Последний фонарщик, сетевая хроника, продолжение 5

© Под редакцией Веле Штылвелда
27.
Мы люди неплохие. Чуть вечер, мы в пути.
Фонарщики лихие, волшебники почти.
Шагаем вслед, вслед, вслед,
Туда, где тень, тень, тень.
Да будет свет, свет, свет.
Как будто день, день, день.
Мы не играем в прятки с полночной тьмой, о нет.
Все тайны и загадки пожалуйте на свет.
Песня фонарщиков из советского фильма «Приключения Буратино»
* * *
На площадях древних Афин горели по ночам яркие костры из ветвей смолистых деревьев. Древний Рим с факелами, прикрепленными к стенам зданий, и масляные лампы Египта... Узкие кривые улицы Гранады – столицы последнего арабского халифата в XIV в. – уже освещались фонарями с масляными плошками. В древнем Китае праздник фонарей символов счастья и благополучия – возник еще три тысячи лет назад!
А «просвещенная» Европа все еще сопротивлялась. Так, в газете «Кельнише Цайтунг» в 1818 г. было опубликовано характерное для того времени воззвание:
«Уличное освещение с теологической точки зрения есть вмешательство в Божий распорядок. Ночь нельзя превратить в день;
– с медицинской точки зрения ночное пребывание на улицах будет увеличивать заболевания;
– с философской точки зрения уличное освещение должно способствовать упадку нравов;
– с полицейской точки зрения оно делает лошадей пугливыми, а преступникам помогает;
– с общественной точки зрения публичные празднества имеют назначение создать подъем национального чувства, большое значение при этом имеет иллюминация, существование же постоянного уличного освещения значительно ослабит эффект, производимый иллюминацией».
И тем не менее, к концу XVIII в. уличное освещение все-таки стало непременной и привычной частью благоустройства большинства крупных городов мира.
Сказки и фэнтази о фонарщиках обычно полны горькой поэзии…
…Розы всегда стараются казаться страшными и колючими, хотя у них есть только маленькие шипы, да и те – совсем не страшные. А принцы всегда умирают или улетают, и остаются только короли, пьяницы, фонарщики или, на худой конец, охотники, которые готовы "бесстрашно" застрелить последнего друга – лиса...
…Давным-давно, когда фонари были спиртовыми, фонарщики каждый день заливали в них горькую и мерзкую на вкус жижу и поджигали. Надо ли говорить, что фонари прогорали быстро: в любом городе хватает людей в должной мере мужественных и неприхотливых, чтобы пить что угодно, добытое где угодно.
Посчитав расход спирта, магистрат постановил заключить спирт в железные коробки, запирающиеся на замок, а каждому фонарщику выдать по ключу, чтобы те могли менять топливо каждый вечер. После этой разумной и мудрой меры пить фонарный спирт продолжали только фонарщики, причем в гораздо меньших количествах.
Порой в те времена можно было увидеть мирную картину: фонарщик, не осиливший последнего глотка фонарного спирта, спал, прислонившись спиной к фонарному столбу, а его ключ висел на столбе, раскачиваясь на ветру, и блестел.
…Кристоф Таубеншляг – потомственный фонарщик, профессиональный «хранитель пламени», принесенного с Востока его предком, розенкрейцером. Юный фонарщик бесстрашно выходит на бой с Владычицей мрака, которая осыпает Кристофа метеоритным ливнем, «бомбами космической бездны, безглазыми головами демонов, вслепую ищущих свою добычу». Но пламя в душе фонарщика оказывается сильнее этой сатанинской пиротехники: сама смерть превращается, столкнувшись с юношей, в огонь жизни.
Фонарщик зажигает фонари факелом на длинном шесте. Фонари заправлены, их надо только зажечь. Души готовы к тому, чтобы их зажгли. Должен найтись «фонарщик», который вопреки всему разыщет и зажжет эти «светильники». И тьма отступит перед вереницами фонарей, больших и малых, зажигаемых неутомимыми волшебниками…
… На площадях древних Афин горели по ночам яркие костры из ветвей смолистых деревьев. Древний Рим с факелами, прикрепленными к стенам зданий, и масляные лампы Египта... Узкие кривые улицы Гранады – столицы последнего арабского халифата в XIV в. – уже освещались фонарями с масляными плошками. В древнем Китае праздник фонарей символов счастья и благополучия – возник еще три тысячи лет назад!
А «просвещенная» Европа все еще сопротивлялась. Так, в газете «Кельнише Цайтунг» в 1818 г. было опубликовано характерное для того времени воззвание:
«Уличное освещение с теологической точки зрения есть вмешательство в Божий распорядок. Ночь нельзя превратить в день;
– с медицинской точки зрения ночное пребывание на улицах будет увеличивать заболевания;
– с философской точки зрения уличное освещение должно способствовать упадку нравов;
– с полицейской точки зрения оно делает лошадей пугливыми, а преступникам помогает;
– с общественной точки зрения публичные празднества имеют назначение создать подъем национального чувства, большое значение при этом имеет иллюминация, существование же постоянного уличного освещения значительно ослабит эффект, производимый иллюминацией».
И тем не менее, к концу XVIII в. уличное освещение все-таки стало непременной и привычной частью благоустройства большинства крупных городов мира.
В Париже первые фонарные столбы появились еще в 1667 г. Но ещё задолго до этого первыми после «темных веков» в Европе осветились французское аббатство Сен-Дени и английский Оксфорд. Произошло это в XII ст. Пожалуй, к XIII в. можно отнести появление в Европе фонарей в металлических клетках, которые подвешивались на небольшой высоте на углах зданий. Фонари этого времени украшают флорентийский дворец Строцци.
Эпоха Возрождения стала временем бурного развития торговли, искусств и ремесел, – это не могло не отразиться и на облике городов. Чтобы привлечь клиентов, европейские цирюльники и брадобреи начинают украшать свои дома фонарями и лампами. Их примеру следуют кондитеры, а затем и другие ремесленники.
В моду входят небольшие фонарики, выполненные ювелирами; благородные дамы носят их на поясе. Такие светильники заправляли благовонными маслами; при горении «дамские фонари» не столько освещали дорогу, сколько выделяли одурманивающие запахи. В ходу были также тканевые и бумажные фонарики, называвшиеся венецианскими.
В 1665 г. парижский аббат Лаудатти получил от французского короля привилегию на создание сети пунктов по прокату фонарей. Такие пункты – фонарные будки – были расставлены по всему Парижу на расстоянии 300 метров друг от друга. За плату в 50 су пешехода сопровождал фонарщик с фонарем; у фонарщика на поясе висели песочные часы, отсчитывавшие время его работы. Провожатые с фонарями стали пользоваться огромным успехом, что привело аббата к обогащению, а французского короля – к идее ввести специальный подушный налог на освещение и по-настоящему осветить улицы Парижа. По приказу короля была создана должность лейтенанта полиции, ответственного за освещение города.
