Новогодний огонек

 НОВОГОДНИЙ ОГОНЁК.
 Или жид пархатый.
 Рассказ.

 Минькин Самуил.
 
 ПОМОГАЕМ СЕЛЬСКОМУ ХОЗЯЙСТВУ.
 Конец августа. По заводу поползли слухи, из райкома прибыло распоряжение на завод, направить в наш подшефный Рагнеденский район на уборочные работы двести человек. После того, как я подался на очередную провокацию, и по рекомендации парткома, согласился пойти на курсы трактористов, которые успешно окончил и получил права тракториста, меня каждый год в посевную и уборочную компанию, т. е., каждую весну и осень отправляли на сельхоз. работы.

 Расчет у меня был простой, больше заработать, нам полностью сохранялась на заводе зарплата, плюс, что заработаешь там, да плюс на ремонте телевизоров. Да и надоело сидеть в отделе над проектами, и постоянно хочется каких-то перемен. Проработав две командировки на тракторе, вначале на Белорусе, а потом на ДТ 54, я понял, что эта работа не для меня. За день с трактором намотаешься так, что дай бог добраться до кровати, и расценки были такие, что, высчитав питание, получать, было нечего. Ехать старшим группы было намного выгоднее. И не надо вкалывать, и больше платили, и было время на калым, где я зарабатывал намного больше, чем на тракторе.

 Предыдущей весной меня направляли старшим группы в деревню Тюнино с такой компанией, что не дай бог в следующий раз. Команду трактористов подобрали из рабочих первого литейного цеха. Механиков земледелки, формовщиков, и обрубщиков. Почти все рабочие, которых направили со мной, были когда-то жителями деревень, и работали когда-то трактористами, комбайнёрами натяжёлых работах, почти все имели когда-то разные сроки, теперь жили в городе и работали на заводе, ехали добровольно зная, что у них в колхозе будет возможность гульнуть.

 Всем командированным в день отправки выписали аванс, если бы им деньги дали на день раньше, то отправки не было бы, пока деньги не пропили. Подали автобус, и мы с вещмешками, резиновыми сапогами и фуфайками уселись на сидениях. Я проверил по списку присутствующих, подал водителю команду, и мы выехали из проходных завода.

 Первая остановка у магазина на пол пути Большое Полпино. Все мои трактористы выскочили в магазин. Я пошел вслед за ними. Они дисциплинированно стояли в очереди, заготавливая по три—четыре бутылки беленькой и красненькой, так как неизвестно на месте будет, что или нет. Среди моих попутчиков я обратил внимание на обрубщика с длинными, полу вьющимися, рыжеватыми волосами, с крупными чертами лица. Он вёл себя спокойно сдержано, но в нем чувствовалась какая-то сила, и по отношению к нему остальных моих попутчиков я понял, что это лидер, или пахан. Все его звали Витёк, и как потом выяснилось, на заводе он работал пол года, а до этого тянул срок пять лет. Довольные, веселые и разговорчивые мои шефы-трактористы сели в автобус и мы поехали. Так как терпения уже больше не было, они стали пересаживаться компаниями, и тут же, у кого были стаканы, со стаканов, а кого не было стаканов, пили, прямо с горла. Потянулся в автобусе дым от сигарет и задушевные беседы.
 
 Я понял, с Витьком мне нужно установить дружбу, иначе мне с моими шефами трудно будет ладить. Дед Яша рассказывал, когда он брал в аренду сады, после революции, то нанимал сторожами местных самых отъявленных бандитов, и пока шла уборка урожая, никто близко не подходил к садам.
 
 В деревню Тюнино мы приехали часам к пяти. Молотков председатель совхоза направил в общежитие. Я попросил моих подчинённых обустроиться, получить постель, а потом уже начать капитально отвести душу. Общежитие, это быыл большой дом, который бросили хозяева и уехали жить в город, посреди дома, одна большая комната, стояла печь "галанка" и двенадцать коек. Получив постель: одеяло, простыни и грязные матрасы у завхоза, мои шефы, положили постель на койки, и стали развязывать сввои вещмешки. Я захватил место у стены, сунул свой вещмешок под койку, и решил пойти навестить своих деревенских знакомых, зная, что мои подчиненные теперь будут гудеть всю ночь.
 
 Вернулся в общежитие около десяти, в доме никого не было, только в средине комнаты ярко горела большая электрическая лампочка. Только я улегся, и уже задремал, как меня разбудил один из моих шефов с криком:
- Израйлич, пойдём быстрее. Наши дерутся с местными.
Мы побежали. На другом конце деревни, мы нашли наших, городских, в боевом виде, вооруженных палками. Тут уже был Молотков, который своих деревенских ребят разогнал по домам, и уговаривал наших успокоиться и идти отдыхать.
 
 Витёк ходил возбуждённый, со штакетником в руках, выломанный из палисадника. Видно было, что у него боевое настроение, и чешутся руки. Я подошёл к нему и сказал:
- Виктор пойдем, я тебе что-то скажу.
Взяв его под руку, повел в сторону общежития, по дороге я ему сказал, что завтра будут распределять трактора, какой он хочет взять трактор, колёсник или гусеничный? Этот вопрос его заинтересовал, он бросил штакетник, сказал, что хочет колёсник. Все остальные побросали палки, и пошли за нами. Придя в общежитие, мои подчиненные снова стали развязывать свои мешки, и стали доставать то, что еще не было выпито. Пьянка пошла по новому кругу. Я отвернулся к стене и уснул.
 
 Проснулся от громкого хлопанья дверью, в доме ярко под потолком горела лампочка. Мне кто-то крикнул:
- Старшой, вставай, мужики дерутся.
Я посмотрел на часы, было около трех, и выскочил на улицу. Свет из окон освещал обоих пьяных дерущихся. Саню из земледелки держали, помогая ему вытереть красные сопли, Лёху из отдела механика держали с поцарапанной мордой. Я попросил, чтобы их уложили спать, и сказал:
- Не хватало еще, чтобы свои городские передрались между собой.
 Витёк, стоял рядом сказал:
- Израйлич, не переживай, все от водки, все пройдет.
Только часам к пяти утра пьяная братва угомонилась.
 
 На следующий день, при распределении тракторов, Витек взял себе старенький Беларусь, впереди на капоте, которого была нарисована оскалившаяся голова льва. Грива льва и грива светлых волос у Витьки здорово подходили друг к другу, и он сразу получил кличку "Лев". Теперь в деревне местные и наши стали звать его "Лев". Пьянки продолжались ежедневно. Я думал, что за три - четыре дня мои подчиненные пропьют свой аванс и успокоятся, но не тут то было. Они состыковались с местными, доставали самогонку, вместе с местными пили, а нажравшись, заводились и начинали драться.

 Молотков мне постоянно делал выговоры, но разговоры с ними были бесполезны. Они где только могли, калымили на тракторах, и коллективно пропивали калым. У меня тоже было много работы по ремонту телевизоров. Я мог заниматься калымом днём, утром распределив людей на работы, целый день у меня был свободным. Но чтобы меньше болтали, я предпочитал ходить вечерами, и чтобы меньше быть срели своих алкашей, возвращался в общежитие поздно. Не хотел пить вместе с ними. Как - то только пришёл, и начал укладываться спать, ко мне подошел "Лев" и говорит:
- Израйлич одолжи пять рублей.
Я знал, зачем нужны ему деньги, и знал, что назад я их не получу. Но я достал пятёрку и отдал ему, чтобы не портить отношения.

 Саня, механик из земледелки получил хороший трактор Д-90, договорился с местным мужиком и после работы, без разрешения поехали в лес за дровами. Там они зацепили три березовых хлыста, и так как у обеих не было никакого терпения, выпили пару бутылок самогонки. Подъехав в темноте к реке, они спьяна начали её переезжать немного в стороне от брода, и забуровились так, что из воды выступала только кабина.

