О людях, попавших в шторм

Солнце медленно поднималось над восточными трубами заводов города, в котором было так легко заблудится и не найти дороги назад, в привычное вчера. Солнцу не куда было торопится, оно не рисковало ничем и никогда, оно не боялось темных улиц, одиночества, лжи и предательства. Оно смотрело с неба холодно, цинично и только иногда с жалостью – посылая на город свои редкостные лучи. Сжимая в руках кисть и коробку красок, оно разливало по небу разные цвета совсем не похожие и яркие, такие, которые совсем не сочетались с серым цветом асфальта и таким же серым небом уже давно стоявшим над городом.
И хотя, утро было еще совсем ранним толпы серых неярких пешеходов уже спешили по своим делам, сумасшедшей важности. Каждый шаг чертил линию, длинную тонкую, местами неровную, и эти линии в количестве множества тысяч рассекали город. Иногда они пересекались или сплетались в одну, иногда снова расходились и текли как реки, как вены по тонким запястьям...
После яркого утреннего солнца, которое слепило глаза, и делало воздух жарким и теплым, в метро царила приятная прохлада и не раздражающий полумрак. Но все равно все великолепие мраморной станции не могло сравниться со всем изобилием осенней природы, так и пестрившем на поверхности. Цвета и краски один старавшийся превзойти другой, листья – огненные, красные, кровавые, золотые, апельсиновые, и где-то еще не смирившиеся с наступлением осени изумрудные.
Упрямо шли люди, иногда попискивали автоматы, шуршали крыльями голуби, каким-то чудом залетевшие сюда – подземное укрытие от неожиданной жары бабьего лета кипело жизнью. Недовольно галдела очередь, заставшая почему-то надолго, и уже было начавшая действовать на нервы Жене. Именно за это он и ненавидел метро, но это было только временное неудобство, пока не исправятся неполадки с машиной. Но даже его железное терпение не могло вынести такой задержки – за пятнадцать минут очередь не сдвинулась не на шаг, и люди уже стали с интересом присматриваться, что послужило причиной столь долгой задержки. А послужила ей молодая, приятная внешне особа, в черном длинном пальто не по погоде и в темных очках, плотно скрывавших ее глаза, и совершенно неуместных для метро. Она неуверенно и как-то заторможено копошила монетки на худенькой ладони, будтобы не могла сосчитать. И вот терпение кого-то из стоявших в очереди лопнуло и недовольный низкий, но неприятный голос провозгласил:
– Очки сними, дура, увидишь!
Девушка рассеянно завертела головой и темно русые короткие длиной до подбородка волосы стукнули ее по высоким скулам. Она как-то нелепо и неловко поправила их, убрала за уши, откуда они снова упали на прежнее место, и собиралась, было что-то ответить, но тоже уставшая от этого кассирша бросила ей:
– Даже деньги сосчитать не могут! Чему только сейчас в школе учат... Не нужна мне твоя мелочь, проваливай, не держи очередь!
Девушка коротко вздохнула и отошла в сторону. Стала неуверенно и спешно засыпать монетки в порванный местами красный старый псевдо кожаный кошелек, но они посыпались мимо на каменный пол, с громким звоном. Женя устало вздохнул про себя, проклиная свою сердобольность, и взялся помочь ей собрать разбежавшуюся мелочь. Но при этом девушка умудрилась уронить еще и очки и, опустившись на пол, стала нелепо шарить по полу, пока их руки не встретились на черной пластмассовой оправе очков. На секунду, пока она не успела водрузить очки на место, Женя успел заглянуть в ее странные совсем светлые серые стеклянные глаза. Совершенно серые, без единого намека, на какой либо цвет. Они были пустынными как коридоры ночных кошмаров, отражали окружающих, и смотрели куда-то мимо, или даже сквозь него.