Но только с Первыми после «темных веков» в Европе осветились французское аббатство Сен-Дени и английский Оксфорд. Произошло это в XII ст. Пожалуй, к XIII в. можно отнести появление в Европе фонарей в металлических клетках, которые подвешивались на небольшой высоте на углах зданий. Фонари этого времени украшают флорентийский дворец Строцци.
Эпоха Возрождения стала временем бурного развития торговли, искусств и ремесел, – это не могло не отразиться и на облике городов. Чтобы привлечь клиентов, европейские цирюльники и брадобреи начинают украшать свои дома фонарями и лампами. Их примеру следуют кондитеры, а затем и другие ремесленники.
В моду входят небольшие фонарики, выполненные ювелирами; благородные дамы носят их на поясе. Такие светильники заправляли благовонными маслами; при горении «дамские фонари» не столько освещали дорогу, сколько выделяли одурманивающие запахи. В ходу были также тканевые и бумажные фонарики, называвшиеся венецианскими.
В 1665 г. парижский аббат Лаудатти получил от французского короля привилегию на создание сети пунктов по прокату фонарей. Такие пункты – фонарные будки – были расставлены по всему Парижу на расстоянии 300 метров друг от друга. За плату в 50 су пешехода сопровождал фонарщик с фонарем; у фонарщика на поясе висели песочные часы, отсчитывавшие время его работы. Провожатые с фонарями стали пользоваться огромным успехом, что привело аббата к обогащению, а французского короля – к идее ввести специальный подушный налог на освещение и по-настоящему осветить улицы Парижа. По приказу короля была создана должность лейтенанта полиции, ответственного за освещение города. С 1667 г. Париже начала действовать государственная служба освещения, существующая и поныне.
Освещение включалось не каждый вечер. В график работы, к примеру, киевских фонарщиков не входили два самых светлых летних месяца – июнь и июль. Кроме того, фонари не работали в "ночи, в которые по календарю должна светить луна" (дни полнолуния). "Если эти ночи светлы, – писалось в договоре, – то фонари не освещаются, если же будет облачно, или вообще не довольно светло, то гг. предприниматели обязаны освещать за свой счет фонари без особой платы, сверх 1800 часов в год. Указывать, требует ли состояние погоды освещение фонарей в ночи, показанные по календарю лунными, предоставляется городской думе или одному из ее членов, которому будет сие поручено".
Начало уличному освещению Петербурга положил Петр I, приказавший в честь победы русских войск над шведами 23 ноября 1706 г. повесить фонари на фасадах домов четырех центральных улиц. А первые стационарные фонари были установлены на набережной Невы против Зимнего дворца. Вскоре бюрократы точно установили и записали, какой вид и цвет полагается иметь уличным светильникам: «деревянные, голубою и белою краской выкрашенные столбы, из коих каждый на железном пруте поддерживает шарообразный фонарь, спускаемый на блоке для чищення и наливания масла».
С наступлением ночи улицы Киева в начале ХIХ в. погружались во тьму. Уличного освещения не было. Немногочисленные прохожие освещали путь переносными масляными фонарями. В Париже, например, первые фонарные столбы появились еще в 1667 г.
Лишь в 1781 г. к приезду цесаревича Павла Петровича магистрат обязал каждого владельца усадьбы на Подоле установить у ворот по два фонарных столба. Но неизвестно, долго ли эти фонари освещали улицы, так как лампы заправлялись светильным спиртом (смесь винного спирта со скипидаром), что для горожан было очень дорогим удовольствием. А всё потому, что и киевские фонарщики были беспросветные пьяницы!
Ведь ещё в 60-х гг. XVIII в. были предприняты попытки использовать вместо масла хлебный спирт. Но буквально через полчаса после выдачи «горючего» фонарщики были неспособны к работе. И тут появился керосин, его назвали «фотоген», это слово какое-то время обозначало и сами фонари нового типа. Когда фонарное топливо стало невозможно употреблять внутрь, его еще вполне можно было использовать для хозяйственных нужд, и в городах по-прежнему было темно по ночам. Как писали современники о московском уличном освещении, «фотоген Боаталя перед домом обер-полицмейстера горит как солнце, а чуть подальше все тускнеет, тускнеет...».
А вот в провинциальной приволжской Сызрани в честь празднования всенародной виктории над супостатом и почти что антихристом Бонапартом было организовано уличное освещение. Ночью в центре города зажигали 247 керосиновых фонарей. Так было надежнее… Фонарщики не спивались, и что не тухло, то положенных ему пять самых темных часов ночного времени уже и не гасло…
Обычно с полночи до пяти часов утра светились теплые фонарные светлячки в разных уголках обширной Евразии…
В самоварной России часто использовалось и конопляное масло. До середины XIX в. и во всей Европе доминировали далекие от совершенства масляные фонари.
«Далее, ради бога, далее от фонаря, – писал Н. В. Гоголь, – и скорее, сколько можно скорее проходите мимо. Это счастье еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим маслом".
Конопляное масло зажигали «в ночное время токмо в темные часы по присылаемым из академии о темных часах таблицам». В Москве фонари впервые были зажжены в конце 1730 г. по случаю приезда членов Императорской фамилии. А немногочисленные прохожие на ночных киевских улицах освещали путь переносными масляными фонарями вплоть до начала XIX в.
Бедные фонарщики фонарным маслом с удовольствием сдабривали кашу. Трудно винить их в этом, поскольку масло «чисто, для пищи приятного вкуса, но горит не так светло, потому что оно сделано из сырых коноплей, другого же из сухих коноплей в привозе нет».
В среднем фонарщик следит за горением 150 фонарей, расставленных по улицам на протяжении около 6 км. Эта профессия сохраняла свой исторический вид, традиции и нравы до 40-х гг. XX в.! Отдельные представители славного цеха фонарщиков находят себе работу и в наше время. Тумский остров – единственный в Европе, где каждый вечер зажигаются газовые фонари. 91 фонарь за полтора часа зажигает господин Анджей из польского города Вроцлава: «У меня такая работа, где нельзя болеть, сыновья помогают, если я слягу. Ведь городу нужен свет». Сказочник-фонарщик, словно сошедший со страниц книжек Андерсена, до сих пор рассказывает путникам, как угасает огонь в фонарях.
Романтику старинных газовых фонарей недавно вернули и на Королевскую дорогу в Праге. Если встретите фонарщика с длинным шестом, не забудьте прикоснуться к его одежде – согласно пражским легендам, фонарщик приносит удачу.
А загадать желание в новолуние в круге фонарного света можно где угодно – надо только выбрать фонарь покрасивее. Но только к концу XIX в. фонари из неказистых мастодонтов стали превращаться в подлинные архитектурные шедевры. Петербургские фонари, в проектировании которых приняли участие Растрелли, Фельтд, Монферран, считались самыми красивыми в мире. Они были не только источником света, но и украшением городского пейзажа. На литые детали фонарей в послевоенной Москве и других городах уходила половина средств, отпускаемых на все освещение города. И фонари того периода вполне могут составлять конкуренцию знаменитым уличным светильникам Сан-Франциско или Парижа.
