А З Ю Л Я Н Т Ы
или
на гребне четвертой волны
русской эмиграции.
(Париж, Франция).
Каждый человек в своем сердце
хранит две станы: Родину и Францию.
(Ф. Кенеди.)
Пояснительная записка
Господа школьники и студенты, обращаюсь к вам как к наиболее здравомыслящей части общества: учите иностранные языки и предохраняйтесь, ибо в этом - гарантия вашего успеха!
В принципе, это утверждение - самое важное, что я хотел сказать в своей пояснительной записке – поэтому если вдруг текст ниже вам покажется скучным, можете смело переходить к основной части.
Для тех же, кто наберется терпения, чтобы прочитать «пояснительную записку», придется признаться, что лично я злостно прогуливал уроки добрейшей приподавательницы иностранного языка в средней школе: старушка-учительница достигла уже того добродушия предпенсионного возраста, когда оценки выставляются не за знания, а из любви к детям. Все ее ученики, и я в том числе, беспощадно эксплуатировал ее добродушие.
При поступлении в Камышинское ВВСКУ для получения высшего образование поначалу несколько «мандражил», что мой базовый французский мне «аукнется». Но оказалось, во-первых, что преподают в Камышинском ВВСКУ исключительно английский и немецкий, а во-вторых, любого языкового уровня достаточно, чтобы заработать оценку на кафедре не знаниями, но руками.
В итоге «аунулось» позже: вынужден был зубрить столь необходимый иностранный язык уже на чужбине. Получилось как в том анекдоте: «тридцать лет и три года лежал на печи, а потом вдруг как встал, да как размахнулся!»
Сдюжил, выучил. Но вам, господа студенты, убедительно советую: учите иностраный язык. В идеале, требуется в совершенстве овладеть английским, испанским, французским, арабским и китайским – тогда вы точно в любой точке планеты Земля не будете чувствовать себя марсианином. Но выучите как родной хотя бы один из этой «пятерки» – и, уверяю, хуже вам от этого не станет.
По поводу «предохраняйтесь», много объяснять не требуется: если раньше на просторах СССР секса не было (о чем было официально заявленоо на одном из «телемостов» в период развала Союза, названого для маскировки «Перестройкой»), то в сегодня на просторах Российской Империи секс не только появился во всей своей красе, позволяя совокупляться не только разнополым, но и однополым.
Единственная страна, в которой до сих пор секса нет – Белоруссия. Может, это и к лучшему...
Сам я родился и получил в Советском союзе – мир его праху. И все радужные воспоминания детства, бесшабашные истории юности, радости певого поцелуя, сумасшествие первой любви, даже присяга на верность Красному знамени – все это было в СССР.
Нужно признаться, что это несколько удручает, когда страна умирает, а ты продолжаешь жизнь как цыган: вроде бы вот она – родина, где ты родился, все таже река Медведица и тот же сосновый лес, но государства твоего цыганского больше нет.
Так я стал гражданином мира. Проживая на единственной из известных обитаемой планете, волею случая однажды вдруг осознал, что Родина – не там, где родился и вырос, а там, где тебе жить хорошо. Народы мигрировали всегда и везде в поисках лучшей доли. Так была заселена Европа, открыта Америка и положен первый блок основание Бобруска.
Конечно же, можно было остаться в России. Тем более, что она почти так же огромна, как бывший Великий и Могучий. Без проблем путешествовать по ней от Калиниграда до Курильских островов. Но понял я, что России для меня слишком много. Тем более, что вместе с Союзом разрушились условные стены: период вынужденной изолиции социалистического строя закончился. И любопытство разбирало взглянуть, как же мучается в своем загнивающем капитализме Западный мир.
Так я очутился в небольшом городишке Париже.
Прилетел сюда в поисках своего счастья, предполагая, что один такой умный. Но умных оказалось так много, что временами мечтаю о глупости. Недаром зовется Париж всемирной выставкой эмигрантов. Приезжающие сюда в поисках счастья славяне, поляки, арабы, негры, евреи и прочие азиаты демонстрируют всем, что такое, по их мнению, «жить хорошо». Впрочем, что знал я об этом в другой, доэмигрантской жизни?
Парадное лицо Парижа смотрит с почтовой открытки подведенным тушью взглядом, обращенным к кошельку туриста. Дежурный набор достопримечательностей: Лувр, Версаль, Эйфелева башня - романтика, поставленная на конвейер. Чужестранцы ставят галочку о посещении очередного чуда света, местные, замученные экспозициями жители, пробегают, не замечая…
Настоящий Париж - без парика и помады - блекл, устал и не интересен для акул туристического бизнеса. На нем нет отпечатка легких денег. Под глазами мешки нескончаемых пробок, в уголках рта крошки проглоченной на бегу булки. Работяга с морщинами загаженных собачьим дерьмом улочек. Лицо неопределенной национальности. Стоит этому «лицу» открыть рот, как тут же правильное французское ухо покорежит неистребимый акцент. Арабский, африканский, славянский… А что, много в Париже русских? Русских – не знаю, а выходцев из бывшего Советского Союза много. И хотя нет и не будет здесь, как ни ищите, русского квартала, но русскоязычные в нем были и есть. Молдаване, украинцы, белорусы, узбеки, армяне – одним словом - представители всех прочих некогда братских республик. Для Франции все они русские, «советские», что ли. Забудьте про «белых», бежавших в город грез от большевистских комиссаров. Забудьте про диссидентов, искавших на Западе хваленой свободы. Забудьте про сытых и самовлюбленных «жертв перестройки», уезжавших с партийными кассами на Лазурный берег. Их дети, даже наступая на грабли, не переходят на русский. Другая, по-настоящему новая, четвертая волна русской эмиграции, накрыла сегодня Париж. Дети братских народов бегут от нерадивых правительств. Некогда советские граждане. Их много. Меньше, пожалуй, чем переселенцев из бывших французских колоний. Эти народы, некогда угнетенные колонизаторами, теперь колонизировали окраины Парижа, Лиона, Марселя. В их не всякая «Скорая помощь» отважится выехать ночью, а полицейские приезжают только в полной экипировке: каски, дубинки, бронежелеты, балоны со слезоточивым газом. Как о чем-то само-собой разумеешимся в новостях говорят о сожженных автомобилях. Угнетенные мстят угнетателям за обиды отцов.
Впрочем, феномен парижских HLM - горячих рабочих районов – банлье - тема отдельная. Русскоязычные же растворяются в общей массе цветных иммигрантов, но из европейцев по численности проживающих за границей русскоязычные - далеко не последние. Причем, чем ближе страна бывшего великого и могучего к границе Шенгена, тем больше ее представителей стараются устроить свою жизнь за границей. Прибалты давно чувствуют себя в Европе как дома. Из Молдавии и Западной Украины приезжают целые деревни. Из Белоруссии – мужское население исчезает по студенческим или туристическим визам, а девушки едут нянчить чужих детей по программе «Au pair». Беженцы из Армении, Грузии, Чечни прибывают тейпами, кланами, семьями. Эмигрантов непосредственно из России меньше всего. Масквичей (именно так, через «а») - практически нет. Они, пожалуй, не знают, каково это - жить за МКАДом.
Зато бесчисленные искатели удачи, парни ни из СНГ обивают не только пороги префектур, но и КПП призывных пунктов Французского иностранного легиона. Традиционные отборочные тесты им будут предложены на русском. Но легионерскую похлебку удастся испробовать одному из полусотни. Остальные оседают нелегалами в окрестностях Марселя, откуда проторена дорога на заработки в Париж. Кто они - советские, эсэнгэвские, русские? Азюлянты. Кто виноват, что пришлось им искать на чужбине тот хлеб, что на родине сладок? И что делать? Оригинальный вопрос…
Азюлянты - экономические эмигранты, ищущие стабильности в обмен на вывернутые карманы Родины. Например, каждый молдаванин знает, что лучше заниматься мелким гешефтом в туманном Лондоне, чем гордо нищенствовать в солнечном Кишиневе. В таких странах, как Англия, Канада или Норвегия искатели политического или территориального убежища имеют официальное право на работу. Франция отказала азюлянтам в этом праве, зато попасть во Францию проще, а работу при желании не найдет только ленивый. Для мужчин чаще всего - это место на стройке, для женщин – уборка и уход за чужими детьми. Тяжелый, но нормально оплачиваемый труд. Те, кто помоложе и понаглее, занимаются криминалом. За мелкое воровство тюремное заключение не грозит – во Франции в этом отношении гуманное законодательство. За преступления серьезные дают сроки, которые не идут ни в какое сравнение с тем наказанием, которое бы им определили на Родине. Тем более, что жить во французской тюрьме можно вполне конфортабельно. Товарищ из Латвии, отсидевший во Франции дважды, как-то раз в приватной беседе прямо заявил: «Если вдруг в старости на пенсию не заработаю, совершу что-нибудь тяжкое – пусть посадят меня во французский санаторий. Лучше, чем бомжевать на улице».
Редкий «советский» летит в Париж на самолете. В основном едут дешевыми туристическими автобусами, автостопом, даже на велосипедах. Девяносто девять человек из ста, понадеявшихся на помощь турфирм, обещавших за небольшую сумму устроить на работу, оказались у разбитого корыта. В лучшем случае, им покажут место у церкви, где можно повесить объявление: «Ищу работу. На все руки мастер». Пишу «девяносто девять из ста», хотя, признаться, ни разу не видел этого счастливого одного. Но знаю, что теоретически он должен существовать. Верю в это!
Церкви - русские, украинские, польские, американские, протестантские, православные, католические; для верующих и атеистов - стали в Париже местом воскресных сборов, обмена информацией, доской объявления, местом, куда прибывают из родных пенатов гонцы и продают по сниженым ценам контрабадные сигареты, черную игру и водку, наконец.
Есть еще одна достопримечательность в Париже, которую многие азюлянты видят чаще, чем «тур Эйфель» - платформа у «Батфора» - площадка у магазина стройматериалов на окраине города. Здесь, начиная с открытия и до вечерних сумерек, выставляются соискатели рабочего места. Заезжающие за стройматериалами «патроны» набирают иностранцев, согласных на любую работу. Ценятся специалисты: плиточники, сантехники, электрики, но как ты проверишь, специалист или нет, если по-французски он только мычит? Рабский рынок. Но если раньше рабов нужно было заствлять работать, да еще и ставить над ними надсмоторщика, то на «платформу» рабы приходят вполне добровольно.
Работодатели, ищущие дешевую рабочую силу, довольны: легко обмануть - заплатить половину или не заплатить совсем. Это же «кландестан» – люди без документов, без права на труд. Полиция, которая в курсе происходящего, но, как обычно, закрывает глаза, иногда просто для галочки устраивает облавы или разгоняет толпу «кландестанов» газом. Вроде как чтобы обыватели и начальство видели, что они борются за сохранение рабочего места для французского гражданина. Но на следующий день рабский рынок вновь возраждается на пятачке перед платформой.
Снять квартиру в Париже человеку с азюлянскими бумагами очень сложно, даже если его карманы набиты деньгами. В отеле жить дорого. В риэлтерское агентство можете не обращаться: чтобы иметь жилье, вы должны официально работать. Остаются знакомые или хитрые бабульки «из бывших», которые за довольно приличную таксу помогут найти кое-что или по крайней мере выступят гарантом. Огромное колличество народа перебивается в сквотах, ремонтных вагонах или ночлежках, где вши и туберкулез – даже вроде бы благополучном Западе - присуствуют. Есть и небольшие стихийные поселения, от тридцати человек и более, обитающих по-цыгански: в автомобилях на заброшенной территории. Развешенное белье. Босоногие дети…
Этих «ленинцев» в шалашах можно увидеть, проезжая по окрестностям на скоростном метро. Хорошо еще, что в Париже, как во Франции в целом и других странах Евросоюза в частности, достаточно хорошо развита система оказания первой помощи бездомным и бедным. В самом сердце Парижа, напротив Лувра, на rue des Bourdonnais расположен центр «Агора», где все желающие могут совершенно бесплатно выпить чашечку кофе, посмотреть телевизор, принять душ. Когда я говорю «все желающие» - подразумевается, что любой человек с улицы действительно может зайти, посмотреть, выпить. Но благоухающие туристы навряд ли станут это делать: посетители этого «бара» своим внешним видом и запахом пота запросто отобьют у них опетит. Но для русскоязычных бездомных здесь выделен отдельный закуток – эдакая привилегия.
Около станции метро Telegraph, Invalides, Nation, R;publique, Ch;telet в полуденное либо в вечернее время вы услышите русскую речь – в двух шагах от метро выстраивается длинная очередь на дармовые (от слова – даром) обеды. С микроавтобуса «SAMU Social» раздают горячую еду, горячий кофе и чай, пакеты с продуктами. Если вам негде переночевать, попробуйте позвонить 115 и назвать место, где вы находитесь.
