Слепой и его фишка

 

 Вообще-то, я был против.
 Но кто я такой? Всего лишь стюард. А капитан уперся рогом, мол, хорошая примета и все такое. А по-моему – жульничество чистейшей воды. Как выигрыш в лотерее. Одному случайно повезло – а все ахают. И карточки в автомат пихают, идиоты.
 Но капитана, упрется ежели, и кибер-погрузчиком не своротить. Как же, ему же виднее! Он же у нас начальство и даже колледж закончил и все такое. Они после того случая с «Марией-Тересией» словно взбесились все, капитаны эти. Каждому теперь подавай в экипаж сверхчувственника-атависта. Это их сейчас так называть стали, политкоректно чтобы. А по-моему, слепой – он и есть слепой, как ты его не назови. Когда мы на базе, я стараюсь не заходить в их район. И вообще держаться подальше. Не потому, что расист – просто неуютно, ты ведь все-все видишь, а они – нет. И не виноват ты в этом вроде, а все равно неуютно.
 А теперь вот еще – пиво ему тащи…
 Я постучался.
 Я всегда стучусь, просто из вежливости. А теперь вот подумал, что впервые это – не только вежливость. Должен же я как-то заявить о своем присутствии, он же меня не видит. Особенно – через дверь.
 Он сам выбрал эту каюту. А че? Нам че – жалко, что ли?! Пустых кают полно, выбирай любую. Эту, которую он выбрал, мы называли каютой параноиков - в ней иллюминатор из настоящего стекла, непрозрачного для большинства излучений. Некоторым нравится – тем, которые на защите собственной задницы помешаны. А я ее не люблю. Конечно, повышенная безопасность и все такое, но зато сквозь такой люм почти ничего не видать. В коридоре даже просто через стены – и то лучше видно, там защита фиговая, многие жалуются. А по мне – так даже прикольно. Я люблю смотреть на звезды. Они красивые. И все разные. Особенно мне радиопульсары нравятся – у них такие роскошные длинные выплески, ритмично изогнутые, изящные такие, а если система двойная – то вообще получается настоящее перекрестное кружево. Но через мутное стекло каютного люма всего этого, конечно же, не рассмотреть. Даже мне. Даже если упрусь я лбом в этот самый люм, как в него сейчас упирается наш слепой атавист, за ради хорошей приметы капитаном взятый. Хотя я – не слепой…
 Он обернулся. Улыбка у него хорошая. И лицо живое. Приятное такое лицо. Только вот глаза…
 Меня передернуло.
 Ну да.
 А чего же ты ждал?
 - Ваше пиво, - сказал я, неловко ставя подносы на стол и старательно глядя мимо его лица с этими ужасными слепыми глазами.
 - Пиво! – он просиял, потер руки, - Пиво – это прекрасно! Холодненькое?
 Я буквально зубами поймал уже почти сорвавшееся с языка «А вы что – сами не видите?». Не видит он! В том-то и дело, что не видит…
 - Холодное, - я прищурился, соразмеряя интенсивность довольно прохладного цвета с почти не выраженными тональными аффектурами и попытался перевести все это в понятные атависту термины, - Градусов 10-11. – и уточнил на всякий случай. – По Цельсию.
 - По Цельсию - это хорошо! – он взял одну из кружек, отхлебнул, слизывая густую темно-серую пену. Пена была чуть теплее самого пива, и поэтому слегка серебрилась. Двигался он не так, как обычно двигаются те, кто совсем ничего не видит. Я вообще мог бы забыть о его слепоте, если бы не эти жуткие белесые глаза…
 - А ты почему не пьешь? Бери! Я специально две заказал, не люблю один.
 Я внутренне сжался – кружки были литра на полтора каждая. Не уверен, что потяну столько. Но все равно решительно взял кружку и сделал первый глоток. Нам вместе скучать на этой грузовой жестянке еще месяца три, как минимум, надо как-то налаживать отношения. А пиво – удачный повод.
 - Люблю темное пиво, - сказал он довольно.
 Атависты – странные люди. И сленг у них странный. Сначала я даже не понял, что он имел в виду, но потом сообразил: все холодное – темное. Так? Ну, правильно. А какой же извращенец любит горячее пиво?
 - У вас все ОК? – спросил я, пытаясь завязать разговор. Он обрадовано заулыбался, закивал.
 - Да-да, капитан был очень любезен… у вас хорошо. Тихо так. И народа мало.
 Это он в точку. Насчет народа.