 На следующий день утром на оперативке Молотков рвал и метал, он требовал, чтобы эту бригаду алкашей я отправил на завод, а руководство завода прислало других нормальных рабочих. А на Саню приказал готовить материалы в прокуратуру. В данный момент я не стал с ним спорить, да спорить было нечего, Молотков был прав на 100%. Я решил подождать, когда псих у него пройдет, и можно будет поговорить, пошёл распределять людей на работы. Молотков пригнал хорошие трактора, и сцепкой из трёх тракторов выдернули трактор из бучила, и на буксире он легко завёлся.

 Когда на следующий день, утром на оперативке Молотков меня спросил, почему не отправил людей, я ему сказал:
- Слушай директор, не будь ребёнком. Ты отлично знаешь, что если эти трактористы уедут, то других ты не получишь. На заводе и так не хватает рабочих, особенно с таких трудных участков литейных цехов. Этих людей тебе отдали, это всё равно, что отрезали куски по живому. Почему ты думаешь, что другие будут лучше? Наши такие же алкаши, как твои деревенские, ни чуть не хуже, посмотри, они вместе бухают. А Саню с трактора сними, оштрафуй, и давай посадим его прицепщиком. А с прокуратурой у тебя ничего не получится, ущерба он тебе никакого не принёс, трактор работает. А то получится у тебя, как с Танькой поварихой.

 С Танькой поварихой произошёл такой случай. Молотков первой год работал директором совхоза "Партизан", был назначен райкомом, так как его дядя был зам. начальника облсельхозтехники, и был самым молодым директором совхоза в области. Он уселся в председательское кресло, и рьяно стал наводить новый порядок в деревне.

 Танька жила рядом со столовой, готовила ежедневно завтрак обед и ужин. У неё было трое детей и муж Лёха тракторист, постоянно ходивший грязный и засаленный. Танька была занозистая и въедливая баба. Как-то проходя мимо Танькиного дома, мы  человек пять услышали из коридора женские крики:
- Лёшенька не бей, ратуйте, убивают.
Мы остановились, готовые броситься женщине на помощь. В это время дверь отварилась, пьяный Лёха за волосы вытащил Таньку на крыльцо и по морде ей, по морде, Танька орала и визжала на всю улицу. Наши ребята, было, бросились выручать, но я их предупредил:
- Ребята не лезьте, это его родная жена, разберутся сами, а вы кому - ни будь из них, станете врагами.
 
 Неожиданно, на своём новом козле, подскочил Молотков, открыл калитку, вскочил на крыльцо и схватил Лёху за грудь. Лёха отпустил Таньку, и врезал кулаком Молоткову в лицо, потом еще и еще. У Молоткова был разбит нос, он отпустил Лёху, который повернулся и пошел в дом, а мы поднялись на крыльцо помогать Молотову вытирать кровь с носа. Танька стояла за палисадником и орала:
- Паразит, пьяница, сволочь, это тебе больше так даром не пройдёт, ты теперь у меня сядешь на три года. У меня теперь есть смотри, сколько свидетелей и т. д.".
 
 Когда на следующий день утром, я зашёл к Молоткову в кабинет, он сидел с синяком под глазом, и писал письмо в милицию. Здесь же сидел Костя, который ежедневно отвозил молоко в район, и ожидал, чтобы отвезти письмо. Увидев меня, Молотков стал мне выговаривать, что я как старший не принял никаких мер, когда видел, что бьют женщину. Я ответил, что Танька хорошая язва, и что из народной мудрости знаю, что когда идут семейные разборки, то посторонним там делать нечего. И тебе не советую отправлять письмо в милицию. Во-первых, ты потеряешь хорошего тракториста, во-вторых, можешь разрушить семью.

- Нет - сказал Молотков
- Такие вещи прощать нельзя, это каждый будет распускать руки? Я им руки им укорочу.
И отдал Косте письмо.

 Через три дня Лёху вызвали в район в милицию, где он следователю заявил:
- Да, я стукнул ему пару раз по морде, за то, что приставал к моей бабе.
Затем вызвали в милицию Таньку. Танька, ни будь дура, сообразила, что мужика могут посадить, и она останется с тремя маленькими детьми. Ну, стукнул пару раз по морде, такое дело, не первый раз. Зато мужик работяга, детей любит и меня приласкает, и сказала следователю:
- Молотков мужик холостой, и по пьянке приставал ко мне, как к женщине.
И Молотков остался в дураках.

 Молотков вспомнил эпизод с Танькой и сказал:
- Это совсем другой случай, каждый, кому доверили дорогостоящую технику, должен нести ответственность, чтобы другим было неповадно.
- Если ты будешь действовать такими жесткими методами, следующий раз никто не приедет к тебе работать - сказал я.
Молотков дело в прокуратуру не передал, а Саню с трактора снял и отправил на ток.
 
 Мои подчиненные продолжали пить каждый день, несмотря ни на что, и неизвестно каким образом и как, им удавалось доставать хмельное. Однажды придя в общежитие, вся компания была навеселе, в доме стоял сильный запах перегара и папиросного дыма. Ко мне подошёл "Лев" хорошо поддатый, в одних трусах и сказал:
- Израйлич, ты ежедневно калымишь и прячешь деньги, живешь вместе с нами, у нас всё идёт в один котёл. Не хочешь с нам участвовать, так чтоб каждый вечер здесь был пузырь.

 Я не стал пьяному ничего доказывать, я был один среди них трезвый, и у меня было с собой больше двухсот калымных денег. На следующий день, пошёл на почту отправил домой деньги, затем пошёл к Марии, у которой когда-то стоял на квартире. Жить в общежитии я почувствовал, стало небезопасно. У Марии была дебильная дочь (сделанная по пьянке, как говорила Мария ). Муж Марии Петя тихий алкоголик, готовый бежать за бутылкой хоть сто километров, и был у Марии в ежовых рукавицах, и когда я пришёл с бутылкой, меня с удовольствием пустили на квартиру.

 Когда утром пришёл на завтрак, подошел "Лев" и спросил:
- Что Израйлич испугался?
Я ответил:
- Да.
- Это мы пошутили, давай возвращайся, никто тебя не тронет, ты хороший мужик.
- Нет, у меня хорошая хозяйка, есть телевизор, пить вместе с Вами у меня не позволяет здоровье, а то, что я вечерами подрабатываю это моё личное дело.


 После обеда меня вызвал начальник отдела Борис Петрович и сказал:
- Давай Минькин дуй в конференц-зал, поедешь в колхоз,только что звонили из парткома.
- Борис Петрович, после весенней поездки, я предупреждал и Вас, и партком, что больше в колхоз не поеду.
- Ты коммунист, там все секретарю парткома и расскажешь.
 
 В конференц-зале уже собрали тех, кто должен ехать старшим групп. В президиуме уже сидел Юрий Данилович секретарь парткома, и Иван Иванович его заместитель. Информационное объявление сделал Иван Иванович, мне надлежало, снова ехать старшим группы в совхоз « Партизан" - деревню Тюнино на уборку картофеля. Я подошёл к столу президиума, и сказал Юрию Даниловичу, что его предупреждал, что больше старшим не поеду, и вообще я больше не поеду, так как каждую весну и осень я по два - три месяца каждый год сижу в колхозе.

 - Знаю, знаю, на этот раз, Вы, едите на один только месяц, и в твою команду входят технические службы, заводоуправление и машиносчётная, люди образованные, порядочные.
 Юрий Данилович уговорил меня, хотя я знал на месяц, это значит как минимум на два.
 
 В Тюнино мы расположились в том же общежитии, что и весной. Там уже жили два молодых шафёра с автоколонны, и с ними была машина УРАЛ – ЗИЛ. Женщин, которых было значительно больше, разместились в двух новых домиках, построенных для рабочих совхоза, но еще не заселённых.
 