Если «повезло» - прокатитесь в обществе бездомных по ночным, сверкающим фальшивыми приманками улицам до самого приюта. В ночлежке перекусите и примите душ.
«Если повезет» - потому что спрос превышает предложение: жилающих не заночевать на улице много, а места в ночлежке – ограничены. Парижские «Accueil de Nuit» часто переполнены, особенно в холодное время года, так что не обессудьте, если на ваш тревожный звонок 115 не отзовется.
Сколько бездомных скитальцев преуспело в этой жизни? Но шанс остается. И остаются люди, которые приехав в никуда, вдруг получают если не все, то хотя бы работу, зарплату и, опять же, если повезет – документы.
На каждого человека по строчке – получится книга. Книга без золотого переплета. В которой есть место и для музыкантов, дающих концерты в вагонах метро, и для мойщиков стекол на оживленных перекрестках, и для горьких пьяниц, сжимающих кисть художника в правой, а бутыль в левой руке. Азюлянты. Конечно, богатого туриста мало интересуют все эти «достопримечательности» Парижа для бедных. Но если однажды почувствуете себя гражданином мира, знайте: нашего брата за границей много. Ищите да обрящите. Денег не дадут, но с голоду не умрете. А там – кто знает? Может, и вам повезет в городе розовых грез и Эйфелевой башни…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
В моей России все по-прежнему:
Костры, туманы и мосты.
Над разоренными скворечнями
Церквей высокие кресты.
И так же полесью и плешами
Не торопясь, без суеты
Петляют, как угодно Лешему,
До самой Колымы версты...
г. Волгоград, последние месяцы ХХ века
Лето – период отпусков. Именно летом утомленные государственные служащие и сотрудники частных фирм предпочитают покинуть место своего обычного обитания. Миграция отдыхающих провоцирует весенне-летную страду туристических агентов, рекламные севы и сбор рекордного урожая в бархатный сезон. Основная масса граждан, хорошо отдохнув, возвращается на свои рабочие места, а турбюро погружаются в зимнюю спячку. Но есть и «невозвращенцы»...
Но в этот знаменательный день в центральной полосе России шел снег. Признаться, в зимний период турфирмы находятся в режиме спячки, который иногда прерывается редкими вспышками туристической активности на Рождественские и Новогодние праздники.
Рабочий день агента турфирмы «ВЦ» Натальи Нефедовой начался с традиционной чашечки чая. Пакетик «Липтон» был погружен в кипяток, вынут, выжат хитрым оборотом вокруг чайной ложечки и оставлен на блюдце «на второй раз»...
Кто помнит, каким русский турист был раньше? Советский турист! Это звучало гордо! Поездка за границу приравнивалась к государственной награде, являлась особой формой оказанного гражданину доверия. Выезд в страны дружественного социалистического лагеря – орден Трудового Красного Знамени. В капстраны - Герой Социалистического Труда. Никакого клиента, только сознательные граждане с партбилетом и уплаченными членскими взносами.
- Поезжайте, товарищ, в Болгарию, отдохните.
- Спасибо за доверие, оправдаю...
- А вы, дорогой товарищ, в Италию.
- Большое спасибо, служу социалистическому отечеству…
И сервис один для всех: с целью уберечь советского человека от шпионских ловушек акул капиталистического мира, прилагается к группе туристов проверенный товарищ. Родина вас не оставит! До скорого возвращения!
В свои тридцать с небольшим лет Наталья иногда вспоминала счастливое советское детство, студенческую стройотрядовскую юность и обеспеченное сберегательным накоплением Госбанка будущее, которое однажды рухнуло вместе с братским союзом пятнадцати республик. От Москвы до самых до окраин гулял по стране призрак кровожадного капитализма. Новости по телевизору – как репортажи с фронта: сообщения о материальных и людских потерях. И клиент нынче уже не тот. Да и проверенный товарищ двано делает карьеру в охране очередного депутата. И бог с ним. Хотя какой бог – проверенные товарищи по долгу службы обязаны рождаться и умирать атеистами...
Тук-тук.
- Кто там? Проходите.
Двое молодых людей самой обыкновенной наружности протиснулись в двери бюро. Таких сейчас много: коротко стриженные, спортивные, в кожанных куртках – как близнецы. Такой в любой толпе затеряется – все похожи. Толи студенты, толи спортсмены, толи бандиты – не отличишь. Впрочем, «особых атрибутов», как то золотые цепи или «Ролексы» на запастье у молодых людей не было. Вот что называется «без особых примет».
Девушка очнулась от радужных грез, вздохнула и отодвинула кружечку с чаем. На столе зашуршали завлекательные картинки – рекламные проспекты с морями, отелями и расценками. Клиент прибыл.
Молодые без особого интереса взглянули на туристическую радужную «замануху» и заявили просто:
- Франция. Марсель.
- Вас интересует Юг Франции? Почему именно Марсель? Лазурный берег? Но это время года это не самый лучший выбор. Море прохладное, солнце только в первой половине дня. Я бы вам посоветовала Египет. Красное море. Спуски под воду с аквалангом. Полный пансион. Массаж. Виза, авиабилет туда-обратно, четырехзвездочный отель - и все это за полторы тысячи долларов за неделю. Плюс зимняя скидка. Итого путешествие вам обойдется…
- Нет, девушка, вы не поняли, - перебил ее один из «близнецов» - нас интересует Франция. Марсель.
- Именно Франция? Может быть Испания? Это рядом, но несколько южнее, температура в ноябре гораздо мягче. Атлантический океан. Страна Дон Кихота и зарождения фашизма. В Мадриде в декабре – карнавал и знаменитые бои быков. Масса впечатлений. За десять дней успеете загореть. Тысяча долларов плюс обязательное страхование…
- Франция...
- Хорошо, - Наталье не очень нравилось, когда ее перебивали, но клиенты нынче пошли такие – требовательные и нетерпеливые, - но дело в том, что у нас нет туров именно в Марсель. Если Франция, то тогда в это время года только Париж. Город эмигрантов. Мощеные улочки, Лувр и три мушкетера в «бистро» запивают прохладным «Бордо» свои чизбургеры…
Молодые люди упорствовали и не соглашались. Сумма, которую они рассчитывали потратить на выезд за пределы бывшего СССР, была не велика. И еще немного у них оставалась на маленькие радости за границей. Конечной целью путешествия являлся приемный пункт Французского иностранного легиона. О чем Наталье Нефедовой эти без особых примет толи спортсмены, толи бандиты тут же без обидников и заявили. От всего услышанного работница туристической фирмы на некоторое время впала в некоторую задумчивость.
Девушкой она была разносторонне образованной и где-то даже читала, что проливать пот и кровь в армии не родного государства вроде как не есть хорошо. О том, что в «Уголовном кодексе» России существует статья о службе в армиях иностранных государств Наталья не подозревала, но догадывалась. Является ли она лично в данном случае пособником, оформляя турпоезду заведомым невозвращенцам, и насколько «тянет» такое деяние согласно закону, Наталья не знала.
Но это – только с одной стороны.
С другой стороны, Перестройка, Свобода, Гластность и рыночная экономика. А на рынке тот, кто платит, тот и заказывает музыку. Клиент всегда прав.
Конечно, лет десять назад, когда единственными представителями рыночной экономики в Союзе выступали спекулянты и валютчики, чувство гражданской сознательности победило бы, и Наталья Нефедова, рискуя жизнью, задержала бы подозрительных парней до прибытия родной милиции. А если бы и не задержала, то точно бы сообщила «куда следует». Почетная грамота и фотография на первой полосе «Поволжской правды», а, может, даже и «Комсомольской правды» обеспечены.
Но за последнии десять лет времена действительно изменились. Теперь сами работники органов, куда следовало бы доложить, настолько приватизировались, что поговаривают (Наталья, конечно же, лично ничего такого не встречала, но краем уха слышала), будто бы они сами «крышуют» тех, кто «крышует» торговцев и бизнесменов.
Получается, речь идет только об упущенной финансовой выгоде в период зимнего застоя. Когда речь идет о возможной прибыли, любые сомнения непростительны.
Туристический агент произвела на клочке бумаги какие-то математические вычисления, после чего заключила:
- Специально для вас, мальчики, есть вариант трехдневного тура. Но вы, если я все правильно понимаю, собираетесь нарушить срок отведенного пребывания за границей? Поэтому не будем портить репутацию нашего агентства и сделаем визу не напрямую, а через хороших знакомых в Итальянском посольстве. Во Францию не получится, увы. Но самолет приземляется в Анконе, а это порядка ста километров от южной границы Франции. Между Анконой и Марселем есть железнодорожное сообщение. Это самый дешевый и единственный вариант, который на данный момент наше агентство может вам предложить...
Гражданская сознательность советского человека притупилась, это нужно признать. Впрочем, ни советского человека, ни Советского Союза больше не существовало. СНГ шагало в свое капиталистическое завтра. Молодые люди переглянулись и утвердительно кивкули.
. . .
Он говорил, что любит ее. Она говорила, что не может жить без него. Но слова были раньше. Сегодня за узорным окном расплескало чернила декабрьское морозное утро. Они пили чай на кухне. Обыденно. Молча. Затем вышли в коридор. Он помог ей одеть пальто. Она подала ему вязаные перчатки. Подхватив вместительную камуфлированную сумку, он вышел. Она вышла вслед за ним, захлопнула дверь, закрыла на ключ. Они спустились по лестнице вниз.
- Я тебя жду, - сказала она.
- Я не вернусь, - ответил он.
Расстались на ступеньках подъезда. Он пошел направо, не оборачиваясь. Она повернула налево, обернулась и долго смотрела вслед. Потом, когда он скрылся за угол дома, механически заспешила по привычной дороге на работу. Трамвай. Бюро. Бумаги. Пустые слова коллег.
Вечером она ела суп и ждала его. А он уже был далеко-далеко, казалось, на другом конце Земного шара. Он покинул Россию. Но она не покинула его.
. . .
Итальянский полуостров. Декабрь 1999-го года.
Этот авиарейс обошелся без задержек, забастовок, террористических актов и прочих ненужных приключений. Скучно, но уверенно, точно по графику к двадцати ноль ноль по итальянскому времени самолет подлетел к аропорту, расположенну в нескольких киллометрах от Анконы. Из иллюминатора на пассажиров смотрело побережье Средиземного моря. Оно сверкало огнями, притягивая взгляд, как сокровища сорока разбойников притягивали и обвораживали Али-Бабу. При дальнешем приближении к земле россыпь бриллиантов превратилась в заурядые здания, самым необыкновенным из которых был местный аэропортик со стеклянными стенами.
Таможню Василий Концедалов и Сергей Ченин, те самые два молодца, одинаковых с лица, с которыми читатели уже имели возможность встречались в туристическом агенстве в обществе Натальи Нефедовой, столь похожие из-за своих коротких стрижек, кожанных курток и серо-голубых глаз, прошли достаточно быстро.
Больше проблем приключилось с разменом денег: обменник в аэропорту оказался единственным, и около окошечка успела скопиться приличная очередь. Тут же сновали какие-то не вызывающие особого доверия личности. Поминутно к очереди подходили неряшливо одетые небритые, но улыбчивые туземцы, которые выкрикивали на только одно слово: «Такси! Такси!», при этом то били себя кулаком в грудь, то поднимали вверх с жестом «вот здорово!» большой палец.
Наконец, разменяв сотню долларов на тысячи лир, молодые люди вырвались из здания аэропорта.
Воздух чужбины клубился бензиновыми парами маршрутных автобусов, такси, личных авто, которые довольно живенько прибывали, загружались пассажирами и убывали во тьму. На придорожных клумбах уснули цветы. Лесопосадки шумели листвой. Для пассажиров, только что прибывших из занесенной снегом Москвы, контраст здешней зимы выглядел действительно удивительно. Солнце зашло, и температура опустилась до двенадцати градусов. Суета аэровокзала заглушала шепот моря и щебет улетевших от московских морозов птиц.
- А что, Василий, - подмигнул своему компаньону Сергей, - может того... В Рим? Когда еще случай такой подвернется?
Соблазн был велик. После минутного совещания вопрос был решен: Франция с ее иностранным легионом за пару дней никуда не убижит. И пусть для этого придется пересечь весь полуостров, но побывать в Италии и не увидеть Колизей?! Тем паче, что все дороги ведут в Рим.
На такси доехали до местного ЖД вокзала – шиканули. Прочем, все равно было бы долго разбираться, как и на чем добираться на этом самый вокзал.
