Игра 22

НОЯБРЬ. ГОСПОЖА СБУКЕ-КДЖЫСЕ. САНГРИЯ.

Казимальская Федерация (Казимал, самоназвание Sefoqeh) - государство на юго-востоке и юге Северного материка. На востоке омывается водами Восточного Большого Океана. На севере граничит с Нюсиса-Угау (граница, проходящая по Вольной пустыне, до сих пор окончательно не демаркирована), на юго-западе с Диктаторией Умелых Шутов (ДУШ), на западе имеется небольшой участок границы с Гордевропией. В состав также входит остров Пегматина, отделённый от материка Казимальским проливом. Общая площадь 6956,4 тыс.кв.км. Население - 2719 тыс. чел., из них городского ок.40%. Состоит из 4 федеральных земель (faqhyo): Зимала (Foqeh). Земель вольных казимальцев (ЗВК, FTS), Хохотии (Lilivoyo) и Пегматины (Danqevoge, пегм. Бикнодемо). Национальный состав: зимальцы (св. 66%), хохотцы (св.15%), пегматинцы (ок.11%), кеи-кюе (ок.4%) и др.. Официальный язык – зималица (foqehoje). Столица - Дхюджаково (870 тыс. чел)…
«Okvoggeyo naidihovose Sefoqehe», Dhyujakovo, пер. с зималицы.

Нет, положительно купец никак не ожидал, что когда-нибудь судьба занесёт его в Казимал. Однако обстоятельства поездки в Нюсиса-Угау сложились совершенно непредсказуемо. Дела в Коя-Саякю затянулись, затем неожиданно, как он это умел делать, возник Кия-Лоэке, на решение проблем с которым пришлось потратить ещё несколько дней. В результате купец не успел на последний пароход перед закрытием навигации из Коя-Саякского порта. У побережья начинались штормы, и единственной возможностью добраться в Бивень остался незамерзающий южный порт казимальской столицы Дхюджаково. В зимальском гортанном выговоре «х» звучит почти как «р», а «дж» оглушается до «ч», посему в байканском произношении и обиходе город прозвали Дрючково. Телеграфировав Нане, чтобы скоро не ждала, купец отправился в почти трехсуточное путешествие по железной дороге с севера на юг через половину Нюсиса-Угау и почти весь Казимал.

В довершение всех бед, билеты на поезд до Дрючково были распроданы на месяц вперёд. С огромным трудом Свистоплюшкину удалось достать одно верхнее боковое место в общем вагоне рядом с уборной. В результате ему пришлось три дня трястись в грязном плацкарте, вдыхая туалетные ароматы, среди толпы каких-то коробейников, мешочников, оборванок с многочисленными выводками чумазых детей, развязных дембелей казимальской армии, то и дело затевавших пьяные драки с нюсисаугаусскими гастарбайтерами, и просто уголовных личностей, постоянно предлагавшим сыграть ему в карты или орлянку. Гам в вагоне стоял невообразимый, вдобавок и незапирающаяся дверь в туалет хлопала по купцовым мозгам. Соседом снизу попался развесёлый погонщик казуаров, всю дорогу оравший под гармошку казимальскую народную песню отчего-то по-байкански:

По какой-то нежданной оказии
Я случайно попал в Земвольказию -
Грязный город в земле ЗВК.
Проклинаю судьбинушку гнусную,
Что мне выдала долюшку грустную:
Цельный день здесь жара и тоска...

Хвала Баечнику, весельчак сошёл в Диком Ауле на третий день. Свистоплюшкин возликовал и отправился на перрон подышать свежим воздухом, где тут же был облеплен тучей торговцев, предлагавших перебродившее пиво, горелые пирожки и порнографические журнальчики. Купец едва успел вскочить обратно в вагон, где какой-то бузуй уже примеривался расположиться на его месте, скинув на пол свистоплюшкинский чемодан. Прогнав наглого бузуя, купец обнаружил, что то ли он, то ли торговцы на перроне успели стянуть у него с руки золочёный хронометр «Шарикс» стоимостью около 150 полушек. В общем, поездка запомнилась надолго.

Сойдя утром на Дрючковском вокзале, купец тут же направился в порт. Но и тут ему не очень повезло. Пароход Казимальских морских линий «Маршал Хрюкалов» отправлялся в Кукуево только вечером. Так что Свистоплюшкину предстояло как-то провести целый день.

