Глава третья. Лишний персонаж

Я мало, что запомнил из того забега, воспоминания остались какие-то разорванные, не стыкующиеся во времени и пространстве. Я долго приходил в себя, в тот день, да так, наверное, и не пришел. Еще и два, и три дня спустя меня не покидало чувство, что я что-то потерял, чего-то не сделал, да и вообще – не сплю ли я, на самом ли деле все это со мной происходит? Мой разум постоянно «подтормаживал», все время оборачивался назад, словно бы пытаясь задержать время, схватить ускользающую реальность.
Помню, как мы бежали через маленький продуктовый рыночек, где-то в закоулках Стратоса, как резко пахло рыбой, и как какой-то бугай в кожаном фартуке попытался преградить нам дорогу. Елизавета выстрелила в воздух, а затем ударила рукояткой пистолета по округлому растерянному лицу, так что бугай, с воплем, исчез с дороги. Помню, что ма неоднократно стреляла на бегу, развернувшись назад, но не останавливаясь и придерживая меня перед собой свободной рукой. Помню, как ма сбила меня с ног и навалилась сверху, тихо ругаясь в самое мое ухо такими словами, каких я от нее никогда не слышал, и перезаряжая пистолет. В тот момент до меня вдруг дошло, почему она приказала мне держаться впереди – если нам в спину будут стрелять, то в меня не попадут – Елизавета закрывает меня своим телом. Именно для этого она и навалилась на меня сверху, чтобы прикрыть собой от возможного попадания.
Потом мы просто бежали по каким-то грязным, захламленным улицам, на которых я раньше никогда не бывал, прятались под лестницей многоквартирного дома и снова бежали. Я потерял всякое представление о времени и пространстве, совершенно не соображал – где мы находимся, сколько времени уже бежим; в голове моей не было ни одной мысли, я, как автомат, тупо повиновался кратким командам моей ма, а то и просто пинкам, которыми она задавала мне направление движения.
Потом мы оказались на стоянке для машин, где было припарковано с десяток автомобилей, и ма на секунду остановилась, а затем схватила меня за руку и поволокла за собой. В одной из машин, в роскошном сером представительском седане, сидел мужчина в летнем костюме с галстуком и с кем-то разговаривал по телефону, не обращая внимания ни на что вокруг. Одна его нога покоилась внутри автомобиля, другая свешивалась из-под приоткрытой двери, касаясь носком асфальта. Ма подошла к этой двери вплотную, одним движением спрятала меня к себе за спину, другим рванула дверь. Когда мужчина в костюме недоуменно поднял голову, ма ткнула ему в лицо пистолетом и скомандовала:
- Вон из машины, живо!
Мужчина в костюме сориентировался на удивление быстро – начал выползать из машины, не сводя глаз с наведенного на него пистолета и одновременно пытаясь засунуть в карман медиаблок, по которому только что разговаривал.
- Телефон оставь! – скомандовала ма и мужчина, ни секунды не колеблясь, отшвырнул медиаблок куда-то вглубь машины, словно ядовитую змею. – Хэд, в машину! – скомандовала ма, едва только мужчина отошел на два шага от своего авто. Я мгновенно оказался на водительском сиденье, потом перебрался на соседнее.
- Не нужно стрелять, со мной не будет проблем! – держа руки перед собой, скороговоркой выпалил мужчина в костюме. Ма уселась на водительское сиденье, повернула ключ в замке зажигания, взглянула на приборную панель.
- Договорились! – бросила она бывшему владельцу машины, хлопнула дверью и отложила пистолет. – Пристегнись, сынок, - быстро застегивая ремень безопасности и, одновременно, трогая машину, произнесла Елизавета. – Мама везет тебя покататься…
О, да, в тот раз покатались мы на славу. Пока еще мы выбирались из города, Елизавета вела довольно спокойно, очевидно, чтобы не привлекать к себе внимания. Старательно соблюдала все правила движения, не превышала предельную скорость. Но едва мы оказались на шоссе, ведущем в Падингтаун, ма вдавила педаль газа до полика, и мы полетели. Елизавета обгоняла всех, кто попадался нам по пути, иногда – довольно рискованно, под самым носом у встречных машин, подрезая попутные. Водители возмущенно сигналили нам вслед, но ма продолжала гнать машину, не обращая на них никакого внимания.
Еще в городе Елизавета включила радио, настроила его на волну новостей, и теперь мы слушали прямой репортаж с церемонии Прощания. Покойного Императора, по обычаю монархов Двенадцати Миров, должны были поместить в космический корабль, направляющийся прямо к центру нашей планетной системы – к звезде Даре, дневному светилу Двенадцати Миров. Когда гроб с телом Императора выносили из Дворца, Королевский оркестр играл траурный гимн «В пламени небесного огня», комментатор сдержанным голосом рассказывал, как салютует покойному монарху почетный караул, какими безутешными выглядят члены Семьи. И, словно бы между прочим, репортер вставил сообщение о том, что собравшийся ночью на экстренное совещание Высший Совет определил имя нового монарха, кандидатуру которого завтра утвердит Законодательное Собрание. Впрочем, утверждение Собранием всегда было всего лишь формальностью, не более. Новым Императором стал принц Аэр, отныне именуемый Его Величество Аэр Дэн Третий.
- Понятно, - кивнула ма, услышав это сообщение. Я хотел, было, спросить, что ей понятно, но, с опаской покосившись на Елизавету и увидев ее решительно сжатые губы, передумал. Я абсолютно ничего не понимал, в голове у меня роилось несчетное множество вопросов, но в то же время я чувствовал – сейчас их задавать не стоит.
Не доезжая одну остановку до Падингтона, Елизавета свернула с шоссе на проселок, подъехала к монорельсовому полустанку и остановила машину.
- Выходим, Хэд, - скомандовала ма и я тут же начал отстегивать ремень безопасности.
В маленькой стеклянной будочке полустанка ма взглянула на расписание, спросила меня:
- Сколько сейчас?
Я снял с пояса медиаблок, взглянул на окошко с часами и оторопел; часы показывали всего лишь двадцать минут одиннадцатого. Выходило, что все приключения, которые мы сегодня пережили, дикая погоня по городу, а затем и гонка по шоссе, на ворованном автомобиле, произошли всего за полчаса. Без десяти десять мы входили в здание кинотеатра «Колизеум», чтобы попасть на утренний сеанс, совершенно благополучные, самые обычные курортники. Спустя полчаса мы стали уже беглецами, вне закона, скрывающимися от тайной полиции за несколько десятков километров от Стратоса. А мне казалось, что прошло, как минимум, несколько часов.
- В чем дело? – спросила ма. – Блок поломался?
- Н - нет, не знаю, - пробормотал я и совсем уж невпопад добавил: - Двадцать минут одиннадцатого.
