Глава пятая. Прятки и жмурки

Елизавете пришлось унимать мою истерику. Она крепко обняла меня, прижала к себе и начала тихонько раскачиваться, повторяя:
- Ну, все-все, успокойся, ничего плохого не случилось… Ну, все-все, мама с тобой…
Потом, когда перестал орать и трястись, как желтый лист на ветру, я положил голову на колени ма и тихонько заревел, судорожно вздрагивая. Елизавета гладила меня по голове и что-то едва слышно шептала, так что слов было не разобрать. Однако монотонное, неспешное бормотание ма успокаивало, словно бы мелодия колыбельной песни, словно бы неведомое мне заклинание, посвященное какому-то древнему богу материнства. «О, Великий Бог, прими в жертву чистую слезу невинного моего дитя и успокой его, если будет на то твоя милость». Неведомый Бог принял жертву и коснулся меня своим пальцем, жестким маховым пером своего пепельного крыла, похитив мое отчаяние и наполнив меня, взамен, пронзительной печалью о жестокой несправедливости мира. Я порывисто вздохнул и спросил, прижимаясь щекой к маминым коленям:
- Почему это случилось со мной? Я же весь год был хорошим мальчиком, правда, ма? Чем я провинился, что на меня теперь охотятся, как на какого-нибудь броненосца?
- Ты ни в чем не виноват, Хэд, ни в чем, абсолютно, - грустно ответила ма, поглаживая мои волосы. – Просто… - она запнулась, подыскивая нужные слова, вздохнула, точно, как я, за несколько секунд до этого, и продолжила: - …Просто взрослые очень жестокий народ. Взрослые не меньше, чем дети любят свои игрушки, и так же, как дети готовы убить всякого, кто к этим игрушкам прикоснется, или хотя бы приблизится. Вот только, в отличие от детей, взрослые всегда забывают, что все это лишь игра, что все это понарошку, а не взаправду. И играют они в свои игрушки с серьезным видом, и убивают не так, как дети – понарошку, а всерьез. Взрослые, это просто злые дети, за которыми некому присматривать…
Я помолчал, пытаясь осмыслить услышанное. Это было совсем не то, что я хотел теперь услышать от мамы.
- Я никогда не трогаю чужие игрушки, - сказал я. - Ты меня к этому еще в детском саду приучила.
- Да, ты не трогаешь, - продолжая гладить меня по голове, сказала ма, - но ты, сам того не зная, оказался слишком близко от самой главной, самой любимой игрушки всех взрослых – от власти. Взрослые так ею дорожат, что готовы убивать всякого, кто бросит один только заинтересованный взгляд на их любимую забаву. А ты теперь – один из претендентов на Императорский трон, тебя они и подавно бояться, - а вдруг отнимешь их обожаемую власть?
- А ты? – после недолгой паузы, спросил я. – Для тебя это тоже самая любимая игрушка?
- Для меня? – удивилась Елизавета. – А я-то здесь при чем?
- Ты тоже взрослая, - резонно заметил я.
- Да? – недоверчиво переспросила Елизавета, словно бы сомневалась в справедливости моих слов. И затем добавила, после некоторого раздумья: - Я, наверное, немного недоразвитая: с виду будто бы и взрослая, а глубине души – маленькая девочка.
- Для маленькой девочки ты здорово стреляешь, - заметил я. – И дерешься, тоже здорово. Кстати, как это у тебя получается? – спросил я и с любопытством посмотрел на Елизавету.
- Ну… - неопределенно протянула ма, пожимая плечами и рассеянно блуждая взглядом по стенке, за моей спиной. – Если маленькая девочка хочет быть самостоятельной, ей приходится многому учиться. Кстати, к мальчикам это тоже относится.

В Петропавловск мы приехали ночью. С легким недоумением я обнаружил, что совсем не хочу спать. Я чувствовал себя уставшим, весь окружающий меня мир воспринимал словно сквозь серую туманную пелену, приглушающую цвета, звуки и даже запахи. В душе моей смешались страх перед возможным преследованием, обида на несправедливость Судьбы и восторженное любопытство – о, уже третий час ночи, а я до сих пор не сплю! Такое со мной случалось редко, даже на Новый Год я засыпал после двух часов. Не смотря на страх и обиду, мне было интересно – какой он, ночной мир взрослых?
В городе только что закончился дождь, тротуары и проезжая часть улиц блестели от влаги в свете фонарей, кое-где слышалось журчание воды в водостоках. Фургон остановился, водитель три раза просигналил, и ма бросилась открывать заднюю дверь нашей будки. Мы выбрались наружу, я остановился, оглядываясь по сторонам и поправляя рюкзак на плечах, пока ма закрывала дверь и ходила к водительской кабине, перекинуться парой фраз с шофером.
- Всего хорошего! – услышал я его голос. – Берегите своего малыша, мамуля!
Я обернулся, но фургон уже тронулся с места, Елизавета помахала ручкой ему на прощание и развернулась ко мне. «Мамуля» - так обращался к ма таинственный мороженщик в Стратосе, который подменил ее кредитку, затем сфотографировал меня на Бульваре и принес Елизавете пистолет. Неужели он же оказался и за рулем фургона, доставившего нас в Петропавловск? Тогда он не человек, а просто бесплотный дух какой-то, демон с тысячей лиц, легко преодолевающий любые расстояния. Тогда остается только порадоваться, что он, судя по всему, на нашей стороне. И, тем не менее, его сверхъестественные способности (если это на самом деле был мороженщик) не ограждают нас от преследования тайной полиции.
Я с новой силой ощутил обиду на свою злополучную Судьбу и вопрос, который вертелся у меня на языке, так и остался не высказанным. Я уже собирался спросить ма, не наш ли старый знакомый любезно согласился подвезти нас в Петропавловск, и кто он вообще такой, но потом подумал: «А что это меняет?», - и промолчал.
- Нам надо где-то переночевать и вообще… спрятаться, - сказала Елизавета, подходя ко мне. – Пойдем, поищем чего-нибудь. Хочешь, давай мне рюкзак, я понесу?
- Я не устал, - мотнул я головой, снова поправляя ремешки рюкзака. Ма взяла меня за руку, словно бы боялась, что я потеряюсь, и мы пошли вдоль ночной улицы, освещенной довольно тусклым светом фонарей. Похоже, власти большого города на уличном освещении экономили.
Омытая дождем улица была чиста и пустынна. Открывшаяся передо мной вдруг перспектива улицы поразила меня своей безжизненностью, словно бы театральная декорация, и накрепко засела в памяти. Всякий раз, вспоминая наш приезд в Петропавловск, я пытался понять, откуда взялось это впечатление, что заставило почувствовать театральность в окружающем меня пространстве? И лишь недавно, записывая свои впечатления в этом космическом гробу, я вдруг понял, что это было – отсутствие луж на тротуаре. В Эгги, где мы жили, тротуары казались идеально ровными, но лишь до первого дождя. А когда небесная влага сходила на землю, тут и там на тротуарах и проезжей части улиц, в неровностях асфальта возникали маленькие лужицы, россыпью бледных звезд отражая свет уличных фонарей по вечерам. Тротуары Петропавловска отражали свет немногих уличных ламп тусклым и ровным свечением, плавной дугой изогнутым по безупречной поверхности тротуаров. Тротуары большого города были неестественно идеальными, правильно-безжизненными, и потому производили впечатление театральной декорации.
