Впечатление любви

Письма, которые вы прочитаете ниже, - подлинные. Мне их прислал герой этой истории и оставил их в моем распоряжении. Я бывал у него часто, и знал все о том, что было до того, как они были написаны. Девушка, которая обычно встречала меня на пороге, являла собой бесконечную красоту, и от этого, в первый момент, когда открывалась дверь,- возникала неловкая пауза. Ее светящаяся улыбка и голубые глаза действовали парализующе на любого, кто приходил к ним в дом. А он, обычно стоял в глубине квартиры, опершись спиной о стенку, - здоровый мужик, эстет с кривой ухмылкой, правильный малый, какие обычно нравятся женщинам. Она каждый день говорила ему слово «люблю», а он просто, наверное, любил ее без слов. Любил той любовью, которой могут любить мужчины красивую девушку на двадцать с лишним лет младше…
Они решили уехать заграницу. Уехать вдвоем, и планы были наполеоновские. Но случилось так, что он должен был ехать раньше, а она только через год. Но это казалось пустяком, потому что на Новый год, через каких-нибудь три месяца она должна была приехать к нему. А там уже, оставалось совсем немного.

Он уехал. А она, впервые за всю свою двадцатитрехлетнюю жизнь осталась одна, в пустой квартире…
В пустой квартире, с тишиной наедине...


Иногда мне кажется, что я был участником этой драмы...



В письмах изменены лишь имена, место действия и год. Все остальное сохранено до запятой.
Я позволил себе оставить некоторые комментарии от себя и попытался сконструировать события и атмосферу, а так же мысли и чувства героя, поскольку мне было дано это право, и так как я был очень близко знаком с этими людьми. Он писал мне письма, которые я, к сожалению, не могу здесь воспроизвести.




02.10.1998
Солнышко!
Это такое счастье было, когда я утром влезла в “ящик”, а там – письмо от тебя. День однозначно начался хорошо. Если бы было возможно потрогать тебя лапкой, но отложим это до зимы. У меня здесь все нормально, работа не напрягает. Жизнь, к счастью, событиями никакими тоже не балует. В отличие от тебя, где куда ногу не поставь – все новое. А как твои в целом впечатления от Хьюстона? Он годится для жизни? Твои впечатления мне нужны. Когда у тебя заведется свой компьютер, будет проще. Но я гоню время вперед, и не замечаю, что прошло только три дня, как ты уехал. А мне кажется, что прошло уже две недели, как минимум. А вообще – нормальный рабочий режим. На стене висит длиннющий список, что надо сделать, только делается не очень. Делаться, наверное, на выходные будет. После работы хочется в основном ванну, вкусненького и какого-нибудь не напряжного занятия по мелочи. Да и домой я попадаю что-то не очень рано. В понедельник – зашла к матушке по поводу своих именин, вчера Вадик меня заставил работать, сегодня пойдем к Вике посмотреть на ее детеныша. Погода у нас мрачная до невозможности. Как будто на небе кто-то крепко нахмурился. Пока я вылавливала Сикорского, он сам позвонил твоей маме. Он, оказывается, дочку замуж выдавал, поэтому в эфире отсутствовал (это ж сколько дочке лет, как тебе?). Мама собралась к ним в гости, поэтому сегодня по пути на работу я занесу ей фотки . Еще нарисовался Доктор, спросил, уехал ли ты уже, и так интенсивно передавал тебе горячие приветы и пожелания лучшей жизни, как родному, что я подумала: а не всплакнул ли он. Я буду собираться на работу, а то и к 11 не успею. Пиши мне, я очень жду. Я тебя очень люблю, обнимаю, целую и еще много всяких приятностей. Храни тебя Бог.



Когда уезжаешь на всю жизнь с одним чемоданом, значит точно знаешь,- все, что оставил, тебе уже не нужно. В этом себе трудно признаться, но это так. Ни книги, ни другие вещи, оставленные на время в той прошлой жизни уже не нужны. Потому, что если ты можешь прожить без этого год или день, - все равно сколько, значит ты спокойно можешь без этого обойтись.

Суета навалилась на него внезапно, он закрутился в вихре повседневности – бумаги, подписи, фотографии. И мимо него, - какие-то впечатления, мелькающие улицы с царапающими небо домами, сверкающие магазины, нескончаемые потоки машин, светящиеся самодовольные улыбки, красивые негритянки, наконец. Он чувствовал начало нового этапа своей жизни, и это казалось значительным. Все клеилось, все сходилось, все пошло по программе. Насыщенные беготней первые дни оставались позади и главное внутри уже работал хронометр, отсчитывая время назад. А вечерами, свалившись в холодную постель он, сомкнув веки, видел ее лицо, грустные голубые глаза и вдыхал, таинственным образом сохранившийся где-то, запах ее духов.