Дабы скоротать время, герой наш, сдав багаж в портовую камеру хранения, отправился бродить по столице Казимала («Когда это ещё попаду сюда, а шанец, понимаете ли, завсегда использовать стоит»). Срывался мокрый ноябрьский снег, со стороны моря поддувал сырой ветер. Дрючковцы называли его «убора», ибо запахи, которые он приносил из порта, и вправду напоминали о нечищеном общественном туалете. Но байканин, подняв воротник пальто и надвинув на глаза вязаную шапочку, храбро отправился бродить по дрючковским улицам.

Столица казимальской Федерации славилась в мире своей архитектурой и по праву носила неофициальный титул «города контрастов». Здесь чрезвычайно органично переплетались архитектурные стили всевозможных стилей и эпох. Характерные казимальские постройки с загнутыми крышами в стиле «порхающая бдечо» соседствовали с нюсисаугаусскими фанзами «ёломя-ялэкиу» на особых сваях в виде казуаровых ног. Модерновые офисные небоскрёбы по последней гордевропской архитектурной моде сверкали стеклянными фасадами, а за углом теснились ужасные трущобы из фанеры и картона, каких, пожалуй, не сыщешь и на самых окраинах Коя-Саякю. И надо всем этим зодческим разнообразием возвышалась громада бывшей резиденции императоров Казимала - дворца Тадж-Нахал. Это было величественное пятикупольное сооружение высотой около ста метров на платформе, с четырьмя башнями по углам, к которому примыкал сад с фонтанами и бассейном. Стены были выложены из полированного полупрозрачного мрамора, привозившегося на строительство аж из Корридонии, с инкрустацией из самоцветов. Были использованы бирюза, агат, малахит, сердолик и другие драгоценные камни. На строительстве комплекса, выросшего в ознаменовании победы Казимала в I Шутовском нашествии на месте бывшего района самостроек осоцинов Нахаловки, работали 20 000 пленных, вывезенных из горной провинции Шутовской Империи под названием Тадж. Каменщики из Таджа славились тонким архитектурным вкусом и неприхотливостью. В результате Тадж-Нахал был возведен менее чем за полвека.

Но, помимо прелестей архитектуры, Дрючково снискало славу своей планировкой, как один из самых запутанных городов мира. Казалось, заблудиться в нём невозможно – гигантский купол Тадж-Нахала был виден из любой точки столицы. Но только Свистоплюшкин начинал движение по улице, казалось бы, ведшей прямо к нему, как она внезапно сворачивала в совершенно другую сторону. К тому же ещё одной местной градостроительной особенностью были чрезвычайно длинные кварталы, носившие название прогонов, тянувшиеся на километры безо всяких боковых улочек. В богатых частях так строили супермаркеты и административно-офисные здания, десятками стоявшие стеной к стене. В бедняцких же районах прогоны образовывали заборы хижин и фанз, чаще всего глинобитные, но тоже лепившиеся один к другому безо всякого зазора.

Такой генплан столицы возник ещё в средневековье. В те времена Дрючково было окружено системой стен и рвов, которые были призваны прогонять дикие нюсисаугаусские орды киякэто-тогаёки. Кочевники, плутая вдоль бесконечных стен, всё дальше удалялись от столицы и постепенно попадали в узкие коридоры, где их истребляли казимальские воины и ополченцы. Такие фортификационные сооружения тянулись на десятки километров с запада на восток. После же победы у прогонов имелась и ещё одна, воспитательная функция: вдоль них строем прогоняли пленных, и каждый дрючковец мог плюнуть в них, облить грязью или бросить камень, дабы неповадно было на Империю нападать. С развитием цивилизации постройки утратили своё оборонительное значение, вдоль них проложили улицы, которые стали интенсивно застраивать. Но название «прогоны», как и характерная застройка вдоль длинных путаных непересекающихся улиц, остались навечно. В тяжкой судьбе северных кочевников Свистоплюшкин убедился лично, когда, проплутав пару часов по бесконечному лабиринту и нисколько не приблизившемуся к все так же нахально видимому Тадж-Нахалу, наконец, понял, что заблудился.

