Популяризируя Пастырь

Кто мы и куда идём? Чего ждать от будущего? Что в жизни главное? Как не бояться смерти? Таковы вечные вопросы. Мой маленький “Пастырь” – это робкая попытка поставить их в историческом контексте Иерусалима, как столицы иудейской провинции Римской Империи.

Наступало утро. Солнце пряталось за грубо сколоченными прилавками, укрывалось просмоленными крышами сонных хибар, дырявыми льняными тентами, покрытыми подгнившими листьями пальмы. В пропахшем дубильней воздухе прорезалась рыбная вонь вперемешку с запахом тушёного мяса и конских испражнений. Вдалеке звенел тявкающий лай просыпающихся собак, сопровождаемый завыванием поющих неподалёку пьяных голосов. Ирушалаим медленно пробуждался. Всюду бегали куры, блеяли овцы, слышалось шуршание босых ног вместе с тихими голосами их хозяев, выглядывающих наружу.

После будничного описания иерусалимского утра на сцене появляется один из моих героев. Маленький человек, живущий со своею женою в тесной лачуге с бедным убранством. Он раввин, наставник своего народа, и видит себя исключительно в этой роли. На его плечах лежит большая ноша – своим примером он должен вдохновлять людей на служение богу.

Рав Эзра вышел из своей маленькой коморки и принялся, зевая, рассматривать сгустившийся туман. Скрывающееся за пеленою солнце разливало мягкие багряные пятна на синеватом небе. – Доброе нынче утро – пробормотал старик сам себе и, одев талит, принялся наматывать на руку тонкий чёрный ремень, местами потёртый и потрескавшийся от влаги. Когда кожаная коробочка тфилина плотно прилегла к морщинистому лбу, а перед сонными глазами был развёрнут свиток со строгими письменами, он начал молиться.

Рав Эзра не святой, и ему, будучи на склоне лет, не чуждо ни что человеческое. Моему старику известен лишь один путь, ведущий к достижению счастья, и этот путь есть беззаветное аскетическое служение своему богу. Вероятно, он добрый человек, и всем сердцем желает добра другим людям. Выйдя из своей лачуги, рав Эзра рассматривает небо. Его радуют багряные пятна, проступающие сквозь туман, лай проснувшихся собак, весёлые крики детей, выбегающих наружу. На душе ему нынче легко. Чувство красоты божественного творения окрыляет старика. Что-то говорит ему, день нынче будет необычным, исполненным какого-то непонятного, но великого смысла – одним словом, значительным. И он начинает молиться…

- Боже наш Всевышний. Утро, которое Ты подарил нам сегодня, поистине прекрасно. Бдящее око, которое Ты обращаешь в сторону рабов Твоих, недостойных взора Твоего, проникает во все наши помыслы. Он задумался. – Ты не произвёл раба твоего женщиной, а дал силы поучать Закону, ловить и передавать движение уст Твоих! – и далее скороговоркой – Ты вывел нас из Мицраима, Вечный Боже Наш. Ты освободил нас от рабства. Ты напитал нас во время голода и удовлетворил наши желания во время изобилия. Ты защитил нас от меча, сохранил от долгих и жестоких болезней. Если бы пение уст наших было неисчерпаемо, как море, и благодарения языка столь многочисленны, как волны морские; если бы губы наши распространяли славу Твою по всему своду небесному; если бы глаза блистали, как солнце и луна, руки простирались по воздуху, как орлиные крылья, а ноги были бы быстры как ноги оленя, - мы всё же не могли благословлять Твоё славное Имя, Вечный Боже наш. Не могли бы свидетельствовать нашу благодарность пред Тобою, Царь наш, за одно из благодеяний, явленных Тобою праотцам нашим. До сего дня милосердие Твоё давало нам силу, и милость Твоя – безопасность. Все члены, которые Ты даровал нам, душа, которую ты всадил в нас, и язык, который Ты вложил в наши уста – все они вкупе благодарят Тебя, благословляют Тебя, хвалят Тебя и воспевают имя твоё священное, Царь наш.