 Вместе с Молотковым, мы распределили людей на картофелеуборочные комбайны, подборку и на свеклу. В этом году был неурожай на картошку, и я с первого дня стал просить у Молоткова выписать пол тонны картошки, что он мне категорически отказал. Лишь после того, как он поехал в командировку и взял меня с собой. Так как в городе ему негде было остановиться, и он два дня прожил у меня, с выпивкой закуской и обедами. Молотков обещал подписать заявление, и лишь только тогда, когда будет выполнен государственный план заготовки картошки.

 ВАЛЕНТИНА,

 Каждый день после оперативки на открытой машине нас развозили на поля, и хотя я мог и не ездить, но считал своим долгом быть с рабочими, или бывать на рабочих местах. Проработав около недели, мы утром ехали на поле. Я стоял, держался за кабину, за мной стояли и держались друг за друга наши женщины. На одном из ухабов нас здорово колыхнуло, и я почувствовал, как кто-то крепко уцепился за меня. Я оглянулся, за меня держалась невысокого роста, молодая женщина, совершенно незнакомая. Я подумал, что это местная и обратился к ней:
- Что это за чужие затесались к нам?
- А я не чужая, я ваша. Я только вчера поздно вечером приехала, я из бухгалтерии, - ответила незнакомка.
- А ты знаешь, что я старший и должен определить тебе работу.
- Да, знаю, и еще мне сказали, что Вы хороший человек,определите меня к нашим девочкам.
 
 Звали её Валентина, я её попросил поработать пару дней на буртах с мужчинами, так как один из их бригады срочно уехал на два дня домой. А потом, когда он вернётся, пойдёшь работать со своими девочками. Я спросил, знает ли она, что это за работа, и хватит ли сил у неё работать на этой работе. Валентина ответила:
- Знаю эту работу, Вы не смотрите, что я маленькая, я сильная.
- Посмотрим, посмотрим - сказал я.
Когда к концу рабочего дня я приехал на поле, то сразу обратил внимание на Валентину, как мне вначале показалось, что она городская женщина. Худенькая, небольшого роста, в пёстром спортивном костюме, однако она ловко работала с вилами, укрывая бурты соломой, и забрасывала землю лопатой.

 Работая на свекле вместе со своими девочками, Валентина резко отличалась от своих подруг. Она мало болтала, ловко быстро работала на всех работах, вела себя тихо незаметно, и в то же время была доброжелательной и общительной со всеми. Как-то она сидела одна около кучи со свеклой, ловко очищая ножом свеклу от ботвы, остальные женщины сидели у другой кучи и не столько работали, сколько галдели, как сороки.

 Я сел рядом, и у нас завязался разговор, Валентина мне охотно рассказала, что она три месяца, как устроилась на завод, что живёт в посёлке двенадцать километров от города, и каждый день на работу приезжает на электричке. Что муж у неё был летчик, два года как погиб при выполнении задания, и не могла больше жить в военном городке на юге Украины. Приехала жить к родителям. Есть у неё семилетний сын, ей тридцать пять лет, она с детства приучена к деревенским работам.

 Рассказывая о себе, Валентина работала без остановки быстро и ловко срезала ботву со свеклы. Я стал подшучивать, сказав ей, что она молодая интересная женщина, открытая и трудолюбивая, и чтобы не быть одной, она без проблем сможет легко найдет себе мужа. Валентина ответила:
- Да где сейчас можно найти приличного мужика, одна пьянь. Таких мужчин, как мой был, — нету. Я уже со многими знакомилась, после моего мужа — никто мне не нужен.
Её трудолюбие, и умение выполнять деревенские работы быстро и ловко, постоянно привлекали моё внимание. Валентина не была похожа на остальных женщин, которым важно было, лишь бы прошёл день. Она не теряла зря время на разговоры, серьёзно относилась к работе, как буд-то работают на своём огороде.

 Наступило 17-е сентября — день освобождения Брянщины. Я договорился с Молотковым, что этот день сделаем праздником. Мы сбросились, организовали общий стол, на свежем воздухе. Погорланив немного песни, и выйдя из-за стола, мы направились к школе. На площадке школьного двора играла гармошка, были танцы. Я был хорошо поддатый, помню, что стоял рядом с Валентиной и что-то ей рассказывал, что танцевал с ней вальс и танго, и что с ней легко и приятно было танцевать.
 
 Потом все вместе пошли в дом, где они жили, играли там, в карты, затем все ходили ужинать в столовую, и снова пошли играть в карты. Теперь в те вечера, когда у меня не было калыма, после ужина я проводил в доме, где жила Валентина. В основном вечерами мы играли в карты в дурака. У меня с Валентиной совпадали взгляды и мнения, и нам было интересно бывать вместе. Уходя домой, я однажды попросил ее пойти меня проводить, на что она ответила, что она бы с удовольствием, но " злые языки страшнее пистолета ".
 
 МОЙ ДРУГ ВОЛОДЬКА.

 Я уговорил Молоткова, и он подписал мне заявление на двести килограмм картошки, с условием, что я возьму ее только после сдачи государственного плана. Еще он сказал, что в этом году, так как очень плохой урожай, мне заявление он подписал первому. Я тут же пошел в бухгалтерию оплатил, и получил накладную на получение картошки. Договорился с объездчиком, которому я делал телевизор, взамен оплаты, чтобы дал он мне лошадь съездить в соседнюю деревню, где были картофельные поля. В деревнях берешь оплату или не берешь, все равно, как телевизор сделаешь, хозяин ставит бутылку, так как есть причина, чтобы самому выпить.

 Дожидаться я не стал, когда Молотков сделает план, так как хорошо знал, что потом уже брать будет нечего. В деревне Бызово, где я бывал ежедневно, работали наши инженеры и служащие с завода. Бригадиром там был Тимофеич, деревенский "Дон Жуан", высокий, стройный, пожилой с правильными чертами лица, и красивой аккуратно подстриженными усами и бородой, подтянутый, и несмотря, что жил в деревне, следил за своей внешностью. До объединения Тимофеич был председателем колхоза в Бызове. Колхоз был одним из лучших в районе. После войны, когда было мало мужиков, бабы в деревне и в округе помирали по нём, да и он был не промах. С женой на этой почве были постоянные скандалы, он несколько раз уходил из дома, но годам к шестидесяти он остепенился. У меня с ним были хорошие отношения, несколько раз беседовали на житейские темы, мне всегда нравились мудрые деревенские мужики.

 Через три дня, взяв документы на картошку, купив бутылку водки, пошел к объездчику Объездчик запряг лошадь, дал мне шесть китайских мешков, и я поехал в Бызово. На поле приехал было около четырех, уборка шла полным ходом, работали мои люди на двух картофелеуборочных комбайнах. Тимофеича я нашел в стогу соломы, где он сидел и что-то подсчитывал. Я поздоровался, вытащил бутылку и закусь, отдал накладную.

 Тимофеич мне сказал, что сейчас на поле много народу, вот кончится рабочий день, тогда наберешь с этого бурта, и указал на бурт стоявший рядом. Мы с Тимофеичем раздавили пузырь, начинало темнеть, рабочие кончили работу и начали собираться домой. Подошла Валентина и спросила, не нужна ли мне ее помощь, она знала, что я приехал за картошкой. Я отказался от ее помощи, о чем потом здорово пожалел.
 
