Глава вторая. Просто беги!

Механизм разрушения старого мира был уже запущен, но в то время об этом знали лишь единицы, еще с десяток человек, возможно, подозревали недоброе. Что же касается меня, я еще ни о чем не подозревал. Я жил жизнью самого обыкновенного школьника на каникулах и, не смотря на утреннее потрясение, совсем скоро пришел в себя. Страхи и тревоги мои как-то улеглись, я снова начал ощущать прелесть праздного времяпрепровождения.
Я полистал журналы, лежавшие в заднем кармане кресла передо мной, не обнаружил в них ничего интересного и вернул на место. Затем снял с пояса медиаблок, откинул крышку с экраном и запустил «Зугрис» - ролевую игру, с элементами стратегии, если кто не в курсе. С полчаса я, обратившись в предводителя монстров, ужасного демона Зугриса, воевал с легионами людей, благополучно разгромил парочку человеческих крепостей, сохранился и вышел из игры. Странное дело – в будний день, бывало, каждой минутой дорожишь, и в туалет лишний раз не сбегаешь, только бы подольше порубиться на компе, а в отпуске, казалось бы, времени навалом, играй – не хочу, а вот полчаса погонял и уже надоело. Черт его знает, как устроены человеческие мозги.
Я выбрался в сеть, прошвырнулся по нескольким ссылкам, но ничего интересного не обнаружил. Я хотел уже, было, выйти из сети и снова загрузить «Зугрис», но ма схватила меня за руку:
- Погоди-ка! – и, заглядывая на экранчик медиаблока через мое плечо, указала на одну из ссылок: «Здоровье Его Императорского Величества резко ухудшилось»: – Ну-ка, открой мне эту ссылку!
Я послушно кликнул прямоугольник ссылки и тут же пошел грузиться сайт Королевского информационного агентства. Сообщение было коротким: «Сегодня, около шести часов утра, резко ухудшилось состояние здоровья Его Императорского Величества Уира Дэна III. В апартаменты Императора был немедленно вызван дежурный врач, несколько позже туда прибыл лейб-медик Его Величества доктор Растов. По настоянию господина Растова, Его Величеству был назначен ряд медицинских процедур.
Около двух недель Император ощущает недомогание, вызванное простудной вирусной инфекцией. Последовавшее сегодня утром обострение, по словам доктора Растова, не стало для врачей неожиданностью; подобное протекание данного заболевания хорошо изучено медициной, медикаментозные и другие методы его лечения практикуются на протяжении многих лет».
- Плохо дело, - прокомментировала статейку ма. – Если нет слов «состояние здоровья Его Величества вне опасности», значит Император уже не жилец. Впрочем, старику грех жаловаться, - криво, с оттенком непочтительности, усмехнувшись, отметила ма, - девяносто два года – не каждому отпущен в жизни такой срок.
- Ты, что, расстроилась, ма? – спросил я.
- В общем, нет, - пожала плечами Елизавета. – Даже если Император умрет, его сменит на троне наследный принц, или принцесса Глория, в Империи мало что изменится. Хотя, конечно, период смены власти будет довольно суматошным, - изо всех щелей вылезут те, кому не удавалось пристроиться при старике, попытаются как-нибудь втереться в доверие к новому Императору. Произойдут какие-то перестановки на самом верху, а оттуда, по вертикали, сверху вниз, станут перетрясать всю государственную машину. Пока все уляжется, не меньше года пройдет. На нас это, скорее всего, никак не отразится, но может быть, что и придется понервничать, - как-то отрешенно произнесла Елизавета и откинулась на спинку кресла. Далее, до самого Стратоса, она сидела задумчивая и не проронила ни слова.
Из всего сказанного Елизаветой, я понял только то, что у ма на работе могут быть какие-то осложнения. Не то чтобы мне это было все равно, но и переживать из-за этого я тоже особенно не переживал. Осложнения у ма уже бывали, как-то ее даже оштрафовали и мы целый месяц едва сводили концы с концами. Но ведь пережили, как-то. И новые осложнения тоже переживем. Тем более, они, когда еще будут, и будут ли вообще. А сегодня мы едем в Стратос, к морю, отдыхать и веселиться!
В Стратос мы приехали к полудню, в самую жару. Но здесь жара была совсем не такая, как в Эгги, - влажная, насыщенная запахом океана, какая-то мягкая. Мы вышли из вагона и направились к хорошо уже нам знакомому зданию вокзала. Ма отмахнулась от нескольких таксистов, бросившихся, было, к нам, - прямо от вокзала и чуть ли не до забора нашего пансионата шла канатная дорога. Проезд на ней, в отличие от такси, стоил самую ерунду, а сорить деньгами, как я уже говорил, было вовсе не в характере моей ма.
Благополучно добравшись до привычного пансионата, мы вошли в калитку, среди металлической ограды, сплошь увитой вьюнком – так здесь называли вид лианы, не слишком мощной, но весьма плодовитой. От калитки к зданию пансионата вела гравийная дорожка, с обеих сторон обсаженная декоративными, аккуратно подстриженными кустами, поверх ровных верхушек которых, можно было видеть застекленное крыльцо двухэтажного пансионатного дома. Где-то в глубине этого большого стеклянного фонаря мелодично прозвенел колокольчик, едва открылась калитка, и на ступенях крыльца тут же показалась Виви – пятидесятилетняя модница, хозяйка пансионата. Она же, в собственном заведении, исполняла обязанности бухгалтера, повара, иногда горничной и даже гида по живописным окрестностям, если того желали постояльцы. Завидев нас с Елизаветой, Виви расцвела самой гостеприимной своей улыбкой, раскинула руки в стороны и двинулась нам навстречу:
- Ну, наконец-то! – произнесла она. – Я уж думала, вы в этом году не приедете!
Хозяйка обняла меня, чмокнула в щеку, проворковала что-то вроде: «Вырос, вырос, малыш!», расцеловалась с ма, приговаривая:
- Рада, рада, очень рада тебя видеть, Лиз!
Как-то отрешенно я подумал: «Еще бы ты не рада – ты же на нас деньги зарабатываешь!», но особенно злобствовать по этому поводу не стал. В конце концов, у Виви было совсем не так уж плохо, да и не до злобных мыслей мне было – хотелось поскорее бросить вещи в комнате и отправиться в город, на пляж, в общем, ощутить себя настоящим курортником.
Виви проводила нас в уже хорошо знакомую нам угловую комнату, на втором этаже, где я сразу же скинул ранец и, раскрыв его, стал выкладывать свои шмотки прямо на кровать, чтобы потом разложить в шкаф и прикроватную тумбочку. Ма поставила свой чемодан на пол, у входа, продолжая слушать не умолкающую ни на секунду хозяйку; Виви жаловалась, что сезон не слишком удачный, отдыхающих едет не так чтобы очень много, что муниципалитет опять повысил ставку налога на каждую сданную в наем койку и прочее, в том же духе. Елизавета только кивала, изредка вставляя в эту болтовню одно-два слова. Затем они с хозяйкой вышли, чтобы оформить регистрационные документы и расплатиться, я рассовал вещи и пошел в душ. Санузел в нашей комнате, равно, как и во всех остальных, был устроен уже после постройки дома, когда его переделали в пансионат. Это был отгороженный угол комнаты, в котором размещалось небольшое корытце душевой и вплотную к нему – средних размеров унитаз. На стене висело зеркало, но раковины не было – смеситель располагался над корытцем душевой, его же предполагалось использовать для умывания, чистки зубов и всего остального.