Ситуация усугублялась тем, что наш герой, никогда не бывавший и не собиравшийся бывать в Казимале, естественно, не знал и местного языка. К тому же зималица совершенно не походила ни на гордевропский, ни на саэкэ, ни тем более на байканицу. Поначалу Свистоплюшкину даже доставляло некоторое развлечение читать вывески на стенах и пытаться догадаться, что такое «Vbenojseyo», «Ivkvijagos» или «Dhevguja Kibvob». (Для проницательного читателя, желающего насладиться фонетикой зималицы, подскажем, что «q» надо читать как «дз», «j» как «дж», а «у» как «й» перед гласными и «ы» перед согласными или в удвоениях). Но, вывернув голову в попытке постичь монстра «Siqrosibqilbegohoma Nhetksivktogkgerkruve», он запнулся о драную кошку, порскнувшую под ноги с мерзким зимальским воплем «Qyojy!», чуть не упал в мокрый снег и более на непонятные и бесполезные надписи не отвлекался. Купец завертелся как уж на сковородке, замахал руками и двинулся от нехорошего места дальше по прогону.

Усилия войти в контакт с местными жителями тоже ни к чему путёвому не привели. Сколь приветливы были с байканами в Нюсиса-Угау, столь же недружелюбны в Казимале. Заслышав байканскую речь, аборигены либо тут же отворачивались, либо, процедив сквозь зубы «Ga digoqebu», ускоряли шаг. Когда же купец обратился с вопросом «Простите, вы не подскажете, как тут пройти до центра?» к двум бородатым господам, которых, как ему показалось, он вроде видел в прошлом месяце на корабле «Государь Император Фозэ IV Освободитель» во время путешествия в Нюсиса-Угау, вышла и вовсе прескверность. Один из них, с бородкой клинышком, обратился к другому по-зимальски: «Baykanin? Peteja mjynegyaq hile!» После этого второй, окладистобородый, рявкнул на Свистоплюшкина отчего-то по-гордевропски: «Fou le camp, l’avorton, va t’anus, merde!» так, что бедолага дал по прогону драпака, аж пятки засверкали.

Байкан в Казимале недолюбливали исторически, а в последнее время нелюбовь эта возросла многократно. Подоплёкой всему служил многовековой спор двух некогда могущественных империй за Пегматину, о чём проницательный читатель должен помнить. Байкане считали пегматинцев братьями по вере (а если придерживаться теории г-на Лебезинского – то и по крови), казимальцы же – «бесполезным народцем», который не может ничего, кроме как воевать, взрывать и грабить. Однако же удачное географическое положение острова, находившегося на перекрестье всех важнейших океанских путей, делало его привлекательным кусочком, несмотря на все издержки. После II Шутовского Нашествия и неудачной попытки Бивня присоединить Пегматину неприязнь между двумя державами только увеличилась. Если прежние Старшие Баечники как-то старались придерживаться дипломатических правил приличия, хотя тайно всячески поощряли бойцов пегматинского подполья во главе с Капусто Пегматино, то г-н Самогонич не утруждал себя этакими церемониями. Он в открытую называл Пегматину «оккупированной территорией» и ставил перед мировым сообществом вопрос о её самоопределением с последующим воссоединением с Бивнем в статусе «заморской провинции». Взамен же Казималу предлагалось вернуть крошечный необитаемый риф Пило-Понос, где даже бдечо не гнездовались из-за ужасных сероводородных испражнений грязевых вулканов. Казимальский премьер-министр г-н Дебефов ярился, но возросшая экономическая мощь Бивня позволяла правительству Самогонича вести себя всё более вызывающе.

Достаточно вспомнить недавнюю встречу на высшем уровне в северо-шутовском городе Уузэлииз. В ответ на предложение г-на Дебефова «несколько снизить экспортные цены на байканскую свинину», г-н Самогонич крикнул ему в лицо: «А ну заткнись, ты, казималец неотесанный! Моя свинина – почём хочу, за столько и продаю! Не нравится тебе по 90 полушек, будешь у меня по 190 покупать, ты!» и, сняв с правой ноги туфлю казуаровой кожи, стукнул ею по столу переговоров, пригрозив: «Я вам, казимальцы, покажу Мамонову мать! Все ко мне на коленях приползёте». Какой-то ушлый папарацци в этот момент сумел сфотографировать дырявый носок на ноге Старшого Баечника. Назавтра скандальная фотография с дыркой красовалась на первых полосах всех ведущих мировых газет (исключая, разумеется, мухобойкинские байканские). Фотограф после этого озолотился, но с тех пор как в воду канул. По ходившим в Бивне слухам, его выкрали стакашкинские головорезы из сабантуйного спецназа (СС), а затем якобы самолично казнил Старшой Баечник. Международный скандал удалось кое-как замять, но цены на свинину взлетели до исторического максимума.