- Хорошо, - сказала Елизавета. – Через десять минут будет поезд. Подождем.
Ма скрестила руки на груди, обхватив пистолет сбоку одной рукой и положив его на сгиб другой. С пистолетом в руках, с босыми, грязными ногами выглядела она довольно экзотично. Искоса поглядывая на нее, я решился, наконец, спросить:
- Ма, а что случилось? Почему мы убегаем от тайной полиции? – и, зажмурившись от страха, задал самый главный вопрос, не дающий мне покоя: - Ты – преступница?
Елизавета скосила на меня глаза, нервно, коротко хохотнула и, развернувшись всем телом, чуть наклонившись ко мне, ответила:
- Нет, дорогой, они гонятся вовсе не за мной. Они гонятся за тобой. А вот моя задача заключается как раз в том, чтобы тебя не догнали.
Я только рот раскрыл от изумления – гонятся за мной? Я никогда в жизни не сделал ничего такого, что могло бы заинтересовать тайную полицию! Или сделал? Очевидно, усиленная работа мысли отразилась на моем лице, поскольку ма присела передо мной на корточки, взяла за плечи, так что я ощутил твердую рукоятку пистолета на левой ключице, и успокаивающим голосом произнесла:
- Хэд, ты очень хороший мальчик, и ты не в чем не виноват. Но обстоятельства сложились так, что сейчас тебе лучше не встречаться с агентами тайной полиции. Чуть позже я тебе все объясню. А сейчас нам необходимо убраться куда-нибудь подальше, лучше всего в Пятиречье. Ты меня понимаешь? – Я ничего не понимал, но на всякий случай кивнул головой. Тут ма задала еще более неожиданный вопрос: - Хэд, ты мне доверяешь? – для меня тогда это было равносильно вопросу «Хэд, ты дышишь воздухом?»; ма была для меня всем, и я доверял ей, больше чем самому себе, как Господу Богу. Я снова тупо кивнул, в знак согласия, и ма продолжила: - Верь мне, Хэд - все будет хорошо. Просто делай то, что я говорю, и ни о чем не переживай. Договорились? – и я опять кивнул, уже в третий раз.
Однако мысли мои были не столь скупыми. Пятиречье! Надо же! В те времена любые разговоры о Пятиречье звучали для меня, как сказки Шехерезады; нечто волнующее, необыкновенное и невероятно далекое. А тут ма вдруг заявляет, что мы сами направляемся в Пятиречье, причем прямо сейчас. У меня в буквальном смысле закружилась голова, я даже пошатнулся.
Если ты, мой дорогой читатель, все еще не имеешь представления о географии Кшатры, сообщаю тебе, что Пятиречье, это юго-восточное побережье самого большого на планете материка, именуемого Гудолин. Материк всем своим гигантским массивом расположен в северном полушарии Кшатры, практически по всей широте – от самого полюса и почти до экватора. Простирается Гудолин примерно на треть длины экватора, в девяти часовых поясах. На юго-востоке материка, сбегая с вершин Брахманских гор, в Южный океан впадают пять рек, в дельте каждой из которых расположен один из мегаполисов – Хану, Дзен-Лан, Йорк, Джадшара и Петропавловск. Именно в этом районе, более пятисот лет назад земляне высадились на Кшатру, отсюда пошло освоение планеты. Именно этот район наиболее густо населен и во всех отношениях развит. В мегаполисах Пятиречья сосредоточена большая часть торговых и промышленных предприятий планеты, университетов, театров, киностудий, игорных заведений, в общем – всех достижений человеческой цивилизации. По видео города Пятиречья всегда показывали либо залитыми дневным светом, либо в сиянии ночных рекламных огней, от чего они представлялись наблюдателю россыпью сказочных драгоценностей, образцом архитектурного искусства и вообще местом необычайно прекрасным. Именно в Пятиречье бежали наиболее радикально настроенные молодые люди из Эгги. Оправдывались их надежды, или нет – сказать трудно. Они словно бы уходили в другой мир, откуда вестей практически не поступало. И вот теперь в это самое «потусторонне» место отправлялись и мы с Елизаветой.
- Если нам повезет, - произнесла ма, глядя вдаль, туда, где монорельсовая эстакада, бегущая к Стратосу, сливалась с горизонтом, - мы выскочим из кольца… А вот и поезд!
Я обернулся и действительно увидел стремительно приближающийся монорельс. У меня крутились на языке вопросы, насчет «кольца», из которого нужно выскочить, но, обернувшись к ма, я увидел, как она прячет за спину пистолет, и вопросы исчезли сами собой. Раз надо выскочить, значит, будем выскакивать.
Поезд плавно замедлил ход, останавливаясь у стеклянной будки полустанка, Елизавета вставила кредитку в приемную щель возле двери вагона, и створки плавно разъехались в стороны. Мы вошли в вагон, и ма тут же затащила меня в кабинку туалета. Закрыв дверь и усевшись на крышку унитаза, она тяжело вздохнула.
- А разве нас не отследят по твоей кредитке? – привалившись спиной к двери туалета, спросил я.
- Не отследят, - покачала головой ма. – Это не та кредитка.
Секунду я растерянно смотрел на ма, а потом, вдруг, меня озарило:
- Мороженщик! – воскликнул я. - Он так ловко играл твоей кредиткой, словно бы карточный фокус показывал! Он подменил твою кредитку! И он же принес тебе пистолет! И меня фотографировал! Вы с ним… вместе?!
- Молодец, Хэд, наблюдательный ты парень, - похвалила меня ма, скупо улыбнувшись. – Только будь добр, не кричи так громко. Я не хочу, чтобы нас слышали в вагоне.
- Вот почему ты не экономила деньги! – восторженным шепотом произнес я, чувствуя себя невероятно проницательным и чуть не лопаясь от гордости. И смущенно спросил: – А… много там денег?
Ма мгновенно превратилась в прежнюю Елизавету Слотсби, поджала губы и строго произнесла:
- Достаточно! Не имей привычки, Хэд Слотсби, оценивать человека по размеру его счета в банке!
После этого разговор как-то сам собой оборвался. Елизавета начала срывать с рулона, прикрепленного к стенке туалета, бумажные полотенца и заворачивать в них пистолет, а я лишь молча наблюдал за этим. Сформировав из полотенец и пистолета небольшой сверток, ма сунула его подмышку, пару раз попробовала взяться за него, нащупывая рукоятку и спусковой крючок, затем успокоилась и осталась неподвижно сидеть, верхом на унитазе.

Мы проскочили. До самого Падингтауна мы просидели в туалете. Только когда поезд покинул столицу нашего округа и начал плавно покачиваться вверх-вниз, набирая скорость, Елизавета, отодвинув меня от двери, осторожно выглянула в тамбур, заглянула через стеклянную дверь в вагон и облегченно перевела дух:
- Чисто! Выходим, Хэд.
