Слуга. Пролог

Пролог.

1.

От одного вида острова Кукарачу пробивала мелкая нервная дрожь. Более жуткого места он не видел за всю свою жизнь, пусть еще не такую длинную, но богатую на впечатления и события. Серый булыжник, торчащий из воды обширной бухты, а верхом на этом булыжнике, словно болезненный нарост на теле гигантского кита – белесое железобетонное сооружение с узенькими окнами-бойницами. Вроде бы ничего особенного, но…
Кукарача поежился, потер плечи ладонями, словно пытаясь согреться, хотя мерзнуть было вроде бы не от чего: стояла вполне обычная для этих мест жара, что-то около плюс тридцати в тени, солнце, отражаясь от синевы океана, превращало бухту в подобие огромной скороварки, на прозрачном небе – ни облачка.
Но этот остров…Казалось, в этой точке мироздания солнце теряет свою власть и капитулирует перед облаком тьмы, окружившем этот клочок неприветливой суши.
- Вот, амиго, то самое место, - негромко, чуть громче шепота, произнес капитан катера, которого звали, кажется, Эрнандо. Хотя, может, и Хосе. Или даже Мигель. Хотя, нет: Мигель – это механик, тот парень, что даже спит в обнимку со стареньким японским дизелем Хино, а из машинного отделения выбирается только чтобы покурить, выпить пару баночек пива и помочиться за корму, в пенистый кильватерный след.
- Сможешь высадить меня на остров? – спросил Кукарача, снова поежившись и вдруг усомнившись, стоит ли вообще туда идти. Может, лучше выплатить капитану остаток суммы и тихо-спокойно добраться вместе с катером до Антофагасты, а там – на поезде обратно в Вальпараисо, потом – автобусом до Сантьяго и самолетом, через Бразилиа и Рим – в привычную Москву, к слякотной московской зиме, к вечно брюзжащей жене-бисексуалке, к издателю-вампиру, которому мучения литератора греют душу ничуть не хуже, чем семизначное число на счете в немецком банке?
Капитан покачал головой, помолчал, потом словно выдавил из себя слова.
- Нельзя. Как это будет по-русски? Табу, вот!
Кукарача усмехнулся, хотя веселиться сейчас ему совсем не хотелось. Он мог бы объяснить капитану, что «табу» не имеет ничего общего с русским языком, и его испанского вполне хватило бы, чтобы разъяснить чилийскому моряку этимологию этого слова. Но он не стал. Пусть уж капитан гордится тем, что, кроме «калашников», «спасибо», «на здоровье», «водка», «балалайка» и «икра», знает еще и редкое русское слово «табу».
- Говорят, что если ступишь на берег этого острова, то потеряешь свою бессмертную душу, а ее место займут демоны, - подсказал не то Кукараче, не то капитану седой боцман, морщинистый и смуглый, напоминающий изюм в сизом парике.
- Все это ерунда, старик, - отмахнулся капитан, - Сказочки, которыми индейские мамаши пугают своих чад. Но то, что причаливать к острову – самая скверная примета, это уж точно, к шаману не ходи. Так что, Адриано, придется тебе помахать веслами самому.
Кукарачу капитан упорно называл Адриано, то есть, Андрей, хотя сам Кукарача уже почти отвык от своего настоящего имени. Прозвище Кукарача звучало проще, веселее и непринужденнее на всех языках мира. Да и на обложках его романов постоянно, вот уже почти восемь лет, красовалась надпись «Кукарача Рыжий».
Кукарача снова посмотрел на остров, приближавшийся с каждой минутой. Остров казался мертвым: на нем не гнездились даже вездесущие чайки. Слепо таращились на все стороны света темные дырочки окон-бойниц, лениво плескала на камни океанская волна, и нигде – ни единого следа жизни.
Может, он ошибся? Может, это не тот остров? Мало ли таких вот казематов наплодил гаденыш Пиночет, беззаботно задвинувший тапки в угол, сбежав от правосудия на тот свет? Да нет, ошибки здесь быть не может. Трое надежных, проверенных людей независимо друг от друга молча ткнули пальцами именно в эту точку на лоцманской карте, причем получили за этот нехитрый жест по весомой сумме в американских долларах.
- Здесь кто-нибудь живет? – на всякий случай спросил капитана Кукарача.
