Войска горизонта

Небываемое бываемо
Петр Великий

Войска занимавших город казались слепоглухонемыми – с полуприпущенными веками, - так что разглядеть зрачки было непросто, да и пожалуй страшно, - словно отражавшими затаенность тяжело спеленутого неба, откуда они явились нежданно, словно просочившись в щелку, чуть в стороне от розоватого закатного ока под свинцовым веком Петрограда. С населением они могли общаться мычанием и жестами, иногда произнося пару загадочных фраз, - и до поры до времени те отмахивались от пришлецов как от похмельных миражей.
Солнечный свет, чуть голубоватый в промельках нервных апрельских облаков, походил на неискренний свет софитов.
Но для местных складывалось не все так хорошо. Сопротивлений не было – кроме отдельных растерянных одиночек, словно внезапно усмотревших в плотном городском воздухе нечто странное и пронзительное, - вроде мчащего на тебя автомобиля. Они столбенели, кто крестился, кто даже чертыхался. Но все они внезапно угадывали нечто, фантомы, ужасавшие паче настоящего воинства.
- В сущности, что это померещилось? – и в самом обороте «в сущности», почти не имеющем смысла, проступал неприятнейший смысл.
Но кто еще обосновался в городе, кроме обычных жителей и не менее традиционных бандитов?

Державин написал «Телехамиду», где определенно чудище «стозевно и лаяй».
Вот и наш герой, или как ласково обозначают его за глаза соседки, Хрен Моржовый, выглянул в окно во двор, укрытый влажными пятнами отраженной синевы, перемежаемых лимонными бликами от немытых стекол двора-колодца. Какая-никакая, а свежесть. Весна. Весной он заходил в себя.
Впрочем, его звали Викентий. Имя нелепое, но для Питера годилось в самый раз. Он не любил пафоса героев Достоевского (представьте только его эпилептический припадок на нашей коммунальной кухне! никакой жалости окруживших; тресь по черепу половником или выпаренными щипцами для варки белья). И теперь, боком, с полузакрытыми глазами (детский еще конъюнктивит) следуя к санузлу и кухне мимо омерзительного постельного белья, занимавшего лучшую часть коридора - а так приходилось задевать, шаркая, за грязные углы и шкапчики, он клялся себе же - не глядеть в физиономии соседей, дабы на провоцировать их на шипящий приступ нелюбви, которая всегда нова.
- И ты представляешь, опять не заснула, опять, мыкалась до утра, а тут приснилось… - из приоткрытой двери соседка жалилась другой, впрочем, той, второй, все до фени. - От одиночества и станешь мыкаться.
- О-хо-хох, – зевая, отзывалась та, словно повторяя про себя: мужика тебе надо. - Викентий терпеть не мог этих разговорчиков. Его неподатливость на внимание женского населения провоцировала грубость и наветы; однажды ему чуть не вылили кипяток на спину; пару раз закрывали на наружную защелку в ванной; в его кастрюли и сковороды время от время справлялись естественные надобности.

Он поймал себя, пожалуй, на приятной мысли, что до сих пор не дал себя в обиду, так сказать, мы не победили, но и не проиграли, взятие города не состоялось. Он один, как один, а их вон, с детьми…
Он завернул в сверкнувшую солнечных ветром кухню и внезапно ему стало стыдно своих боевитых мыслей – его сосед, Семен Николаевич, сидел за уголком своего вытянутого стола, в конце длиннющей кухни (выделенной из разгороженной комнаты), с видом если не мертвеца, то родственника смерти.
- Вчера опять видел их, - он пошарил заскорузлой ладонью по выцветшей порезанной клеенке, словно пытаясь почувствовать какие-то крошки или другие элементы жизни. – Викентий понял, что тот скорее обращается к нему, нежели к весело урчащей газовой колонке, чайнику с поросячьим визгом и двумя заплывшими спинами над плитами.
Пыльное желтое радио хрипело:

Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой,
Над далекою Нарвской заста-а-вой
Парень идет молодой!

