Как мне оторвало голову

Может ли офицер через 30 минут после того, как ему осколком снаряда или мины начисто оторвало голову, явиться по начальству и по всей форме, т.е. держа выпрямленную ладонь правой руки у головного убора, рапортовать о выполнении задания?
Оказывается, может!
Заявляю это авторитетно, т.к. это событие произошло лично со мной. Офицером с оторванной головой был я.
А произошло это во время зимней кампании 1942 года.
7-го января 1942 года войска Северо-Западного фронта начали наступление на противника по всему фронту. Правому крылу фронта (11-я армия) предстояло прорвать оборону противника, овладеть городом Старая Русса и, развивая наступление, освободить города Сольцы и Дно.
Переход наших войск в наступление явился для противника полной неожиданностью. Уже в первый день боев войска 11-й армии прорвали оборону противника и с боями продвинулись вперёд на 7 км. За несколько дней ударная группировка войск продвинулась вперед на 50 км и завязала бои на северной и восточной окраинах города Старая Русса. Однако овладеть городом с ходу не удалось.
Естественно, что в связи с этим на ВПУ (временный пункт управления), с которого велось управление операцией, настроение было, прямо скажем, неважное. Размещался этот ВПУ в деревне Заборовье, хотя деревни как таковой практически уже не было. Почти все дома были разбиты снарядами и сожжены ещё во время летних боев. Остались три - четыре полуразрушенные избы и несколько банек. Узел связи ВПУ размещался в одной из этих банек на окраине деревни.
Ко всем неприятностям, связанным с тем, что не удалось с ходу овладеть Старой Руссой, связистам прибавилась ещё одна - не было никакой связи с одной лыжной бригадой. Эта бригада должна была подойти ещё сутки тому назад, но в назначенном ей месте сосредоточения её не оказалось.
Высокое начальство нервничало и требовало от связистов немедленного установления связи с бригадой, а сделать это мы при всём желании не могли. Проводную связь нельзя было установить, т.к. офицер, посланный в назначенный бригаде район, никого не нашел и вернулся ни с чем. На вызовы нашей радиостанции рация бригады не отвечала. В общем, неприятностей у связистов было больше чем достаточно.
Лично я переживал это обстоятельство особенно болезненно.
Дело в том, что радиосвязь с этой бригадой должна была держать одна из раций радиобатальона, которым я командовал. Несмотря на то, что радиосвязь с другими соединениями, входящими в ту же радиосеть, в которую входила эта чертова бригада, работала устойчиво, а не отвечала на вызовы только одна эта бригада, я почему-то чувствовал себя и своих радистов в этом виновными. Конечно, ни я, ни мои радисты были тут ни при чем, лично ко мне начальство никаких претензий не предъявляло, но чувство вины не проходило. Поэтому я обратился к полковнику Семенихину, возглавлявшему оперативную группу связистов на ВПУ, с просьбой разрешить мне отправиться на поиск пропавшей бригады
- А как Вы собираетесь это сделать? - спросил он, - ведь в назначенном бригаде месте сосредоточения её нет, наш офицер никого там не нашел. Где Вы собираетесь её искать? У Вас есть какой-нибудь план поиска?
Я ответил, что просто блуждать по лесам в поисках бригады не собираюсь, а план мой заключается в следующем. Поехать в тыл, к тому месту фронтовой дороги, до которого бригаду довезли автобатальоны. Это место известно. От этого места до района сосредоточения бригада должна была двигаться своим ходом. Зима в этом году была суровая и снежная. За последние два дня снегопада не было, значит следы от прохождения бригады ещё не заметены снегом. А следы бригада должна была оставить незаметные только слепому: должны быть следы, оставленные лыжными батальонами, должны быть следы от прохождения артиллерии и т.д. Вот по этим следам я и намеревался добраться до бригады.