В нужном направлении убывала двухэтажная электричка, разукрашенная неизвестными умельцами во все цвета радуги. Изнутри она показалась лучше, чем снаружи, была довольно просторной и чистенькой. Вагоны бесшумно тронулись, начиная движение в черте нескончаемого мегаполиса. Мимо проносились дома в два, максимум пять этажей с красными черепичными крышами, яркими витринами и гирляндами. Один тихий вокзальчик незаметно сменялся другим, город – игрушечным пригородом. Итальянские городки оказались необычно для русского глаза освещенны не только фонарями, но и гирляндами, часто – развешанными прямо по деревьями. И из-за этих своих гирлянд они казались сказочными и красивым до неприличия. Молодые люди просто не знали, что прибыли как раз под католическое рождество. Улицы городов в этом время в Европе особенно нарядные.
Впрочем, долгий путь между точками «А» и «Р» был скрашен заигрыванием с парой симпатичных пассажирок. Заигрывание происходило на глухонемотарабарском языке: Ченин пытался объясниться на англиском, Концедалов одобрительно кивал головой и улыбался, а девушки поощерительно хихикали, строили глазки и жестикулировали, но английский в исполнении Ченина понимать категорически отказывались и что-то быстро-быстро лепетали, но что – было совершенно непонятно.
Девчушек спугнули вольяжные контролеры, наряженные в синие мундиры. При виде их итальянки встрепенулись, переглянулись и сбежали в конец вагона, а затем на первой же станции вышли.
Со множеством остановок, плавно перетекая от станции к станции, электричка наконец причалила на серый перрон, обозначенный надписью «Терминюс». Мутная от копоти и пыли табличка «ROME» встречала прибывающих.
Чем больше надежд вы питаете, тем горьче разочарование.
Железнодорожный вокзал, по крайней мере, не впечатлял.
Тут же, за здание вокзала, Концедалов и Ченин попали на темную, заваленную грязной бумагой и каким-то хламом улицу. На той половине улицы, которая была укрыта нависающей вокзальной крышей, копошились тени.
- Бандерлоки? – вопросительно посмотрел на Концедалова Ченин.
На вентиляционных решетках так, словно пляжная зона, совершенно вольготно лежали, сидели, бродили, курили, перекусывали и выпивали люди, возраст и национальную принадлежность которых определить трудно. Одни, укрытые толстыми одеялами, спали на картонных подстилках. Другие, набросив оранжевый спальник на плечи, отходили ко сну. Но тут же были и такие, кто спать пока что соверешнно не собирался – они горланили что-то, махали руками и, кажется, вот-вот готовы были устроить между собой потосовку. Самое неприятное было то, что в туалет по-маленькому и большому эти люди ходили там же, где спали: от вентиляционных решеток и самих стен вокзала шла нестерпимая вонь.
Рядом с бездомными копошились их компаньоны – собаки – с первого взгляда - совершенно довольные своей жизнью и добродушные. Какой-то бездомный развлекался тем, что кидал в темноту желтый тенисный мяч. Свора со звонким лаем улепетывала во тьму, а затем возвравщалась. Впереди всех с добычей в зубах – крупная взлохмаченная овчарка. Если бы про собак говорили «улыбается во всю морду», то это был бы как раз тот случай. Всякий раз овчарка падала перед нищим на спину и начинала судорожной елозить в пыли, усиленно подметая улицу ударами огромного хвоста. Остальные псы суетились поблизости, преподали на животы и лаяли, но приблизиться не решались.
Нищий хохотал, одобрительно похлопывал овчарку по животу и забирал из ее пасти мяч. Овчарка моментально переворачивалась на все четыре лапы и, подскачив как пружина, упиралась бездомному лапами в грудь, вылизывая лицо. Нищий смеялся, собаку отталкивал и снова размахивался что есть силы, чтобы запустить в темноту мяч.
Тут же за углом околачивали груши одетые не по сезону женщины.
- Проститутки! – догадался Коцедалов, Ченин присвистнул.
Проститутки оказались откровенно некрасивыми, старыми и размалеванными в боевой раскрас с ужасающей безвкусицей. Одна из дам даже находилась в инвалидном кресле. Впрочем, при приближении туристов, когда ее подружки дружно оглянулись и натянули свои дежурные улыбки, она резво из своего кресла вскочила и даже выдвинулась впереди всех:
- Бонжьорно, синьоро! – страшно улыбаясь, попривествовала вероятных клиентов она.
- А ведь коммунисты-пропагандисты не так уж и врали, Запад-то действительно загнивает! – переглянулись Концеделов с Чениным и, ошарашенные, с максимальной скоростью устремились в сторону, противоположную вокзалу. Достигнув ближайшей станции метро, погрузились в его чрево.
Без имперских московских амбиций, без позолоты и грандиозного размаха, римская подземка выглядела коммунальной комнатой с сырыми стенами и все тем же режущим глаза неприятным сладковатым запахом. Час выдался поздний, пассажиров практически нет. Две женщины, одетые ярко, несколько по-цыгански, разгоряченные перебранкой на непонятном языке с визгами и проклятьями вдруг неожиданно вцепились друг другу в волосы. Они выкатились из вагона на очередной станции, не прекращая дикую потасовку. Концедалов и Ченин ощарашенно переглянулись и с сумками наперевес вышли на станции «Колизеум».
Небо над Римом висело безрадостно, звезды и Луна – все спряталось за тучами. Фонари проливали тусклый свет. Когда-то огромный, римский центр игрищ был приплюснут к асфальту масштабами современных построек. Хищный и величественный на протяжении столетий, сегодня Колизей устал, состарился и чернел как зуб своим кариесом обломленными краями ржавых главных ворот. Где-то внутри на арене жалобно мяукал невидимый постороннему глазу котенок.
Конечно, можно нарячь воображение и попытаться окунуться в прошлое. Но после улиц, кишащих нищими, тухлости метро и дерущихся женщин напрягать воображение совершенно не хотелось. Обойдя старый цирк, побродив по окрестным улицам и паркам, молодые люди почувствовали разочарование и усталость. К тому же воздух напитался холодной влагой. И если сухой морозец переноситься достаточно легко, то даже при плюсовой темпаратуре, но повышенной влажности, холод пробирает до самых костей.
В час ночи на последнем поезде Ченин и Концедалов возвратились на вокзал, но он, к их удивлению, оказался уже закрыт. Также неприступно замуровались двери гостиницы с мягкими кроватями, бары с высокими стойками, рестораны и прочие возможные убежища. Зимний Рим встречал туристов с прохладцей.
Побросав сумки под головы, путешественники попытались уснуть на лавочке в ближайшем сквере, но как назло начался дождь. Злые и мокрые, Концедалов с Чениным топтались среди бомжей под крышей вокзала до самого его открытия, проклиная Италию с ее историческими памятниками. Электричка, сухая и теплая, теперь выглядела пределом мечтаний. Наконец, купив билет на первое, что двигалось в направлении Франции в пятом часу утра, путешественники закинули сумки на полку, втиснули задницы на сиденья и задремали...
. . .
Декабрь 1999-го года.
Побережье Средиземного моря. Франция.
Пересев в Валенсии на электричку, идущую до Ниццы, Концедалов и Ченин даже не заметили, как пересекли королевство Монако, с его изящными небоскребами и садами Семирамиды, и оказались на территории Франции. Поезд то круто шел над обрывом, нависая над поверхностью моря, то под красными скалами, то проезжал через населенные пункты, застроенные сплошь только виллами с рыжими крышами. Впрочем, видное из окошка электрички изумрудное Средиземное море радовало глаз, становилось понятно, почему этот берег называется Лазурным.
Солнце Франции светило по-весеннему ярко, на улице было по-весеннему тепло. В Ницце будущие легионеры сошли на вокзале.
Здешний вокзал хоть и проигрывал Римскому своими размерами, но выигрывал по эмпозантности: ЖД вокзал в Ницце выглядел весело! С одной стороны – центральная улица, ведущая прямо к морю. С другой – маленькие нарядные улочки, сплошь усыпанные гирляндами и отелями.
- Ну, вот, совсем другое дело! – прокоментировал свои впечатления Ченин. Коцедалов согласно улыбнулся и подставил солнечным лучам соскучившееся по загару лицо. Затем друзья со своими камуфляжными сумками наперевес спустились по центральной широкой улице на Английскую набережную, навстречу морю.
Средиземное море не похоже ни на Черное, ни на Азовское, ни на какое-либо другое. Французы называют свой берег лазурным. Воды его все еще прозрачны, глубоки с притягивают той магической синевой, от которой кружится голова и тут же становится удивительно хорошо и радостно на душе. Средиземное море можно сравнить только с небом, с которым оно и сливается где-то на линии горизонта.
Даже в декабре на пляжу в Ниццы людно. Разложив на серой гальке коврики, под ласковым Солнцем подрумянивались тела. По набережной прогуливались, дико улыбаясь, парочки англообразных туристов в осенних куртках, но в шортах. Мамаши с детьми и просто бездельники глазели на море. С плеерами в ушах пробегали жилистые старички. На велосипедах и роликах сновали вверх, в сторону парусной бухты, и вниз, к аэропорту, беспокойные туристы. Ченин с Концедаловым переглянулись, быстро скинули теплые одежки и, подтянув повыше семейные трусы, полезли в воду.
. . .
После распада Советского Союза ее преемнику - России - не удалось избежать дикой инфляции. Сама советская система с ее плановой системой хозяйствования блокировала инфляцию на корню, расплачиваясь за это кризисом экономики то тех пор, пока не вошла в фазу саморазрушения. Чтобы выйти с наименьшими потерями из социалистического эксперимента, нужно было трансформировать государство из социалистического в капиталистическое постепенно, осуществляя рыночную переориентацию и ряд экономических реформ поэтапно – как это, например, просиходит в современном Китае.
Но у истории нет сослагательного наклонения. Первый и последний президент СССР М.Горбачев оказался не столько слабым политиком, сколько недальновидным экономистом: он разрушил не только систему, но и подорвал и без того находящуюся в кризисе экономику: сумбурная антиалкогольная компания, падение нефтяных доходов, превалирование военных расходов при дефиците государственного бюджета. Снятие всех табу и вдруг накативший на неподготовленную страну рынок. Денежная масса как снежный ком – покатилась и завалила собой огромную страну.
В 90-х годах деревянный рубль оброс пузатыми нулями, а мерилом дохода и достатка явился русский бакс, бессмысленный и беспощадный. После обвала рубля в августе 98-го за 1 доллар в обмениках России давали до 30 рублей. При этом заработная плата рабочих и служащих за такими скачками не поспевала.
Тысяча долларов – сумма, достаточная для того чтобы прожить в поволжской глубинке в 1999-м году, особенно не шикуя, полгода, а то и год. Бутылка водки – двадцатник деревянных рублей. Квартплата плюс коммунальные – в месяц - 300. Зарплата госслужащего, милиционера, например, 1500 рубликов в месяц, что, грубо, равняется 50-ти долларам. Умножаем на год – 600 долларов. Остается еще на сигареты и мороженое детям.
Поэтому, выезжая за границу с тысячей «зеленых» на пару, ни Концедалов, ни Ченин из-за недостатка опыта и общей наивности не предполагали, насколько кусачи для советского кармана цены в странах победившего капитализма. Надо заметить, что дорожные расходы, независимо от того, в лирах или во франках осуществлялась оплата, по привычке переводились в доллары. В итоге картина вырисовывалась не слишком радостная.
На такси от аэропорта Анконы до вокзала – полтинник. Ободрал, конечно, итальяшка, воспользовался путаницей с нулями и иностранной доверчивостью. Билет в Рим на двоих – шестьдесят баксов. Из Рима в Ниццу – еще сто. Плюс какое-никакое, но питание. Кофе попить – три доллара, по сэндвичу на брата – десять. После ночи на лавочке захотелось принять душ и выспаться, а значит, снять номер в первой попавшейся гостинице. Попалась, конечно, та, что ближе к вокзалу. Номерок плохонький за пятьдесят баксов, благо, что не сезон. Ну, и конечно, бутылка вина дешевого и закуска, чтобы было чем вечером тоску заглушить - пятнадцать. Итого за два дня 235. При этом нужно добраться как минимум в Марсель, да с таким расчетом, что если в легион не возьмут, чтобы деньги остались до дома добраться (обратный-то билет есть, но вылет через две недели, а до этого времени с голоду бы не умереть).
- Если дело в таком темпе и дальше пойдет, то скоро будем жевать апельсиновые корки, - невесело подытожил несложные бухгалтерские расчеты Сергей.
Апельсиновые корки жевать не хотелось: на взгляд корки от только что скушанных апельсинов не выглядели ужасными, но на вкус оказались противные и горькие. От этой горечи рождались невеселые мысли...
. . .
Французская железная дорога - средство передвижения надежное, но для бедных русских туристов дорогостоящее с тысячей долларов на двоих - дорогостоящее. Менее надежным, но значительно более дешевым средством передвижения является автостоп, которому в данном случае и было отдано предпочтение.