 Рабочие на машине уехали в Тюнино, Тимофепч ушел домой, я начал набирать мешки картошкой. У этого бурта, я набрал два мешка, отбирая самую крупную, при свете луны. Подогнав телегу, я хотел забросить заполненные мешки, да не тут-то было, каждый китайский мешок весил под сто килограмм, пришлось отсыпать, а потом на телеге ведром досыпать мешки. Ах, как в данный момент мне нужна была помощь, как жаль, что отказался от помощи Валентины. Я был один на поле, и ездил между буртами, отбирая себе самую лучшую картошку. Когда я заполнил последних два мешка, телега оказалась хорошо нагруженной так, что лошадь не могла ее сдвинуть с места на пахотном поле. По чистой случайности последний бурт оказался недалеко от дороги, и я вместе с лошадью ели выкатили телегу на дорогу.
 
 От Бызова до Тюнино три километра, если ехать через лог, но там крутой подъем и я побоялся, что лошадь не сможет втянуть перегруженную телегу. Я поехал окружной дорогой, это километров пять. Проехав приблизительно половину пути, сзади засветились фары, меня догоняла какая-то машина. Догнав меня, машина остановилась, это был козел (джип ) Молоткова. Молотков вылез и крикнул:
- А ну стой. Ах, это ты. Я же сказал, чтобы ты взял картошку после сдачи плана.
Он стал осматривать телегу и сказал:
- Что здесь двести килограмм? Да здесь больше полтонны. Это лошадь Ивана объездчика?
- Да.
Молотков смотрел то на меня, то на телегу, и у него не было слов, он не знал, что ему предпринять. Молотков неожиданно резко повернулся, ничего не сказал, сел в машину и уехал в сторону Танино.
 
 Я знал, что Молотков отберет у меня картошку, жалко было, что потрачено столько трудов. Надо было что-то придумать. Куда спрятать картошку? Въехав в деревню, я подъехал ко второму дому от края, где на днях сделал телевизор. Постучал, вышел хозяин, я спросил у него, нельзя ли временно оставить картошку. Мы сложили мешки в углу сарая, и я отогнал лошадь объезчику.

 Подходя к общежитию, я увидел, что около дома стоит машина Молотков, он сидел, поджидая меня.
- Где картошка? - спросил Молотков, когда я подошел.
Я ответил, что с машиной отправил в город.
- Какая машина, какой город? Нужно взвесить. Ты обманул меня, и наворовал намного больше, - негодовал Молотков.
- Шла наша машина в город, мы закинули туда пять мешков по сорок килограмм, ну может быть, там было, на двадцать килограмм больше, то я по восемь копеек доплачу,- ответил я. Молотков развернулся и поехал к объездчику. Там он ничего не нашел, а объездчик ему сказал, что я пригнал, пустую телегу.
 
 В Тюнино часто приезжал Володька двоюродный брат Абрашки. Он привозил на трайлере ЗИЛ силикатный кирпич для совхоза. Он был полу еврей, разгульный, широкой натуры, любитель выпить. Детей у него не было, он купил в Новом городке кооперативную, двухкомнатную квартиру, жил с женой и постоянно с ней сорился. Он переспал со всеми продавщицами в магазине Визит, да и с других магазинов, и всегда мог достать дефицит, он заходил в магазин с черного хода, и выносил копчёную колбасу разных сортов, мясо и прочие дефициты.
 
 Последние годы проживания в Брянске, я сдружился с Володькой, ремонтировал ему телевизор, да еще всевозможные мелкие услуги. Он меня снабжал бензином, сливая две три канистры из бака машины. Доставал дефицит. За две бутылки самогонки Володька вывез мне с завода кессон, когда я строил дачу. Приезжая в Тюнино, разгрузившись, Володька находил меня, вытаскивал бутылку водки и закусь, и мы сидели в кабине. Он знал, что я не пью, а я нужен был ему для кампании. Я предупредил его, что у меня заготовлена картошка, и он заверил, чтобы не волновался, он её вывезет.

 Где-то, через неделю, подойдя к общежитию, увидел, что около дома стоит Володькина машина, он сидел в доме, поджидал меня.
- Давай, как стемнеет, заберем картошку, - сказал он мне.
Володька, был уже поддатый, потому что, поговорив немного с ним, можно было идти закусывать.

 Подъехав к дому, где хранилась моя картошка, хозяин открыл сарай, мы закинули мешки в кузов и поехали. В деревне Бруски, по трассе, в трех километрах от Тюнино, Володька потушил фары, проехал деревню, свернул и подъехал к свинарнику. Пи - пикнул, отварились калитка в воротах, вышел мужик и показал знак рукой, выходите.
- Пойдем, поможешь,- сказал Володька.
В сарае лежал заколотый поросенок килограмм семьдесят. Мы втроем закинули поросенка в кузов, Володька укрыл его брезентом, и мы поехали.
 
 Выскочив на трассу, Володька включил огни, и мы довольные успешно проведенной операцией проехали километра три - четыре, как с правой стороны показались фары. Машина мчалась нам наперерез по проселочной дороге, и начала моргать, чтобы мы остановились.
- Молотков,- крикнул Володька, и увеличил скорость.
Проскочив проселочную дорогу, и проехав еще метров пятьсот, Володька выключил огни машины. Машина, которая все время моргала, повернула и пошла за нами вдогонку. Заехав лог, Володька свернул в кусты, остановился и заглушил мотор. Машина с мигающими огнями, промчалась мимо и пошла на Рагнедино.
 
 Мы развернулись и по проселочным дорогам пошли на Сещу, сделав круг километров пятьдесят. Мы были так перепуганы, что до самого Брянска нам казалось, что Молотков гонится за нами. Приехав в город, мы первым делом поехали в Новый городок к Володькиному гаражу, где сбросили поросенка. Потом к моему гаражу, где сбросили картошку, и Володька погнал машину в автоколонну.
 
 Через два дня мы возвращались в Тюнино с кирпичом. По дороге Володька в одной из деревень скинул двести кирпичей за наличные, в другой двестепятьдесят, я помогал ему сбрасывать, и когда стало темно, приехали в Тюнино, разгрузились и пошли в общежитие. Володька принес две бутылки, беленькой, и мы с ребятами с его автоколонны сели за стол. Шофер машины " Урал Зил " стал спрашивать у Володьки:
- Слушай, два дня тому назад ехали мы с вечеринки, и у нас был бензин на исходе, и мы видели твою машину, и хотели попросить бензин. Но машина как в воду канула, проскочили до Рогнедино, машина пропала. Куда ты делся?
- Сопляки, - сказал Володька, и выпил очередную рюмку.

 Несколько раз, мы всей компанией ходили в сельский клуб на танцы и кино. С Валентиной установились дружеские отношения. На танцах мне было приятно танцевать с ней, а в кино старались сесть рядом на лавке. Я её отлично понимал, простая, нормальная, здоровая, молодая женщина, жить одной без мужчины, ей конечно тяжело. Меня она внимательно слушала и соглашалась с моими рассуждениями.
 
 Как-то разговорившись о евреях, Валентина высказалась, что евреи люди богатые, дружные, помогают друг другу, образованные. Но все кругом говорят, что хитрые, обманывают и дурят нас православных.
- Ну тебя много раз дурили и обманывали евреи – спросил я.
- Нет, мне как раз приходилось работать и общаться с доброжелательными и порядочными, хорошими людьми. Но наш народ евреев не любит, говорят на них всякие гадости. Среди ваших людей есть интересные и красивые мужчины, любят своих жён и хорошие семьянины.
- Мужчины чернявые, похожи на кавказцев, интеллигентные, сдержанные, деловые. Попадись мне холостой, не женатый еврейчик, я бы не задумываясь, вышла бы за него замуж. Для меня национальность не имеет основного значения, главное, что бы был человек хороший. Чтобы я, была главным человеком в его жизни.

       Пропахав картофельными комбайнами поля, урожай картофеля в этом году был на редкость плохим. Получив расчет, и справки мы вернулись на завод.

