***

Летом 1941 года моя небольшая семья, жена и маленький сын, жили на даче в подмосковном посёлке Валентиновка, примерно в часе езды по Северной железной дороге. Я работал в Москве, а вечером в субботу приезжал на дачу, чтобы выходной день провести с семьёй.
  Утром в воскресенье 22 июня я проснулся, но ещё не встал, и лёжа в постели, услышал, как женщины во дворе громко разговаривают и повторяют слово «война, война». «Какая война, что они мелят?» – подумал я. Я встал, оделся и вышел на веранду дачного дома.
И тут я увидел, что к нам на дачу приехал мой тесть, отец Галины, Сергей Григорьевич Котлецов. Он был профессиональный военный, полковник, ещё в царское время закончивший Алексеевское пехотное училище. О войне он знал не понаслышке, воевал ещё в германскую. После революции он перешёл на службу в Красную армию, поняв, что это единственно правильное решение для русского офицера. Он был большим специалистом по стрелково-пулемётному оружию. Работал на научно-испытательном полигоне в Щурово под Москвой. Там испытывали револьверы, винтовки, пулемёты. Сергей Григорьевич был руководителем испытаний оружия на последней стадии, после всех доводок и исправлений. Зная, что я, отслужив действительную службу, был аттестован как командир радиовзвода, гордился мною. Уже находясь на фронте, я узнал, что Сергей Григорьевич неоднократно просил отправить его в действующую армию. Однако его возраст никак не позволял этого сделать. Во время войны он служил преподавателем на курсах ускоренной подготовки командного состава.
Подойдя ко мне, он достал из карманов две бутылки водки, поставил на стол, сказав:
- Ну, Иосиф, вот и началась война. Давай выпьем за военное счастье. Эта война лёгкой и скорой не будет. Всё, что болтали по радио и писали в газетах – это ерунда. Немец - враг умный и коварный. Победить его будет трудно. Учти это на фронте.
 Долго мы ещё разговаривали с ним, сидя за дощатым столиком в саду. Много я услышал от него полезных советов, которые пригодилось мне в дальнейшем на военной службе. Понял я тогда одно, что война будет долгой и трудной, а шансов вернуться с неё живым у меня почти нет.
Утром следующего дня я пришёл к Михаилу Ильичу Хрипунову, бывшему в то время заместителем председателя Комитета по делам кинематографии. Ему подчинялось техническое управление, в котором я работал. Я ему сказал:
 – Михаил Ильич, началась война, я командир запаса и мой долг идти на фронт. Распорядитесь, пожалуйста, дать мне грузовую машину, чтобы привезти с дачи семью.
- Машину возьми, - сказал Хрипунов, - семью привези, но в такое время надо решать не сердцем, а головой.
В это время в кабинет к Хрипунову вбежал Серёжка Кузнецов. Он работал у нас в отделе.
– Иосиф! - закричал он, - давай скорее военный билет. Я должен отдать его в отдел кадров для бронирования.
Я сказал, что билета у меня с собой нет, я его не ношу с собой. На самом деле военный билет лежал у меня во внутреннем кармане пиджака, т. к. я уже рещил, что буду делать дальше.
От Хрипунова я отправился в Свердловский Райвоенкомат за назначением в действующую армию. Там я представился комиссии как командир радиороты. Незамедлительно я получил назначение командиром радиобатальона 67-го отдельного полка связи. Два дня мне дали на получение материальной части и формирование радиобатальона. Комплектование происходило на территории воинской части связи в районе улицы Матросская Тишина. На третий день мы выехали на Северо – Западный фронт.
В первые дни войны порядок отправления воинских частей на фронт производился очень торжественно. В начале платформы у паровоза строился комендантский оркестр. Когда эшелон был подготовлен к отправке, командиры подразделений отъезжающей части выстраивались рядом с оркестром. Командир, ответственный за отправку эшелона, подходил к паровозу и давал команду на отправление. Оркестр начинал играть Гимн (тогда это был Интернационал), под музыку эшелон трогался с места и сначала медленно, а потом, постепенно ускоряя ход, двигался вдоль платформы. Мой батальон занимал в эшелоне несколько платформ: на них размещались радиостанции и личный состав. Когда платформы моего батальона проходили мимо меня, я стоял по стойке «смирно», приложив ладонь правой руки к козырьку фуражки. Когда проходила последняя платформа, я ловко вскочил на неё и присоединился к бойцам, с которыми мне пришлось долгое время вместе воевать, деля поровну все тяготы и горести тяжёлого военного времени.