Выйдя из душа, я обнаружил, что ма уже вернулась и, более того, разобрала свой чемодан.
- Подожди меня во дворе, - сказала она. – Я тоже сполоснусь, переоденусь, и пойдем гулять.
Быстро натянув шорты, запрыгнув в свои спортивные тапочки и накинув на плечи рубашку, я вышел во двор, где сразу же попал в лапы довольной Виви. Похоже было, что деньги, которые ей только что заплатила ма, оказались весьма кстати, и хозяйка наша пришла в хорошее расположение духа. Выражалось это в том, что она начала вести со мной какие-то дурацкие, нудные разговоры, задавать идиотские вопросы:
- Ну, что, Хэд, как закончил год? Девочками еще не интересуешься? Ходишь в спортивную секцию? – совершенно не связанные друг с другом и вообще глупые вопросы. Я что-то односложно отвечал, но Виви это не смущало. Пропустив мимо ушей мои ответы, она тут же ударилась в воспоминания о собственном детстве, какая у нее была замечательная учительница, какие дуры были девчонки в ее классе и какие замечательные некоторые из ребят, и прочую дребедень. Так что я прямо-таки запрыгал от радости, когда во дворе, наконец-то, показалась ма.
- Ого! Ма, ты обалденно выглядишь! – воскликнул я.
- Какая прелесть, Лиз! – всплеснула руками наша хозяйка.
Мало того, что Елизавета избавила меня от нудных разговоров с Виви, она действительно выглядела великолепно. Если раньше в Стратосе Елизавета всегда носила шорты и рубашку, так же, как и я, и мы с ней выглядели, скорее, братом и сестрой, чем мамой и сыном, теперь она надела короткое голубое платье, без рукавов, и сразу преобразилась. Если раньше она, как и я, носила на отдыхе спортивные тапочки, теперь она надела туфли на каблуке, что сразу изменило ее походку. Вдобавок к этому, через плечо у ма висела цветастая пляжная сумка, на голову она надела солнцезащитные очки, сдвинув их на лоб. Если раньше ма затягивала на затылке короткий хвостик, этакую шишечку своих коротко стриженых волос, то теперь она предстала перед нами с коротким же, но достаточно пышным каре. Во всех ее движениях, в походке и небрежном жесте, которым она поправляла сумочку на плече, сквозило естественное женское желание быть очаровательной, блистать, производя впечатление на мужчин. Такой свою ма я еще не видел.
- Ты сведешь с ума половину города, - улыбнулась Виви. Ма улыбнулась ей в ответ и передала мне свою сумку:
- Ну, что, Хэд? Пошли развлекаться?!
И мы отправились в город, как совсем уже настоящие курортники, жизнерадостные и беззаботные.

Стратос, в те времена, был чудесным городом. Весь он лежал на склоне горы, полого сбегавшем к берегу океана, и на узкой полоске этого самого берега. То ли по какому-то давнему обычаю, то ли по распоряжению городских властей, почти все здания в городе возводились белого цвета, либо окрашивались белой краской, после возведения. Благодатный климат океанского побережья вызывал к жизни буйную, густую и благоухающую экзотическими ароматами растительность, что буквально перла из земли, захватывая каждый свободный сантиметр пространства. В результате, все заборы, стены многих домов были оплетены вьющимися растениями, так что и самих заборов не было видно, живые изгороди и парки в черте города просто разваливались во все стороны своей пышной зеленью, будто бы вытесняя асфальт и мостовую. И когда праздный курортник отправлялся на морскую прогулку, в каком-нибудь суденышке, коих в порту была чертова уйма, как таксистов на вокзале, отойдя от берега на несколько сот метров, он вдруг обнаруживал, что со стороны океана город выглядит утопающей в зелени белоснежной лестницей, восходящей к вершине горы. Со стороны океана Стратос был похож на мраморную пирамиду забытой древней цивилизации, покинутую в джунглях и оккупированную агрессивной тропической растительностью. Всякий человек, обладающий хоть зачатками фантазии, хоть какой-то чувствительностью, на несколько секунд замирал, пытаясь охватить взглядом вдруг открывшуюся ему картину, улавливая в разрозненных, торчащих тут и там, среди зелени, белых зубьях домов, единство композиции.
Но и это было еще пол дела. Стратос всегда был окутан совершенно особенным, совершенно нереальным ароматом, который и сам по себе мог свести с ума. Конечно же, дыхание океана отчетливо слышалось в этом аромате, запах душистых экзотических растений, да не один, а целый букет ароматов невиданных трав. Сюда же примешивались стойкие запахи кухни, - бесконечное множество маленьких кафешек открывались в Стратосе во время сезона, и в каждой что-то жарилось, коптилось, шкварчало и булькало, прямо под открытым небом, нередко – на доисторическом очаге, сложенном тут же, из камня-дикаря. Запахи нагретого асфальта и камня, парфюмов и пота, автомобильной смазки и бог знает чего еще, были смешаны в неповторимом аромате, окутывавшем Стратос. И если днем запах этот не то ослабевал, не то мало привлекал внимания, ввиду множества красот и чудес, присущих курортному городу, то вечером, в сумерках, он словно бы густел, концентрировался, как оседает капля горячего пара на холодную стену, и ударял в голову, как шипучее вино. И тут же, с первым вздохом пьянящего аромата, всякий курортник был очарован и возбужден внезапно вспыхнувшими повсюду маленькими фонариками, что расцвечивали город слабым разноцветным сиянием. Даже самые обшарпанные и непрезентабельные сооружения, в этом волшебном свете, приобретали вид сказочных дворцов, замков или, на худой конец, хотя бы походных шатров. Полумрак сумерек, расцвеченный неверным светом маленьких фонариков, скрывал недостатки, хоть зданий, а хоть и людей, предоставляя праздному отдыхающему дофантазировать невидимые достоинства. В этом неверном свете официантки уличных кафе превращались в соблазнительных одалисок, или, в крайнем случае, моделей на подиуме, подгулявшие и небритые мужчины – в отчаянных флибустьеров, а стареющие провинциальные красавицы – в неотразимых светских львиц.
Все было исключительным и волшебным в вечернем курортном городе. Потому-то и стремились курортники по вечерам в эту обворожительную атмосферу, потому и засиживались в ней, допоздна, ожидая хоть крошечного чуда, и уходили из уличного кафе под утро, так ничего и не дождавшись, но на следующий вечер приходили опять. Велика вера человеческая в чудо, а где же его искать, если не на курорте, погрузившись в волнующий и приятный аромат вечернего города, в сладкий туман легкого хмеля, в блаженное облако иллюзий, будто бы твое время еще совсем не закончилось и ты еще о-го-го?!

