Люди

Другие произведения на авторской странице www.fedorova-evgeniya.ru

Всем, кто не проходит мимо. Посвящается.

Не пристало безразличью побеждать.
Почему вы люди равнодушны?
Неужели Ангелами стать,
Чтобы мимо не пройти, вам нужно?

Есть такие люди, которые проходят по нашей жизни краем. Они появляются как-то невзначай, и тогда мы рады их видеть. Мы здороваемся с ними радушно и порою думаем о том, как же все-таки сильно меняется мир вокруг нас; о том, как этот мир меняет знакомых нам когда-то людей. Мы даже можем пригласить таких людей в гости. Мы можем накрыть на стол и позвать забредшего странника попить чаю. С приходом таких людей что-то меняется. Мы чувствуем это и можем даже испытать страх, но лишь потому, что не понимаем, зачем была нужна эта встреча, что за странный случай вновь привел ставшего за долгое отсутствие чужим человека к нашему порогу, кто сплел паутины путей, пересекая траектории. Да, свеча, зажженная рукой неожиданного друга, так же трепещет под дыханием сквозняка, но потухнет она только если ты захочешь ее задуть. Для кого-то другого эти люди могут быть постоянны. Они – дети или родители, родственники, соседи, друзья. Кто-то каждый вечер говорит им: спокойной ночи, приятных тебе снов. Кто-то хмурится, видя их – надоели. Но чьих-то жизней они касаются лишь мельком и их прикосновение не разрушительно. Они – созидатели. Они – путники, которые помогают нам, даже если мы об этом не знаем. Они расскажут, как услышать и понять. Порою, они дают нам возможность отдохнуть, часто подталкивают, заставляя идти дальше. Это очень важные люди.
Об одном таком человеке я хотела бы вам рассказать.
Его звали Маркус. Настоящее свое имя он невзлюбил еще мальчишкой…
Он родился в деревне из тринадцати домов, что тихо доживала свой век на лысом взгорке рядом с сосновым перелеском. У перелеска текла речушка, которую питали два ключа, среди жителей деревни считающихся святыми. Никто не знал, чего в них святого, но все равно все думали свое и то и дело бегали вниз к речушке за святой водой. Это была тихая деревня с когда-то добротными, а теперь покосившимися и облупившимися домами. Отец Маркуса, мужчина серьезный и трудолюбивый, всю жизнь пахал колхозное поле и чинил трактора, но его мечты, которых у каждого человека много, так и не воплотились в жизнь. Постепенно колхоз развалился, коровник на сто голов превратился в развалины с проломленными стенами, которые обступили заросли высоченного борщевика. Когда-то поговаривали, что это вредоносное и ужасно опасное растение ввезли из-за границы для корма скота. Получается, то ли обманул наших колхозников кто, то ли не досмотрели. Коровы такое есть не стали, а культура прекрасно прижилась на наших бесконечных просторах полей. Те коровы, которым хватило глупости пожевать выданных на корм хозяевами толстых полых стеблей и широченных листьев, погибли от ожогов, выйдя на солнце. Что и говорить, невзлюбили борщевик, а что теперь делать? Уж не выведешь эту заразу. Так и растут теперь; на некоторых полях целыми оазисами стоят острова. Издалека смотришь – деревца, подойдешь поближе... Так они ведь до четырех метров дорастают…
Мать Маркуса – женщина хозяйственная и резкая, не знала в жизни ничего кроме готовки и уборки, ухода за свиньями, курами и огородом. С самого восхода она ходила по хозяйству, и хозяйство это толстело и разрасталось. Когда начали рушиться привычные каноны жизни, и муж внезапно остался без заработка, женщина не приуныла, хозяйство повела и нашла мужу дело при себе. Огород расширился, скотный двор раздался. Так и жили.
Родившегося мальчика назвали Мишей. Вышел он третьим ребенком в семье, и матери было вовсе не до воспитания мальчонки, потому что старше его на два года росли непоседливые и непослушные близнецы. Ребенок рос как-то сам по себе и весь вышел в отца - редко смеялся, совсем по-взрослому хмурил брови. Старшие братья стали дразнить его Медвежонком и ни как иначе не называли. С тех пор он возненавидел свое имя. Так бывает с детьми. Им кажется, что их унижают. Не скоро еще придет тот возраст, когда хватит юмора, чтобы перевести все в шутки, и еще дальше тот возраст, когда примешь такое прозвище за Имя Со Смыслом.
Когда Миша немного подрос, родители начали учить его всему тому, что сами знали: отец – тракторному механизму, мать – премудростям ведения хозяйства. Та жизнь показалась Михаилу сущим адом. Нет, не потому, что он был ленив или не хотел учиться. Отнюдь. Просто он не видел будущего в той жизни, которая завладела им. В пятнадцать лет он сбежал из дома. Он бежал от благополучия – дома его не били, отец, как частенько водится в деревне, не приходил домой пьяный – он бежал от жизни, в которой не находил себе места. Он стремился к далекому и прекрасному будущему, решив, что семья лишь выиграет от его ухода.
Наверное, он доставил своим родным много горя. Возможно, его долго искали, но не нашли. И уж уверена, его мать пролила много слез о неблагодарном сыне, который бросил свою семью, лишив ее своей помощи. А ведь в деревне любая пара рук – подспорье. Конечно, в будущем Михаил исправился, но сделанного не воротишь, и родители откажутся признавать в состоявшемся мужчине своего сына, помощи его не примут. Так бывает – люди совсем не хотят понимать мотивов других.
Итак, Михаил забыл свое имя, взяв имя книжного героя из смутных воспоминаний, назвавшись Маркусом, поехал в такой прекрасный и далекий город. Но, став странником, он сам шагнул на край пропасти, на котором многие до него удержаться не смогли. Отказавшись от почвы, на которой простоял с детства, он остался все тем же необразованным, несовершеннолетним парнем, который не умеет писать. Теперь у него не было ничего для достижения поставленной цели, и некуда было ему отступать, потому что он забыл обо всем, что когда-то имел. Когда человек привыкает к обыденной и может быть скучной, но привычной жизни, всегда сложно принять жизнь другую, научиться действовать; привыкнуть к тому, с чем сталкиваешься. Маркус не знал законов мегаполиса, думать не думал о безразличии и бессердечности людей, у которых есть достаток и благополучие; он не ожидал, что столкнутся с жестокостью тех, у кого ничего нет.
Наверное, поэтому с ним случилось чудо. И пусть чтобы дойти до этого чуда ему пришлось многое пережить, но в том, что Маркус не терял надежды, в том, что он смог достичь своей цели, заслуга и тех, кого он повстречал на своем пути.
 Маркус добрался до города на электричке и, сойдя на конечной платформе, окунулся в чуждую жизнь вокзала, полную жестокости и непонятных ему вещей. Он попытался найти себе теплый уголок, чтобы провести ночь, но из зала ожидания его тут же выгнали бомжи, от которых пало так, что перехватывало дыхание. Живя в деревне, Маркус тем не менее, никогда не встречал такого удушливого и многоликого запаха. Даже куриный помет, который ему зачастую приходилось соскребать с пола и стен курятника, пах приятнее. К тому же бездомные, которым принадлежал, казалось, весь вокзал, чуть не избили мальчика – ему пришлось спасаться бегством, выслушивая голосистые крики, полные презрения и оскорблений. Ту ночь Маркус провел, съежившись под лестницей в людном подъезде. Каждый раз, когда хлопала дверь, мальчик вздрагивал, ожидая, что его вот-вот найдут и выгонят. Он сидел на пыльном холодном полу, и даже пыль в городе пахла по-другому, не так, как пахнет пыльное сено или пыль на шкафу в избе. Здесь было совсем другое и пахло оно кошачьими испражнениями, временем и холодом. Засыпая, Маркус все думал о том, как издевались и улюлюкали бомжи, провожая его бегство. Словно они – не он – были настоящими людьми. Словно они были королями, а не бездомными. Тогда он считал себя другим. Пока еще он был чистым и сытым, но чувство превосходства, уже тронутое непониманием, в скором времени оставило Маркуса.
Несколько дней мальчик бродил по городу, прежде чем нашел себе хоть какое-то пристанище. К тому времени все его представления о мире и людях уже были разбиты на осколки, а все то, что еще уцелело, загнали в самый дальний угол сознания обида и голод. Все его попытки устроиться на работу успехом не увенчались. Это в деревне для крепкого пятнадцатилетнего пацана найдется работа за кусок хлеба и тарелку супа, но здесь все оказалось по-другому. В городе детский труд – уголовно наказуемое дело, кто будет связываться с малолетними? Только те, кто плюют на закон, но к счастью Судьбы не была столь насмешлива и не свела Маркуса с такими людьми.
Спустя двое суток блужданий, Маркуса приютили беспризорники с Курского вокзала. Многие сбежали из детских домов, стремясь к взрослой, свободной жизни. Свобода выбора, свобода делать то, что им якобы хочется, вели детей к смертельно опасной черте, выливались в полную зависимость от старших, вынуждающих воровать и просить милостонью. Беспризорники приняли новичка, но лишь потому, что увидели в нем выходу. Теперь Маркус, как и все обитатели подвала, клянчил деньги у прохожих и отдавал все заработанное страшим детям. Впрочем, деньги в основном шли на курево, водку и клей, жалкие крохи, что оставались от “важных покупок”, тратились на хлеб и жвачки. Дети, и это не секрет, не умеют правильно распоряжаться деньгами. Так и здесь, всегда голодные, но вечерами счастливые, осоловевшие от наркотиков и выпивки, они пели песни и дрались за статус. Но было в подвальной жизни Мракуса кое-что полезное – один из ребят постарше учил его писать и, кроме того, Маркус научился неплохо разбираться не только в беспризорной жизни, но и в характерах людей. Вскоре он уже твердо знал, кто из мальчишек и девчонок в его группе опасен и в каком состоянии; на улице он всегда видел заранее, кто подаст ему, а кто пройдет мимо. Научился он отличать и тех, кто сразу при виде грязного ребенка, попрошайничающего на улице, звонил в милицию.
И все же было совершенно очевидно, что своих сверстников, обучающихся в школах и живущих в благополучных семьях, Маркусу не догнать по своему развитию. А ведь он мечтал о том, что сможет поступить в Москве в Институт! Уже очень скоро он понял, что если что-то не изменится, все его мечты бесшумно растают вместе с весенним снегом.
Потому в шестнадцать лет он ушел от вокзальных детей, так и не попробовав наркотиков. Его уговаривали каждый день, рассказывая о прекрасных красках и удовольствии, которого он сам себя лишает, но он стоял на своем. Его пытались заставлять, на голову не раз пытались надеть пакет, в который вылит клей. И Маркус защищался отчаянно и с полной самоотдачей, словно уже тогда понимал, что борется за свою жизнь. Он был среди вокзальных детей белой вороной, мог позволить себе уйти в любой момент, потому что не был от них всецело зависим. Что и говорить, старшим это ужасно не нравилось. Им был вовсе не нужен человек, который имеет свое мнение, который не подчинен им и слушается лишь для вида; человек, который все еще может выбрать. Его не раз избивали жестоко, но он ни разу не позволил себе сдаться или потерять сознание. Весь в крови, он забивался в самый дальний угол и смотрел оттуда зверем; взгляд Маркуса многим не нравился и снова его за глаза стали называть кличкой, но уже не Медвежонком – Медведем.
Когда он пришел в военкомат, над ним лишь посмеялись. Мальчик был необычайно худ, остатки одежды висели на нем лохмотьями, и его вид мог вызвать лишь жалость. Ему дали высказаться, а потом позвонили в детский дом. Ко всем его просьбам остались глухи, и на заявления о том, что он хочет учиться и служить, лишь сочувственно улыбались. Глядя в глаза прапорщику, он утверждал, что ему восемнадцать, но вряд ли ему кто-то поверил. И все-таки на пути его встретился случайный человек, которого он никогда больше не видел. Пока Маркус, понурив голову, ждал приезда людей из детского дома и раздумывал о том, что еще может успеть сбежать, к нему подсел крепкий и широкоплечий парень.
-Пацан, - сказа он, неловко разминая руки, - слышал я, что ты тут про деревню и про паспорт рассказывал.
Маркус поднял грустный взгляд на призывника, не понимая, к чему он начал этот разговор.
-Ух, и пахнет от тебя, пацан, но ты не парься. Все урезонится. Никто не определит, сколько тебе лет, уверяю. Скажешь в детском доме, что тебе семнадцать с половиной – тебя без вопросов возьмут. Мол, исхудал просто, потому так и выгляжу. Да стой на своем, не сдавайся – им деться некуда будет. Так и напишут в документах. Только день рождения посчитай, считать умеешь?
Маркус ничего не сказал, только пожал плечами.
-Пол годика покантуешься и документы тебе сделают, паспорт выдадут. Там и в армию возьмут, если захочешь, конечно…
-Фернатов, зайди! – врач выглянул в коридор, держа карту призывника. Фернатов тут же поднялся и махнул рукой Маркусу:
-Удачи тебе, парень, чтобы все вышло…
И шмыгнул в кабинет.
-Спасибо, - хрипло крикнул ему вслед Маркус. Он потом неоднократно жалел, что не сказал этого короткого слова на несколько секунд пораньше, чтобы призывник услышал его.
Это был первый шаг Маркуса к самосовершенствованию. Первый значительный шаг.
 