 Точно так поступали командиры всех подразделений, отправлявшихся на фронт с этим эшелоном. А командир эшелона вскакивал в самый последний вагон. Так воинские эшелоны уходили на Запад, навстречу войне.
На фронте я находился до конца войны. Потом ещё несколько месяцев оставался в армии. Демобилизован был лишь в ноябре 1945 года.
Видно не зря мы с Сергеем Григорьевичем основательно выпили за военное счастье. Несмотря на то, что я всё время был на передовой, я, как видите, не погиб и даже не был ранен. Подчинённых мне радистов я старался беречь, насколько это было в моих силах. Я понял, что кроме военного счастья, надо было иметь ещё и смекалку. Или, как говорят: «Бог-то бог, да и сам будь неплох!».
О нескольких случаях так называемого везенья вы прочтёте в рассказах, посвящённых военному времени. А сейчас я расскажу вот что.
Фронт наш проходил в основном в местах лесных и болотистых. Большим количеством громких операций наше северо-западное направление не отличалось. Однако мы оттягивали на себя значительное количество гитлеровских войск, рвавшихся к Москве и Ленинграду. Когда я получал приказ о передислокации узла связи в другое место, я сначала по карте изучал расположение нового места, затем днём пешком, как правило, с одним сопровождающим, проходил дорогу к этому месту, оставляя по пути заметные знаки (обрубленные ветки, или зарубки на деревьях) такие, чтобы их можно было различить ночью. Машины с радиостанциями и личный состав ночью перебирался к новому месту расположения. Это значительно снижало риск привлечь к себе внимание противника. Я всегда ехал на передней машине. За всю войну при таких переходах я не потерял ни одного бойца.
А ещё вот такая история. У немцев был двухфюзеляжный самолёт-разведчик. Когда смотришь на него с земли, он выглядит, как летающая рама. Солдаты так его и называли – рама. Летала эта рама с каким-то особенно противным, зловещим завыванием.
Обычно, если рама несколько минут кружила над одним и тем же районом, то через короткое время обязательно прилетали бомбардировщики и этот район усиленно бомбили. От таких бомбёжек наши войска несли существенные потери. Не было потерь от бомбёжек только в батальоне, которым я тогда командовал. Я заметил, что рама никогда дважды не кружит над местом, которое уже обработали бомбардировщики. Поэтому, когда начиналась очередная бомбёжка, я располагал свой батальон на месте, уже перепаханном бомбами. Поэтому от таких бомбёжек потерь в личном составе и технике у меня тоже не было. Один из бойцов моего батальона сказал мне, что солдаты дали мне прозвище «фартовый». После сложных ситуаций, из которых мы выходили без потерь, они говорили: «Ну, наш «фартовый» без осечки!» Вообще мои ребята относились ко мне с уважением.
Служба моя проходила в войсках Северо-Западного, 2-го и 3-го Прибалтийских и Ленинградского фронтов. Начинал я войну лейтенантом, а закончил в звании гвардии майора, которое было мне присвоено в начале 1943 года. Званием этим я горжусь и до сих пор.
Во время войны я занимал следующие должности: командир радиороты 67-го отдельного полка связи СЗ фронта с временным исполнением обязанностей командира батальона; командир радиороты 8-го гвардейского отдельного батальона связи 1-го гвардейского стрелкового корпуса СЗ фронта; помощника начальника радиоотдела оперативно-технического Управления связи СЗ фронта; помощника (а затем и старшего помощника) по радио начальника отдела связи штаба 14-го гвардейского стрелкового корпуса, входившего поочерёдно в состав 1-го, 2-го Прибалтийских фронтов и Ленинградского фронта.
Как-то в декабре 1941 года был такой забавный случай. Стояли мы тогда в резерве. Была моя очередь нести караул в расположении узла связи. В это время мимо проходил майор – начальник резерва. Он подошёл ко мне, я представился. Состоялся какой-то короткий разговор, и он ушёл.