Как и во всяком курортном городе, все в Стратосе было подчинено одной идее – ублажить отдыхающих и получить с них монету. Автомобильная дорога, что спускалась с вершины господствовавшей над городом горы к океану, проходила мимо нашего пансионата и петляла далее по склону, словно бы специально нарисованная для детской загадки – «Найди тропинку к домику прекрасной принцессы». Однако, между изгибами дороги, пересекая их все до одного, от вершины до подножья горы шла длинная-длинная лестница, уж не помню, с каким количеством ступеней, хотя когда-то ведь знал. Вдоль этой лестницы, иногда прямо на ступенях ее, а иногда – на высоком гранитном парапете, что ограждал лестницу с обеих сторон, размещалось бесконечное количество торговцев всякой мелочью – курортными сувенирами, холодными напитками, пляжными принадлежностями, мороженным, хот-догами и самыми разнообразными дисками. Прямо за гранитным парапетом лестницы, тут и там попадались маленькие кафе, а то и вовсе лотки, с одним-двумя столиками, где можно было купить выпивку, от джин-тоника, до густого и сладкого, невероятно крепкого Эуторнийского рома.
А еще на ступенях лестницы постоянно толкались зеваки-отдыхающие и какие-то темные небритые личности, из местных; не то карманные воришки, не то сутенеры, не то просто алкоголики, искавшие случая заработать на опохмел. Парочка таких местных, завидев мою ма, которая танцующей походкой спускалась по ступенькам, уставились на нее круглыми глазами, а едва только мы поравнялись с этой парочкой, один из парней протяжно присвистнул. Елизавета выдержала паузу, затем медленно повернула голову в сторону свистуна и одарила его «взглядом номер три» - «что за идиот попался мне навстречу?». Товарищ свистуна сразу же отвернулся, а сам «герой-любовник» нетерпеливо затанцевал на месте, словно бы ему приспичило пописать. Я, довольный, ухмыльнулся, ма, медленно отвернувшись от свистуна, царственным жестом переместила очки в штатное положение – со лба на переносицу.
Чем ближе к океану, тем свежее становился воздух, тем теснее становилось на лестнице от зевак-курортников, тем цветастее и богаче становились зонтики торговцев. И еще, на последних ступеньках стали появляться музыканты. Одни играли классическую музыку, иногда прямо маленькими оркестрами, другие просто горланили что-то под гитару, третьи читали речитатив под музыку. Кажется, эту дрянь, которая мне никогда не нравилась, называли «техно-рэйв», или что-то в этом духе. Двое таких рэйверов, лет по двадцать, в одних шортах, с медиаблоками, закрепленными на поясе, выпендривались на одном из последних пролетов лестницы, читая что-то о любви. Я даже остановился, на несколько секунд, но, услышав одну только рифму «люблю - не могу», понял, что долго не вынесу этого искусства, и двинулся дальше. Ма поглядывала на окружающее пространство сквозь черные стекла очков, так что выражения ее глаз я разобрать не мог. Однако видел, что на губах Елизаветы играет легкая улыбка.
А пролетом ниже от потных любвеобильный рэйверов оказался целый ансамбль, человек семь, мальчишек и девчонок, лет двенадцати-тринадцати, которые, на первый взгляд, тоже читали рэйв. Я уже хотел пройти мимо, но вдруг остановился. В первую секунду я даже не понял, что меня смутило, но тут же пригляделся к детскому ансамблю и начал хохотать.
Конечно, это был не рэйв, это была пародия на рэйв, по-умному говоря, буффонада. Ребята были одеты во все явно им великоватое – от маек, до кроссовок, на ногах. На голове у нескольких были бейсболки, повернутые козырьком назад, тоже не по размеру, у двоих солистов, огромными пластмассовыми цепями на шее были закреплены медальоны, размером с хорошую тарелку. На одном из медальонов была изображена какая-то безумная птица, тоже в бейсболке, на втором было написано: «Елки-моталки! Меня везут в каталке!». И пели они что-то совершенно несуразное.
Сначала двое солистов, изображая на лицах суровые мины и размахивая руками, читали:
- Едрена зелена,
Матрена-макарона!
Пестики-тычинки
И новые ботинки!
Лапша на уши!
Мы бьем баклуши!
Нам это надоело,
Спасите наши души!
А затем хор у них за спиной, плавно покачиваясь и переступая ногами, начинал нежными голосочками выводить:
- Если только ешкин кот,
Без меня, тебя найдет,
То, наверно, в этот год
Будет все наоборот!..
Вокруг детского ансамбля уже собралась порядочная группа зрителей, многие смеялись, кое-кто кидал монеты и бумажки в стоящий перед солистами раскрытый чемоданчик. Все еще смеясь, я взглянул на ма. Она улыбалась. Затем полезла рукой в сумку у меня на плече, достала оттуда свой кошелек, вынула несколько монет и бросила в чемоданчик.
С лестницы мы попали на набережную – так называемый Вечерний Бульвар Стратоса. И прямо у подножья лестницы наткнулись на тележку мороженщика, окруженного покупателями. И тележка была самая обычная, и продавец какой-то невыразительной внешности; из особых примет только кепка, с логотипом фирмы, да короткий джинсовый комбинезон. Но мороженщик так талантливо делал себе рекламу, так громко зазывал покупателей, что они едва ли не бежали к нему, со всего бульвара.
- Не проходим мимо, господа, обращаем внимание на божественного вкуса, приносящие столь желанную в жаркий день прохладу, кондитерские изделия! Жизнь коротка, господа! – вещал мороженщик, без стеснения, - Не допустите, чтобы на смертном одре вам пришлось сожалеть о том, что вы не успели попробовать все шестнадцать сортов моего изумительного товара! – тараторил мороженщик и, обращаясь к проходящему мимо потрепанному, небритому парню, манерно зазывал его: - Эй, чувак, давай сюда, у меня есть крутецкий сорт мороженного, специально для тебя! Вставляет круче любого косяка! – и не успевал ошалелый наркоман опомниться, как мороженщик уже прятал его деньги в свой карман и, выдавая ему «вставное» мороженное, зазывал уже нового покупателя: - Эй, солидный мужчина, в белом костюме, элегантный, как океанский лайнер! Я принимаю кредитные карточки! – кричал торговец и, в подтверждение своих слов, похлопывал по небольшому кассовому аппарату: - Доставьте удовольствие вашей прекрасной даме!
Не прошли и мы незамеченными мимо бойкого мороженщика. Не глядя рассчитываясь с окружившими его покупателями и распихивая свой товар, он успел зазвать и мою ма:
- Очаровательная мамуля, порадуйте своего малыша сладким освежающим лакомством! Ведь он весь год был хорошим мальчиком, не так ли?!
Ма опять улыбнулась и, чуть склонив голову ко мне, спросила:
- Ты был хорошим мальчиком?
- А то! – радостно ответил я.
- Ну, тогда точно придется тебя побаловать! – сказала ма, раскрыла кошелек, секунду подумала и, вместо мелочи, извлекла оттуда кредитную карточку, которую мороженщик, как он уверял, тоже готов был принять к оплате. – Какое ты хочешь, Хэд?
- «Зеленое яблоко», банановое и крем-брюле! – без запинки выпалил я.