Ранним утром в конце декабря, вооружившись картой курортных достопримечательностей, двое молодых людей в кожаных куртках с увесистыми комуфляжными сумками наперевес отправились из точки «Н» в точку «М», имея смутное представление о предполагаемом расстоянии и еще более смутное о направлении. Следуя указателю движения автомобилей «А. Marceille», молодые люди пересекли Ниццу в северном направлении, не переставая при этом махать свободной от ноши рукой в сторону проезжающих мимо автомобилей. Короткостриженные затылки слепили водителей под ярким полуденным Солнем.
Продолжая голосовать, молодые люди вышли с упорством первопроходцев на автомагистраль и устремились пешим ходом в горный тоннель. Над тоннелем висел знак, запрещающий движение велосипедистов. Про пешеходов ничего не упоминалось. Вероятно, благоразумные французы о возможности такого сумасшествия просто не догадывались.
Тоннель оказался бесконечно длинным и слабоосвещенным. Автомобилисты, обгоняя прижимающихся к правой стеночке загруженых сумками пешеходов, дружно и как-то надрывно сигналили, но не притормаживали и тем более не останавливались. Тем более, что останавливаться на авторуте, а тем паче – в тунеле – строго на строго запрещено. Мягко тявкали пролетающие легковушки, грозно дребезжали камьоны, обдавая вихрем теплого воздуха. Темные стены при касании плечом оставляли на одежде черный масляный след. Далекое белое пятно выхода уходило вместе с воздухом вверх и влево. Да, шагать по тонелю и Ченину, и Концедалову было несколько страшно – но возвращаться назад – еще страшнее. Тем более, что где-то там далеко сладкой морковкой манил Марсель с Обанью и КПП французского иностранного легиона.
На выходе из тоннеля молодые люди перешагнули через низенькое ограждение и остановились подышать свежим воздухом. В этом безмятежно расслабленном состоянии их и подобрала дорожная полиция, объяснявшаяся на англо-французском до тех пор, пока не втолковали, что по автомагистрали всем, кроме самоубийц, ходить воспрещается.
- Марсель, гоу, гоу! – пытались объясниться с полицескими русские люди.
- Non ! Pas ici ! Ici c’est interdit ! (Нет, не здесь! Здесь это запрещено!) – вежливо крутили пальцами у виска полицейские.
- Ма-а-арсе-е-ель! - медленно, чтобы его поняли, пытался втолковать цель нахождения на авторуте Концедалов, - мы, блин, идем, мать, в Марсель. Ав. То. Стоп! Понимаешь?
Полицеские озабоченно хмурились и крутили головами.
- И по английски ни фига не понимают! – искрене удивлялся Ченин.
В итоге полицеским удалось уговорить русо туристо присесть в их машину, после чего задержанные были доставлены в ближайшее отделение для проверки документов. Полицеское отделение располагалось около железнодорожного вокзала Ниццы – в двух шагах от той точки, с которой движение «автостопом» и начиналось.
Там паспорта с действительными пока еще визами вызвали толи удивление, толи уважение – полицеские по очереди вертели их в руках, при этом выглядели совершенно растерянно. Приметы задержанных также не совпадали с портретом корсиканского террориста Ивана Колона, портрет которого был наклеен тут же. Иван Колона на тот момент вот десять лет находился в розыске, хотя, поговаривали, при этом не особо-то прятался и с Корсики никуда не уезжал.
Так что к полудню русским туристам вернули паспорта и предоставили свободу с пожеланием счастливого времяпровождения на гостеприимной французской земле и убедительной просьбой больше не ходить гулять по тунелям.
- Ну, что, попытка номер два? – поинтересовался у своего товарища Ченин.
Вторая попытка добраться автостопом до Марселя была предпринята западном направлении, вдоль берега моря. По-над морем проходила националь - дорога обычная, не скоростная. Молодые люди семафорили, продвигаясь нескорым шагом к заданной цели, но французские автомобилисты не останавливались, напуганные, быть может, камуфлированными сумками, а быть может, бритыми затылками возможных попутчиков. Одеты путешественники были по-зимнему, согласно требованиям средней полосы России, что вызывало во время ходьбы под лучами южного Солнца обильное потоотделение.
- Еще немного, и будет пахнуть как те бомжи, которых мы видели в Италии, - грутно буркнул Ченин.
Концедалов согласно кивнул.
Хотелось бросить сумки, лишнюю одежду, купаться и и загарать на берегу моря, тем более, что погода благоприятствовала. Но сила воли русского человека сравнима разве что с его же упрямством: однажды поставленная цель должна быть достигнута, и мама не горюй!
Первый привал, облегчивший ношу на бутылку вина и закуски, состоялся в час дня под живописной пальмой на разделительном пятачке в паре километров от международного аэродрома Ниццы.
Второй привал - в 18 часов по местному времени на берегу Средиземного моря на некотором удалении от точки отправления. Сколько было пройдено и сколько оставалось пройти – высчитать это было совершенно невозможно, особенно если на указателях расстояния просчитаны до ближаших населенных пунктов, но никаказ не до Марселя. Нежелание чужестранных водителей брать бритоголовых попутчиков оставалось неизменным, но даже если бы они по какому-то недоразуменю остановились, устойчивый запах пота от возможных попутчиков, без сомнения, отпугнул бы их.
Расстояние пешим ходом сокрашалось удивительно медленно, что не совсем соответствовало изначальному замыслу. Огромные сумки, плохо рассчитанные на многокиллометровые пешие прогулки, натирали плечи и били в бок, а твердые вещи, всякие там бритвы, щетки и мыльницы почему-то оказывались именно в том положении, в котором они причиняли неибольшие неудобства.
Впрочем, камужфляжные сумки переносили дорогу лучше, чем клееные русские скороходы, начавшие стремительно раклеиваться и, как говориться, «просить каши». Коцедалов даже попробовал скинуть их и пойти босиком, но масса мелких камущков на асфальте заставили его обуться вновь.
Стемнело неожиданно быстро. Речь больше не шла о том, чтобы достигнуть Марселя, но о том, чтобы найти закуток для ночлега. По берегу моря тянулась бесконечная череда маленьких кафе и отелей, которые, по причине зимнего времени, оказались заколочены. Заночевать получилось на третьем привале на маленьком пяточке у дороги, укрытом от посторонних глаз рекламным плакатом, пожухлыми пальмами и мелкой колючей растительностью.
Эта была длинная и незабываема ночь. За дорогой, всего в тридцати шагах шумело море. По дороге, негомонные, проносились авто. В воздухе, попискивая, пикировали не то птицы, не то ночные мыши. Заночевать вот так под листьями пальмы на Лазурном берегу – это несколько забавно. Если бы вдруг пошел дождь, ситуация из забавной превратилась бы в совершенно печальную, но этого не случилось.
На голодный желудок в постели из опавших листьев спалось неважно, тем более, что кровавыми мозолями ныли ноги. Впрочем, утомление дальнего перехода взяло свое. Сон навалился так неожиданно, как будто кто-то просто выключателем щелкнул.
Сон Сергея Ченина, приснившийся ему на берегу Средиземного моря под пальмами в декабре 1999-го года.
Вы когда-нибудь спали на голой сырой земле в декабре под листьями? Не советую – чудится всякая дребедень.
Снится мне, что иду я, значит, по полю. Нормальное такое русское поле, степь да степь кругом, ковыль, одуванчики. Замотался уже идти, отдохнуть решил, присаживаюсь вроде как на траву – а на месте, куда приземлиться собрался, здоровенный такой гриб.
- Ни фига себе, - думаю, - чуть не раздавил грибок, дай-ка я его сорву, может, пожарю потом.
Даже представил, какой вкусный он. Слюну пустил. Руку протягиваю... упс.
Вроде как гриб при приближении руки освещается изнутри. Убираю руку – потухает. Протягиваю – загорается вновь. Только теперь гриб не просто светится изнутри, но и шевелится какими-то тонкими короткими шупальцами. И не гриб это вовсе, а кактус колючий, только не зеленый кактус, а коричневый и с ма-а-а-аленькими такими глазками везде-везде, где колючек нет. Вот глаза-то его и светятся.
- На фига, - прикидваю, - мне кактус? – размухнулся, чтобы ногой его пнуть, но передумал, потому что колючий.
Во сне всякая чепуха реальной и обыденной кажется. И мне совершенно нормальным осозновать, что кактус за то, что не пнул его, поблагодарил толи телепатически, толи вслух.
- Да ладно, - отвечаю великодушно, - не стоит благодарностей.
- Тебе, - продолжает меня удивлять кактус, - желание любое исполню. Но только одно. А до тех пор, пока не загадаешь его, всякая твоя мысль будет превращаться в дерево.
Кактус говорящий – фокусник, желания исполняет, какова ситуация? Но мне на это плевать, стою, думаю, чтобы такого позаковыристее загадать. Желание-то только одно...
И тут вдруг откуда невозмись в поле появляется дерево. Бамс - и еще одно. И еще. Признаться, со своими деревьями фокусник-кактус застал меня врасплох.
Через пару минут вокруг выросло так много деревьев, что дремучий сказачный лес отдыхает. Я точно знаю, что мне идти надо, а выбраться не могу – темно! И кактус этот куда-то за деревьями потерялся, кому желание отыскать дорогу домой загададывать?
Я долго рассказываю, но во сне все это достаточно быстро происходило. Самое смешное то, что стоило попытаться отыскать самому дорогу в этом темном лесу, как оказалось, что я в собственном чулане заблудился. Был у меня в России прохладный такой темный чулан, в нем на полках хранились соленья-варенья, фрукты-овощи консервированные.
В чулане стою, а кушать-то хочется! При этом глаза разбегаются, но какую именно банку с соленьями выбрать, не знаю. Несколько рядов полок, десятка три банок, желудок пустой, но на чем конкретно выбор остановить?
- Так, - пытаюсь рассуждать сам с собой, - я в чулане до утра торчать буду. Возьму баночку абрикосового варенья – и баста! Забрался с ногами на стул, стал по полкам абрикосовое варенье искать.
Как назло, огурцы-помидоры всякие попадаются, вишневое и земляничное варенье тоже, а абрикосовое где-то на самой верхей полке в углу притаилось. Нет, чтобы схватить первое, что под руку подвернулось – на носочках тянусь за абрикосовым.
- Бамц! - локтем одну баночку подвинул – полетела с полки на пол да разбилась с грохотом вдребезги, только малиной красной чуланчик забрызгало.
- Бух! – это я с перепугу от грохота после падения первой банки дернулся и еще одну зацепил, полетела и она вниз.
В сердцах топнул ногой, и стул подо мной предательски зашаталтся. Одним словом, не добрался до абрикосового варенья. Руками за полочки схватиться пытаюсь, но сам со стула уже на пол лечу, да и полочки валятся следом за мной. При этом зубами стучу толи от страха – подо мной же стекло битое, на меня что-то сыплется, толи от холода...
Сказка, как говориться – ложь, да в ней намек, сабля, чайник и свисток.
. . .
Горе-автостопщики проснулись в четвертом часу ночи практически одновременно, выстукивая зубами танец холодной росы. К утру заметно похолодало. После безуспешной попытки согреться решение продолжить движение было принято единогласно, несмотря на мозоли и плачевное состояние обуви.
За первым поворотом показалась табличка «Kanne», еще через сотню метров холодными фонарями и тротуаром встречал горе-автостопщиков город кинофестивалей и двух тысяч замороженных жителей…
. . .
Ах, Канны, Канны! Дорожки главного городского кинотеатра во время телесъемок кинофестивалей смотрятся так впечатляюще! При реальном же рассмотрение это знание особого впечатления не вызывает – низенькое, маленькое, ни пампезности, ни величевости.
Что еще есть в Каннах кроме фестиваля? Пальмы и море. Уберите из Канн фестиваль и море – и этот городок превратиться в деревню, о которой никто и не вспомнит. Само здание ЖД вокзала в Каннах говорит о том, что городишко – сонный и маленький: тут неуютно и тесно, а парковочного места перед вокзалом так мало, что припаркуй перед ним пару-тройку велосипедов, и вот уже для четвертого нету места.
После беглого осмотра города, молодые люди решили в этой деревне не задерживаться.
Первая электричка из Канн в Марсель уходила в седьмом часу.
В целях экономии средств решено было путешествовать «зайцем». Для этого была разработана операция «Диарэ», что в переводе с французского (если верить русско-французскому разговорнику, который удалось выудить из камуфлированной сумки) означает «понос» (простите за откровенность).
Сразу же после проникновения в вагон отправляющегося поезда Концедалов и Ченин заперлись в туалете и провели весь путь за разучиванием красивого слова «Диарэ». Когда кто-либо стучал в дверь, ему сдавленным голосом отвечали:
- Пардон! Окупэ! ДИАРЭ! (простите! Занято! Понос!).