02.10.1998
Наша встреча – Виктория Регия,
Редко-редко в цвету
До и после нее жизнь – элегия,
И надежда в мечту.

Ты придешь – изнываю от неги я,
Трепещу на лету.
Наша встреча – Виктория Регия.
Редко-редко в цвету.

Северянина я обожаю. Эта любовь, которая из сердца ни кислотой не травится, ни огнем ее не выжечь, вместе с кожей не содрать. Больная, несчастная любовь. И его строчки – как внезапный луч солнца среди вечной серости. Я читала современников Северянина, они зачастую пишут не очень лестные вещи о нем: выскочка, самозванец, китч и безвкусица. Но ведь душу он трогает, и как! А душу трудно обмануть. «Дверь на балкон была из стекол, квадратиками трех цветов…». Знаешь, есть вещи на свете, которые поддерживают огонь в тебе, даже тогда, когда все может закончиться, рухнуть, и все кости переломает. Эти вещи – Северянин и Ахматова, дедушкины фотографии в ящике стола, и твои письма.
Целую тебя.

Он звонил мне после этого письма и рассказывал много того, что дает возможность представить его состояние, и то, что могло происходить.

Кофе почти остыл. За стеклом на улице катился невероятной длины «линкольн». Черненькие мальчик и девочка прислонились лбами к мокрому стеклу и разглядывали редких посетителей кафе. Он рассеяно рассматривал «Нью-Йорк Таймс», как будто его что-то могло там интересовать, мешал ложкой холодный кофе и мыслями был далеко. Вроде все ладилось. Вроде все так. Но странное необъяснимое и необусловленное ощущение беспокойства не покидало его. Именно из-за необъяснимости и необусловленности этого состояния, возникало внутреннее напряжение, и чутье подсказывало, что там, далеко, не все так, как хотелось бы. Да в чем дело-то? Четыре дня – полет нормальный! Если начинать нагнетать атмосферу, то жизнь ближайшие три месяца будет адом. А смысл? Где логика?

Первые письма, полученные мной от него, явственно несли в себе это состояние.

Иногда я вижу, как это происходило в деталях.
Официант на подносе принес двойной виски и поставил его на стол, загадочно улыбаясь. Рука потянулась к рюмке и захватив тремя пальцами поднесла стеклянный наперсток к губам и опрокинула содержимое внутрь. Тепло медленно распространилось по груди и животу. Вместе с теплом пришло расслабление. И кривая улыбка заиграла у него на устах. Все будет тип-топ! И никак иначе. Все будет о’кей, потому, что он так хочет. Все произойдет единственно возможным образом. Нужно только поменьше эмоций. А если не получается с эмоциями, нужно сто пятьдесят после работы и тогда реагент разбегаясь по сосудам достигнет мозга, успокоит его, заставит его думать иначе и все вокруг станет другим. И можно будет осуществлять задуманное спокойно и четко. Вперед и с песнями!

Старая истина: мир меняется, если мы начинаем по-другому на него смотреть.



03.10.1998
Письмо начато вчера, но не отправлено
за отсутствием коннекта. Закончено сегодня.

Привет!
Я с работы пришла, с одной мыслью – залезть поскорей в компьютер. Раньше такого интереса к нему я у себя не замечала.
Маме твоей фотографии отдала, еще твои ключи, вдруг чего, так чтоб знать, куда бежать. На работе все нормально, дай Бог, чтоб всегда у меня так на работе было. Настроение бодрое, готовое к труду и обороне, но сначала хорошо бы поспать. Были с девочками у Вики. Подарили им большущего плюшевого слона. Самое забавное было на обратном пути: я конечно, видавший виды пилот, но тут… Ехали в такси (уже стемнело) и для того, чтобы проехать, машина одним краем заезжает на тротуар, а вторым хрюкает по дороге. И так весь квартал. Про разницу плоскостей и возникшие в связи с этим ощущения рассказывать не буду. Я только подумала: если существует одна крайность, значит, должна где-то быть другая…
Слушай, как ты уехал, у меня телефон не замолкает. Может, ты его раньше поднимал все время, что я не замечала. Только твоя мама звонит два раза в день, моя – четыре. Сейчас, например, Женя Слон звонил. Я ему ничего не сказала, так: ушел, когда будет не знаю, звоните. Что ему сказать, если еще позвонит? А еще я хотела спросить: сколько у вас мобильник стоит? Мне интересно понимать, те деньги, которые я живу здесь, и те, которые там. Если я тебе скажу, на сколько я живу здесь, ты смеяться будешь очень и долго. Завтра буду тормошить шефа на предмет визы. Он какой-то псих блаженный. Я ему про визу, а он мне: я тоже зимой в Америку хочу… Нереальный. Может, потому и шеф из него хороший? Загранпаспорт еще не пришел. Ожидаю в первых числах октября, то есть скоро.
Рассказывай о себе, что хочешь, любую ерунду. Просто когда я рядом с тобой, я могу понять из твоего запаха, взгляда, тепла твоих рук. Когда тебя нет – словами.
Я тебя люблю.
Я думаю об этом каждый день. Я скоро приеду. Зима скоро.