 Нас на борту всего трое, если его самого не считать. Я, капитан и Эджен, он за груз отвечает. И не сказать, чтобы мы особо перерабатывали. После изобретения дешевых и безопасных бортовых компьютеров, которые следили абсолютно за всем гораздо лучше живых людей, народу в космосе значительно поубавилось. На больших пассажирских команда, конечно, поболее нашей, но только за счет стюардов, всяких там горничных и прочей обслуги. А офицер и там только один – капитан. Он же пилот. Он же бортмеханик. Он же представитель кампании. У него все равно работы практически никакой. Несколько раз за весь полет вставить в приемник автопилота стержень с нужной программой, да на обедах в салоне наиболее важным пассажирам поулыбаться – вот и вся служба. Если, конечно, не случится чего-нибудь совсем уж из ряда вон.
 Как с «МариТе», например...
 - А тебе нравятся звезды? – спросил он вдруг. Я рассматривал пену в своей кружке и немного отвлекся. Она была очень красивой, пена эта, вся такая ломкая, насквозь пронизанная постоянно меняющимися структурными напряжениями. Она была очень похожа на корону быстрого пульсара в период активности, только в негативе. Я засмотрелся, и потому ответил, не подумав:
 - Да, конечно. Они же такие красивые. На них можно смотреть часами…
 Черт. Ну вот, опять!
 Я уткнулся носом в кружку, делая вид, что пью. Да что со мной сегодня такое?! Он подумает, что я полный кретин. Или, того хуже – специально над его увечьем издеваюсь…
 Я осторожно скосил глаза. Странно, но он, похоже, совсем не обиделся. Сидит вполоборота, улыбается, повернувшись лицом в сторону иллюминатора, словно действительно может там что-то разглядеть. Впрочем, слепой-то он, конечно, слепой, но сверхчувственниками их ведь не зря прозвали. По каюте перемещается вполне свободно, за мебель и стены не задевает, да и кружку все время берет довольно уверенно. И мимо рта, что характерно, ни разу пока еще не промахнулся. Да и тот парень, на «МариТе», тоже ведь как-то справлялся со своими обязанностями до тех пор, пока…
 Вообще-то, ходили слухи, что это диверсия была. Но я полагаю – вранье. Газетчики придумали. Им простая халатность неинтересна, им сенсации подавай. А тут – такая лакомая авария! «МариТе» была круизным лайнером высшей категории, не нам чета, с кучей всяких жутко важных шишек на борту. Тур экстра класса по диким местам, вдали от цивилизации и все такое. Они тогда как раз над Лямбдой Цеты были, на кольца любовались, когда автопилот заглючило. Позже выяснили, что само устройство не при чем было, просто стержень попался бракованный. Один случай на миллион, так кампания утверждала – ну, вот им и повезло.
 Хотел бы я посмотреть, как все эти шишки и тузики со своих креслиц и шезлонгов повылетали, когда начало их швырять из стороны в сторону да крутить с перепадами от невесомости до чуть ли не двадцати ж! То-то, наверное, зрелище было. Когда капитан догадался стержень вынуть, они все, конечно же, в рубку ломанулись – жаловаться. Они-то думали, что все самое страшное уже позади, и теперь самое время претензии предъявлять да с адвокатами связываться по поводу вчинения исков. А вот облом!
 Потому что в рубке стоял очень бледный капитан и держал в руке два аварийных стержня. Аварийные стержни почти в два раза длиннее обычных, их легко отличить – обычные-то как раз валялись по всему полу. Шкафчик-держатель во время аварии оторвало от переборки и расколотило, вот они и высыпались. И перемешались – теперь никто бы не смог сказать навскидку, какой из них на посадку, а какой на взлет. Но это – не страшно, всегда по кодам проверить можно. Сунул в приемник, посмотрел код раскрытия, вынул обратно и уложил в нужную ячейку. Возня, конечно, но вполне осуществимо.
 Аварийные стержни - дело другое.
 Аварийная программа включается моментально, как только стержень попадает в приемное устройство. И уже не может быть выключена – до самого своего завершения.
 Их было два, стержня этих. Их всегда два. На любом корабле. Один – срочное возвращение на базу. Второй – экстренная посадка на ближайшую кислородную планету. Стандартный набор. Их даже крепят всегда стандартно, не в общем держателе, а прямо на корпусе приемника, сверху. Справа – возврат, слева - посадка. Всегда – именно так. На всех кораблях – от эсминца до самой распоследней шлюпки. Чтобы в любой самой что ни на есть аварийной ситуации, даже при самой крайней спешке, в бреду или вообще наощупь никто не смог бы их перепутать. У них даже внешние капсулы промаркированы чуть ли не диметрально противоположными цветами – возврат светится в инфра-режиме, посадка – в ультра.