- Ого! – изумленно произнесла ма, на секунду застыв на месте. – А горлышко простудить не боишься?
- Он будет есть понемногу, - тут же вмешался в наш разговор мороженщик, словно фокусник, извлекая из своего ящика все заказанное. – Неужели Вы не хотите однажды рискнуть, мамуля, и доставить своему парню исключительное удовольствие?! Риск - благородное дело! – подмигивая мне, провозгласил мороженщик. – Не так ли, парень?!
- А то! – радостно подтвердил я, и ма, наконец, передала бойкому торговцу кредитную карточку. Одной рукой передавая Елизавете мороженное, второй он быстро схватил кредитку и, вращая ее в пальцах, словно игральную карту, стал производить с ней необходимые манипуляции. Пластиковый прямоугольник так и замелькал в его руках, словно бы торговец не деньги с кредитки снимал, а показывал карточный фокус. Восхищенный его ловкостью, я только выдохнул: - Песня!
- А то! – подмигнул мне мороженщик. Затем он передал ма ее карточку, бросил: «Заходите еще!», и переключился на других клиентов, так же жаждущих расхваленного мороженного.
- Ешь аккуратно, - сказала Елизавета, передавая мне первую порцию. – Если простудишься, весь отпуск просидишь в пансионате.
И мы пошли по бульвару, по очереди объедая мороженное, глазея по сторонам и наслаждаясь бездельем. Путь наш лежал к самому отдаленному пляжу Стратоса, носившему несколько странноватое название Адрия, и на котором мы уже привыкли предаваться водным процедурам. Во-первых, вход на этот пляж, как и все на окраине, стоил заметно дешевле, чем на центральных «лежбищах», а во-вторых, там было гораздо меньше отдыхающих, а это значит меньше шума, мусора, грязи и поднятого со дна песка в воде. Нам доводилось бывать и на центральных пляжах. К середине дня там яблоку было негде упасть, а вода возле берега по цвету напоминала какой-нибудь глиняный раствор. В Адрии все было не так; даже в самые посещаемые часы там легко можно было отыскать местечко, а вода у берега оставалась прозрачной до самого вечера. Утром же, после того, как за ночь оседала вся муть, поднятая туристами днем, с самого краешка волнореза можно было спокойно рассматривать дно, на глубине пятнадцати метров. Лучи утренней Дары наискосок прорезали толщу воды цилиндрами света, и в этих цилиндрах, просвечиваясь насквозь, плавно покачивались розовые медузы. Свежим и девственно чистым выглядел океан у берегов Адрии, таким, каким он был еще до прихода человека.

Свежим и чистым был океан у берегов Адрии, а в ясный день еще и ласковым, словно домашний котенок. Волны накатывали на берег плавно, неторопливо, заламываясь невысокими гребнями уже у самой границы суши. Океан был приветливым и игривым. Можно было бросаться в его волны, в задорной и абсолютно бессмысленной надежде рассечь их пополам, можно было подскакивать в воде, пытаясь перепрыгнуть волну; океан весело принимал эту игру. Он подхватывал маленького человечка своими водами и, безо всякого напряжения швырял его назад, к берегу, попутно еще и переворачивая пару раз через голову. А когда человечек, мокрый и растрепанный, оставался сидеть на липком песке, хохоча от восторга, отступающая океанская волна снова охватывала его и влекла за собой, словно бы предлагая продолжить игру. И тельце человечка опять, с разгона врезалось в океанскую волну, высекая из нее гроздья брызг, вспыхивающих в лучах дневного светила разноцветными огнями, как праздничный салют.
Океан источал силу, власть, которая завораживала и восхищала до того, что даже дыхание останавливалось. Человечек не понимал, что с ним происходит, но откликался на зов стихии, снова и снова бросался в волны, не понимая смысла этой игры и только испытывая восторг, словно маленький щенок, догоняющий брошенный ему мячик.
Наплескавшись в волнах до тех пор, пока кожа моя не начала приобретать синеватый оттенок и Елизавета строгим голосом приказала выбираться на сушу, я подошел к ма и рухнул на пластик лежака. Закрыл глаза и почувствовал, как по телу прокатилось ощущение плавного покачивания в волне, словно бы тело вспоминало это чувство, только что испытанное в воде. Ма накрыла меня полотенцем и сказала:
- Согрейся, хоть немного! Вон, посинел весь! – А затем заглянула в свою сумку и сообщила: - Есть еще пара бутербродов. Хочешь?
- Конечно, хочу! – радостно вскинулся я. Почему-то на пляже, после купания, прорезается какой-то особенный аппетит и вкусным в этот момент кажется даже то, что еще час назад представлялось исключительной дрянью. Например, бутерброд с вегетарианской колбасой. Мы с ма никогда вегетарианцами не были, но продукты без мяса время от времени покупали – они стоили дешевле. Я сел на лежаке, закутавшись в полотенце, взял у Елизаветы бутер и с наслаждением впился в него зубами. Пережевывая пищу, я осмотрелся по сторонам.
Красноватый диск Дары клонился к закату, свет ее несколько поблек и уже не был таким безжалостно палящим, как в середине дня. Обычно, в это время на пляж выкатывалась новая, вечерняя волна посетителей, особого сорта отдыхающих, которые поздно просыпались, дневной зной пережидали под крышей, а к вечеру отправлялись на пляж, затем на дискотеку, на концерт или в казино. Однако, сегодня пляж был на удивление пустым – кроме нас еще две-три семьи с детьми возились на песке, может быть, с десяток других отдыхающих, в одиночку и парами, загорали, играли в карты, а то и просто покуривали на пластиковых лежаках. Похоже, все они тоже заметили необычность ситуации, некоторые даже недоуменно крутили головами, оглядываясь. И, словно бы в подтверждение моих слов, ма задумчиво произнесла:
- Как-то пустовато на пляже, тебе не кажется?
Я хотел уже, было, ответить, что, мол, да, кажется, но тут, откуда – то слева раздался высокий, чуть ли не истеричный женский голос, который произнес одно только слово, будто выдохнул:
- Умер!
И слово полетело над пляжем, как повторяющийся, с разными интонациями, то вопросительными, то восклицательными, выдох:
- Умер? Умер. Умер!
- Кто умер? – спросил я, но ма уже доставала из сумки мой медиаблок, откидывала крышку с экраном и выбирала сайт для загрузки. Продолжая жевать, я пододвинулся поближе к Елизавете и заглянул ей через плечо. На экране возникла страница Королевского информационного агентства, в траурном оформлении, посреди которой помещался заголовок: «Император скончался».
Не могу сказать, что я испытал потрясение. В конце концов, ма еще утром сказала, что Его Величество – не жилец. Однако, какое-то неприятное чувство все-таки возникло. А оглянувшись по сторонам, я увидел, что подобные чувства испытали все присутствующие. На пляже как-то сразу поднялась суета. Кто-то собирал вещи, кто-то бестолково метался по берегу, пара человек заглядывали в свои медиаблоки, еще несколько – звонили куда-то. В воздухе возникло и стало усиливаться ощущение тревоги. Еще через десять минут на пляже не осталось никого, кроме нас с Елизаветой.