Сколько лет этой еврейской утренней молитве? С давних времён её произносили и, по сей день, произносят религиозные иудеи. Как обычно молится человек? Искренне ли он обращается к богу, каждый раз осмысливая слова молитвы? Или же заученные наизусть слова автоматически воспроизводятся его устами, а мысли витают где-то далеко, касаясь личных переживаний и чувств? Религиозный еврей каждое утро благодарит бога за то, что не сотворил его женщиной. Откуда эта боязнь, в такой обострённой форме свойственная именно мужчинам? Тут невольно вспоминается Фрейд с его комплексом кастрации. Молитва же символизирует преклонение перед отцом, констатирование добровольного самоограничения сексуальной деятельности.

Послышалось шарканье пожилых ног. Ривка, жена рава, поднялась с постели и, зевая, подошла к стоящему у выхода деревянному сосуду с водой, покрытому грубой льняной тканью. – Доброе утро – проговорила она. – Да, жена, доброе. И на душе у меня нынче легко – улыбнулся старик, кладя в ящик молитвенные принадлежности – ты взгляни на небо. Налилось красно-синими оттенками, расписною мозаикой, будто сие есть радость Господня. – Пойду яиц наберу – сказала Ривка - сварим, да поедим вместе с лепёшками. У Евномии осталось немного козьего сыра – обещала дать его нам за твоё благословение. Ривка лукаво улыбнулась – не забудь пойти к ней, ибо за доброту даже гоям платят добротой. - Пойду, а ты пока вскипяти воду – сварим листья затара. - Поторопись же, женщина – рав Эзра задумчиво погладил свою седую бороду, мысленно предвкушая вкусную трапезу – мне сегодня надо пойти, на детей поглядеть. Яков сказал, что отобрал самых способных – и просит моего совета.

Немного импровизированного быта тех времён, свидетельствующего о скудности средств пожилых супругов. Здесь “…даже гоям…” – весьма характерное высказывание в среде религиозных евреев. Человечество делится на “йигудим” и “гоим”. Первые избранны самим богом и несут на себе божественное клеймо великого народа. Вторые же варвары, люди второго сорта. Живущая по-соседству Евномия – скорее всего гречанка, дочь торговца, на склоне лет уставшего от торговых дел и поселившегося в здешних краях. Хотя, не исключено, что она и македонянка.

Багряный покров неба незаметно таял, обнажая, ползущее вверх солнце. Скудные перистые облачка разбежались от него врассыпную, а бледный силуэт полумесяца мягко растаял в светлой голубизне неба. Рыночная площадь начинала наполняться разнообразным людом. Раздавались громкие голоса зазывал, блеянье привезённых на продажу овец, скрипучий сип тяжело навьюченных ослов. Торговцы специями уже высыпали свои душистые сокровища из маленьких баночек обожженной глины. Рядом расположились продавцы фруктов, выставляя свежие плоды, опрысканные водой. Со стороны разогретых солнцем прилавков на людей глядели аккуратно разложенные апельсины, хурма и ананасы. Сквозь сильный аромат паприки, толчённых мускатных семян, запах колотого грецкого ореха и корней мандрагоры улыбались колючие артишоки и сушеные финики. Кусочки жилистой дыни влекли к себе проснувшихся мух. Отгоняя их мясистым листом орешника старый грек тихо ругался, невольно обращаясь к великой воительнице божественного пантеона. Слышалось глухое ворчание изувеченного македонянина, просящего милостыню. На окраине площади, в полустадии от скопления прилавков и крикливого людского столпотворения, доносилось гоготание сирийских солдат, раздевающих блудницу. Там же рядом расположились египетские акробаты. Зорко высматривая блеск мелькающих дхарм, они ловко выгибали свои мускулистые тела, глотая прирученный огонь факелов.