-Этого пацаненка не переспоришь, - сказал пожилая женщина, вздохнув. Директор детского дома, она была деловой личностью с очень обостренным чувством выгоды. Сегодня, после поступления новенького, она была не в духе. Для детского дома этот мальчишка был крайне не выгоден и она просто мечтала, чтобы он тут же сбежал от греха подальше. Но Маркус – и что за идиотское имя выдумал себе этот паршивец – вовсе не собирался никуда бежать. Сразу было ясно, что в приют он попал осознанно и по своему желанию. На нем нельзя было ничего заработать – он был слишком взрослым, да и кричал, что ему семнадцать с половиной. Конечно, Елена Всеволодовна его сейчас же раскусила – мальчишка хотел поскорее освободиться от опеки. Родителей он якобы почти не помнит, они умерли где-то в деревне, но назвать деревню он тоже не может; много лет живет с подвальными. Но манеры-то у него не подвальные! И слишком ясен взгляд, он прекрасно знает, чего хочет. А он наверняка хочет быть очередником на квартиру! Во как нынче все сложно. И этот не сдаст свое имущество даже если применить к нему силу. И не обманешь его, вишь как умен. Кто ж его так надоумил?! Документы ему нужны, правда, Москва милосердна к попрошайкам и аферистам. Ну почему никто не понимает?!
-Пришлось идти у него на поводу, - вздохнув, сообщила она старшей своей помощнице – заму по делам хозяйственным. – Так воспитателям и передавай.
-Что за чушь? – встрепенулась зам, потирая пухлые щеки. На детдомовских харчах не растолстеешь? Ха! – Этот парнишка в первый же день принялся прилежно учиться!
-Значит, он еще умнее, чем я думала, - Елена Всеволодовна совсем поникла. – Ну как с ним быть?
-А оставь его в покое, - предложила зам. – Пусть шанс будет.
-С какой это стати я должна ему поблажки делать?! Если так со всеми быть, мы с тобой вскоре нищими окажемся. Как же…
-Да брось ты, не о всех речь. Есть в этом мальчишке устремленность.
-Тут она во многих есть.
-А у этого особая!
-Просто рос он с родителями в достатке, никакой клей не нюхал, не успел отупеть.
-Так почему прокуратура не нашла?
Директор детского дома покачала головой:
-Не слушают они меня, Дашка. Говорят: видели пару раз на Курском. Засветился, значит. Видели год назад. Да кто ж его знает, может и правда жил там какое-то время. Значит, из дома сбежал. Да не городской он – малоразвит. А милиция знай свое: не знаем родителей, не говорит, что нам, всю Россию прочесывать?! О пропаже никто не заявлял.
-Да как же возможно-то такое? – возмутилась зам. – Мой Гришка бы пропал, я всю Москву, да что там, всю область на ноги бы поставила!
-Здесь видимо другое, да как поймешь-то? И вообще, что с него теперь взять, с оборванца эдакого.
-Было бы финансирование, - философски заметила зам.
-И не надейся, не будет. Как всегда не будет. Нечего нам с тобой в карман не положить.
-Ты это, - Даша встала и заняла все свободное место между столом и шкафом. – Зинка, парня не трави по моей просьбе. Пусть себе доживет и уйдет. Может статья, сам от очереди на жилплощадь откажется…
-Так и это нам разве ж выгодно?! – всплеснула руками директор.
-Ты все о выгоде, а я уже и не знаю, что на самом деле нам делать надо. Пойду я, дела у меня.
Уже в дверях, через которые, не развернувшись боком, зам Даша пройти не могла, она остановилась и спросила:
-Сколько он говорил ему лет?
-Семнадцать и шесть месяцев получается.
-А ты что в документах заведенных написала?
-Первого апреля у него день рождения, - криво и немного злорадно директор детского дома улыбнулась. – Шутка он апрельская, так что ему семнадцать полных с небольшим.
-Ну да, тоже поставить мальчишку на место надо, чтобы врал, да не завирался, - покивала головой зам и, натужно запыхтев, протиснулась в узкую - не по ее габаритам – дверь.
-Надо было пятнадцать писать, пусть бы место свое знал, - фыркнула директор. Она слышала, как с хрипом Даша ползет по лестнице, и с улыбкой представила, как та с силой цепляется за перила и, отдуваясь, подтягивает свое коровье тело на ступеньку вверх.
-Добрая ты, Дашка, - проворчала себе под нос Елена Всеволодовна, поправила волосы и убрала в большой ящик тонкую папку с личным делом нового приемыша. – Добрая слишком, о себе не думаешь. Вот я тебе в этом месяце выплаты в конвертируемой валюте и придержу – конвертика ты у меня не получишь, раз за сопляка просишь. А сопляк пусть себе дышит. Он у меня еще свободы отпробует, за год нынешний. Понравится ему, как за счет государства учиться, да документы получать…