 НОВОГОДНИЙ ОГОНЁК.
 В конце декабря, только приехал с командировки с Ленинграда, где купил себе яркую оранжевую тенниску в которой, спускаясь в заводоуправлении по лестнице, столкнулся с Валентиной. Это была первая встреча после приезда из деревни. Мы поприветствовали, друг другу, Валентина потрогала мою тенниску и сказала:
- Какая красивая тенеска, это мой цвет.
Поговорив про тое, сёе, Валентина спросила:
- Вы, идете на огонек?
Я ответил, что не иду, жена идет на автозавод в свою компанию, я туда не люблю ходить, по этому буду сидеть дома и смотреть телевизор.
- А мы идем,- сказала Валентина, и немного помолчав, добавила:
- Идёмте с нами, с Вами легко и приятно танцевать, а то я буду скучать.
Когда, еще за две недели до "огонька" мне предлагали билеты пойти на новогодний заводской вечер, я отказался, теперь перед самым началом вечера все билеты были распроданы.
- Валя, почему ты мне раньше не сказала, теперь проблема будет достать билет, с сожалением сказал я.
- А, Вы, обратитесь к моей невестке Вале, она распространяла билеты, она что-нибудь придумает.
 
 Валя наша секретарша невестка Валентины, и ее муж Володя, жили в кооперативной квартире многоэтажного дома недалеко от меня. Володя работал токарем в лаборатории. Когда обратился к Вале, она мне сказала, что билеты все распроданы, и ничего сделать не может, нужно было брать, когда предлагали. Я стал её очень просить. Через час Валя подошла ко мне и сказала, что есть человек, который не может пойти на вечер, гони десять рублей, к концу рабочего дня будет билет.
 
 Мое место оказалось в самом углу зала, вместе с тремя женщинами с инструментального отдела, таким образом, количество выпивки у меня значительно увеличилось. С первым тостом я выпил стакан водки, потом еще добавил и почувствовал, как тепло растекается по телу. На душе стало приятно и радостно, оттого, что в зале было много света, от огней елки, оттого, что наступает любимый праздник Новый год, что играет эстрадный оркестр, что здесь Валентина.
 
 Когда начались танцы, я нашел Валентину, и мы весь вечер танцевали и были рядом. Мы еще пили и ели, и ещё танцевали, и вечер пролетел мгновенно. И когда около двенадцати Валентина мне сказала, что они собираются домой, и что она будет ночевать у Володи, мне же казалось, что вечер только начался, и как быстро пролетело время. Так как мы все жили на одной улице, то всей компанией высыпали из клуба, и направились к троллейбусной остановке.
 
ЛЁХА.
 Нас шла большая компания, так как вечер кончился. Женщины шли впереди, взявшись под руки, мы навеселе шли за ними. Ко мне подошел Леха Аверин и сказал:
- Ты мне испортил сегодня вечер.
- Я испортил тебе вечер? С какой стати ?" - удивился я.
- Я договорился с Володей, что он специально приведет на вечер Валентину, чтобы познакомить со мной. Я уже давно хотел с ней познакомиться, приглядываюсь к ней, и у меня самые, серьезные намерения.
- Леха, ты перепил. Во-первых, она не корова, которую ведут на веревке к быку. Во-вторых, тебе нужно было договариваться с ней, а не с братом. В-третьих, ты мог подойти и пригласить, и, причем тут я.
- Ты весь вечер не отходил от нее, я не мог к ней подступиться, я считал тебя серьезным порядочным человеком, а ты, как и все "ваши" способны только на подлость.
- Леха, дергай отсюда, и кончай ко мне вязаться, а то я пьяный, могу набить тебе морду. Вон Валентина, иди, договаривайся с ней, о твоих серьёзных намерениях.
Я обычно очень болезненно воспринимал, когда плохо отзываются о моей национальности, и сказал:
- А вообще это не та женщина, которая пойдет с тобой с придурком.
 
 Леху я хорошо знал, он работал в лаборатории инженером по образцам. Он кончал вечерний институт, в котором учился больше десяти лет, Когда он учился он постоянно прибегал ко мне в отдел консультироваться по всевозможным вопросам. Преподаватели кафедры Детали машин, обратились ко мне помочь им, наладить связь науки с производством. Они будут присылать ко мне студентов, а я им буду выдавать производственные темы для курсового и дипломного проектирования, Студенты вначале защищали проект у меня, затем на кафедре, а потом приносили и сдавали мне чертежи и пояснительные записки. Мне кроме глуматы, эта связь синститутом мне ничего не давала, и за много лет накопился полный шкаф проектов. Студенты приходили два раза в год, я перестал придумывать новые задания, смотрел в картотеку, давал задания повторно.
 
 Если я видел, что пришла еврейские физиономия, давал им лучшие задания, которые у меня были, отдавал проекты с пояснительными записками. Я знал, что делаю неправильно, что студентам нужно самостоятельно работать, чтобы стать грамотными инженерами. Но с другой стороны кто же о них побеспокоится в этой антисемитской стране, если не я. Все в отделе знали, что евреям я отдаю лучшие проекты, и Нелька Лужкова, чтобы меня подковырнуть, заявляла на весь отдел:
- Миньнкн вон твой пришел.
Я ей отвечал:
- Спасибо, Неля Васильевна, а то я не заметил. И отдавал один из самых лучших проектов.

Леха постоянно пасся у меня в шкафу, он выбирал проекты для себя и своих приятелей, я отдавал ему ключ и просил только об одном, чтоб в шкафу был порядок.
 
 Видя, что у меня появился серьёзный соперник, я отстал от компании, подсоединился к Томаре, с которой вместе сидел за столом. Остановка троллейбуса находилась рядом с помещением ДНД. (Добровольна народная дружина). Валентина с компанией сидели на лавках остановки, Леха стоял перед ними, я с Тамарой сели с другой стороны. Леха стоял, уговаривал Валентину пойти посмотреть его отремонтированную квартиру.
 
 Леха жил с матерью в коммунальной заводской квартире. Вначале он имел одну комнату, когда одна комната освободилась, он бегал к директору, партком и завком и занял вторую комнату. Когда третья комната освободилась, он снова бегал, бегал и занял третью комнату. Потом Леха бегал в партком, завком, к директору и ЖКО и выбил, что ему капитально отремонтировали квартиру. Теперь он жил вдвоем с матерью в трехкомнатной квартире, шестьдесят кв. метров жилой площади.

 Валентина сидела и говорила своим мягким голосом:
- Леша, сейчас поздно, давай в другой раз.
Леха настаивал:
- Моя квартира в двух шагах от остановки, это займет не более двадцати минут и т.д.
Я сидел и злился, меня Леха раздражал, я ели себя сдерживал. Леха взял Валентину за руку, и стад тянуть ее, чтобы она поднялась. Она сопротивлялась и просила:
- Леша, прекрати, никуда я с тобой не пойду, отпусти мою руку.
Леха отпустил руку, и сказал:
- Я знаю, почему ты не хочешь пойти со мной, из-за этого ЖИДА ПАРХАТОГО.
 
 Меня, как ошпарили кипятком, я поднялся подошел к Лехе, и врезал ему в морду, со второго удара я сбил его с ног, он упал и корежился на земле. Володя стоявший рядом схватил меня и начал оттаскивать от Лёхи, но я успел ботинком врезать Лехе в лицо. Володя понес меня и втолкнул в переднюю дверь, подошедшего троллейбуса, и не выпускал, пока он не тронулся.

 Приехав на свою остановку, я решил подождать. Троллейбусы подходили один за другим, а моих попутчиков все не было. Минут через сорок, они сошли с троллейбуса, и Валентина набросилась на меня:
- Как, Вам, не стыдно, так избить человека, он был весь в крови, нам пришлось Алексея отвезти домой. Вы вовремя смотались, а то бы, Вас, забрали бы дружинники.
Я обратил внимание, что вся компания смотрит на меня с презрением. Никого не тронуло то, что мне была нанесена моральная травма, все смотрели на меня, как на пьяного разнузданного хулигана.