Чья-то спина в поношенном халате деликатно кашлянула. Их здесь обоих считают за сумасшедших – этого почти старичка-работягу, и его, с двумя с половиной высшими образованиями. Более четкой антитезы трудно подыскать – кажется, Семен не окончил даже восьмилетку. «Да-а, как бы они не отправили его в дурку – пожизненно. И ведь не пьет он по черному – зачем всякая темень к нему липнет? чтобы и нас запугать? А сами кто? Околотворческие стервы: спившаяся поэтесса, неудавшаяся актриса да художница без картин».
Омерзительно трескалось и воняло сало на сковородке, самое дешевое, возможно, из распродаваемых стратегических запасов – слава богу, хоть к войне перестали готовиться…
- Чего ты, Семен Николаич, к войне готовишься? – промолвил Викентий неприятно трескающимся, будто не своим голосом, чем не приободрил, но еще больше запугал побледневшего ветерана труда.
- М…ма! – согласно пробормотал тот. Две тетки заинтересованно обернулись, оторвавшись от жарящейся картошки. Они давно собирались поживиться комнаткой старичка, и этот миг внезапно показался им ближе. Одна пробормотала что-то насчет укола, и другая еле видимо кивнула.
Вот так все происходит прямо на глазах – как в бараке, – Викентий вздрогнул от шершавого холодка.
- Они-то уже здесь, да, уже тут, - выдохнув непонятные слова, старик внезапно гневно поднялся и шагнул прочь – словно нарочно ускоряя шаг, чтобы смертельный укол не всадили ему в спину. Валька получит его комнату – на прописанных деревенских родственников, а Люба за помощь свои отступные, кажется, это унюхала даже бездомная собака, живущая в подвале. Кстати, и куда она делась?

На работе его отдел был единственным непотопляемым. При почти полной ненужности и бесперспективности. Меньше всего это понимали те, кто приходил в его отдел – уже в третий раз набираемый заново, с приглашенными менеджерами и директором, наполеоновскими планами, сумасшедшими связями и колоссальным деловым опытом. Добродушное шипение шампанского и неуемный букет дамских запахов предвещал обещанный навар.
Так же, как личины соседей на кухне, ему не хотелось видеть лица увольняемых по собственному желанию – тех, кто приходил с огнем и мечом, и считавших его пребывание делом времени, которое смоет это темное, бессмысленное пятно, его ничтожную, как им казалось, сущностишку. Но ураган начальственного гнева, мелкие неурядицы, склоки, жадность, воровство и лень валило с корнем очередное могучее дерево, а за ним выкорчевывадись и остальные. Генеральный директор посмеивался. Он любил укромные властные сумерки. Суетливая заместительница Нина скорее изображала активность и участие, и ей нравилось очередное падение «творческой» группы, обладающей, как обещалось невиданным коэффициентом для мозгового штурма. Любо было затопление очередного Титаника.
Викентию всегда казалось, что добром это не обернется: выжимание сил и обезвоживание, процеживание и выкручивание. Люди мстительны – как в коммуналке.
На работе наоборот – его считают наиболее здравомыслящим.
Нина сегодня была больна. Вот те на, грипп вроде кончился.

А вот еще одна порция десанта – он невольно залюбовался слаженной выгрузкой неизвестного подразделения, подходя к конторе, в проеме между старыми домами с выпадавшими из почерневших стен кое-где кирпичами и самовольно прорубленными оконцами. Наверно, морпехи – черный камуфляж, у некоторых что-то вроде кортиков. Или антенн?..
В общем, сегодня в офисе поджидала обычная рутина. С почти осоловевшей Катей, должность которая была непонятна и вместе с тем крайне перспективна – так ей говорили, когда она пришла из института, так подверждалось и теперь. Викентий, как и остальные, и не предполагал, что у нее могут быть позывы и возможности для деловой жизни – как-то: ведение переговоров, умение заговаривать фарфоровые зубы и одеваться более сносно и не так мешковато.
Время от времени у Кати появлялся жених – с внешностью, впрочем, чуть одутловатой, у нее было все в порядке.