-Что, нравиться тебе бурда наша?! – осведомилась злорадно кухарка, дав Маркусу увесистую затрещину. Он не ожидал удара и вылил мутную жижу из ложки на стол. Ребята вокруг довольно загоготали – крепкую на руку кухарку Татьяну уважали и боялись, да и было за что. Понравишься ей и кусочек посъедобнее получишь, а любимчика своего – Кирюшку семнадцатилетнего, она даже иногда балует бутербродом с колбасой и маслом. А колбаса ни какая-нибудь докторская, а сама что ни на есть сырокопченая с большими кругляшами аппетитного жирка. Кирюхе все завидовали, но он был парнем резким и столкновение с ним за бутерброд у всех кончались одинаково – кровоподтеками и обширными синяками по всему телу кроме лица – чтобы учителя и воспитатели не дай Бог не заметили. Тяжелая жизнь – суровые законы.
А тех, кто не нравился кухарке, она беспощадно третировала и обделяла. Кого-то даже пыталась вовсе забить. Никто не знал, по каким критериям выбирает хозяйка съестных запасов, но все хотели быть по крайней мере ей симпатичными. А вот Маркуса она невзлюбила с первого взгляда и с первого разговора с директором. Елена Всеволодовна строго настрого приказала с мальчишкой по-особому говорить. А раз директор хочет… тем более, что от нее зависит, заметят ли расхождение в употребленных и оставшихся продуктах или нет.
В детском доме каждый воровал как мог, каждый пытался урвать то, до чего он в состоянии был дотянуться. Но такое было возможно лишь когда Елена Всеволодовна усердно делала вид, что ничего не происходит. Ссорится с нею не было никакой необходимости.
-Ах, ты еще и стол запачкал! – заорала на самое ухо мальчишке Татьяна, брызжа ему в щеку слюной и багровея на глазах. Кто знал кухарку хорошо, сказал бы, что дело плохо. Маркус ее не знал и не совсем понимал, что происходит и за что на него так орут и бьют его. А Татьяна вдруг ухватили его за ухо, сжав в своих крепких пальцах, которые с легкостью сворачивали голову дворовому петуху, и поставила мальчика на ноги. Это было не столько больно, сколько унизительно и Маркус не нашел ничего лучше, как попытаться вырваться. Но не тут-то было. Татьяна скорее оторвала бы ему ухо, чем отпустила пойманного на месте преступления мальчика.
-Тебе не нравиться еда, которой тебя кормят, недоносок? – понизив тон до приглушенного хрипа, сказала Татьяна и все затаили дыхание. – Тебя приняли тут, сучонок, обогрели. Дали крышу над головой и учителей, а ты казенные харчи на стол проливаешь…
Она схватила в другую руку тарелку с едой и выволокла Маркуса во двор. Там на цепях, прибитых ржавыми гвоздями к перекошенным и облезлым от времени конурам, сидели две общипанные собаки, в одной из которых смутно угадывалась азиатская кровь. Оба пса считались неимоверно злыми, потому что были вечно голодны. Поговаривали, их иногда спускают на провинившихся детей. Маркус предпочитал в это не верить, но влекомый за ухо кухаркой к конурам, отчетливо представил себе, как Татьяна швыряет его со смехом в зубы к огромным и голодным кобелям. Он уже видел, как рвут острые зубы на части его тело, но…
Кухарка оттолкнула его, и мальчик упал на землю, а сама поставила его тарелку на землю и подтолкнула к полупородному азиату.
-Жри, Пирань, тебе-то уж нравятся наши харчи!
Пес не медлил ни секунды. Раскрыв пасть, он стал ожесточенно хватать из тарелки подзрительно пахнущее плесенью варево. И плевать ему было на то, что жидкость была все еще горячей, он словно не замечал, как обжигает себе гортань, нос и язык.
-Пока не достанешь у Пираньи свою тарелку, еды не получишь, - сказала равнодушно Татьяна и, потеряв всякий интерес к парнишке, пошла обратно в свое кухаское царство. А Маркус так и остался сидеть посреди двора, вдыхая едва уловимый запах куриного помета.