Но если уж делать добрые дела, то делать их до конца. Он быстро вернулся в очередь, которая теперь двигалась в два раза быстрее, и наконец-то добравшись до кассы, купил два проездных – для девушки и для себя. Потом подошел к ней, она стояла, словно дожидаясь его, и неуверенно взяла проездной, хотя при этом ее тонкая рука совершила странный маневр по воздуху, прежде чем пальцы ее не сомкнулись на теплом картоне.
– Спасибо, - робко пробормотала она, и полезла, было в карман за кошельком, чтобы вернуть ему деньги, но он остановил ее и пошел наконец-то своей дорогой, обернувшись, последний раз на странную девушку пошел вниз по лестнице. Но на долго расстаться с ней, сегодня ему было не суждено. Когда он остановился около широкой мраморной колонны, ожидая поезда, он снова увидел в толпе лиц и курток знакомую хрупкую почти детскую фигурку, совсем близко от края. Внутри что-то екнуло – ведь эту сумасшедшую от края отделяла какая-то пара сантиметров, а тихий гул станции уже перекрыл рев приближающегося поезда. Еще шаг и девушка буквально нависла над краем. Женя отчаянно рванулся к ней и каким-то чудом успел ухватить ее за рукав пальто и потянуть на себя, спасая от падения под приближающийся поезд. Она рухнула ему на руки и неуверенно стала оглядываться, не понимая, что произошло, но потом звук поезда и ветер, дунувший в лицо с его приближением, сказали ей о том, что чуть не случилось. С ее пухлых бледно-розовых губ сорвалось еле слышное «спасибо», почти шепот и она осторожно поправила оправу очков. Как-то странно и уверенно не желая покидать кольцо Жениных рук. Но это странное и нелепое состояние не могло длиться вечно, Женя понял, что люди смотрят на них обоих как на сумасшедших и, отпустив девушку, двинулся к дверям остановившегося рядом с ними вагона, по прежнему искоса наблюдая за ней. Но уже в вагоне она снова нагнала его и быстро и тихо заговорила, голос у нее был очень приятный и низкий с ласковой хрипотцой, отдававшийся бархатисто в грудь, под тонкую решетку ребер.
– Спасибо вам большое...
Женя только кивнул, принимая ее благодарность, и мрачно осведомился у нее:
– Зачем же ты под поезд полезла то?
– А я не видела, - виновато произнесла она. Женя не стал расспрашивать, но все-таки ему было очень интересно, зачем нужно было одевать очки, если она и так не видит... интересно, что конкретно? Конец перрона, поезд... или что-то еще? Но пока он гадал об этом, девушка снова заговорила:
– Наверное, это судьба...
– Судьба, - согласился Женя, не дав ей толком договорить, - и что ты прикажешь делать?
– Не знаю, - потянула она, - судьба. Если бы это было нужно, я бы попала под поезд и... – ее голос сорвался и охрип, она что-то пробормотала себе под нос и стала шарить руками в воздухе, ища перекладину, чтобы ухватится за нее.
– Может сходить куда-нибудь? – предложил насмешливо Женя, отмечая, что броситься под поезд очень интересный способ познакомится.
– Куда? – не поняла девушка.
– Ну, разберемся, - улыбнулся он. В ответ девушка только достала из кармана скомканный лист бумаги и ручку и протянула ему.
– Пишите, - сказала она.
– Что? – не понял Женя.
– Мой номер.
Это его вдвойне поразило – может быть, эта странная девица из семьи сектантов, где не принято самим писать номер телефона, а полагается диктовать? Это было только одной из множества тайн, связанных с этой случайной встречной. Девушка была так плотно окутана кольцом загадок, что не встретится с ней, еще раз было просто неправильно, глупо не попытаться хоть немного пролить света на эту странную тайну.
Из номера, который она продиктовала Женя выяснил, что живет она совсем не далеко от него, в одном и том же районе, что очень упрощает условия и обстоятельства для их следующей встречи.
– А как зовут то хоть тебя? – спросил рассеянно Женя, старательно подавляя желание добавить «чудо в перьях». Она немного растерялась, но потом весело ответила сразу с «вы» переходя на «ты», смотря куда-то в темную, стремительно несущуюся вдаль пустоту тоннеля.