Вагон, в который мы вошли, был практически пуст. По обе стороны от прохода размещались, парами, мягкие кресла, через ряд от входа в тамбур дремал какой-то волосатый парень, в драных джинсах, еще через три ряда одинокая полная женщина, в просторном цветастом платье, сосредоточенно давила на клавиши медиаблока, гоняя по экрану геометрические фигуры. Мы прошли еще дальше по вагону и сели во втором от выхода ряду. Ма посадила меня к окну, а сама устроилась ближе к проходу, так что дверь в вагон с одного конца была у нее прямо перед глазами, и в стекле этой же двери она видела отражение противоположного входа в салон. Понаблюдав несколько минут за дверями, Елизавета, наконец, откинулась на спинку сиденья, не опуская, однако, глаз.
- Кажется, все в порядке, - сказала она. – Теперь поезд пойдет по подводному тоннелю, до самого Пятиречья. Так что подсесть к нам уже никто не успеет.
- Ма, - осторожно позвал я, - а теперь ты мне можешь объяснить, что происходит?
Елизавета на секунду задумалась, потом пожала плечами:
- Ну, что ж. Давай попробуем, - и снова замолчала. Она нахмурила лоб, очевидно, подбирая нужные слова, сделала короткий вдох и произнесла: - Я… Во-первых, я должна тебе сказать… - и после этого опять умолкла. Пожалуй, такой смущенной, неуверенной в себе, Елизавету я еще не видел. Она потрясла головой, словно бы отгоняя ненужные мысли, коснулась пальцами виска и сделала еще одну попытку: - …Ты не должен ничему удивляться… Я хочу сказать… Черт, как же все это сказать?! – воскликнула ма и выпрямилась в кресле. Лицо ее стало сосредоточенным и злым.
- Ма, мне страшно! – испуганно глядя на Елизавету, вдруг ставшую такой далекой, такой чужой, прошептал я. Елизавета словно бы поежилась от этих слов, будто бы мой страх сразу же передался и ей. Но она осталась сидеть, выпрямившись в кресле и глядя прямо перед собой. Она меня слышала, но не отвечала мне. Ужасно долгие несколько секунд тянулась эта томительная пауза, мой страх успел перерасти в настоящую панику, ладони покрылись липким потом, а сердце гулко билось где-то в горле, отзываясь короткими толчками в висках. Я смотрел на ма, ожидая от нее чего-то очень, очень плохого.
- Я тебе не ма, - наконец проговорила Елизавета, совершенно чужим, безжизненным и хриплым голосом. «Вот оно!» - мелькнуло у меня в голове, и я вдруг почувствовал слабость во всем теле. Что-то заныло у меня в животе, тоскливо и одиноко стало мне в один миг, словно бы кто-то притушил свет Дары в небе и я погрузился в унылый пасмурный день.
- Мама!.. – позвал я, и сам поразился, как слабо и испуганно прозвучал мой голос.
- Я не мама тебе! – по-прежнему не поднимая головы, глядя куда-то вниз и стремительно краснея, резко произнесла Елизавета. – Ты что, не расслышал?!
И тут меня прорвало. Слезы потекли у меня из глаз, я начал всхлипывать и непроизвольно вцепился в руку Елизаветы. Теребя эту руку, заглядывая Лиз в лицо, я стал повторять, дрожащим голосом:
- Ма, мамочка, мама! Не бросай меня, ма! Ма, я буду хорошим! Ты же моя мамочка! Не бросай меня, ма, это я, твой сын!
Еще несколько секунд Елизавета сидела, словно каменная, не реагируя на мой рев, продолжая смотреть куда-то вниз. Меня охватило отчаянье, я вдруг вспомнил свой недавний сон, про фонарщика, утопленного трубочистами в реке, картинки из этого сна замелькали у меня перед глазами и плотная тьма окутала меня, не оставляя никакой надежды на спасение. Слезы ручьем лились из моих глаз, я надрывно всхлипывал и все повторял:
- Мама, мамочка! Это я, Хэд!
Елизавета вздрогнула всем телом, вдруг порывисто обернулась ко мне, и, обхватив обеими руками, крепко прижала к себе. Щеки ее пылали, лицо, как и у меня, стало мокрым от слез. Она сдавила меня так, что мне даже больно стало, но я не сопротивлялся. Я прильнул к ней и едва не задохнулся от радости. Вновь вернулась надежда, и яркий небесный свет снова залил мою душу. Я прижался к маме и затих, боясь пошевелиться, только изредка невольно всхлипывал.
Елизавета несколько раз торопливо поцеловала меня в макушку и снова замерла. Я чувствовал, как она сглатывает слезы, как нервно дергается ее кадык при этом. Мама потерлась носом о мои волосы и тихо сказала:
- Я тебя никогда не брошу, малыш!
И, кажется, сразу после этого, я заснул, как убитый. Словно бы только и ждал этих слов. Я провалился в забытье, словно в обморок, на несколько часов избавившись от погонь, страхов и самое главное – от опасности того, что Елизавета может меня покинуть.

Проснулся я так же неожиданно, как и заснул. Голова моя покоилась на руках у Елизаветы, сама она сидела, откинувшись в кресле и чуть прикрыв глаза. Сверток с пистолетом она по-прежнему держала подмышкой. Когда я поднял голову, ма приподнялась и слабо улыбнулась мне. Я потянулся к ней, она погладила меня по голове и слегка притянула к себе.
- Ты меня усыновила? – вдруг выпрямившись и глядя прямо в глаза Елизавете, спросил я. От неожиданности ма даже отшатнулась немного и, изумленно уставившись на меня, коротко кивнула в ответ. – Но ты от меня не откажешься? – с тревогой спросил я.
- Нет, Хэд, я никогда… - начала, было ма, и умолкла, не находя подходящих слов.
- Хорошо! – вздохнул я и снова опустил голову ма на колени. Елизавета осторожно положила свои руки мне на голову, погладила меня по волосам. Я готов был замурлыкать от удовольствия, как котенок. Пусть хоть вся тайная полиция метрополии гонится за нами, лишь бы ма была рядом.
- А где мы сейчас? – уставшим, но спокойным голосом, спросил я.
- Приближаемся к побережью Гудолина, - поглаживая меня по голове, сказала ма. – Минут через двадцать будет первая остановка. На ней мы и выйдем.
- Хорошо, - сказал я, боясь пошевелиться. Ничего в моей жизни не было более прекрасного, чем лежать вот так вот – положив голову на колени Елизаветы. Пусть еще хоть двадцать минут, но я пролежу так, не шевелясь. Но тут мне в голову пришла новая мысль.
