Королева играла...

АЛЕНА БОСУЭЛЛ - http://www.proza.ru/author.html?bosuel

"Это было у моря, где лазурная пена…"
Нет, не было пены – разве что на пивных кружках. Да и моря как такового не было: нельзя же назвать морем грязный мелкий залив, упирающийся в край города. Это было в продрогшем под осенними ветрами, плюющимися мокрым снегом, Петербурге… нет, тогда еще – Ленинграде, пытающемся придти в себя после талонных голодовок и перестроечных митингов. Кто-то еще тихо, по привычке, сосал лапку, балансируя на какие-то копейки от получки до аванса, выплачиваемых крайне не регулярно, кто-то ежедневно баловал себя "Сникерсами" и покупал дорогие вещи. И бывшие друзья постепенно становились друг к другу равнодушны: один увлекся добыванием денег, другой все еще считает, что, как и "при совке" по одежке только встречают, а истинная свобода души состоит в отказе от "шмудаков" и преимуществе в рационе питания портвейна с пивом. И бывшие интеллигенты становились спивающимися бомжами, русский язык становился похож на что угодно, кроме "великого и могучего", а дети в школьных сочинениях на тему "Кем я хочу стать, когда вырасту" писали честно, повергая в шок учителей и вызывая нервный смех у родителей: "Бандитом", - мальчики, "Проституткой", – девочки.
"Где встречается редко городской экипаж…"
Часто они встречались, слишком часто. За окнами постоянно шумели машины, брякали трамваи, и с каждым годом первых становилось все больше, а вторые все громче. Что неимоверно раздражало. Хотелось бросить все и сбежать в леса. В деревню. Да куда угодно – подальше от шума и суеты! (Да, я согласна, я неоригинальна в этом – просто не могла я тогда уехать, не получалось никак. Вот и страдала сидя в мокром противном городе.)
«Королева играла в башне замка Шопена…»
…на улице, в гостях, где угодно. Играла Королева непрерывно, даже во сне (я свидетель!), из-за этого-то я ее и любила. И не обязательно Шопена: репертуар ее был богат. И драматургией она отнюдь не брезговала: могла часами читать монологи из пьес Шекспира, Шиллера, каких-то новых, почти не знакомых авторов… С ней было всегда интересно, с нашей Королевой.
- Привет, - сказала вишневая телефонная трубка ее голосом.
- Привет, - ответила я, находясь в некотором недоумении: я никогда не числилась в королевских фаворитах. Чем бы был вызван сей звонок? Королева, на мое счастье, куда-то спешила, и не стала мучить неизвестностью:
- Чем ты завтра занята, душа моя?
- Ничем.
- А хочешь вкусно поесть и много попить?
- Конечно! Но… - я замялась, пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить все подпункты этого «но», главным из которых была катастрофическая пустота в кошельке.
- Никаких «но», - Королева не желала снизойти до нужд простого смертного. – Я приглашена на день рождения, меня просили привести подругу.
- Интим не предлагать, - грустно пошутила я, и Королева взвилась возмущенно: в течение десяти минут она доказывала мне мое ничтожество и глупость, ибо «только глупая девица может предположить, что я могу…». Итогом гневной тирады явилось то, что я согласилась. Согласилась идти на день рождения к абсолютно неизвестному мне человеку, имени которого Королева в пылу возмущения не назвала, а я не спросила, лихорадочно соображая, во что завтра упаковать ходячую деталь интерьера – то есть, себя любимую. Состояние гардероба, как и кошелька, оставляло желать лучшего. Но русский человек так устроен, что подобные мелочи его не смущают. «Авось сойдет!», - говорит он, махнув рукой, - и ведь действительно «сходит». И я, последовав примеру большинства, извлекла из недр шкафа бабушкин еще костюм – узкая юбка, открывающая колени, и строгий пиджак, все из нежно-кремового кримплена, - отпарила, примерила. Мне понравилось, а остальным – неважно.