На следующий день меня вызвали в управление кадров штаба Северо-Западного фронта и предложили занять вакантную должность адъютанта генерала Ватутина Н.Ф., бывшего в то время начальником штаба Северо-Западного фронта. Я категорически отказался, несмотря на то, что я с большим уважением относился к генералу Ватутину. На вопрос «почему», я ответил, что должность адъютанта – это должность лакейская, и чтобы служить в этой должности, надо иметь к ней призвание. А я добровольно пошёл на фронт не для того, чтобы подавать начальнику шинель и носить за ним портфель, а для того, чтобы защищать Родину от напавших на нас фашистов.
Мой ответ, видимо, показался вполне убедительным, и больше адъютантскую должность мне никогда не предлагали.
За всё время войны два раза я был в командировках в Москве. Первый раз меня вызвали в Главное управление войск связи Красной армии в январе 1942 года. Начальником управления был генерал Иван Терентьевич Пересыпкин. Вызвали меня с докладом по вопросу организации радиосвязи во фронтовых условиях. До этого в войсках была в основном проводная связь. Дело это очень хлопотное и не всегда надёжное. Радиосвязь только начала применяться и была ещё крайне неустойчивой, случались многочисленные случаи потери радиосвязи, длительные задержки радиограмм, путаница в радиоданных. Когда я приступил к службе в 8-м гвардейском отдельном батальоне связи 1-го гвардейского стрелкового корпуса СЗф, нам удалось быстро обеспечить непрерывную, надёжную радиосвязь между командованием 1-го ГСК с подчинёнными ему соединениями и со штабом 1-й Ударной армии.
Поездка в Москву запомнилась необычно сильными морозами. Семья моя была в эвакуации в Куйбышевской (быв. Самарской) области. По этой причине я остановился в гостинице «Националь», в самом центре Москвы, напротив Кремля.
В это время в гостинице проживало большое количество иностранных офицеров. Для лучшего их обслуживания на работу администраторами и дежурными по этажам были приглашены студентки старших курсов и выпускницы института иностранных языков и филологического факультета МГУ. Это были симпатичные общительные девушки, владевшие языками. В Москве в эту первую военную зиму было и холодно, и голодно, а в ресторане гостиницы «Националь» было вполне приличное для военного времени питание, что тоже имело немаловажное значение для работавших в гостинице студенток.
 На этаже, где был мой номер, жили английские лётчики. Они прибыли из Англии и должны были переправиться в посёлок Полярный, что находится под Мурманском, чтобы сменить своих товарищей, охранявших с воздуха караваны судов с военными грузами, шедшие из Англии в Мурманск. Это была английская лётная часть под командованием полковника Ишервуда.
 Как-то вечером я долго сидел в своём номере, работая над документами, которые должен был представить в Управление связи. В это время я уже не расставался с трубкой. Достать в войну хороший табак, разумеется, было невозможно. На фронте нам выдавали махорку. Особенно славилась махорка Моршанской фабрики. Её я и курил. Вдруг обнаружилось, что у меня кончились спички. Я вышел из номера и по мягкому ковру, устилавшему коридор, пошёл к дежурным по этажу девушкам. Их было, как всегда, две. И около них, как правило, крутилось два – три офицера союзнической армии. Я попросил спички, раскурил трубку и двинулся по длинному коридору в обратный путь. Вдруг я услышал за собой приглушённые толстым ковром крадущиеся шаги. Я остановился и оглянулся. За мной шли два английских офицера и втягивали носом дымок, тянувшийся из моей трубки. Мы улыбнулись друг другу, и я зашёл в свой номер. Через минуту зазвонил телефон. Одна из девушек-дежурных сказала:
 - Товарищ Милькин! Тут английские офицеры интересуются, какой табак курит их русский коллега? Им этот запах совсем не знаком.
Я попросил её прислать их ко мне. Когда они, несколько смущаясь, зашли, я скрутил им из газеты самокрутки – знаменитые «козьи ножки», поднёс спичку, и они прикурили. Затянувшись, они страшно закашлялись, глаза повылезали из орбит. Чуть отдышавшись, они сказали: «О, колоссаль!» На прощанье я дал им по хорошей пригоршне махорки. Они бережно приняли и заверили меня, что у себя на родине они будут давать своим друзьям понюхать, какой табак курят русские офицеры.