Мне кажется, что я мог бы воспроизвести некоторые моменты из его жизни с точностью, которая присуща только ясновидцам. Я вижу, как он читает ее письмо, наливает себе кофе, быстро, в несколько приемов выпивает его, и снова перечитывает письмо. А затем. набросив легкую куртку, выходит на улицу.

Погода налаживалась. В тучах возникли голубые дырки. Воздух стал наполняться запахами. Замедлился уличный ритм – никто никуда не спешил. Он повернул направо, прошел до угла и подойдя к знакомому серому дому дернул за ручку большой стеклянной двери. Секьюрити вежливо поинтересовались - куда он идет. Конечно же на работу, сказал он. Пройдя через холл, поднялся на лифте на сорок второй этаж. В офисе никого не было, дверь была закрыта. Он посмотрел на часы – ровно девять. В это время обычно все на месте. Длинный коридор был пуст. В воздухе стояла подозрительная тишина. Спустя несколько минут, вдруг понял – сегодня суббота, не рабочий день.
Что-то с головой – мелькнуло в сознании. Какой нормальный человек придет на работу в выходной день? Что это? Старческий склероз или психические изменения после акклиматизации в чужой стране? В любом случае ненормально, чтобы это ни было.
Он вышел на улицу взглянул на куски голубеющего неба и отметил про себя, что целый день впереди. Совершенно свободный день, которым можно распорядиться по своему усмотрению. Накупив в продуктовом магазине всякой всячины в красивых обертках, решил вернуться в отель.



04.10.1998
Слушай, ну по твоим письмам – там прямо не жизнь, а малина. Так я и думала, что пойдут от тебя письма: сегодня праздник, вчера карнавал, завтра опять праздник. Если честно, я очень рада, что ты расслабился (или у меня неверное впечатление?). А варенье я не буду есть. Твоя мама дала мне большую айву, из нее получилась чашка варенья, так что к чаю сладенькое у меня есть. Она просила, чтоб ты написал ей письмо обстоятельное про то, как там кругом. Тогда я взяла твое то письмо, вырезала из него все лишнее, распечатала и ей отнесла. И тебе от мамы большой привет. Ты знаешь, у нас дикий дубняк на улице. С незабвенным норд-остом, чтоб его. Я достала из шкафа сюртук, напялила его и получилась какая-то унылая зимняя картина. Настроение у меня замечательное. Я хожу на работу по возможности пешком, от чего получаю большое удовольствие. На работе шоу каждое утро: Вадик до того заел девок, что Инна собирается получить пятого зарплату и уволиться. Она, кстати, наконец-то нашла себе хлопца. Это туши свет. Такая симпатичная девка, и вот до чего безрыбье довело: бритый толстый шарик с ушами.
Я сейчас жарю картошку, тут такие запахи ходят. Только тебя для полного счастья не хватает. Ты, кстати, чем там питаешься? Слушай, я тебе прикрепленный файл послала, это конец всей моей эскадре. Сегодня на работе я смотрела в инете всякие машинки. И тут я увидела ЭТО. У меня перехватило дыхание и я потеряла дар речи. Глазам стало больно. Я включила эту картинку на весь экран, бросила работу и минут 10 смотрела на сие фантастическое явление. Психическая травма. Я думаю, если ты растянешь ее на экран, получишь тот же эффект. Обрати внимание, какие черные колеса!
Лежик, а давай ты мне напишешь, когда ты выйдешь в инет поболтать. Пусть это будет поздно, ничего. Может, на днях получится. А у вас там микр и уши есть? А то если бы никого рядом с тобой не было, можно было бы тебя и услышать.
Еще б потрогать…
Ну ладно, буду прощаться, пойду почитаю что-нибудь, напьюсь валерьянки и в кровать. Звони, пиши, что хочешь делай, но будь!!!
Люблю тебя. Твоя Ташенька.