«Было все очень просто, было все очень мило…»
Были: типовая квартирка на седьмом этаже дома-кораблика в новом, престижном районе, залив за окнами, заливное и салаты на столе, много разных напитков – от банальной водки до элитных коньяков, Tom Waits из колонок новехонькой дорогущей квадро-системы, цветы – в букетах, букетиках, букетищах, а так же разнообразных горшках и кашпо, - крупный черный лохматый пес и маленькая трехцветная кошечка. И огромное количество людей, не знакомых мне даже по фотографиям. И, как всегда бывает со мной в незнакомых компаниях, - полная растерянность. И жутко-манящее (не в первый раз за сегодня) желание уйти. И я бы ушла, но в кошельке – пусто, в холодильнике – тоже, перспектив – никаких.
- Проходи же, будь как дома, - подтолкнула меня Королева, одновременно раздавая поцелуи и поклоны. Я вошла в комнату, присела в уголке, осматриваясь, и… нет, не обмерла, не почувствовала вдруг какие-то токи или ниточки судьбы – просто замерла, надеясь, что мой (то есть бабушкин) костюм не слишком беден на общем фоне. Глядя на окружающих меня молодых, красивых, уверенных в себе на все сто людей, я все острее чувствовала себя «гадким утенком». Королева покинула меня, а в моих глазах, словно у Скруджа Мак-Дака, защелкали характерные перечеркнутые $. Впрочем, оцепенение мое длилось недолго: вглядевшись, я обнаружила, что все ослепительные костюмы – самошитые, а потрясающие украшения собраны из страз, бисера и полудрагоценных камней. «Ну конечно же, у Королевы в окружении все сплошь музыканты, поэты и прочие творческие личности!» - подумала я, успокаиваясь.
- Прошу к столу! – хозяева еще пытались соблюдать приличия, но было ясно, что это не надолго. Стол (основная цель моего похода) изобилием не поражал, но оформлен был с чисто творческим подходом: салаты украшали помидорные розы с огуречными ножками и листиками, на озерах заливного цвели яичные лилии и морковные кувшинки, на бутылках вина красовались бумажные цветы…
«Королева просила перерезать гранат…»
Да, она уже нашла себе партнера, и теперь завлекала его: поблескивая глазками, нежно улыбаясь, она снисходительно позволяла за собой ухаживать, поддерживая при этом светскую беседу. Ее замечания были как всегда остроумны и точны, ее голос журчал, словно лесной ручеек, она была – само очарование. И, как и десятки (а может, сотни) предшественников, юноша был счастлив налить ей вина («Может быть, водки?» – «Нет-нет, что Вы, я не пью водку!»), положить на ее тарелку салат, протянуть зажигалку… Глупый, он на что-то надеялся! Я-то точно знала, что Королева уйдет одна. Почему-то наша Королева совершенно не терпела ночью рядом с собой людей.
Как обычно, за мной никто ухаживать не спешил, и я, отчаянно скрывая неловкость и делая вид, что вовсе не хочу кушать (ах, как сложно делать подобный вид, если обедал последний раз дня два тому назад, а вкусные салаты и колбаски были на столе так давно, что иногда кажутся и вовсе неправдой!), украдкой осматривалась, пытаясь определить, кому же здесь нужна была пара. Ничего у меня не получалось: все кавалеры при дамах, а те двое у окна в дамах, судя по всему, не нуждаются. Странно, очень странно! Альтруизм нашей Королеве не свойственен, да и не так часто она со мной общается, чтобы знать о моем финансовом крахе. Может, кто-то просто не пришел? Да, наверное так…
«И дала половину, и пажа истомила…»
Юноша (приятный, кстати сказать, светленький такой, нежный, как девочка) был уже покорен, приручен, напоен вином из королевского бокала, накормлен виноградом с белой королевской ручки и готов постелиться ковриком под королевскими туфельками. Воркующие у окна «голубки», одарив гетеросексуальные пары презрительным взглядом, удалились в неизвестном направлении, прихватив со стола бутылку «Изабеллы». А мне стало отчаянно скучно – даже есть расхотелось, - и я, проклиная свою нищету и дурацкую интеллигентскую деликатность, побрела курить на кухню.