- А ты знаешь, кто мои?.. – начал я и осекся. Произнести «мои настоящие родители», я не смог – кто может быть для меня более настоящей мамой, чем Елизавета? Я даже слегка сжался от страха – вдруг Елизавета обидится и не захочет больше быть моей ма? Но Елизавета все поняла и ответила ровным голосом:
- Тебя родила Эмма… тетка Эмма, моя сестра.
Почему-то я не удивился, не испытал никакого потрясения. Да, я знал свою тетку Эмму, несколько раз разговаривал с ней через видео, один раз она даже прилетала к нам в гости. Эмма жила на Торесе – третьем из Двенадцати миров, перелет оттуда до Кшатры стоил дорого. Эмма работала на телевидении, зарабатывала, вроде бы, неплохо, но не так хорошо, чтобы каждый год летать в отпуск на Кшатру. Так что мы с ней, конечно, были знакомы, общались целых две недели и даже расстались почти друзьями. Эмма привезла мне кучу подарков – шмотки, диски, две машинки с дистанционным управлением, игрушечный пистолет, который мне понравился больше всего. Было мне тогда лет шесть, мы с ма восстанавливали дедушкин дом, и Елизавета игрушек мне почти не покупала. Я был искренне рад, благодарен Эмме, я ее почти любил за эти подарки, но потом она улетела и снова стала лишь изредка звонить. Совсем чужой она мне не была, но и родства с ней я, пожалуй, не чувствовал. Ну, тетка и тетка. Поменять маму на тетку Эмму? Ерунда, какая. Мне это показалось просто невозможным. Нет, если Эмма захочет меня забрать, я к ней просто не пойду.
- Я к ней не пойду! – сказал я, поднимая глаза на маму.
Елизавета слабо улыбнулась, потрепала меня по волосам и вздохнула:
- Она и не захочет тебя забирать… наверное… - неуверенно проговорила ма и стала смотреть куда-то в пространство. – Если бы хотела, уже бы давно забрала, - задумчиво произнесла она.
- А… отец? – спросил я, чувствуя, как холодок страха снова пробегает по моей спине. Ма молчала. Я, наконец, решился и поднял голову, взглянул ей в лицо. Кажется, ма немного побледнела и выглядела почти напуганной. Хотя, нет, скорее растерянной.
- Я не знаю… точно, кто твой отец, - наконец произнесла ма. – Знаю только, что он… очень важный человек.
- Это из-за него за нами теперь гонятся? – спросил я. Сообщение о том, что мой отец – важная шишка, меня не удивило, даже почти обрадовало. Нет, я тогда не думал о тех привилегиях, которые может мне сообщить мое происхождение, но теперь, слава богу, все вставало на свои места; если мой отец важная персона, мною может заинтересоваться и тайная полиция. Это было даже любопытно, немного.
- Да, думаю да, - не совсем уверенно ответила ма. И тут же сменила тему: - Мы уже подъезжаем к станции. Давай перебираться в тамбур.
Мы прошли в тамбур и снова спрятались в туалете. Буквально через минуту после того, как ма закрыла за нами дверь, поезд начал тормозить, покачивание вагона вверх-вниз стало замедляться, сила инерции клонила нас на бок, по ходу поезда. За матовым окном туалета блеклое освещение тоннеля сменилось ярким светом дня. Мы выбрались из-под воды и теперь неслись по эстакаде, над побережьем материка.
Замедление поезда стало еще более ощутимым, теперь уже приходилось держаться за поручни, тут и там вмонтированные в стену, чтобы не упасть. Наконец вагон замер, нас качнуло назад, когда инерция движения перестала действовать, голос в динамике под потолком сообщил:
- Остановка Брикс, следующая – Йорк.
Ма приоткрыла дверь, выглянула в тамбур. Там, похоже, все было в порядке, так что она схватила меня за руку и поволокла к выходу. Она снова вставила в щель у двери кредитку, производя окончательный расчет с компанией железнодорожных перевозок, чиркнула карточкой сверху вниз, и двери вагона плавно разошлись перед нами. Мы спрыгнули на перрон и двери за нами тут же закрылись. Мы снова оказались перед стеклянной будкой полустанка, точно такой же, как на Эуторне, где мы садились в монорельс. Только пейзаж позади полустанка был совсем другим. Вплотную к нему подходили заросли незнакомых мне деревьев, с сочными, мясистыми листьями, а метров через тридцать, позади этих зарослей, виднелась улица из жилых домиков, почти таких же, как у нас в Эгги, только крыши здесь были более высокими, более острыми. А еще дальше, за крышами жилых домов, сколько хватало глаз, простиралась линия берега. Бросив взгляд вдоль состава, в ту сторону, откуда мы приехали, я заметил вдали черный зев тоннеля, из которого выходила на свет эстакада монорельса.
Я заметил раскрытую пасть тоннеля и человека в черном костюме, энергичной походкой направлявшегося к нам, по платформе полустанка. Всего лишь один пожилой мужчина, кроме нас, вышел на остановке Брикс из монорельса, и теперь возился с тремя своими объемными сумками, примеряясь, как бы получше их схватить. Когда человек в черном костюме поравнялся с пожилым пассажиром, тот с надеждой обратился к нему:
- О! Простите, пожалуйста, вы не поможете мне?!
Нас разделяло не более десяти метров, так что я отчетливо слышал каждое слово, видел каждое движение. Я обернулся к ма и успел заметить, как она выхватила из подмышки сверток с пистолетом. Я снова обернулся к человеку в черном костюме. Он лишь на секунду отвлекся на пожилого пассажира, затем начал его обходить, словно неодушевленный предмет, по пологой дуге, и тут заметил движение ма. И в этот момент двери вагона за нами с шипением закрылись и поезд тронулся с места.
Человек в черном костюме выдохнул: «Черт!», сунул руку под пиджак и рванулся назад, прямо спиной на движущийся вагон. Вагон толкнул его своим бортом так, что человек в костюме пробежал несколько шагов вперед, причем голова его явно опережала ноги, он клонился всем корпусом и невольно выставил перед собой руки, в одной из которых уже оказался пистолет. Наконец ему удалось остановиться, он на мгновение замер, согнувшись пополам и глядя в землю. Затем он поднял взгляд на нас с ма, и в эту же секунду «Шептун» в руках Елизаветы тихо прошелестел. Во лбу у человека в костюме появилась аккуратная дырочка, и он упал на перрон, сохраняя на лице досадливо-недоуменное выражение.
- Делаем ноги, Хэд! – почти весело скомандовала ма, схватила меня за руку и мы побежали по перрону, по ходу поезда, в сторону, противоположную той, откуда пришел агент в черном. Пожилой турист так и остался стоять, склонившись к своим сумкам и раскрыв рот.