Возле светящейся вывески зала игровых автоматов, в полусотне шагов от нас, виднелись два человеческих силуэта, с огоньками сигарет на отлете – запоздалые игроки вышли покурить из обители азарта. На противоположной от нас стороне улицы прохаживалась туда-сюда какая-то девушка, или женщина, лениво стуча высокими каблуками. Силуэты людей в полумраке ночного мегаполиса подрагивали размытыми контурами, шевелились, словно бы куски слабо организованной протоплазмы, пытающейся принять форму человека. Силуэты эти так же походили более на спецэффекты в театре, организованные грамотным светотехником, игру света и тени, чем на живых людей, и от этого улица выглядела еще более ненастоящей, еще более пустынной.
Прямо в стене здания, рядом со светящейся вывеской «Аптека», прокручивая рекламный ролик, мерцал монитор терминала. «Универсальный автоматический терминал позволяет Вам круглосуточно совершать любые операции с Вашим счетом!» - заявляла бегущая по монитору надпись. «Если Вам не хватает информации, Вы можете воспользоваться нашей справочной системой – самой полной в городе Петропавловске!» - уверял потенциальных клиентов терминал.
- Ага, то, что нужно! – сказала Елизавета и достала из кармана кредитку. Позволив автомату проглотить карточку, ма положила руку на панель управления. Монитор мигнул, на секунду изображение замерло, затем на экране появился улыбающийся красавец, в белоснежной рубашке. Ма запросила справочную, «Гостиницы, отели, продажа и сдача жилья в наем». Когда терминал выдал список вариантов, отсортировав его по мере удаления от места нашего пребывания, ма провела пальцем по монитору, скользя со строчки на строчку, и остановилась на строке «Компактные спальни Петропавловска». Монитор зафиксировал положение пальца и тут же, поверх списка, всплыло окошко с вопросом: «Вызвать такси?». Ма согласилась на такси и завершила операцию. Терминал подумал секунду, затем плавно, словно бы нехотя, высунул наружу кредитку.
- «Компактные спальни» - это такие коробки, по восемь кубических метров? – спросил я. – Нам точно туда надо?
- В такой ночлежке проще затеряться, - обнимая меня за плечи, пояснила ма. – В Петропавловске таких «Компактных спален» - на миллионы коек, за одну ночь их все не проверишь. А вот более приличных гостиниц – гораздо меньше, и тайная полиция их перетрусит в два хлопка. Если, конечно, нас вообще будут искать в Петропавловске, - добавила ма. – Но осторожность нам сейчас не повредит.
Такси подъехало через минуту, - маленькая машинка, всего на два места, с автоматическим управлением. Кабина машинки представляла собой чуть приплюснутый шар, словно бы рассеченный наискосок и составленный снова. Верхняя часть этого шара, разъезжалась двумя частями, вверх и вниз, открывая доступ в кабину, и была абсолютно прозрачной. Ма покосилась на колпак с явным неудовольствием. Она забрались в кабину, прозрачная крыша мягко схлопнулась, когда Елизавета вставила кредитку в щель приемника. Бортовой компьютер считал кредитку и тут же на внутренней поверхности прозрачного колпака появился запрос: «Подтверждаете маршрут «Компактные спальни Петропавловска»?». Ма подтвердила, и машинка тронулась с места.
«Компактные спальни» оказались именно тем, что я и ожидал увидеть – серое многоэтажное здание, угрюмой громадой уходящее вверх на такую высоту, что уличное освещение туда уже не доставало, и вершина башни терялась во мраке ночного неба. Узкие высокие окна были расположены по всему фасаду, довольно далеко друг от друга, так что обитатели ночлежки явно не были избалованы дневным светом. И лишь одно окно, где-то на уровне шестого-седьмого этажа, светилось в этот поздний час. Все остальные были черны и безжизненны, что придавало и без того невеселому зданию еще более унылый вид.
- Ох, и местечко! – невольно воскликнул я. Елизавета лишь пожала плечами, рассчиталась с бортовым компьютером, и колпак кабины расползся перед нами, выпуская наружу.
В «Компактных спальнях» нас снова встретил компьютерный терминал; очевидно, если в ночлежке и работал консьерж, то он уже давно спал. Ма опять пустила в ход свою кредитку, заказала комнату на двоих. Секунду подумав, компьютер ответил: «Свободные комнаты – на девятом, одиннадцатом и двадцать четвертом этажах. Подтверждаете заказ?». Ма выбрала девятый этаж, компьютер отсчитал положенные ночлежке деньги, и металлическая дверь в здание плавно скользнула в сторону. Едва мы вошли в вестибюль, дверь тут же закрылась.
Освещение в вестибюле, до нашего прихода, было погашено – опять таки, экономия электроэнергии. Когда мы вошли, маленькие лампочки в потолке засветились, постепенно набирая яркость. Судя по всему, примерно половина лампочек перегорела и их нужно было менять, однако персонал автоматической ночлежки явно не торопился этим заниматься.
Из малюсенького вестибюля, напоминавшего, скорее, прихожую в небольшом частном доме, мы прошли в коридор, пересекающий здание поперек, в стенах которого, через каждые полтора метра были расположены серые двери спальных комнат. Прямо напротив входа находились три лифта, двери одного из них были открыты, а кабинка слегка подсвечена единственной слабой лампочкой. В этот лифт мы и вошли.
Не дожидаясь команды, кабинка закрыла двери и неторопливо поползла вверх. Достигнув девятого этажа, кабина остановилась, двери разъехались в стороны и на стене, прямо напротив лифта, мы увидели монитор, на котором мигала толстая зеленая стрелка, указывающая направо. Пройдя по коридору с десяток метров в указанном направлении, мы увидели открытую дверь. Все остальные двери, насколько это можно было видеть в слабом свете коридорного освещения, оставались закрытыми.
Едва только Елизавета вступила в комнату, в ней зажегся свет. Я вошел следом, с некоторым сомнением оглядывая наше новое пристанище. Я ожидал, что оно будет небольшим, но никак не думал, что настолько крошечным. Когда мы оба оказались внутри, в комнатке практически не осталось свободного места; угол справа от входа занимал металлический поддон, конфигурация которого наводила на мысль, что используется он не только, как умывальник, но и как унитаз. На противоположной от входа стене, одна над другой, были расположены две откидные полки, в данный момент – в сложенном состоянии. Как только я вошел в комнату, дверь за моей спиной, точно, как в лифте, плавно скользнула на место, закрывая проем. Ощущение было такое, что мы попали в заранее приготовленную для нас ловушку, и теперь она захлопнулась.
- Добро пожаловать в компактную спальню! – невесело усмехнулась Елизавета. И тут же нахмурилась.
Медиаблок у меня на поясе пронзительно запищал. От неожиданности я даже вздрогнул и начал оглядываться по сторонам, не понимая, откуда идет звук. Потом, наконец, сообразил, что слышу сигнал телефона, сорвал его с пояса и откинул крышку. Ма уже была у меня за плечом, заглядывая в экран, где мигала красная надпись на архаичном английском языке: «Red alert!».