Зачем-то он подошел к столу в общей зале (у него как Начальника отдела стратегического планирования, взаимовыгодных займов и услуг был свой кабинет и трое подчиненных, вроде мебели, которую жалко менять старой), на котором стояли пластмассовые синеватые цветы. Катя гляделась в оконное стекло. А за ним шла разгрузка – как раз в проеме между домами, где было достаточно места, уводившим к Фонтанке. Он подумал, что высаживаются два разных рода войск – одни налегке, с короткими бесприкладными автоматами, напоминавшими пистолет Стечкина, из которого ему довелось лупить в молоко на офицерских сборах, и другие, более рослые, все с поклажей, с большими огрызками, напоминающими и пулемет, и миномет одновременно. Один солдат попросил прохожего прикурить. Тот зажжет ему спичку и равнодушно двинулся дальше. А откуда они спускаются?.. Самолета не видно. Красиво парят.
Но тут он внезапно поймал на себе внезапно тяжелый, и что неприятное, осмысленный взгляд Кати. Кажется, она смотрела на его ширинку или куда-то туда. Почувствовав беспомощность, Викентий выскочил из почти пустой залы – сотрудники уже прослышали о болезни Нины и на службу не торопились. «Мы занимаемся с вами совместным бизнесом» - всегда подчеркивал директор. Те вздыхали: зачем тогда кормить отдел дармоеда Викентия, лепящего воздушные замки? Но Викентий и сам не знал. Все еще в горячем поту, он нащупал плотную поверхность брюк. Нет, молния на ширинке затворена. Просто Катя вообще стала глядеть по сторонам – с недавнего времени – то ли возраст ее дает знать, то ли неудавшиеся отношения с мужчинами. Для Кати он был сквозимым призраком. А взгляд у нее и правда тяжел, - отметил он.

В своем кабинете, сердито постукивая рукой по стеклу на столе, он призвал сотрудников кончить болтовню и заняться делом. Дисциплина есть дисциплина. Мы трудимся для дела, а не для начальства. Супруги Зомбиковы уткнулись в свои компьютеры. Раз в неделю он требовал с них отчетности, подозревая сорокапятилетних супругов в жульничестве, но сознание его быстро растекалось по цифрам и математическим графикам, и он смирялся. За окном происходило построение. Что-то харкающее выкрикивал старший офицер на непонятном языке, строй вытягивался, равняясь на дылду, перед которых стоял коренастый офицерик, потом разошлись на перекур. Однако, здоровяки.
- Што у них там, учения што ли, – прошепелявил Зомбиков, не переставая трещать клавиатурой. Вопрос повис в отяжелевшем воздухе. Викентию внезапно стало очень страшно. За дочь в конце концов, за весь этот мир. Значит, это не только его мираж, вызванный его воздержанием и засухой в организме бывшего сеседа-алкоголика? Зомбиковы не пили и занимались активным отдыхом. Зачем-то залезали в шаткую лодку и сплавляли себя по синим бурливым рекам – вон висит фотография, в самом центре стены, рядом с дипломами и сертификатами. Да: страшно. И даже не хочется включать новости. А вдруг там уже знают, что город занят? Кем?..

Плетясь домой по тесным и пыльным улицам ленивого, жадного, развращенного города, под холодным резким солнечным предзакатным светом, он явственно слышал в ушах стук сапог и ритм строевого движения – ать-два, левой-правой, сено-солома! Вдруг из-под арки вынырнет колона в темно-бурых одеждах, и старшина, ведущий строй, как тяжелую гусеницу, властно махнет рукой машинам обождать, пока строй перейдет. Он вглядывался в лицах – не испытывают ли те подобный страх. Внезапно взвизгнула сирена… нет, это всего лишь какая-то некачественная музыкальная заставка, растянувшись не на своих частотах, напомнила предупреждение о бомбежке. Небеса были чистые. Поборол инстинкт зайти в кафе и выпить пива, бестолку пялясь на очухивающихся от зимы девиц (чтобы сосед, остро чувствующий микрочастицы алкоголя, не упрекнул его, что тот подбивает его развязаться).