- Что ж, - сказала ма, - старика немного жаль; жесткий был Император, но Двенадцать Миров в руках держал крепко. Теперь, наверное, так не будет. – И, посмотрев по сторонам, ма добавила: - Пойдем, и мы отсюда, нечего сидеть на пустом пляже.

А тревога, возникновение которой застало нас на пляже, охватила уже весь город. Мы возвращались из Адрии пешком, вдоль побережья, небесный диск Дары уже касался краем горизонта на западе, а от востока по небу стремительно летела пронзительная синева сумерек. Каждое уличное кафе, вдоль нашего пути, (а на набережной их было несметное количество), битком было набито взбудораженными, обеспокоенными, какими-то болезненно возбужденными людьми, которые сидели за столиками, курили, прихлебывали напитки и о чем-то негромко говорили. Голоса их сливались в единый негромкий гул, словно бы висевший над набережной от Адрии, до самого центра Стратоса: «Гу-гу-гу!».
- Однако! – покачала головой ма. – Похоже, народ всерьез обеспокоился!
Я мало что слышал, из этих негромких разговоров, да еще на ходу, но кое-какие обрывки фраз до меня долетали: «…Сорок лет! Сорок лет стабильности! …Кто наследует? …Второго Уира не будет, нет! …Что теперь будет?». Я не понимал беспокойства этих людей, да и ма не суетилась так, как они, ей до этих беспокойств дела не было. Но всеобъемлющая тревога, что витала в воздухе, помимо нашего желания проникала, казалось, во все поры организма, угнетала, заставляла приглушить голос и погасить улыбку на лице.
Мы вышли на Вечерний Бульвар, где тревожное настроение было еще плотнее, еще гуще. Может быть оттого, что за столиками кафе на бульваре сидели более респектабельные люди, одетые в дорогие летние костюмы, то и дело, сверкающие драгоценными перстнями, золотыми часами из-под края рукава. Этим было, что терять, от того они и беспокоились больше других. Эти люди и вовсе были погружены в свои разговоры, не глядя, принимали выпивку, что им подносили, не глядя, подмахивали счета и вообще, казалось, не замечали ничего вокруг. Все на бульваре было поглощено внезапным тревожным известием, ожиданием нехороших перемен, и только мы с ма как-то не вписывались в эту общую картину, шагали через бульвар, как какие-то чужаки, инопланетяне.
На углу у супермаркета «Фараон» скучал уличный фотограф. Надо полагать, в обычный день, это был наилучший час для его заработка, когда подгулявший и беспечный отдыхающий народец спешит увековечить свое праздничное настроение на фото, видео, или в объемном слайде. Но сегодня фотографу явно не везло; с унылым видом он стоял у «Фараона», прислонясь спиной к стене, и с недовольством смотрел на отдыхающих, не обращавших на него внимания. Как и все курортные фотографы, был он одет в цветастую рубаху и джинсовые шорты, на голове у него была соломенная шляпа, на шее и плечах висело целых три «орудия производства» - фотокамера, видеокамера, и лазерная камера для объемных снимков. За спиной еще и болтался небольшой рюкзачок. Со всем этим оборудованием, фотограф походил, скорее, на какого-нибудь спецагента, на худой конец – журналиста на важном задании, чем на мирного курортного ремесленника. Тем более и лицо его теперь не источало столь свойственное такому ремеслу радушие. Лицо его казалось классической маской «разочарование», висевшей на стене где-нибудь в маленьком театре, или в школьной драматической студии, и оттого выглядело хорошо знакомым, будто бы я уже где-то его видел.
Завидев нас с ма, таких непохожих на жруще-пьющую публику, фотограф встрепенулся, изобразил на лице ненатуральную улыбку и бросился к нам:
- Мадам! – поднимая фотокамеру, воскликнул фотограф, - Не хотите ли снимок вашего сынишки, на память?! Для семейного альбома, для истории его возмужания?! Пожалуйста, мадам, всего два динара! Можно видеозапись, или объемный слайд, но это несколько дороже!
Фотограф, вроде бы, говорил с ма, но подступал с камерой ко мне, ловил меня в объектив. Я невольно остановился и даже слегка набычился, от такого неожиданного натиска, и фотограф тут же нажал на спуск. Вспышка на несколько секунд ослепила меня, я часто-часто заморгал, слушая, как шелестит где-то в рюкзаке фотографа фотопринтер, распечатывая мою фотографию. А сам фотограф, тем временем, обращался к ма:
- Пожалуйста, мадам, всего два динара! Я принимаю кредитные карточки! – сказал фотограф, и эта фраза что-то мне напомнила. Раскрыв глаза пошире, я попытался получше рассмотреть фотографа, но вместо его лица видел только темное пятно – след от слишком уж яркой фотовспышки. Я снова принялся моргать, но когда зрение окончательно вернулось ко мне, фотограф успел уже произнести:
- О, как я вам признателен, мадам! – и быстренько направился вдоль бульвара, повернувшись ко мне спиной. Рядом со мной осталась только ма, держащая в руках и сосредоточенно разглядывающая мою фотографию. Между пальцев у нее была зажата кредитка. Я заглянул поверх маминой руки и увидел собственное изображение – плотный мальчик, в цветастой рубашке, сердито глядящий исподлобья.
- Как-то не очень получилось, - сказал я. – Не стоило платить за это два динара.
- Да, ладно, - махнула рукой ма и стала прятать фотографию в сумку. – Между прочим, у тебя не так уж много фотографий, а в этом году еще ни одной мы не делали. Знаешь, как мы поступим? Мы купим себе хорошую камеру, и сами будем снимать друг друга! – вдруг заявила ма и улыбнулась.
- Ты серьезно? – удивился я. Ма только бровь вскинула, мол, что, могут быть сомнения? – Отлично! – только и смог выдохнуть я.

Мы продолжили свой путь в пансионат, не переставая удивляться переменам, происходящим с городом. С момента получения трагического известия о смерти Императора прошло уже около двух часов. Тревожные разговоры в уличных кафе, сопровождаемые употреблением напитков, привели к тому, что значительная часть отдыхающих к этому времени оказалась изрядно навеселе. Они словно бы переступили некую черту, за которой их собственное будущее, судьба Империи уже не так сильно волновали курортников. В конце концов, в данный момент они были еще в полном порядке, прекрасно проводили время и кто знает, скоро ли еще представится им такая возможность. Люди в уличных кафе, как-то вдруг, сразу, словно по команде, ударились в неудержимый загул. И вот уже за столиками послышался пьяный смех, звон разбитого стекла, веселая ругань. Когда мы поднимались по лестнице, ведущей к нашему пансионату и огражденной гранитным парапетом, в одном из кафе, вместо траурного гимна королей «В пламени небесного огня», вдруг грянула какая-то танцевальная мелодия. Отдыхающие бросились плясать, прямо в тесном пространстве между столиками, а подвыпившая дама средних лет выбралась на парапет и принялась выделывать на нем некие эротические телодвижения, под музыку. Пройдя еще немного далее, мы услышали где-то в стороне группу самодеятельных артистов, не то на три, не то на четыре пьяных голоса исполнявших популярную народную песню о водителе почтового фургона. Ма только покачивала головой, в недоумении, а я смотрел, смотрел, смотрел по сторонам, улавливал каждый шорох, каждый звук, стараясь все это запомнить, навсегда отложить в своей памяти. Что-то необыкновенное, совершенно необыкновенное происходило вокруг, настолько неожиданное, что и пытаться не стоило разобраться в этом. Можно было только запомнить, отложить все это в памяти, чтобы разобраться в увиденном позже.