Он сидел в офисе компании в одном из небоскребов Даунтаун на 42-м этаже и думал о ней. В голову не шли схемы и чертежи, с которыми нужно было разобраться. Он слушал беглую речь молоденькой аспирантки одетой в обтягивающее короткое трикотажное платье и, не обращал внимание на ее американские формы. Взгляд его отсутствовал, лишь иногда возвращаясь в действительность, чтобы кивком головы подтвердить собеседнице, что он ее хорошо понимает. Рабочий день подходил к концу, и возникла мысль зайти в магазин и поехать в гости к сыну. Но женщина, продолжавшая называться его женой спустя восемь лет после развода, любила крепкие напитки. А где все это здесь взять? Разве купишь здесь нормальную водку, или на худой конец коньяк. Опять бродить по китайскому кварталу и в итоге купить вайн бранд, от которого тошнит. А потом поехать в гости к этой странной женщине и пить с ней весь вечер только для того, чтобы взглянуть на сына. Нет, без спиртного она, конечно, все равно бы открыла дверь. Только настроение было бы испорчено ее плоскими остротами в его адрес. А это всегда невыносимо.
День закончился незаметно. В офисе не осталось никого. В голову начали приходить странные мысли о конечности всего сущего, о непредсказуемости завтрашнего дня и наконец о том, что не нужно идти в китайский квартал, а нужно идти в отель
Резиденс Инн, на Вестхаймер Роад в свой неуютный номер и звонить ей на мобильник.
И дозвониться.





05.10.1998
Не знаю, что переменилось со времени того, как ты уехал, дома тот же запах твоих вещей, ощущение тебя за спиной – сейчас повернусь, и – ты. Даже движение моей руки напоминает о тебе – я протягиваю тебе чашку. И говорю: Лежик, ты сегодня… – и только звук моего голоса. Поворот – и пусто. Я заглядываю в шкаф, может, ты решил пошутить и спрятался в шкаф – но и там лишь унылый кожаный сюртук и пара свитеров.
Проза. Или поэзия. Что изменилось? Я не узнала тебя сегодня. О том, как резко и замечательно ты прекратил все мои попытки лезть в твою жизнь. О том, о память, о, коварная обманщица! Как я глотала собственные раздробленные кости (они царапали горло) и запивала своей же кровью, когда твоя боль становилась частью меня. Ты был один, и из всей вселенной был только один человек – я рядом с тобой, который сказал: я буду есть один хлеб с тобой и все горести твои. Вместе. Помнишь то время, когда я понимала, что есть другая семья, другая реальность, и от осознания того было больно невыносимо, что сын твой страдает без тебя, и я здесь, и ты не можешь к нему попасть, помнишь?
Вместе.
Злая судьба, как жестока была она с тобой! Тогда мне изломало хребет, и стало понятно: нет ничего страшного на земле. Если признаться честно, это был переломный момент в моей жизни. Теперь легко говорить об этом, но сегодня пишу к тебе, и твой ответ - то же ощущение пустого шкафа: не лезь в мою жизнь.
Не буду. Никогда. Если спросила, был ты у сына? Если смогла помочь тогда, когда это было нужно – то хорошо. Если утратила свои свойства сегодня – никто не виноват. А на самом деле ты очень сильно изменился.
И только дома у меня – ты, все тот же. Улыбаешься. И улыбка твоя заполняет даже самые мрачные уголки моего дома.


Что было это? Желание видеть себя вне его, и потому казалось ей, что он изменился?
Что это было?


Совершенно непонятное нечто происходило в душе. Откуда в доме, где они прожили семь лет, появились „мрачные уголки“? Некоторые вещи он не понимал, да и понять не очень стремился. Ей одиноко. А ему разве легче? Когда привык, что все вместе – и праздник, и болезнь, не говоря уже о буднях, разве можно перестроиться за неделю… Время отсчитывалось назад, и это утешало. Количество дней медленно уменьшалось.
Оставалось постоянным количество часов в сутках и это раздражало. Потому, что дни не проходили быстрей. А ведь когда то, в детстве, когда все предметы вокруг казались большими, для него не существовало прошедших дней. Он видел, как бабушка, подойдя осторожно к столу, за которым сидя дремал дед, отрывала листок от висевшего под часами толстого календаря.
И было, почему то, понятно – наступает новый день.
Каждый прошедший день – оторванный листок календаря. В те времена все было иначе. Жизнь казалась долгой и интересной. Кругом были знакомые лица в знакомых домах. Иногда туда приглашали в гости. А в гостях всегда было вкусно и не хотелось уходить.
Много зим прошло, много лет. Много несчастий и совсем чуть-чуть счастий. Так было у всех. Так и у него. Но вот он нашел ее, ту единственную, которую искал всю жизнь и не мог найти. И уже не верил, что найдет, потому, что в сорок два уже мало кто либо находит. А у него, как всегда не так, как у всех. У него лучше и неповторимее, острее и интереснее. Она смотрела на него влюбленными глазами, а он трогательно заботился о ней. А разница в возрасте была такая же невероятная, как расстояние между Америкой и Россией…