 Я знал, что у меня тяжелая рука. Когда я учился в техникуме, у меня был друг Серега Беляцкий. Не помню, почему мы с первого дня учебы сидели за одним столом. Он считал себя блатным "ботал по фене", был худой выше меня ростом. Жил он во рву за стадионом, где жила Могилевская шпана и беднота. Он мне рассказывал, что ходил с дружками на вокзал, где воровали у пассажиров чемоданы, или отбирали деньги в темных углах и туалетах. Отец его погиб на фронте, и мать одна воспитывала его и младшего брата. Дружков его многих посадили. Чтобы оторвать от улицы, и чтобы Серега быстрее стал на ноги и помогал содержать семью, мать настояла, чтобы он поступил в техникум. Серега любил похвастать, был искренним и добрым, дорожил дружбой. Наша дружба началась с началом учебы в техникуме, и закончилась с его окончанием.
 
 Нашему сближению послужил случай. На первом курсе я жил на съемной квартире на другом конце города, и приходил на занятия за пятнадцать - двадцать минут. Серега так же приходил пораньше, он носил с собой карты, и мы до начала занятий успевали перекинуться в подкидного. Как-то Серега только раскидал карты, в аудиторию забежал, секретарь комсомольской организации техникума Левка Левитин. Он уже был принят кандидатом в члены партии, в те сталинские времена искренне верил в победу коммунизма во всем мире, выступал с пламенными речами на собраниях, и был верным Ленинцем-Сталинцем.
 
 Мы не видели, как он подошел к нам, схватил карты, которые лежали на столе, и набросился на Серегу:
- Ах, ты еще приносишь карты в стены техникума и играешь, да еще наверно на деньги. Серега испугался, побледнел и, заикаясь ( Серега заикался, когда волновался ) стал оправдываться:
- Нет, это не моё, а его (и указал на меня ) это он уговорил меня сыграть в подкидного. Левка обратился ко мне:
- Твои карты, ты затеял игру?.
- Да.
- Тогда оба после занятий придете в комитет комсомола.
- А я не комсомолец,
В комсомол в школе меня не приняли, так как я плохо учился, и была плохая дисциплина.
- Не комсомолец, а картежник, будем рассматривать вопрос, имеете ли вы право находиться в стенах техникума, и быть студентами.

 Лёвка до начала занятий забежал в аудиторию, чтобы предупредить Серегу после занятий зайти в комитет комсомола. Потому что Серега в школе вступил в комсомол, а когда стал учиться в техникуме, то скрыл, и не встал на комсомольский учет. В те времена это было очень серьёзное преступление. Это был 1948 год, период сталинских репрессий, и это дело могло закончиться очень печально, и неизвестно чем. Каким-то образом это раскопали, и Серегу уже несколько раз вызывали в райком и комитет комсомола.

 После занятий мы зашли в комитет, Левка сидел за столом накрытой красной скатертью, он поднял на нас глаза, и деловито сказал:
- Выйдите, подождите в коридоре, соберутся члены комитета, мы вас вызовем.
Мы договорились железно, что будем придерживаться первоначальной версии, что карты мои, что я уговорил Серегу играть, я не комсомолец и мне ничего не будет, а у него итак уже большие неприятности.
 
 Серегу вызвали первым, из-за двери слышно было, что разговор идет на басах, но разобрать было невозможно. Серегу вывели, меня ввели.
- Чьи карты? Кто организовал игру? - спросил меня Левка.
- Карты мои, я предложил Беляцкому, он отказывался, но я его уговорил.
- Врешь, Беляцкий только что признался, что это его карты, и он организовал игру - повысил голос Левка.
- Пускай Беляцкий говорит, что хочет, я говорю то, что есть.
Но у меня вкралось сомнение, неужели Серега сломался.
- Так, значит, ты не хочешь говорить правду? Здесь в комитете ВЛКСМ врешь. Будем ставить перед дирекцией техникума вопрос о твоем исключении. Будешь говорить правду?
- Я сказал все как было, больше мне сказать нечего.
 
 Меня вывели, Серегу ввели. Так нас водили два часа. Мне говорили, что Серега признался, а Сереге, что я рассказал всю правду, пока эта игра им не надоела. Последний раз забрали Серегу, востанонавили в комсомоле, взыскали с него комсомольские взносы за все месяцы, и тогда Левка ему говорит:
- Сергей, я тебя хорошо знаю, мы же с тобой учились в одной школе, это мы просто игрались с вами. Скажи честно, тебе ничего не будет, это твои карты, и ты организовал игру? Нам просто было интересно признаишся ты или нет.
- Да, это мои карты, - признался Серега.
В коридоре, я услышал надрывающийся крик Левки:
- Так какого ты черта два часа морочил нам голову? Мать твою......
Он так кричал, что я думал он порвет голосовые связки.
 
 Когда они вышли, Серега был бледный, как полотно. Левка посмотрел на меня и сказал:
- А, Тебе Минькин, это так не пройдет.
Мне было тогда шестнадцать лет, и я боялся, что меня исключат из техникума. Каждый день, подходя к доске приказов, и с замиранием сердца искал приказ о моем исключении. Из этого эпизода, я сделал вывод на всю жизнь. Держаться всё время, до последнего момента, за первоначальную версию, и чтобы тебе не говорили ни в коем случае не признаваться.
 
 На следующий год, я уже жил в общежитии, регулярно посещал гимнастическую секцию, и стал ходить в секцию бокса. Серега утверждал, что, сколько бы я не занимался и не тренировался, в драке он всегда меня победит. Я же был другого мнения. В соседней комнате жил студент старшекурсник боксер, который тренировался в Спартаке и занимал призовые места в области. К нему постоянно приходили ребята из города, боксёры, крепкие, уверенные в себе, вели себя смело, никого не боялись, умели за себя постоять, и мне хотелось быть таким же.
 
 Я тренировался боксом уже более трех месяцев, отрабатывал удары, приемы защиты, и уговаривал Серегу ходить тренироваться. Но Сергей говорил, что сколько угодно тренируйся, тебе меня в драке не победить. И вот мы поспорили. Пошли в спортзал, надели перчатки и начали драться. На первой минуте, я ему емко врезал в лицо, и у него пошла из носа кровь. Кровь шла, и никак не возможно было, её останавливалась. Серегу уложили на маты, я бегал в туалет мочить носовые платки. Кровь шла какими-то сгустками, ребята советовали вызвать скорую помощь, Серега противился. Вокруг все было в крови, я здорово испугался и думал, что Серёге хана, и сейчас начнутся жуткие последствия. Серёга лежал бледный, как полотно, а кровь ни как не останавливалась. Что делать? Я решил, что если все окончится благополучно бросить бокс. Больше часа возился с Серегой, пока перестала идти кровь. Затем отвел его домой, а я перестал ходить в секцию бокса. Как потом выяснилось, у Серёги оказалась плохая свёртываемость крови.

 Еще драка была в армии. Воскресенье, солдаты начистили асидолом пуговицы, подшили свежие подворотнички, и собрались во дворе, чтобы отправиться кто в увольнение, кто в военный городок в кино. Я был дневальный, ходил с карабином за плечом. У шофера не заводилась машина. В курилке на столе лежали шахматы, кто-то забыл занести их в казарму. Один из солдат отъезжавших в кино предложил мне сыграть партию. Мы сели, начали играть, сделали несколько ходов.