– Мария... – начала она, но одернула себя, - Маша... просто Маша.

Весь вечер Женя отчаянно и удивленно следил за судорожными и осторожными одновременно движениями пальцев и рук своей хорошенькой спутницы. Правда за время, что они не виделись в Марии изменилась одна черта – волосы, обстриженные почти на лысо, на голове у нее остался только реденький темно-русый ежик. По которому она осторожно проводила рукой, а иногда обхватывала ладонями, опасливо и испуганно. Странная прическа делала ее похожей на парня, но при этом черты лица, которое сильно уродовали большие темные очки не теряло своей женственности и странной какой-то потусторонней красоты. В ее движениях не было пластики, и когда она ощупывала предметы тонкими пальцами, они напоминали скрюченные лапы хищной птицы – такие же тонкие и острые, молочного цвета. Упитанная официанта в синем фартуке поставила перед ней тарелку с салатом, и она осторожно ощупала стол, пока не наткнулась на вилку, потом также искала и тарелку, чуть не угодив своими острыми пальцами в принесенную ей еду.
– Как тебе моя стрижка? – спросила Мария со странной почти сумасшедшей улыбкой, стараясь разрядить повисшую между ними глупую тишину, которую разрушали музыка, голоса других людей и звон посуды. Но между ними была тишина, – какая кутерьма звуков их бы не окружала.
– Хорошая, - ответил Женя, не зная, что сказать, чтобы не задеть ее, не намекнуть, что раньше ей было гораздо лучше, а теперь она стала... Слова он не нашел. Он только внимательно следил за ее подвижными и шустрыми руками, так не сочетавшимися со, словно умершими застывшими серыми глазами, слегка светившимися из-за очков. И только сейчас, взглянув в ее глаза его, настигла страшная догадка, – которую он боялся озвучить в слух и найти ей доказательство.
Но другие же ведут себя по другому, они ходят с собаками, палками... и ... никогда не ездят в метро, а в ее движениях столько живости и только если бы не пальцы и пустой взгляд. И может быть это только выдумка?
Словно поймав его мысли, Маша произнесла, голос ее дрожал, как и пальцы на минуту застывшие, словно отдыхая от своей кропотливой работы:
– Я хочу сказать тебе кое-что, - эти слова взрывом обрушили тишину на плечи. Бархатистый голос звучал хрипло, слова дрожали и прыгали извиваясь.
Что она говорила дальше – было только подтверждением его странной и одновременно страшной догадки.
- У меня плохое зрение, - она словно забыла, как звучат буквы, произнося их как иностранка, заторможено и с акцентом, а потом на секунду зажала лицо тонкими белыми, как молоко пальцами, всхлипнула и продолжила совсем тихо, - Что я несу, черт подери? Плохое это... плохое это ложь. Я слепая, абсолютно слепая. Совершенно слепая. Я не могла скрывать дальше, ты бы и понял все сам, хотя я и хорошо обучена, но отличить здорового человека от больного легко и ты бы понял, Женя, понял все сам. И зачем я сказала, ты ведь не захочешь общаться с калекой, уродом...
Последние слова повисли в воздухе – когда девушка договорила, и отвела ладони от лица, напротив нее за столиком никого не было.
- Женя? – хрипло позвала Мария, и пальцы снова оказались на столе, сиротливо ощупывая тарелку и все попадавшиеся им предметы.
- Женя?! – повторила она, но снова не получила ответа. Тогда она резко вскочила, но, не рассчитав силы, и расстояния зацепила стол, и все стоявшее на нем с грохотом посыпалось на пол кафе. Услышав дребезг, звон и ругань девушка хрипло взвыла как раненный зверь и инстинктивно зажала лицо руками.
- Ты что сделала? – завопила обслуживавшая ее официантка.