07.10.1998
Здравствуй, душа моя! Письмо пишу вечером, а отправлю утром с работы.
Интернет у меня кончился, я послала тебе два слова на мобильник, надеюсь ты их получил. Завтра карту куплю, да на побольше. А то в прошлый раз купила на пять часов, мне ее на три дня хватило.
Теперь расскажу тебе про свою жизнь. Вчера, в субботу, с раннего утра до позднего вечера къебенизировала квартиру. Объем работ сделан – ты себе даже такое не представляешь. Теперь это похоже на дом-музей. Осталась на следующие выходные только кладовка. Посему устала страшно. Но чувство глубокого морального удовлетворения – это сильно. А нынче полдня с огромным удовольствием учила английский.Слушай, я, наверное, на субботу с воскресеньем городской телефон вообще отключать буду, а оставлю только мобилу (потому что там определитель есть). Сегодня чуть не спятила – только села за английский, и посыпались звонки в немереном количестве – через каждые 15 минут и все по дурацкому поводу.
Жду связи с тобой в интернете. Ужасно жду. Вот.
А сейчас пойду в кровать, потому что уже поздно, а от усталости у меня в глазах зеленые круги плавают. Хорошенькая завтра на работу приду!
Душа моя, я тебя обнимаю, целую и очень жду встречи с тобой. Я иногда думаю: Господи, сделай, пожалуйста, зиму поскорее. Понимаю, что глупо такого просить, но очень хочется. Вообще зима – это самое нормальное время года. Весну не люблю, осенью все время грязно, а от слова «лето» у меня вообще нервный тик начинается. Слушай, прикол какой. Иду на днях домой, а попасть туда не могу. У нас перерыли вокруг дома вообще ВСЕ. Круговая яма и горы земли. Я минут пятнадцать кружила и искала, как же домой забраться можно. Сегодня шла к маме, по вчерашней дорожке, думаю, что я знаю, где еще пройти можно. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что за субботу они и там перерыли. Шла из дома к маме около двадцати минут. Извозилась в грязи. Так что я тебе хочу сказать: вовремя же ты отсюда уехал!
Ну ладно, буду прощаться. Падаю со стула на пол. Пока.
Люблю тебя. Люблю, люблю, люблю. Храни тебя Бог.



Иногда, закрыв глаза, почти досконально, в деталях вижу происходящее. Мне кажется, что я незримо присутствовал при всем этом… Ходил за ним тенью на работу, в магазин, шел следом, когда он гулял,и, наконец. входил за ним в номер отеля бесшумно, как дух, наблюдал, как он раздевается и ложится спать...

Будильник пел какую-то индийскую мелодию, от которой хотелось рвать. Потом, кажется звонил телефон. И лишь когда в соседнем номере громко заиграл американский гимн, он вытащил один глаз из-под одеяла и уставился им в пространство. Выходной день, черт бы его побрал, а они все тут не спят. Американец не дремлет, будь на чеку! – учили его в детстве. Ничего! Дело все равно движется к Новому году и Ташенька прилетит к нему, обнимет своими лапками и они проведут вместе много дней. От этой мысли исчезла даже изжога и он перестал слышать гимн великой страны. Стало как-то тихо и безмятежно. Он лежал смиренный как младенец в люльке и улыбался сам себе. Ах, как же она безумно красива! До чего же все-таки это не правильно – он здесь, а она там. Но главное... Что же главное? Главное то, что они друг друга любят.
Только одно казалось странным: по телефону он слышал ее растерянный голос. Так было всегда, когда он звонил ей.



10.10.1998
Малыш!
Сейчас уже поздно, я валюсь спать, и поэтому напишу тебе коротенькое письмо. Я бы хотела рассказать тебе про ситуацию с моей мамой, так как ты позвонил, а я сегодня была у нее. Дело в том, что с того времени, как ты уехал, я заходила к ней не чаще обычного, т.е. подозрений о твоем отъезде ничего вызвать не могло. Но или она звонила домой, когда я на работе, а ты (соответственно) ни разу не поднял трубу, в общем, она пару раз спросила: а где это Лежик? Или звонила по вечерам, а телефон, как обычно, не был занят инетом. Короче, пришлось конспирироваться. То есть, когда я захожу к ней, иногда я звоню «к нам домой» и сообщаю, когда я приду. Мама моя барышня смекалистая и такие штуки хватает на лету. Так что иногда я «тебе звоню». Врать, конечно, нехорошо, но более всего я хочу к тебе уехать и чтобы никто нам не помешал. Тем более, что когда ты звонил мне сегодня, я старалась подбирать фразы, чтобы не выдать, что твой звонок для меня огромная радость. Вот такие штуки. Чтобы ты понимал, чего это я такая неразговорчивая по мобиле была. Ну пока, буду прощаться, спать хочу страшно. Не знаю, может на субботу маме собаку отдать, но спать я буду до двенадцати. Компьютер выматывает все силы. И есть только одни способ их восстановить – отоспаться.
Я тебя очень люблю, целую и обнимаю лапками. Храни тебя Бог.