К псам близко не подходили даже глупые куры. Маркус сразу приметил куски перьев у самой конуры – видимо куры тоже могут учиться на чужом примере. Еще мальчик увидел внутри конуры такую же тарелку, как и его – кто-то, по всей видимости, так и не смог дотянуться до своего шанса на кормежку.
-Вас когда-нибудь спускают погулять? - тихо спросил Маркус, обращаясь к собакам, ни на что особенно не рассчитывая. Реакция зверей, а это были именно звери – не домашние, привычные всем собаки – обескуражила его и поселила в самой глубине души тягостный страх. Выслушав его почти ласковые слова, звери внезапно и в один голос утробно загудели, раздуваясь, а потом разразились злым, жестоким лаем. Особенно усердный Пирань рвался с цепи так, что Маркус даже отполз немного в сторону, опасаясь, что зверюга вывернет цепь вместе с конурой. Впрочем, он прекрасно понимал, что в этом случае расстояние ему не поможет. Он даже представить себе не мог, что будет, если вот это животное вдруг окажется на свободе.
Наверное, его долго били, - думал Маркус, сидя у стены дома, обхватив подтянутые к груди ноги, – и уж наверное их обоих посадили на цепь совсем детьми. И плохо кормили. Они не знают человеческой руки и не знают, что такое ласка. Мне жаль их, но наступает такой момент, когда живое существо сходит с ума. Эти собаки сошли с ума. Они обратились к своей злобной природе, чтобы защититься от мира окружающего, от тягостно сложившейся ситуации. Да, они искали утешения, и нашли его в злости. Можно ли из человека сделать звереныша? Можно, если не кормить его. Если бить и унижать. Из Маркуса уже начали делать звереныша. Это директор детского дома решила сломать его стойкость. Она не заглянула в его жизнь, как многие до нее, она поселилась там и начала планомерно уничтожать метр за метром свободного пространства Маркуса. Она взялась доказать ему, что он никто. Он одинок и во всем мире не будет ему спасения, потому что мир глух к просьбам. Она сотрет все надежды и мечты Маркуса в порошок, у нее есть на то все средства и острое желание.
Маркус решил принимать происходящее как необходимое испытание. Он посчитал, что победа не может быть полной без борьбы. Он оценил победу как нечто неопределенное, но желанное, ради которого нужно свернуть горы, переступить через страх и унижение.
 Без сомнения призывник Фернатов не знал, о чем говорил. Он послал Маркуса в детский дом, не думая о том, что ему предстоит там перенести. Но Маркус был не в обиде, он слишком четко видел результат своего терпения. Он уже почти держал в руках красную книжку с большим золотым гербом. Он уже читал в ней свое имя.
-Ты отдашь мне мою тарелку? – спросил Маркус, обращаясь больше к миру, чем к псу, но зверь словно все понял дословно. Он снова зарычал, поднимая сероватую губу, показывая Маркусу пожелтевшие внушительного вида клыки, а потом ударил лапой по тарелке. Она встала на ребро и покатилась к его конуре. Пес бросил на Маркуса подозрительный взгляд через плечо и, подойдя к своему тесному дому, улегся поверх тарелки…
Палку от швабры, которой Маркус пытался выковырять из-под животного свою тарелку, пес перекусил на три части, не издав ни единого звука. При этом мальчик ощутил мощнейший рывок, заставивший его сделать опасный шаг по направлению к псу, а палка с отчетливым и сухим треском укоротилась на одну треть: откушенный мощными челюстями конец ручки упал на землю, а через секунду Пирань выплюнул и третий короткий остаток, который поместился у зверя во рту. А через секунду Маркус был вынужден отшатнуться, чтобы не попасть в челюсти к сделавшему быстрый прыжок зверю…
-Я буду говорить с тобой, - сказал Маркус, сидя у стены дома. В темноте его никто не видел, да и лучше было его не видеть. Если ребята, такие же, как он, предпочитали не бить по лицу, то с остальными здесь дело обстояло куда хуже. У Маркуса были разбиты губы и скула – его сильно и долго били наотмашь за сломанную швабру. Его лишили еды и прогулок на пять дней. Он вылез через окно на улицу, когда все уснули, и пришел к собакам, чтобы начать долгий путь к взаимопониманию. – Я буду разговаривать с вами, собаки, пока вы не вспомните, кто вы есть на самом деле. И когда я уйду отсюда, я вам обещаю, вы уйдете со мной. Я никогда вас не брошу.
Собаки в один голос рычали, потом вторая внезапно стала подвывать, и Маркус был вынужден замолчать. Из дома кто-то выглянул, заорал на собак и кинул в их сторону камень. Воцарилось молчание, хлопнула дверь.
Маркус вздохнул.
-Простите, что накликал на вас беду, - сказал Маркус, - но меня, как и вас, не будут кормить пять дней. А потом еще столько, сколько останется моя тарелка у вас. Неужели вы позволите такому безобразию свершиться? Неужели вы позволите еще кому-то глодать?
Собаки молчали.
-Я знаю, что такое собаки, - продолжал Маркус едва слышно. – У меня была собака, когда я был еще маленьким. Она жила у нас во дворе. В деревне считали, будто собак и кошек нечего кормить. Их просо спускал с цепи днем, чтобы животные могли найти себе пропитание, а ночью псы охраняли огороды. Мой отец, он любил нашу собаку. И всегда исправно кормил. А я гулял с ней. Шел в лес и Боярин непременно шел со мной. Отец всегда наказывал ему охранять меня. Знаете, он был таким хорошим охотником! Юрким, как лиса и быстрым, как ласка!
Какой-то из псов – в темноте не разберешь - утомленный видимо рассказом Маркуса, вздохнул, укладываясь спать.
-Я бы показал вам, что такое свобода, да сейчас сам не могу…
Маркус три дня подряд приходил и разговаривал с псами, потом, отловив курицу во дворе, на свой страх и риск свернул ей шею. Ощипал, разрезал пополам осколком бутылки и подкинул по куску обоим псам. Те проглотили мясо с жадностью существ, которые уже несколько лет не видели подобной пищи.
А на четвертый день вконец оголодавшего Маркуса поймали на месте преступления. Его сдал кто-то из ребят. Когда Маркус, задерживая дыхание, выбирался из своей кровати, он видимо разбудил кого-то и тот не упустил шанса нажаловаться. Лишь несколькими месяцами позднее Маркус узнал, что настучал на него любимчик Татьяны Кирилл. Но это, как и беспощадный бой с Кириллом, будут чуть позднее. До этого его снова изобьют за то, что он во время ночного сна посмел выходить на улицу, и сломают ему ребро в левом боку. Он попадет в санитарный покой и здесь впервые за прошедший месяц, к нему отнесутся по-человечески. Его просто накормят досыта и дадут обезболивающее. Его просто погладят по руке и скажут, что все будет хорошо. Молоденькая и осунувшаяся медсестра принесет ему утром молока и Маркус, глядя на ее потрепанные, видавшие виды джинсы, с которых уже не отстирываются застарелые пятна когда-то попавшей на ткань грязи, подумает, что все добрые люди должно быть бедны. Чтобы жить, им не нужны деньги и власть. Им хватает их внутреннего света и доброты.
Там Мракус нашел в себе силы, чтобы вновь начать улыбаться и, мучимый сильными болями, всегда лишь пожимал плечами, стараясь не кривиться и терпеть. Стерпеть все, чтобы стать человеком – вот в чем была его наиглавнейшая задача.
Он вышел из больнички, и все стало по-прежнему. Кухарка Татьяна наливала ему столовской бурды лишь на самое донышко, кусок хлеба, выданный Маркусу лично в руки, просвечивал, и для этого не надо было наводить его на свет. Ни разу она не дала ему добавки, даже когда он сдался и попросил. Она припомнила ему тарелку, безвозвратно потерянную около песьей конуры и напомнила Маркусу о своей доброте – она вообще не должна была кормить его, ведь тарелка все еще не найдена.
Все свободное время, если у него таковое появлялось, Маркус усердно учился. И делал это ни где-нибудь, а во дворе, испросив разрешения директора. Слава Богу, Елена Всеволодовна не поняла, зачем мальчишке нужно выносить книжки на улицу и дала свое великодушное разрешение. Так и проводил Маркус рядом с собаками все свое время, просто сидя рядом и читая. Вскоре псы привыкли к нему и перестали рычать. А еще через месяц, когда вплотную подошли уже холодные осенние дожди, Маркус решился и серым вечером вошел во владения бело-грязного кобеля. И случилось чудо – Пирань не бросился на наглеца, нарушившего границу его территории, он лишь покосился утомленно на мальчика и даже не поднялся. Теперь Маркус подходил к псу все ближе и ближе, стараясь делать это вечерами, когда никто не видит или рано утром; еще до первого снега он уже сел рядом с кобелем и протянул руку, положив перед Пираньей самый толстый кусок хлеба, который ему когда-либо давали. На этот раз все было совершенно по-другому, и необычайно голодный пес не схватил еду сразу, посмотрел на принесшего свою жертву мальчика с благородным превосходством вожака, а потом как-то даже вежливо сжевал кусок хлеба. Тогда Маркус безбоязненно протянул руку за своей тарелкой, испачканной в грязи…