Да как же это, волен здесь спросить проницательный читатель, ведь ещё в начале лета положение в экономике страны было на грани краха? Так-то оно так, но внезапно экономическая фортуна повернулась к Байковой Империи самым что ни на есть лицом, полностью оправдывая гордевропскую поговорку: «Quelque chose malheur est bon» . В июле нежданно-негаданно по всему миру разразилась эпидемия свиного бешенства. Неведомый доселе вирус из Своясии поразил свинское поголовье. После заражения три дня свиньи кидались на всё что движется, а на четвёртый издыхали. Покусанные больными зверями люди в столь же короткий срок опухали, покрывались щетиной, речь их превращалась в неразборчивое хрюканье, после чего бедняги в мучениях умирали. Хорошо ещё, что свиное бешенство не передавалось от человека к человеку, а то последствия могли бы быть поистине чудовищными. Но, поскольку мясо зараженных свиней было опасно к употреблению, их тоже приходилось забивать и утилизовать. Над многими сельскохозяйственными странами нависла угроза разорения и голода, готовая перерасти в полномасштабный мировой экономический кризис.

Бивень же сумел вовремя отгородиться от заразы. Отчасти это произошло благодаря уединённому островному положению страны, отчасти благодаря своевременно принятым карантинным мерам. Империя превратилась в мирового поставщика свинины и продуктов свинопереработки. Если ещё весной килограмм мяса на Шутейковской товарно-свиньевой бирже стоил десять полушек, то ныне он перевалил за 90 и уверенно подбирался к сотне. Господин Мухобойкин, удачно применив одну из своих идей, скрестил поросёнка с цыплёнком и вывел свинью-бройлера, набиравшую вес к двухмесячному возрасту, так что свинофермы, свинокомплексы и свиноперерабатывающие заводы работали круглосуточно в три смены, а пароходы-рефрижераторы едва успевали отвозить десятки тысяч тонн свинины во все концы земного шара. А стоило тому же Казималу или даже Гордевропии хоть чуть заартачиться на разорительные цены, как поставки туда указом Самогонича прекращались на пару недель, и перед угрозой надвигающегося голода осоцины соглашались на любые условия монополиста.

Для «своего народа», как теперь любил говаривать Старшой Баечник, он тоже ввёл своеобразный пряник, названный «свиной премией». Раз в месяц наиболее отличившиеся активисты Сабантуйных Бригад, «Юнсаба», БОРОВа, УЖОРа и иных, находящихся на содержании у власти структур и прихлебателей получали бесплатно определённое количество свинины сообразно своему вкладу в радение о величии Стакашки. Как-то полкило пузанины притащил из школы и Фрол, радостно сообщив родителям, что его назвали «лучшим юнсабовцем месяца», так как он красивее всех написал «Слава Великому Старшому Баечнику господину Самогоничу» в школьной стенгазете. Отец освирепел, хотел всыпать сыну ремня и выкинуть мясо вон, но мать уговорила отдать свинину нищим. С отпрыском состоялся нелицеприятный разговор, но Фрол при всём уважении к aime papa , похоже, так и не смог взять в толк, почему его дома наказывают за то, за что в школе наградили.

Сам Самогонич тоже сделал на свином кризисе немалый капиталец. После репрессирования г-на Жирополного весь его обширный свиной бизнес был формально национализирован и передан госкорпорации «Бивсвин». Генеральным директором и фактической хозяйкой её стала та самая г-жа Домуха. Столь стремительному взлёту из простых трагиков (почти что осоцинов) она была обязана Старшому Баечнику. Он обожал народные байканские песнопения, и всячески покровительствовал исполнительнице, а об их любовной связи говорили даже чуть громче, чем вполголоса. Своего покровителя госпожа, разумеется, не обижала.