- Здесь есть люди, если ты об этом, - ответил капитан, задымив сигаретой, - Один мой знакомый время от времени доставляет сюда пищу и пресную воду и имеет на этом стабильный доход. Так что одиночество тебе здесь не грозит, хотя по мне, так уж лучше одиночество, чем…
Капитан не договорил, словно поймал себя на том, что может сболтнуть лишнего. Но Кукарача ухватился за эту недосказанность, словно за путеводную нить в глубине лабиринта. Узнавать все до конца было его коньком, поэтому-то и становились бестселлерами его романы, в которых, несмотря на всю неправдоподобность, не было ни слова неправды. По сути дела, это были даже не романы, а обширные репортажи о том, о чем многие предпочитают не задумываться, а если вдруг приходится задуматься об этом, предпочитают не верить и, покачивая головой, восхищаться буйством фантазии автора.
Не так давно издатель восхищался романом Кукарачи о Владе Тепеше, том самом Дракуле, которым пугают зрителей голливудские режиссеры. И невдомек было акуле литературного бизнеса, что подробное описание смерти человека, посаженного на кол, Кукарача не выдумал. Он написал то, что видел своими глазами. И этот жуткий спектакль, устроенный для пресыщенных толстосумов в глухой румынской деревушке, стоил ему пятнадцать тысяч долларов наличными, нервного срыва, двухнедельного запоя и трех попыток суицида.
Искусство требует жертв – так он говорил себе. Истинное искусство подчас требует жертв человеческих. Кто знает, сколько жертвенной крови выхлебали сестрицы-Музы за многие века своего существования?
Этот остров, вернее, его обитателей Кукарача искал долгих два года. Сперва три месяца напряженных поисков в Интернете, потом еще три месяца – в закрытых архивах, куда можно забраться только с санкции «компетентных органов» или за хорошую взятку. А потом уж полтора года – от человека к человеку, от фамилии к фамилии, через десятки человек, которые что-то слышали, когда-то что-то видели, знали того, кто разговаривал с тем, кто был в курсе всех дел, ну и так далее, как в банальном бульварном детективчике. Сколько потрачено сил, средств и нервов – одному Богу известно. Возможно, гонорар за новый роман и не окупит затрат. Но Кукарача не считал бы себя хорошим писателем, если бы позволял себе точный расчет расходов и доходов. Главное – это книга, а чего она стоила автору – это уже неважно. И сейчас, после этих долгих двух лет он не мог просто взять и дать деру из этого места. Главное – это книга…
- Лучше, чем что? – требовательно спросил Кукарача, впившись глазами в колючие ледышки глаз капитана.
- Об этом месте рассказывают всякое, - пожевав сигарету губами, произнес капитан, - Но мало, кто отваживается говорить громко. Иногда это место называют бухтой Шепота. Потому что обо всем, что здесь происходит, говорят шепотом. И лучше всего при свете дня.
- Мне уже страшно, - криво усмехнулся Кукарача, хотя было ему не до смеха. Ему и впрямь стало страшно. До этой минуты ему было просто немного не по себе, а теперь он с удивлением заметил, что пальцы его мелко и противно дрожат.
- Зря смеешься, камрад, - сурово ответил капитан, - Вон там, на пляже, - он ткнул пальцем в сторону пологого песчаного берега бухты, - частенько находили утопленников. Еще тогда, когда здесь была рыбачья деревушка. Сейчас даже рыбаки ушли отсюда, подальше от ночных кошмаров. А утопленники – я их и сам несколько раз видел, когда еще был мотористом на стареньком каботажнике. Разбухшие, синие, с пустыми глазницами – говорят, здешние крабы настолько зажрались, что не признают никакой еды, кроме человечины. А во время прилива…Нет, заплати ты хоть втрое больше, чем обещал, я не останусь здесь до прилива. Так что у тебя еще пара часов в запасе, потом мы сваливаем отсюда.
- Так что происходит во время прилива? – нетерпеливо спросил Кукарача, хотя уже засомневался, хочет ли он и в самом деле это знать.
- Голоса, камрад, - глубоко затянувшись, выдохнул капитан вместе с сизым дымом, - Пронзительные голоса. И крики. Так, должно быть, кричат грешники в аду. Кто его знает, может, этот остров и есть ад?
Старик боцман перекрестился и зашептал себе под нос «Отче наш» на латыни. А капитан, вопреки всем морским традициям, смачно сплюнул на палубу.