Мы снова бежали, по чистеньким улочкам небольшого городка, под изумленными взглядами толстых и ленивых обитателей этого захолустья, иногда перепрыгивая через живую изгородь, пересекая границы частных владений. Однажды ма на бегу даже пнула небольшую собачонку, что бросилась ей под ноги, защищая территорию своих хозяев. Собака, с визгом, откатилась в сторону.
Буквально через пару минут мы были уже на противоположном от полустанка краю городишки Брикс, где ма, наконец, остановилась и, заметив вывеску «Спортивные товары», решительно направилась к магазинчику.
- Мы что, теперь спортом займемся? – удивленно спросил я.
- Уже занимаемся! – ответила Елизавета. – Бегаем на длинные дистанции. Поэтому мне нужна обувь, иначе я скоро даже ходить не смогу.
Только теперь я обратил внимание на ее ноги. По самую щиколотку они были в грязи, измазанные травяным соком, кое-где виднелись пятна крови. Очевидно, ма на бегу поранила ногу – наступила на гвоздь, или осколок стекла. Когда это произошло, я не заметил – ма ни разу не подала виду, все время бежала даже быстрее меня, обутого в спортивные тапочки.
В магазине за прилавком стоял молодой парень, в спортивной майке и в шортах. Точнее сказать, он сидел за прилавком, уткнувшись в монитор компьютера и, судя по звукам, вылетавшим из колонок, рубился в какую-то стрелялку. Парень настолько был увлечен процессом, а возможно просто не ожидал никаких посетителей в это время, что оторвался от компьютера, только когда мы уже оказались внутри, и Елизавета направилась к вешалкам с одеждой, бросив на ходу:
- Походная аптечка есть?
- О, добро пожаловать!.. – запоздало воскликнул парень и тут же добавил: - Что Вы говорите? Аптечка? Да, есть!
- Ну, так давай ее сюда! – скомандовала ма, уже снимая с вешалки пару просторных армейских штанов, с накладными карманами на боках, футболку, безрукавку, еще одни штаны. – И какой-нибудь небольшой рюкзак, для парня.
Ма бросила мне брюки, куртку с капюшоном и скомандовала:
- Переодевайся.
Сама тут же стащила через голову платье, оставшись в одном купальнике, и принялась натягивать штаны. Парень застыл, в изумлении открыв рот.
- Ты еще здесь? – застегивая брюки, спросила ма. – По-моему, я сделала заказ, нет?
- О, да, конечно, да, сейчас! – скороговоркой ответил продавец и скрылся где-то в проходах между стойками с товаром. Пока я возился с переодеванием, ма успела надеть майку, безрукавку с десятком карманов, нашла себе ботинки из прочной синтетической ткани и спрятала пистолет за пояс, сзади. Появился продавец с аптечкой и рюкзаком. Ма молча отобрала у него товар, протянула кредитку и, усевшись прямо на пол, достав из аптечки дезинфицирующие тампоны, принялась обрабатывать себе ноги. Продавец еще несколько секунд оторопело пялился на Елизавету, затем сунул кредитку в кассовый аппарат, начал пробивать стоимость товара. Закончил он как раз к тому времени, когда ма, заклеив порезы на ногах пластырем, стала натягивать ботинки.
- Похоже, вы попали в какое-то приключение! – перегнувшись через прилавок, с кредиткой в руках, внимательно наблюдая за Елизаветой и улыбаясь, проговорил продавец. – Это, наверное, так интересно – жизнь, полная приключений?!
Ма не отвечала ему, старательно зашнуровывая ботинки. Тогда я подошел к парню, взял у него из пальцев кредитку и сказал:
- Совсем нет. Приключения хороши в кино, а не по правде.
Оставив озадаченного продавца, мы вышли из магазина и направились на восток, туда, где в конце улицы виднелась последняя в этом городке автозаправка и дорожный указатель, с расстояниями до ближайших населенных пунктов.
- Как твои ноги? – деловито спросил я. Чувство у меня было такое, что я начинаю привыкать к жизни беглеца, что мы с ма теперь не просто родственники, мы еще и сообщники, скрывающиеся от закона, ловкие и удачливые, и все нам по плечу. Елизавета скосила на меня глаза, чуть улыбнулась и ответила:
- Нормально. Если опять придется бегать, от тебя не отстану.
На заправке вообще никого не было; это оказалась полностью автоматизированная модель, всего с двумя колонками, оборудованными приемниками для кредиток. Чуть в стороне от колонок стоял торговый автомат. Едва только мы приблизились к заправке, из-за поворота у спортивного магазина, откуда мы только что вышли, выехал небольшой фургон и направился в нашу сторону. Ма сунула мне кредитку:
- Быстренько, Хэд, иди, купи продуктов, побольше. А я попытаюсь поговорить с водителем фургона.
Я бросился к торговому автомату, на ходу снимая со спины рюкзак и расстегивая его. Вставив кредитку в щель приемника, я начал давить на клавиши, заказывая все подряд – хот-доги в вакуумной упаковке, минералку, печенье, цыпленка-гриль и даже коробку мармелада.
- Малыш, давай быстрей! – услышал я мамин голос, стал швырять продукты в рюкзак и, выдернув кредитку, побежал к заправочным колонкам, на ходу пытаясь застегнуть «молнию» на ранце. Фургон стоял в стороне от колонок – видимо заправка ему не требовалась, ма находилась у раскрытой задней двери грузовой будки, а водитель, похоже, оставался в кабине, но за тонированными стеклами я его разглядеть не мог. Совладав, наконец, с застежкой, я подбежал к машине, бросил рюкзак вовнутрь и полез в будку сам. Ма подсадила меня, потом сама запрыгнула в машину и закрыла дверь. Еще не успела она защелкнуть замок, а фургон уже тронулся с места.
- Куда он едет? – спросил я.
- В Петропавловск, - устраиваясь на коробках с какими-то электроприборами, ответила ма. В будке царил полумрак, только слабый луч света пробивался через затемненное окошко, под самым потолком. Лица Елизаветы я не видел, только контур ее фигуры. – Он согласился довезти нас до самого конца.

Стратос, Падингтаун, Брикс, теперь еще и Петропавловск; за несколько часов я увидел больше разных мест, чем за всю предыдущую жизнь. Мне это начинало даже нравиться. Правда, большую часть времени мы бежали так быстро, что времени любоваться красотами новых мест просто не оставалось. Зато в фургоне было спокойно, торопиться вообще было некуда, время от времени я мог выглядывать в затемненное окошко под потолком, наблюдая проплывающие мимо пейзажи. Один только раз, уже после того, как мы проехали окраину Йорка, за стеночкой фургончика послышался вой полицейских сирен. Ма напряглась, достала пистолет, прошептала:
- Ни звука, Хэд.