Не знаю, знакома ли вам Скука. Мы-то с ней давние приятели: еще в детстве, на праздниках, когда все вокруг веселятся, хохочут, играют и радуются жизни, мне вдруг становилось все безразлично до полного отвращения. Шутки начинают казаться пошлыми и невеселыми, лица – грубыми и злобными, искреннее чье-нибудь веселье – примитивным фарсом. Лучший способ борьбы с этим – смирение. Нам скучно, моя прелесть? Что ж, «вся тварь разумная скучает». А вот мы пойдем, погуляем в одиночестве, авось полегчает. Не помогло? Значит, спать ляжем. В одиночестве. Ибо одиноки мы были, есть и будем… есть. Самое главное, когда приходит Скука, не пытаться есть себя поедом, выясняя причины резкого посерения окружающего мира – госпожа Скука этого не любит, и сразу (в отместку, конечно, как же иначе?) задает вопрос: «А не зажилась ли ты на этом свете, радость моя? А?». И ты вдумываешься. Взвешиваешь. Осознаешь. И понимаешь: да, зажилась. И можно… нужно это положение исправить. Нужно. А нужно ли? Наверное, раз сам ты не нужен никому. Но как? Самоубийство – один из наиболее тяжких грехов, но и один из наиболее притягательных… Чтобы осознать это, не обязательно сидеть в темной комнате рядом с молчащим телефоном, проклиная день твоего зачатия… нет, тот день, когда твои родители встретились и впервые сказали друг другу «да». Что бы осознать это, необходимо лишь одно: возненавидеть свое Одиночество.
Когда-то давно, только вступая во «взрослый» мир, я безумно боялась оставаться (остаться?) одна. Я металась, словно раненый зверь, от одних знакомых к другим, согласная на все, даже на все круги ада, лишь бы рядом кто-то был. Вы зовете меня дурочкой? Зовите, только не гоните прочь! Вы смеетесь надо мной? Смейтесь, только не гоните! Вы презираете меня? Пусть, только разрешите быть с вами рядом! И – звали. Смеялись. Презирали. Нет, не гнали – уходили. Сами. Навсегда. Forever. И постепенно я привыкла. И даже стала находит в этом некую своеобразную прелесть: тишина в доме, практически не нарушаемая звонками, никаких лишних (чужих!) проблем, спокойная, размеренная жизнь. И я начала доказывать немногочисленным оставшимся знакомым, что люблю его – свое Одиночество. А они – они смеялись ехидненько, ибо слишком хорошо помнили недавнее и прекрасно понимали, почему я частенько иду «по местам боевой славы» – пить пиво именно там, а не дома или в кабаке. И если бы не заходящая в гости Скука, я, наверное, возненавидела бы Одиночество и начала изыскивать наиболее подходящий способ прекращения земного пути. Но лучший способ избежать суицида - доказать себе, что это слишком скучно…
«И пажа полюбила вся в мотивах сонат…»
В комнате уже приступили к музицированию, и Королева пела что-то по-английски, и можно было бы пойти туда, но лень… Пианино в доме не нашлось, и она взяла в руки гитару, хотя и не ее это инструмент, плохонько она им владеет. Правда, ей это не мешает: там, где не хватает гитарной техники, она просто поет – и это звучит прекрасно. Голос у нее глубокий, чистый, и кажется иногда, что можно закрыть глаза – и этот голос унесет в дальние неведомые страны, сказочные и непонятные. Я очень люблю ее слушать, однако подняться и переместить свое тело обратно в комнату было выше моих сил, и я продолжала сидеть в гордом одиночестве, курить вкусные сигареты из найденной здесь же пачки и стараться не думать ни о чем. Накормили… напоили… глядишь, и спать уложат… Или домой уеду… если будет не в лом.
Раздавшийся грохот прервал мои ленивые сытые мысли.
- Прошу прощения, - голос был мил и приятен. Правда, откровенно пьян. Как и его обладатель, устроивший легкий погром.