- Я... я... заплачу, я заплачу! – прошептала Мария, делая шаг, как ей казалось на встречу женщине, но на самом деле нет. На ее пути попался опрокинутый столик и она, споткнувшись об него, развалилась на полу. Подоспел охранник, помогший ей встать на ноги и быстро выпроводивший за дверь.
Девушка еще что-то шептала, стоя на улице, где было жарко и светило солнце. Девушка не видела солнца, как неба, светофоров, пешеходов и машин. Она сжимала лицо руками и из стеклянных глаз по щекам ползли такие же стеклянные слезы.
- Женя, - снова хрипло и совсем тихо позвала Мария, но прохожие не обращали на нее внимания. Она неуверенно, прощупывая каждый шаг, двинулась вперед, и как неба и солнца она не могла видеть шумной автомобильной дороги на своем пути...

- Сейчас же отойти от края! – этот крик завис в воздухе и в голове. Федор отдаленно знал, что сейчас происходит за его спиной, но ему не было до этого никакого дела. Играя пальцами незажженной сигаретой, он смотрел на шумный и суетный город у себя под ногами. Сзади, словно он стоял сам у края, глупый подросток-наркоман, решивший перерезать тонкую линию жизни, женщина надрывалась, кричала и пыталась оттащить его от края. Но строить ложных иллюзий было нельзя – она кричала не ему, а дела до него никому не было никакого. И если бы он сейчас сделал шаг никто бы и не заметил.
Он вздохнул, проклиная идиотские суицидные настроения, и все-таки обернулся. Парень с перебинтованными руками, ровесник его сына когда-то – встрепанный и глупый стоял на самом краю крыши и неслышно плакал – поодаль стояла женщина, вытянув руку ему на встречу, и тоже плакала.
Мальчик плакал от передозировки наркотиков и желания и не желания жить одновременно, женщина от жалости и горя к своему чаду.
- Я прыгну! – сквозь слезы пообещал парень.
«зачем?» – про себя спросил он, - «чтобы кто-то отдирал тебя от асфальта?»
- Не делай этого! – взмолилась женщина, - Васенька! Я куплю тебе новый телефон, компьютер, что захочешь! Только не прыгай!
Такое заманчивое предложение заинтересовало бы парня, но не в таком состоянии. Он только угрюмо покачал головой и посмотрел вниз.
- На вашем бы месте, леди, - спокойно сказал Федор, подходя к женщине, - я бы не обращал внимания.
Женщина посмотрела на него воинственно, словно готовясь самого его кинуть вниз с высоты дома на шумевшую машинами и голосами улицу.
- Я прыгну! – напомнил о себе им мальчишка у края.
- Прыгай, - посоветовал Федор, но женщина не потерпев такого, толкнула его со всех сил и бросилась к мальчику. Он зарыдал еще громче и бросился в материнские объятья. Обливая друг друга слезами, они долго обнимались на крыше, и никто уже не собирался никуда прыгать.
И они ужасно сейчас напоминали и его жену и его сына, которые тоже может быть тоже где-то сейчас стояли на крыше, хотя этого ему совсем не хотелось, и обнимались, потому что мальчик решивший стать Икаром передумал и решил остаться на земле. Но это не его сын и не его жена, они ведут правильную счастливую жизнь в обществе нового мужа его когда-то бывшей жены, ездят за границу и совсем не стоят на этой чертовой крыше.
А если бы стояли... То были рядом с ним.
Но этому не быть – сын вырос, жена ушла. И жизнь не имела смысла, и теперь вправе было стоять рядом с этим парнем на краю крыши, желая стать птицей. Шагнуть с края и распахнуть белые длинные острые перья. Но он не станет.
И на крыше они уже не стоят... И рядом не будут.
И этого ведь нет, и не будет?
В городе столько людей, столько тонких нитей судьбы переплетающихся и пересекающих друг друга, но все равно не сложно среди этого множества быть одиноким, никому не нужным, преданным и брошенным...