Когда мы вернулись в пансионат, Виви сидела в холле на первом этаже и смотрела новости по видео. На экране мелькали картинки прижизненных записей Императора, самые известные его фотографии, время от времени включалась трансляция из Траурного зала Дворца, где проходила церемония прощания с прахом Императора. Вокруг гроба стояли члены Семьи, ближе всех к покойному Императору – принцесса Глория и принц Аэр, наследники престола. Глория, и так худая, никогда не отличавшаяся особо добродушным выражением лица, теперь и вовсе выглядела озлобленной старухой, с заострившимися чертами, хотя было ей тогда всего-то около пятидесяти, или чуть больше. Аэр, младше ее на девять лет, тоже был худощав, но без аскетизма, и выглядел просто печальным, не более. Несколько раз было сказано, что в полночь соберется Высший Совет, который и определит наследника. Прозвучали сдержанные характеристики наследников; Глория – отстаивающий права женщин, жесткий консерватор, Аэр – сторонник либеральных нововведений и идеи гуманитарного развития колониальных миров. Затем снова пошли картинки из жизни Императора.
- Какая трагедия! Просто ужас! – покачивая головой, восклицала Виви, бросая короткие взгляды на Елизавету и снова возвращаясь к экрану. Мне показалось, что никакой трагедии она, на самом деле, не переживала, ее больше интересовало, во что одеты придворные дамы, особенно принцесса Глория и принцесса Агава – супруга Аэра. Не смотря на трагичность ситуации, придворные дамы были разнаряжены в пух и прах, хотя и придерживались, в основном, черных траурных тонов, да драгоценностей на них надето, в этот раз, было меньше, чем обычно.
- Да, жаль старика, - снова повторила ма свое утреннее замечание и вздохнула. На экране мелькали какие-то древние, начала прошлого века, фотографии – Император в университете, на каникулах, в школе. Я уже, было, повернулся, чтобы идти в свою комнату, но тут что-то меня смутило, какое-то смутное воспоминание мелькнуло в голове. Я стремительно развернулся к экрану, так что ма даже обеспокоено покосилась на меня. На экране появилась фотография Императора, в возрасте лет пятнадцати-шестнадцати, старательно налегающего на лопату. Рядом с будущим владыкой Империи стоял его брат, принц Оун, держащий в руках молоденькое деревце, для посадки. Я не видел такой фотографии никогда и, несколько секунд посмотрев на нее, отвернулся от экрана.
- Я пойду спать, - сказал я, направляясь к лестнице на второй этаж. – Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Хэд! – не отрываясь от экрана, бросила Виви.
- Спокойной ночи, малыш, - сказала ма. – Я тоже сейчас подойду.

В ту ночь спал я отвратительно. Какие-то смутные кошмары начинали терзать меня, едва только я закрывал глаза и погружался в дремоту. Во сне я метался по всей кровати, как потом говорила ма, что-то бормотал, несколько раз просыпался и снова засыпал. Где-то в середине ночи, в тот самый темный час, который в Эгги считался временем безраздельной власти духов зла, я увидел сон.
Я словно бы висел в воздухе над небольшой площадью какого-то древнего городишки, какой мог увидеть, разве что, в исторической телепостановке. Со всех сторон площадь окружали старинные дома, увенчанные островерхими черепичными крышами. А сама площадь была выложена тесаным булыжником, и прямо посреди нее стоял кованный, с финтифлюшками и загогулинами газовый фонарь. Вот над этим фонарем, бестелесный и невидимый, я и висел, наблюдая сверху, как тщедушный человечек, в потрепанной кепке и рабочем комбинезоне, приставляет к фонарю лесенку, поднимается по ней, открывает стеклянную дверку и тянется маленьким факелом к газовой горелке. Площадь пуста и темна, только отраженный свет Селены – спутницы Кшатры, - освещает тщедушного фонарщика.
Фонарщик успевает зажечь слабое пламя в фонаре, но вдруг туча в небе закрывает Селену, и свет ночного светила гаснет. Слабый свет фонаря не в силах разогнать сгустившуюся тьму. И в этот момент из проемов, между домами, начинают проникать особо плотные сгустки тени. Попадая в круг света от фонаря, они становятся какими-то странными трубочистами – их мертвенно-бледные лица вытянуты и словно бы перекошены гримасами боли и отвращения, их глаза широко раскрыты, темны и безумны. Трубочисты одеты в черные обтягивающие трико, а на головах у них – смятые черные цилиндры.
- Ты – фонарщик?! – задают трубочисты совершенно бессмысленный вопрос, а затем, не дожидаясь ответа, сшибают лесенку, подхватывают на руки онемевшего от ужаса падающего фонарщика, и тащат его прочь с площади, восторженно вопя: - Фонарщик! Фонарщик! Фонарщик!
В темноте я не могу видеть их, различаю лишь скачущие бледные пятна лиц трубочистов, но я знаю, по безумным законом сна, что там, куда они бегут – маленький горбатый мостик, все из того же тесаного камня, через зловонную городскую речушку. Трубочисты взбегают с фонарщиком на мост и бросают его в реку, радостно визжа. Я слышу плеск упавшего тела и фонарь на площади, в этот момент, гаснет.
Я рванулся всем телом, охваченный ужасом, мокрый от пота. Сел на кровати, испуганно моргая глазами и ощущая слабость во всем теле. Естественно, я находился в нашей комнате, в пансионате Виви. У маминой кровати горел ночник, сама она сидела на одеяле сверху, сложив ноги калачиком и держа в руках мой медиаблок. Резко обернувшись на мое движение, она отложила приборчик, вскочила с кровати и подошла ко мне:
- Ну, тихо, тихо малыш! – присаживаясь рядом и поглаживая меня по голове, проговорила ма шепотом. – Ничего не бойся, мама рядом! Что, дурной сон приснился?
Я только кивнул в ответ. Ма обняла меня, прижала мою голову к своей груди, и, поглаживая меня по макушке, начала медленно раскачиваться, приговаривая:
- Это ничего, это не страшно, это только сон. Моему мальчику не нужно бояться, пока мама рядом. Моему мальчику будут сниться хорошие сны… Ясный день… Зеленая трава во дворе… Игры на свежем воздухе…
- …И именинный торт! – полусонный, добавил я, успокаиваясь.