 Но сейчас эти их промаркированные капсулы жалко помаргивающими осколками хрустели под ногами – сами-то стержни представляют собой жутко прочный кристалл, им подобное обращение нипочем, а вот капсулы на прямое попадание тяжелого шкафчика явно рассчитаны не были. Лайнер-то круизный, шишками под завязку набитый. А это – как корзина тухлых яиц. Попробуй уронить или хотя бы тряхануть как следует – сразу же вони не оберешься. И все такое. Вот и не беспокоился никто особо о повышенной его ударопрочности.
 Два одинаковых стержня.
 Понимаете, да?
 До базы, с которой «МариТе» стартовала, было не меньше двух недель, да и то – если на форсаже. А ближайшая кислородная планета – вот она. Под самым боком. И два стержня. Один – посадка, пусть даже и не очень мягкая, на вполне себе кислородной, хотя и не слишком цивилизованной Четвертой Лямбды и ожидание спасателей. Второй – медленная смерть на разваливающемся и теряющем кислород корабле во время безнадежной попытки добраться до базы. Два абсолютно одинаковых стержня.
 Вот тогда-то и вышел вперед слепой стюард, взятый на борт только потому, что по закону о профсоюзной политкорректности в экипаже, насчитывающем более 10 человек, обязательно должен быть хотя бы один атавист.
 Он сказал, что стержни разные. Что он отлично видит эту разницу и знает, который из них – тот самый…
 Позже стержни будут исследованы с применением всего, чего только яйцеголовые додумаются к ним применить. И обнаружится, что различие между ними действительно есть. После изготовления их покрывают мономолекулярной пленкой разного состава. Немножко, но разного. Для возвращения – один состав, для поиска – другой. Традиция такая, сейчас уже никто не помнит – зачем это делалось раньше, но придерживаются. Традиции на флоте живучи. Разница настолько мизерная, что на глаз ничего не определишь даже при спектральном анализе, только глубинное спектро-сканирование показать может.
 Мнения ученых разделились. Одни считали, что сверхчувственник вполне мог что-то там такое и ощутить. Вторые же утверждали, что для этого ему нужен был сканер размером с дом…
 - Да ты поэт! – сказал меж тем сидящий напротив меня атавист, склонив голову к плечу и улыбаясь, - А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
 Я с трудом удержался от резкости. Не люблю, когда дразнят. Мой возраст – не его дело! Из наших многие подрабатывают так, и никто пока не возражал. Я, между прочим, не тычу ему в глаза его слепотой, мог бы и он вести себя потактичнее.
 И я не удержался. Я знаю, это самый главный мой недостаток – когда я злюсь, я всегда говорю гадости. Ничего не могу с собой поделать. Вот и сейчас не утерпел.
 - Я знаю, что на самом деле произошло на «МариТе».
 Он поднял бровь, демонстрируя заинтересованность. Мне еще сильнее захотелось сбить с него спесь.
 - Не было там никакого такого выбора, – сказал я самодовольно, - Глен не мог различить стержни. Их вообще невозможно различить на глаз. Да и не пытался он этого сделать – времени не было. Он просто взял первый попавшийся, уповая на то, что ему повезет. И ему повезло. Вот и все.
 Это была моя догадка и я ни с кем ее не обсуждал. Особенно после того, как Глена сделали национальным героем. Это было бы мелко и подленько, словно подкусывание из-за угла. Как бы то ни было, а людей-то он все-таки спас. Я бы и сейчас промолчал, если бы не разозлился так сильно.
 Он больше не улыбался и выглядел немного растерянным. Мне стало стыдно.
 - Вы не бойтесь, - поспешил я его успокоить. – Я никому не скажу. И не думайте, что я осуждаю. Наоборот! Я ведь понимаю, как там все было. Я очень хорошо понимаю.., Воздух утекает, реактор греется, а тут еще пассажиры… Капитан просто растерялся. Паника – штука страшная. Людям нельзя показывать слабость, когда они в панике. Они превращаются в неуправляемую толпу. Они бы там все разнесли и сами погибли. Капитан собирался предложить им самим выбирать. Принцип демократии и все такое. А во время паники этого нельзя! Ни в коем случае! Напуганная толпа очень не любит, когда ее просят выбирать. Она предпочитает следовать за лидером, который всегда прав. А Глен – он же на психолога учился, я читал. Он сразу все понял. Им нужен был лидер и все такое. Капитан растерялся, а значит, лидером быть перестал. Лидер, он ведь всегда уверен и всегда прав. Вот Глен и стал на пару секунд таким лидером, приняв решение за них. 50 на 50 – неплохие шансы. Он рискнул – и выиграл. Я прав?