- Что это? – изумленно спросил я, чувствуя, как тоскливо сжимается мой желудок. Еще не услышав ответа, я уже знал – что бы это ни было, ничего хорошего надпись не означает.
- Сигнализация, - ответила ма, уже вставляя кредитку в приемную щель у двери. – Кто-то отслеживает твой телефон в сети. Или уже отследил.
Дверь комнатки скользнула в сторону и вдруг, дернувшись, замерла, открывшись едва до половины.
- Твою мать! – выругалась Елизавета. – Они уже здесь! Хэд, быстро, уходим!
Она схватила меня за руку, протиснулась в образовавшуюся щель сама и протащила меня, с такой силой, что чуть не сорвала с моих плеч застрявший, было, в полуоткрытой двери рюкзак. На секунду Елизавета замерла, прислушиваясь, и я, невольно, тоже задержал дыхание. Где-то в утробе здания глухо урчал подъемник лифта.
Ма повернула вправо, в противоположную от лифта сторону и, продолжая удерживать меня за руку, побежала так быстро, что я едва не спотыкался, еле поспевая за ней. «Куда она бежит? – подумал я. – Там же тупик!». Не останавливаясь, Елизавета выхватила из-за спины пистолет, вскинула его и «Шептун» зашелестел, выплевывая короткую очередь. Где-то впереди заскрежетал, корежась, металл. Выглянув, на бегу, из-за плеча Елизаветы, я увидел в стене перед нами вентиляционную решетку, изувеченную выстрелами. Ткнув пистолет за пояс, ма подскочила к стене и, обдирая пальцы в кровь об края разворочанной сетки, стала выдирать ее из гнезда. С сухим хрустом решетка вышла из стены и ма отбросила ее на пол. За нашей спиной урчание лифта прекратилось, наступила тишина.
- Вперед-вперед-вперед! – шепотом пробормотала ма, довольно бесцеремонно подтаскивая меня за руку к образовавшемуся в стене проему. Я ухватился руками за край вентиляционного окна и тут же почувствовал, как сильные руки ма буквально забрасывают меня вовнутрь – в квадратную вентиляционную трубу. Двери лифта за моей спиной, с тихим шипением, разошлись, и я услышал звуки шагов выходящего в коридор человека.
- Пошел, пошел! – шептала сзади ма, подталкивая меня рукой в зад. Я неуклюже пополз вперед на четвереньках, слушая, как ма забирается в вентиляционную шахту следом за мной. Каждую секунду я ожидал криков, приказа остановиться, каких-нибудь голосов. Но голоса не было. Шаги в коридоре на секунду затихли – похоже, человек, вышедший из лифта, осматривался. Затем шаги послышались снова, быстрые, дробные, будто бы человек сорвался с места в карьер и теперь бежал по коридору, в нашу сторону. Сердце мое забилось в ускоренном темпе, ладони сразу стали влажными. Я замер, от охватившего меня ужаса. И тут же получил ощутимый толчок в зад, от которого очнулся и торопливо продолжил движение.
Сзади раздались сухие щелчки – несколько пуль вошли в стену, где-то совсем близко.
- Да двигайся же ты быстрее, Хэд! – уже в полный голос прокричала ма и вдруг вскрикнула, пронзительно и страшно, как кричат от сильной боли. Я хотел уже, было, обернуться, но снова почувствовал толчок в зад и услышал шелест выстрелов из «Шептуна». Шаги в коридоре разом прекратились, на пол грохнулось что-то тяжелое. Я чуть ли не побежал на четвереньках по узкой вентиляционной трубе. Позади, тяжело дыша, гремела локтями ма. Снова послышались щелчки пуль о стену.
Труба заворачивала под прямым углом, куда-то в глубину здания. Еще метров через пять она поворачивала снова, в обратном направлении. Я торопливо преодолевал повороты, слушая, как грохочет сзади ма. Через пару метров за вторым поворотом я увидел тупик, забранный такой же решеткой, какую ма только что выдрала из стены. Я остановился.
- Ложись, Хэд! – скомандовала, ма и я тут же рухнул на живот, вжимаясь лицом в пластик вентиляционной трубы. «Шептун» снова зашелестел, и я почувствовал, как надо мной проносится раскаленный металлический вихрь, обдавая мою спину своим жарким дыханием. Решетка передо мной заскрипела, взвизгнула и, наконец, грохнулась, куда-то вперед. Подняв голову, я увидел, что труба выходит точно в такой же коридор, из которого мы только что выскочили.
- Вперед-вперед-вперед! – снова поторопила меня Елизавета, и я пополз к выходу. Где-то позади, там, откуда мы приползли, послышался шум возни, пыхтение, и грохот еще одного тела, ввалившегося в вентиляционную шахту. Я дополз до края трубы, на секунду замешкался, и тут же получил крепкий толчок в зад, от которого вылетел в коридор ночлежки, и, совершив в воздухе пол-оборота, грохнулся на спину. Рюкзак смягчил падение, но на пару секунд у меня все же потемнело в глазах и перехватило дыхание. Я еще не пришел в себя, а рядом уже упала на пол Елизавета и одним рывком поставила меня на ноги, подтолкнув вперед:
- Пошел!
Подталкивая меня в спину и прихрамывая на одну ногу, ма не оборачиваясь, выпустила за спину еще одну очередь. Мы бежали по коридору, топоча, словно небольшое стадо домашних парнокопытных, я ничего не слышал из-за топота наших ног и гулкого биения пульса в висках. Мне показалось, что кто-то вскрикнул в глубине вентиляционной шахты, но обернуться и прислушаться я боялся.
Мы пробежали мимо лифтовых шахт, не останавливаясь. Я даже не оборачивался к ма – затылком почувствовал ее желание – не останавливаться, не терять ни одного мгновения, - и побежал дальше. Ма снова выстрелила на ходу, затем выбросила из магазина пустую обойму и стала на ходу перезаряжать пистолет.
- В конце коридора – пожарная лестница! – тяжело дыша, проговорила ма. – Там значок на дверях… Выскакивай и беги вверх!
- Ага! – кивнул я на бегу, но тут же переспросил, чуть не остановившись: - Вверх?
- Вверх! – хрипло и зло прокричала Елизавета. – Не останавливайся, беги!
В дверь пожарной лестницы я ударил плечом, с разгона, она легко распахнулась и я, потеряв опору, вылетел на металлическую лестничную клетку. Сделал два шага по ступенькам наверх, обернулся. Елизавета, бледная как полотно, тяжело ввалилась в дверной проем, как раз в тот момент, когда дверь, на сантиметр выше ее головы, взвизгнула рикошетом и брызнула горстью искр. Не глядя, ма выстрелила в коридор, затем опасливо выглянула в колодец лестничной шахты. По лестнице, двумя-тремя этажами ниже, гулко грохотали чьи-то ботинки. Елизавета дала короткую очередь куда-то вниз и захромала ко мне:
- Пошел, пошел наверх! – прошипела она сквозь зубы.
- Ма, ты ранена! – округлившимися от ужаса глазами я смотрел на темное, почти черное пятно, возникшее у Елизаветы на левой икре, и сделал два неуверенных шага вверх по лестнице.