- Это к вам. Да, к вам, - необычайно мило кивнула из приоткрытой двери соседка в бигуди. По коридору уже шла… Катерина. Словно была в его комнате не первой раз. Он отшатнулся и быстро бросился в комнату – распахнуть створку окна, хотя едкий запах шрот вряд ли выветрится, скинут носки с батареи, что-то поправил.
Катя казалась крупнее, он терялся в догадках. Усадил на шаткий стул, предложил кофе.
- А я к Вам по серьезному делу. - Она положила на газеты на столе красную пухлую папку и достала маленький калькулятор. Викентий выскочил в кухню. Обжег пальцы, потом понял, что колдует над чужой плитой. Неожиданно по человечески его окликнула соседка: кипяток в чайнике, возьмите у меня. То, что его жалеют, поразило Викентия. Неприятный злой интерес к его возвращению в забытую им коммуналку. А надо же, опять все вмести - братья по несчастью.
Светлая мягкая кофточка плотно сидела на Катерине.
- Простите, можно я вымою руки? У меня очень ценные бумаги. - Она выбрала самое чистое и мягкое полотенце. Викентий занервничал: вот почему она глядела на него так пристально! А у него несвежая кровать, это запах… Комнату он убирал раз в две недели, перед приходом дочери.
Катерина вернулась, открыла бумаги. Интересная прелюдия. Через полчаса она вышла, вежливо откланявшись. «Я только хотел сказать тебе, Кеша, они спускаются по веревкам с крыши» – приглушенно и хрипел орал ему в спину и ей вослед очумелый сосед.
Такого удара он не ожидал. Значит, вся ее аморфность и вялость – блеф. Она только и ждет своего часа, как ей обещает директор, чтобы выйти в дамки. Да и родители у нее… того. Из эшелонов власти. А что? Хоть и на его место. А может… вместо Нины. Он допил холодный противный кофе. Только что Катя методично и жестко сделала ему строгий выговор – только между нами - и внушение за липу в отчетах, нестыковку и цифрах, безнадежный дилетантизм. Он сидел на табурете и краснел – он, на десять лет ее старше. Вон как он ей интересен - как жертва, которую надо убрать с дороги – суслика, крысу, раздавить об стену. Я же вас предупреждала – и все конкретно вам объяснила – произнесет она как-нибудь в присутствии директора и будет права – как победитель. Проклятые Зомбиковы! А вдруг они с ней в сговоре?
За окном, в сумраке, в метре от стены, он ясно увидел тяжелую тень человека в камуфляже, по веревке то ли спускающегося, то ли подымающегося. Нет, теперь он включит телевизор и узнает, что происходит в городе и стране. Он судорожно дернул портьеру, взвизгнувшую крючьями и застрявшую.
Что-то косное, страшно, зияющее, как готовая взорваться холодная бомба существовало в нем и где-то поодаль.

Дверь из квартиры была приоткрыта – Семен на четвереньках курил на лестнице.
- Ну, соседушка, ходил узнавал – наши те воины или не. Наши. Только говорят не по-русски.
- Это как это? – не понял Викентий.
- Ну, мол кивают – «наша, наша!».. – Семен докурил вонючую самокрутку. По его мутным зрачкам он угадал, что старик развязал. – А давай по стопулечке – за учения! Дюже нравятся они мне – выучка, видать, морская!
- Учения? Тебе же нельзя. Да, моряки нас в беде не бросят и не предадут.
- А давай мы выпьем самую малость, А? А завтра – завтра с утречка – в магазин – только тш-ш… - он приложил палец к беззубому рту. - А то все за нами попрут – затариваться – мылом, сахаром, селедкой, ватой…
- Не, я пить не буду. Пойдем-ка спать. – Викентий попытался подхватить старика под жилистую руку, но то лихо увернулся и потек к соседу снизу, бывшему собутыльнику.
На кухне Марина жарила сухари из старого хлеба на прогорклом масле. Прежде она жарила селедку на сале, соседи не могли справиться с ее странным – от фатальной бедности – пристрастием, и однажды в темноте кто-то огрел ее по макушке сковородкой. Бедная женщина – ей исполнилось тридцать, скорее всего была старой девой. Одежды у нее почти не было – как и многие жильцы, она ходила в противогазном старом халате, сделанном из смирительной рубашки – такие халаты когда-то приносила ее мама, работавшая в психушке и там же лечившаяся. С Мариной тоже было не все в порядке. Она почти ни с кем не общалась и лишь вздыхала иногда, как забытая собака, взирая на Викентия – по сравнению со скудным бытием ее Викентий казался полубогом. Она и сейчас заметила его взгляд спиной, обернувшись и вскинув густые локоны – если бы не болезнь души (или так мнилось людям), она была бы достаточно симпатичной, высокого роста, в меру высоким лбом и открытым возвышенным взглядом. Викентию стало не по себе. Он включил местные новости. Часы, лежавшие на столе, неожиданно показались ему расплющенными… или время на них содрогнулось?