 Он вздохнул. Потер глаза. Выглядел он неожиданно усталым.
 - Ты не прав.
 Теперь растерялся уже я.
 - Почему?
 - Понимаешь, эти стержни… Они действительно разные. Но я не знаю, как тебе объяснить.
 - Потому что мне нет пятнадцати? – я начал приподниматься, готовый уйти. Я был зол и боялся, что еще чего-нибудь наговорю, а нам еще столько времени вместе жить.
 - Сядь, - сказал он устало, и снова потер глаза, - будь тебе сорок, я бы точно так же не знал, как объяснить. Потому что ты не видишь звезды. Смотришь, но не видишь… С другой стороны – ты хотя бы смотришь. Сейчас мало кто смотрит, большинство предпочитает сразу анализировать…
 Он пожал плечами.
 - Ладно, попытаюсь… Вот, смотри! - Он достал из коробки с лото два кубика, кинул их на стол. – Они похожи, правда? И в то же время они разные. Видишь?
 Я осмотрел кубики, потрогал их пальцем.
 - Они одинаковые. Облегченный полимер-диэлектрик, слабая поглощающая способность. Внутри хорошо просматривается металлический шарик… - я присмотрелся, неуверенно добавил – Похоже на низкооктановую сталь, но видно плохо. Нет, я верю, наверное, разница есть, но без приборов…
 Он покачал головой.
 - Они разные, - он ткнул пальцем сначала в левый кубик, а потом в правый – Этот синий. А этот – красный. Понимаешь?
 Сначала я удивился – я ведь знаю, что такое красный. Антарес красный, я его видел на школьной экскурсии. Перегретый реактор бывает красным, но на это дело я вам смотреть вообще не советую. И что такое синий, я тоже знаю, хотя с этим и сложнее. Синий – довольно интенсивный цвет. Даже от легких оттенков его начинают сильно болеть глаза и все такое. А уж смотреть на ослепительно синюю сверхновую, что недавно появилась в нашем рукаве – себе дороже! Можно вообще себе все глаза выжечь – напрочь, до десятого слоя включительно.
 Надо ли говорить, что лежащие передо мной кубики не были ни красными, ни синими? Да что там! Они вообще не излучали. Просто атавист, похоже, опять перешел на свой малопонятный сленг.
 - Хочешь, покажу тебе фокус? Пометь один из них чем-нибудь. А потом поменяй местами так, чтобы я не видел пометки. Сколько бы раз ты это ни делал – я все равно угадаю…
 И он действительно угадал. Двадцать семь раз подряд. А потом пиво кончилось. И я внезапно вспомнил, что мне надо еще отнести обед Эджену – он не отходит от груза, и потому обеды ему ношу я, мне не трудно. Я заторопился.
 - Аварийные стержни с самого начала красили в разные цвета, понимаешь? – сказал атавист, когда я был уже на пороге. - Синий и красный. Синий – посадка, красный – возвращение. Это началось еще до Всеобщей Генетической Модификации и было как-то связано с первыми кораблями, еще на самой первой Земле. Правое и левое, синий и красный код, что-то в этом роде…
 Странный все-таки они народ, эти атависты. И сленг у них странный. Код бывает спектральный, структурный, генетический или сингулярный. Ну, иногда еще Давинчи, но он вообще спорный. А чтобы синий или красный?.. Глупо.
 Я шел по коридору. Меня слегка покачивало от выпитого пива. Корабль проходил недалеко от нейтронной звезды, ее тяжелый спектр утомлял, от любого движущегося предмета расходились радужные сферические следы, словно круги по воде от брошенного камня. Красиво, но слишком уж давит. Я другие звезды люблю, которые помоложе. Они – как растрепанные на полгалактики волосы безбашенной девчонки, что всю ночь с тобой куролесила, и планеты путаются в этих волосах, как блескучие яркие шарики на пружинках. А незащищенный коридор словно затягивает золотой паутиной, и ты идешь прямо сквозь эту паутину, и она облепляет тебя щекотным пузырящимся загаром…
 А этот атавист еще говорит, что я не вижу звезды?! Я – и не вижу?!! Да я столько их видел!!! И еще увижу. Они ведь красивые. Я люблю на них смотреть.
 Смешной он.

 Только вот этот его фокус, с кубиками.
 Я ведь во все глаза смотрел.
 Но так и не понял - в чем же там была фишка?..