Катер заглушил двигатель примерно в двух кабельтовых от острова. В переводе на привычные сухопутные меры это что-то около четырехсот метров. Триста семьдесят, если быть точным. И эти триста семьдесят метров спокойной синей воды Тихого океана отделяли Кукарачу от…
Пожалуй, от самого страшного места на Земле. Во всяком случае, именно так этот остров назывался на одном из сайтов любителей всякой мистики-шмистики.
С борта катера гулко шлепнулась на воду надувная резиновая лодка, на дно лодки полетел увесистый рюкзак Кукарачи.
- Учти, Адриано: мобильник здесь не берет, - заметил капитан.
- И рация тоже, - проворчал боцман, - Проклятое место, камрад. Не совался бы ты туда.
- Если вдруг передумал, оставайся, - сказал капитан, - Вернешься с нами в Вальпараисо, я с тебя даже денег не возьму. В конце концов, аванс был достаточно щедрым.
Кукарача на секунду замер, перекинув ногу через фальшборт. Все-таки остаться?
Громада острова приковывала взгляд. Пугала своей неестественной сумрачностью: казалось, что вопреки всем законам оптики весь остров находился в густой тени чего-то огромного, но не доступного человеческому зрению. Пугала мертвая тишина, в которой вязли звуки голосов и скрип корабельных снастей – едва заглох мерный стук дизеля, тишина, обступившая катер, стала почти осязаемой.
«Пожалуй, я напишу, что эту тишину можно резать ножом на куски и расфасовывать в пластиковые мешки», - подумал Кукарача, - «И еще напишу, что после этой тишины любой звук может свести с ума».
Остров пугал – и манил одновременно. Конечно, человеку в здравом рассудке и в голову не придет утолять свое любопытство посещением таких мест, как это. Мало, кто может похвастаться, что был в восторге от ночи, проведенной на кладбище на спор. И те европейские бюргеры, что так страстно желали наблюдать настоящую смерть на колу – ни один из них не выразил желания еще хоть раз увидеть что-нибудь подобное. Но то ли Кукарача был не в здравом рассудке, то ли его нервы настолько окрепли, его манил этот остров, как манит мотылька огонек свечи. Тупое насекомое наверняка соображает, что этот огонь убьет его, но, тем не менее, летит, подчиняясь древнему инстинкту. Какие же древние инстинкты просыпались в душе Кукарачи, если он, словно мотылек к свече, стремится к этим мертвым скалам и к тому неведомому, что скрыто под слоем гранита?
- Нет, амиго, я решил, - покачал головой Кукарача, - Я буду ждать вас через десять дней. Не поминайте лихом!
Последнюю фразу он сказал по-русски, но капитан, кажется, его понял. Или догадался о смысле по интонациям.
Он сдержанно кивнул.
- Возьми, это тебе пригодится, - старик боцман снял с шеи небольшой деревянный крестик, потемневший от времени, пропитавшийся салом и потом моряцкого тела. Если учесть особую набожность боцмана и то, что он – католик, этот жест можно было сравнить…Кукарача слегка замялся, придумывая меткое сравнение.
«Это примерно то же, как если бы он отдал мне свою почку» - наконец, придумал Кукарача и снова порадовался той меткой метафоре, которую он обязательно использует в своей новой книге.
- Спасибо, отец, - сказал Кукарача по-русски, но и боцман его прекрасно понял, хотя по-русски понимал еще меньше, чем капитан.
- Не забыл? Ровно через десять дней жди сигнальную ракету, - напомнил капитан, - Увидишь ракету – запускай ответную, зеленую, если все в порядке. Ну, или красную, если вдруг дело плохо, и нам стоит уматывать без оглядки.
- Я запомнил, капитан, - нервно ухмыльнулся Кукарача.
Поначалу он считал взмахи весел. Отталкивался от светлой воды широкими лопастями и прощелкивал в голове воображаемое колесико счетчика. Раз, два, три, четыре…
С каждым мягким толчком весел катер становился чуть дальше, а остров – чуть ближе. На борту катера стояли капитан и боцман – две человеческие фигурки, одним своим существованием еще способные разрушить пронзительное и жуткое одиночество, облапившее Кукарачу липкими щупальцами. Но с каждым взмахом весел фигурки становились все меньше, и смотреть на них становилось все тяжелее. Чтобы не чувствовать тягучей тоски, Кукарача смотрел через плечо на приближающийся остров и старался совсем не смотреть на катер. И когда лодка спряталась от катера за скальный выступ, Кукарача испытал что-то вроде облегчения. С глаз долой – из сердца вон, как говорится.