План мой полковнику понравился, и рано утром следующего дня я отправился на поиски. До места выгрузки бригады я добрался быстро и пошёл по следам, которых действительно было больше чем достаточно. Идти было очень трудно. Я поминутно проваливался по колено в снег, т.к. лыж у меня не было. Лесная дорога, по которой прошла бригада, сильно петляла, так что скорость моего продвижения вперёд была ничтожной. И только когда уже почти совсем стемнело, и я едва волочил ноги, меня окликнул часовой из охранения бригады. Таким образом, мой план поиска оказался правильным и, хотя на его осуществление ушёл весь день, бригаду я всё-таки нашёл.
Первым делом я явился к начальнику штаба бригады и сообщил ему, что они находятся совсем не в том месте, которое им назначено. Некоторое время было потрачено на выяснение причины: оказалось, путаница произошла из-за ошибки в шифровке, в результате чего бригада оказалась примерно на 5 км севернее того места, где ей надлежало быть. Ещё некоторое время ушло на переговоры с начальником связи бригады. Оказалось, что радиостанция бригады ещё не подошла, застряла где-то в лесу, а радиоданные для связи он ещё не получил.
Я вручил ему радиоданные и приказал включить рацию в работу немедленно, как только она доберётся до штаба бригады.
Пока велись эти переговоры, наступила ночь, и начальник бригады предложил мне поужинать и остаться до утра, а не возвращаться назад немедленно, т.к. ночью в тёмном лесу нетрудно забрести, куда не следует. Я был совершенно измучен дневным переходом, голоден, как волк, и без долгих разговоров принял это предложение.
Утром я отправился в обратный путь. Дорога домой, на ВПУ, показалась мне значительно легче и короче: во-первых, я её уже знал, а во-вторых, домой шагается вообще как-то быстрее. Если, чтобы добраться до бригады, я потратил весь день, с утра до наступления темноты, то обратно, выйдя утром, я добрался примерно к 13 часам.
А за эти сутки, что я отсутствовал, на узле связи произошло событие, которое на некоторое время испортило отношения между мной и Виктором Александровичем Пригоном, военинженером 3-го ранга, бывшем в составе оперативной группы связистов на ВПУ.
Через 5 - 6 часов после моего ухода полковник Семенихин потребовал от дежурного по связи, чтобы он каждый час справлялся на рации, не вышла ли бригада на связь. И каждый час дежурный исправно докладывал, что связи с бригадой нет. Таким образом, настроение у полковника с каждым часом всё больше и больше ухудшалось. В 12 часов дежурный не смог дозвониться до рации, находящейся в ближайшем лесу, т.к. телефонная линия к рации оказалась перебитой в результате только что совершённого противником артналёта.
Тогда полковник приказал инженеру Пригону отправиться на рацию, лично выяснить обстановку по связи и попытаться всё-таки связаться с бригадой по радио, а заодно выяснить, где нахожусь я. Виктор отправился.
Не успел он пройти и пятидесяти метров, как снова начался артналёт. Недалеко от себя Виктор увидел грузовик, стоящий между двумя большими сугробами снега. Чтобы укрыться от осколков снарядов, Виктор кинулся к грузовику и залез под него.
И тут он увидел, что под грузовиком лежу я. Как он потом рассказывал, меня он сразу узнал по шубе. Дело в том, что у всех были белые стандартные полушубки. Только у меня одного был чёрный полушубок с большим рыжим воротником. Такого полушубка не было ни у кого не из командного, не из рядового состава. Меня по этому полушубку все узнавали издалека.
Обрадовавшись, что не надо идти на рацию, Виктор дёрнул меня за ногу, чтобы привлечь моё внимание. Я на это никак не отреагировал. В это время артналёт окончился и Виктор закричал, что мне надо скорей бежать на узел связи и доложить полковнику, нашёл я бригаду или нет.