В жизни каждого отдельного человека случается свой особый последний фонарщик. Об этом ещё в 1962 г. спел известный советский бард Булат Шалмович Окуджава:
– Мой конь притомился, стоптались мои башмаки.
Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры.
– Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки,
до Синей горы, моя радость, до Синей горы.

– А где ж та река, та гора? Притомился мой конь.
Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?
– На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,
езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда.

– А где же тот ясный огонь, почему не горит?
Сто лет подпираю я небо ночное плечом...
– Фонарщик был должен зажечь, да фонарщик тот спит,
фонарщик-то спит, моя радость, а я ни причем.

И снова он едет один без дороги во тьму.
Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам!
– Ты что потерял, моя радость? – кричу я ему.
А он отвечает: – Ах, если б я знал это сам!
«Ночной разговор», Оле, 1962 г.
28.
Разрабатывая образ воина-калмыка, «летучего гусара» и последнего фонарщика в г. Париже, я вижу его путь странном свечении старинного уличного фонаря… Всё начинается в приволжском российском городке Сызрань. Сызранский воевода согласно Указу российского Государя-императора набирает воинскую рать из расчета четырех бойцов-удальцов с каждой сотни мужчин пригодного для воинской службы возраста. Посланы гонцы и в приволжские степи… Не шибко богатый степняк-ойрат Баатар. Вечный пастух чужих табунов и овечьих стад, вечный наймит без полушки в халате получает прекрасного скакуна и отправляется вместе с отобранными воинами-калмыками через Сызрань в Самару. Из Симбирска к той же Самаре тянутся такие же вереницы воинских новобранцев – пеших и конных. Пешие частично на подводах, а частично в сопровождении этих подвод с провиантом и сукном для амуниции защитников Отечества. В охранении обозов едут конные воины башкиры из симбирских пределов, и воины-калмыки из Сызрани… В Самаре происходит первое переформирование в маршевые роты и конные эскадроны… Они еще безымянные, но с единым знаменем Самарско-Симбирского ополчения. Оним уже спаяны дисциплиной, поддержание которой берут на себя ветераны суворовских походом, мирно доживавшие отведенный им век в ветеранских домах по всему низовью Приволжья. Сейчас они просто цементирующий элемент разнородного аника-воинства, но за месяц следования от Самары до Малоярославца спешным образом пройден курс подвижного Резерного депо второй линии… Конники держат строй, пешие – маршевый шаг, срочным образом прямо в пути происходит первичное переобмундирование… что-то успевают подшить, что-то подогнать еще по старому крою и под Малоярославец в Резервное дето первой линии пребывает воинство прошедшее, скажем, общий предвоинский курс защитников Отечества… Российских крестян и мещан – православных и лютеран разбивают и разбирают по учебным ротам, приписанным к несущим оборону Смоленска и Малоярославца полкам.
Башкиры, военные действия в Заволжье с которыми вспыхивали постоянно отказываются подчинятся пехотным отцам-командирам. Но на их норов есть укором – казацкая башкирская конница. Служивые башкиры не чета вольным… Прибывших ломают крепко под армейский устой… Секут перед строем, но прямо на лошадях… Лошадь идет по кругу, а удары сыпятся только по мере того, как проступают от прежних тугие кровавые полосы на спине… Это ещё не шпицрутены… Непокорных не убивают… Война, но выбивают дух вольницы жесточайше. Дважды бить по рубцу нельзя – шпицрутены, но ногайки гуляют, пока на спине остается вольное место… Только бы при этом не упасть с подвижного и всё время фырчущего скакуна… Упал, в солдаты попал. Загремел на все 25 лет… А там явил непокорство – расстел по законам военного времени и каторга в мирное… Такой себе укорот…
А вот с калмыками тоже своя морока… Старшие просят, чтобы воины-шаманы имели время приворожить небо! Странно это – три дня уходит на то, чтобы каждый выбрал свой краешек тверди земной, чтобы заручась поддержкой Белого старца, – охранителя на Земле всех калмыков, обратился к нему и выбрад свой собственный небесный колодец, привратив его давним приговором в магическое зеркало… Да так же следует поступить трижды в ночи, чтобы приворожить святящиеся на небе звезды и почтить луну с должным для неё временем стояния…Война против супостата Бонапарта не ждет, и ждать светлые дни полнолуния некогда…
Вторая проблема – мало калмыков, мало… На каждых десять башкирских ратников всего три калмыцких. Но калмык от присяги не отступит, он сам будет сражаться как целый разъезд башкирский…
Молодой калмык Баатар Джаргаев, обретя право приворожить небо, и получив своё внутреннее магическое зерцало, превращается в такой же разъезд…
Затем идут оборонительно-наступательные бои… Заключительные аккорды таких боев армейское командование превращает в резню… Одиночных и недобитых французов, ни единого не пленя, поголовно вырезают калмыки… Нет среди калмыков клятвоотступцев… В редкие часы затишья Баатар нарезает бузиновые прутики… Из трофейного ружейного масла, налитого в трофейные бритвенные стаканы и рюмки делает плошки, вставляет в них нарезанные прутья, чуть подсосав в каждый ружейного масла… Остается сделать колпак… Четыре-пять бузиновых форсунок расставляются по окружности, поджигаются и закрываются раскладной шелковой ширмой переносного китайского фонарика… Костер хорошо, но такой фонарик в обозной кибитке лучше… Туда собираются калмыки поговорить об оставленных в зарайской степи близких, родных и здесь же пьют травяные чаи… Благо даже под снегом воины-шаманы различают разнообразнейшее российское разнотравье…
Русские унтера заходят на огонек… Часто рассказывают о блистательном Петербурге, но уже и в местах постоя заводят моду на калмыцкие фонарики… Шелк офицерских лент с французских мундиров подневольные старательные денщики натягивают на деревянные рамки, и вот уже русские превращают свои бивуачные стоянки в маленький походный Париж… Им ещё и не ведомо, когда они будут в Париже, но в том, что будут – ну у кого сомнения нет – ни у башкир, ни у русских, ни у украинских козаков, ни у калмыков из эскадронов «гусар летучих»…
29.
"Джунгарская крепость была крепка, так как её кирпичами были люди..."
Молла Абд ал-Алим, XVIII в.