В сердце летел снег. Внутрь рам пробрался мороз и, охваченный заревом далекого фонаря во дворе, искрился зеленоватым хрусталем. Немыслимые узоры вычертила зима на стеклах и этим вечером, вглядываясь в наполненную снежной дымкой ночь, Маракус смутно тосковал о чем-то. Он случайно в задумчивости положил ладонь на стекло, пытаясь дотянуться до чего-то ему хорошо знакомого, но нынче такого далеко… Узоры заплакали. Помутились, поплыли очертания, согретые теплом ладони, отдали свой холод, до краев переполнив сердце.
-Темнеет рано, - проворчал низкорослый Павлик – паренек четырнадцати лет – переворачивая с шелестом страницу атласа. Он страстно любил военную технику и, кажется, залистал до дыр старенький поблеклый атлас с когда-то яркими картинками.
-Уже позднее, чем раньше, - возразил почти такой же серьезный, как и сам Маркус, Николай. – И светает раньше.
-Зима еще не кончена! – капризно провозгласил Игорек – самый маленький из их комнаты. –Только начало.
-Это как посмотреть, - нахмурился Николай.
-А что толку? – Павел поднял от атласа глаза, сверкнувшие в тусклом свете ламп влажными белками. – Год от года все тоже. Танька со своей опостылевшей похлебкой на обед – хоть бы борща что ли сварила!
-Заткнись, недоносок!
С верхнего яруса кровати мягко, как-то по-кошачьи спрыгнул на пол Кирилл. Сытый и довольный, он был намерен немного поразвлечься, тем более что повод у него был: обижали любимую хозяйку, которая так сытно кормила его…
-А я что сказал неправду? – Павел снова опустил глаза в атлас, но, наблюдая краем глаза от окна, Маркус заметил, как едва заметная дрожь прошла по плечам мальчика. Павел уже понял, что не стоило быть столь откровенным при любимчике Таньки и, наверное, хорошо себе представил, во что это может вылиться.
Видимо, у Кирилла и в правду чесались руки, потому что он не стал медлить или растрачиваться на слова. Он просто схватил Павлика за волосы и одним точным рывком бросил его к своим ногам.
-Ты будешь жрать у меня пыль, дебил малолетний, если тебе не нравится, как тут кормят! – сказал он, занося ногу для пинка.
-Ты думаешь, тебе тут все можно? – спросил Маркус, спускаясь с высокого подоконника. Маркус был на голову ниже Кирилла, да и в плечах поуже. Последние месяцы он жил впроголодь и вовсе исхудал, но предпочитал считать, что все эти невзгоды не изменили его характера.
Кирилл повернулся, удивленно глянув на смельчака, встрявшего в дело его не касающееся. Он даже забыл пнуть Павлика, который, воспользовавшись случаем, как то очень быстро ретировался под общий стол для занятий. Он вжался в тень, затаившуюся между ножек, и словно перестал вовсе существовать.
-Ты это зря! – Кирилл покачал головой. – Опять захотел взбучки?
-Думаю, тебе это не по силам, - равнодушно отозвался Маркус.
-Зато по силам другим, - не смутившись, парировал Кирилл. Для вида он поковырял в носу, словно это придавало ему солидности. Его голос и его поведение указывали на полнейшую убежденность в своей правоте. – Одно мое слово, - продолжил он заносчиво, - и можешь попрощаться с еще одной парой ребер! Помнишь, как в прошлый раз…
-Так это ты рассказал…
-А почему бы и нет?! – захохотал Кирилл. – Ты удивлен?! Я и сейчас могу что-нибудь о тебе рассказать.
Маркус пошел вперед, и казалось это его стремительное движение полностью неотвратимо, его невозможно остановить. Кирилл, ощутив вдруг робость перед лицом врага, которого он ранее и за человека не считал, отступил к двери…
Это была без преувеличения самая жестокая драка в жизни Маркуса. Он, как и его противник, ничего не знал об искусстве ведения боя, и, потеряв разум, ребята били друг друга, валяя по полу. И все-таки у Кирилла было чуточку больше опыта, он уже прекрасно разучил, в какое место надо бить, чтобы было больнее. И удары, которые детдомовец наносил Маркусу, оставляли тягостные следы на его теле. Теперь не было никаких законов и ни Кирилл, ни сам Маркус не избегали ударов в лицо. В какой-то момент Кирилл подмял под себя противника и огляделся победоносно, скользнув взглядом по лицам вжавшихся в стены ребят. Никто и не думал вмешиваться.
-Ну что? – с хрипом спросил Кирилл, и ударил Маркуса в лицо, ломая ему нос. – Поняли сопляки, кто тут хозяин?
Маркус не помнил, как сдержал крик. Не помнил он и то, как ему удалось не потерять сознание от чудовищной боли. Он всегда удивлялся, вспоминая о том, что произошло. Дивился тому, что смог вспомнить простую истину: не можешь победить сам, воспользуйся чужой помощью.
И откуда только взял он силы, чтобы подняться на ноги вместе с грузом Кирилла на плечах? И как он смог отшвырнуть его от себя?
А потом он бросился бежать. Но не опрометью, пытаясь спастись, нет. Он бежал по лестнице тяжело, словно и не мог быстрее, а Кирилл, захваченный азартом боя и одурманенный запахом крови и близкой победы, нагонял его, шумно сопя за спиной.
Маркус выкатился во двор и побежал босиком по снегу. Побежал к спасительным конурам в дальней части двора. Там было совсем темно, свет фонаря не освещал цепных псов. Не добежав до заветной черты несколько шагов, Маркус развернулся и встретил грудью врага. Они покатились по снегу, оставляя на белых вмятинах алые отпечатки. Собаки зарычали совсем рядом и Кирилл пришел в себя, в одно мгновение вспомнив о смертельной опасности, но было уже поздно. Вскочив, Маркус втянул его в собачий круг.
-Нас порвут, - еще усел пискнуть Кирилл, потому что голос вдруг отказал ему. И Маркус успел ответить:
-Тебя.
А потом грязно-белый Пирань, обзаведшийся к зиме густым свалявшимся подшерстком, сшиб Кирилла с ног, не забыв приветливо вильнуть Маркусу обрубком хвоста.
Друг мой, ты привел мне добычу…
Его спасла бледная медсестра. Маркус так колотил в ее дверь, что женщина не смогла не открыть. Перед ней стоял худой подросток с лицом, вымазанным в крови. Она сразу все поняла, и открыла дверь пошире, подошла к столу и подняла трубку внутреннего телефона.
-Помогите, - тихо сказал Маркус у нее за спиной. – Он хотел избить Павлика, а я не дал…
Она положила трубку и отправила заступника немедленно умыться. Кровь так обильно лилась из носа, что Маркус не успевал ее смывать. Медсестра быстро вставила ему в ноздри ватные тампоны и велела быстро лечь в кровать.
Через четверть часа принесли бесчувственного Кирилла. Пирань оправдал свое имя и не пожалел нарушителя спокойствия. Впрочем, как оказалось, он толком ничего не успел сделать, потому что Кирилла почти тут же начала отбирать у пса зам Даша, услышавшая крики. Псу от нее досталось по первое число и Маркуса потом еще очень долго мучили тяжелые угрызения совести – это из-за него избили Пиранью.
Весь детский дом как-то притих. Медсестра, на обвинения Елены Всеволодовны, заверила директора, что мальчик провел у нее весь вечер, и сама она видела, как Маркус упал с лестницы, споткнувшись. Она с легкостью свободного человека создала ему алиби и Елена Всеволодовна, покричав, была вынуждена отступить, хотя, вероятно, и осталась при своем мнении.
На следующий день Маркус вернулся в свою комнату и ощутил внутри необычайную пустоту – теперь все боялись его. Сначала он отнес это не счет своего внешнего вида – все лицо отекло, разбитые губы покрылись корками, кровоподтеки пошли желтыми и фиолетовыми ободками. Но все оказалось куда как сложнее. Остальные ребята, зная о произошедшем, держали языки за зубами и не отвечали на вопросы, когда их расспрашивали директор с замом. И вдобавок старались более не вставать на пути Маркуса и с ним не разговаривать. Маркус и раньше чувствовал себя совершенно чужим и слишком взрослым, не принятым в детскую семью, а после случившегося и вовсе стал нелюдим. Его жизнь сильно изменилась – даже в столовой все пошло на лад, и Татьяна вдруг стала наливать ему полную тарелку, а к ней прикладывать кусок хлеба с сыром и маслом. Маркус зорко наблюдал за всеми и часто отдавал свою тарелку тому, кого наказывали. Тогда кухарка, ворча, отбирала у него жалкую дозу геркулесовой серой каши с шелухой, выданной провинившемуся, и наливала Маркусу вторую тарелку. Елена Всеволодовна не упускала случая поорать на молодого человека, но он выслушивал ее с серьезным видом и не думал пугаться. Он впитывал в себя все знания, он стал неплохим психологом и сама директор начала чувствовать себя рядом с ним не в своей тарелке, потому что совершенно не знала, что можно ожидать от этого человека. Потому она вздохнула спокойно, когда вновь пришло первое апреля и Маркусу по бумагам исполнилось восемнадцать. Его поставили в очередь на жилье и выдали паспорт, после чего гражданин Маркус Евгеньевич Серов покинул стены детского дома навсегда.

-Хочешь на Морфлот?
-Нет.
-Боишься долгой службы?
-Предпочитаю не спорить со стихиями.
-Ты и вправду думаешь, будто моряки так много плавают?
-Нет, не думаю. Просто не хочу на Морфлот.
-Тогда сойдешь в мотострелки.
-Сойду.

-Как тебя кличут, приятель?
-Маркус.
-А я Севка Рыжий. Зови меня просто Рыжим. Представь себе, нас обреют!
-Какая разница? Волосы отрастут.
-Как какая разница?! Я перестану быть рыжим!!!