Но сирены пронеслись мимо, и ма вздохнула с облегчением.
Глаза, вскоре, привыкли к полумраку грузовой будки, и я смог различать выражение лица Елизаветы. И различал я, что ма выглядела уставшей, немного осунувшейся, но сосредоточенной. Перехватив мой взгляд, ма слабо улыбнулась, потянувшись, потрепала меня по голове и вздохнула. И вдруг, безо всякой просьбы с моей стороны, начала рассказывать:
- Эмма никогда не хотела иметь детей. Она была сосредоточена на карьере, мечтала стать богатой и знаменитой. Отец возмущался, говорил, что у порядочной девушки не должно быть таких мыслей, ругал ее последними словами, даже колотил. Но Эмма с раннего детства была очень своенравной. На нее ничего не действовало. Когда ей исполнилось шестнадцать, она собрала свои вещи и отправилась в Пятиречье. Тогда она мечтала стать либо знаменитой моделью, либо кинозвездой. Уже в шестнадцать, Эмма имела вполне модельную внешность, считалась едва ли не самой красивой девушкой в Эгги, - говорила ма, и я невольно вспоминал тетку Эмму. Не знаю, что хорошего в том, чтобы быть моделью. По моему мнению, Эмма была очень высокая, у нее была громадная, в моем понимании, грудь и слишком много косметики на лице. Хотя, пожалуй, она была красива и даже чем-то походила на кинозвезду. – Вот только в Пятиречье ее ждало разочарование. Такие как она туда стекались не только со всей Кшатры, но даже и из отдаленных миров. Даже клоны, и те рвались в кинозвезды, выдавая себя за натуралок. Клонов, конечно, отлавливали, иногда передавали Миграционному Департаменту, но если экземпляр попадался действительно удачный, их оставляли, делали из них кинозвезд, - продолжала ма свой рассказ и тяжело вздыхала.
- Не знаю, нужно ли тебе это знать,.. – говорила она. – Впрочем, наверное, нужно. Клоны не имеют никаких прав на Кшатре, здесь они вне закона. Метрополия – только для натуралов. Продюсеры крупных кинокомпаний даже предпочитали клонов натуралкам, потому что девушку-клона можно было эксплуатировать, как животное. Внешне все выглядит красиво – съемки в самым кассовых фильмах, светские тусовки, интервью на телевидении. А потом такая кинозвезда возвращается домой и исполняет роль бесправной служанки, практически рабыни своего продюсера. Кому была нужна Эмма в кино, если за сущие гроши можно было получить даже более красивую девушку? Да и в модельном бизнесе, как выяснилось, тоже предпочитали клонов. Конечно, официально все эти девушки – натуралки. На самом же деле, все их документы – сплошная липа. Эмма говорила, что в Пятиречье живет очень много клонов, под видом натуралов. Иногда, для вида, Миграционный департамент устраивает облавы, но это только видимость бурной деятельности, ничего больше. Клоны – дешевая рабочая сила, фактически – даже не люди, а рабочий скот Империи. Так что их присутствие на Кшатре всех устраивает. И если девушка-натуралка собирается конкурировать с клонами, ей нужно соглашаться на такие же условия, то есть идти в рабство. Даже не знаю, кого больше унижает эта ситуация – клонов, или натуралов. Человечество прошло долгий путь развития, преодолело межзвездное пространство, а в результате вернулось к рабовладению. Мне кажется, что человек, который получает удовольствие от власти над другим человеком, в глубине души сам раб. Он с готовностью будет повиноваться и угождать, если вдруг его фортуна переменится.
- Господин Гансен, наш учитель истории, говорит, что клоны – не совсем люди, - вставил я.
- Это ваш господин Гансен не совсем человек! - с неожиданной злобой заявила Елизавета. – Историю он вам преподает совершенно неправдоподобно, и знает об этом. Но продолжает врать, не испытывая никаких угрызений совести! – повысив голос, вдруг выпалила ма. Впрочем, она тут же успокоилась, покачала головой и сказала: - Нет, Хэд, клоны такие же люди, как и натуралы. Зачатие натуралов, так же как и клонов, тоже иногда происходит искусственным путем. Затем плод натурала помещают в утробу матери – настоящей, или суррогатной, а плод клона – в специальную камеру, вот и вся разница. Да, генетики видоизменяют ДНК клонов, чтобы они были более покорными, более выносливыми, более неприхотливыми. Но и ДНК натуралов тоже, нередко изменяют, хоть об этом и не принято говорить вслух, - стремятся сделать будущих детей более красивыми, более здоровыми или, по крайней мере, исключить возможность врожденного заболевания у ребенка. Некоторые генетические процедуры для натуралов являются общедоступными и даже обязательными; другие доступны только очень состоятельным натуралам. Ты никогда не обращал внимания – чем более состоятелен человек, тем красивее выглядит он сам, или его дети? Все это - результат вмешательства генетиков. Так что не модифицированных людей в Двенадцати мирах уже почти не осталось; хоть клонов, хоть натуралов. Разница только в том, что одних, на генетическом уровне, пытаются сделать рабами, а других – рабовладельцами.
- Но я не хочу быть рабовладельцем! – возразил я. Ма пожала плечами:
- А твою ДНК, как раз никто и не изменял. Твой генный код абсолютно натурален.
Странно, но от этих слов мне, почему-то, стало легче. А ма, между тем, продолжала:
- Эмма, конечно, в рабство не захотела, с ее-то характером. Но мечту о богатстве и славе она так и не оставила. И начала искать себе новое поле деятельности, где бы не было конкуренции клонов. И нашла – журналистику, - сказала Елизавета и криво ухмыльнулась. – Потом Эмма мне рассказывала, очень ехидно, что и в журналистике без клонов не обходится. Принято считать, что журналисты – люди творческие, талантливые, все, как один. А на самом деле, в этой профессии тоже хватает бездарей и просто дураков. Говорила, что даже самые стопроцентные натуралы, зачастую, ведут себя, как клоны – воруют друг у друга сюжеты, копируют удачные находки в темах, стилистике, даже в одежде и прическах. Журналисты сами «клонируют» друг друга, создавая точные копии наиболее успешных своих коллег. Видишь ли, модификации генного кода клонов приводят к тому, что они, как правило, становятся безынициативными, не умеют творчески мыслить. Но и таким в журналистике тоже находится работа – писать хвалебные, рекламные статьи, под копирку, по одному шаблону. Так что клонов хватает и в журналистике. Но наибольшего успеха в этой профессии добиваются, все-таки, те, кто умеет мыслить нестандартно. И тут клоны не конкуренты натуралам; оригинально мыслящий клон – это аномалия, брак в работе генных инженеров. Вот именно поэтому Эмма и подалась в журналистику.