Остров по-прежнему молчал. Его молчание уже начинало выводить из себя. Чтобы хоть чем-то разорвать тишину, Кукарача начал громко разговаривать сам с собой.
- Ну же, боец невидимого фронта, чего раскиселился? Ну-ка соберись, слабак! Подумаешь, остров! Подумаешь, старая тюрьма! Греби, сукин ты кот!
Наконец, он нашел место, куда можно было причалить. Гладкий бетонный пирс, выпиравший в сторону берега длинным прямым пальцем. Пирс был совсем не высокий, возвышался над водой на какой-нибудь метр, не больше. Во время прилива он наверняка уходит глубоко под воду. Над ним непременно проплывают рыбы, а может, кто-то пострашнее рыб. Мимолетная игра фантазии нарисовала Кукараче смутный образ, лишь тень чего-то чудовищного, омерзительного, но и этого ему хватило, чтобы начать с опаской вглядываться в воду, окружающую его со всех сторон. В копчике зазудело от одной только мысли, что, возможно, сейчас кто-то или что-то смотрит снизу на ненадежное дно резиновой лодки холодным взглядом, в котором нет ни одной эмоции – только голод.
Кукарача судорожно догреб до пирса и выскочил из лодки, испытав приступ совершенно безотчетного, нелогичного страха. Ему показалось, что у него под ногами уже разверзлась чья-то ненасытная пасть, и острые зубы монстра вот-вот ухватят его за пятки. И только ощутив под ногами твердую сушу, он смог успокоиться. Лодка была на месте, чудовищ в воде не наблюдалось – это все только игра воображения, разыгравшегося не на шутку. Лишь легкая рябь на воде – порыв ветерка, не более того.
Отдышавшись, Кукарача поднял на пирс свой рюкзак и вытянул за леер лодку. От пирса круто вверх, к макушке скалы уходила аккуратная лесенка с каменными ступенями, чисто вылизанными океанской водой. Должно быть, во время прилива вода поднимается очень высоко, заливая и эту лестницу. Кукарача глянул на часы. Половина первого, практически полдень. До начала прилива осталось около полутора часов – вагон времени.
Кукарача поймал себя на мысли, что боится прилива. Не то, чтобы панически, но всякая мысль о поднимающейся воде вызывала какую-то оторопь. Это, наверное, слова капитана так подействовали, те, о пронзительных голосах и криках. Капитан слышал эти голоса – всего лишь слышал, но и этого ему хватило, чтобы навсегда уяснить: во время прилива здесь оставаться нельзя.
Но пока торопиться было не обязательно. Кукарача нашарил в кармане разгрузки пачку сигарет, закурил, медленно и глубоко затягиваясь, словно пробуя едкий дым на вкус. В воздухе повис тонкий звон – это на катере запустили двигатель. Звон перешел в дробный стук: похоже, капитан решил убираться отсюда на полном ходу. Кукарача слушал стук дизеля, словно прекрасную симфонию, будто хотел напоследок насладиться хотя бы таким незначительным признаком присутствия людей. Звук был для него словно медленно закрывающееся окошко, через которое добровольному узнику пока еще виден тот, внешний мир, где все просто и понятно. Но пройдет еще несколько минут, и звук исчезнет, окошко закроется, и Кукарача останется один на один с этим молчаливым островом.
Сигарета догорела до самого фильтра, обожгла пальцы. Ничего, бывает. Кукарача бросил окурок в воду, снова зачем-то посмотрел на часы. Очередная сигарета украла из его жизни четыре минуты.
Лодку он поднял по лестнице достаточно высоко, туда, где на ступенях уже не было зеленоватого налета водорослей и морской соли. Там он отыскал укромную нишу в скале и аккуратно уложил лодку в эту нишу. Он не боялся, что ее кто-то найдет, в конце концов, он прибыл сюда не для того, чтобы прятаться – просто он не хотел, чтобы лодку ненароком сдуло ветром в море.
Потом он навьючил на себя рюкзак и прошагал по лестнице до самой вершины скалы. И там, на вершине, он вблизи увидел то, что так долго искал.
Приземистое бетонное здание безо всяких архитектурных излишеств. Параллелепипед с узкими окнами и единственной дверью, от которой к лестнице тянулась уложенная плитняком дорожка. Ни растительности, ни птиц – только голые камни и щербатый бетон. И еще эта металлическая дверь, почему-то гостеприимно распахнутая. И тишина. Мертвая, стерильная тишина.