Я знаю американцев – я работал с ними. Хотя никогда не был в Америке…



Американцы, такие же разгильдяи, как мы. Только чуть веселее. Поэтому нет тяжких последствий. Три дня не работает интернет и никаму нет никакого дела. Он пытался дозвониться провайдеру, но на том конце была тишина. Даже гудков не было. Это злило. Еще хуже становилось оттого, что когда он звонил в далекую Россию, ее не было дома. Чтобы не зацикливаться он стал думать о другом. Все по-прежнему шло неплохо. Суета в его жизни стала приобретать очертания порядка. Фирма пообещала улучшить его жилищные условия. А это означало скорое переселение из гостиницы в квартиру. И хотя ему было сейчас совершенно безразлично – квартира, гостиница или «казенный дом», мозг подсказывал, что Рождество и Новый год они вместе встретят в собственном уголке, вдвоем при свечах и через картонные стены не будет слышно, как кашляет и чихает сосед справа или как поет по утрам мусульманин за стенкой слева. Ассалям Алейкум! Не хотите ли Рахат-лукум? Может быть финики или манч-малу? Ах, да, русские любят пиво по утрам! В таком случае настоящего Битбургера не повредит. Вежливость соседа слева, его несмываемая белозубая улыбка на сине-коричневом лице – не знали предела. Когда он встречался, избежать его гостеприимства не представлялось возможным. Зато тот, который справа, - угрюмый, грузный американец все время курил, так, что дым распространялся по коридору, проникал во все щели и казалось, что курит вся гостиница. А ночью громко кашлял, чихал и с хрюком сморкался. И поэтому известие о переезде в квартиру радовало его. Странная гостиничная жизнь командировочного должна была закончиться, и вместе с ней обещало пройти ощущение временности, которое не покидало его ни на минуту.
Медленно, но неотвратимо уходили дни. И уже началось привыкание к этой новой жизни с ее повседневным спортивным ритмом, бесконечным дождем, хот-догами, фаллическими остекленевшими домами, громоздящимися друг на друга, красивыми мулатками и еще бог весть чем.



Я думаю, что это могло было быть так…




14.10.1998
Между делом - я знаю, тебя сегодня в инете не будет. Море зимнее невероятного цвета. Как твои глаза.
Я тебя люблю.




Странные строки. Прошло всего две недели, а было ощущение года. Голос ее таял в телефонной трубке и слова „я тебя люблю“ звучали с отчаянием обреченного.
Последний раз она сказала ему:“Господи, если бы ты знал, как я люблю жизнь! И если бы ты смог почувствовать, как мне не хватает тебя…“ Разговор разъединился внезапно и резко. Оборванные короткие гудки, - как многоточие после недосказанной фразы.



16.10.1998
Здесь очень холодно.
Везде - дома, на улице, на работе. Мне кажется, этот холод меня доканает. Я существую в состоянии "свернуться в калачик". Дома очень тихо. Невыносимая тишина. Я все время молчу - мне не с кем говорить.
Это ужас.




Что он думал в минуты после прочтения этих писем? Что было на душе?
Зная его, я могу только догадываться…




Позвонить ей сегодня и успокоить как то. В воздухе чувствуется какое то дрожащее колебание. Что там с ней? Если бы можно было закрыть глаза и переместиться в пространстве так, чтобы достигнуть этого далекого города, залететь к ней в форточку ветром, бесплотно прилечь рядом с ней, увидеть ее спящее лицо, прикоснуться губами, слегка дотронуться рукой и прошептав ей: “Люблю”, тихо улететь назад. Если б можно было хотя бы увидеть ее издалека… Он представил как она лежит одна в холодной постели, свернувшись ежиком и накинув на себя все одеяла, которые есть в доме. И как должно быть одиноко ей, когда она просыпается в пустой квартире, собирается на работу. И никого рядом, кроме рыжей собаки с длинными ушами, которую он подарил ей на день рождения. До Нового года еще целая вечность! Больше двух месяцев. Будет много ночей и холодных дней. А пока даже зима не началась.
Писать, звонить, слать телеграммы, думать о ней утром, днем, перед сном, посылать к ней через эфир свою душу… Она почувствует, что он ждет ее. И обязательно приедет на Новый год. Может даже чуточку раньше, чем предполагается.