Описание рыночной площади, как частицы мира естественных человеческих радостей, натуральных удовольствий и экстравертивной самости. Мотив сирийских солдат, раздевающих блудницу, с одной стороны, свидетельствует о свободе нравов, с другой – намекает на господство власти кесаря на территории древней Иудеи. Наёмники в праве творить любые бесчинства, держа в повиновении и страхе местное население.

Проходя мимо всего этого цветения жизни, рав Эзра крепче закутывал своё сухое старческое тело в кусок облезшей ткани, без конца повторяя путевую молитву. В этом мире пёстрой красоты и наслаждений он чувствовал себя невостребованным отшельником, нищенствующим затворником, нежно хранящим никому не нужное сокровище. – Ничего – убеждал он себя – всё образуется и станет на свои места.

Противопоставление религиозной замкнутости мироощущения погружённого в себя рава миру естественных радостей. Может трактоваться как универсальный конфликт между нерефлективной энергичной экстраверсией и интеллектуальной невротической интроверсией.

Минуя пыльную череду переулков со снующими курами, развешивающими бельё женщинами и бегающими в лохмотьях детьми, он приблизился к невзрачному строению продолговатой формы. Это оседающее здание когда-то было хлевом, а ныне по скудности средств местных жителей служило детской школой Торы. В центре единственной комнаты располагался ряд длинных грубо сколоченных столов. Впереди возвышался небольшой помост для наставника, в углу которого стоял прилегающий к стене шкаф со святыми свитками. Отсутствие окон придавало комнате довольно мрачный вид, и лишь два коптящих светильника на бараньем жиру отгоняли подкрадывающийся полумрак.

Хлев в палестинском контексте должен вызвать определённые библейские ассоциации. Описания быта и обстановки школы.

Десять мальчиков, от семи до десяти лет, тихо сидели и ожидали наставника. - Как я хочу спать! – шептал Яков, кучерявый крепыш в сером добротном платье. – Знаешь, а ко мне являлся Господь! – гордым шёпотом отвечал толстый Шимон. – Как так? Как к Моше? – Угу. Спускается ко мне в облаке. Я, конечно, пал ниц, закрыл глаза и слышу его громогласный голос. – Почему это ко мне Господь не спускался, а к тебе спустился? Что, ты лучше меня? – Кто знает? Может и лучше – Шимон хищно улыбнулся и облизал губы – пути Господни неисследимы. Быть может, я оказался достойным, дабы быть Его избранником. Не даром все ждут Машиаха. – Не верю тебе – Яков обидчиво сжал губы – лжёшь ты это! – Он не верит. Нужно мне обманывать… в самом деле. Вот болван! Так вот, молвит мне Господь – Шимон, не прекращая говорить, стал грызть заусенцы – Я избрал тебя, раба Своего, дабы шёл ты по пути, который Я предначертал тебе. – Я тебе не верю – не унимался Яков – это ложь! Я лгу? – невинно удивился Шимон – да я вообще никогда не лгу. Спроси у Элияху. Эй, собачий сын, скажи Якову – он обратился к красивому мальчику, сидящему сзади и смотрящему себе под ноги – правду говорю? – У каждого своя правда – тихо проговорил Элияху – не называй меня так. – А как тебя ещё называть, мамзер проклятый? Как не называть, когда твоя мать раскидывает ноги первому встречному? – Шимон едко захихикал и, вытащив из кармана тряпичный мешочек с камешками, стал их бросать в Элияху, норовя попасть в голову. – Это всё гнусная ложь! – громко крикнул тот. На глазах у него показались слёзы.