-Вставай, черпак, вставай!
-Что?
-Он еще спрашивает, что нам надо?! Вставай и тащи свои костыли в каптерку…
-И что теперь?
-Проверка на вшивость, нам с сержантом Белюковым не спится.
-А мне спалось нормально.
-Вот тебе мужская работа. Это – табурет. Я его переверну. Четыре ножки – твои колени и ладони. Вставай. Простоишь на табурете, мужиком зачислим.
-Сколько надо простоять?
-Эй, вы слышали? Он спрашивает, сколько надо. Вставай, время хватит тянуть…
Маркус простоял двадцать минут, а потом тяжело упал на бок. Сержанты с обалделыми лицами наблюдали за тем, как новобранец с каменным лицом стоял на четвереньках, опираясь на ножки ладонями и коленями, и даже не скривился. Поняв, что парень выложился по полной, они подняли его и усадили на стул. Дали чаю, но он не мог держать стакан – ладонь не сжималась, а на коленях уже отчетливо проступали сквозь красные следы, синяки.
-Как звать-то тебя, деятель и считовод? – спросил сержант Белюков, помогая новобранцу сделать глоток.
-Маркус.
-Имя-то какое?! Не русское. Американец, что ли?
-В деревне я родился, - с трудом проговорил Маркус.
-И за что тебя мать так обласкала?
-Это имя я выбрал сам.
-Ну и дурак, такое имя выбрал, что только в фекалиях с ним плавать.
-Не важно, какое имя, важно, какие поступки совершает человек.
Сержанты переглянулись и пожали плечами.
-Что правда, то правда, - наконец согласился Белюков. – В армию как занесло?
-Сам пришел.
-Мамка с институтом замучила?
-Детдомовский я.
И снова в небольшой комнатке повисло тягостное молчание, которое внезапно нарушил сам Маркус:
-Чему вы меня научить можете?
-Э-э, ты о чем?
-Я в институт очень хочу поступить, да боюсь, не сдам экзамены.
-И куда ты хочешь? – осведомился второй сержант.
-Хочу людям помогать.
-Спасатель! – удовлетворенно усмехнулся Белюков, но было в его тоне что-то серьезное. –Биология тебе нужна, анатомия. Русский. Высшая математика. Учился я на инженера, да с третьего курса выгнали за непосещение. Кое-что из начала еще помню, но когда я учить тебя буду?
-Вам по ночам не спится, - подсказал Маркус.
-Э-э-э, брат, бессонница – дело редкое. Если она нас тут будет мучить постоянно, мы копыта отбросим. Да и ты тоже.
-Я справлюсь.
-Ну, с тобой посмотрим, а я вот на такую каторгу подписываться не хочу.
-Будешь проверять и давать мне задания, дальше я и сам справлюсь, - решил Маркус.
Сержанты, изумленные тоном, переглянулись, а потом Белюков вдруг махнул рукой:
-А, ну и черт с тобой, как тебя там? Сделаю я из тебя студента! И солдата сделаю. Но смотри у меня, играть будем по-взрослому…

-Скоро домой, - Харламов блаженно улыбнулся и покосился на приятеля, понуро сидящего на запорошенной снегом лавочке. Было тихо и темно. Воздух уже не мог обмануть обоняние – в нем отчетливо чувствовалось дыхание приближающейся весны. Но пока она была лишь ночным мороком, который обещает что-то долгожданное, а в руки ни как не дается. –Эй, а ты чего не рад что ли? Не замерз там совсем?
-Нет, нисколько, просто… Кому домой, а кому…
-Прости, - они помолчали, но Харламов не выдержал и снова радостно заулыбался:
-Все спросить тебя забываю: ты хоть когда с девчонкой целовался?
Знал ведь, как задеть за живое, загоготал добродушно и все же обидно.
-Знаешь, это не твое дело, - наконец выдавил из себя Маркус. – Разберусь, когда отсюда выйду.
-Да куда ж ты денешься! Должны же тебе с барского плеча пожаловать хоть комнату какую, не бомжевать же после армии?!
На это Маркус лишь промолчал, потому что так и не осели в памяти воспоминания о подвалах и вонючем дыме выкупленной по особому случаю дня рождения сигареты с травой; запах водки и клея, дух медленно гниющих от влаги матрасов, в которых водится кое-что пострашнее вшей, и постоянный холод, который не отпускает сердце даже в самый разгар яркого и веселого, наполненного солнечными лучами дня.
Маркус промолчал и на следующий день ему принесли бумагу. И ключи. А в бумаге была маленькая и убористая подпись, скрепленная печатью и текст, который ничего не значил для Маркуса. Он смотрел то на подпись, то на ключи и думал о том, что вот какой-то незнакомый человек, которого он даже не видел, сотворил для него настоящее и отнюдь не маленькое чудо. Его судьба, наконец, приобрела твердые опоры, и оставалось только одно: продолжать идти к своей цели.

-Будьте добры к телефону Сергея Белюкова, - попросил Маркус, настороженно глядя в окно. Он с силой прижимал к уху телефонную трубку, потому что ему казалось – так его лучше будет слышно.
-А кто его спрашивает? – недовольно осведомился горловой женский голос.
-Его приятель по службе – Маркус.
-Еврей что ли? – проворчала, убирая трубку от лица, женщина, но Маркус все равно ее услышал – у него был не такой уж плохой слух.
-Сережа! – крикнула женщина оглушительно, чем заставила Маркуса отшатнуться от телефонной трубки. – Тебя какой-то Маркус к телефону!
-Слушаю.
-Привет, это Маркус. У меня новоселье, вот, квартиру дали. У меня не так много друзей, а хотелось бы кого-то пригласить. Приезжай?

-Слушай, Серж, - Маркус тяжело облокотился на испачканную жирными пятнами стену – в его “новой” квартире еще практически ничего не было. Маркус умудрился подработать грузчиком, и этого как раз хватило, чтобы двое смогли сносно перекусить и выпить.
-Это ты меня послушай, - Белюков был уже немного не трезв. – Тебя обули в твоем этом доме по полной! Тебе должны были дат однушку, это да! Но не такую, слышишь? Новую! В новом доме. Ты заходил в свой сартир? Ты был там? Такое ощущение, будто этот кусок желтой штукатурки того гляди обрушится тебе на голову в самый ответственный момент! А окна? Ты зимой будешь летать по комнатам вместе со сквозняками! И это, - точным движением Белюков раздавил пробегавшего по полу таракана и многозначительно глянул на хозяина квартиры. – Тебе надо в суд подавать!
-Нет, что ты! – Маркус даже испугался. – Нет у меня денег на судебные тяжбы.
-А хочешь, я возьму и одолжу? - Белюков не стал медлить и сразу полез в карман.
-Нет, нет! –Маркус замахал руками. –Ты мне другим помоги.
-Чем? – Сергей стал необычайно серьезен и с готовностью подался вперед.
-Ты же понимаешь, в каком я положении… Нет у тебя никаких возможностей?
-А ты все еще хочешь помогать людям?
-Хочу, - кивнул головой Маркус.
Тогда, наливая в пластиковый стаканчик водку, Белюков сказал просто:
-Мой отец работает в МЧС.
Для Сергея Белюкова, мечтающего о зеленоглазой брюнетке с обольстительными формами, эти слова практически ничего не значили. Для Маркуса они стали откровением.
-Я помню, - продолжал Сергей, - о твоем усердии, особенно длинными, зимними ночами. Я поговорю с отцом.