- Эй, здесь есть кто-нибудь? – крикнул Кукарача по-испански. Прислушался, потом повторил то же самое по-английски.
В дверном проеме появилась чья-то фигура. Темнота, клубившаяся за дверью, не позволяла разглядеть человека как следует, и Кукарача смог с уверенностью определить только то, что это действительно человек, то есть, двуногое и двурукое существо с одной головой и без хвоста. Хотя насчет хвоста он мог и ошибаться, всякое ведь бывает.
Человек помедлил в дверях, потом шагнул через порог, на освещенную солнцем дорожку. Кукарача запоздало вспомнил, что на поясе у него – кобура, а в кобуре – купленный у метиса-контрабандиста в городке Сан-Фелипе револьвер. Стоило достать оружие чуть раньше, прежде, чем подавать голос, в этом случае не нужно было бы предлога, чтобы вскинуть руку и взять на прицел незнакомца. В этом случае оружие в его руке было бы всего лишь проявлением осторожности. Выхватывать револьвер из кобуры сейчас выглядело бы совершенно иначе – как плохо скрытая агрессия.
Но рука Кукарачи уже самопроизвольно легла на обрезиненную, приятную на ощупь рукоятку.
- Не нужно, - мягко произнес человек на слишком правильном английском. Такое чересчур правильное произношение обычно ставят в каких-нибудь элитных московских школах или на факультете иностранных языков. Словом, Кукарача сразу догадался, что английский – не его родной язык.
- Это просто осторожность, - ответил Кукарача, - Я только готовлюсь защитить себя.
- Этим? – усмехнулся человек, указав пальцем на револьвер, - Не думаю, что здесь он может вам помочь.
Незнакомец выглядел слишком уж обычно. Кукарача ожидал кого-нибудь более странного, экзотичного, что ли. Например, усатого громилу в военной форме с автоматом в руках. Или здоровенного качка в кожаном прикиде с длинной плетью у пояса. Он даже допускал появление какого-нибудь омерзительного зомби. Но вместо этого – самый обычный человек, каких полным-полно в любом городе. Элементарная частица толпы, неотличимая от других таких же частиц. Джинсы, слегка потертые, ровно настолько, чтобы не казаться новыми, кроссовки, клетчатая рубашка с коротким рукавом, расстегнутая до середины груди. На вид – лет сорок, может, чуть больше. Короткая аккуратная борода с едва заметной проседью, подстриженные черные волосы. Необычными были глаза. Хотя что в них было необычным, Кукарача объяснить не мог. Какая-то едва заметная асимметрия, что ли?
- Я так понимаю, вас привело сюда любопытство, - посканировав Кукарачу взглядом, сказал незнакомец, - Не лучший выбор, скажу я вам, но извольте. Я не стану вам мешать.
- Любопытство? – переспросил Кукарача, - С чего вы взяли?
Хотя он прекрасно понимал, что этот человек прав на все сто. Именно любопытство, именно желание своими глазами увидеть то, о чем Кукарача читал, о чем рассказывали, сбиваясь на неприкрытое вранье, те немногие, кто знал о существовании этого острова.
- Да уберите вы руку с револьвера, ради Бога! – раздраженно поморщился человек, - Я же вам сказал: здесь никто не собирается причинить вам вреда. Может, вас успокоит тот факт, что перед вами – священник?
- Священник? – удивился Кукарача, - Но почему здесь…
- Я, кажется, понимаю, - засмеялся человек, сделав навстречу Кукараче несколько шагов, - Вы, наверное, думали, что здесь – толпа охраны, собаки и все такое? Может, даже нафантазировали себе круглосуточно работающий крематорий и пару газовых камер?
- Признаться, этому я удивился бы меньше, чем священнику, - выдохнул Кукарача.
- Оно и понятно, - священник подошел совсем близко и дружелюбно протянул Кукараче раскрытую ладонь, - Я – отец Кирилл.
- Русский? – Кукарача от удивления перешел на родную речь.
- Земляк? – отец Кирилл, кажется, тоже немного удивился. По-русски он говорил все-таки лучше, чем по-английски, - Вот уж не ожидал. Нечасто сюда наших заносит.
- Я все еще не понимаю. Это разве не тюрьма?
Отец Кирилл огляделся, словно видел этот остров и это здание впервые в жизни. Потом пожал плечами и, будто извиняясь за что-то, развел руками.
