Самая высокая награда

Как и каждый фронтовик, я отчётливо помню всё, что пришлось испытать и пережить за четыре года войны.
Но воспоминание об одном случае даже сейчас, по прошествии многих лет, вызывает у меня, человека уже далеко не молодого и не сентиментального, большое волнение.
Произошёл этот случай весной 1944 года на плацдарме, который мы захватили, форсировав с боем реку Великая.
С этого плацдарма нашему корпусу предстояло прорвать оборону противника и, развивая наступление, освободить города Дно, Порхов, Остров и другие населённые пункты Псковской области.
Наш наблюдательный пункт располагался на небольшой высотке, поросшей молодыми берёзками. Высотка эта носила не совсем благозвучное название – «Чёртова гора».
Когда настало время наступления, наша артиллерия всех калибров открыла по противнику такой ураганный огонь, что, казалось, к концу артподготовки все огневые средства противника будут полностью подавлены и уничтожены. Однако, не успела закончиться наша артподготовка, как противник открыл сильнейший ответный артогонь по нашим позициям. О плотности и интенсивности этого огня можно было судить по тому факту, что берёзовая роща, где мы находились, оказалась за несколько минут буквально срезанной.
Грохот от артогня с обеих сторон стоял страшный.
И тут случилось такое, чего с нашими связистами не бывало ни до, ни после этого.
Полуоглохнув от грохота, и видя, как взлетают на воздух земля и деревья, дежурная смена не выдержала и, бросив аппаратуру, кинулась в щели, перекрытые накатом из брёвен. Положение сложилось просто катастрофическое. Комкор мог в любую минуту дать команду к атаке, а средства связи бездействовали. Если упустить момент, когда надо поднять и двинуть вперёд войска, то можно вообще сорвать всю так тщательно подготовленную операцию.
На наблюдательном пункте я был ответственным за устойчивость и безотказность работы всех средств связи. Устав предоставлял мне право любыми средствами, вплоть до применения силы и оружия, заставить дежурную смену вернуться на свои посты и выполнять боевую задачу.
Времени на размышление для принятия нужного решения просто не было. Но я всё-же сообразил, что в такой обстановке применять силу или оружие просто бессмысленно - под таким огнем кулаком или пистолетом никого не испугаешь. Тогда я выскочил на открытое место, на середину поляны и, срывая голосовые связки, стал кричать, что в нас не попадёт, что связистам нечего бояться, и тут же, вытащив из кармана трубку и кисет, дрожащими пальцами стал набивать трубку. Табак в трубку не попадал, сыпался на землю, а я продолжал кричать, что опасности нет.
Это подействовало, и я увидел, как через минуту дежурная смена вернулась к аппаратуре и стала производить проверку связи.
Казалось, всё окончилось, временный испуг прошёл, и я могу вернуться к радистам. Но сдвинуться с места я не мог и продолжал стоять на этом открытом пространстве, всё пытаясь безуспешно набить трубку. Сквозь грохот разрывов я слышал, как совсем рядом со мной осколки снарядов с противным чавканьем врезаются в землю, но мне почему-то казалось, что клочок земли, на котором я стою, самое безопасное место на свете, и стоит мне сделать хоть один шаг - меня срежет. И я продолжал стоять, чувствуя противную дрожь в коленях. Так продолжалось минуты три.
Вдруг я увидел, как из-под наката одной щели выскочил какой-то солдат и метнулся ко мне. Подбежав, он обхватил меня за плечи и совсем не по-уставному заорал прямо в ухо:
- Иосиф Ефимович! Ребята просят! Идём скорее! - И повёл меня. Эти несколько шагов до щели я прошел какими-то деревянными шагами - ноги меня плохо слушались. Только очутившись в укрытии, я разглядел, кто выскочил за мной под огонь и увёл в щель. Это оказался радист 1-го класса гвардии старшина Коля Седов.
Посмотрев на своих радистов, я, человек отнюдь не сентиментальный, вдруг почувствовал к ним такую теплоту и нежность, что у меня перехватило дыхание.
Я представлял себе, что стоило Седову выскочить из укрытия под огонь только за тем, чтобы увести меня.
А ведь я не был для моих радистов добрым дядюшкой. Я был требовательным, а в некоторых случаях, может быть, даже излишне, во всём, что касалось несения боевой службы и дисциплины. Но и в обиду своих радистов никому не давал.
«Как видно, - подумал я, - правильно говорят в армии, что на справедливую требовательность подчинённые не обижаются».
И ещё я тогда подумал, что доверие и любовь солдат - это самая высокая награда для офицера.
Я и сейчас так считаю.