- И именинный торт, - согласилась ма. – Все будет хорошо. Моему мальчику приснятся добрые сказки и небо в алмазах…
После того, как я снова уснул, мне уже не снился древний город с трубочистами. Какая-то темная муть, все-таки, лезла изо всех щелей, но уже не укрывала с головой. Некие обрывочные видения посещали меня, но ничего из них я не запомнил. Только под утро мне приснился более-менее связный сон, уже не страшный, но все же беспокойный. Я стоял один на бесконечном плато, земля под моими ногами растрескалась от отсутствия влаги, ветер толкал меня в спину и гнал по небу стремительные облака, в разрывах которых то и дело мелькал красный глаз Селены. Я сделал несколько неуверенных шагов в бесконечное пространство, лежащее передо мной, и ветер, подхватив меня, стал подталкивать дальше и дальше, не давая остановиться. Откуда-то сверху я услышал голос, шепчущий в порывах ветра:
- …Но однажды ушедший из дома не отыщет дороги назад…

На этот раз я проснулся без вздрагиваний и холодного пота, но все же с отвратительным настроением. Я чувствовал себя уставшим и не выспавшимся, но спать я больше не собирался. Оглянувшись вокруг, я обнаружил, что за окном уже сереет небо, предвещая скорый рассвет, ночник у кровати моей ма по-прежнему включен, но самой ее в комнате не было. Недовольный таким положением вещей, я поднялся с кровати, подошел к маминому ночнику и выключил его, затем развернулся и, как был, в одних трусах, пошлепал босыми ногами в коридор, искать Елизавету.
В коридоре ма тоже не оказалось, и я направился к лестнице на первый этаж. Спустившись на три ступеньки вниз, я увидел в пустом холле пансионата Елизавету, перед которой стоял мужчина в форме службы доставки товаров на дом. Козырек форменной кепки закрывал его лицо, когда он, склонив голову, держал перед Елизаветой планшет с бланком заказа. Ма расписалась на бланке, курьер поднял голову, заметил меня, улыбнулся и подмигнул. Затем улыбнулся ма:
- Благодарю вас, мадам! – передал ей сверток, обклеенный скотчем с символикой фирмы, и направился к выходу. Ма приняла пакет и обернулась ко мне.
- Ты уже проснулся? – удивленно спросила она и тут же забеспокоилась: - Что, опять кошмары?
- Нет… не совсем, - неуверенно ответил я. – Слушай, ма, по-моему, я уже трижды видел этого мужика. Сначала он продавал мороженое, потом сфотографировал меня, а теперь, вот, притащил тебе какой-то заказ. Кстати, а что ты заказала, фотокамеру?
- Ну и что? - пожала плечами ма, поднимаясь по ступеням, останавливаясь рядом со мной и делая вид, что не расслышала последнего вопроса. – Может быть, человек подрабатывает в нескольких местах, одной зарплаты ему не хватает. Что тут такого? Так что тебе приснилось? – обнимая меня за плечи, спросила ма.
- Так, ерунда какая-то, - рассеянно ответил я. И тут же спросил, пытаясь рассмотреть сверток в руках Елизаветы: – Что ты заказала?
- Так, мелочь, медиадиски, для работы, - в тон мне ответила Елизавета, показывая продолговатый и, похоже, увесистый сверток, на котором я успел разглядеть только логотип фирмы «Скайвей» и имя заказчика – «Елизавета Слотсби». Посреди пакета стоял голубоватый штамп «Оплачено»; вот и все, что я успел увидеть.
- Вот зачем ты в отпуске занимаешься делами? – укоризненно спросил я, но ма, казалось, не заметила моей интонации.
- Раз уж ты проснулся, может быть, позавтракаем? – спросила она, улыбаясь и подталкивая меня вверх по лестнице. - Времени только шестой час, так что все кафе еще закрыты, но мы можем заказать завтрак прямо сюда; пиццу, мороженное, фруктовый сок. Что ты хочешь?
Я изумленно посмотрел на Елизавету. Что-то непонятное происходило с моей ма. Она всегда была такой экономной, такой строгой, а теперь, вдруг, ударилась в невиданный ранее разгул – заказала какие-то диски с доставкой, теперь еще и завтрак на дом. Да и вела она себя как-то уж очень беспечно, чего я ранее никогда за ней не замечал.
- А мы не разоримся? – с опаской заглядывая Елизавете в лицо, спросил я. Ма улыбалась, только морщинки под глазами выдавали, что накануне она провела бессонную ночь.
- Не бойся, не разоримся! – подмигнула мне ма. – Я все точно рассчитала.

Не знаю, что она там рассчитывала, но завтрак, заказанный в номер, произвел на меня впечатление. Свиные отбивные с гарниром из бобов, фруктовый и овощной салаты, два сорта мороженного, три сорта фруктового сока и небольшой торт – совсем немало. Я даже подумать боялся, сколько это может стоить. Ма явно роскошествовала не по нашим возможностям. Когда все это доставили в номер, я даже испугался, что сейчас Елизавета опомнится, извинится и откажется от заказа. Но ма с милой улыбкой подала девушке-менеджеру кредитку, та сняла с нее деньги и, с не менее приятной улыбкой, вернула кредитку назад. Завтрак остался в номере.
К тому времени я уже успел застелить постель и принять душ, так что за стол уселся немедленно. С аппетитом уминая продовольствие, я то и дело искоса поглядывал на Елизавету – не разволновалась ли она, не сожалеет ли о столь солидной сумме, потраченной на один лишь завтрак. Елизавета была безмятежна и с явным удовольствием поедала мороженное с сиропом из прозрачной вазочки.
- Ну, чем займемся сегодня? – спросила ма, когда мы уже взялись за торт; с наслаждением, но едва ли не из последних сил. – С утра на пляж?
- Что-то мне не хочется на пляж, - признался я, отставляя стакан с соком. – Как-то очень неудачно мы вчера сходили на пляж.
- Да, не задался вчера денек, - согласилась ма. И тут же предложила: – Тогда, может быть, в кино?
- В кино? – удивленно переспросил я. Мне как-то и в голову не приходило, что в кино можно ходить еще где-нибудь, кроме как в Эгги.
- Да, в кино, - подтвердила ма. – Я вчера видела афишу, идет какой-то, не то экшн, не то триллер. «Дюранго», кажется. Судя по афише, здесь неплохой кинотеатр, с объемным изображением. Что ты думаешь?
- Звучит неплохо, - согласился я. И ма стала звонить по телефону, заказывая билеты на десять часов. Так, во второй день нашего пребывания на курорте, мы с утра отправились в кино, вместо того, чтобы, подобно всем нормальным отдыхающим, отправиться на пляж.
Когда мы вышли из пансионата, в половине десятого утра, город все еще нес на себе следы вчерашнего разгула. Обычно, уже к семи утра город был вылизан до блеска многочисленными коммунальными службами, но сегодня было иначе. Тут и там суетились уборщики в оранжевых жилетах на голое тело, оставались неубранными кучки мусора, а кое-где ремонтники восстанавливали разбитые ночью стекла и поломанные двери. Гораздо больше стало полицейских, как в форме, так и в штатском. А возле самого входа в кинотеатр «Коллизеум» стоял огромный черный джип, совсем новенький. На таких в кино ездят агенты королевской тайной полиции, всегда одетые в черные костюмы, белые рубашки с галстуком, и в неизменных черных очках. Один из таких типов как раз и стоял возле черного джипа. Я уставился на него, раскрыв рот и так бы, наверное, и остался стоять, если бы ма не окликнула меня:
- Хэд, ты что, уснул?!
