Дядька

Дядька мой был уникальным человеком, да-с! Lived fast and died comparatively young – 50 c копейками было, это что, возраст что ли? Ну бывает, что уж.
После альпинизма увлекся пчеловодством, потом предпринимательством и неожиданно вспомнил, что является потомком козаков – тех самых, донских. Да и фамилия соответствующая – Метелица. У писателя Дмитрия Малика такой персонаж был Корней Метелица, «дородный запорожец с длинным седым оселедцем и золотой сережкой в правом ухе». Дядька читал это произведеньице, довольно крякал, видно было, полностью себя ассоциировал с однофамильцем. Даже в углу, рядом с какой-то безымянной иконой, повесил репродукцию картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Тыкал в изображение заливисто смеющегося толстого казака в белой папахе, и с гордостью заявлял «Предок мой!»
Резко ударился в православие и славянофильство. Проклинал американские фильмы и передачи, особенно доставалось фильму «Зубастики» - вот уж не знаю, почему. Из кассетного магнитофона не вынималась кассета Жанны Бичевской. Утром и вечером бил поклоны уже упомянутой иконе. А как-то зимой, когда вся наша семья приехала к ним на лето, отвел в храм и покрестил под замах мою мать и сестру. Я предусмотрительно остался дома, чем теперь крайне удовлетворен, но всю дорогу после того случая, дядька порой ласково величал меня «нехристь».
Квинтэссенцией метаний дядькиной широкой степной души стало завязывание отношений с Невской казачьей станицей. Стены дома теперь стали украшать нагайки, дополнительные лампадки, полки с историческими книгами Буквально за год деревянный дом и обширный участок с футбольное поле с пасекой перед ним стал местом сборищ приказаченных мужиков. Сам дядька, в полной портупее, начищенных сапогах, фуражке, с пистолетом и нагайкой с ручкой в виде волчьей головы, налитой свинцом, выхаживал гоголем и срезал с рамок теплые пчелиные соты с растекающимся медом, угощая гостей. До поздней ночи слышались песни. Теклась рекой водка. Дымился шашлык. Несколько раз стреляли из наганов по бутылкам. На шум выстрелов сбегались все собаки поселка. Тетя хмурилась, уходила в спальню и шипела, когда дядька с криком «Атомной войне мы скажем – нет!» падал на пол, едва переступив порог.
Один из старых казаков на беду научил дядьку варить брагу. Тот, имея все нехитрое оборудование – 40-литровые бидоны, кипятильники и сахар, - в общем все, что обычно использовалось для варки питательного сиропа пчелам, теперь использовалось для варки питательного сиропа для пузатых мужиков. Причем в промышленных масштабах. Мужики напиток нахваливали. Но лишь я и тетя знали, что дядька размешивает брагу в бидонах той же палкой, которой зимой раскалывает замерзшее дерьмо в деревянном сортире. Один раз, правда, в припадке белой горячки пытался убить мою сестру. Я спрятал ее в зимовнике. А дядька, ошалелый, бегал по участку, рыча и размахивая плеткой. Протрезвев, вымаливал прощение и всю жизнь, при каждом нашем приезде задаривал ее подарками.
А бизнес тем временем резко пошел под откос. В итоге из-за долгов, пришлось расстаться из домом и с участком, и переехать за 80 км от Питера. Но дядька руки не опустил и устроился на мясокомбинат рубить туши. Электричками выезжал затемно и затемно же возвращался с мешками, набитыми говяжьими вырезками и медальонами из свиных пятаков. Все три дядькины кавказские овчарки лоснились, и встречали его на платформе, приветливо тявкая и кружась у ног.
Однако, организм такого ритма не выдержал. Инфаркт. На похоронах было на удивление мало людей. Появились какие-то далекие родственники, подозрительные и высокомерные. Статных пузатых казаков не было вовсе. Меня впрочем не было тоже – то ли институт, то ли еще чего, не помню уже.
Да и осталось на память не так уж много: книга по истории пчеловодства в России, дымарь для окуривания пчел, карманный сборник матерных частушек с потрясающе пронзительной иллюстрацией к тексту «Все картошка да картошка, *** повесил голову. ****а пишет заявленье: Помираю с голоду» и странное чувство юмора.