"Характер народа не изменяется в течение всей его жизни, пока есть народ – есть и его характер, и миропонимание. Переходя от рабовладения к феодализму, от феодализма к капитализму, народ не меняет свой характер, а всего лишь модифицирует его, т.е. одни качества характера отодвигаются на задний план, другие выходят на передний. Таким образом, ойраты эпохи Чингисхана, средневековый и современный ойрат – это всего лишь разные вариации одного и того же характера". (С.Минаев)
Чтобы понять первооснову, сердцевину менталитета калмыцкого (ойратского) этноса, следует вспомнить, что источник жизнеспособности любой нации – это, прежде всего, её мораль – идеологическая основа. Изучая историю и культуру, систему воспитания и поведенческие характеристики калмыков, можно сделать выводу, что в основе ойратского менталитета находятся следующие начала: культ героя, коллективизм и рационализм. Это молекулярные основы, идейное ядро, ДНК калмыцкого этноса.
Во II тыс. до н.э. на территории Центральной Азии произошли значительные изменения природных условий. Мягкий и влажный климат неолитического периода сменился сухим и резко-континентальным. Установился климат, характерный для современной Монголии: сильные ветры, жара, зимой трескучие морозы. Изменившиеся условия были малопригодными для развития земледелия. Необходимость приспособления к менявшимся условиям окружающей среды способствовала формированию у предков монгольских племен особого типа хозяйствования – кочевого скотоводства.
Переход к новому экономическому укладу создал новые условия жизни, менялись и понятия ценностей. Мерилом ценности, термином, обозначавшим успешность и богатство, становится скот (мал).
Качество пастбищ (их пригодность в разные сезоны, наличие кормовых трав, водопоев) было неодинаковым, и это вызывало борьбу. Возросла значимость мужчины-воина, умевшего организовать защиту своих сородичей и их имущества, умелого скотовода-знатока, который мог бы сохранить поголовье во время суровых зим и летних засух.
О прославившихся воинах слагали песни и легенды, их подвиги увековечивались в наскальных рисунках и стелах. Потомки прославленных героев наряду с принадлежностью к прежнему тотемическому роду матери гордятся и происхождением от знаменитого воина. Таким образом, род и община постепенно стали патрилинейными. Однако понятие о материнском роде не исчезает, но отходит на задний план. Складывается понятие о двойном родстве, закрепленное в калмыцких терминах (авhнр, наhцхнр).
Культ героя, воина развивался у многих народов: в Европе было рыцарство, в Японии самурайство, схожие с ними институты формировались у казахов, черкесов... У большинства из них были выработаны кодексы чести, собственная философия и мировоззрение. Однако в народе их идеология так и не стала популярной вследствие сословной ограниченности. Более того, простой народ – носитель основной культуры этноса – зачастую ненавидел сословие воинов, так как именно с их стороны подвергался наибольшим унижениям и притеснениям. У ойратов же подобного сословия не существовало в принципе, они были слишком малочисленны, чтобы позволить себе разделение на служилых и не служилых. Все мужчины были воинами. И культ героя у ойратов получил наивысшее развитие, стал абсолютом (идеалом) поведенческой модели всего народа.
Нередко в случае надвигающейся силы в руки брали оружие и женщины. Именно поэтому небольшая грудь у женщин считалась признаком совершенства: большая грудь мешала стрельбе из лука, и калмычки носили специальные стягивающие камзолы.
Каждый мальчик, воспитанный в ойратской среде, мечтал стать батыром – героем, стремился прославить свой род и укрепить могущество государства. Баатр – тот, в ком есть Бог, совершенный человек, считали в народе. В понимании ойратов это человек, обладающий не только выдающейся храбростью и физической силой, но и человек, обладающий несгибаемой волей, острым умом, умеющий брать ответственность на себя и принимать решения – настоящий патриот своего Отечества.
Это человек, лишенный порочных слабостей, таких, как зависть, стяжательство, мелочность, сластолюбие, страсть к спиртным напиткам. Баатр – тот, кто ставил интересы народа выше своих собственных. Стать батыром было честью для воина, о них при жизни слагали песни и легенды, а ханы освобождали от всех налогов и податей, причем часто не только их, но и их потомков.
Ойратский культ героя выкристаллизовался в течение веков путем естественного отбора наилучших человеческих качеств. С возникновением государств культ воина получил идеологическую основу – героический эпос "Джангар".
Идеология культа героя развила, в свою очередь, такую черту характера, как индивидуализм. Большинству калмыков присуще желание выделиться на общем фоне, прославиться, быть в центре внимания. Их не интересуют мелкие дела, ради них калмык не станет тревожить свой покой, им всегда были интересны дела великие или хотя бы масштабные.
Джангар – это повелитель вселенской державы, у его богатырей не меньший размах. Если хурул – то непременно самый большой в Европе, Сити чесс – единственный в мире город шахмат.
Для калмыков очень важны имидж, мнение и восхищение окружающих, и то, что "о нас знают во всем мире". Недаром именно у калмыков получил распространение такой жанр, как магтал (восхваление). Калмыки по сравнению с другими народами более требовательны к окружающим в отношении своей персоны. Они хотят, чтобы их уважали, трепетно относясь к их персоне.
Индивидуализм положил начало таким качествам в характере калмыков, как гордость, честолюбие, активность, оптимизм, настойчивость в достижении цели, свободолюбие, стойкость к страданиям, максимализм.
Коллективизм присущ калмыкам издревле, ведь даже его исконное название "Дёрвн оорд" означает "Четыре ойрата". Малочисленность ойратов по сравнению с окружавшими соседями, наличие постоянных внешних угроз воспитали в народе корпоративность, этническое единство, доведенное практически до абсолюта.
Вплоть до революции у калмыков сохранялась система коллективной ответственности. В степи с её суровыми законами было практически невозможно прожить в одиночку. Испокон веков каждый член рода был в ответе за всех. За проступок однохотонца отвечал весь хотон. Точно так же в случае удачи, каких-либо радостных событий торжество разделяли все члены общины. Вследствие сплоченности общества, как отмечает А. Крылов, "у них нет даже нищих, тогда как в самой маленькой нашей деревне это явление неизбежное".
Такой тип коллективизма, в более широком плане общенационального или государственного единства, позволил калмыкам не только сохраниться, но и вписать немало ярких и славных страниц в историю многих государств Европы и Азии. Более того, давал возможность на равных вести диалог с величайшими мировыми империями – Россией и Китаем.
Перед лицом же внешней агрессии ойраты забывали о своих обидах, неприязни и объединялись в неприступный монолит. Лишь однажды они изменили традиции. Китайцы смогли уничтожить Джунгарское ханство и практически всех его жителей, воспользовавшись глубоким расколом общества. Ойраты не сломались, но погибли практически все. Это ли не урок нам?
Красноречив опыт стран СНГ в 1990-е гг. ещё раз показал – нация становится безвольной, когда лишается национальных ценностей. Национальное понимание коллективизма дало ойратам такие черты, как взаимовыручка, патриотизм, верность клятве, уважительное отношение к государству и власти, отзывчивость, гостеприимство, стремление к взаимопониманию, дисциплинированность, уважение к женщине, инертность.