Естественное стремление к превосходству заставляет Шимона рассказывать выдуманную историю. Воспитанные на еврейской религиозной традиции и ежедневном многочасовом изучении святого писания дети употребляют заученные библейские изречения и обороты речи. В оригинале, известное выражение “Пути Господни неисповедимы” звучит как “Пути Господни неисследимы”, что вполне логично, так как совсем неясно, что значит “неисповедимый путь”. В этом фрагменте открывается отношение детей к маленькому Элияху. Он весьма замкнутый мальчик, совершенно асоциален и сосредоточён на собственных переживаниях. Дети не могут терпеть маленького изгоя за его отстранённость, отвращение к своим сверстникам. С другой стороны, он отлично проявляет себя на поприще учёбы, и тем самым не может не вызывать к себе зависть. Отчётливо видно, что Элияху разительно опережает других детей в эмоциональном развитии. Кто-то из великих как-то обронил фразу – “Горе тому, кто младше или старше своих лет”. Мой маленький герой является наглядной иллюстрацией к этому изречению.

Доброе утро, дети – сказал вошедший рав Эзра. Мальчики перестали шептаться и устремили глаза в сторону худощавого старика с добрым улыбчивым лицом. – Сегодня я заменяю вашего наставника. Он попросил меня провести с вами урок. – А где он? Где Яков? Почему он не пришёл? – посыпались вопросы. – Наверно, он слишком занят, раз попросил меня заменить его. Но вы меня не бойтесь – рав Эзра улыбнулся – я вас не съем. По утрам у меня нет аппетита. Дети весело засмеялись. Лишь Элияху сидел угрюмым и смотрел себе под ноги. – Наш урок будет несколько необычным. Мы не будем читать Танах, не станем разбирать скрытый смысл метафор, которыми так богата Святая Книга. Мы с вами просто поговорим. – А о чём? – выкрикнул Ави, худенький мальчик с бельмом на правом глазу – давайте поговорим о лошадях! Он обвёл взглядом своих сверстников и почесал нос. – Да сколько можно! – хмыкнул Шимон – равви, он кроме лошадей ни о чём думать не может. – Как твоё имя, сынок? – Моё имя Авраам, учитель – серьёзно проговорил Ави. – Это священное имя. Имя нашего праотца, заключившего с Господом великий союз. Это огромная честь носить такое имя. Так ты любишь лошадей? – Да. Они красивые и быстрые. Я мечтаю иметь коня. Тогда бы сел в седло и поскакал через поле и лес. И ветер бы не смог догнать меня! – Я бы тоже с удовольствием, но мои старые члены уже не те, да и поясница даёт о себе знать. Вот бродить по лесу, рассматривая небо и снующих в хвое птиц – это по мне. Я люблю гулять, и с удовольствием составил бы тебе компанию. – Как же без коня? – обиделся Ави. – Как тебя зовут, мальчик? – продолжал рав Эзра, взглянув на Элияху. – Меня зовут мамзером, сыном блудницы, учитель. Дети тихо захихикали, поглядывая на рава. – Кто тебя так зовёт? – Все, учитель. Зовите и вы меня так – медленно проговорил Элияху, на его лице показались слёзы. Старик был поражён ответу. – Как твоё имя, мальчик? – Его зовут Элияху – вставил Шимон – никто его не зовёт мамзером. Он у нас мечтатель, всё сидит, да смотрит в небо. Вот и насочинял всякие небылицы. – Почему тебя зовут мамзером? – серьёзно проговорил рав Эзра, не обращая внимания на Шимона. – Все говорят, что мать моя блудница. Говорят, что я рождён в грехе. – Это правда, Элияху? – Нет! Это гнусная ложь – он всхлипнул, и вытер кулачком слёзы – но даже если бы это было правдой, хотя это, конечно же, ложь… но если б я и впрямь был рождён в грехе, разве в этом вина моя? Почему дети должны платить за грехи отцов? – Те, кто тебя так называют, ведут себя подло и жестоко – тихо проговорил наставник. – Почему я? Чем я провинился пред Господом, что каждый день терплю усмешки и издевательства от других? - Равви – Элияху гордо обвёл взглядом комнату – я ощущаю в себе силы необъятные; чувствую целый мир, дремлющий и ждущий своего часа. По его лицу текли слёзы, оно принимало экстатическое выражение. – Эти… эти дети, они хотят возвысить себя, хотят чувствовать власть. Не будучи в силах иметь настоящую власть, люди стараются унизить друг друга, чтобы почувствовать себя выше. Возвыситься над своим ближним. – Я считаю… - начал рав Эзра. – Прошу вас, учитель – дайте же мне договорить! Знаете… знаете, что я понял? Знаете, откуда берутся страдания? Знаете, когда приходит потребность унижать? Люди, бывают слепы, они не видят, порой, такого простого, такого понятного. Страдая, они жаждут подарить любовь другим, заботиться, дарить радость. А жизнь, она так жестоко устроена, что не даёт… отвергает потребность… потребность любить ближнего, обращает всё в прах… отнимает смысл. Замыкаясь в себе, человек… убеждает себя в глупости всего этого, начинает заботиться лишь о себе. Но чего-то ведь не хватает – он чувствует это, но не знает чего. Как же дальше, учитель? Что же делать? Как подарить людям радость, сделать их нужными друг другу? Как дать им счастье дарить друг другу тепло? – Я… - лицо рава прорезалось сетью глубоких морщин – я тоже думаю об этом, Элияху. Думаю всю мою жизнь и тоже не могу дать ответа на этот вопрос. Дети, завидев наставника в чрезвычайном волнении, стали тихо шептаться. Рав Эзра посмотрел на маленького кудрявого Элияху и грустно улыбнулся. – Какой малыш, а как много уже успел прочувствовать! – подумал он – как мне жалко этого прекрасного мальчика! На некоторое время воцарилась напряжённая тишина. Дети испуганно глядели на наставника, тот же молчал, обхватив руками голову. – Да, на чём мы остановились? – старик почесал ухо дрожащею рукой.