17.10.1998
Я все понимаю - и мысли хорошие у меня есть. Но если откровенно - я без тебя
НЕ СУЩЕСТВУЮ.
Не воспринимай это эмоционально. Просто я сказала то, что думаю. То время, когда я буду рядом с тобой - это будет мое самое счастливое время.




Я знаю все детали этого вечера. Он описывал мне все так подробно, что я чувствовал себя им. Я читал и присутствовал при все этом.




Он возвращался поздно вечером от сына, от этой странной, вечно пьяной женщины, которая все время трогала его руками и пыталась как-то прислониться к нему. Разбитость и жалкость ее были трогательны и проникали внутрь его души и оставались там некоторое время. И от этого ему становилось еще холодней в этой похолодавшей стране. Внутри опять образовалась пустота, и не было никакой возможнасти от нее избавиться. Тошнотворно подсасывало в желудке – так бывает, когда нервы на пределе.



18.10.1998
Доброе утро, душа моя!
Я хочу пожелать тебе хорошего дня, разных хороших разностей, и просто сказать – что я тебя очень люблю!
У меня сегодня пятница (не знаю, как у вас), ура – завтра отосплюсь. Если ты и мог наблюдать у меня разные настроения – то это только следствие усталости. Вся неделя на ушах, я даже улыбаться не могу. Ведь полноценный отдых происходит только при смене эмоций, если можно так сказать. Раньше такое получалось – у меня был ты дома, я переключалась на тебя, и все уходило. А теперь – все мои дела в личной жизни (английский, текучка разная и т.д.) происходят в рабочем порядке. А отвлечься не куда. Хотя вот на прошлой неделе было одно подобное событие – когда в пятницу я с этими плакатами сидела до ночи, закончила работать – уже суббота начиналась. Мы с шефом пошли домой, завернули по дороге в бар и протрепались там до четырех утра. Но это все ерунда и мелочи – я просто отосплюсь завтра и буду как новенькая монетка. А вообще – когда я думаю о тебе, я знаю, что жизнь моя чудесна – твоя энергетика такова, что даже мысли о тебе дают мне колоссальный заряд.
Я тебя люблю, обнимаю, и произвожу еще кучу действий в том же роде.
Очень люблю.




Впервые за последние две недели его аналитический ум сработал и не дал возможности расслабиться. Он даже не пошел на корпоративную вечеринку, хотя обещал быть. Возбужденный мозг не давал покоя.
Странная фраза:“мы с шефом пошли домой…“ К кому? И почему нужно было работать до часу ночи? И какой еще бар?!
Что-то рвануло его. Он звонил весь день – телефон ее молчал. Какое-то смутное чувство заставляло курить одну, за одной. Озноб как от холода приходил и уходил, когда ему вздумается. Ну надо же, святая наивность – с шефом до четырех утра! Как все простенько получается! Слова, которые потоком вырвались у него, не принадлежали ему. Говорил чужой голос, а он спокойно слушал его со стороны. И не перебивал. Он дал тому, другому, что внутри с ознобом, высказаться.




20.10.1998
Ты прав во всем, что сказал вчера.
А мне правда глаза режет, поэтому я и подпрыгиваю. Не хочется же о себе кое-какие вещи слышать, лучше закрыть глазки и сказать: фу, бред какой, и что это вы про меня гадости говорите!
На самом деле все правда, ибо никак по другому я назвать происходящее не могу.
Если бы не сидел страх внутри, что Господь никогда не простит, наложила бы на себя руки. Идеальный был бы вариант. Хоть бы рожей в грязи не извозилась тогда. И можно было бы про меня что-нибудь хорошее сказать. А так уже нельзя.
Только врать я тебе никогда не буду. Твоя фотография будет открыта на мониторе, я хочу видеть тебя. Даже если так трудно – смотреть в глаза фотографии.