Тем временем Свистоплюшкин, сбежав от агрессивных господ, попал и вовсе в какие-то трущобы. В воздухе вился сладковатый дымок. Дело в том, что, не менее, чем архитектурой и планировкой, столица Казимала была известна в мире своими подпольными курильнями оперума, содержащимися на паях казимальской и нюсисаугаусской мафиями. Поговаривали, что небезызвестный Кия-Лоэке имел в этом криминальном бизнесе солидную долю. Оперумом назывались особым образом нарезанные и высушенные листья и пыльца также известной проницательному читателю травы кююсы. Байканские осоцины наладились гнать через неё водку, а казимальские – курить в особых приборах, именуемых школьянами, через ароматические вина, чаще всего вермут, кагор и сангрию. Название «оперные курильни» возникло в среде местных наркоманов, которые на вопрос полицейских «куда идёшь?» отвечали «да в оперу». В полиции имелись специальные сотрудники-оперы для борьбы с курильнями, однако из-за повальной коррупции в Казимале они уже давно срослись с мафией, брали с курилен дань и всячески их крышевали.

Вот до такого района и довели купца коварные прогоны. Людей вокруг почти не было, а единственный встретившийся ему субъект, вслепую бредший зигзагами и непрестанно бормотавший «sejaz, sejaz, tayyguja sejaz!», был абсолютно неадекватен. Почти на каждом доме были вывески на зималице с повторявшимся словом «dbovig» в различных вариациях: «Pikvjydguja Dbovig», «Pamyatuja Dbovig», «Kginkmorevahguja Dbovig» и даже «Dbovig Phyo Qekk». С огромной радостью среди непроизносимых дбовигов купец вдруг обнаружил билингву. Ниже зимальской строчки «Dbovig Phyo Dhiksibicol Nikdico Sbuke-Kjyse» легко читалось на знакомом купцу саэкэ: «Касаё-сияга кюкео-кеи-кюе кюя-гама Суке-Кодёсю». Отсюда купец понял, что это притон для эмигрантов из Нюсиса-Угау, который держит некая госпожа с крайне трудной для произношения фамилией. На саэкэ, как видим, она звучала как Суке-Кодёсю, на местном – как Сбуке-Кджысе, но купец машинально подумал о какой-то Суке-Крысе. Не из антипатии к данной мадам, которую он пока и в глаза не видел, а просто чтобы легче было запомнить. Понимай он зималицу, удивился бы, сколь недалёка была его мнемоническая фигура от истины.

Решив, что раз здесь знают нюсисаугаусский диалект, то и помочь почти земляку обогреться и выбраться из лабиринтов трущоб к порту (время неумолимо текло, и об экскурсии в Тадж-Нахал он уже не думал) не откажут, купец толкнул дверь фанзы и вошёл.

В нос сразу же ударил трупно-сладковатый аромат оперума, смешанный с перегаром и нестиранными портянками. Бузуи в этом притоне валялись везде: на облезлых кушетках, на столах с остатками выпивки и закуски, а большинство – прямо на полу, под ногами. Кто-то храпел в наркотических снах, кто-то блаженно повторял: «Sejaz, sejaz…», наиболее же пока вменяемые потягивали оперумный дым через особые приспособления – школьяны всевозможных видов, устройств и размеров, заполненные ароматическими винами.

У купца от такого специфического духа закружило голову и к горлу подошёл ком. Но он пересилил себя, решив всё же найти хозяйку дбовига и попытаться-таки расспросить её насчёт обратной дороги. На его вопросы о ней, обращённые к укуренным посетителям, долго никто не откликался. Наконец один, определённо из Нюсиса-Угау, судя по его изжелта-плоскому лицу, оторвался от школьяна, поднял мутные глаза, махнул рукой за раздвижные бамбуковые жалюзи: «Сиуце ёдёё…» и снова погрузился в самосозерцание. Из-за жалюзи раздавался странный свистяще-гудящий звук: «Оооммм! Оооммм!»

Свистоплюшкин приоткрыл шторки и увидел источник непонятного звучания. Это был циклопический полутораметровый школьян со сложной системой патрубков и змеевиков, именуемой бурбулятором. В ёмкости, сквозь которую они проходили, на специальной горелке подогревалось красное вино, ароматом коего обогащался оперумный дым. Внутри патрубков были легко укреплены металлические треугольные лепестки со скруглёнными краями разных размеров, которые назывались медитаторами. Когда сквозь школьян вдыхался дым, концы треугольничков вибрировали с разной частотой, отчего и получался тот самый «оооммм», так заинтересовавший купца. Весь процесс общения с высшими сферами посредством школьяна носил название медитации, а занималась им необычного вида женщина, и бывшая, очевидно, той самой госпожой Сбуке-Кджысе.