- Пошел! – страшным, чужим голосом прохрипела ма и бросила на меня такой взгляд, что я, от ужаса, помчался не оглядываясь, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Ма тяжело топала ниже. Пробежав два этажа, я услышал еще одну короткую очередь «Шептуна», потом визг двух рикошетов. Мне показалось, что это стреляли уже в Елизавету, одиночными, более хладнокровно и, наверное, прицельно. Я растерялся.
«Если ма застрелят, я тоже долго не проживу! – думал я на бегу. – Лучше я вернусь и умру рядом с ней!». Но я продолжал бежать вверх, на подгибающихся ногах, не понимающий, куда и зачем я бегу, но не смеющий нарушить прямого приказа Елизаветы, да еще произнесенного таким страшным голосом. Наверное, это было глупо, в такой ситуации бояться ослушаться ма, но я боялся, наверное, по привычке. Боялся даже больше, чем смерти, и потому продолжал бежать по лестнице вверх, прыгая через две ступеньки.
Снизу послышались какие-то крики, шелест «Шептуна», шум какой-то возни, а потом – грохот с размаху распахнутой двери. Я вздрогнул несколько раз подряд, услышав эти звуки, но при этом ухитрился не остановиться, не сбавить темп, скорее наоборот, даже ускорился. Лестничные пролеты мелькали передо мной, один за другим, казалось, что я уже не бегу, а лечу вверх по лестнице, не касаясь ступенек. Снизу донесся тяжелый топот бегущих ног, и я вдруг понял, что уже больше никогда не увижу Елизавету; если она не смогла задержать бегущего за мной человека, значит, ее уже нет в живых. Мысль эта коротко, как пуля, ужалила меня, я невольно всхлипнул, на бегу, но снова не остановился, продолжая мчаться дальше по лестнице.
Я тяжело дышал от быстрого бега, с ужасом осознавая, что вот-вот мне перехватит горло, и я задохнусь. Словно ныряльщик, судорожными рывками покидающий глубину, я скакал по ступенькам, из последних сил сдерживая дыхание. Как и отчаявшемуся ныряльщику, мне нужны были всего лишь несколько метров, до конца пути, чтобы не погибнуть, крошечное чудо спасения. А лестницы все тянулись и тянулись, сливаясь в бесконечную череду ступеней, словно издеваясь надо мной, издающим булькающие звуки, рвущиеся из старательно сжатого рта.
Когда я уже готов был упасть и умереть, путь мой вдруг закончился. Очередной лестничный пролет оказался неожиданно коротким, и венчал этот пролет дверной проем, примерно на треть ниже любой нормальной двери. С отчаянным усилием я рванулся к этой двери и ударил в нее всем телом. Дверь устояла, и я понял – она заперта. Мгновенно в груди похолодело, по всему телу прокатилась волна страха, в глазах побелело, от недостатка воздуха. Я снова и снова бился плечом в дверь, но она даже не вздрагивала от этих ударов. Задыхаясь, я отшатнулся назад, судорожно сжимая округлую ручку двери.
Дверь неожиданно легко поддалась и распахнулась мне навстречу. Я выпрыгнул в дверной проем, едва различая его очертания в белом, словно бы снежном мареве, застилавшем мой взор, захлопнул дверь за собой и с шумом, с болью, содрогаясь всем телом, вдохнул воздух. Воздух прямо засвистел, проникая в мои легкие и вылетая из них наружу. В груди возникла острая колющая боль, в глазах стало проясняться. Все еще пытаясь надышаться, я стал суетливо оглядываться вокруг, чувствуя, как холодеет у меня затылок; - вот-вот меня должна была настигнуть погоня.
Я оказался на плоской крыше ночлежки, дверь, из которой я выскочил, располагалась в стене низкой квадратной надстройки, и первой моей мыслью было спрятаться с обратной ее стороны. Но я поспешно отогнал эту мысль и побежал по крыше вперед, к бетонным тумбам вентиляционных колодцев, тут и там разбросанных по всей крыше. Добежав до ближайшего, я нырнул за него и шлепнулся на ягодицы, прижавшись спиной к бетонной стенке и тяжело дыша. За шумом своего дыхания, я скорее угадал, чем услышал негромкий звук открывшейся двери. И с размаху зажал себе ладонями рот, не надеясь обычным способом сдержать свое громкое пыхтение. Кровь оглушительно грохотала в висках, но я все же услышал шаги человека по крыше.
Человек остановился, замер. Повисла звенящая тишина, в которой я боялся даже моргнуть и мысленно умолял свое сердце стучать немного потише.
- Выходи, парень! – вдруг услышал я хрипловатый, низкий голос своего преследователя. – Выходи, и я обещаю тебе, что ты умрешь быстро! Ты даже почувствовать ничего не успеешь, клянусь! Я ж не зверь какой…
Почему-то последняя фраза моего таинственного преследователя напугала меня больше всего. Напугала настолько, что я смог стряхнуть с себя оцепенение и, как можно ниже прижимаясь к мягкой, покрытой какой-то резиной, поверхности кровли, на четвереньках побежал к следующему вентиляционному колодцу, подальше от выхода на крышу. Нырнув за колодец, я снова прислушался. Мой преследователь сделал два осторожных шага и снова остановился. Тут только я обнаружил, что по-прежнему тащу на себе рюкзак, от которого давно надо было бы избавиться.
- Эй, парень, не надо создавать мне проблем! – надтреснутым, словно бы дребезжащим голосом прокричал мой преследователь. Судя по звуку, он был еще довольно далеко, все еще где-то возле квадратной коробки выхода. – Меня время поджимает, так что не нужно меня злить! Я ведь не всегда такой добрый!
Стараясь не шуметь, я выскользнул из лямок рюкзака, встал на колени и, задержав дыхание, отшвырнул рюкзак подальше от себя. Едва мой ранец шлепнулся на крышу, я услышал щелчки пуль, где-то рядом с ним, и на четвереньках побежал дальше, к следующему колодцу. Судя по всему, реакция у моего преследователя была великолепная, но меня это обстоятельство совсем не радовало.
Я спрятался за бетонный бруствер очередного колодца, а затем осторожно выглянул из укрытия. В ночной темени никаких деталей я разобрать не мог, освещение на крыше ночлежки отсутствовало. Однако, уже привыкшие к темноте глаза начали различать смутные силуэты, на фоне неба, чуть более светлого, чем весь остальной мир. Один из силуэтов медленно двигался, словно бы скользя по мягкой резине крыши. В страхе я отшатнулся назад, под защиту бетонной тумбы колодца. Теперь, похоже, у меня оставался только один, весьма призрачный, шанс – добежать до коробки выхода, пока мой преследователь охотится на мой же рюкзак. Я осторожно высунулся из-за тумбы, уже с другой стороны, и, по-прежнему, на четвереньках, побежал к выходу.
- Ага! – вдруг услышал я голос своего преследователя. – Да ты со мной поиграться решил, малыш! Хорошо, давай поиграем! – бархатным, хрипловатым баритоном проговорил мой преследователь, и я замер от ужаса. – Времени у меня, конечно, нет, но игры я люблю! О, да, люблю игры! Ты себе представить не можешь, как я их обожаю, и какой замечательный приз ждет тебя в конце!