Маркус никогда не видел отца Сергея. Ему просто позвонили и спросили, есть ли у него права на вождение автомобиля. Еще в армии при случайном или закономерном содействии сержанта Белюкова, Маркус обзавелся правами всех категорий и водил армейские грузовики, а так же черную генеральскую волгу. Теперь это умение пришлось как нельзя кстати – при заочном обучении его взяли водителем скорой помощи. К моменту, когда Маркус закончил свое обучение, незнакомый благодетель – отец Сергея – трагически погиб, пытаясь спасти очередную жизнь. Пьяный водитель сбил спасателя, опрометчиво ступившего с обочины на проезжую часть и спешившего к подъезжающей карете скорой помощи. Удар при столкновении был настолько силен, что МЧСовец погиб на месте в одно мгновение, а голова его, оторванная от тела, отлетела на несколько десятков метров и скатилась в канаву. По этому Маркус видел его лишь на похоронах. Н думал, стоя в стороне от гроба, о том, в каком неоплатном долгу он остался перед этим человеком, посодействовавшим в исполнении мечты незнакомого человека. И в тот момент Маркуса не волновало то, что в его обшарпанной пятиэтажки снова прорвало трубу в квартире нет горячей воды, и то, что при полной рабочей неделе, включая выходные, ему с трудом хватало денег на то, чтобы оплатить коммунальные платежи, да купить себе на месяц круп и молока… Все это было не важно перед лицом высочайшей несправедливости – погиб человек, которому Маркус был обязан всем тем, что сейчас у него появилось…
Так Маркус стал Ангелом. Он стал для многих тем, кем были для него женщина, давшая ободранному пацану десятку на хлеб, и призывник в военкомате; медсестра, чиновники, все же выдавшие ему какую никакую, но все таки квартиру; Белюков, с которым они так и не стали заядлыми друзьями, и его отец, благодаря которому Маркус смог выполнить свое предназначение.
Все эти люди заглянули в его жизнь и пошли дальше, но Маркус не забыл их поступков; он по собственной воле до самого последнего вздоха платил миру за то добро, которое они вручили ему.
Он улыбался насмешливо, говоря: Я – Ангел; и после этого ехал по вызову спасать несчастного попугая, забившегося в воздуховод или кота, до смерти напуганного злым соседским псом и не желавшего третьи сутки слезать с дерева.
Он говорил мне, глядя немного виновато: Я – Ангел, а потом бежал помогать человеку, которому на глазах у всех стало плохо. А я стояла в стоне и смотрела на идущих мимо людей, в которых чудилось мне что-то безумное и неприятное. Сейчас, проходящие мимо сердечника или просто нетрезвого пожилого мужчины в добротном, пусть и не дорогом костюме, они напоминали мне теней. Одни старательно отводили взгляды, оправдывая свое бездействие, другие останавливались и с любопытством взирали на происходящее. Уж право не знаю, что на самом деле хуже. И никто не вытаскивал свой сотовый, никто кроме меня не вызывал скорую, взволнованно выкрикивая в трубку адрес.
Те, кто все же оставался и смотрел, не скрывали своих мыслей. Я читала их на лицах, и мне становилось еще страшнее.
Вы что не видите: человеку плохо?!
Напился, урод.
Астма? Вон, как задыхается.
Сердце!
Не мешало бы вызвать скорую.
Кто-нибудь вызовете скорую!!!
Все они были никем, потому что думали, глазели и шли дальше. А Маркус никогда в жизни не проходил мимо. Он знал, что иногда даже слова способны спасти жизнь и, вслушиваясь в учащенный пульс своего неожиданного пациента, он уверял мужчину ласкового в том, что все хорошо. Он ничего не мог сделать, как и все остальные вокруг. Он не носил с собой фанадоскопа и лекарств, на его вооружении оставались только слова и он говорил пациенту, что Скорая уже едет. Даже от себя он скрывал подозрения о диагнозе мужчины.
Возможно, это инсульт.
Он просто говорил: успокойтесь. Я из МЧС. Скорая уже едет.
И в ответ на эти слова человек через силу улыбался посеревшими от острой гипоксии губами.
Некоторым, как и тому мужчине, везет. Его не уничтожает колесо равнодушия людей. Маркусу никогда не было все равно и благодаря этому мужчина, которому стало внезапно на улице плохо, все же дождался приезда Скорой помощи. И, я верю, именно благодаря этому машина скорой не застряла в пробке на подъезде к месту происшествия.
Я смотрела, как разговаривает Маркус с врачом, как пожимает ему руку и, видимо, желает удачи. И потом еще он некоторое время стоял в стороне от быстро редеющей толпы зевак, провожая глазами машину, увозящую прочь человека, мимо которого он не захотел пройти.
Маркус никогда больше не увидит этого мужчину.
Мужчина никогда больше не увидит спасателя, случайно пришедшего ему на помощь, поддержавшего, ответившего на молчаливую, тоскливую просьбу спасти.
Я – Ангел, - говорил Маркус и ехал по вызову незадачливого хозяина квартиры вырезать захлопнувшуюся случайно железную дверь.
Он говорил: Я – Ангел, но никто не спорил с ним, потому что он чудом успевал вперед скорой, входил в квартиру, не забыв аккуратно вытереть ботинки о коврик, и вежливо спрашивал:
-Ну, и где мой пациент?
И тогда мать хватала Маркуса трясущимися руками за рукав спецовки, волокла спасателя туда, где ее бесценное чадо, ее драгоценный ребенок, постигший первое разочарование или терзаемый невыносимыми душевными муками, собирался совершить непоправимое.
Маркус твердо знал, что он будет действовать даже в самом безнадежном из всех случаев, и он хладнокровно спрашивал: что твориться? Окно? Бритва? Таблетки?
Он всегда находил способ, хотя и на его плечи тяжелым, все увеличивающимся грузом, ложились бесконечные смерти, приправленные горькими слезами и бессмысленными упреками. Бессмысленными потому, что он всегда делал все возможное и даже чуточку больше.
Окно – здесь помогут слова, если конечно помочь возможно.
Вены? Глупый ребенок, и не таких спасали!
Таблетки? Я пропишу тебе промывание, хоть это неприятно. Но ты сама виновата.
Спасая очередную жизнь, он радовался как ребенок.
-Ах, детка, ты еще и беременна! Ты хотела убить и себя и ребенка, но в чем он провинился, тот, чьи дела еще не совершены, чья судьба лишь едва видимо проступила в рисунке плетения мировых судеб? Мама не поняла? Мама назвала дрянью и шлюхой…
Слова так неосторожны. Они страшнее поступков. Иногда. Не всегда.
После спасения он всегда отступал, давая дорогу врачам. Он провожал скорую за скорой с грустью; ему часто снились хвостовые огни машины, увозящей в неизвестность того, к чьему спасению он приложил столько усилий. Он никогда не мог быть уверен в стопроцентном успехе, возможно, другая машины через несколько дней снова поедет на вызов к самоубийце… Но он понимал, что шансы, которые он щедро раздавал направо и налево, просто так не даются. Их надо не только заслужить, их надо еще вовремя использовать. Маркус был дарителем; помочь принять или решить отвергнуть столь ценный дар, было уже не в его компетенции.
Но, словно суждено ему было теперь творить чужие судьбы, над своей он более был не властен. И то, что она каждый день видел и делал на своей любимой работе, серой пылью усталости от жизненной несправедливости ложилось ему на плечи. Я стала замечать его все чаще печальным. Особенно печален он был темными осенними и зимними вечерами. Тогда что-то надламывалось в этом сильном и красивом человеке. Я смотрела на его немного кривой нос с едва заметным шрамом, и думала, что сейчас он просто не способен никуда уйти. Они сидел у меня в гостях после сытного ужина, глядя остановившимся взглядом на свечу, горящую посреди стола. Его руки безвольно лежали на столе, и, могу поклясться, трепетный огонек свечи казался Маркусу чьей-то бьющейся в иступленной агонии жизнью. Он хотел помочь этому потенциальному пострадавшему, но понимал, что есть судьбы, к которым прикасаться нельзя. Он знал, что эти судьбы подобны пылающему огню, до которого докоснешься – лишь обожжешься. Помощь не всегда разрешена свыше, но как от этого больно!
Он никогда не позволял себе излишний треп и, собираясь в компании друзей, вспоминал разве что случае курьезные и заранее добрые, в которых просто не могло быть дурного конца.
Он улыбался, рассказывая про беспородного, вислоухого пса, полезшего под прилавок за упавшем куском мяса. Пса вырезали автогеном вместе с железной рамой лотка. И никто не думал о том, что хозяин торговой точки мог ненавидеть собак и просто прибить животное обухом топора. Но в рассказе Маркуса все было не так, потому что он никогда не говорил вслух о зле, словно боялся, что его слова могут посодействовать чему-то недоброму. И он рассказывал про продавца, который не только заплатил за то, чтобы собаку освободили, но и, улыбаясь, пообещал забрать ее себе. И забрал.
 У самого Маркуса в малюсенькой квартире терпящего бедствие пятиэтажного дома, который уже десять лет как надо было снести, жили два здоровых пса. Худощавый и сухопарый Шейх и лохматый Пирань, которого должны были бояться все окрестности. Ан, нет, эти двое не обижали даже кошек и были любимцами всей окрестной детворы. Дети так любили собак, что даже приходили с ними гулять, подкармливали, ведь самого Маркуса порою дома не было по несколько суток. И практически никто не знал о прошлом этих двоих. Да, я уверена, если бы их увидел некто, знакомый с ними раньше, теперь он бы не узнал их.
 
