он, а заработком его была большая политика. Зимов писал ему:
«Дорогой Иван Иванович, я пишу Вам это письмо, потому что в деревне нашей скоро намечаются выборы. Так сказать, первой пробы, то есть первые. И прошу Вас помочь мне провести мою предвыборную компанию, которую провожу я с 17 по 27 июля сего года.

Ваш Федор Александрович Зимов. »
Зимов дописал это короткое письмо, потушил сигарету, достал конверт, вложил туда письмо, заклеил, наклеил марку, взял другую сигарету, и начал писать адрес…

Ивановский лежал на кровати, обнимая подушку (жены у него никогда не было), и размышлял. Размышлял он всегда только об одном: чего бы сейчас поесть. Он бросил подушку, приподнялся на локтях, и мощным басом закричал: «Фроська, где ты там, неси завтрак!». Послышались частые шаги по лестницам, вскрики и проклятья, произнесенные тонким женским голосом, и в комнату вбежала Фроська с серебряным подносом в руках. Поднос был довольно тяжелый, и Фроська, как видно, была женщиной сильной. На подносе лежал гусь, только что приготовленный, вокруг него, как на параде, яблоки, а запах… Ивановский принялся есть руками. Он оторвал одну ножку гуся, откусил, взял яблоко и впил в него зубы. Так он ел довольно долго, роняя на белоснежную постель куски мяса, поднимая их, и бросая в бездонное жерло его рта. Руки его стали жирными, а он этого не замечал, только изредка, когда жир капал на постель, вытирал их о простыню. Прошел час. Фроська уже ушла, оставив хозяина за его любимым делом – едой. Он ел, обгладывал кости, вытирал руки о простыню, и ел он так, пока не съел всего гуся, все яблоки, обглодал кости. После этого он блаженно откинулся на подушки, подложил под голову жирные руки и заснул до обеда.
Но спал Ивановский не долго. Примерно через пятнадцать минут в комнату постучались. Сначала очень тихо, деликатно, потом громче, пока стук не разбудил спящего. Он опять приподнялся на локтях и довольно громко сказал: «Войдите!». Дверь тут же распахнулась, и вбежала Фроська. Она долго не могла говорить, потом подбежала к постели, взяла Ивановского за руку и сказала: «Вставайте, Иван Иванович, пришли к Вам. Почтальон что ли?». Она потянула Ивановского за руку, и тот подчинился. Сбросил с себя жирное одеяло, которое тут же подняла Фроська, ловко свернула, и повесила себе на руку. Ивановский встал окончательно, подошел к шкафу, и распахнул его дверцы. В шкафу была одежда, нестандартная одежда, очень большая. Один только пиджак можно было надеть на пятерых человек, или сшить из него паруса для небольшой лодки, кому как нравится. Он взял этот пиджак, и начал одевать его, пока не услышал причитания Фроськи: «Рубашку, рубашку забыли… Иван Иванович…». Наконец, через пять минут он окончательно оделся в деловой костюм, вышел из комнаты, и спустился на первый этаж.
Внизу Ивановского уже ждал почтальон, решивший, что увидеть депутата самому не помешает. Он уже хотел уходить, когда сверху послышались тяжелые шаги, и он увидел грузного Ивановского. Почтальон тут же подскочил к нему:
- Господин Ивановский, если не ошибаюсь.
- Ивановский, Ивановский я… Надеюсь, принесли что-то важное, а не беспокоите депутата по пустякам.
- Конечно, конечно. Очень важное заказное письмо! – с готовностью сказал почтальон, - Получите, распишитесь… Здесь… Да… Спасибо.
- С богом! – сказал Ивановский, а сам подумал: «Носят тут черти… Письмо заказное…».
Он начал подниматься по лестнице, услышал как щелкнула дверь, и оторвал уголок конверта. После этого он залез толстыми пальцами в конверт, и разорвал его окончательно. Из клочков бумаги действительно выглянуло что-то похожее на письмо. Текста в нем было крайне мало, что Ивановскому, несомненно, понравилось. Он поднялся в свою комнату, сел за рабочий стол, и принялся читать это крайне короткое и сухое письмо…

Зимов ждал ответа от Ивановского несколько дней, пока не пришло очень неопрятное письмо, запечатанное в засаленный конверт вместе с хлебными крошками и рыбьими костями. Оно гласило:
«Выезжаю. Буду 17. Поезд в 14:00
Ивановский».
Выдержано оно было в стиле телеграммы, и Зимов не понимал, почему пришло именно письмо. Тем более в таком состоянии. Но ждать семнадцатого он стал необычайно, чтобы лично познакомиться с этим неординарным человеком.

А в это время Ивановский трясся в вагоне на верхней полке, слезть с которой он собрался только по прибытии. Его донимали проводники и соседи с нижней полки, которые после каждой ночи просыпались в чем-то жирном, или липком, и подозревали, что этот «лежебока», как его называли, что-то «жрал» ночью, обливая их жиром. Багажа у него не было, а точнее того, что называется багажом у нормальных людей. В его чемодане лежали куриные ноги, жареные гуси, мясо без гарнира, которое уже после дня пути начало портиться, и кто-то выбросил его в окно поезда. Ивановский сильно переживал по поводу этого мяса, которое еще можно было съесть, но никому об этом не говорил. До деревни было три дня пути, которые он провел очень нервно, невероятно похудел, но по прибытии мечтал набрать вес, питаясь на свежем воздухе.