«Я сижу на крыше так звезды все же ближе» - почему-то вспомнилось ему, и он стал спускаться вниз, медленно и осторожно зная, что подняться всегда гораздо проще, чем вернутся назад.
Но хотелось бы остаться на верху под небом, на котором скоро зажгутся звезды, но на крыше где так сильно мешала созерцать панораму сонного города парочка оказавшаяся там насмешливой прихотью судьбы.
Он вышел из дома на улицу и там остановился только на минуту – толпа диктовала свой ритм и свою скорость, и он за достаточно долгую жизнь успел выучить, что если ты двигаешься в толпе, ты должен соблюдать ее правила. Другое дело если ты идешь сам по себе, идешь один – тогда никто тебе не указ. А дальнейшее уже зависит от тебя – выбирать толпу или выбирать свою жизнь, хотя на этой оживленной улице большого города выбора почти не было.
От раздумий его отвлек резкий визг тормозов и возбужденные голоса людей с перекрестка. Он бросился, туда плевав на все законы толпы.
Перекрыв уличное движение, на дороге стояла машина, дверцы ее были распахнуты, а водитель стоял над скорчившейся на коленях на асфальте растрепанной бритой девушкой.
Она неуклюже шарила по грязному асфальту рукой, отчаянно стараясь что-то найти.
- Смотри куда идешь! – крикнула разгневанно выскочившая из машины высокая крашенная блондинка кукла с идеальным нарисованным лицом.
- Я тебя не задел? – мягко спросил водитель, беря девушку за локоть, чтобы помочь ей встать, но она шарахнулась от его руки, и продолжила что-то искать на асфальте.
- Сереженька, мы опоздаем, - плаксиво напомнила о своем существовании водителю блондинка. Он кивнул, но не знал что делать – девушка все не желала уходить с дороги.
Федор растолкал толпу и, нагнувшись, поднял с асфальта то, что, видимо, искала девушка - это были большие и неуклюжие черные очки в толстой оправе.
- Возьми, - он протянул их девушке. Она подняла голову, но взгляд серых прозрачных как небо глаз был направлен мимо. Или вообще был никуда не направлен? Она вытянула руку ему на встречу, но пальцы сжали только воздух. Тогда он поймал ее худенькую узкую ладонь и вложил туда очки.
- Спасибо, - дрожащими губами прошептала девушка и с трудом встала на ноги. Она стояла несколько минут, потом неуверенно пошла в сторону расступившейся толпы. Федор смотрел ей в след с интересом и ужасом.
- Сереженька, - заныла блондинка и этим подала знак зазевавшейся толпе убираться, а времени снова вернутся к своему привычному и обычному течению.

В один прекрасный момент почти несколько недель спустя после того дня на крыше и того случая, когда ему представилось побывать только зевакой на фоне разыгрывавшегося спектакля чужой трагедии, как апрельский снег на голову, неожиданно и сумбурно в его квартиру позвонил и пришел сын.
- Я думал, ты придешь только чтобы получить наследство, - мрачно улыбнулся Федор.
- Ну что ты папа! – как в далеком детстве всплеснул руками сын, когда не соглашался с тем, что говорил отец.
- Ты пришел зачем-то? – предположил Федор.
- Нет, - отрезал сын со странной настойчивостью, - почему ты думаешь так?
- Этот город слишком большой и слишком густо заполнен людьми, чтобы в нем можно было не быть одиноким, - вздохнул Федор, - глупые непонятные никому даже себе мысли старого брошенного человека, одного из сотен тысяч таких же брошенных, которых так много, черт подери, в нашем городе... И хотя их много все равно каждый из них сам по себе, а не вместе с другими такими же...
Сыну нечего было сказать на это. Не потому что он никогда не был одинок и никому не нужен, никогда не ходил под качающимися вечерними фонарями в их мягком свете в гордом одиночестве вдоль новых домов, в которых так приветливо светились окна. Будтобы он никогда не смотрел невидящими глазами в ночную темноту открытого окна, будтобы никогда не чувствовал внутри острого жгучего чувства пустоты, с которым даже не с кем было поделится.