Это время упущено. Он не писал мне деталей. И нет смысла пытаться восстанавливать чисто эмоциональную ситуацию.
Можно лишь предполагать некоторые моменты…





Сердце повисло в пространстве на невидимых проводах, и когда вдруг время перестало существовать, он почувствовал себя летящим, вернее проваливающимся под пол сорок второго этажа. В голове мелькали последние разговоры, ее слова, слезы, строки из писем. Как хроникальные кадры черно-белого кино пронеслись со страшной скоростью и исчезли отрывочные фрагменты их мимолетного счастья, придуманного ими и теперь потерявшегося, ушедшего, переставшего быть…




21.10.1998
Здравствуй.
Я пишу тебе письмо, потому что в интернет синхронно мы не попадаем.
Почему я живу у мамы – потому, что жить здесь нельзя. Это твоя квартира, и после всего, что я сделала, было бы крайне странно пользоваться тем, что принадлежит тебе. Почему я не живу у Вадима – ты спрашивал –потому, что не звали. Я прекрасно отдаю себе отчет, что я со своей любовью ему, как сугроб на голову. И у него могут быть свои проблемы, свои соображения на этот счет и другая любимая девушка, наконец. Поэтому я отпустила его на все четыре стороны и сказала, пусть делает то, что считает нужным. Я вообще не знаю, что у нас с ним дальше будет и будет ли вообще (сие только от него зависит, мне с собой все понятно). Это неважно.
О нас с тобой – я не знаю, что тебе рассказывать, ведь ты все знаешь. И о том, что ты всегда будешь самым близким человеком на свете для меня, ты тоже знаешь. Я ведь ушла от тебя не в том смысле, как понимаешь это ты, как уходит женщина от мужчины к другому мужчине. А ушла от тебя, как ушла от отца к своему избраннику. Это же нормально! Я понимаю, как тебе это все сложно вместить в голову, ведь я для тебя совсем не то, что ты для меня. И о том, что я люблю тебя – но по-другому, чем бы ты хотел – захочешь ли это понять? Знаешь, если бы я осознавала тогда, когда только встретила тебя, что я ищу и что я делаю, записывая тебя в книгу своей жизни под другим именем, возможно, я бы задумалась о том, что я отнимаю у тебя сейчас. Я это хорошо понимаю. И оттого мне хуже в тысячу раз, что делать боль человеку, которого ты любишь – невыносимо. Но себя я убить не могу, я окончательно трансформировалась, когда узнала Вадика – маленькая девочка умерла. То есть в доминанте существовать она перестала. Вот и все дело.
О моих планах на будущее (с оговоркой, что я не знаю, что и как у меня сложится) – я бы хотела уехать в Америку. Насовсем. Это решение, которое сейчас ни к чему, ни к каким событиям отношения не имеет. Потому, что я этого долго хотела, много было для этого сделано, и я чувствую, что мое нутро уже перестроилось для переезда туда.
Что ты думаешь по этому поводу?
Мне было бы легче жить, зная, что ты рядом.




Он летел рейсом из Хьюстона в Москву с пересадкой во Франкфурте. Напиваясь водкой до состояния отупения, он чувствовал, как сердце превратилось в огромный тяжелый чемодан, который висит где-то внутри и не дает дышать.
Не думалось.
Голова гудела моторами Боинга и, казалось, стала железной.
Нет,ничего не могло произойти…
Интересно, какая там сейчас погода…




Самолет кренился, выполняя маневр для захода на посадку. Внизу уже были видны посадочные огни. Стюардесса с заложенным носом объявила о времени прибытия и погоде. И когда, наконец шасси коснулось земли, он суетливо засобирался раньше всех. Ему нужно было спешить. Он еще хотел куда то успеть. И очнувшись только в огромном здании аэропорта Франкфурта на Майне, вдруг понял, что еще целых пять часов, прежде, чем рейс Франкфурт –Москва вылетит на Шереметьео-2. Во рту было липко, все время подташниволо. Осушив залпом тройную порцию водки, он мельком заметил изумленное лицо чернокожего бармена, который смотрел не моргая на страшного не бритого человека, выпившего дикую дозу безо льда и воды, и не упавшего тут же замертво. Он увидел себя в трех зеркалах сразу. В одном, он узнал себя, в остальных его тело казалось чужим. Это чужая осунувшаяся фигура была странной, она напоминала стареющего человека, соседа по номеру в Хьюстоне, командировочного Херберта. Откуда здесь Херберт? Почему его не было в самолете?
Он повернул голову и увидел, что фигура в зеркале сделала такое же движение.
Он встал, и фигура тоже встала. Ясность пришла, и захотелось хохотать. Но он только открыл от удивления рот, и разжавшаяся рука отпустила в свободный полет стакан, который с сухим треском разлетелся маленькими кусочками льда на полированном каменном полу.
Стрелки часов не хотели двигаться. Все болело, то ли от усталости, то ли оттого, что болели нервы.




В квартире еще оставались кое-какие вещи. И они пришли вдвоем, чтобы собрать их.
Я оказался рядом случайно. И поднявшись на этаж увидел, как закрылась за ними дверь лифта.