Я обернулся на голос и увидел высокий темный силуэт, возвышающийся над тумбами вентиляционных колодцев. Вдруг силуэт резко метнулся в сторону, противоположную той, где только что прятался я, снова послышались щелчки пуль по бетону. Я медленно, на четвереньках двинулся к выходу, стараясь держать темный силуэт в поле зрения.
Мой преследователь издал смешок:
- Ха-ха! Малы-ыш! Где ты? – почти пропел темный силуэт. – Покажись, дружочек! Я сделаю в тебе маленькую ды-ырочку!
Шаг за шагом, я приближался к выходу, не сводя глаз со своего охотника, что теперь выискивал мой след. Я видел, как темный силуэт несколько раз крутнулся на месте, поводя перед собой черной рукой, видимо с пистолетом. Еще несколько шагов к спасительной двери…
- О-о-о! Теперь я по-настоящему разозлился, мальчик! – с бульканьем всасывая воздух, прорычал охотник. – Теперь я не буду в тебя стрелять, нет! Я голыми руками переломаю тебе все кости! Я!..
До спасительно двери оставалось не больше десяти шагов. Охваченный ужасом, я вскочил и длинными прыжками помчался к коробке выхода.
- Ага! Вот где наш малыш! – восторженно проревел мой преследователь, и я услышал, как его тело рассекает воздух, когда он метнулся следом за мной. – Я уже иду!
До спасительной двери оставалось три шага, один отчаянный прыжок, когда она распахнулась. Я словно бы налетел на стену и рухнул на колени, внезапно охваченный бессилием. В глазах у меня рябило, мелькало, я никак не мог рассмотреть фигуру в проеме двери, словно бы съезжая взглядом в разные стороны.
- Не стреляй, Хоппер! – проорал охотник за спиной. – Я его сам убью!
И тут же осекся, словно бы удивленный:
- Хоппер?
Над моей головой, в который уж раз, за последние сутки, прошелестел «Шептун». Не сказав больше ни слова, охотник за моей спиной тяжело грохнулся на крышу. Вопреки моему страху и отчаянью, Елизавета осталась жива – кто еще мог спасти меня здесь от этого людоеда из тайной полиции? Поморгав глазами, я, наконец, навел резкость во взгляде и смог разглядеть худенькую фигурку ма, тяжело привалившуюся к косяку двери.
- Ма!.. – радостно всхлипнул я и увидел, как Елизавета сползает по косяку на пол. – Ма! – отчаянно заорал я, бросаясь к ней. В слабом свете, падавшем с лестницы внутри здания, я увидел бледное лицо ма, больные, полуприкрытые глаза, искусанные в кровь губы.
- Рюкзак… аптечка… - хриплым шепотом проговорила Елизавета, практически уже лежа на полу. Я кивнул, зачем-то переступил ногами на месте, потом развернулся и побежал вглубь крыши, искать рюкзак. Споткнулся о вытянутую руку своего мертвого преследователя, едва не упал, вздрогнул от страха, и снова побежал вперед, пригнувшись к кровле и шаря руками перед собой, в темноте. Каким-то образом я не нащупал рюкзак руками, но зато зацепился за него ногой, не смог удержать равновесие и грохнулся на колени. Не обращая внимания на боль в колене, я вскочил, подхватил рюкзак, и почти радостный, хромая, побежал назад, к Елизавете. Опустившись на резину кровли рядом с ней, я стал торопливо расстегивать клапан ранца, дрожащими руками вынул аптечку и раскрыл ее. Пожалуй, кроме дезинфицирующего пластыря мне здесь ничего не было известно – пилюли, шприц-тюбики, какой-то приборчик, резиновый ремень… Я протянул аптечку ма, лежащую передо мной, с закрытыми глазами:
- Вот, ма, я принес! – проговорил я и услышал, что голос мой дрожит.
Елизавета с усилием открыла глаза, туманным взглядом окинула аптечку и медленно протянула руку за одним из шприц-тюбиков. Потом зубами сорвала с него колпачок и всадила иглу себе в бедро, прямо через брюки. Указала на резиновый ремень и прошептала:
- Перетяни ногу…
Я суетливо схватил ремень, выронив при этом аптечку из рук, часть препаратов вывалилась на пол, и я попытался запихать их обратно. Бросил, снова схватился за ремень, обхватил им ногу Елизаветы у колена, чуть ниже того места, куда она сделала укол.
- Ниже, - одними губами скомандовала ма и я послушно опустил жгут на икру, немного выше раны. На ремне была специальная пряжка, с помощью которой его можно было затягивать. Кое-как продев в нее один конец ремня, я потянул его на себя.
- Туже, - прошептала ма, и я затянул жгут сильнее. Елизавета медленно моргнула и показала пальцем еще на один шприц-тюбик. Я схватил его, протянул ей, но ма отрицательно качнула головой:
- Коли…
Сорвав колпачок зубами, точно так же, как это делала ма, я зажмурился, с размаху ударил иглой в Елизаветино бедро, примерно в то же место, куда она колола себя сама, и сдавил тюбик. Ма тихонько застонала.
- Больно?! – испуганно спросил я.
Губы ма дрогнули, в слабой попытке изобразить улыбку и я прочитал по этим губам: «Молодец». Затем Елизавета указала еще на какие-то таблетки, продолговатые капсулы. Я торопливо стал их выдавливать из упаковки, потом бросился рыться в рюкзаке, отыскивая бутылку с водой и, наконец, протянул все это ма; в одной руке - медикаменты, в другой – вода. Елизавета медленно взяла пилюли, положила их в рот, потянулась за бутылкой. Проглотив препараты, она опустила руку и вдруг выронила бутылку. Стала судорожно шарить вокруг себя, глядя куда-то в пространство. Несколько секунд я с ужасом наблюдал за ней, думая, что ма сошла с ума и ей уже мерещатся демоны вокруг. Затем повернул голову, чтобы проследить ее взгляд, и вздрогнул. Внизу, в подножье лестничного пролета, стоял мужчина в черном костюме, в голубой рубашке и при галстуке. Руки его свободно висели вдоль тела, в одной из них он держал пистолет с длинным, утолщенным на конце стволом. Я совершенно не уловил, когда он появился рядом с нами, - возник бесшумно, как привидение.
Мужчина задумчиво наблюдал за нами своими бледно-голубыми глазами, не делая никаких движений. Ма, наконец, нащупала «Шептуна» и, обхватив рукоятку двумя руками, подняла. Мужчина тоже поднял свой пистолет, совершенно спокойно, не спеша, навел его на Елизавету. Ма надавила на курок, и «Шептун» глухо щелкнул. Ма стала торопливо давить на гашетку снова и снова, и в абсолютной тишине отчетливо зазвучали бессмысленные щелчки разряженного пистолета. Магазин «Шептуна» был пуст. Мужчина поцокал языком и покачал головой, словно бы говоря: «Ай-яй-яй!».
С глухим стоном отбросив пистолет, ма дернулась всем телом, пытаясь подняться. Медленно, очень медленно она стала скользить спиной по косяку двери, распрямляясь. Мужчина наблюдал за ней, держа перед собой пистолет и покачивая головой, словно бы одобряя ее действия. Елизавета выпрямилась, оттолкнула меня в дверной проем, на крышу, и попыталась принять боевую стойку, выставив перед собой кулаки. Ее качнуло. Мужчина сделал уважительное движение головой и поднял пистолет так, что теперь он смотрел ма прямо в лицо. Я наблюдал за этим, как лунатик, не испытывая никаких чувств, просто отказываясь верить, что все это происходит на самом деле. Молчаливая эта сцена больше походила на странный сон, сцену из фильма в экране дверного проема, чем на реальность.