Фантастический монолог маленького Элияху. Главенствующая идея о потребности дарить тепло и любовь. Конечно же, декларирование подобных размышлений восьмилетним мальчиком является, мягко говоря, анормальным. Но мой Элияху – явление из ряда вон выходящее. Разумеется, наставник был поражён. Его впечатление ещё усиливается наличием собственных многолетних размышлений об этом предмете. Решение Элияху удивило наставника простотой и лаконизмом и, вместе с тем, своей необычайной глубиной. Рав Эзра был не просто поражён, но даже испуган. Это и было причиной тому, что он избегал говорить с Элияху и даже смотреть на него во время урока.

Спустя короткое время атмосфера разрядилась, и рав Эзра уже рассказывал о своей жизни, делился воспоминаниями детства, сумев разговорить большую часть класса. Дети, почувствовав влечение к этому доброму улыбчивому старику, охотно делились с ним своими мыслями, насущными проблемами и переживаниями. На Элияху взгляд учителя больше не останавливался, словно избегая его. Тот не участвовал в разговоре и, сгорбившись, сидел, рассеяно глядя на коптящий язычок пламени. Представляя себя великим грешником, он грезил, как предстанет перед Богом, гордо отвергнув его наставления. Как защитит мать от нападок каких-то страшных духов, по ночам приносящим ей страдания и заставляющих кричать. Тем временем урок закончился, и дети гурьбою выбегали из комнаты. Элияху, замечтавшись, не заметил лицо наставника, с улыбкой смотрящее на его маленькую сгорбленную фигурку. – Идём со мною – рав Эзра погладил его голову – я хочу познакомиться с твоею матерью. – Хочу узнать, от кого рождаются такие умные дети – он тихо засмеялся. Элияху недоверчиво посмотрел и запинаясь проговорил – простите меня за дерзость. Я… я просто… мне просто было обидно. – Где ты живёшь? – Там, за холмами… в трёх стадиях от Храмовой Горы. – Ух! Совсем не близко. Ну что идём?

Без комментариев.