Особый отпечаток на ойратскую государственность наложила малочисленность народа. Идеология и фольклор были таковыми, что простой народ (хар ясн) осознавал свою ответственность за судьбу страны. Без этого понимания ойратские государства пали бы прежде, чем создались. В этом единении простых людей и аристократии заключалась сила народа и государства. В калмыцкой истории не было ни одного восстания простолюдинов против аристократии или ханской власти.
Ойратская (калмыцкая) дисциплинированность достойна того, чтобы войти в сокровищницу мировой истории и культуры как уникальное явление. Вся жизнь человека, хотона, аймака была подчинена особому порядку. Никто не мог кочевать, как ему вздумается. Ежегодно хан отводил территорию для кочевки каждому улусу, тайши и нойоны распределяли её внутри улуса и т.д. Проведение всех торжеств и ритуалов по поводу свадьбы, рождения детей, похорон и т.д. также было подчинено законам, которые неукоснительно соблюдались. Даже внутреннее убранство кибитки (юрты) было строго определенным.
Во время вражеских набегов на калмыцкие улусы каждый мужчина обязан был явиться в ставку нойона вооруженным и готовым немедленно выступить в поход. В противном случае в более ранние времена его казнили, а позже одевали в женскую безрукавку.
Калмыцкую дисциплинированность и верность совершенным образом характеризует факт откочевки большей части калмыков в Джунгарию в 1771 г. Подготовка велась как минимум два-три года, но царское правительство не имело об этом достоверных сведений и потому не придавало данному факту серьезного значения. Существует легенда, что ввиду трудностей предстоящего перехода Убаши-хан издал секретный указ о том, чтобы калмыки два-три года не заводили детей. Что примечательно, калмыки исполнили его!
Таким образом, в ойратах переплелись два, казалось бы, взаимоисключающих качества: яркий индивидуализм, происшедший из культа героя, и коллективизм. Условия жизни создали такие традиции, при которых оба качества настолько дополняли друг друга, что позволили калмыцкому народу не просто выживать, но и долгое время определять геополитическую ситуацию в своем регионе.
Ойратский индивидуализм, находившийся в определенных исторических условиях, очень редко выливался в эгоизм. "Олн амтнд туслхла – алдр нерн делгрх, онц бийян татхла – му нерн делгрх" ("Окажешь помощь народу – распространится хорошая слава, будешь защищать собственное благополучие – распространится плохая слава").
 Ойратский коллективизм был формой выживания множества личностей- индивидуальностей, связанных между собой общими культурными и духовными ценностями. Прямым подтверждением этому стал героический эпос "Джангар", где герои – яркие индивидуальности, личности объединены стремлением до конца служить народу и Бумбайской державе.
Суровые условия кочевого образа жизни выковали в народе ещё одно очень важное для менталитета качество – рационализм. Можно сказать, что рационализм есть калмыцкий (ойратский) порядок. Рациональному началу было подчинено всё: убранство кибитки, порядок землепользования, государственное устройство и военная служба, традиции и обычаи, мировоззрение и политика.
Рационализм по-калмыцки означает отсекать в жизни, быту, в походе всё лишнее, всё то, что человеку не нужно для существования. Материальная культура кочевников бедна, они производили только то, что было жизненно необходимо. Кочевники не понимали стремление оседлого населения, особенно горожан, к накопительству и комфорту – это противоречило их образу жизни и мировоззрению.
Главная ценность для них – это духовное начало человека. "Кочевник всё, что ему дорого, носил в душе, а горожанин всё ему дорогое видел в материальном достатке". (Хара-Даван, 1991)
Великий Чингисхан, основываясь на этом, также делил людей на две категории: на тех, для кого честь и достоинство – высшая жизненная ценность, и на всех остальных. Кочевая культура давала больше людей первого типа. В этом проявился рационализм кочевого мировоззрения. В борьбе за существование у кочевников, особенно монгольских народов, должны были рождаться люди, способные, не задумываясь, пожертвовать собой ради общего дела.
Естественно, что различия в мировоззрении и образе жизни не могли не сказаться на отношениях между представителями двух таких разных культур. "Китайцы воспринимали кочевников, в том числе и ойратов, как варваров. Ойраты, в свою очередь, воспринимали оседлые народы как рабов. Д. Белль пишет, что ойраты "горюют о несчастии тех людей, которые живут постоянно в одном месте, и принуждены питаться своими трудами; по их мнению, – это составляет самую высшую степень рабства" (Цит. по Позднееву, 1880, с. 143).
В ойратском языке понятие "раб" наряду с терминами "боол", "мухла" часто передается словом "китд" (китаец)".
Калмыцкий менталитет тщательно подавлял проявление негативных эмоций, таких, как боль, скорбь, гнев. Считалось, что их открытое выражение навлекает опасности и беды а человека, его семью, сообщество. Простой вздох у калмыков уже считался грехом, а женщины не кричали даже во время родов. Соответственно социальный статус женщины был довольно высок. История сохранила немало имен женщин, игравших на ойратской (калмыцкой) политической арене выдающиеся роли.
Союз Российского государства и Калмыцкого ханства является ярчайшим примером взаимовыгодного сотрудничества. Россия приобрела верных защитников своих южных рубежей, поставщиков лошадей для армии, лучшего мяса и других продуктов животноводства. В свою очередь, алмыцкое ханство получило надёжный тыл на севере, поставщика пороха, оружия, тканей, муки и других важных товаров. Калмыки, покоряя народы, приводили их в двойное подданство. Россия получала территории и политическую власть, а ханство облагало ясаком (налогами) новых подданных и взимало его уже в свою пользу. Причем такой союз был настолько важен для России, что калмыцкие правители сумели добиться права торговать на территории России беспошлинно.
Таким образом, кочевой рационализм – преобладание духовного над материальным – помог нации закалиться и выжить в периоды подъёмов и упадков. Всё лишнее, наносное отсекалось, и наоборот, полезное прививалось. Именно рациональное начало поддерживало в нации баланс между индивидуализмом и коллективизмом.
Поэтому три главных начала ойратского (калмыцкого) менталитета: культ героя, коллективизм и рационализм дали основу ойратской морали.
В период Русской кампании 1812 г. российское правительство высоко ценило калмыцких воинов и дорожило их службой. В знак особых заслуг хану Аюке и некоторым калмыцким тайшам было определено годовое жалованье, состоявшее из денег, муки, вина и боевых припасов.
Хотелось бы здесь привести слова Г. Н. Прозрителева: «Теперь, когда упорядочение свершилось, когда русский человек поставил свое знамя высоко над всеми соперниками в обладании страной и народный гений стремится к братскому общению со своими противниками и правдивому, без насилия чужого достоинства, общему укладу, не может быть забыт и калмык, как сын великой страны, для оберегания единства которой и он проливал свою кровь».
30.
