Костюм

- Я нестандартный, говорю вам - нестандартный... – доказываю я продавщице.
- Что значит, нестандартный?! – изумляется та, и я понижаю голос до шёпота.
- Размеры… Понимаете?
- Шалунишка! - улыбается она. - И насколько нестандартный?..
Её цепкий взгляд обстреливает периметр, а суетливые руки живо подталкиваю меня в примерочную.
Там я надеваю пиджак.
- Вот, – произношу вымученно. – Видите: рукава короткие, в плечах жмёт, на животе болтается…
- Действительно, – растерянно бормочет женщина.
И так происходит каждый раз.
                ***
Мой первый и единственный в жизни костюм был куплен мне в мои семнадцать, на «выпускной». Приобретён в универмаге - из-под полы, по знакомству. Без примерки.
Мама принесла домой газетный свёрток, и бережно положив на стол, сказала:
- Вот костюм - по большому блату. Гедеэровский. Шестьдесят процентов шерсти, сорок вискозы, цвет мышиный - ходовой. Носи на здоровье.
- А вдруг не подойдёт? – пролепетал я онемевшими от восторга губами.
И мама посмотрела на меня, как на умалишённого.
- Что значит, не подойдёт? Ты вообще понимаешь, по какому это блату? Что значит, не подойдёт?!!
Я понимал. Импортный, германский, по блату, но вдруг не подойдёт?!!

Когда я разворачивал свёрток, пальцы мои дрожали. Из-под газетной шелухи выпал рукав с тремя блестящими пуговками. Целых три пуговки!!!
Сердце моё замерло.
- Посмотри, какой ходовой цвет – комментировала мама, - мышиный!
- Ходовой-мышиный! – повторял я, будто в забытье.
- Видишь, на хлястике – «сделано в ГДР».
- На хлястике…
- Шестьдесят процентов шерсти…
- Шестьдесят…

Я гладил рукой по шероховатому лацкану и глаза мне застилал мышиный туман.
- Пуговки… - бормотал я, разглядывая изящно исполненные, гладкие на ощупь пуговицы.
- А шов? Ты только посмотри на этот шов! – как заправский портной, встряхивала мама брюки. - А гульфик? Это же чудо, а не гульфик. Сносу ему не будет!
- А вдруг не подойдёт?!!
- Что ты мелешь? Знаешь, как он мне достался? Меряй, давай!!

Я был бледнее поганки. Руки меня не слушались. Ноги норовили вползти в одну штанину. Если бы не мама, не оседлать мне того костюма.
- В нём ты так похож на своего деда! – сказала она, и в её глазах заблестели слёзы.
Она никогда не видела своего отца. Он ушёл на фронт через пять дней после её рождения. Ушёл, чтобы не вернуться. Но фотография сберегла дорогой сердцу образ.
- Его глаза, рот, уши… – шептала мама. - Просто копия.
- А костюм? – спрашивал я растерянно.
Я ничего в этом не смыслил. Смотрелся в зеркало, видел высокого несуразного юношу в пиджаке на голое тело - глупую улыбку, всклокоченные волосы, глаза, рот, уши… Мои - глаза рот и уши.
- Как влитой! – приговаривала мама. – Гедеэровский, шестьдесят процентов шерсти, цвет ходовой – мышиный. Носи на здоровье!
И я стал носить.

Гордость, которую я испытывал, надевая этот костюм, описать невозможно. Мне казалось, весь мир смотрит на меня, затаив дыхание и, как мама, наполняя глаза слезами.
Костюм преображал. В нём я больше не был тем юнцом с детской глуповатой улыбкой и всклокоченной шевелюрой. Теперь я был юнцом с детской глуповатой улыбкой и всклокоченной шевелюрой в костюме. Что, согласитесь, не одно и то же.

На выпускном я сиял. Блистал в танце, блевал в туалете. Так на пиджаке появились первые консервированные помидоры.
Мой любимый, дорогой, по блату купленный костюм потерял свою невинность.
Домой я вернулся под утро - убитый горем и водкой. А костюм, хмурясь помятыми брюками, долго и осуждающе смотрел на меня тёмным замытым пятном.

«Хороший друг!» – понял я. И, испытав первую сладость безнаказанности, стал относиться к нашей дружбе легкомысленно.
Валялся в нём на вокзальных скамейках. Сиживал в «пельменных», роняя на всепрощающую ткань горчицу. Угощал мороженым девушек. Подтаяв, оно стекало по рукаву, а девушки по отвороту.
Словом, костюм меня не подводил.
Я заливал его вином и самогоном, обтирал об него сальные руки, скользил в нём по перилам, ходил на вступительные экзамены, засыпал в женских общежитиях, просыпался на траве.
В нём я любил и расставался, уезжал и возвращался.
Костюм стал моей второй кожей. По нему можно было читать моё прошлое и предсказывать будущее.
В нём я ушёл в армию, и два долгих года он жил под моим матрацем.
С ним я лежал в госпиталях и бегал в самоволки. Сигал через заборы и убегал от патрулей.
В нём же я познакомился и со своей будущей женой. И благодаря ему, а может, и, несмотря на него, она меня полюбила.
А через год, в этом же самом костюме, прошедшем огонь, воду и сточные трубы, я стоял под хупой*, шепча слова молитвы на непонятном мне языке.
Вокруг были гости и свечи, невеста в белом окольцовывала меня, а я всё стоял и думал: «Гедеэровский, импортный, шестьдесят процентов шерсти… Права была мама!».

А ещё через полгода, в том же костюме я сошёл с трапа самолёта, чтобы убедиться, что карта мира не врёт, и за двухзначной цифрой, действительно, кроется целая страна.

В итоге, выросший в нём, я незаметно вырос и из него.
Но даже теперь, рассматривая с уже повзрослевшими детьми свадебные снимки, я нет-нет да и воскрешаю в памяти тот матовый блеск пуговок, то шершавое прикосновение ткани, тот запах. И всё бормочу бессмысленно и заворожённо: «гедеэровский, импортный, мышиный».

*хупа – у иудеев - особый балдахин, под которым свершается церемония бракосочетания.