Нет, чувствовал и ходил. Просто он никогда не думал об этом и не придавал этому никакого значения, и может быть, был даже прав?
И чтобы не молчать и не дать отцу сказать еще чего-то свидетельствовавшего о его сумасшествии он заговорил первым.
- Я хочу познакомить тебя со своей невестой, - сказал сын.
- Отлично, - улыбнулся Федор, - я поздравляю тебя, только помни, однажды все невесты становятся женами, а иногда они становятся чужими женами...
- Ты никак не можешь простить маму? – догадался сын.
- Я простил ее уже давно, - покачал головой Федор, - в чем мне ее винить?
Лезут холодные скользкие щупальца в мир одиночества, скользкие холодные воспоминания которые жалят и причиняют острую сильную непереносимую боль, от которой хочется кричать и закрывать глаза, но нельзя. Потому что это имеет смысл, только если что-то можно исправить. Если нет – даже этого делать не стоит.
- Так ты не против знакомства? – снова напомнил сын о своем существовании.
- Конечно же, нет, - кивнул отец.
И встреча должна была состояться завтра в обед. Сын ушел и с момента его ухода время, снова потекло медленно, как песок сквозь пальцы и он легко мог сосчитать каждую песчинку, так медленно она желала упасть на ладонь, словно повиснув. И становясь, серебро в прозрачном и чистом терпко пахнущем табаком воздухе она все-таки обрушивалась вниз и приближала его к завтрашнему дню...
Только что изменит это блистательное завтра? Ответа не было, как и множества других ответов...
И оно все-таки наступило, накрыв город серым мутным, как пепел небом и залив, еще вчера обогретые солнцем улицы дождями. На небе скопилось столько воды, что вылиться вся на землю она смогла только к времени, когда ему нужно было выходить из дома.
Блистательное завтра совсем не блистало, и даже не планировало этого делать, не обещая никаких новых перспектив и изменений.
Его дорога лежала через затянутый белым густым, как вата туманом мост с резными черными периллами. Высокие шпили небоскребов на горизонте, как и упиравшаяся в серое небо длинная темная узколейка, тонули в мягкой пушистой спокойной дымке. Впереди шла девушка совершенно игнорировшая окружавший ее мир – в странной шапке маленькая и хрупкая она наступала в лужи, джинсы были мокрыми уже по колено, но ей было все равно. Она беспечно напевала странные слова неизвестной ему песни. Поравнявшись с ней, он смог разобрать, что шептали побелевшие от мороза губы.
- «Слушала песни о людях попавших в шторм, о волосах, не любивших шпилек, о слабости злой и бесстрашной, о чувствах лишенных глаз, и выживать принужденных, о городах, о пустынях о нас, исступлением изможденных...» - достаточно громко пела девушка не поставленным, но приятным, как у большинства девушек этого возраста голосом.
Он украдкой обернулся на нее, заметив только на ней черные солнцезащитные знакомые очки, совершенно неуместные для этой погоды. Но он ее не знал. И не мог знать. По этому он пошел дальше.
Федор не знал, что заставило его, обернутся, но девушка уже остановилась и тонкие пальцы, замерзшие и побелевшие от холода без перчаток, скользнули по периллам моста, ощупывая их.
Девушка перестала петь и теперь только шептала. Он не знал что, но понял что это важно. Он снова вернулся на мост и остановился ближе, не зная, стоит ли идти дальше, может быть она просто остановилась посмотреть на простиравшуюся вдаль железную дорогу.
- Кажется это здесь... – теперь уже говорила девушка, а пальцы ее все скользили по холодной пыльной стали, - должно быть... в этом городе просто должно быть такое место, откуда можно шагнуть в небо и стать птицей...
Теперь Федор понял, что она собирается сделать, и тогда остановился рядом с ней, но девушка оставила без внимания его появление.
- Шторм однажды кончится, - это первое что пришло в голову Федору.