В 1798 г. высочайшее разрешение предоставляло внутреннюю степь Астраханской губернии “в пользование киргизов, дозволив им кочевать по берегу Каспийского моря, по Рын Пескам и по Волге”. При этом кочевавшим по левобережной степи калмыкам казенного ведомства приказано было отодвинуться ближе к Ахтубе, с стоявшие по Узеням кордонные посты перевести на линию Эльтон-Владимировка-Красный Яр. Таким образом, некоторая часть калмыков ещё долго оставалась на левом берегу Волги. Поэтому первые, кого видели русские переселенцы в степях у Ахтубы, это были не казахи, совершавшие отдельные нападения, а довольно уже мирные калмыки. Сведения о заселении с. Михайловки в 1814 г. содержат следующее признание: “При заселении бывшей одной природой калмыков никаких препятствий встречено не было”.
Топономика этих мест изобилует калмыцкими словами,— название с. Болхуны, ерика Абицун-Цона и др., что также свидетельствует о контактах поселенцев с калмыками.
Отношения калмыков и русских поселенцев долгое время были враждебные. Исследователь отношений 2-х народов – А. Позднеев считал, частые нарушения шерсти (договора-присяги), которую калмыки давали царям, было вызвано незначимостью для кочевников текста присяги, которая писалась на русском и татарском языках.
Автор сборника статей по русско-калмыцким отношениям, полагал, что правительство России слишком долго оставляло безнаказанным бесчисленные грабежи русских селений. Стоило российской администрации приступить к уничтожению сильной власти хана и укреплению контроля над улусами, как большая часть кочевников ушла в Джунгарию. Из опасения побега оставшихся, калмыкам было запрещено кочевать одновременно всеми улусами по левой (азиатской) стороне Волги.
Усиление русского влияния на внутреннюю жизнь кочевого народа порождало конфликты, особенно в правовой сфере, – правосознание народов сильно отличалось. Например, на отгон скота русские смотрели как на преступление, караемое жестоко наряду с грабежом; калмыки же рассматривали отгон скота как проявление удальства. Русские не соглашались (в судебной практике) на калмыцкие законы по которым смертная казнь была запрещена и даже убийца должен был платить возмещение. Подобное несовпадение правовых норм и правосознания влияло на взаимоотношение народов.
Идея патронажа над калмыцким народом, переход его к оседлости, прямо таки “преследовало” российское правительство. Ещё со времен Московских традиций присоединения инородных земель, оно старалось привлечь к сотрудничеству национальную аристократию. По сообщению Симона Гмелина одной из целей строительства Енотаевской крепости, было привлечение калмыцкой верхушки к оседлой, европейской жизни. Предполагалось сделать Енотаевск центральным пунктом управления калмыцким народом, для чего в крепости специально для хана был построен и подарен дом. В учереждении казачьих станиц по Волге также преследовалась цель оказать «культурное» влияние на кочевников. Эти старания кончились тем, что для владельца Замьянга “с его фамилией в городке его имени Замьяне – или Замьяновской станице – был построен казенный дом. Калмыки же, ни с казаками (как предполагалось в каждой станице), ни отдельно поселены не были».
“В 1785 г. указом 9 мая, повелено было Генерал-губернатору Саратовскому и Кавказскому Потемкину, озаботится заселением степи между Царицыным, Черкасском и Кавказской линией. ”Истинная цель указа состояла в “усилении между калмыками наклонности к оседлой жизни и по возможности водворять их”. Но предложением этим суждено было сбыться только спустя 60 лет, да и то отчасти.
В 1846 г. 30 декабря было “повелено основать 44 станицы на Калмыцких землях” вдоль пяти дорог; в исследуемой территории это были дороги по московскому тракту и по торговому тракту от Астрахани до Царицына вдоль левого берега. Убеждать калмыков в выгодности оседлой жизни, благоустройством своих хозяйств, должны были крестьяне, поселяемые в тех же селениях для примера.
Историк колонизации Астраханского края – А. И. Карагодин, отмечал, что особенность этой широкой, вызванной правительством, волны миграций государственных крестьян, было весьма зажиточное положение основной массы переселенцев. Что касается калмыков, то они и на этот раз поселены не были,— это не удавалось даже известному герою войны 1812 г., “цивилизатору” своего народа – найону Тюменю, зато крестьяне (преимущественно воронежцы) получили повышенные, 36-ти десятинные наделы земли. Основание станиц (так они назывались в указе) на калмыцких землях началось в 1848 г. и продолжалось несколько лет.
Собственно для развития, распространения хлебопашества и скотоводства, правительство разрешило дворянам в 60-е г. XVIII в. скупать, обычно за бесценок, астраханские (в том числе пойменные) земли. Замечая исключительно рыбопромышленный интерес дворянства к приобретаемым владениям, правительство указом Сената 1772 г. установило шестилетний срок заселения купленных земель. В противном случае, предполагалась принудительная смена владельцев в пользу “радетелей” заселения края. Однако, целеустремленная прямолинейность законов компенсировалась их невыполнением. По 4-й ревизии, только каждый четвертый дворянин купивший землю в крае, заселил её крестьянами. Подобное соотношение изменялось в сторону правительственных желаний только на севере губернии, где климат и почвы позволяли заниматься, хотя и с большим риском, пашенным хозяйством. Но и здесь не редкостью было переселение крепостных ради формального соблюдения законов.
Как справедливо отмечал краевед И. Михайлов: “В Астраханской губернии не всякий крестьянин – рыболов, не всякий – земледелец, но всякий – скотовод”. Это замечание с полной уверенностью можно отнести к поселенцам Волго-Ахтубинской поймы,— достаточно обратиться к специальным работам по хозяйственному освоению Астраханской губернии. Огромные степные пространства, обхватывающие пойму с двух сторон, во всех отношениях были пригодны для занятий скотоводством.
Основанное в 1848 г. “на земле дачи очередного кочевья калмыцкого всех улусов, кроме Хошеутовского, под № 62” село Удачное (совр. Ахтубинский р-н) уже своим названием говорило о том, что первые поселенцы воспользовались душевым наделом по количеству и качеству выгоднее, удачнее соседних сел. Наверное, за независимость и умение воспользоваться всяким случаем, для своей выгоды, соседи прозвали удачинцев “дубиновцами”, а село даже в официальных документах носило название – “Дубиновка”. В период Русской кампании 1812 г. российское правительство высоко ценило калмыцких воинов и дорожило их службой. В знак особых заслуг хану Аюке и некоторым калмыцким тайшам было определено годовое жалованье, состоявшее из денег, муки, вина и боевых припасов.
Хотелось бы здесь привести слова Г. Н. Прозрителева: «Теперь, когда упорядочение свершилось, когда русский человек поставил свое знамя высоко над всеми соперниками в обладании страной и народный гений стремится к братскому общению со своими противниками и правдивому, без насилия чужого достоинства, общему укладу, не может быть забыт и калмык, как сын великой страны, для оберегания единства которой и он проливал свою кровь».