Туалетов в вагоне было четыре, два в хвосте и два в голове вагона. Трюк с «диарэ» вроде бы действовал, никто к «зайцам» особенно не рвался. Единственным неудобством оказалось слишком узкое окно в туалете, в которое приходилось выглядывать на каждой станции, дабы определить, не приехал ли поезд, наконец-то, в Марсель.
Долго ли, скоро ли, но холмистые гранитные берега, усыпанные веселыми виллами с черепичными рыжими крышами, сменились серыми рабочим пригородом. По скученности серых зданий и выстроившихся на запасных путях составах угадывалось приближение миллионного города. Замедлившись до черепашьего шага, электричка плавно подкатила под огромную закопченную крышу, после чего, печально ухнув, остановилась. Призывно лязгнули двери. Пассажиры, уже минут пятнадцать томившиеся в проходах, в суетливо покинули железное чрево, устремившись во чрево каменное. «Зайцы» выбрались из спасительного без туалета и ступили на плиты незнакомого железнодорожного вокзала…
Марсельский вокзал изнутри – брат-близнец всех огромных вокзалов: вагоны, перроны, опаздывающие, несущиеся не разбирая дороги с выпученными глазами, и ожидающие, замедленно-сонные, с маниакальной переодичностью бросающие взгляд на часы: не передвинулась ли неожиданно на 30 минут вперед эта черепаха-стрелка?
Привокзальная же территория Марселя представляла собой нечто новое, доселе невиданное. Для молодых людей из России, воспитанных на приключенческих романах Александра Дюма и даже проходивших по школьной программе Волтера, Бомарше и Гете – неожиданное.
Огромная лестница – младшая сестра Потемкинской - служила парадным выходом в город. С верхних ее ступенек в хорошую погоду видно сливающееся с горизонтов море, а в море - точкой - остров Иф – старинная тюрьма, превращенная сегодня в место вышибания денег у туристов.
Но улочки-лучи, расходящиеся от ЖД вокзала в Марселе, совместили в себе гремучую смесь европейской архитектуры и восточного наполнения. Все то, что ходило по этим улицам, говорило, продавало и покупало, писало арабской вазью над входами бюро и отелей, обитало на тротуарах и в маленьких каморках, разило таким Алжиром, что в пору говорить об арабской оккупации бывшего южного порта Франции.
У дешевых – потому что даже со стороны они выглядели убого и дешево - отелей по стеночке сидели, стояли, бормотали на тарабарском безвозрастные старички в халатах и туфлях на босую ногу. Смуглые чумазые дети пищали, галдели, рыдали, играли в футбол и гонялись друг за другом и еще за кем-то невидимым. Все они, независимо от возраста, разгуливали абсолютно везде вольготно и беспризорно. Поджарые волки-подростки курсировали сбитыми стаями. Сама отмосфера города вокруг вокзала напоминала фильмы о советские фильмы о тяжелом детстве и военной оккупации: все выглядит убого и обшарпано, разве что военных патрулей не хватает.
Повсюду разило прянностями, носками и жаренным мясом. Прямо по лестнице арабченок лет двадцати гнался, размахивая пластиковым костылем, за пожилым мужчинкой той же национальной принадлежности, не обращая внимания на случайных прохожих. Догоняя мужичка, он прикладывался костылем к его бокам, при этом сил не жалея. При этом арабчонок бил молча, зато другой, избиваемый, верещал громко:
- Это последний раз, Саид! – кричал мужичок, убегая, но его слова звучали скорее угрозой, чем оправданием.
Саид догонял, размахивался и ударял снова.
- Это последний раз, Саид! – возмущалась жертва. - Еще раз ударишь, и я тебя убью!
Саид на слова соплеменника внимания особого не обращал, настигал, бил, опять догонял мужичка и, занеся свой костыль для удара, опускал его на ребра снова.
Окружающие относились к происходящему равнодушно, расступались и отворачивались, чтобы не помешать.
Есть такое понятие: культурный шок. Правда, считается, что культурный шок наступает, когда абориген приезжает в невозможно красивую, самую небоскребистую из всех небоскребных страну, например, Америку и, откинув голову, глядит на все окружающее его великолепие с открытым ртом, словно пытается произнеси:
- Ну, ни фига себе! Красота, вашу мать! – но ничего произнести не может, ибо у него – шок.
Нечто подобное случилось и у Концедалова с Чениным, только шок был, скорее, не культурным, а бескультурным. С отрицательным значением.
Ченин с Концедаловым смотрели на окружающее, мягко говоря, ошеломленно: в данном случае пропаганда советских времен о загнивающем капитализме показалась красивой сказкой, за которой серым волком притаилась угнетающая реальность: на самом деле все гораздо хуже того, чем советских людей стращали: В Марселе обосновался арабский капитализм – коктель «Молотова» из эмигрантов бывших Северо-Африканских колоний и их рожденных уже во Франции детей.
Марсель выглядел паучиной сетью, в которой на липких нитях жжужат обреченные людишки. Паучок держит их крепко, своими укусами усыпляет и в любой момент готов съесть. Но пока что они могут трепыхаться в сетях, думая, что способны освободиться. Пусть жжужат. Сегодня паучок медленно сжевал одного, затра – другого, а, может быть, через месяц или через год устроит себе пир и скушает миллион человеческих душ. Единственным что сглаживало неприятное впечатление от увиденного, было море. Море – оно как всегда – было грандиозно и великолепно.
Прямо у железнодорожного вокзала друзья сняли номер в убогом отеле-клоповнике. Требовалось остановиться, оглядеться, провести рекогносцировку на местности и собраться с мыслями. Утолив жажду и голод, Концедалов и Ченин отправились в город налаживать новые контакты.
«Новые контакты» не заставили себя долго ждать. Услышав на улице русскую речь (белокурый парень с бесцветными глазами и широкими скулами ругался с кем-то по мобильному телефону), молодые люди подошли знакомиться.
- Вы что, азюлянты? – сходу огорошил новый знакомый.
Непонятное иностранное слово повергло Ченина с Концедаловым в недоумение. Пришлось признаться в своем невежестве.
- Значит, вы только-только прибыли во Французшину, раз еще не слышали такого затертого слова, как азюлянты, - зорко заключил блондин.
. . .
Новый знакомый представился Климом и оказался загулявшим легионером. Концедалов разорился на «закусон», Ченин приобрел спиртное. Торопиться Климу оказалось некуда, и он принял предложение организовать маленькую попойку в номере, снятом в клоповнике десять минут назад.
Легионеру, видимо, в казарме не хватало простого человеческого общения, и сейчас, очутившись в центре внимания, он принялся болтать без умолку. Тем более, что тема его рассказа очень заинтересовала слушателей. Парень отдыхал душой, а Концедалов с Чениным угощали его дешевым «Бордо», угощались сами да мотали на ус.
Рассказ Клима, студента, однажды ставшего легионером
Повезло мне: служу в музыкантах! Как говорится: пляшу в хоре, пока другие на брюхе ползают. Паспорта французского, конечно, пока нет, одна легионская пластиковая карта. После окончания контракта «Bonne conduite» должны дать – бумажка такая, с которой уже можно на нормальные документы и натурализацию подавать. Это если никаких «конари», залетов то бишь, за время службы не приключилось. Потому как захочет командование – без документов после и пяти лет выйдешь, а потом никому ничего не докажешь. Особенно хреново тем, кто при поступлении фамилию поменял, ведь для получения французских папиров свидетельство о рождении требуют. В свидетельстве ты Пупкин, а в лиге служил как Олупкин. Нестыковочка получится, и ты в пролете. Так что, ребята, если вы в Лигу шагаете, знайте: местные бюрократы много чего напридумали, чтобы нашему брату жизнь портить. Служишь, служишь, а в итоге – кукиш, езжай домой. Зато арабы без всякого напряга документ получают. Правда жизни.
Что про себя могу сказать? В России, до того как путешествовать потянуло, я студентом был. Помню, в Питере, в комнате студенческого общежития настолько маленькой, что, когда идешь в туалет, душ складывается, жили втроем: бабник, алкоголик и ботаник. Бабник был маленький, хромой и беззубый. Вроде как его стиль, но бабам такой стиль почему-то не нравился.
- Скажи, Танька, что мне сделать, чтобы тебе понравиться? – окучивает бабник очередную «морковку».
А она ему:
- Ты сначала зуб вставь!
Но зуб бабник не вставлял из принципа. Это же шикарная возможность лапшу на уши вешать на кураже. Одной рассказывает, что потерял зуб в автокатастрофе, другой – что хачики в драке выбили. Оду своему выбитому зубу поет. А на самом деле зуб свой бабник еще в детстве вместе с кашей съел, и он с тех пор у него не вырос - элементарно.
Алкоголик был я. С бабами знакомился я, спаивал их тоже я, а потом отдавал бабнику. Что он с ними делал – не знаю, потому как напивался я сам тоже изрядно, много чего не помню. Только ботаник по утрам рассказывал, какую чушь я во сне нес.
- Чертежи, чертежи… на задней полке…термодинамика…
Бред, короче. Какая тут может быть термодинамика, если ко мне вся женская общага опохмеляться бегала? Разве им откажешь? Когда из института ушел, девочки на курсе долго еще вздыхали. Вот, мол, какого человека потеряли, закуска всегда была, и вообще…
Ботаник? Этот любил подглядывать. Даже когда у нас групповуха в комнате была, он не участвовал. Глядел только и советы давал. Дельные советы, между прочим. Очень уж был умный. Вуайерист, в общем.
Тут, во Франции, я тоже как-то в подобной общаге жил, социальный отель называется. В комнате с одним дебилом из страны басков. Здоровенная такая фиговина под два метра. Лежит это тело вечерами на кровати напротив и дышит, а по утрам оно дрочит.
Хозяйка отеля, мадам Ключница, бегала за всеми как надзиратель, догонит, обнюхает и спрашивает: «са ва?». А какая тут может быть «са ва», если пронос и употребление алкогольных напитков в социальном отеле запрещены? Я же русский. У меня душа просит. Ну, и студенческое прошлое дает себя знать – не без этого.
Приходилось виски в пластмассовые бутылочки из-под молока наливать и потом из чайных кружечек пить. Как-то перепил я такого чаю и своего соседа-детину по стенке размазал. Он весь коридор кровью заляпал, от меня, пьяного, убегая. Нас обоих из отеля и выгнали. Нет, ну, его-то понятно за что выгнали – чтобы по отелю пьяный не бегал – а меня за что? Я же тихо-мирно в номере остался из чайной кружечки допивать...
Иду я, значит, по улице, скучаю. Дождик по мостовой накрапывает. Не весело. Слышу, догоняет меня кто-то сзади. Оборачиваюсь, вижу, плетется за мной по мостовой Парижа подросток и сам с собой разговаривает:
- …Я не вернулся, а ты ушла, но ты сама виновата, а нам могло быть так хорошо...
На чистом английском. Гамлет, в общем.
За ним, смотрю, другой появился, страусиным шагом нас обгоняет. Ну, мой-то дурачок к нему и пристроился. Так и пошли они вдвоем в центр для умалишенных. Есть тут один такой для сумасшедших, они там еще и работают. Трудотерапия. Безнадежные дураки, значит.
Побродил я недельку по Парижу, похлебал кислятины с бомжами, и стал в Англию собираться. На кой мне эта Англия сдалась, не знаю, но это как хобби, понимаешь? Каждый французский азюлянт рано или поздно в Англию едет, как будто там медом намазано. Говорят:
- У нас английская база.
Это они намекают на то, что у них в школе английский был. Только, по-моему, если ты иностранный язык не учишь, то какая бы база ни была - английская или даже военно-морская американская - все равно, потому как ленивый ты и общаешься только с русскими. Многие из тех, кто позитив получили, так и живут, как в России: книги и фильмы у них русские, друзья русские, даже бабы и те русские. Хотя бабы любят себя выдавать за иностранок. Подойдешь к такой Дусе на улице знакомиться, а она не Дуся уже, а Дульсинея какая-нибудь.
- Что за имя такое, ты же русская?
- Нет, - отвечает, - я не русская, я французская, потому что у меня паспорт теперь иностранный есть.
Совсем люди на эмиграции свихнулись.
Стал, значит, и я собираться в Англию, нашел двоих подельников и чудака, который в отплывающие фуры желающих запечатывает. Взял чудак деньги, зашил нас в фуре, лежим первый день, боимся пошевельнуться. Потом фуру вроде бы погрузили. Плывем. Пьем пиво. День плывем, второй… Где она, эта Англия? В нашей фуре от испражнений уже задохнуться можно. Хорошо, на третий день приплыли, чувствуем, разгрузили. Рвем тент, выходим. Хорошо-то как в Англии! Тепло, солнечно, загорелые отдыхающие по пляжу бегают. Ополоснулись в их Ла-Манше, идем «на азюль сдаваться». Около сторожевого замка на набережной голоса русские слышим. Пригляделись – вроде из наших.