Фамилия её, хотя и звучала вроде по-зимальски, напоминала скорее нюсисаугаусские. Такой же странной казалась и её внешность. Мадам была с головы до пят закутана в свободный чёрный не то плащ, не то балахон с нашитыми на нём разнообразными каббалистическими знаками – пентаграммами, орифламмами и буарафмёчжами. Такие же знаки слабо флюоресцировали по стенам комнаты, углы которой терялись во мраке. О самой Суке-Крысе купец не мог сказать ничего определённого, так как полумрак и балахон делали её лицо практически неразличимым. Можно было лишь разглядеть, что глаза мадам были полуприкрыты, а во рту торчал мундштук школьяна, при каждом вдохе издававшего «оооммм». Единственным источником света служил мерцающий хрустальный шар, стоявший на низком столике перед хозяйкой, где происходило какое-то перманентное движение. На плече женщины, также прикрыв глаза, сидела иссиня-чёрная бдечо огромных размеров.

- Простите, глубокоуважаемая хозяйка, я вижу, вы знаете саэкэ, а я вот только что из Нюсиса-Угау, да заблудился в вашем достославном городе. Не подскажете ли, как мне в порт добраться?

Заготовленную фразу купец только собирался перевести на саэкэ, как мадам лениво приоткрыла один глаз, выпустила изо рта трубку и на чистейшей байканице спросила хриплым контральто:

- Свистоплюшкин? Ты где так долго шлялся? Заждалась тебя уже.

- Да, понимаете ли, заплутал маленько. Прогоны эти ваши путаные, потом кошка ещё, гордевропцы там... – начал было объяснять господин Свистоплюшкин. И вдруг осёкся.

То есть как?! Откуда эта мадам знает, как его зовут? Почему утверждает, что ждала, и именно его? Он же никогда ни в этом дбовиге, ни в Дрючково, ни вообще в Казимале не был, и не попал бы, когда б не случайное стечение обстоятельств. И уж ни к какой Суке-Крысе в притон абсолютно точно не собирался…

От обилия непонятных мыслей, а может, от крепкой оперумно-портяночной puanteur degoutante купцу стало совсем нехорошо. Его затошнило, зубы застучали, ноги ослабли и он плюхнулся на небольшой пуфик обок хозяйки. Та открыла краник на боку бурбулятора, налила оттуда полстакана дымящегося вина и протянула гостю:

- Пей, продрог вон как.

Купец девствительно во время своих блужданий по дрючковским прогонам успел основательно замёрзнуть. Ноябрь – не май месяц, знаете ли, да вдобавок одежда на путешественнике была явно не по сезону, ведь он никак не рассчитывался, что поездка так затянется. Посему г-н Свистоплюшкин с радостью принял чашу и быстро её опорожнил. По виду, вкусу и температуре её содержимое очень напоминало любимый им глинтвейн, приготовленный на местном фруктовом вине сангрии. Он приятно грел внутренности, а растворённые в нём оперумные соединения производили в голове лёгкость воистину необыкновенную. Посему все вопросы по мере согревания сами собой рассосались, уступив место фаталистическому осознанию того, что раз так произошло, то ничего иначе и быть не могло.

Хотя для приличия герой наш всё же попытался возразить:

- Уважаемая госпожа Сбуке-Кджысе, вероятно, вы меня с кем-то спутали. Я тут сюда случайно зашёл, понимаете ли, спросить, где порт.

- Случайно! – глуховато засмеялась мадам. Бдечо зачжоцзало очень похоже. – Купец, ничего случайного в мире нет, запомни. Это я тебя вызвала.

Она взмахнула руками, и в хрустальном шаре взметнулись искры, а в комнате – оперумный дым. Для вящего понимания наш бедолага глотнул ещё глинтвейна.

-Помилуйте, уважаемая, никто меня сюда не звал. Спасибо, что отогрели да винишком напоили, но мне уж и в порт пора. В какую сторону идти, подскажите только.

- Купец ничего ты не понял. Хоть в какую иди, пока я тебя не отпущу, никуда отсюда не уйдёшь, покуда свои вопросы не задашь.

- Почему это не уйду?! Я свободная личность и гражданин Байковой Империи, Великой Очень. А вопрос у меня только один: как отсюда до порта добраться?

- Какой ты упёртый, купец! Ну попробуй, иди, никто тебя не держит. Иди, иди…

Свистоплюшкин поднялся, чтобы выйти, но тут хрустальный шар, вспыхнув ярко-белым светом, ослепил его до боли. Купец на мгновение потерял ориентацию, а когда очнулся, в комнате был всё тот же полумрак, перед глазами медленно таяло зелёное пятно, а он по-прежнему сидел на пуфике.