И вдруг, в тишине раздался какой-то странный звук. Мы, все трое, продолжали оставаться неподвижными, слушая странные звуки. Постепенно я разобрал мелодию – «Танец маленьких лебедей», древняя балетная партия. Мелодия казалась совершенно неуместной, в данных обстоятельствах, словно благоухающий цветок на снегу. Растерянный, я смотрел на мужчину, ожидая, что он сейчас начнет вертеть головой, выискивая источник столь несвоевременной музыки. Но мужчина, не двигаясь с места и не опуская пистолета, свободной рукой полез в карман и достал оттуда заливающийся медиаблок. Не глядя на него, мужчина откинул крышку, приложил аппарат к уху и тихо произнес:
- Да?
Я не слышал, что ему говорили по телефону, лицо его оставалось непроницаемым. Выслушав своего собеседника, мужчина все тем же тихим голосом проговорил:
- Бутс выбыл… и Хоппер тоже… окончательно… Да, женщина… - сказал человек в костюме и снова прислушался. – Я понял, - все так же тихо сказал он, после паузы, по-прежнему не сводя глаз с Елизаветы, закрыл телефон и спрятал его в карман.
- Повезло, - спокойно сказал мужчина, целясь ма в голову. Затем опустил пистолет и все так же тихо добавил: - Чтож, живите… пока.
После этого он повернулся и совершенно бесшумно сбежал вниз по лестнице. Ма рухнула спиной на стену и сползла по ней на лестничную клетку. Я торопливо подбежал к ней.
- Открой блок, - тихо скомандовала ма. – Посмотри новости…
Я поспешно достал телефон, откинул крышку, вызвал стартовую страницу входа в сеть. Поверх страницы располагался черно-белый баннер: «Незаконнорожденный принц. Сенсационное заявление журналистки». Ма взглянула на эту надпись, издала какой-то странный звук, не то стон, не то всхлип, и вдруг уронила голову на грудь.
- Ма! – испуганно позвал я, хватая Елизавету за плечо. Лиз начала заваливаться набок, от моего прикосновения, я выронил медиаблок и вцепился в руку ма, пытаясь ее удержать. – Ма! – истерично заорал я, чувствуя, как из глаз брызнули слезы. Елизавета все-таки завалилась на бок, а потом на спину, прямо на лестницу, головой вниз, я не смог ее удержать. Бросившись к ней, я обхватил ее руками за талию и прижался лицом к животу, повторяя, сквозь рыдания:
- Ма, только не умирай! Не умирай!
В раскрывшемся медиаблоке уже запустился короткий новостной ролик, и я теперь слышал голос Эммы Слотсби:
- …официально заявляю, что Хэд Слотсби, - сын Императора Аэра Дэна… …требую справедливости… Мальчик должен пользоваться всеми привилегиями, принадлежащими ему по праву рождения…

Рану на ноге ма, я залепил пластырем. Елизавета с трудом поднялась, опираясь на меня, и мы начали спуск. Ма шатало, она то и дело останавливалась, чтобы прекратилось головокружение. Добравшись до двери в жилой коридор самого верхнего – не то тридцатого, не то сорокового этажа, мы медленно доползли до лифтовых шахт, возле которых ма обессилено прислонилась к стене.
- Потерпи еще чуть-чуть! – сглатывая слезы и торопливо нажимая кнопку вызова, проговорил я. – Уже совсем немножко!
Ма пыталась улыбнуться, но тут же закусывала губу, от боли. Без сознания она пробыла всего минуту, или две, затем очнулась и погладила меня по голове, успокаивая. Говорить ей было тяжело, поэтому указания она давала больше жестами, движением глаз и слабыми гримасами. Пока что она оставалась в сознании, но я видел, что ей это стоит немалых усилий.
Лифт полз наверх откуда-то со средних этажей, невыносимо долго. Когда кабина, наконец, доползла до самого верхнего этажа и двери ее разъехались перед нами, ма тяжело ввалилась вовнутрь, и я едва успел подставить плечо, чтобы она не рухнула на пол. Нажал кнопку с единичкой и двери лифта закрылись.
Когда мы выбрались из «Компактных спален», небо над Петропавловском уже посерело. Ма прислонилась спиной к стене возле терминала гостиницы, где пару часов назад мы заказывали себе комнату, собираясь спрятаться и отдохнуть, протянула мне кредитку и хрипло прошептала:
- Такси…
Машинка, точно такая же, как привезла нас в это место, а может быть та же самая, приехала, наверное, быстро – через пару минут. Но тянулись эти минуты невыносимо долго. Я обнимал ма двумя руками, подпирая ее плечом и наблюдая, как Елизавета клюет носом, словно бы засыпая, или впадая в забытье на несколько секунду. Уткнувшись подбородком в грудь, она тут же поднимала голову, разлепляла веки, но через мгновение голова ее опять начинала клониться вниз.
Мы забрались в машину, я вставил карточку в щель и вопросительно взглянул на ма.
- Аптеку… - прошептала она.
- Может, лучше в больницу? – испуганно переспросил я, но ма, преодолевая дурноту, бросила на меня такой яростный взгляд, что я тут же начал отдавать бортовому компьютеру указания. Аптека, к которой нас доставила забавная округлая машинка, оказалась той же самой, от которой мы недавно отправлялись в «Компактные спальни». Мы, шаг за шагом, повторяли весь тот путь, что привел нас в ловушку, но теперь уже в обратном порядке.
Аптека, в столь ранний час, была еще закрыта, но оказалось, что заказ можно сделать все через тот же терминал, что отправил нас в гостиницу. Терминал задал вопрос о причине недомогания и, получив ответ «травма», начал выдавать списки медикаментов. Ма, полулежа в кресле такси, называла мне препараты и спецсредства, а я выбирал их названия из предлагаемого компьютером списка. Готовый заказ выпал откуда-то сверху, за стеклянным окошком аптеки, слева от терминала. Проведя карточкой по приемной щели, я услышал щелчок открываемого замка и смог открыть окошко, чтобы забрать пакет. Вернувшись в машину, повинуясь указаниям ма, я задал такси новый маршрут – «Брикс, остановка монорельса». Мы в точности следовали своему прежнему маршруту.
Покидая Петропавловск, единственный мегаполис Пятиречья, в котором мне довелось побывать, я вдруг подумал, что в таком огромном городе почти не видел людей. Только агентов тайной полиции, да смутные силуэты случайных прохожих вдалеке, когда мы приехали в город. В большом городе, похоже, больше приходилось общаться с компьютерами, чем с живыми людьми. Проезжая последними пустынными улицами города, я бросил рассеянный взгляд по сторонам и увидел еще одного человека. Какой-то старик, в грязной куртке и джинсах, с всклокоченной бородой, сидел на бордюре дороги и тупо смотрел прямо перед собой. Когда наша машина приблизилась, он бросил на нее один лишь взгляд, и снова отвернулся.