Ему и раньше казалось, что местным телеведущим и многим депутатам проводили операцию: для растягивания в необходимой улыбке губ – к самим ушам, слипания глаз и подрагивающей ямочке на подбородке, которая должна была вызвать доверие у зрителей. На канале, где никогда не обсуждали городские проблемы – во второй столице их быть не могло – сегодняшние новости показались ему особенно сусальными. Открылся новый гипермаркет, где в добавление будет выдаваться сухой паек. Правда, в конце дали забавный сюжет – про одного растяпу, у коего все падает из рук – на работе и дома. Но это оказалось рекламой чудодейственных витаминов – «Невская дрема». А еще лучше сделать укол – на исходе тяжелой зимы. Тогда вообще проблем не будет. Он машинально подвыл заключительной мелодии: «Слушай, Ленинград, я тебе – спою… ту-ру-ру», и провалился в предгрозовые облака. Во сне пришла соседка Марина. Она мягко отворила дверь его комнаты. Она плакала, и он. Она оказалась отзывчивой, зрелой женщиной, все понимающей и умеющей. Значит, она ждала его двенадцать лет – когда он приходил в этот дом к умершей тете, наследовав ее неплохую комнату, и все эти годы… Внезапно она сделала ему больно и прокусила клыками кожу подбородка. Викентий оттолкнул ее и закричал. В дверь постукивали, выбивая какой-то тайный шифр. Слава богу, ее тут уже не было.

Невысокий сосед стоял, сгорбившись, с грязным темнозеленым рюкзаком:
– Ну, айда запасаться.
Через пять минут выходя, он заметил, что другие жильцы тоже просыпаются и озабоченно шаркают.
- А чего так рано-то? Только полшестого.
- И–ить, нам с тобой, чтобы выжить, все надо делать поспеваючи. Да. Неровен час.
Они двинулись по пустой улице мимо застывших авто.
Что-то неприятно потрескивало со стороны залива.
- Чуешь? Уже стреляют, – сказал почти радостно старик.
- Не. Наверное, это на твоих бывших верфях отбойные молотки долбят.
- Не на ферфях. - Старик мотнул головой.
Стало почти светло, и за углом, перед закрытой дверью полуподвального гастронома, надо сказать, магазинчика затрапезного, они наткнулись на безмолвный хвост очереди человек в пятьдесят. К своему удивлении, в одной из потупившихся женщин он узнал руководительницу фирмы, с которой они тесно сотрудничали. Беда всех уравнивает – подумал Викентий. Подкатил ОМОНовский ПАЗик. Дюжие полицейские выносили кока-колу, консервы, буханки и другие продукты.
- А нам хоть что-то останется? – робко спросил кто-то в очереди.
- Останется. На том свете, – подбодрил милиционер, и пазик скрылся. Затем подъехали сосредоточенные братки на джипах. Матерясь, что для них почти ничего не осталось, они уволокли ящики с водкой и пакеты с пельменями. Им никто не перечил. Дверь опять закрылась.
- Может, стоять не стоит? - всхлипнула какая-то дама.
- Да чего уж: стоим только для своего удовольствия. Военного положения никто не вводил.
- И то правда! Как говорил вчера губернатор по радио – никогда в городе не было так хорошо…
- Откуда этот хрен говорил-то? А? С Мальдивских островов? Я говорит с вами – представляете, но у меня болит то нога, то ли спина, и я вам всем шлю наилучшие пожелания… То ли член чешется. Уж лучше бы захлебнулся там… - Народ с пустыми кульками, сумками, а то и чемоданами прибывал. – Может, хлеба на два дня в городе осталось.
- Что ж нам, опять блокаду переживать?
- Цыц, паникеры! В военное время за панику – расстрел.
- Напугал! Тебя первого и грохнут. Гопота вшивая.