- Что это было? – сумел он проговорить только после того, как сделал крупный глоток оперумной сангрии.

Сбуке-Кджысе шумно затянулась школьяном, отчего медитаторы ещё пронзительнее запели своё «оооммм».

- Что было, что было… какая разница, что было? Ты меня "что будет" спроси, тогда и дорогу покажу. – Мадам выдохнула оперумный дым, будто злая волшебница Киу-Сакоу из нюсисаугаусского фольклора.

- Что – будет? – тупо повторил купец. То ли от дыма, то ли от вина, то ли от заунывного «оооммм» медитаторов он впал в какой-то транс, и всё вокруг воспринималось апатично-отстранённо. Будто бы Свистоплюшкин смотрел некий спектакль из первого ряда партера, в то же время играя на сцене одного из главных героев.

Гадалка вновь вскинула руки, вдохнула оперума и забормотала слова древнего казимальского камлания:

- Tfajakyo, idabjyqguja puq! Yyabguja tibig, kveg kapuq! Yyvi k sjydyyomsija, rafi hco, dboshyuyyovkyo – bekkseco!

Клубы дыма становились всё гуще, в шаре пульсировало по нарастающей спектральное сияние и раздавались звуки, похожие на ружейные выстрелы и артиллерийскую канонаду. Купец пригляделся и вроде бы даже увидел, как две армии там сошлись врукопашную, но яркие вспышки слепили глаза и мешали разглядеть что-либо наверняка. Бдечо с громким чжоцзаньем металось по комнате, то исчезая в клубах дыма, то выныривая над самой головой купца. Ведьма выла:

- Yyvi khjyyovkyo k Nhariq vaq, npa dboyuv gejapyav, o yyaq jykdisiovkyo sjydaj – ivtayyeja ca, gesigaj!

На последнем слове Сука-Крыса возопила вовсе нечеловечьим голосом, бдечо всчжоцзнуло во всё бдечово горло, в шаре что-то взорвалось и комнату заволокло сизым оперумным туманом.

Купец зажмурился, а когда открыл глаза, не поверил им. Капюшон и балахон гадалки был посыпан слоем серого пепла, а черная бдечо стала совсем сизой. Свистоплюшкин открыл было рот, но проворная казималка, воспользовавшись этим, почти насильно влила ему сангрии и, не давая опомниться, начала вещать:

- Война! Война! Вижу – грядёт война! Брат пойдёт на брата! Беженцы! Тысячи беженцев! Города горят! Люди гибнут! Беда! Большая беда идёт из Бивня! Беги, купец, беги! Спасай жену, спасай деток, спасайся сам!

Полинявшая бдечо, в очередной раз выскочив из-под потолка, вдруг накинулась на Свистоплюшкина и начала колотить по нему крыльями, пытаясь когтями впиться в волосы. Купец вскочил с пуфика и, отбиваясь от поганой гарпии, стал пятиться вдоль стены. Гадалка всё надрывалась сквозь рёв медитаторов:

- Бичеватенький! Бичеватенький оборет Самогонича! Великий Баечник оборет Мамона, и мир воссияет над землёй Бивня! Вижу, так будет, но немалые испытания выпадут на долю земли Байканской!

Купец всё дальше отступал вглубь комнаты от бесноватого пернатого, как вдруг за его спиной распахнулась маленькая железная дверь в стене, и он буквально вылетел наружу в сугроб, стукнувшись затылком о металлический косяк.

Встав на ноги, Свистоплюшкин собрался в кучку. Голова ужасно кружилась – то ли от оперума, то ли от удара. Пощупав затылок, он обнаружил стремительно выраставшую шишку. Вправо и влево, сколько хватало взгляда, тянулся серый забор какого-то прогона, в котором не было ни малейшего намёка не то, чтобы на дверь, а даже просто на щель. Прямо же перед купцом горели огни Дрючковского морского вокзала, где в бухте уже гудел готовящийся к отплытию пароход на Бивень

«Мамон не разберёт, что за случай чудной!» - помотал байканин головой и пошёл сквозь наступающие сумерки и усиливающийся снегопад в порт, оставляя на мокром снегу отпечатки подошв, которые быстро чернели, заполняясь талой водой.

Продолжение: http://proza.ru/2007/12/19/16