Я поспешил вслед за Елизаветой, в прохладное фойе кинотеатра, то и дело оглядываясь на человека в костюме.
- Ма! – догнав Елизавету, восторженно прошептал я. – Гляди, там агент тайной полиции!
- Правда? – спросила ма, без особого, впрочем, интереса. Она бросила беглый взгляд на человека в костюме и направилась к кассе, бросив на ходу: - Что ж, очень может быть.
Елизавета, по-прежнему оставаясь безмятежной, забрала в кассе наш заказ, все так же безмятежно расплатилась и, взяв меня за руку, не спеша, направилась ко входу в зрительный зал. Отворачиваясь от кассы, я окинул взглядом фойе. Всего трое курортников, кроме нас, почтили своим присутствием утренний сеанс, перед входом в зал стоял парень в белой рубашке, с прищелкнутой к карману табличкой «Контролер» и приклеенной к лицу неестественной улыбкой. Какая-то бабулька, в униформе кинотеатра, с отрешенным видом сидела в уголочке, на диванчике, а рядом с ней, внимательно изучая рекламные плакаты фильмов на стене, стоял тот самый агент, с улицы. Я стремительно обернулся к ма, чтобы снова указать ей на этого человека, но наткнулся на строгий взгляд: «Хэд Слотсби! Ведите себя прилично!», так что сразу сник.
Ма с улыбкой подала наши билеты контролеру, тот, слегка склонившись в полупоклоне, их прокомпостировал, не теряя своей приклеенной улыбочки, и вернул назад. Мы вошли в дверь, ведущую в зрительный зал, но оказались не в самом зале, а в тамбуре, из которого вели два выхода. Над одним горела световая надпись: «Зал просмотра», над другим: «Выход».
Елизавета сделала два шага к дверям в «зал просмотра», сохраняя свою утреннюю безмятежность, я шел за ней следом, немного сонный после беспокойной ночи, слегка обиженный, из-за того, что она проигнорировала мой восторг по поводу агента. И в этот момент ма преобразилась.
Она резко остановилась, притянув меня к себе одной рукой, а второй снимая с ноги туфель на каблуке.
- Только не вопи, Хэд, вообще – ни звука, с этой секунды! – строгим, даже, пожалуй, злым голосом, зашептала ма мне в ухо. – Делай все, что я тебе говорю, без размышлений, без колебаний, немедленно! Иначе мне придется пинать тебя в зад, чтобы придать ускорение! Никаких вопросов, никаких сомнений, все – потом! Сейчас мы будем только действовать, и действовать быстро! Ты понял меня?!
От изумления, я просто потерял дар речи и, вскинув глаза, чтобы встретиться с испытывающим, горящим взглядом Елизаветы, я только и смог, что кивнуть. Ма стояла передо мной босая, отбросив туфли в сторону, подобрав повыше край и без того короткого платья, затягивая волосы в хвост на затылке.
- Отлично! – сказала ма одними губами, опуская руки, и указала подбородком в сторону выхода на улицу: - Пошли!
Я торопливо засеменил к выходу, ма, забросив сумку повыше на плечо, стремительно и плавно подскочила к дверям, потянула засов, их запирающий.
- Одну минутку, мадам! – услышали мы за спиной. Вздрогнув от неожиданности всем телом, я обернулся и увидел перед собой агента в черном костюме. В его позе было что-то неестественное – обращаясь к ма, он стоял неподвижно, опустив руки вдоль тела, взгляда его, за черными стеклами очков не было видно, так что казалось, будто бы он не к Елизавете обращается, а разговаривает сам с собой: - Не могли бы вы ненадолго задержа… А, черт!
Агент вскинул руки, защищаясь от маминой сумки, что полетела ему в лицо, и в этот момент, неизвестно откуда взявшаяся рядом с ним Елизавета, ударила его ногой в пах. Агент охнул и согнулся пополам, подставляя Елизавете незащищенный затылок. Сцепленными в замок руками, Елизавета со всего маху огрела агента по затылку. Сначала на пол упали черные очки, а сверху на них рухнул и агент. Рухнул, и затих. Я стоял, с открытым ртом, не в силах поверить в реальность происходящего. Ма одним движением рванула из-под упавшего агента свою сумку, другим швырнула меня к дверям:
- Я сказала – «действуем быстро!», что не понятно? – прошипела ма, словно обозленная кошка. Вне себя от страха, я метнулся к дверям и стал дергать засов, пытаясь их открыть. Елизавета, оказавшись рядом, рванула засов и пинком отворила двери.
- Что?.. Что тут было?! – послышался сзади изумленный голос контролера. Я хотел, было обернуться, но получил крепкий толчок в зад, сопровождаемый шипением ма:
- Вперед!
Мы выбежали на улицу, я рванулся за угол, ко входу в кинотеатр, но Елизавета, схватив меня за шиворот, изменила направление моего движения:
- Что, с ума сошел?! – и мы помчались вдоль «Колизеума», к его заднему, хозяйственному двору.
- Стоять! – раздался сзади угрожающий бас, но я и не подумал остановиться, даже обернуться побоялся, только скосил глаза на бегущую рядом Елизавету. Ма вытаскивала из сумочки тот самый пакет, что принес утром посыльный, и на ходу рвала с пакета обертку.
- Не-не-не! – попытался проговорить я, что-то вроде: «не время теперь смотреть твои диски», но ма коротко бросила мне:
- Заткнись! – и я заткнулся. Мы добежали до угла кинотеатра, когда позади щелкнул выстрел. Сначала я даже и не понял, что это было, просто услышал сухой хлопок, а затем увидел, как асфальт, сбоку от меня, брызнул мелкими черными крошками. Елизавета толкнула меня в плечо, и я буквально кубарем закатился за угол «Колизеума».
Вскакивая на ноги и оборачиваясь, я совершенно не представлял, что увижу. Но то, что я увидел, меня, почему-то, совсем не удивило. Ма стояла, прижавшись спиной к стене здания и зажав в зубах свою кредитку. Сумки при ней уже не было, пакета с дисками – тоже. Вместо пакета, Елизавета держала в руках длинный черный пистолет. Я всегда испытывал благоговейный трепет перед оружием, и многие модели выучил наизусть, по фотографиям. У ма в руках был тридцатизарядный автоматический пистолет «Шептун», с компактным патроном, оснащенный устройством для бесшумной и беспламенной стрельбы, способный вести огонь, как одиночными выстрелами, так и фиксированными очередями, по три-четыре патрона. Елизавета вставила обойму в ручку пистолета, одним умелым ударом вогнала ее на место, клацнула предохранителем, передернула затвор и, припав на одно колено, высунулась за угол. Шептун выпустил две коротких очереди, за углом послышались крики и ругань.
Вскочив на ноги, ма толкнула меня вперед и скомандовала:
- Держись все время передо мной, так чтобы сзади тебя не было видно! Шевели ногами! – и, видя, что я открываю рот, собираясь задать вопрос, Елизавета коротко качнула головой: - Ничего не спрашивай, Хэд! Просто беги!


Рецензии