Викентию надоело стоять и он пошел обратно в дом, покосившись на закрытую дверь Марины. На кухне никого не было. Все ушли за продуктами и необходимыми предметами.

Неприятно задребезжал общий грязный телефон. Он машинально взял трубку.
- Мама всегда говорила, что ты полное Чь-МО, – сказал женский голос, – его бывшая жена угадала, что подошел именно он. - Она всхлипнула большим носом. – Ты хоть что-то собираешься делать для своей дочери? Или как всегда, в стороне?
- Ну, давай отвезу вас на дачу в Мартышкино.
- Дача почти сгнила. Ты же за ней не следишь. Там нет ни воды, ни газа. И на чем ты собираешься нас вести? Сейчас никто не ездит. Машины своей у тебя теперь нет, и нас никто не возьмет… Она опять мокро засопела. – И на Светланку тебе всегда было плевать.
Все это было абсолютное вранье. Теща нередко названивала на мобильный, ведя абстрактные разговоры и почти намекая на то, что неплохо бы воссоединиться, и что все-таки Викентий – муж и гражданин что надо, несмотря на мелкие недостатки. После развода машина стала ему неинтересна, и однажды он не без облегчения заметил, что она исчезла из соседнего двора-колодца. Дача, наверно, и вправду сгнила. До работы ему было не более семи минут пешком – через сквозные туберкулезные дворы.
- А что случилось? – спросил он храбро. - Военного положения никто не вводил, паники нет, власть молчит…
- Молчит… Вот и ты молчи. А лучше не говори по телефону об всем таком. Сейчас всех слушают. У нас тут уже канонада на Просвете. Ты думай, думай, как дальше жить. Все нормальные люди уже знают, что в том районе нельзя находиться, где ты торчишь.

Тяжело дыша, в дверь протиснулся сгорбленный Семен. Он был криво обвешан рюкзаками и в руках держал полные авоськи.
- Уф, Викентий, как подвезло. Взял тридцать буханок серого, крупу, масло, еще там. Знакомый грузчик позвал меня, с заднего хода. И денег сказал не надо: все скоро, мол, будет бесплатно. А ты зайди ко мне, возьми чё тебе нужно.
- Да нет, спасибо. На работу пойду.
- А противогаз у тебя есть? Возьми мой? Я с цеха принес. Только помыть не успел.
- Да?..

На бурой ряби Фонтанки покачивалось скользкое, прозрачное как медуза - не тело, но что-то напоминавшее русалку, среди мусора, пакетов и пластиковых бутылок. Опрокинутый трамвай походил на сдохшее насекомое.
Редкие проносящиеся машины визжали, резко поврачивая и несясь прочь; немногие стоявшие были со снятыми колесами и взломанными дверцами. У мрачно цепеневшего здания офиса валялась дохлая светло-серая лошадь, с разорванным брюхом, которое уже потрошили крысы. Окна смотрели внутрь, словно боясь поднять взор.
В офисе было пусто, очень пусто. Оказывается, за ночь почти все вынесли. Сонная и взъерошенная Катерина опять сидела за большим пустынным столом. Все срочно вывезло руководство, мало ли что, объяснила она. Он прошел к себе в кабинет. Зомбиковы сняли свой портрет на байдарках. Внезапно сильно закружилось голова, он подумал, что надо поесть. Может, стоило взять взаймы у Семеныча буханку хлеба. Почти машинально, он прошел в приемную Нину. Наверное, она всю ночь распоряжалась вывозом вещей – куда? – а теперь ушла отдыхать. Он вспомнил! Для корпоративной вечеринки еду покупало несколько человек, и кто-то говорил, что сладкого в избытке. Пошарив в одном из шкафов, он нашел вафельный торт и недоконченную бутылку коньячку, от которой сразу же и отхлебнул. И сразу съел две трети торта. Остальное положил в коробку, завернув в газету. Торчать на работе не было смысла. Надо идти обратно – телефоны не работали, компьютеров не было.
На обратном пути он заметил, как подурнели улицы. На них отвратительно запестрели собачьи и человеческие нечистоты, много мусора, сумрачны, нарочито плохо одетые люди судорожно и вместе с тем будто зависая, куда-то тянулись с тележками. Зато бомжи приобрели твердость походки и стали похожи на хозяев жизни. Тянуло весенним холодком, природа словно готовилась прыжку и единоборству с пыльным и истосковавшимся по теплу городом. Интересно, здесь эти войска или нет? В голове стоял гул – возможно, он исходил откуда-то сверху, как дальнее эхо от «Ура» на Дворцовой во время парадов и демонстраций.