К слову сказать, моршанская махорка здорово выручала нас во время войны. А как вкусно было закурить трубочку в зимнем морозном лесу!
Второй раз я был командирован в Москву в 1943 году. На сей раз в Главном управлении связи заинтересовались организацией ложных радиопередач, которую мы первыми применили на фронте. Я разработал этот план, оформил в виде рапорта и передал, как положено, по команде. Через несколько дней пришёл краткий приказ: «действуй».
Перед готовящимся наступлением наших сил я распорядился установить в стороне от планирующегося направления радиостанцию, которая вела работу, как будто там сосредоточивалась большая воинская группировка для нанесения наступательного удара с той стороны. Днём в ту сторону проезжали два – три грузовика с солдатами, ночью же они возвращались обратно. Вся эта игра продолжалась несколько дней. Противник клюнул и для укрепления этого участка фронта перебросил дополнительные силы. А удар наши войска нанесли с другой стороны, где силы противника были ослаблены в связи с переброской войск противником на угрожаемое направление, и мы получили значительный успех в наступательной операции.
Поскольку это был единственный случай на всех фронтах, меня вызвали в Москву к начальнику Главного управления связи Красной Армии генералу (впоследствии маршалу) И.Т. Пересыпкину для подробного доклада об этой операции.
Находясь в этой командировке, я выкроил время и зашёл повидаться к Михаилу Ильичу Хрипунову. Мы поговорили о делах на фронте и о работе кинематографистов в военное время. Уже на прощанье он спросил:
- Может тебе чем-нибудь помочь? – На что я ответил:
- Ну, не мешок же картошки мне у Вас просить.
- Ну, а всё же, - настаивал Хрипунов, - чем я могу тебе помочь? – Тут я не растерялся и сказал:
- Моя семья живёт в бывшем каретном сарае. Помещение сырое, холодное, его никак не натопишь. Шансов, что я вернусь с войны, не много. Мне бы хотелось, чтобы моя семья жила в благоустроенном жилье.
Хрипунов сказал:
- Напиши мне об этом.
- Я напишу, а будет ли результат? – На что он ответил:
- Я думаю, будет, и скоро, - он достал записную книжку, полистал её и открыл на странице, где был какой-то список фамилий. Где-то в середине я увидел свою фамилию.
- Что это за список? – спросил я.
- Это список работников кинематографии, которые должны получить квартиры в строящемся для них доме на Дорогомиловской улице.
Воодушевлённый, я вернулся на фронт. А через некоторое время получил письмо от жены, в котором она сообщала: «. . . получила комнату в доме на Дорогомиловской. Наслаждаюсь всеми удобствами благоустроенного жилища».
В этот дом я вернулся с войны, и потом много лет мы прожили в нём.
Ещё я хочу рассказать про знак «Гвардия».
Во время Великой Отечественной войны наиболее отличившиеся соединения и части стали называться гвардейскими. Соответственно, личному составу присваивалось звание «гвардеец».
До революции, в царской армии была гвардия. Гвардейские части от обычных войск отличались особой красивой формой. Гвардейца можно было узнать издалека. Но в те времена гвардия была немногочисленной, и обеспечить её особой формой большого труда не составляло. А вот как быть, когда появилась многочисленная, массовая гвардия, да ещё в условиях ведения тяжёлой войны. Где взять нужное количество материала для новой формы, и где заказать быстрый пошив этой формы? И где взять средства для такого мероприятия?
Генштаб Красной Армии долго ломал голову над этой проблемой, а решил её один умный человек, по всей вероятности еврей.
- Давайте, - предложил он, - наштампуем красивые знаки, на которых будет надпись «Гвардия», и раздадим их всем гвардейцам. Знак должен носиться на правой стороне груди. Есть на груди военного человека гвардейский знак, значит ясно, что перед тобой гвардеец, и не надо спрашивать, в каких войсках служит.
Как бы то ни было, звание «гвардеец» мне было присвоено в марте 1942 года. При этом был вручен гвардейский знак. Я с гордостью храню приказ об этом награждении, а знак «Гвардия» прикреплён на моём пиджаке среди боевых и гражданских наград