Маркус молчал, и лишний раз не открывал рта. Он вряд ли кому-то рассказывал о парне, забравшемся на крышу лифта и умершем там от передозировки. Никогда бы он не стал рассказывать постороннему человеку о том, как пахло тело мальчика, пролежавшего на крыше лифта больше недели. Конечно же, он выехал по вызову жильцов, для которых поездка в лифте превратилась в настоящую муку, и нашел разлагающееся тело. И таким образом раскрыл дело о пропаже четырнадцатилетнего мальчика, ушедшего из дома на гулянье с друзьями и так и не вернувшегося обратно.
Такое не забывается и уж конечно не обходит стороной, вот и Маркус стал внешне еще циничнее относиться к трагедиям жизни. Но кто мог с уверенностью сказать, что творилось в его душе на самом деле?
 В свои неполные тридцать он по-прежнему был один, мы встречались с ним редко, мельком, и мне начинало казаться, что теперь он не находит успокоения даже в дружеской компании. Был период, когда я видела его каждый раз с разной женщиной, какие-то девушки донимали его бесконечными звонками на сотовый, и даже ужин превращался в постоянное треньканье телефона, но мне казалось, что от этого Маркусу становилось лишь еще тяжелее. Вскоре он и сам осознал это, вновь остался совсем один, словно смирившись с жизненным одиночеством, на которое сам когда-то, неизвестно в какой момент обрек себя.
Каждый раз, прощаясь с ним, я говорила: до встречи.
А он неизменно отвечал: пусть она будет не по воле случая.
И вправду, встреча с Ангелом, устроенная Судьбой, неизменно означало бы беду.
Но, несмотря на все невзгоды и тяготы, работа Маркуса не казалась мне физически опасной, ни чуть не опаснее любой другой обычной работы. Кончено не исключаются уличные ситуации с падением сосулек и нападением воришек, способных на убийство, но тут уж никуда не денешься.
Очень жаль, что беда никогда не приходит с той стороны, с которой ее ждешь. Перед грозой всегда наступает затишье. Так было и в жизни Маркуса. Вся его жизнь начала стремительно меняться к лучшему. Пятиэтажку снесли и ему дали отличную двухкомнатную квартиру в связи с заявкой на работе. Все, кто знал Ангела, поспешили к нему на новоселье и дарили ему, дарили вещи, которых у него никогда не было и которые, если подумать, ему были совершенно не нужны. И все же мы оснастили его новый дом всей необходимой бытовой техникой, подарили ему вазы и оконные цветы, ковры и маленькие, очень приятные элементы мебели.
Маркус никогда раньше не знал такой роскоши. Он потеряно ходил из комнаты в комнату, осматривая еще совершенно чужие помещения, и качал головой.
-Вот теперь я могу сделать тебе настоящее предложение? – сказал он с улыбкой, и я с удивлением подняла на него глаза. Я никогда не знала, говорит он серьезно или шутит.
-Не пугайся, - Маркус подошел и похлопал меня по плечу, - это у меня такое чувство юмора. Стал бы я портить своему лучшему другу жизнь?
-Я не знаю, что сказать.
-И ничего не надо говорить. Просто приходи ко мне иногда, ладно?
-Когда пригласишь.
-Хорошо, Маркус покивал, - я и забыл. Что теперь придется приглашать не тебе, мне. Представляешь, - продолжал Маркус, - дети отобрали у меня собак! Они уверили меня, что у них псам будет лучше.
-Может и лучше, - честно сказала я. – Тебя вечно нет дома.
-Пиранью увезли на дачу в деревню.
-Их разлучили? – удивилась я.
-Нет, слава богу! – Маркус замахал руками. – Я бы не позволил. Но как жизнь мотает этих двоих. Теперь они живут на природе. У них свой двор и всегда полная миска к завтраку.
-Это очень даже положительно, - я одобрительно кивнула головой.

Мы подарили ему новую посуду – сервиз на двенадцать персон. При этом Маркус совершенно не удивился. Он уже знал, что будет очень любить гостей. Обретя наконец уютный дом, в котором все так, как тебе хочется, Маркус вновь получил ценнейший подарок от кого-то, кого не знал в лицо. С этих пор Маркус начал оживать и все теплее становилась атмосфера в его доме, все обжитее казались комнаты. Маркус менялся на глазах, и на душе у меня становилось все легче. Так всегда бывает: если человек для тебя важен, если тебе не безразлична его судьба, ты неимоверно остро чувствуешь мгновения перемен, чувствуешь, возможно, даже чуточку раньше своего друга. И тебе тоже становится необычайно легко и радостно.
Маркус умел принимать подарки с удивительным достоинством. Он не мог заработать на роскошь, но он роскошно принимал подарки так, что каждый раз направляясь к нему в гости, мы просто не могли отказать сами себе и выискивали что-то для него или покупали… Маркус неизменно был рад простой чашке или свече, новой или обшарпанной книге, табуретке, которая более не нужна старому хозяину. Он был по-настоящему добрым человеком и ужасно скучал по собакам, понимая, что им все же лучше на свободе. Тогда я подарила ему котенка, зная, что он ни за что не обидит живое существо. Маркус посмотрел на котенка недоверчиво и спросил:
-А это кто?
-Кошечка, - я пожала плечами, взвешивая на ладони маленький серый комочек. –Хозяйка назвала ее Надькой –Надеждой, но имя всегда остается на усмотрение хозяина.
-Будешь Жданкой, - деловито сообщил котенку Маркус, забирая у меня из рук глазастого ребенка. –Ждоть меня дома будешь. Я пошел за молоком и кормом для котят – у меня нет ни того, ни другого.
Зная, что Маркус подойдет к вопросу со всей ответственностью, я достала из сумки пакет молока и банку консервов с кормом.
-Ты лучше чаю сделай, - предложила я.

За несколько дней до отлета, Маркус по секрету рассказал мне, что уже год встречается с удивительной женщиной, которой в скором времени сделает предложение. Причудливое хитросплетение судьбы человеческой. Тучи уже сгущаются, а мы все еще смотрим на солнце и верим, что день пригож и будет и дальше радовать нас своим теплом. Над тобой, человек, уже повисла кара за чьи-то грехи, а ты все еще не научился ценить время, не в состоянии оценить оставшийся тебе отрезок жизни.
Даже ты, Маркус, для многих Ангел, так часто сталкиваясь со смертью, все же надеялся в тайне, что тебя уж точно минет беда, что с тобой не может произойти ничего из того, о чем так часто говорят в новостях. А я была так рада за тебя! Я тоже не предвидела беды.
В день отлета за несколько часов ты позвонил мне и попросил пару дней кормить Жданку.
-Я улетаю… На Кавказе из-за затяжных дождей сошли сели и завалили поселок. Нас перебрасывают им в помощь. Я оставлю Жданке еды, а ты завтра заедь, если не сложно…
Вечером я смотрела новости. О ходе спасательных работ в поселке говорили долго и подробно. Деревня была зажата между горными отрогам, сели отрезали все подходы, жертв было много. В объективы телекамер Маркус так и не попал. Мой муж уже давно уснул на диване в обнимку со своим любимым пуделем. Он не хотел отягощать себя знанием о чужих бедах.
Когда я приехала на квартиру к Маркусу, Жданка неприятно удивила меня. Кошка исцарапала входную дверь так, что обшивка висела лохмотьями. Раньше она не позволяла себе ничего подобного.
Вот кто первым почуял беду. Преданная хозяину кошка безрезультатно отчаянно металась по квартире, но разве в ее силах было что-то изменить? И разве я была в состоянии понять ее явные предупреждения? Она в голос кричала мне о трагедии, но я не понимала ее дикого языка. А пойми, вряд ли бы успела что-то сделать. Уже днем в новостях сообщили, что с гор сошли новые потоки, вызванные усилившимися дождями; что река, текущая мимо, разлилась и полностью затопила маленькую долину, сильный обвал окончательно отрезал путь к поселку.
Чувствуя недоброе, я позвонила Маркусу на работу. Жданка, которую я забрала к себе домой немного поутихла и теперь одичало косилась на меня, забившись в самый дальний угол под батарею.
На работе ничего не знали. Через три дня стало известно, что работавшие в поселке спасатели погибли под грязевыми потоками вместе с теми жителями, кто не успел выбраться в безопасное место.
Так в нашем мире стало одним Ангелом меньше. В его доме коллеги нашли завещание, заверенное нотариусом. Квартиру он оставил неизвестной женщине, все же ценное, включая кое-какие сбережения и обстановку квартиры, он передал детскому дому в Московской области; за кошкой просил присмотреть меня. Что ж, все правильно. Его последние щедрые подарки тоже дадут кому-то надежду. Он жил для других. Он остался в многих сердцах тем, кто входил по зову или без приглашения и неизменно старался помочь. В сердцах друзей он остался добрыми словами и поступками, приветливым лицом на фотографиях и просто человеком, который стал Ангелом.

Жизнь Судья и посмеется вновь,
Обещав тебе златые горы.
Не забыть бы дать сокровищ горсть
Тем, кто ждет надежды как опоры.


12.03.06.