Так как я продолжал молча лежать, Виктор разозлился и стал с силой тащить меня за ноги. Его усилия не пропали даром. Он вытащил из-под грузовика тело в черном полушубке. Тело было без головы. Очевидно, при одном из предыдущих артналётов большой осколок снаряда начисто срезал голову, а тело кто-то укрыл под автомашину, чтобы потом похоронить.
Почувствовав при таком зрелище лёгкий приступ тошноты, Виктор кинулся бегом на узел связи.
Прибежав, он доложил полковнику, что комбат Милькин убит.
- Когда? - спросил полковник, - где убит, как Вы узнали об этом?
- Убит - отрапортовал Виктор, - наверное во время одного из артналётов. Ему осколком начисто оторвало голову. Я только что своими глазами видел его тело без головы. Оно лежит метрах в пятидесяти отсюда, по дороге на рацию. Вероятно, он был на рации, оттуда шёл на узел связи и попал под артогонь.
- Жаль, - сказал полковник, - хороший был комбат. Константин Петрович, - обратился он к майору Луценко, - распорядитесь, голубчик, достойно похоронить комбата. Да не забудьте, чтобы направили отделение с карабинами для салюта. Комбат заслужил.
И в это время вошёл я . . .
Не обратив внимания на какую-то гробовую тишину, внезапно наступившую на узле связи, я подошёл к полковнику Семенихину и стал докладывать, что бригаду нашёл, нанёс на карту её местонахождение и вручил радиоданные для радиосвязи.
Но полковник как-то странно смотрел на меня и, не дослушав доклада, встал и каким-то деревянным голосом скомандовал:
- Военинженер 3-го ранга Пригон, подойдите ко мне. - Виктор подошёл и вытянулся перед полковником. - Дыхните! - Виктор дыхнул.
Только что был обед, а сто граммов полагалось всем, поэтому неудивительно, что полковник кое-что учуял.
И тут полковник Семенихин, человек выдержанный и обычно очень корректный, взорвался. Таким мы его никогда, ни до этого случая, ни после, не видели. Он топал ногами и кричал, что Виктор пьян, как зюзя, что он врун и ни одному его слову верить нельзя, и обрушил на бедную Витькину голову ещё много весьма поносных слов.
Виктор стоял молча, вытянувшись, как солдат на императорском смотру, и только лицо его то бледнело, то краснело. А полковник продолжал бушевать и, в конце концов, сказал, что, вероятнее всего, военный инженер струсил, побоялся добраться до рации, а в оправдание придумал какую-то небылицу.
Словами о трусости полковник Виктора «доехал» окончательно. Витька стал рвать на себе портупею и закричал, что он не пьян и пьяным никогда не бывает, что как инженер он профессионально привык к точности и докладывает только вполне достоверные сведения и что он сам своими глазами только что видел майора Милькина с оторванной головой.
При этих словах Виктор взглянул на меня как-то странно, осёкся и замолчал.
- Ах, так, - снова загремел полковник, - Вы всё ещё продолжаете своё враньё! Прекратите портить казённую амуницию и покажите нам, что Вам там спьяну померещилось.
С этими словами он вышел из помещения, мы - за ним. Виктор побежал вперёд, показывая дорогу. Подошли к грузовику. Под ним действительно лежало тело какого-то убитого командира. На нём был точно такой же чёрный полушубок, как у меня, такая же портупея, такая же полевая сумка. Вполне понятно, почему Виктор принял его за меня.
Пока мы разглядывали тело в черном полушубке, Виктор стоял с обиженным видом, а потом повернулся и пошёл в лес на рацию.
На этом инцидент, как говорится, был исчерпан. Однако полковник Семенихин, ставший вскорости генералом и начальником связи фронта, этот случай не забыл и иногда, выслушивая доклады инженера Пригона, интересовался, не похожи ли они по достоверности на доклад об оторванной голове.
Виктор же на меня был почему-то долго обижен. Наверное, потому, что голову оторвало не мне, а он за это получал жесточайший разнос от начальства.
Ну, вот и всё.
А мне до конца войны голову так и не оторвало.