17 Июля. Зимов собрался, надел самый лучший свой костюм, и пошел на вокзал. Уже издалека он услышал крики, доносившиеся оттуда. Он подошел ближе. Из одного вагона не хотел выходить пассажир, а снять его с верхней полки не было никакой возможности: люди говорили, что он необычайно крупный, в том смысле, что жир превышает массу всего остального. Зимов протолкнулся через толпу и вошел в вагон, в котором уже были машинист, проводница и какой-то пассажир, уговаривающие Ивановского (он его сразу узнал) выйти. Зимов подошел к полке и тоже принялся уговаривать Ивановского выйти, ведь ехал он сюда трое суток. «Кому нужно лежать на полке без еды еще четверо суток?» - спросил Зимов. Ивановский услышал слово «еда», тут же пошевелился, и начал медленно слезать с полки. Все, как могли, помогали ему, пока он грузно не опустился на пол, сотрясая весь вагон. Ивановский вышел из поезда, и пошел по дороге, уводимый и поддерживаемый Зимовым.
Первый день компании прошел очень быстро, так как до дома Зимов довел Ивановского только под вечер, после чего Ивановский съел все запасы в доме и улегся на постель Зимова спать. Зимову пришлось спать на полу.
Второй день начался с поисков продуктов. Ивановский хотел есть, и не понимал, почему гостя не кормят. Он грозился уехать в Москву, провалить компанию Зимова, после чего Зимов зарубил самую большую свинью и изжарил ее на вертеле. Ивановский оценивающим взглядом посмотрел на блюдо, и принялся есть руками, как он привык. Ел он долго, зато съел всю свинью, и даже высосал мозг из костей. Наевшись, он принялся объяснять Зимову политическую обстановку в Москве и здесь, которая, по его мнению (несомненно бездарному) была отличная, можно сказать, гениальная. Он рассказывал о своей предвыборной компании, которую проводил он, а потом внезапно спросил:
- А деньги у тебя есть?
- Деньги, - сказал Зимов, - конечно, есть. Немного.
- Надо много. – Недовольно сказал он.
Так рассуждали они до самого вечера, пока не стало совсем темно, а сделать они так ничего не успели.
Третьего дня от приезда Ивановский принялся за работу. На деньги Зимова он нанял репортеров, долго за едой сочинял речь, в которой было все прекрасно для людей, страны, техники, а так же для близлежащих звезд, к которым, по его словам, устремится все человечество, если выберут Зимова. Репортеры тоже что-то писали и смотрели ему в рот, потому что они с утра ничего не ели, а Ивановский ел огромный окорок. В общем, шла работа. Все старались угодить Зимову, а особенно Ивановскому. Но не смотря ни на что, деньги постепенно утекали, и к концу третьего дня у Зимова осталось валюты только на постройку сцены в центре, да микрофон.
День четвертый прошел тихо и спокойно. Ивановский спал, утомившись от трудов праведных, Зимов сидел под окном, слушал радио и курил. Он думал о том, что будет если он провалит компанию? Где он возьмет деньги на жизнь? Придется продать весь скот, чтобы в следующем году попытаться снова выступить, а если он и тогда не победит, то пойдет он по миру, в лохмотья одетый, а Ивановский этот… Ивановский… Зимову захотелось сделать что-то такое. Неординарное. Ивановский после второго дня перестал ему нравиться окончательно. Он уже трех свиней забил! А этому все мало! Он ему кур, чуть ли не каждые три часа жарит, а в него все, как в топку! Плюнул Зимов, потушил бычок, и пошел в дом. Он уже и не помнит, как все случилось, да только взял он киянку, да со всего размаху по голове этой пудовой…
Потом заговорили телефоны скорой и милиции, замигали мигалки. Зимова увезли в милицейской, а Ивановского в медицинской машине. И пока Зимов трясся на кочках, проклиная себя за то письмо, которое он так легкомысленно написал, Ивановский лежал на носилках и думал. А думал он все об одном: «Чего бы сейчас поесть?».
Их увезли в разные стороны. Одного в тюремную камеру, другого в больничную палату. И на этом пути их разошлись, и больше не пересекались…

В больнице:

Ивановский лежал мертвый, а точнее не мертвый – без сознания, и привести в чувство его могли только два слова: пора обедать, которые сейчас же были кем-то произнесены. Он встал, отряхнулся, после чего пошел и отобедал, а потом засорил трубы в туалете, сломал бритву и со спокойной совестью умер окончательно.

В тюрьме:

Зимов сидел и курил. В который раз курил, бросал и тушил сигарету, доставал новую и курил… Курил он слишком много. Почти так же, как ел Ивановский. Доставая очередную сигарету, он почувствовал, что где-то в сердце как бы открылась рана, и из нее потекла кровь. Он упал на холодный бетонный пол, дернулся и умер.

В Москве:

Ивановского ждали уже месяц. Фроська плакала, называла его «милым барином», просила вернуться, молилась. И только через полгода узнала о его кончине. Похоронили его там же в той деревне. Под осиной.