Среди покупок, сделанных мною в аптеке, оказался и небольшой приборчик, спаивающий поврежденные ткани. Ма вколола себе лошадиную дозу обезболивающего, раскладным походным ножом вынула застрявшую в мышце пулю, а затем стала водить по ране спаивающим прибором. Рана на ноге у ма затягивалась прямо на моих глазах, однако вместо нормального вида ноги, на этом месте образовалась громадная шишка, иссиня-багрового цвета. Очевидно, эта операция вымотала ма окончательно. Она указала мне на прозрачный пакет с желтой жидкостью, сказала:
- Закрепи… отдохну… - и откинулась на спинку кресла, не то мгновенно уснув, не то потеряв сознание. Испуганный, я прислушался к ее дыханию, и только убедившись, что ма все еще жива, начал выполнять ее указание. На пакете значилось: «Синтетический заменитель крови», ниже надписи была изображена схема использования препарата. Небольшой металлический обруч, на одном конце пакета, нужно было затянуть на руке больного, защелкнув специальный зажим. После этого обруч сам находил вены пострадавшего, вводил в них микроскопические каналы и начинал закачивать в организм несчастного недостающую кровь. Ма велела мне купить два литровых пакета «Синтетического заменителя». От одной мысли, что два литра настоящей крови Елизаветы остались на полу в «Компактных спальнях», размазанные по тридцати этажам, мне стало плохо. Подавив рвотный спазм, я закрепил пакеты на обеих руках ма и тоже откинулся в кресле, не сводя с Елизаветы глаз.

Во сне, или в забытьи, лицо ма порозовело. Машинка неторопливо, но уверенно катила в Брикс, ей даже не понадобилось заправки рабочей жидкости; индикатор мощности биореактора все время горел ярко-зеленым. Дорога нам предстояла долгая, но зато спокойная – никаких попутчиков, никаких преследователей. После заявления Эммы, как я узнал позже, убивать меня стало уже невыгодно - мог разгореться очень серьезный скандал. В то время я этого еще не понимал, но чувствовал, что опасность миновала: ма мирно спала, не предпринимая никаких попыток меня защитить или спрятать, а значит, опасность мне не грозила.
Часа через полтора, ма очнулась и сказала, что проголодалась. У меня и самого уже давно сосало под ложечкой, так что мы принялись вынимать продукты из рюкзака и раздирать упаковки, жадно поглощая пищу. Немного насытившись, ма вколола себе еще какие-то препараты, проглотила горсть таблеток и снова принялась за еду. Она удивительно быстро приходила в себя, мне даже не верилось, что пару часов назад я боялся за ее жизнь. Закончив трапезу, ма все тем же раскладным ножом обрезала свои брюки, превратив их в бриджи, с неровными штанинами, замотала заживающую рану каким-то специальным бинтом и снова улеглась спать. Окончательно успокоившись насчет Елизаветиного здоровья, решил вздремнуть и я.
Наше возвращение разительно отличалось от бегства с Эуторна. Мы никуда не спешили, дремали, под равномерное гудение электродвигателей, просыпаясь лишь для того, чтобы чего-нибудь пожевать или выпить воды. Дважды останавливались на заправках, чтобы сходить в туалет. За нами никто не гнался, не пытался нас убить. Правда, часа через три после нашего выезда из Петропавловска, я обнаружил, что за нами неотрывно следует черный джип. Сказал об этом ма, но она лишь пожала плечами:
- Конечно, теперь с тебя не будут глаз спускать.
А в новостях, между тем, появлялись все новые и новые подробности «моего» дела, так что мне стало даже, как-то неловко. Сначала было объявлено, что императорский Совет создал специальную комиссию, для изучения этого дела. Потом в новостях появилась моя фотография, сделанная мороженщиком из Стратоса. Вместе с ней демонстрировали и фотографию покойного Императора Уира, ту самую, что показывала мне ма. Сходство действительно было впечатляющим. Я спросил ма, откуда моя фотография взялась у журналистов, на что Елизавета ответила:
- Я не думаю, что наш таинственный друг снимал тебя только для нас двоих. Это так, между прочим. И конечно, у него остался оригинальный файл. Очевидно, так все и было задумано – сыграть на вашем сходстве с Императором. Но я в этом мало что смыслю…
Посмотрели мы и полный вариант выступления Эммы, в котором она утверждала, что может предоставить неопровержимые доказательства своего романа с принцем Аэром, и будет настаивать на проведении генетической экспертизы. Впрочем, после демонстрации двух фотографий, - моей и покойного Императора, - никто, похоже, в результатах будущей экспертизы не сомневался. Я почувствовал, что становлюсь знаменитостью. Меня пока еще называли «предполагаемый сын», но одновременно еще и «вероятный принц», «младший принц» и все такое прочее. Помимо моей фотографии из Стратоса, скоро в сети появились и снимки из школьного архива, где я был запечатлен со всем нашим классом, на самых разных мероприятиях. Меня даже начало пугать обилие моих физиономий в электронной паутине. Появилась и короткая строчка о том, что «предполагаемый принц Хэд проживает в Эгги, округ Падингтаун, Эуторн».
- И что мне теперь делать? – спросил я ма, встретив на одном из сайтов очередную свою мордашку. Ма криво усмехнулась и ответила:
- Наслаждайся.
- Очень смешно! – обиделся я. – Чем наслаждаться? Тем, что кто-то без спросу берет мои фотки? Это что – большая радость?!
- Да, радоваться тут нечему, - согласилась Елизавета. – Судя по всему, кто-то из журналюг уже в Эгги, и нам придется отбиваться от этих стервятников, - ма досадливо поморщилась и потерла рукой повязку на ноге. Затем отстраненно, не обращаясь ко мне, произнесла: – Почему Эмма не звонит?
- Вот именно! – возмутился я. – Почему эта чертова тетушка не звонит?! Эта она заварила всю эту кашу, нас из-за нее чуть не грохнули, она теперь делает громкие заявления, а нам даже не позвонила! Дура, какая-то! – бушевал я. – Может, нас уже в живых нету, а она там перед журналистами выделывается! Мои права она защищает! Тьфу!
- Хэд Слотсби! – воскликнула ма, не в силах скрыть своего изумления. – Где ты так научился говорить о старших?!
В другое время, я бы, наверное, застыдился, даже заплакал бы, наверное. Теперь у меня лишь возник комок в горле, я его тут же сглотнул и чуть не закричал:
- А что, не правда?! Не правду я говорю, да?! Ты меня учила, что нужно всегда говорить правду, так почему я теперь должен врать?!
Ма еще секунду изумленно таращилась на меня, потом попыталась что-то сказать, но лишь раскрыла рот и закрыла его. Затем развела руками, покачала головой и, наконец, произнесла:
- Слов нет!

Мы приехали в Брикс, вылезли из машины прямо перед полустанком монорельса. Поднявшись на платформу, сверились с расписанием, и стали ждать поезда в Падингтаун. На том самом месте, где останавливалось наше такси, затормозил и черный джип, следовавший за нами. Машина остановилась, но поначалу из нее никто не показывался. И тут, едва не врезавшись в государственный автомобиль, рядом с джипом на резко затормозил какой-то потрепанный автомобильчик, не то серого, не то голубоватого цвета. Из него выскочил, бросив дверцу открытой, небритый мужчина, лет около сорока, с камерой на шее, и сразу же метнулся к нам, на ходу поднимая камеру.