- Увы, мой друг. Если вы приплыли сюда за колоритами самой ужасной тюрьмы, вы ошиблись адресом. Кажется, ваше судно уже ушло на север? В таком случае, вам придется подождать восемь дней. Через восемь дней придет катер с провизией, с ним вы сможете вернуться в Тальталь. Если, конечно, захотите вернуться.
Кукарача стоял в полной растерянности. Впервые в жизни он не нашел того, что искал. Долгие поиски окончились безобидным пшиком. Хотя…
- Скажите, отец Кирилл, а вы здесь живете один?
- Разумеется, нет. Какой же поп без паствы, а? – он рассмеялся, словно сказал что-то очень остроумное.
- Меня интересует один человек, и я знаю, что он был здесь. Возможно, он и сейчас здесь.
Священник слегка помрачнел, но потом снова заулыбался.
- Вы, должно быть, устали, юноша? В ногах правды нет, ведь так? Пойдемте внутрь, там обо всем и поговорим.
Возражать Кукарача не стал. Вслед за священником он прошагал до двери, замешкался на пороге. За порогом начинался сумрак. Не тьма, как показалось вначале, а сумрак, неуютный, пахнущий сыростью и еще чем-то, чему Кукарача не мог подобрать правильного названия. Опять в его голове возникли совершенно нелогичные мысли. Ему вдруг представилось, что если он сделает хоть шаг в этот сумрак, назад, к солнцу пути уже не будет. Во всяком случае, для него.
Отогнав наваждение, Кукарача поежился и все-таки сделал шаг через высокий порог.
За порогом начинался коридор. Гулкий тоннель, освещенный тусклыми светильниками. Защитные решетки на светильниках напоминали почему-то собачьи намордники. Странно, что точно такие же светильники в подъездах старых московских пятиэтажек не вызывали мыслей о злых собаках. Наверное, это просто игра воображения.
Отец Кирилл шел неторопливо, словно давал Кукараче возможность осмотреться. Хотя смотреть, собственно, было не на что. Бетонные стены, бетонный пол, бетонный потолок и уходящая куда-то в бесконечность цепочка светильников.
- У вас здесь не очень-то уютно, - заметил Кукарача.
- Это психологический трюк строителей тюрьмы, - пояснил отец Кирилл, - Представьте себе, каково было заключенному медленно шагать по этому коридору, зная, что назад дороги не будет. Эти стены, этот низкий потолок – все это словно давит, заставляет сжиматься и паниковать. Многие заключенные не выдерживали, сходили с ума прямо в этом коридоре. Кого-то прямо здесь и убивали, якобы при попытке к бегству. Вот, кстати, щербины от пуль…
Священник приложил два пальца к стене, указывая на глубокие выбоины в бетоне.
- Подумать только: чья-то жизнь запечатлелась здесь такой уродливой отметиной, - вздохнул он.
- Чья-то смерть, - поправил священника Кукарача.
- Что? – переспросил отец Кирилл.
- Я говорю: это не жизнь – это чья-то смерть здесь отметилась. А жизнь наверняка оставила совсем иные отметки. Дети, дом, память людей, для которых покойник навсегда останется отличным парнем.
- Вы, кажется, философ, - одобрительно произнес отец Кирилл, - Что ж, возможно, вы и правы. Только я прошу вас не слишком уж идеализировать тех, кто простился с жизнью в этих казематах. Здесь ведь были не только политические. Здесь было немало убийц, наркоторговцев, контрабандистов. Дети, дом, добрая память – для таких людей это просто ничего не значащие слова.
Жутковатый коридор пронизывал здание тюрьмы насквозь. И только у противоположной, южной стены он пересекался с другим коридором, который выглядел чуть веселее. По крайней мере, он имел окна, выходящие на юг, и из этих окон открывался вид на бухту и на зубцы серых скал, окаймляющих бухту мрачным ожерельем.
Отец Кирилл свернул направо, Кукарача последовал за ним. Коридор снова свернул в сторону северной стены здания. Здесь снова не было окон, зато по обеим сторонам коридора темнели похожие одна на другую металлические двери. Около одной из них отец Кирилл остановился.
- Вот, это мои апартаменты. Пожалуй, единственное здесь помещение, приспособленное для жизни.
- Вы сказали, что на острове есть и другие люди. Где они?
Священник молчал довольно долго, прежде, чем ответить.
- Они внизу.
И он ткнул пальцем в сторону пола.