Они шли молча, каждый был погружён в собственные думы. Внизу открывались большие пространства, обдуваемые капризным ветром. Миновав городские ворота, поглотившие в себе площадь с прилегающим рынком, старик и мальчик спустились к подножью большого холма. Внизу шумел водный поток, стремительно несущийся в глубине заросли хвойных деревьев. – Давай послушаем, что нам скажет ручей – проговорил рав. Боясь промочить ноги, они осторожно подошли к краю и сели на землю. Вода бурлила, унося с собой маленькие палочки и комочки оторванной глины. - Учитель – прервал молчание Элияху – как было бы приятно умереть, слушая музыку воды! – Умереть? – улыбнулся старик – я тебе обещаю, что через несколько лет твоя жизнь будет кипеть страстями и радостями, и ты забудешь о смерти. Забудутся прежние обиды, боль прошлого. Вспомнив твои теперешние речи, обещаю, ты будешь смеяться.

Между наставником и его учеником устанавливаются довольно двойственные отношения. С одной стороны, рав Эзра, конечно же, чувствует себя учителем, превосходящим своего спутника, как годами, так и житейской мудростью. С другой же стороны, прозорливость Элияху несколько угнетает старика, заставляя его чувствовать себя неуверенно. Здесь у него, вероятно, и зарождается мысль об исключительности мальчика, его неординарном предназначении.

Подходя к покосившемуся дому, рав Эзра испытал страх. Вокруг царила столь мрачная атмосфера, что он невольно замедлил шаг. Повсюду разбросанные мясные объедки в наступающем полумраке виделись растерзанными жертвами страшного чудовища. Сильная вонь, исходящая от разлитых помоев, раздражала обоняние. Где-то неподалёку тявкали голодные шакалы, прерываемые лаем трёхногой собаки с обваренной кипятком шкурой, привязанной к деревянному столбу. – О господи, откуда эта собака? – проговорил старик. – Не бойтесь её, равви. Это Онеш, пёс нашего соседа. - Почему у него не хватает лапы? – Говорят, после того как Элиэзера, нашего соседа, ограбили солдаты, ему случайно подвернулся под руку пёс. В припадке злобы он сломал Онешу лапу. Перелом был таким тяжёлым, что лапа стала гнить. Не выдержав плаксивого воя и страданий пса, Элиэзер напоил его вином и отрезал повреждённую лапу. Сам он, конечно, не признаётся в этом, говоря, что лапу псу переехала рыночная телега. Рав Эзра покачал головой. После некоторого молчания старик проговорил – Ты взгляни на небо – как же быстро пришёл вечер! Долго мы с тобой шли. – Да - удивился мальчик – сегодня солнце закатилось слишком рано. Равви, мы почти пришли.

Повторяется мотив солдат. Он может трактоваться как некое метафизическое вторжение грубых законов материального мира в утончённую субстанцию духовных исканий, напряжённую рефлексию повествования.