Она стала неуверенно оглядываться, словно не видела его или... Одна ее рука с легкостью оттолкнулась от перилл и зависла в воздухе в нескольких сантиметрах от его лица. Девушка сняла очки, странно улыбнулась, он узнал эти глаза, уже виденные на улице пустые и одинокие. Отражавшие в себе серой сумрачное небо.
- Зачем вы хотите меня остановить? – спросила она хрипло, - посмотрите в мои глаза... разве теперь что-то имеет смысл?
Он понял все достаточно быстро, когда ее слова подтвердили страшные и странные догадки.
Девушка судорожно вздохнула и снова ощупав перилла, опустилась прямо на грязный асфальт рядом с глубокой лужей, которая подобно ее глазам отражала небо. Мимо по мосту неслись машины и трамваи, и у них была своя собственная спокойная обычная жизнь.
- Если бы я мог что-то сказать, я бы сказал, - стоя рядом с сидевшей и сжимавшей лицо холодными пыльными руками девушкой сказал Федор, доставая из кармана сигареты и смотря в даль, - это твой выбор девочка, и ты имеешь на него право. Не каждый может нести такой груз, нужна особенная сила, и она у тебя есть, только ответь себе и мне, был ли смысл идти, нести и терпеть шторм, волны холодные острые капли, бьющие в лицо, царапающие щеки, стоять, когда ветер норовит сбить с ног, двигаться против течения, верить во что-то, искать в темноте одинокий свет маяка только ради того, чтобы однажды кончить вот так? – он презрительно кивнул в сторону рельсов, - там, внизу.
- Почему вы не уходите? – спросила слегка испуганно девушка.
- Я могу уйти, - пожал он плечами.
- Это мой выбор, вы сами сказали, - вздохнула она.
Тогда он, послушавшись ее просьбы, или приказа оставил ее в гордом одиночестве – потому что для нее не существовало ничего что существовало и одновременно чего не было для него – машины, птицы – воробьи на ветках, неуклюжие голуби, редкие прохожие. Она была одна наедине со своим выбором. Со своим штормом в непроглядном море темноты.
Он шел достаточно долго не оборачиваясь, пока мост не оказался очень далеко. Он остановился только у назначенного места и не опоздал, но и не пришел раньше – сын с девушкой, красивой и яркой уже сидели за столиком маленького кафе на самом краю леса. Оттуда сладко несло шашлыками и новыми сплетнями, которые рассказывали посетители.
- Познакомься папа, это Катя, - сын указал на девушку, та ласково и счастливо кивнула. И почему-то ее безоблачная райская улыбка и мягкий свет в рыжеватых прекрасно видевших глазах вызвали у него приступ злобы, который он сдержал с трудом. Она здесь, а та девушка, точно такая же, как он не нужная никому и одинокая сейчас там на мосту. И он сказал, что одобряет выбор сына, хотя совсем нет, еще сказал, что должен идти. И действительно должен.
На мосту ее уже не было, и ему стало грустно. Он спустился вниз и остановился у перехода. Улыбка слегка тронула губы.
Девушка не видела красного света, поправляя нелепую шапку, она непременно шагнула бы под машину, если бы он не придержал ее за рукав легкой совсем не по погоде курточки. Она обернулась и словно могла видеть его, но, конечно же, не видела.
Только переведя ее на другую сторону улицы, он заговорил.
- Ты сделала выбор, - сказал Федор, - ты молодец. А ведь шторм почти кончился, и выглянуло солнце...
Он не верил своим словам и небо над городом было затянуто серыми туманными тучами, к которым вносили свою лепту и трубы заводов окрашивая его еще в более серый цвет, но она не видит этого серого и пусть лучше думает, что через эти облака сейчас улыбнулось солнце, осветив лица множества людей бороздивших бесчисленные дороги этого города, коснувшись осторожно замерзший и уставших от ударов соленых брызг лиц людей, попавших в шторм...

1 октября