- Азюлянты? – у них спрашиваем.
- Ага, - отвечают, - они самые.
- Где тут у вас, в Англии, сдаваться на Азюль нужно? – интересуемся.
- В какой Англии, ребята? – удивляются они, а сами на нас подозрительно косятся.
- Да в этой самой, в Великой Британии, мать ее. Что тут у вас, этих Англий, много что ли?
- Расслабьтесь, ребята, - говорят, - вы в Марселе.
Хорошо, в двух километрах от Марселя Обань рекрутов в иностранный легион принимает. Не успел я на радостях ничего плохого этой Англии сделать, пошел в легион. И было мне до такой степени все равно, что даже приняли меня. Вот уже второй год херачу. Музыкант – три класса музыкального образования, спасибо, мама в детстве заставляла играть на скрипке. Теперь вот тоже, офранцузился. Климентием был, это значит, теперь по-ихнему Климентином буду. Вот так.
Ну, а для поступления во Французский легион вам потребуются хорошие нервы и здоровье, плюс специальные знания, которые доступно попытаюсь изложить – наливайте!
Пропустив очередной бокальчик винишка и подмигнув, Клим вдохнул воздуха побольше в грудь и продолжил:
- Татуировок на всю грудь не имеется? Окэй. Если не в ладах с Интерполом, лучше не рисковать. Никто, конечно, не запрещает попытать счастья. Хочу только предупредить, что в настоящее время легион тесно сотрудничает с французской полицией. Поэтому если что – не обессудьте, предупреждал.
«Сдаваться» лучше всего перед обедом или ужином ( в 11 или 17 часов). Иначе вам придется дожидаться следующего кормления, что особенно неприятно, если пойдете на ночь. А на завтрак во Франции принято подавать кофе, булочку и повидло, что для русского организма может оказаться мучительным.
Кстати, совершенно не было никакой необходимости самостоятельно переться в Обань. Достаточно спросить в ближайшем комиссариате адрес пункта набора. «Вербовки» расположены равномерно повсюду, даже в небольших городах. Сэкономили бы деньги. В Ницце такой пункт вербовки тоже есть, недалеко от «дармовки» в старом городе, кстати, «Форню экономик» она называется. Плюс ко всему, в случае неудачи, оплачивается обратный проезд до точки, из которой вы прибыли.
В Обане вас поселят в отдельной двухэтажной казарме на территории, отгороженной КПП. Называется «обезьянник». Нетрудно догадаться, почему. Впрочем, КПП не помешает контактировать с легионерами, так как передвижение ограничивается лишь после отбоя. Выход за пределы главного КПП на «гражданку», конечно, категорически запрещен и грозит немедленным исключением. С момента прибытия вы – «ангаже волонтер», доброволец, принимающий правила и порядки, за нарушение которых отчисляют беспощадно.
Режуще-колющие предметы, алкоголь, деньги и медикаменты изымут, причем алкоголь и медикаменты возврату не подлежат.
По поводу алкоголя – смешная история. Был такой парень, Вова Винтовкин, вместе ангажировались, то бишь нанимались, только не прошел он. При первом осмотре, сержант:
- Vous avez d’alcool, drogues, des armes et c;tera?
(имеется ли у вас алколь, нарокотики, оружие?)
Винтовкин четко отреагировал на слово «альколь» и извлек из сумки маленькую железную баночку водки «333», сюрприз перестройки. Сержант же принял водку за кока-колу и вернул обратно. Он же не знал, что в России для самого традиционного продукта могут найти такую нетрадиционную тару, что ни один враг не догадается. Не выпил Винтовкин водку в дороге, хотел удивить французов. Француз же прикола не понял, а объяснять на пальцах - намучаешься. Вместо водки отобрали весь запас медикаментов, перочинный ножичек и паспорт.
На время прохождения испытания получите застиранную спортивную форму, черные майки и китайские тапочки, предназначенные якобы для бега. Советую вместо них использовать собственные кроссовки, так как в «китаезах» ноги натрете тут же.
Проживанием руководят капрал-шефы, специально дрессированными для управления новобранцами. Здесь начинаются специальные знания. А именно: будьте предельно исполнительным, старайтесь с первого слова понимать приказания; не перечьте, не смейтесь, не стройте гримас; никак не выражайте своих эмоций; отвечайте четко, громко, высоко задрав подбородок; в свободное время лучше всего тупо сидеть на лавочке и считать на деревьях листья. Тогда у вас огромные шансы. Капралы составляют собственный рапорт о новобранце, и по результатам доклада вы можете быть отчислены, даже пройдя все остальные испытания. Будьте осторожны: в вашей группе, возможно, прикидывается добровольцем «подсадка» - легионер, понимающий несколько языков. Такой тип строчит свой рапорт о добровольцах, болтающих лишнее в курилке. Молчите лучше. Не можете молчать – не переходите на личности, не возмущайтесь и не поносите командиров. Добрые люди за лишнее слово помогут вам оказаться за забором.
Физическое здоровье проверят на медицинской комиссии. Наличие шрамов, незалеченных зубов и прочие мелкие аномалии уменьшают шансы. Впрочем, в момент прохождения проверки никто ничего не скажет. О том, что негодны, узнаете лишь при зачитывании послеобеденного списка депортируемых. Не удивляйтесь.
Сдача физических нормативов заключается в проведении кросса. Пробежать за установленные 12 минут нужно шесть с половиной кругов, 2600 метров. Старайтесь держать темп и находиться в голове забега. Не пристраивайтесь в серединку! Из десяти человек, обычно, испытание кроссом сдают два-три. Я, например, думал, что бегаю неплохо. В легионе же нужно бегать, как лошадь. Хотя, конечно, и рекордсменов не любят, ведь капралы тоже люди. Помню русского, он пробежал кругов десять. Настоящий спортсмен, член олимпийской сборной. Исключили, потому как не такой как все. А не фиг выпендриваться...
Психическое здоровье и общие знания проверяют тесты. Тесты математические, логические и психолого-социальные. Есть на русском языке, но можете, если сумеете объясниться по-французски, попросить вариант на украинском, эстонском или другом, как вам удобно. Особым шиком было бы пройти тесты на французском, сильно повысит шансы.
Математические тесты взяты из общей школьной программы: алгебраическая, геометрическая прогрессия, устный счет, умножение, деление. Пример: 2, 4, 16. Продолжением служит 166, 216 или 256? 256. Если не понимаете, почему, вспомните курс школьной математики. Часы с калькулятором есть? Могут оказаться полезны.
Примеры логических тестов? Если, находясь в лодке, вы гребете веслом вправо, в какую сторону поворачивает лодка? Не можете представить – гребите.
Есть такая ловушка на исполнительность - инструкция. Первым пунктом сказано, что прежде чем исполнить тест, нужно прочитать инструкцию до конца. В конце же отмечено, что исполняется лишь пункт 3 и 10. Если вы не прочитали целиком, намалюете много лишнего.
Самым смешным из всего набора является задание: «Нарисовать любое дерево, кроме елки». Представить себе не можете, сколько Малевичей изображают именно ель! Видимо, считают, что в этом-то и заключается смысл. На самом деле требуется лиственное дерево с большой кроной и корнями. Крона символизирует армейскую семью, а корни – глубокую связь с ней. И не нужно рисовать рядом избушку к лесу задом! На легионском жаргоне это называется «тест на дебильность».
Психологические тесты проверяют пригодность на беспрекословное солдафонство. При этом один вариант может повторяться в разных интерпретациях, дабы понять, лукавит испытуемый, или на самом деле готов. Вопрос: «Что будете делать, если капрал вас ударил?» Правильный ответ: «Доложить по инстанции, сержанту». В другой раз вопрос заключается в том, что вы должны предпринять, видя, как один из ваших товарищей нарушает? Правильно: доложить капралу. И так далее в точном соответствии с уставом в лучшем духе военного стукачества. Причем психологические тесты более важны, чем математические или логические. Если солдат немножко дурак – не беда. Терпеливый дурак – даже хорошо. Но если бросается на командиров с кулаками – это уже опасно. Рэмбо, в основном, остаются за воротами.
На тесты отводится час времени. Людей с чрезвычайными способностями не берут. Нужно добиваться средних показателей. Чувствуете, что идете на рекорд, допустите несколько ошибок, но только в области математики или логики. Ошибка в психолого-социальной тематике типа: вам - в морду, а вы в ответ – в ухо – сразу окажитесь за забором. Если, конечно, ваша цель – поступить в иностранный легион.
Став легионером, можете бить хоть генерала. В какую яму вас за это посадят - это уже другой вопрос. Будут разбираться на уровне Легиона, мусор из избы редко выносят. А пока вы для Лиги никто - постарайтесь прикинуться тихой овечкой.
После обеда зачитываются списки отверженных. Если вам удалось добраться до индивидуального собеседования с военным психологом – считайте, что вы почти приняты. Но испытание с живым собеседником не из легких. Недаром оно зовется «гестапо».
Смысл в следующем: имея перед глазами результаты уже пройденных тестов, «гестаповец» (обычно это сержант-шеф или аджюдан, что соответствует нашему прапорщику) составляет ваш психологический портрет. Этот портрет должен соответствовать тому, что требуется для легиона. Легиону же нужен пластилин, материал достаточно твердый, но послушный и пригодный для лепки. Зная это, вы можете попытаться подстроиться. Держитесь следующего: вы всегда мечтали о большой и дружной семье, о военном братстве. Любите порядок и дисциплину. Много читали (слышали от товарищей, видели в кино – для тех, кто не умеет читать) о легендарном Французском иностранном легионе. Желаете стать членом этого братства, ради чего готовы терпеть трудности и лишения.
Не забудьте: у вас нет ни семьи, ни жены, ни детей. Идеальная легенда: придурковатый сирота из детдома. Говорите, что хотите сделать карьеру и заработать денег. Короче, «Лежио – патрия ностра» – «Легион – наша семья».
На «гестапо» вам будет предоставлен переводчик из легионеров. Его отношение к вам покажется располагающим. Не стройте иллюзий. Брякните лишнего – он поймет все, как надо, и даст маяк. Всякое сомнение в вашей искренности работает против вас.
В общем, при правильном подходе, «гестапо» проходит каждый второй. Всего же из желающих «кепи-блан» - легионскую кепку, знак того, что вы приняты в «братство», получает каждый десятый. Надеюсь, что мои наставления помогут вам оказаться в числе «счастливчиков». Но помните, до принятия присяги вы - никто. Бывало, уже зачисленные в списки допускали глупости. Один хлопец, например, узнав, что принят, с криком радости провел несколько ударов ногами по дереву, что растет напротив штаба. Нашлись добрые люди, и хлопцу тут же выписали обратный билет.
Не приняли – не расстраивайтесь: еще неизвестно, кому повезло. А за каждый отборочный день вам заплатят около 25 евро. Плюс обратный билет. При желании через некоторое время можете попробовать вновь. Если только не получите дифинитиф – окончательный отказ - за проступок особого порядка.
Если будете зачислены в новобранцы, то после карантина в «Руже» поедите в «учебку» в Костеле-Надари, городок в горах на границе с Испанией. Там уже хоть в рейнжерсы нассыте - отчислены не будете. Наоборот, я, например, все время мечтал сбежать оттуда. Не убежал потому, что один придурок, Олег Кобзарь, дал деру первым. У него, видите ли, в Испании родственники, вот он и решил уйти через горы. Мы потом два дня днем и ночью по горам на брюхе ползали, его искали. Злые, голодные, грязные, нашли бы – удавили сразу. А на третий день Кобзаря французская полиция привозит. Такой красивый, весь в соплях и слезах. Он, следопыт, заблудился, уже дуба собирался давать, да на людей вышел. Потом этого Кобзаря все до конца «учебки» пинали. Вот так…
Хотя, конечно, после русской армии «учебка» в Костеле покажется сказочным местом, желанным и невозможным, как победа коммунизма во всем Мире! Этих французов бы на полгодика на Северную заставу! На такую точку, куда провизию сбрасывают раз в год с вертолетов и при этом пилоты «вертушек» опасаются спускаться слишком низко, иначе военные начинают запрыгивать прямо в кабину. На такой заставе путь поробуют в рукопашной с белым медведем отстоять свой мороженый завтрак и получить на дембель значок «члена Полярного круга». Местами – отмороженного. А если вопроки всему они сумеют победить дистрофию, то после дембеля без гроша в кармане пусть две недели добираются в плацкартном вагоне домой, умирая от радости, пьянства и туберкулеза. Я ведь, если правду сказать, из России потому и удрал, чтобы в армию не идти, здоровье не гробить. Уж лучше в легионе, за французские деньги, чем на Колыме – за спасибо...