Входя в просторную комнату с довольно скромным убранством, старик потянулся за мезузой и, не найдя её, снова покачал головой. Вдруг Элияху вырвался вперёд, опередив учителя. – Мама! Мамочка! Я люблю тебя, моя сладкая! Рав увидел стройную женщину поразительной красоты. Она обнимала мальчика. Элияху, казалось, утонул в кудрях её густых волос. – Эли, мой маленький мальчик! – и она целовала его в щёки, в губы, в волосы. Увидев старика, женщина смутилась, мягко отстранив ребёнка, но спустя мгновение уже совладала с собой и приняла гордый и спокойный вид. Рав Эзра был настолько поражён её красотою, что первое время не мог даже вымолвить слова. – О Господи, убереги меня… – тихо прошептал он себе под нос. Я…я – начал, было, старик. – Это равви Эзра - мой новый наставник – помог ему Элияху, с пониманием поглядев на учителя. – Я хотел поговорить с тобою… - тихо проговорил старик – вечер нынче добрый. – Проходите и садитесь на стул, равви. Я принесу воды для омовения и немного хлеба с молоком. Опять воют шакалы, а небо с утра покрылось красными пятнами. Ой, не к добру всё это! Она нежно улыбнулась мальчику и вышла. Рав сел на грубо сколоченный стул и вздохнул. – Да – продолжил его мысли мальчик – она у меня красивая. – Самое главное – это духовная красота, которая нисходит от Господа, остальное лишь тщета – назидательно проговорил старик, огорчённый тем, что Элияху заметил его смущение. – Красота – великая сила – продолжал Элияху, не замечая последних слов рава. Даже самый отвратительный человек, обладающий красивой наружностью, выглядит праведнее в глазах людей. Разве не глупо не замечать силу красоты, её мощь, подкупающую даже самого чёрствого человека? Но красоту можно и ненавидеть, потому… – Как зовут твою мать? - прервал его старик, желая переменить тему. – Рахели. - Красивое имя – тихо проговорил тот и, мечтательно улыбаясь, устремил взгляд в тёмный угол комнаты. – Прошу вас, равви – послышался голос вернувшейся женщины. Рахель принесла широкий сосуд для омовений – сейчас я дам вам снеди, чтобы подкрепить ваше сердце после долгой ходьбы. – Нет, нет, не надо – прервал её старик – я не голоден. Элияху снова ласкаясь припал к кудрям матери. – Твой сын – начал старик – твой сын очень… прозорлив. Умён не по годам - рав окончательно справился со смущением – и я решил посмотреть на его родных, на то гнездо, в котором рос такой чудной малыш. Рахель улыбнулась, слегка обнажив прекрасные зубы - я знаю, Эли очень способный. Но его будущее – её улыбка померкла – я не знаю… ведь он лежит и мечтает целыми днями, или же убегает в лес. У него ведь совсем нет друзей – она слегка покраснела.

Красота и чарующая женственность. Рав Эзра никогда не видал столь прекрасной женщины, и был поражён. Казалось бы, ему, будучи на склоне лет, не к лицу восхищаться женской красотой. Но все мы слабые смертные, даже в старости. Мой старик был так очарован и смущён, что даже не мог вымолвить и слова. Вновь мудрые изречения маленького Элияху. Да, красота – великая сила. Её хулители, воспевающие лишь душевные качества, зачастую несут в сердце комплекс собственной неполноценности. Мотив предчувствия, основанного на созерцании утреннего неба. В отличие от старика, Рахель усмотрела в солнечных красках неба нечто угрожающее, некое пугающее предзнаменование. Мать жаждет благополучия своему чаду, исключительность же Элияху не сулит ему счастья.

Элияху не слушал их разговора. Играясь с волосами матери, он заплетал ей косички, тихо напевая детскую песенку. – Эли – тихо проговорила Рахель – пойди, отдай Онешу кусочек лепёшки, которую ты не доел утром. Ему сегодня нездоровится. На мать обратились большие красивые глаза сына, полные укоризны. – Ну, иди же – рассмеялась женщина – слышишь, как воют шакалы? Если у Онеша не будет сил защищаться, они съедят его. Элияху медленно пошёл за лепёшкой, всем своим видом выражая неудовольствие. Когда он вышел, старик тихо сказал - дети не любят твоего сына. Ты же знаешь, какими жестокими они порой бывают. Рахель с волнением поправила волосы, её подбородок слегка задрожал.- Они дразнят его – продолжал старик, не сводя с неё глаз - дразнят сыном… – он запнулся – дразнят мамзером. На глазах у Рахели выступили слёзы. – Где его отец? – проговорил рав, помолчав какое-то время. – У него нет отца – тихо сказала она. – У всякого есть отец, Рахели – на лице старика отчётливее выступили морщины. – А у него нет – она рассмеялась нервическим смехом, но спустя мгновение слёзы вновь катились по её прекрасному лицу. - Восемь лет назад – начала она, быстрым движением смахнув слёзы – когда умер мой отец, я осталась одна. Мать же отошла к праотцам, когда мне не было и трёх лет. Однажды… проходили солдаты… - слёзы опять потекли по её щекам. Рав Эзра сильно нахмурился. - Они схватили меня, заволокли в сарай, и, избив, овладели мною. Очнулась, я, будучи уже женщиной, и прокляла всю жизнь мою – она всхлипывала – весь этот жестокий мир, бросивший меня с той минуты. – Я перестала молиться Богу, оставившему меня в моих страданиях – прошептала она. – Прослышав о моей беде от сплетниц… стали по ночам приходить незнакомые мужчины, требуя… я… сопротивлялась, но…. – Хватит – громко сказал старик – довольно. Ты погрязла в грехе, сама того не желая. Мне жаль тебя. Рав пододвинулся к ней и погладил её за кудри – как мне жаль тебя! Вдруг смутившись, он одёрнул руку, и стал нервно ходить по комнате. – Нельзя не любить Господа! Шагая, старик избегал смотреть на неё. Рахель всхлипнула, метнув гневный взгляд – да, равви, я блудница и по сей день пускаю ломящихся ночью мужчин! И пусть Господь меня судит! Но мой сын, мой мальчик! Скажите мне, равви, как защитить его? Как уберечь? Он часть меня, душа моя, я не хочу, чтобы он страдал! Я люблю его больше жизни, больше всего на свете! Что же мне делать? Старик отвернулся, боясь прослезиться. Свернулась в клубок, Рахель легла на настил из утрамбованного сена, лежащий на полу. Спустя некоторое время её тело содрогалось тихими конвульсивными рыданиями.