В 1798 г. высочайшее разрешение предоставляло внутреннюю степь Астраханской губернии “в пользование киргизов, дозволив им кочевать по берегу Каспийского моря, по Рын Пескам и по Волге”. При этом кочевавшим по левобережной степи калмыкам казенного ведомства приказано было отодвинуться ближе к Ахтубе, с стоявшие по Узеням кордонные посты перевести на линию Эльтон-Владимировка-Красный Яр. Таким образом, некоторая часть калмыков ещё долго оставалась на левом берегу Волги. Поэтому первые, кого видели русские переселенцы в степях у Ахтубы, это были не казахи, совершавшие отдельные нападения, а довольно уже мирные калмыки. Сведения о заселении с. Михайловки в 1814 г. содержат следующее признание: “При заселении бывшей одной природой калмыков никаких препятствий встречено не было”.
Топономика этих мест изобилует калмыцкими словами,— название с. Болхуны, ерика Абицун-Цона и др., что также свидетельствует о контактах поселенцев с калмыками.
Отношения калмыков и русских поселенцев долгое время были враждебные. Исследователь отношений 2-х народов – А. Позднеев считал, частые нарушения шерсти (договора-присяги), которую калмыки давали царям, было вызвано незначимостью для кочевников текста присяги, которая писалась на русском и татарском языках.
Автор сборника статей по русско-калмыцким отношениям, полагал, сто правительство России слишком долго оставляло безнаказанным бесчисленные грабежи русских селений. Стоило российской администрации приступить к уничтожению сильной власти хана и укреплению контроля над улусами, как большая часть кочевников ушла в Джунгарию. Из опасения побега оставшихся, калмыкам было запрещено кочевать одновременно всеми улусами по левой (азиатской) стороне Волги.
Усиление русского влияния на внутреннюю жизнь кочевого народа порождало конфликты, особенно в правовой сфере, – правосознание народов сильно отличалось. Например, на отгон скота русские смотрели как на преступление, караемое жестоко наряду с грабежом; калмыки же рассматривали отгон скота как проявление удальства. Русские не соглашались (в судебной практике) на калмыцкие законы по которым смертная казнь была запрещена и даже убийца должен был платить возмещение. Подобное несовпадение правовых норм и правосознания влияло на взаимоотношение народов.
Идея патронажа над калмыцким народом, переход его к оседлости, прямо таки “преследовало” российское правительство. Ещё со времен Московских традиций присоединения инородных земель, оно старалось привлечь к сотрудничеству национальную аристократию. По сообщению Симона Гмелина одной из целей строительства Енотаевской крепости, было привлечение калмыцкой верхушки к оседлой, европейской жизни. Предполагалось сделать Енотаевск центральным пунктом управления калмыцким народом, для чего в крепости специально для хана был построен и подарен дом. В учереждении казачьих станиц по Волге также преследовалась цель оказать «культурное» влияние на кочевников. Эти старания кончились тем, что для владельца Замьянга “с его фамилией в городке его имени Замьяне – или Замьяновской станице – был построен казенный дом. Калмыки же, ни с казаками (как предполагалось в каждой станице), ни отдельно поселены не были».
“В 1785 г. указом 9 мая, повелено было Генерал-губернатору Саратовскому и Кавказскому Потемкину, озаботится заселением степи между Царицыным, Черкасском и Кавказской линией.”Истинная цель указа состояла в “усилении между калмыками наклонности к оседлой жизни и по возможности водворять их”. Но предложением этим суждено было сбыться только спустя 60 лет, да и то отчасти.
В 1846 г. 30 декабря было “повелено основать 44 станицы на Калмыцких землях” вдоль пяти дорог; в исследуемой территории это были дороги по московскому тракту и по торговому тракту от Астрахани до Царицына вдоль левого берега. Убеждать калмыков в выгодности оседлой жизни, благоустройством своих хозяйств, должны были крестьяне, поселяемые в тех же селениях для примера.
Историк колонизации Астраханского края – А. И. Карагодин, отмечал, что особенность этой широкой, вызванной правительством, волны миграций государственных крестьян, было весьма зажиточное положение основной массы переселенцев. Что касается калмыков, то они и на этот раз поселены не были,— это не удавалось даже известному герою войны 1812 г., “цивилизатору” своего народа – найону Тюменю, зато крестьяне (преимущественно воронежцы) получили повышенные, 36-ти десятинные наделы земли. Основание станиц (так они назывались в указе) на калмыцких землях началось в 1848 г. и продолжалось несколько лет.
Собственно для развития, распространения хлебопашества и скотоводства, правительство разрешило дворянам в 60-е г. XVIII в. скупать, обычно за бесценок, астраханские (в том числе пойменные) земли. Замечая исключительно рыбопромышленный интерес дворянства к приобретаемым владениям, правительство указом Сената 1772 г. установило шестилетний срок заселения купленных земель. В противном случае, предполагалась принудительная смена владельцев в пользу “радетелей” заселения края. Однако, целеустремленная прямолинейность законов компенсировалась их невыполнением. По 4-й ревизии, только каждый четвертый дворянин купивший землю в крае, заселил её крестьянами. Подобное соотношение изменялось в сторону правительственных желаний только на севере губернии, где климат и почвы позволяли заниматься, хотя и с большим риском, пашенным хозяйством. Но и здесь не редкостью было переселение крепостных ради формального соблюдения законов.
Как справедливо отмечал краевед И. Михайлов: “В Астраханской губернии не всякий крестьянин – рыболов, не всякий – земледелец, но всякий – скотовод”. Это замечание с полной уверенностью можно отнести к поселенцам Волго-Ахтубинской поймы,— достаточно обратиться к специальным работам по хозяйственному освоению Астраханской губернии. Огромные степные пространства, обхватывающие пойму с двух сторон, во всех отношениях были пригодны для занятий скотоводством.
Основанное в 1848 г. “на земле дачи очередного кочевья калмыцкого всех улусов, кроме Хошеутовского, под № 62” село Удачное (совр. Ахтубинский р-н) уже своим названием говорило о том, что первые поселенцы воспользовались душевым наделом по количеству и качеству выгоднее, удачнее соседних сел. Наверное, за независимость и умение воспользоваться всяким случаем, для своей выгоды, соседи прозвали удачинцев “дубиновцами”, а село даже в официальных документах носило название – “Дубиновка”.
31.
Не столько от Киева ведет свою родословную само Московское царство, сколько от Золотой Орды. Вынужденные долгие годы унижаться перед ханами, московские Государи, сбросив иго, невольно стали копиями азиатских деспотов – по закону “психологической компенсации”. Верно сказано, что “свержение татаро-монгольского ига было лишь перенесением ханской Ставки из Сарая в Москву”, которая впитала в себя тяжесть и удушливость азиатской государственности.