- А кто же будет Родину защищать? – подмигнул в завершение рассказа Клима Сергей Ченин.
- А от кого ее защищать? Американцы золотые запасы после Перестройки за долги вывезли, а территорию фиг украдешь. Да приходи, кто хочешь, на нашу территорию – все равно заблудитесь. А если не заблудитесь, то зима начнется, а на холоде для согреву придется водку пить. Ну, а кто водку пить начинает, через год – уже русский. В России больше ста национальностей, но все – русские, потому как объединяет всех один язык – русский. Матерный. Потому как нельзя водку пить и не материться. Вот мы с вами сидим и винишко французское цедим – и разговариваем хоть витеевато, но не по матери. А пили бы водку, - тут Клим осушил остатки вина в бокале и с сожалением посмотрел на пустую бутылку, - пили бы водку – давно бы уже в морду какому-нибудь арабу дали.
- А что, это мысль! – на пьяную голову поддержал Клима Ченин.
- Может не надо? – возвал к голосу разума Концедлов.
- Ну, не надо, так не надо – вдруг пошел на попятную Клим, - но такое миротворчество придется обмыть!
Пришлось спуститься из номера вниз и в магазинчике у тех же арабов пополнить запасы спиртного.
. . .
Клим испарился под утро. Вообще удивительно, как после всего выпитого за ночь он еще был в состоянии самостоятельно передвигаться. Но сказывалась легионерская закалка – о том, как много и часто в Легионе пьют Клим тоже рассказывал в эту ночь, слова подтверждая делом.
Ченина и Концедала разбудила уже в полдень старушка-горничная, которая требовательно поинтересовалась, желают ли гости оплачивать вторые сутки или изволят без промедления убираться на фиг. Гости предпочли ретироваться, и собрав нехитрые пожитки, вновь оказались на улице. Клим посоветовал прежде чем идти в легион, попробовать вольной французской жизни:
- Вы же ни чего еще во Франции не видели! Ну, явитесь вы с утречка на приемный пункт. Ну, пройдете все тесты и поставят вас на довольствие. Запрут вас тогда на ближайшие полгода в казарме, вот тут-то пожалеете, что не погуляли. А вокруг – море, солнце, бабы, презервативы!..
Ченин и Концедалов решили задержаться в арабской столице еще немного, чтобы оглядеться и поискать следы русских. В том, что русскоязычные обязательно отыщутся, сомнений уже не возникало.
В Марселе при удалении от ЖД вокзала национальные одежды мелькают все меньше, а французская речь встречается все чаще. Забегаловки на три места, торгующие кебабом в качестве основного блюда, заменяют вездесущие «Макдональдсы», хорошие тем, что в «Макдональс» всегда можно забежать просто ради того, чтобы посетить туалет. В десяти минутах ходьбы от отеля молодые люди набрели на впаянную в асфальт бухту, набитую, как паркинг автомобилями, белыми красавицами - яхтами. Каменная набережная привела к крепости. Основание крепости спускалось в море, которое с шумом разбивалось о камни. Раньше эта крепость, перегораживая подход пиратским галерам и вражеским судам, защищала город и порт. Теперь же служила просто декоративным украшением и достопримечательностью для туристов. В проемах бойниц зеленели медью решетки, скрывая горловины пушечных стволов. На мостовой угадывались следы, выбитые подковами лошадей, но вместо конного патруля или кирасиров с пиками наперевес по набережной сегодня лениво бродили какие-то серые личности, совершенно не вписывающиеся в пейзаж.
- Быстрей собирайся, к раздаче опоздаем, - совершенно развеял романтику места один из загоравших на каменных парапетах. Тот, к кому он обращался, морщась, мял заспанное лицо ладонью и щурился на Солнце, пытаясь разогнать дремоту.
Услышав русскую речь, Ченин с Концедаловым без колебания подошли познакомиться, но парни оказались не из разговорчивых. Незнакомцы извиились, мол, торопятся на «дармовку» и предложили: «Если хотите пожрать нахаляву, можете пойти с нами».
Ах, сладкое слово «халява»! Ну, кто ж ее не хочет?
. . .
Места, где встречаются незнакомые и знакомые люди, чтобы обменяться информацией, впечатлениями, беседуют ни о чем, частенько называются «тусовки». Азюлянтские тусовки в Марселе - это «дармовки» – точки, где озабоченные спасением ближнего французы в организованном порядке раздают покушать, спальники и презервативы. Здесь в очереди за продуктовым пакетом можно подслушать много интересного. Вот два чернявых парня кавказской наружности признали вдруг в друге соотечественников:
– Здравствыйтэ!
- Здравствыйтэ!
- Э, одкудэ вы?
- Из Нахичивань.
- О! А я там рядым жил! По-армянски говорыш?
- Говору!
- А что же мы с тобой по-русски говорым, давай по-армянски?
- Давай.
- Гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-гыр…
Молоденькая девушка, робко обращается к женщине с авоськами в обеих руках, пристраивающейся впереди нее без очереди:
- Простите, но Вы здесь не стояли.
– Как это не стояла? Это я не стояла?! Да я раньше вас во Францию приехала! – гаркнула на девушку дама с авоськами.
Парни в потертых кожаных куртках голодными глазами следят за тем, как прибывшие раньше них бездомные поглащают из паластмассовых тарелочек пищу, и интересуются у таких же кожаных, как они:
- Что, пацаны, в Марселе давно?
- Только из Бельгии приехали.
- Ну, и как в Бельгии с работой?
- Да работы полно! Целыми днями работали!
- А что конкретно?
- Конкретно? Да все!
- Да? А в Марселе сложно, конкуренция. Понаехали, млин. Вот у тебя какая специальность?
- Специальность? Да ворую я. Краду. В Бельгии говорили, что во Франции тырить легче. А до этого в Чехии воровал…
- Да, с чешской закалкой ты здесь развернешься! А что воруешь-то?
- Да все, что по карманам распихать можно. Парфюмерию, зубную пасту, батарейки, очки, бритвы…
- И куда деваешь потом?
- А сам не догадываешься? Хочешь, плеер продам, сто франков?
- Не-е, мне не надо, у меня два уже…
За разговорами парни в кожаных куртках достигли раздачи, где получили на каждого тарелку с супом и пол багета.
- Два плеера, говоришь? Третий не помешает. А французы суп привезли неплохой. Хороший супчик. Молодцы, ребята французы, надо им спасибо сказать. Эй, мистер, мистер! Мерси, мистер! Если бы вы по-русски понимали, я бы вам объяснил, какие вы классные! Мерси, что нас кормите! Если бы не вы, хрен его знает, что бы мы жрали! Может, вообще бы уехали нафиг! А так ничего, воруем… Мерси, мерси, мистер!
Французские беневоли – добровольцы, работающие на раздаче пищи, в ответ вежливо улыбались и что-то говорили в ответ по-французски, но парень, недавно прибывший из Бельгии, никакого языка, кроме русского и «албанского», не признавал. Здесь под «албанским» подразумевается не язык народа, проживающего на территории Албании, но тот «Иазыг пАдонкАф», который сегодня преобрел огромную популярность среди русскоязыных через Интернет.
Поглащая супчик, оказавшиеся рядышком двое русскоязычных знакомятся между собой:
- Так ты Славик?
- Славик.
- Случаем, не тот самый Славик, который в нашу бригаду хочет устроиться?
- Ну…
- А я Паша.
- Постой, Паша, - встревает в разговор третий. - Так это ты этого Славика хотел к нам на работу пристроить? Ты же мне божился, что нового работника с детства знаешь?
- С детства… Да мы по телефону знакомы. И вообще, на одной улице раньше жили, так что много слышал о Славике с самого детства, но никогда не видел...
Раздача пищи на улице в Марселе является делом обычным, поэтому и местные обитатели, что победнее, не брезгуют, пользуются «халявой», не считая это чем-то зазорным. Кроме русской, на «дармовке» можно услышать французскую, арабскую, польскую, молдавскую, румынскую и даже английскую речь. Случайные прохожие разноязычное сборище стараются обойти стороной, бездомные же в свою очередь делают вид, что прохожих не замечают. В этот день среди русскоговорящих выделялась та самая баба с авоськами, которая сначала пробилась к раздаче без очереди, а теперь бодрым голосом раскрывавшая душу соседке, кутавшейся в платок. Звонкий бабий голос торопливо выплескивал женские обиды.
Монолог женщины из Ивано-Франковска
Я – простая украинская баба из Ивано-Франковска, правду жизни на своем горбу испытала. Дома жила, завучем в школе работала, ничего не имела. Завуч в школе – знаешь, какая это нервная должность? И времени свободного ноль. А муж пьет, гуляет. И ни сделаешь ничего, потому как мент он – не дружков же его, милиционеров, чтобы в вытрезвитель отправили, вызывать? Мент, он и в Африке мент. А украинский мент – всем ментам мент: галуны генеральские, фуражка – во! Как же, начальник! Как чемодан без ручки: и нести тяжело, и бросить жалко.
Докомандовался - убежала от него во Францию, живу одна, полы мою, но человеком себя чувствую. И чем дальше, тем больше осознаю, что мужчины нам, женщинам, по жизни - как тормоз!
Ах, уж эти мужики! Добро – зло, белое – черное! Никаких компромиссов, ни сомнений, ни романтики! Примитивные существа на гране инстинктов. Встал – не встал, кончил – не кончил, третьего не дано! Как в быту, так и на мировой сцене. В любви, что в политике: у кого валовой продукт больше, тот и лучше, тот и других учит тому, в чем сам ничего толком не понимает. А президенты-мужчины - воплощение мужского невежества. Один на одной половине Земного шара стажерок пробует, другой на другой половине уже всех перепробовал и теперь отдыхает, потому как не стоит у него. А заставь этого самого президента белье руками стирать да обеды на всю семью изо дня в день из ничего придумывать, так он за неделю скиснет, а еще через месяц с тоски повесится. Характер-стержень и командирские замашки - вещи совершенно разные, часто не в комплекте идут.
Бабы – соль земли! Хватит на мужиков вкалывать! Пора показать, кто тут у нас самый умный, самый главный, самый одаренный, по-настоящему сильный пол! Уж не мужчина, конечно!
Они же себя за двигатель прогресса считают, мол, все на свете избрели мужчины, все важные открытия сделали мужчины, бог на картинке – и тот с бородой. Подустал двигатель прогресса, перетрудился, поди отдохни на свалке истории. Давайте, парни, женитесь друг на друге, а мы, бабы, колесо истории пока покрутим. Не боись, где тормоза - знаем, только тормоза-то придумали мужчины!
Короче, не бойтесь, девушки, прорвемся! При соцрежиме не пропали, и за границей себя в обиду не дадим. Символ франции знаешь какой? Баба со знаменем, первая встающая над барикадой. Или Жанну д’Арк вспомни – без нее бы в Орлеане до сих пор англичане бы засидали. Но нежная французская кость против нашей – тьфу. Если бы Жанна д’Арк была русской, в Лондоне бы сейчас на французском говорили. За границей русская баба – царица! Русская Маня юбку и из зонтика сошьет. А если еще и документы французские получим – и тогда вообще всем хана, пусть знают!
. . .
«Царица» надломила хлеб, и монолог захлебнулся, приглушенный причавкиванием и прихлебыванием. Ченин же с Концедаловым воспользовались моментом, чтобы перекусить немного и осведомиться о правде французского существования.
Публика попадалась не особо разговорчивая. Исключением оказался маленький пузатенький человечек с черной прядью, закрученной в спираль на лысом, большом и круглом, как арбуз, черепе. Типчик выглядел довольно ухоженным и от предложенной заботливым французем-беневолем похлебки отказался с улыбкой и теперь мерно прохаживался между жующими, мурлыча какую-то мелодию.
К Концедалову с Чениным типчик первоначально повернулся спиной, чтобы перекинуться с каким-то бомжом парой фраз на непонятном для них языке, вероятно, арабском, но затем резко развернулся в сторону молодых людей и произнес, смеясь:
- Да не смотрите на меня так – спину продырявете!
Рассказ молдаванина
- Да не смотрите на меня так, я не еврей, а всего лишь молдаванин, немного разговаривающий на иврите. Ну, и еще на нескольких языках. Так уж вышло… за счет несостоявшегося детства. Ну, какой, скажите, нормальный ребенок захочет учить французский, немецкий, итальянский и испанский одновременно, и это помимо обязательного русского и молдавского? И плюс ко всему, еще посешать в музыкальную школу? Не детство, а караул!
А все оттого, что мой папа - полковник госбезопасности, а мама – преподаватель в аспирантуре. Такой союз не проходит даром – мое детство пало на плахе озабоченных моих образованием родителей. Посмотрите, что из этого вышло: мне еще нет и тридцати, а я уже толстый и лысый. И это еще хорошо, что выпадают волосы, а не зубы.