- Ничего-ничего, бывает, - я отвернулась обратно к окну. Вот оно, блин, явление героя – пьяный, всклокоченный, неуклюжий! Судя по звукам за моей спиной, пьяное чудовище пыталось совладать с неподдающимися ему табуреткой и посудой, и я не выдержала: затушила сигарету, отстранила незнакомца, быстренько ликвидировала разруху и заняла исходную позицию. Сиречь, на табуретке возле окна: в правой руке бутылка пива, в левой – новая сигаретка.
- Святая, - благоговейно прошептало пьяное чудовище. Впрочем, почему же чудовище? Очень даже симпатичный малый, если протрезвеет, конечно.
Когда-то какой-то умный человек сказал: «К одиночеству привыкаешь, но стоит нарушить его хоть на день, и придется привыкать заново». Я помню – и всегда помнила – эти слова, особенно с тех пор, как перестала надеяться на чудо. В смысле, на то, что найду родственную мне душу. И, зная, как тяжело «привыкать заново», я старалась не нарушать мое Одиночество. Нет, правда, если бы в моем кошельке сейчас были деньги, а в холодильнике – еда, а в кармане куртки – сигареты, я никуда сегодня не поехала бы. Даже ради Королевы. Я знаю, что я – самая заурядная девица, мои мысли не отличаются ни глубиной, ни философией, мои высказывания ни фига не остроумны, я не могу поддержать беседу, находясь в незнакомой компании, а уж начать ее – тем более. А еще с некоторых пор я предпочитаю держаться подальше от музыкантов, поэтов и художников, которых так любит Королева. Но любой человек – суть собрание глупости, наивности, надежды и порочности; к тому же на мою душу пришлась уже не одна бутылка пива, да и ложились они на пару-тройку бокалов вина; и концерт в комнате, судя по громкости и репертуару, достигал апогея… В общем, оправданий тому, что я – повернулась, можно найти много. Я повернулась и встретилась с незнакомцем взглядом. «Зря,» – прошептал на последок Здравый Смысл. И умолк. Наверное, уснул. Что было, кстати очень нехорошо с его стороны – бросить меня в такой момент! Кто знает, может, пошепчи он мне еще, и все бы изменилось, а?
Нет, глаза тоже были ничуть не трезвее своего хозяина. Да и красотой, потрясающей воображение художника, они не отличались. Глаза как глаза, среднего размера, обычного разреза, зеленовато-серые… Но было во взгляде что-то такое… мое. Родное. Наверное, такое же всепоглощающее Одиночество. Это было странно, это не поддавалось ни логике, ни здравому смыслу, но это было: тень печали, свойственная людям, привыкшим вести беседы только с собой.
Пару минут мы молчали, глядя в глаза друг другу. При этом я боролась с идиотской улыбкой, стремящейся выползти на свет божий, а у моего визави, наблюдающего за сим процессом, во взгляде все больше и больше проявлялись какие-то чертенята (делириум тременс ни при чем!). А потом он сказал – словно выдохнул:
- Женщину с такими глазами надо любить вечно!