Ма снова покачала головой и грустно усмехнулась:
- Она была одержима желанием разбогатеть и прославиться. Куда она только не лезла, на первых порах! Шастала по притонам, участвовала в полицейских операциях, как-то ночевала в морге, помогая патологоанатому. Потом сделала очень жесткий репортаж, с фотографиями – обычная ночь в морге Йорка. В большом городе каждую ночь происходит множество убийств, автокатастроф, несчастных случаев; жертвы всех этих событий попадают в морг, иногда в очень неприглядном виде, разобранными по частям. Эмма сделала очень натуралистичные снимки, а в материале упирала на то, что такое в Йорке происходит каждую ночь. Был скандал. И газету, и саму Эмму обвинили в запугивании обывателей. Но своего она добилась – ее заметили.
- Правда, к тому времени, представления Эммы о своей профессии сильно изменилось, - вздохнула ма. – Поначалу она мне часто звонила, взахлеб говорила о том, что у нее теперь есть шанс как-то повлиять на людей, как-то изменить их, а значит и весь мир, в котором они живут. Потом она прославилась, получила работу в дорогом журнале, в отделе светской хроники, пригласила меня в гости. Я приехала, и Эмма, изрядно накачавшись абсентом, стала жаловаться мне, что ни черта она изменить не в силах; что люди безучастны ко всему и ленивы, а владельцы медиаресурсов – бессовестные сволочи, думают только о прибыли и больше ни о чем. Владельцы сетевых изданий, в которых работала Эмма, по ее словам, готовы были публиковать хоть порнографию, хоть пропаганду культа Вуду, лишь бы заработать на этом деньги. Как это скажется на читателях, на обществе в целом, им было все равно. И Эмме тоже стало наплевать, приносит пользу кому-то ее работа, или нет. Она делала карьеру. Работая в отделе светской хроники, она имела возможность знакомиться со сливками общества – с богатыми и влиятельными людьми. Она с ними и знакомилась, старалась наладить хорошие отношения, любой ценой, чтобы потом эти отношения использовать с выгодой для своей карьеры. Насколько я понимаю, в результате одного из таких знакомств, ты и появился на свет, - сказала ма, посмотрела мне в глаза и ободряюще потрепала по голове.
- Эмма позвонила мне, попросила срочно приехать. Выглядела она бледной, взволнованной, говорила уклончиво, все просила приехать обязательно. Я примчалась в Йорк. Она была уже на четвертом месяце беременности, и надо было быстро решать – оставлять ребенка, или нет. Эмма психовала, все повторяла, что ее карьера рухнет, если она хотя бы на год выпадет из профессии. И в то же время, у нее были веские причины оставить ребенка. Она не говорила какие, но было заметно, что она колеблется. А я… - тут ма прервала свой рассказ, покачала головой и даже закусила губу. Мне показалось, что она даже сглотнула, будто бы сдерживая слезы. Затем Елизавета перевела дыхание и продолжила: - …У меня не может быть детей. Довольно редкий случай… практически не лечится. То есть, конечно, если бы лечь в очень дорогую клинику, может, что-то и получилось бы, но не с моим достатком… Я просто умолила Эмму оставить ребенка. Я сказала, что заберу малыша и воспитаю, как собственного сына, что Эмме не придется бросать работу и вообще беспокоиться о ребенке – я все возьму на себя… - голос Елизаветы дрогнул, она замолчала и отвернулась от меня, пряча нахлынувшие слезы. Я сам готов был разрыдаться и бросился к ней. Ма обхватила меня за плечи, прижала к себе, и мы замерли.
Что-то глухо стукнуло по крыше фургона, раз, потом другой. Потом застучало непрерывно, сливаясь в сплошной размеренный гул. Как не был я поглощен объятиями с мамой, но удивленно поднял голову. Свет, проникающий сквозь маленькое окошко под потолком будки, заметно померк. Сомнений не оставалось – шел дождь. Для меня, выросшего на Эуторне, где летом дождей не бывает, это было чем-то совершенно невероятным. Я изумленно уставился на Елизавету. Все лицо ее было мокрым от слез, она вытирала щеки ладонями, но, встретившись со мной взглядом, невольно улыбнулась:
- Что, не ожидал летнего дождя? – спросила она. – Это ведь не Эгги, Хэд, здесь климат другой.
Я был поражен. Поднялся, выглянул в окошко. На улице было почти темно, серую пелену дождя прорезал свет автомобильных фар, бросая отблески на наш фургончик. Мы ехали мимо бесконечной плантации фруктовых деревьев, поблескивавших влажной листвой, в свете фар, вздрагивающих каждым листиком под потоками дождя, словно живые. Ничего подобного я никогда раньше не видел. Я словно бы попал в какой-то совсем другой, совсем незнакомый и чуждый мне мир, где все изменилось. Летом шел дождь, деревья росли огромными, упорядоченными массивами, шевелясь, словно живые, моя ма оказалась моей тетей, а тетка Эмма – моей матерью. Да и сам я, похоже, был совсем не тем, за кого себя раньше принимал. Я медленно развернулся и сел, погруженный в свои мысли.
- Значит, мой отец живет где-то в Йорке? – спросил я. - Эмма тогда работала в Йорке, правильно? Значит и мой отец где-то там. Может быть, мы зря поехали в Петропавловск? Может, стоило его поискать?
Елизавета окончательно справилась с собой, отерла лицо краем майки и покачала головой:
- Нет, не думаю. Твой отец… - тут она запнулась, замолчала, собираясь с мыслями, а затем продолжила: - Я не знаю точно, кто твой отец, но думаю, что его нет в Йорке. Дай-ка мне свой телефон.
Я послушно снял с пояса медиаблок и протянул Елизавете. Ма подалась мне навстречу, взяла приборчик, раскрыла. Пробежалась пальцами по клавишам и развернула экран ко мне. На экране я увидел свое собственное изображение – фотографию, которую сделал таинственный сообщник моей ма, всего лишь сутки назад. Сутки! Кажется, целая вечность прошла с тех пор! На фотографии я смотрел хмуро, исподлобья, стоял немного ссутулившись.
- Это твоя фотография, - сказала ма так, словно бы хотела развеять любые мои сомнения, на этот счет. Я только недоуменно пожал плечами:
- Я вижу.