Дверь в подъезд почему-то показалась ему черным провалом. Он не решался заходить.
В плохо освещенном коридоре стояло двое мрачных в халатах, и в конце он заметил лежащего навзничь Семеныча. Милиционер осматривал комнаты.
- Тэк, - вылез участковый, - значит, смерть на ступила от падения на скамью. Виском. Отселе брызнула кровь и проживавший… того. Сосед сильно пил? – обратился он к Викентию.
- Да нет, он в завязке. Был…
- Пил, напивался! – почти радостно прокричали женщины. - Отправился за водкой похмелиться, вот и надорвался и упал.
Сосед лежал в метре от скамьи, навзничь от скамью. Только сейчас Викентий заметил бурое, почти спекшееся пятно сбоку и снизу от затылка. Вряд ли можно было так напороться на скамью.
- Он был совершенно трезв сегодня!
- Неправда! – в голос гнусаво заорали тетки.
- А ты кто такой? - неожиданно грубо наехал милиционер. - Это не ты его… огрел?
- Я был на службе.
Прошли в комнату Семеныча. На столе стояли две бутылки и два граненых стакана. Милиционер понюхал. Один показался нормальным.
- А тут вроде было масло, - удивился мент.
- А куда же продукты все делись? – удивился Викентий.
- Не было!.. – злобно ответил хор.
- Двадцать буханок серого, крупа, соль, тушенка… Мы с ним ходили…
Мент вплотную приблизился к теткам.
- А ну, пройдемте в ваши комнаты. Вдруг это вы его того!..
Через пять минут он ушел, отягощенный мешком. Санитары уволокли бедного Семеныча.
В углу его комнаты стояло немало металлических уголков, наверное, удар и был нанесен таким.
Сил у Викентия не осталось. Он доел торт и провалился спать под нарастающий гул свыше.
Проснулся он звонка. «Нас уже нет в городе, - быстро сообщила жена, - надеюсь, все это скоро кончится».
Он прошел на кухню. Тетки с Мариной стояли в кружком и выпивали. Жарко урчала картошка. Заедали пока тушенкой.
Мальва юркнула за ним в комнаты, словно пытаясь обжечь. Он испугался, толкнув ее за дверь. А вдруг его… съедят? Появившиеся шуточки на его близкую полноту разражали его. Да и слишком обманные, злые и бесстыжие были у них зрачки.

Страшный, всепроницающий свист. И – б-бах! – где за два, три дома от них… Что-то звякнуло, сверху отскочил кусок штукатурки. Неожиданный вой разорвал глухоту небес, и Викентий отскочил, подпрыгнул, прянул ниц. Он едва не оглох, очутившись на полу, осыпанной цементной пылью и побелкой. Отплевываясь, он нашел силы приподняться, разглядел за окном обрушенную торцевую стену, невдалеке осыпавшуюся и обнажившую коммунальную квартиру. Значит, это была бомба. Или что?..Он схватил документы, деньги, и выгоняемый запахом газа, бросился вниз по лестнице. Люди в панике выскакивали наружу. Кто с детьми, кто с домашними животными, рвущимися прочь либо в ужасе прижимаясь к хозяевам.