И судьба моя была решена…
"А потом отдавалась, отдавалась грозово…"
Нет, Королева, как обычно, покинула сборище, как только внимание пажа переключилось сверху вниз. Она абсолютно не терпит посягательств на свое тело, она абсолютно уверена в том, что отношения между мужчиной и женщиной должны быть исключительно платоническими. Поддержать милую светскую беседу, спеть песенку, сходить в театр (в отличие от основной массы моих знакомых, Королева – завзятая театралка. Она не пропускает ни одной премьеры, знает наперечет состав труппы наиболее любимых театров, со многими артистами и режиссерами знакома лично. А как она говорит о понравившихся ей спектаклях! Эх, это просто песня! Говорят, что она пишет критические статьи для глянцевых журналов – и я, в принципе, склонна верить. Даже не смотря на то, что не читала ни одной: кто я Юпитеру?..), провести милый вечер в кафе или день на бьеннале – это пожалуйста, здесь вы лучшего спутника не найдете. Однако, если вы хотите скоротать досуг в плотских утехах, вам нужен кто-то другой: Королева одарит вас презрительным взглядом и, в лучшем случае, передаст в руки одной из фавориток. Не знаю, чем вызвано такое отношение к мужчинам… впрочем, если верить слухам, и к женщинам тоже. Да и никто не знает. Ходят слухи, что была у нее великая любовь – но то ли юноша погиб, то ли просто бросил ее, променяв на глупенькую смазливую дурочку, преданно смотрящую ему в рот и приходящую в восторг от каждого его слова. Ходят слухи, что она попала в аварию (горела на пожаре, была полита серной кислотой), и тело ее под одеждой обезображено шрамами, которые она стесняется предъявить народу. Даже о том, что Королева – вовсе не Королева, а вполне себе Король слухи ходят (уж это-то полнейшая лажа, я точно знаю: застала нас как-то сильнейшая гроза с кошмарным ливнем на улице, и одеяние Королевы, моментально намокнув, полностью обтянуло ее формы… Не бывает у мужиков таких форм, не бывает! Уж на что я – вполне нормальная женщина, но тут и я облизнулась…). А Королева не реагирует никак, продолжая жить одна и радовать своим присутствием разнообразные сборища.
"До рассвета рабыней проспала госпожа…"
Утро застало меня в незнакомой комнате. Солнце ехидно щурилось в полузавешенное окошко, кровать подо мной почему-то покачивалась (шторм в городе, явный шторм!), в виски стучались кулачками невидимые злые эльфы, покусывая и попинывая крошечными остроносыми башмачками, а рядом храпело смутно знакомое бородатое чудовище, облапав меня всеми четырьмя конечностями и явно не озонируя воздух выдыхаемыми миазмами.
- Ооох! Кто я, где я? – простонала я, пытаясь совместить обрывки воспоминаний о вчерашнем вечере. Уход Королевы послужил неким катализатором, словно только ее присутствие тормозило процесс смешивания пива и вина в моем организме, потому финал посиделок припоминался с трудом. Кажется, ходили "за ещем", кажется, кто-то пытался купаться в парковом пруду (и это в ноябре-то месяце, под мокрым снегом! Мда, хороша была тусовка…), потом долго обсуждали, не направить ли свои стопы в ночной клуб – и не направили. Вместо этого устроили ночной сейшн "без заявок радиослушателей" на парковой эстраде, причем лажали все отчаянно, но настолько единодушно, что это только добавляло драйва. И пиво лилось рекой, и было очень-очень весело, и совершенно не хотелось думать о том, что будет завтра… И пьяное чудовище вдруг оказалось галантным и нежным, в его руках было уютно и спокойно, и мы танцевали на дорожках парка, поскальзываясь на мокрых листьях, и я чувствовала себя счастливой, нужной и любимой… А потом долго тормозили тачку, куда-то ехали, долго-долго, и он не выпускал меня из "кольца своих рук". И были дома: мягкий диван, тихая музыка, стихи и ласковые слова. И его тело: нежное, горячее, так мило вздрагивающее от наслаждения, и так хотелось продлить ночь любви! Впрочем, усталость все же взяла свое, и как-то внезапно навалился сон: тяжелый, без сновидений (почему-то на новом месте, где должны сниться вещие сны, я снов не вижу вовсе. Неужели мое будущее столь мрачно?), похожий на прыжок в бездну. А теперь вот утро… Мрачное, похмельное утро. И вчера казавшийся таким милым человек, напоминающий сейчас в лучшем случае Кинг-Конга, тоже тяжко просыпается, оглашая квартиру стонами и требованиями пива. Срочно. Холодного. Там, в холодильнике, есть наверняка. И я, проклиная все на свете, сползаю с кровати и ползу на кухню: а что делать? Пива-то хочется!
Телефонный звонок застал меня в коридоре. Первой мыслью было: "Какая падаль?", - первой эмоцией: радость – не потеряла! Купить новый я сейчас была бы не в силах. Я нашарила мобильник в кармане куртки, взглянула на экран: Королева! Однако… Меня решили записать в фавориты? Чудны дела Твои, Господи!