Ма снова развернула медиаблок к себе, еще раз прошлась по клавишам и опять показала мне экран. В первую секунду я растерялся. Даже нахмурился немного, пытаясь понять, в чем заключается подвох. На экране возникла еще одна фотография, несколько худшего качества, которой раньше я не видел. Это снова был я, снова глядел нахмурившись, исподлобья, только ракурс снимка был несколько иным, и что-то в выражении моего лица неуловимо изменилось. Можно было бы подумать, что фотография сделана одновременно с первой, только с другой точки, если бы не два обстоятельства. Во-первых, вместо шортов и цветастой рубашки, на мне был синий костюм, с какой-то эмблемой на груди. А во-вторых, фоном фотографии, вместо вечернего Стратоса, служил залитый дневным светом сад. Причем сад, явно кем-то заботливо ухоженный – в кадре была видна живая изгородь, безукоризненно подстриженная. Я вглядывался в фотографию, пытаясь вспомнить, когда же я носил такой пиджак, видел ли я раньше этот ухоженный сад, но ничего не вспоминалось.
- Ну, что, пытаешься вспомнить, где и когда это тебя сфотографировали? – угадала Елизавета. Я кивнул. Ма усмехнулась и сказала: - Не напрягайся. Это не твоя фотография. Это снимок покойного Императора Уира, в детстве.

Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Я, наверное, целую минуту просидел, раскрыв рот от изумления. Слова, сказанные Елизаветой, все крутились в моей голове, словно бы многократно записанный один и тот же текст: «Это фотография покойного Императора… покойного Императора… Императора Уира, в детстве». Ма уже спрятала телефон и участливо смотрела на меня. Потом порывисто вздохнула и сказала:
- Что, растерялся? Я тоже слегка растерялась, когда увидела эту фотографию, по видео. Помнишь, когда мы пришли с прогулки, а Виви смотрела видео? По-моему ты тоже ее заметил, но не успел понять, что тебя удивило, да?
Сделав над собой усилие, я отогнал навязчивую фразу, крутящуюся в голове, и мысленно вернулся к вчерашнему вечеру. А ведь точно! Что-то смутило меня, когда я бросил рассеянный взгляд на экран, я поспешно обернулся, но кадр уже сменился – юный Уир сажал дерево, согнувшись пополам, и лицо его на снимке было видно плохо. Я посмотрел на этот кадр, ничего интересного в нем не нашел и отвернулся; решил, что мне почудилось что-то необычное. На самом же деле я, на какую-то секунду, увидел на экране самого себя, это меня и поразило.
- Я даже испугалась – вдруг ты закатишь истерику прямо при Виви, - призналась ма. – Честно говоря, я и сама была изумлена, не меньше твоего. Все, что я знала о твоем отце, это только то, что он «очень важный человек», как говорила Эмма. И вдруг – такое сходство с умершим Императором!
- Так я, что, его сын, что ли? – задал я вопрос, который первым пришел мне в голову. Ма даже брови вскинула, от удивления:
- Почему же сын? – спросила она. – Тринадцать лет назад, когда Эмма встретила своего таинственного мужчину, Уиру было уже почти восемьдесят… В общем, я думаю, что девушки, даже молоденькие, его не интересовали, - несколько смущенно, сказала ма. – Да и не так просто было получить «доступ к телу» действующего Императора. Случайно с ним не встретишься, нужно иметь разрешение императорской охраны, а Уир недолюбливал журналистов. Так что вряд ли Эмма могла с ним познакомиться, - говорила ма, пристально глядя на меня, словно бы чего-то ожидая. А я сам слушал ее и ждал, когда же она меня просветит, - кто же я такой, на самом деле? И ма сказала: – Нет, я думаю, ты не сын, а внук Уира.
- Внук? – тупо переспросил я.
- Да, внук, - подтвердила Елизавета. – Сын Аэра, нового Императора. Тринадцать лет назад он был только принцем, он был молод и его не охраняли так серьезно, как Императора. Эмма вполне могла с ним познакомиться, на какой-нибудь великосветской тусовке.
Голова упорно не хотела соображать, мысли ползли медленно, словно бы в вязли в плотной липкой массе. Минуту я переваривал услышанное, прежде, чем задать следующий вопрос:
- Так я, что теперь, принц Империи, получается?
- Получается, - грустно согласилась Елизавета. – Теоретически, конечно, ты – принц Империи и даже вероятный наследник престола… Правда, у Аэра есть еще двое сыновей, и две дочери, так что ты – последний в очереди к трону. Но в принципе – все возможно, - пожала плечами ма. – В конце концов, Аэр тоже был младшим принцем, наследовать, по старшинству, должна была Глория. Но вот видишь, как получилось…
Вроде бы все уже объяснила мне ма, но я так и не смог воспринять услышанное. Я – принц Империи? Глупость какая-то. Принц, это принц, а я – это я. Вот он я, сижу в фургоне, рядом со своей ма. А принц – это что-то другое, это где-то, кто-то там принц. При чем тут я? Примерно такие мысли проносились в моей голове. Мой разум отказывался принять новую роль, наотрез. Нет, я не принц, точно!
- Когда состояние Императора ухудшилось, его окружение зашевелилось, и меня предупредили, что возможны осложнения, - искоса наблюдая за мной, продолжала ма. – Помнишь, подмененную кредитку? – спросила Елизавета, и я кивнул. – Когда я проверила остаток на счету и обнаружила там крупную сумму, я поняла, что предстоят большие, непредвиденные расходы. Только мне по-прежнему было не ясно, в связи с чем. Твоя фотография меня немного озадачила – я не поняла, зачем ее сделали. Только когда я увидела снимок Императора, в детстве, до меня начало доходить, в чем дело. Мне тоже, кстати, трудно было привыкнуть к мысли о том, кто ты такой. Я скачала с королевского сайта ту самую фотографию юного Уира, ночью, когда ты спал, и довольно долго изучала ее, сравнивала с твоей. А утром наш таинственный друг принес мне пистолет, с тремя запасными обоймами, и я поняла, что дела наши плохи. Всем, кому нужно, уже ночью было известно, что новым Императором стал Аэр. И кому-то наверняка известно, что у Аэра есть еще один сын – неучтенный наследник престола, темная лошадка. Для кого-то это – шанс сделать свою игру, привлечь тебя на свою сторону. Для кого-то ты - просто досадная помеха, совершенно лишний персонаж в придворных раскладах… Извини, Хэд, но теперь, я думаю, тебе лучше знать об этом, - с тоскливым выражением лица, произнесла ма.
Я все еще медленно соображал. Мысли ползли, путались, переплетались в моей голове. «Темная лошадка»! Надо же! Что-то связанное со скачками, какой-то атрибут красивой жизни. И что-то еще... «Совершенно лишний персонаж в придворных раскладах». Персонаж? Какой еще персонаж? Ах, да, конечно, это же я. Я – лишний. «Что значит – лишний?» - подумал я и вдруг совершенно отчетливо, словно наяву, увидел человека в черном костюме, у которого между глаз появилась аккуратная дырочка.
Я отчаянно заорал.