Он помнил – у его знакомого целый подвал, на Печатников, офис, склад, мастерские. Едва доковыляв три квартала, он увидел, что внутри бывшего офиса знакомого абсолютно пусто. Стекол за решетками не было. Послышались четкие лающие выстрелы. Какие-то люди побежали мимо него. Из-за угла вышло двое с короткими автоматами. Они навскидку принялись палить. Старушка, попавшая под огонь, вскрикнула, и подпрыгнув на негнущихся ногах, повалилась навзничь. Один из убегавших поскользнулся и рухнул. Викентий лег в комок за низкие ступеньки, с улицы ведшие в магазин. Перед носом лежала большая сломанная голая кукла с густыми белыми волосами. Через двадцать минут он еле поднялся, закоченев. Улица стала пустой. Автоматчики исчезли. Несколько трупов лежали скорбно и неестественно.
В самом конце канала он столкнулся с давней знакомой, испуганной не меньше его. Они пошли на квартиру ее родственников, уехавших за город. Со ржавой ванной на кухне за занавесочкой, и узеньким окном в комнате где-то сбоку. Он лежали на разным кроватях, обессиленные, на старых нечистых пледах. Ночью он сварил гречневую кашу с солью, не зажигая свет. По старой нервной привычке - что-либо есть. Но в горло не лезло. Ему казалось, какой-то страх вибрирует через них. Может, это какие-то специальные лучи? Бедная! Утром она пошла за сигаретами, двое сразу вышли из подъезда напротив, поставив на колени у песочницы и держа за волосы. Он отпрянул от окна. Бомбардировки продолжались еще сутки. Под утро он перебрался по Калинкину мосту, который был еще не разрушен, и с десятками, сотнями и тысячами, под советские и новые песнопения, охраняемые милиционерами, перед глазеющими сквозь затворенные окна на Старопетергофском и Стачках, двинулись к Петродворцу. «И снова Петербуржцы отстояли свой город», - бравурно повторял диктор красиво поставленным интеллигентным баритоном. «Наказание, вот наказание за все грехи-то!» - причитал кто-то в толпе, настолько измотанной, что мало кто вообще о чем-то думал. По той же дороге, тихо, в закрытых машин без красно-черных лент вывозились трупы на заблаговременно подготовленный участок на публичном кладбище. Воздух еще сотрясали редкие взрывы, гудела земля. Пыльное зарево стояло над его бывшим районом. Запах едчайшего дыма долетал и сюда. Но их успокоили, что ничего страшного не случится.
Над ручейком толпы барражировали тускло-изумрудные вертолеты с мордами утконосов. Но то уже были наши…
Всех переписали, оказав медицинскую и психологическую помощь. В толпе он увидел осунувшуюся Катю. Она узнала его, вспомнив: «Нона возвращалась за тортом, и была очень зла».

Международные наблюдатели остались довольны палаточным лагерем с печным отоплением и досугом – волейболом, шашками и походами купаться на карьер под присмотром старших. В город ездить не разрешалось, дабы не вводить в смущение родственников, знакомых и туристов.
В начале осени Викентий получил жилье – одногабаритную квартирку в новостройке за промзоной Парнас, с душем вместо ванной. Домик был похож на карточный, но ничего, обещали в ближайшее время предоставить жилье получше. Для воссоединения с семьей.

Через три недели их бывший квартал был почти полностью снесен. Губернатор вернулся из отпуска, упомянув, что спина почти не тревожит. Ему удалось получить подряд на деловую застройку микрорайона. Улицы вымостили булыжником, стилизованным под петровское время. Ни бомжей, ни коммуналок - унизительного наследия истории. Войска действовали четко и организованно, словно улетучившись после своей операции. ОМОН не смог оказать им сопротивление, поначалу приняв за своих. Что говорить о простолюдинах, привыкших в любом человеке в военной форме видеть защитника! Сверхточечные удары помогли избежать жертв – погибли мародеры и асоциальные элементы, район в центре расчистили от нечистот, крыс и обломков, провели дезинфекцию.

У них теперь новый офис. Построен новый квартал. Войска исчезли так же внезапно, как и появились, улетучившись в какую-то впадину или воронку в черно-сиреневой оторопи просвета петроградских закатных небес.
Он снова живет с семьей, но тоскует по коммуналке, где было столько неприятностей, и поминает Семеныча.
Кажется, одного из тех военных, он узнал в охраннике банка. Но у стрелявшего были темные очки, да и все эти окаменевшие люди так похожи друг на друга или на механических кукол.
Многие в северной столице уже не помнят о тех днях. Говорят, на улицах тогда видали царевича в красных сапогах.