Церковь утратила суровый и светлый дух, а внутригосударственные отношения в Москве свелись к формуле “Я начальник – ты дурак”. О личной чести и достоинстве не шло и речи: было введено невиданное в домонгольской Руси наказание – публичное битье кнутом…
“Это нас татары научили и кнут на память подарили”, – писал Достоевский, исследуя “русскую” традицию битья. Азиатское влияние пропитало Московию вплоть до бытового уровня, сказавшись в одежде, оружии и т. д. В такой ситуации не было места для аристократии, которая превратилась в косную номенклатуру с уменьшительно-шутовскими именами.
А вот, например, картина колонизации русскими Сибири. «В ранний период освоения края довольно широкое распространение получили смешанные браки – как официальные (с крещеными «иноземками») так и порицавшиеся церковью неофициальные (характерная деталь: церковь порицает не сам межрасовый брак, а всего лишь его «незарегистрированность»)…
На Индигирке, Колыме, в Иркутском крае, Забайкалье и некоторых других местах вследствие смешения с сибирскими народами сильно менялся и внешний облик, и язык, и быт осевших там русских. Позднее, в XVIII-XIX вв. часть переселенцев была даже ассимилирована коренными жителями (главным образом, якутами), причем не только из-за смешанных браков: материальная и духовная(!) культура аборигенов также оказывала сильное воздействие на русских людей».
Еще А.С. Хомяков, опять же с умилением, писал: «Русский смотрит на все народы, замежеванные в бесконечные границы Северного царства, как на братьев своих, и даже сибиряки на своих вечерних беседах часто употребляют язык кочевых соседей своих, якутов и бурят. Лихой казак Кавказа берет жену из аула чеченского...». Донские казаки также издавна брали в жены татарок и турчанок, кроме того, еще в XVII в. среди донцов на бытовом уровне был распространен татарский язык, крестьянин женится на мордовке (дворянин, добавим, – на еврейке), а Россия называет своею славою и радостью правнука Ганнибала!
«… Метрополия и колония – были одно и то же. Нельзя было отличить, где кончается метрополия и начинается колония», – пишет о России Д. Хоскинг, профессор Лондонского университета.
Цари же русские да российские императоры действовали вполне в русле этих соображений, раздавая крестившимся азиатским вельможам земли с русскими крепостными в придачу. В результате этой политики российская элита накануне катастрофы 1917 г. представляла собой эдакий полиэтнически-расовый коктейль.
Княгиня З. Шаховская с удовлетворением вспоминает, что в Екатерининском институте для благородных девиц с ней вместе учились армянка, грузинка, татарка, калмычка «и самая красивая девочка нашего класса Ариадна Шенк, дочь крещеного еврея, вероятно, получившего дворянство(!), так как институт был «привилегированным» заведением… Отцы многих инородных девочек занимали посты более значительные, чем мой отец… «Грузинка» или «калмычка» звучали для меня также, как «рязанская» или «новгородская»…»
В книге «Азиатская Россия», вышедшей в 1914 г., читаем: «Браки русских с инородцами совершались во множестве. В результате получалось широкое и повсеместное смешение русских со всевозможными инородческими племенами…».
К чему все это привело? Цитируем бунинские «Окаянные дни»; вот он, революционный «русский» народ: «…Знамена, плакаты, музыка – и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: – Вставай, подымайся, рабочий народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, прямо сахалинские… И Азия, Азия – солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, папиросами… Восточный крик, говор и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы…»
Так что же определяет тогда истинно российский патриотизм, либо квасной лжепатриотизм тот же российский или новоявленный украинский пивной лжепатриотизм?
Вот как трактуется понятие "патриотизм" у Брокгауза и Ефрона:
"Патриотизм, любовь к отечеству, вытекающая из сознания солидарности интересов граждан данного государства или членов данной нации. Чувства привязанности к родине и родному народу, проникнутые просвещенным пониманием умственных и нравственных потребностей народа, являются основой культурной общественной жизни; но те же чувства, пропитанные темными предрассудками и враждою к другим народам, вырождаются в узкий национализм и деморализующий шовинизм".
А вот цитата из Большой Советской Энциклопедии, пусть даже и несколько устаревшая, но тем не менее:
"Патриотизм (от греч. patri;tes – соотечественник, patr;s – родина, отечество), любовь к отечеству, преданность ему, стремление своими действиями служить его интересам. П. – "... одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств" (Ленин В. И., Полн. собр. соч., 5 изд., т. 37, с. 190).
Исторически элементы П. в виде привязанности к родной земле, языку, традициям формируются уже в древности. В классовом обществе содержание П. становится классовым, ибо каждый класс выражает своё отношение к отечеству через присущие ему специфические интересы.
В условиях развития капитализма, формирования наций, образования национальных государств П. становится неотъемлемой составной частью общественного сознания. Однако по мере обострения классовых антагонизмов, с превращением буржуазии в господствующий класс её П. перестаёт отражать общенациональные моменты, как это было в период борьбы с феодализмом, смыкается с национализмом и шовинизмом, ограничивается эксплуататорскими интересами, ибо "... выше интересов отечества, народа и чего угодно капитал ставит охрану своего союза капиталистов всех стран против трудящихся..." (там же, т. 36, с. 328-29). Для мелкой буржуазии характерны национальная ограниченность и национальный эгоизм, определяющие её отношение к отечеству и к др. народам.
В буржуазном обществе пролетариат выступает выразителем коренных национальных интересов народа, а потому и носителем подлинного П. В ст. "О национальной гордости великороссов", написанной в годы 1-й мировой войны 1914-18 гг., В. И. Ленин отмечал: "Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы её трудящиеся массы (то есть 9/10 её населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов" (там же, т. 26, с. 107). Подлинный П. несовместим ни с космополитизмом, ни с национализмом."
И, наконец, «квасной патриотизм»… Это выражение употребляется с ироническим оттенком; так называют людей, которые о настоящем патриотизме имеют самое примитивное суждение и всерьёз полагают, что, отстаивая какие-то незначительные национальные традиции, они защищают отечество. Квасной патриотизм, в сущности, – одна из форм ксенофобии (нетерпимости к чему-либо чужому, незнакомому, иностранному).
Появилось это выражение в начале XIX в., после начала войны с Францией. Его этимологию лучше всего, пожалуй, описывает А. С. Пушкин в историческом романе «Рославлев»: «…гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжёг десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита, а принялся за кислые щи…». Кислыми щами тогда называли не что иное, как шипучий квас.
Впервые в печати о явлении «квасного патриотизма» упомянул князь П.А. Вяземский в своих «Письмах из Парижа», опубликованных в 1827 г. «Многие признают за патриотизм безусловную похвалу всему, что свое. Тюрго называл это лакейским патриотизмом, du patriotisme d'antichambre. У нас можно бы его назвать квасным патриотизмом».
В Украине же ко времени состоялся «пивной» украинский лжепатриотизм, с которым мы стремимся прожить всю будущую пятилетку до времени огромной «польско-украинской» футбольной площадки, в очередной раз публично сжигая десяток российских(?) брошюр… Ай да, Пушкин, ай да сукин сын! Не смешно…

(продолжение следует)