 К нам подошел Витька, здоровый бугай, наглый, неуступчивый, считавшим себя блатным и что ему все дозволено. Он ухватил за карабин и сказал:
- Давай дневальный вали отсюда, иди, дневаль, а я поиграю.
- Витя отойди, собрался в увольнение, поезжай, - сказал я.
Он дружил с девчонкой в Новосибирске, был наутюжен и надраен. Витька потянул за карабин, перекладина скамейки сломалась, падая, я зацепился за гвоздь, порвал брюки и поцарапал задницу. Я вскочил, снял с плеча карабин, и прикладом бросился на Витьку. Кто-то сзади ухватил карабин за ствол, в это время Витька ударил меня в лицо. Я отпустил карабин, и мы стали наносить друг другу удары.
 
 Он мне разбил нос, и я стоял в умывальнике и смывал кровь, Витька смотрел в круглое зеркальце, и трогал синяк под глазом, который синел и увеличивался.
- Из-за этого жадюги, я теперь не могу идти в увольнение.
Он снова с кулаками бросился на меня. Он снова разбил нос, драка перекинулась в казарму. Витька был и `крупней и выше меня, ударом в голову, я по-видимому, оглушил его, он откинулся на пирамиду, где хранились карабины, ноги у него стали подкашиваться, и он медленно стал сползать по пирамиде. Я был зол до предела, и не осознавал, что я делаю, и наносил ему в лицо удар за ударом, пока меня не оттащили.
 
 В увольнение Витька в этот раз не пошел, и еще недели две не ходил. Синяки под глазами стали черными кругами. Ребята меня предупреждали, Витька говорит, что я уже не жилец на этом свете, что он съездит в Новосибирск, скажет своим ворам, и они меня подкараулят и зарежут как поросенка. Мы еще вместе в одной роте служили пол года, и Витька не подходил ко мне близко, и старался не бывать там, где был я. А я тем более. После драки отношение ко мне заметно изменилось, ребята стали меня больше уважать.
 
Ч.П. В ПАРТИЙНОМ БЮРО.
 Когда я после Нового Года пришел на работу, через пятнадцать минут вызвал меня начальник, отдела, и с порога спросил:
- А ну рассказывай, что ты там натворил?
- Ничего особенного.
- Как ничего особенного? Ты из-за женщины так избил человека. Над тобой висит топор, тебе светит три года. Аверин подготовил все документы, и, выйдя с беллютня, подаст документы в прокуратуру. Как это ты начальник бюро, партгрупорг отдела, серьезный и ответственный человек, мог поступить так необдуманно. Бросай все и иди, улаживай это дело.
Придя в отдел, я сел и задумался, что делать? Идти к Лехе мириться, у меня не было никакого желания, и я решил, что будет, то будет.
 
 Перед обедом меня вызвал к себе парторг технических служб Салагуб, стал меня расспрашивать, как было дело, что на заводе только об этом и говорят, что надо искать пути как помириться. На следующий день часов в десять позвонил Бекерман начальник лаборатории, и попросил зайти к нему. В кабинете уже сидели евреи завода, там был Соколовский начальник металлургического бюро, Комаров начальник бюро печей, Выходец начальник бюро мощностей, Перс заместитель начальника мартеновского цеха, и Гена ( не еврей ) механик лаборатории, начальник Лехи Аверина.

 Я поздоровался и сел, Гена поднялся, подошел, подал мне руку и сказал:
- Наконец нашелся человек, который набил морду этому идиоту.
Вопрос обсуждали что делать, что предпринять, чтобы Аверин не подавал документы в прокуратуру. Было единогласно решено, что я должен идти мириться, хотя эта не из приятных процедур, но делать нечего. Было решено, что Давид Выходец пойдёт со мной, так как они соседи и у него с Авериным хорошие отношения.
 
 По дороге зашли в магазин, я купил бутылку коньяка и закусь. Поднявшись, на второй этаж, Давид позвонил. Леха открыл дверь, увидел меня, и тут же закрыл. Давид позвонил еще раз, дверь долго не открывалась. Дверь открылась, и по выражению лица хозяина можно было догадаться, что он хочет сказать, чтобы мы убирались к чертовой матери, и разговаривать он с нами не желает.

 Я вытащил из кармана бутылку, Леха, увидав коньяк стоял в недоумении. Давид сказал:
- Алексей, по поручению парткома завода, мы пришли к тебе на переговоры, там не заинтересованы, чтобы ваша драка получила широкую огласку. Два коммуниста, на организованном заводом вечере напились, подрались, в парткоме просили, чтобы вы померились, и чтобы этот случай не выходил за пределы завода.
- А я не дрался, меня избили, - сказал Леха.
Услышав, что партком заинтересован, впустил в квартиру. Прошла неделя после драки, у Лехи был рыхлый нос и два темно-коричневых синяка под глазами. По-видимому, с такой рожей ему стыдно было появляться на заводе.
 
 Сели за стол, начались взаимные обвинения.
- Ладно, Леша, неси стаканы, все по пьянке, все пройдет, - сказал я, вспомнив поговорку пьянчужек в деревне.
Мы выпили коньяк, у Лехи была пол бутылки водки, мы и это выпили. Собираясь уходить, Леха поставил мне условия, что пальто и костюм, запачканы кровью, что эти вещи теперь не годятся к употреблению, когда выдадут тринадцатую зарплату, то я должен отдать её ему, чтобы компенсировать убытки. Я промычал:
- Ладно.
 
 На данный момент, мне нужно было выиграть время, чтобы не подавал документы, мы ушли. По дороге я подумал:
- Вот мерзавец, теперь он от этого дела хочет выгоду, получить еще прибыль.
Придя в отдел, меня ожидал Салагуб, все знали, что мы пошли мириться, и всем был ужасно интересено каков результат. результат. Я всем громогласно объявил:
- Примирение состоялось, Лёха выпил бутылку коньяка.
 
 Где-то в средине февраля, нам выдали тринадцатую зарплату. Я получил 160 рублей и к тому времени забыл про инцидент с Лехой. Через пару недель звонок, меня просили зайти к секретарю парткома Юрию Данилычу. Я забежал в приемную, секретарша предложила подождать. Из кабинета выскочил Леха, весь красный как бурак. Я сразу понял, зачем меня вызывают.
 
 Секретарша предложила войти. Юрий Данилыч, не предложив мне сесть, начал говорить: "
- Сколько это может продолжаться? Почему ты не улаживаешь конфликт с Авериным? Я тебя предупреждаю последний раз, не жди, пока я лично займусь тобой.
Затем добавил:
- Когда это я посылал, Тебя и Выходца к Аверину?
Я стоял перед ним, как мальчишка и молчал, зная, какие антисемитские ветры гуляют в этом кабинете, что каждый необдуманный ответ может мне повредить.
- Можно идти? - спросил я.
- Иди и выполняй свое обещание.
 
 Когда в парткоме утверждали мое назначение начальника конструкторского бюро, как потом мне рассказывал мой начальник отдела Борис Петрович, партком по мне собирался три раза. Обычно на такую должность не евреев, утверждали, не собирая партком. Зам. секретаря парткома Сидельцев Иван Иванович сказал моему начальнику:
- Боря, зачем, Ты, этого еврея тянешь в начальники?
- Так у меня большие объемы по проектированию и реконструкции, этот на две головы выше любого, мне работу нужно делать. Кто, алкаши мне будут решать все проблемы? - ответил Борис Петрович.
- Да, что Ты там самолеты строишь? Найди хорошего русского парня, и работай"
Я знал, что антисемитский настрой в парткоме диктуется свыше, по тем событиям, которые были на заводе.

 Иван Иванович, полковник в отставке, когда его дочь готовила дипломный проект, то по его просьбе я несколько раз бывал у них в доме, консультировал дочь. В день перед защитой у него дома дочка развесила листы, и устроили репетицию защиты. Встречая меня, здороваясь, Иван Иванович хватал мою руку двумя руками. Когда я узнал о его двуличии, то здорово возмущался.
 