Самый сложный и противоречивый фрагмент. Солдаты врываются к девушке и оскверняют её красоту. Опять мир грубости, прямоты устремлений, плотоядное материальное эго. Казалось бы, это есть вторжение чего-то инородного, чего-то диаметрально противоположного. Но это же вторжение и стало причиной духовного – семя насильников породило моего героя, с его возвышенностью и глубокой рефлексией. Конечно же, тут ещё и намёк на Христа. В Талмуде прямо сказано, что Мирьям была изнасилована сирийским солдатом, в результате чего и появился Иешуа. Элияху это прототип Иешуа, нереализованный мессия. Тот, кто мог бы стать основателем нового религиозного течения. И ещё. Девушка не знавшая мужчины была подвергнута групповому изнасилованию. Беременность, казалось бы, должна ещё более усугубить её унижение. Однако проснувшаяся чувственность переносится на ребёнка. Рахель души не чает в своём маленьком Элияху. Себя же она считает навеки осквернённой и с готовностью отдаётся опьяняющему разврату. Рав Эзра сочувствует бедной женщине, гладит её голову. Заподозрив в себе вожделение (наверно, это было ложное чувство), он со страхом отдёргивает руку.

Язычок огня нервно танцевал на мерцающей сальной свечке. Рассматривая лежащую женщину, старик молча присел и задумался. Спустя мгновение его объял холод сквозняка и по телу пробежал озноб. Ему вдруг показалось, что события этого дня имеют какой-то символический смысл, некое предзнаменование. Что Бог искушает его, проверяя прозорливость. Ему стало не по себе от этой мысли, и он испугался не оправдать божественного доверия. – Знаешь что, дщерь – торжественно проговорил он, со страхом избегая преследований пугающего слова “машиах”, – я чувствую, что сын твой будет большим человеком, пастырем нашего народа. И ждёт его жизнь, полная лишений и страданий. Старик потёр руки и громко закашлялся, борясь потерять убедительность собственного голоса. - Я понял это, как только его увидел. Мне кажется, что на нём печать великой судьбы. И я позабочусь об Элияху, ибо успел привязаться к твоему мальчику. Он сел и задумался. – Да, сказал он спустя некоторое время - пастырь нашего народа…

Все евреи ждали и ждут мессию. Рав Эзра на миг почувствовал себя счастливым, так как узрел в своей странной догадке само божественное откровение. Старик боится потерять в себе это чувство и “увековечивает” его высокопарными словами и обещаниями. Вот, собственно, и всё, что я сознательно пытался вложить в мой маленький опус. А вот получилось ли? В любом случае, не мне судить…