- Эй, парень, как ты себя чувствуешь?! – заорал мужчина, на бегу, наводя на меня камеру.- С тобой все в порядке?! – задал он следующий вопрос, но я лишь оторопело молчал и попытался даже спрятаться за Елизавету.
- А ну, пошел вон, подонок! – рявкнула ма, заслоняя меня собой. – Исчезни, не то я тебя пристрелю! – пригрозила ма, и положила руку на рукоятку пистолета, за спиной. Журналист этого видеть не мог, так что на Елизавету он практически не обратил внимания, продолжая приближать и делая снимки, так что аппарат непрерывно щелкал. И тут из черного джипа за его спиной выпрыгнули двое, в черных костюмах, в черных очках, и бегом побежали к журналисту, окликая его на ходу:
- Молодой человек! Молодой человек! – хотя какой он был, к чертовой бабушке, «молодой»? Журналист попытался задать мне вопрос:
- Парень, ты знал о своем…? – Наверное, он хотел сказать «происхождении», но в этот момент обернулся и увидел агентов в черных очках. Журналист дернулся всем телом, а потом бессвязно завопил: - О, господи! Не трогайте меня! Я ничего не сде…! Я имею пра…! Я журналист, журналист!
Агенты подхватили его под руки, с двух сторон, и повели к своей машине. Поначалу журналист пытался упираться, но потом агенты ему что-то шепнули, и он пошел сам. Хлопнув дверцами, все трое скрылись в машине. Ма с явным облегчением вздохнула:
- Ну, хоть какая-то польза, от этих людей в черном!
А еще через три минуты пришел монорельс. Поднимаясь в вагон, я обернулся и увидел, как от черного джипа к поезду бегут двое агентов, те самые, что усаживали журналиста в свою машину.
- О, они с нами едут! – сказал я. Ма бросила косой взгляд на агентов, пожала плечами и произнесла:
- Понятное дело. Не обращай на них внимания. Просто не замечай их, и все. Надо будет, они сами тебя достанут.
- Это я уже знаю, - кивнул я.

Однако, едва поезд вошел в тоннель, ма, вопреки своим словам, подозвала к себе одного из агентов, отрешенно сидевшего на три ряда позади нас, по ходу поезда. Агент с бесстрастным лицом приблизился и остановился перед Елизаветой. Одинаковые черные костюмы, черные очки и невыразительная внешность делали агентов какими-то безликими. У меня даже мелькнула мысль – не тот ли это агент, что держал ма на прицеле и в последний момент сохранил нам жизнь: «Живите… пока». Едва ли я смог бы его отличить от какого-нибудь другого агента, и эта мысль приносила с собой какую-то легкую жуть, словно бы агенты были и не людьми вовсе, а какими-нибудь особо злобными клонами, или вообще роботами. Впрочем, вряд ли это был тот же самый агент.
- Мне нужно связаться с Эммой, - безо всяких предисловий заявила ему ма. Агент чуть наклонил голову, давая понять, что расслышал ее слова, затем, все так же молча и бесстрастно, вернулся на свое место и начал куда-то звонить. Еще через минуту он опять подошел к нам и ровным голосом произнес:
- Я передал ваше сообщение.
После этого сразу же развернулся и опять прошел на свое место. Больше он к нам не подходил, и ма его тоже не звала. Однако, Эмма так и не позвонила, пока мы ехали в Падингтаун.
Я несколько раз засыпал и просыпался, обнаруживая, что в кресле рядом со мной дремлет и Елизавета. Тупо оглядевшись по сторонам и не обнаружив ничего интересного, я снова засыпал, и так почти до самого Падингтауна. Когда уже поезд вынырнул из подводного тоннеля и шел по открытому пространству, приближаясь к нашему округу, ма отвела меня в туалет, велела умыться и привести себя в порядок. Я ополоснул лицо, пятерней пригладил волосы, слегка отряхнул рубашку, которая, после ночных приключений на крыше ночлежки, выглядела весьма плачевно. А потом мы приехали в округ и вылезли из вагона.

На перроне нас ожидало человек пятнадцать журналистов – мужчин и женщин, от двадцати до шестидесяти лет, с камерами, диктофонами и горящими глазами. Группа журналюг стояла метрах в тридцати от нашего вагона, но, завидев нас, все они бросились ко мне и к Елизавете, галопом, обгоняя и отталкивая друг друга. Я опять начал прятаться за Елизавету. Выскочившие из вагона агенты попытались преградить журналистам путь, но им просто не хватало рук, чтобы охватить всю эту толпу. Обтекая и тесня людей в черном, журналисты вплотную приступили к нам с ма, и вопросы посыпались наперебой, так что часть из них я даже не расслышал:
- Парень, ты знал о своем происхождении?
- Ты будешь бороться за право наследования престола?
- Ты когда либо встречался с Императором Аэром Третьим?
- Каковы твои политические взгляды?
- Что ты думаешь об отношениях с колониальными мирами?
И еще какие-то бессмысленные, абсолютно мне не понятные вопросы. Я крутил головой, цеплялся за мамину руку и чувствовал нарастающий в душе страх. Агенты пытались отпихивать толпу, повторяя «Отойдите, отойдите!», ма пыталась заслонить меня от журналистов, а я только и смог произнести одну фразу:
- Оставьте меня в покое!
И когда я уже подумал, было, что меня сейчас столкнут на полотно монорельса, вместе с Елизаветой, когда один из репортеров, пригнувшись ко мне, сверкнул вспышкой мне прямо в лицо, ма, наконец, не вытерпела. Она пнула самого наглого журналюгу здоровой ногой, так что тот завалился назад, сбив спиной еще двоих, затем выхватила пистолет и, наведя его на стоящих перед ней репортеров, рявкнула:
- Все – назад! Освободить дорогу, живо, не то всех перестреляю!
Журналисты, в панике, шарахнулись от ма, давя друг друга, вскрикивая и ругаясь, но при этом продолжая снимать. Едва пространство перед нами немного очистилось, Елизавета опустила пистолет и поволокла меня к зданию вокзала. Когда мы покинули перрон, нам навстречу, из-за вокзального угла выбежал взъерошенный Антон Литгоу – старший полицейский в Эгги. Антон был парнем щуплым, но жилистым, при необходимости мог справиться и с двухметровым громилой, так что Эгги его побаивался. Но, конечно, не моя ма. Антон к Елизавете был неравнодушен, даже пытался ухаживать за ней и, по-моему, делал ей предложение, но получил отказ. Теперь, увидев Антона, ма со старта на него наехала:
- Где тебя черти носят?! Нас тут чуть не разорвали!
Антон только беспомощно развел руками и повел нас к своей патрульной машине. Площадка перед вокзалом вообще была битком забита автомобилями, очевидно, машинами репортеров. Нам пришлось пересечь ее насквозь, чтобы добраться до патрульной машины. Рядом с полицейским автомобилем стоял еще один черный джип, в который уселись сопровождавшие нас агенты.
- Поехали! - скомандовала ма, забравшись со мной на заднее сиденье патрульной машины и хлопнув дверью. А затем вздохнула и потрясла головой: - Фу-у! Дурдом! Самый настоящий дурдом!