 Придя в отдел, я стал взвешивать ситуацию.
- Зачем Леха пошел в партком, а не в прокуратуру? Что-то ему мешает. Зачем он не пришел ко мне? Значит, он чувствует свою вину, и хочет давить на меня через партком. О том, что я ему обещал отдать тринадцатую зарплату, если кто и знает, то только с его слов. Первым делом мне нужно молчать, никому ничего не говорить, ни с кем не советоваться, каждое мое слово будет разноситься по заводу, как колокол, занять жесткую позицию и строго придерживаться ее. Леха допускает ошибки, свое время он упустил. Теперь он будет ходить по всем инстанциям, и ныть, требовать помощи, от него будут стараться отделаться.
 
 Через два дня вызвал меня Салагуб и спросил:
- Ты обещал отдать тринадцатую зарплату Аверину в виде компенсации за мордобой?
- Выполняй, а то он грозится отнести бумаги в прокуратуру.
- Анатолий Васильевич, ничего я ему не обещал, и ничего ему не должен. Кто слышал, что я обещал? Пускай, не выдумывает. Мы помирились? - Померились. Коньяк пил? Пил, Теперь он хочет с меня содрать деньги. По мордам он получил правильно, будет в следующий раз язык за зубами держать. Пускай подает - сказал я.
- Ну, смотри, смотри Самуил Израилевич, Аверин серьёзно грозтся. 

 Леха продолжал ходить по инстанциям, он побывал у главного инженера, у директора, и ходил и ныл всем встречным и поперечным. Ко мне приходили, и рассказывали, что Аверин катит на меня бочку, и грозится меня посадить, но я на эту тему ни с кем не желал разговаривать. В результате Салогуб в кабинете главного инженера собрал партийное бюро, и изложил тему:
- Коммунист Минькин 29 декабря, избил коммуниста Аверина, якобы из-за женщины, то ли ещё из-за чего. То они померились, пили коньяк, теперь снова возникла конфликтная ситуация. На этом заседании бюро нужно разобраться, и принять решение. Товарищ Аверин расскажите, как было дело?
 
 Леха встал:
- Все видели, как я стоял на остановке троллейбуса и разговаривал, неожиданно он ко мне подошел и стал избивать меня кулаками и ногами. В результате неделю был на больничном, было испорчено пальто и новый костюм. Он приходил ко мне домой, просил и умолял меня, не передавать документы в прокуратуру, и как только получит тринадцатую зарплату, компенсирует убытки.
- Ну и что? - спросил главный инженер.
- А ничего, вот уже месяц как получил деньги, и ничего, - сказал Леха.
 
 Не выслушав меня, слово взял Сидоров, он относился к партийному бюро первого цеха, числился рабочим, получал зарплату, как рабочий, но постоянно околачивался в парткоме, был постоянным членом парткома и на подхвате у секретарей. По-видимому, он (как антисемит) изъявил личное желание присутствовать на бюро представителем от парткома, и должен был задать тон партийному бюро.

 Немного помолчав, пока все не сосредоточат на нем свое внимание, стал тихо говорить:
- Для меня картина абсолютно ясна, это из рук вон выходящий, бандитский случай, я не помню такого, чтобы коммунист руководитель, при людях стал так жестко избивать своего товарища. Кто такой Аверин? Это передовик производства, лучший пропагандист и агитатор при парткоме, он постоянно принимает активное участие во всех мероприятиях завода. Кто такой Минькин? Это разгильдяй. Ему, как коммунисту, руководителю и инженеру поручили проводить полит. занятия с рабочими, он эту работу развалил. Ему давали партийное поручение, проводить техминимум с рабочими, он отказался, и заявил, кто хочет учиться пускай идет в институты и техникумы. Его направили на партийную учебу в райком партии, то он систематически пропускал занятия и в партком, постоянно поступали жалобы. В этой связи Минькин не может быть руководителем, и ему нет место в наших рядах, по этому есть предложение: исключить из партии, освободить от занимаемой должности и передать дело в суд. Мы не позволим здесь устраивать пьянки, самосуды и избивание ни в чём неповинных людей.

- Ну, товарищ Минькин, как Вы объясните свой хулиганский поступок? - спросил меня главный инженер Василий Сергеич.
Я был уверен, что среди членов бюро нет моих доброжелателей, что все жаждут моей еврейской крови, и решил, буду сражаться до конца.
- Здесь информировали неправильно партийное бюро, драка произошла не из-за женщины. Аверин своим поганым языком грубо оскорбил мои национальные чувства, за такие слова бьют по морде. Я был, выпивши, после заводского вечера, и все произошло в состоянии эффекта. Протрезвев, я осознал, что поступил неправильно, и нашел в себе мужество, купил коньяк и пошел к Аверину извиняться и мириться. А почему он не извинился за нанесенное мне оскорбление? Никаких обещаний компенсировать убытки я не давал.

- Какие убытки? Что он тут мозги штампует. Почистил пальто, и всё. Не может пусть отдаст в химчистку. Почему он побежал в партком, дирекцию, и не хочет разговаривать со мной, значит, чувствует свою вину. Ходит по заводу треплется, обливает меня грязью, угрожает, размахивает бумагами, провоцирует. Сейчас он требует тринадцатую, потом он будет требовать пол зарплаты ежемесячно, а потом неизвестно что. Я считаю, что привлечь к ответственности нужно Аверина. Пускай подает в прокуратуру, я тоже не буду сидеть на месте, я буду поэтапно, добиваться справедливости вплоть до центрального комитета партии. - закончил свое выступление.

 В кабинете образовалась тишина. Главный инженер уже дважды спросил:
- Кто хочет выступить.
Все молчали. Наконец Шлемин конструктор из другого отдела, член бюро и член парткома сказал:
- Мне непонятно, Минькин, ведущий, грамотный специалист, всегда спокойный уровновешенный, рассудительней, я несколько раз бывал с ним в колхозе. Я видел, как он работал трактористом, или старшим группы, в подшефном совхозе, в конфликтных ситуациях сдержанный, находил правильное решение. Я видел, как с уважением к нему относятся его подчиненные, и вдруг непонятно почему подошел к Аверину и стал его избивать. А может, стоит рассмотреть и поведение Аверина и почему? ...
 Тут Леха не дал договорить, сломался. Он сидел рядом с главным инженером и писклявым голосом заныл:
- Василий Сергеич, я Вас очень уважаю, я уважаю Юрия Даниловича, я не буду подавать документы, я выполню........
 
 Я сидел в самом дальнем углу, и стал показывать знаками гл. инженеру, может мне выйти, чтобы им без моего присутствия было легче давить на Леху. Кивком головы Василий Сергеевич показал, чтобы я уходил. Я встал и вышел из кабинета.
 
 Василий Сергеич  знал, что значит для завода я, который был одним из ведущих специалистов в проектном отделе, и Леха, который сидел за прессом и испытывал образцы. Как-то после совещания по первому цеху, Василий Сергеич попросил меня остаться, чтобы еще раз обговорить одну проблему по земледелке. В процессе разговора он меня спросил:
- Израйлич ты бы как-то изменил свое отчество. Тебе приходится общаться со многими людьми, бывать на совещаниях, в командировках. Израйлич режет слух. Ты же знаешь, что Израиль агрессор, убивают арабов. Вот зубной врач в нашей поликлинике был Яков Израйлевич, а стал Яков Ильич - звучит красиво?.
- Если бы он поменял бы имя на Владимир, то стал бы Владимир Ильич - красивей не бывает. Мой отец Израиль, порядочный, честный, трудолюбивый человек, я его очень люблю, и никогда я его имя, не променяю не на какое другое. Моя мама говорила, что не имя украшает человека, а человек украшает свое имя, - ответил я.

 Леха теперь при встрече со мной сворачивал куда-нибудь в сторону, или переходил на другую сторону дороги.