- Слушаю, - простонала я в трубку, ожидая услышать насмешливые замечания о неправильно проведенном похмелье.
- Простите, что отвлекаю Вас, - услышала я в ответ мягкий мужской голос. – Ваш телефон оказался первым в списке. Александра… - голос сорвался, словно его обладатель пытался справиться со слезами. А у меня внутри стало как-то холодно и неуютно: так бывает, когда четко осознаешь беду или опасность. – Простите, - снова заговорил мой незнакомый абонент. - Дело в том, что я не могу разбудить ее. Кажется, она умерла. Вы не могли бы приехать?
- Кто умер? – нелепо переспросила я, уже понимая, что Александра и Королева – одно лицо.
- Александра, - как-то очень спокойно произнес голос. И продиктовал адрес, прибавив: - Если не сможете Вы, попросите кого-нибудь. Я сам не смогу ничего сделать.
Я вихрем влетела в комнату, сбивчиво пролепетала что-то, но, видимо, мой ночной сосед по дивану с похмела был сообразительнее многих – по крайней мере он меня понял.
- Адрес?
Я назвала. Оказалось, всего каких-то минут десять отсюда пешком. И, забыв про пиво, мы побежали туда: вдруг этот странный человек ошибся, она просто спит???
Нам долго не открывали, и я уже начала думать, что утренний звонок мне померещился, но – замок щелкнул, дверь распахнулась… Нас встретил человек в инвалидной коляске, глаза его были закрыты очками с темными, почти черными стеклами. "Господи!" – внутренне вскрикнула я, сдерживая себя от внешних эмоций: это было просто тело, без ног и практически без рук, только из правого рукава свисала культяпка, срезанная чуть ниже локтя.
- Это я Вам звонил, - улыбнулся человек в коляске. - А она там… В комнате.
Королева лежала на боку, и ничего королевского не было в этой маленькой фигурке: простая, самая обычная женщина. Из тех, которых двенадцать на дюжину. Лицо ее было спокойно, на губах играла какая-то детская, наивная улыбка… Я подошла, тронула за плечо: тело уже успело окоченеть.
- Что там? – спросил хозяин.
- Я… мне очень жаль… - пробормотала я и разрыдалась.
- Жаль… - эхом откликнулся хозяин. – У меня никого не было, кроме Александры. Теперь я тоже умру…
"Скорая" и милиция приехали почти одновременно.
- Кровоизлияние в мозг, - сказал усталый фельдшер. – Где ее документы?
По указаниям инвалида, мы нашли паспорт Королевы, отдали не менее усталому милиционеру, оформлявшему бумаги: какой-то нелепый протокол о том, что в момент смерти в квартире были она, Королева, и этот человечий обрубок.
- Кем Вы ей приходились?
- Муж, - ответил он просто. И улыбнулся – улыбкой обреченного на скорую казнь.
"Вот и открылась тайна Королевы…" – подумала я. Как странно… Она, такая умная, блестящая, привлекательная женщина… К ее ногам склонялись многие, она могла выбирать среди лучших – а выбрала инвалида. И была с ним счастлива, похоже… Как странно…
Потом, когда ушли чужие и увезли с собой ее тело, ее муж рассказал нам: жили они вдвоем, ее родители отказались от дочери, когда она сказала, что выходит за него замуж, а у него родных нет давно. Они погибли в той же самой катастрофе, в которой он лишился ног и зрения. А руки… это было позже: сильный ожог. Хотел порадовать нашу Королеву ужином, но не удержался, упал на горящую плиту. Когда она пришла, было поздно что-либо спасать – кроме жизни как таковой.
- Не плачьте, не надо, - просил он, слыша мои всхлипывания. – Помогите мне ее похоронить. Больше я не прошу ни о чем.
Он покончил с собой через день после похорон, оставив записку: "Не хочу никому быть в тягость". Мы похоронили его там же, рядом – для общего последнего дома прошло слишком мало времени, а у нас было слишком мало денег – не разрешили…
"Это было у моря, где волна бирюзова,
Где лазурная пена и соната пажа…"