Что я делаю здесь, на чужбине? Не забывайте, я - молдаванин. А молдаване рождаются в Кишиневе, чтобы потом уехать жить за границу – так уж у нас принято. Чужбины как таковой для молдован не существует, а существуют страны, в которых жить можно, и другие, в которых жить хорошо. Мне, например, замечательно жилось в Швейцарии. Что я делал в Швейцарии? Морочил головы богатеньким женщинам за их счет.
Я же музыкант, сак-со-фо-нист! Чувствуете, сколько секса в этом слове? Когда я играл в ресторанах Женевы, с округи сбегались озабоченные бизнес-леди: моя музыка будила в них Женщину! А после - банальное: приглушенный свет, вино, постель, но самое главное - подарки. Ведь мое расположение нужно еще заслущиь - я же человек искусства!
Но однажды попал на такую мадам: потею, стараюсь, а ей хоть бы хны, только облизывается. Что ж, думаю, держись! И такое показал, о чем только от друзей слышал. Показал ей молдавскую «Кама-Сутру».
На следующий день она прикатила опять на своем «шестисотом». Ресторан, музыка, вино, «Мерседес». Опять музыка, вино, лужайка в саду ее загородной виллы. И так – изо дня в день!
Через неделю я имел мешки под глазами и нездоровую тягу к алкоголю. Дышал через раз, жизненные силы ослабли. Саксофон видеть не мог. Еще сутки – и верная смерть! Нужно было срочно бежать! А куда убежишь в стране, где сосед на южной границе с соседом на северной без телефона переговаривается – просто нужно крикнуть погромче? Вот так и пришлось вынужденно ретироваться из Швейцарии во Францию. Но для меня во Франции места, кроме как на «Лазурном берегу», нигде не не существует…
По прибытии, первое время жил как нормальный человек, в отеле в шикарном номере с джакузи. Подарки-то мне не простые дарили – кое-что продал по-быстрому, деньги были. Для себя решил, что довольно уже охмурять озабоченных иностранок, нужно просто официально заключить фиктивный брак или другим способом выкрутить себе французские документы. Стал оглядываться.
Вы уже видели Ниццу?! Стоило мне выйти на «Променад Англе», встретил русских. Не отдыхающих, конечно, а местных. Отдыхающие русские, те за три версты блестят бритыми затылками и цепями на шее. Нет, это были «старые» русские. Пообщались. Я же в Швейцарии три года только на немецком, французском и итальянском. А русский для меня, что молдавский - родная речь. Можно сказать, что соскучился по звучанию русской речи. Обмолвился этим «старым русским», что никаких денег за удачную женитьбу не жалко. И после этого свахи сами стали ко мне ходить.
Знаете, подле Ниццы есть заброшенная огромная вилла, живут там одни русскоязычные. Почему их до сих пор оттуда полицейские не выкурили - врать не стану, не знаю. Но выползла из этой дыры сухая такая ящерица, которая со мной созвонилась по телефону и обещала все устроить. Встретились мы с ней в кафешке, за счет, кстати, в конце-концов пришлось заплатить мне – дамочка сказала, что кошелек в спешке дома из сумочки выложила и забыла.
Так вот, эта ящерица представилась специалистом по чему-то там непонятному и знающим законодательную базу Франции человеком. Первым делом достала она блокнот и заявила, что, извините, мол, я бывший журналист-международник, профессионал, привыкла все записывать - так удобнее. Правда, единственное, что она записала за время разговора, это «в рассрочку». Да, неважно. Объясняю, что хотелось бы найти кандидатуру для заключения фиктивного брака с целью получения европейских документов. А она мне:
- Это трудно, почти невозможно. А если ваша супруга вас обманет? Деньги возьмет, а затем передумает? Или проверка будет – живете ли вы совместно? Знаете, такие комиссии есть – по домам ходят, спрашивают, кто из супругов какой зубной щеткой пользуется и какое нижнее белье носит.
Но вот если бы вы сдались на «азюль», я всего за десять тысяч долларов помогла бы вам подготовить документы, переводы, справки там разные – много будет бюрократической волокиты, знаете. Хорошо азюль получилось по еврейской линии...
Говорит эта ящирица, а сама смотрит на меня, не моргая, гипнотизирует. А как стала про доллары говорить, у самой аж глаза позеленели. Момент-то ответственный – клюнул ли клиент, али нет? Поведется ли?
Шарит, шарит, значит, она по карманам, сигареты ищет. Тоже мне - старушка-божий одуванчик с никотиновой зависимостью. Ей бы кляузы международные писать, а она аферами занимается. Видно, не было у нее папы-кэгэбэшника. Кто же так перед клиентом в ответственный момент елозит?
- Что же, дамочка, - говорю, - вы ко мне с этим «азюлем» цепляетесь? Я же ясно обозначил, невесту ищу, а не политического убежища.
Ящерица поблекла сразу, подпрыгнула на стуле и стала собираться:
- Вы, - говорит, - клиент не мой, - и так на меня смотрит, словно должен я ей, да не расплатился.
- Конечно, - отвечаю, не ваш, - а про себя думаю: «Таких мелких жуликов я давно перерос».
- А откуда Вы родом? – на дорожку интересуюсь.
- Из Одессы.
И стало мне понятно, кто из меня еврея делает. Одесса – это же город-побратим Кишинева. Если молдованин нигде в мире себя хорошо почувствовать не может, он едет в Одессу. Ну, а после Одессы ему уже везде хорошо...
Вот так и теряют веру в людей – сильно огорчила меня ящерица. После того случая решил отдохнуть от Ниццы. Теперь путешествую. Играю по кабакам, где придется. И хочу, но все не решаюсь вернуться в дорогую моему сердцу Швейцарию. Знаете, в чем разница между Швейцарией и Францией? Во Франции «шахтеров» и «хирургов» больше, чем граждан нормальных. Кто такие «шахтеры»? А вы оглянитесь по сторонам и сразу увидите, с кого еще угольная чернота не сошла. Если «Мой Додыр» такого шахтера бы поймал – он бы точно из маминой, из спальни живым бы не выбрался.
При этом в каждой «шахтерской» семье в рождается в среднем по десять «шахтерчиков». Через десять лет во Франции нормальных французов уже не останется, будут одни черные, как уголь.
«Хирурги» - про кого это, надеюсь, понятно? Да оглянитесь по сторонам, «хирурги» же местные все в халатах ходят, на своей арабской латыни лопочут и чуть что - сразу за скальпели хватаются. Аппендицит на ходу вырежут. Кстати, «хирурги» тоже, как на ксероксе, размножаются. Так что у французов совсем шансов нет.
В Швейцарии же все нормальные, все евреи. А евреи плохо жить просто не умеют. Я так говорю не потому, что немного разговариваю на еврите. Просто я жил в Швейцарии и знаю, о чем говорю. Дедушка Ленин ведь совсем не дурак был. Пока Сакашвили с подельниками почты грабил да в партийную кассу все отдавал, Ульянов-Ленин с приближенными именно в Швейцарии на лыжах катался да лясы точил...
Ох, не спрашивайте меня, чем сейчас занимается мой папа-полковник и мама с ученой степенью! Шапки шьют. Главной ошибкой Ленина было то, что он из Швейцарии уехал – Российская Империя без него, глядишь, до сих пор бы жива в пержних граница жива-здорова была. Коммунисты с маниакальной зависимостью на миллионах живых людей поставили свой эксперимент, который опять вышел боком: Европа объединяется, а СССР развалился.
Теперь в Кишиневе советские штирлицы и академики не в моде. Кто с голода не умер, на рынке стоит. И дипломы свои красные под прилавок подкладывают, чтобы не шатался. Вот так.
- А детства, не вернешь, - казалось, загрустил молдаванин и, после чего улыбнулся и перестроился к другой группе, где принялся бегло изъясняться на французском.
Перекусив и обменявшись новостями, народ постепенно начал расходиться, оставляя за собой осиротевшую площадь, мусор и объедки. Контакт с соотечественниками настраивал на мысли невеселые. Концедалов с Чениным переглянулись и дружно побрели на ЖД вокзал, ибо на дармовке больше ничего интересного не предвидилось. Видимо, ничего оставалось, кроме как идти «сдаваться» в головорезы-наемники.
Обань – небольшой городок, находящийся в непосредственной близости от Марселя – туда легко можно добраться на электричке. Именно в Обани располагается приемный главный штаб и отборочный пункт для новобранцев Французского Иностранного Легиона.
На приемном пункте Обани на КПП восседало грузное тело в серой «парадке», вокруг которого крутилось тело поменьше: «спутник» и «планета». «Спутник» быстро драил что-то блестящее тряпочкой, а «планета» важно покачивалась вокруг своей оси на стуле, выпирая экватором. На новоприбывших взглянули строго, после вопроса о национальности «планета» солидно сдвинула брови, затем подняла к Северному полюсу волосатый палец и голосом, не терпящим возражений, провозгласила: «Un seul entre vous peux entrer car pour les russe c’est complet…” (только один из вас может войти, так как русскими уже укомплектованы).
- Как это «компле»? – удивился Ченин.
- Сomplet c’est complet ! – качнулась на стуле планета.
Добровольцы глупо заулыбались. Из разговорника было выужено слово «Quand» (когда), на что военный ответил: «Revenez apres les fetes, inviron le 7 janvier», (во Франции празник Noel – каталическое Рождество – отмечается 25 декабря, а почти сразу за ним идет Nouvel Аn – Новый год), - скороговоркой добавил: «Aujourd’hui il n’y a qu’une seul vacation pour les russe. Un seul entre vous deux peux entrer», (сегодня осталась лишь одно место для русских. Только один из вас может войти) - и шумно выдохнул, что, вироятно, означало конец разговора.
Из всего услышанного Ченину и Концедалому знакомыми показались слова «рюс» и «комплет». Впрочем, смысл оставался понятен, как понятна для ушлой дворняжки человеческая речь: мол, мест нет, потому что полный «комплет». Не ожидав такого исхода, новоприбывшие в замешательстве отступили на ступени КПП. Созрела необходимость провести, выражаясь военным языком, быструю рекогнастировку.
Итак, ситуация складывалась неипечальнешая: деньги на прибытие во Францию потрачены. На еще один такой приезд они, вероятно, заработаются не скоро, может быть, никогда. Есть вариант, конечно, плюнуть на все и убыть восвояси, но а если продержаться пару недель на чужой территории на скромные остатки неудержимо испаряющейся валюты? Встреча с соотечественниками доказывала, что, в принципе, просуществовать можно, но как? Зима – время интересное, сон на лавочке даже в Ницце в это время неблагоприятен для здоровья.
Молодые люди задумались. Кажется, судьба не очень-то благоприятствовала их зачислению в Иностраный Легион.
В этот исторический момент из ворот КПП на улицу выскочил то самый легионер-спутник, который присуствовал во время разговора, но делал вид, что очень увлечен своей тряпочкой. Легионер выглядел точь-в-точь как Рыжий-конопатый из того самого мультика, где его безуспешно пытались обвинить в ликвидации собственного дедушки лопатой. Единственно, что по причине остриженности под ноль рыжих кудрей у него замечено не было, но даже уши-локаторы, торчащие из-под кепи-Блан, оказались покрыты крупными веснушками.
Воровато оглянувшись по сторонам, рыжий приблизился к замершим перед КПП неудачникам-новобранцем и на чистейшем русском спросил:
- Закурить есть?
От неожиданности добровольцы притихли и только молча отрицательно замотали головами.
- Спортсмены что ли? Из самой России или еще откуда? – уточнил рыжий.
Сигареты нашлись у него самого – первернув кепи-блан, он вытащил откуда-то из-под подкладки мятую пачку, предложил своим новым знакомым угощаться, но те опять отрицательно мотнули головами.
- Точно спортсмены. И это парвильно! – одобрительно замотал головой рыжий и ловким движением спрятал пачку. Пряча в кулачке сигарету и периодически воровато оглядывась, легионер поинтересовался, не из Питера ли приехали новобранцы.
- Из Волгограда.
- Епть! Не везет, - вздохнул рыжий и «локаторы» его несчастно приспустились, и даже веснушки слегка поблекли.
Рассказ легионера Чмырева, человека серьезного, но невезучего
- Эх, не везет, - вздохнул легионер и объяснил, - у всех земляки какие-то появляются, а я же питерцев еще не встречал. Говорят, что раньше вроде как в Лиге были, а теперь – нет.
Впрочем, мне всегда не везло. Например, маршируем в строю, летит голубь. Эта сволочь обязательно нагадит над строем, а дерьмо попадает на кого? Правильно - на меня, на легионера первого класса Хмырева.
Хмырев – моя настоящая фамилия. Улыбнуло? С рождения не повезло. Намучился я с такой фамилией, понимаете? Всю свою сознательную жизнь только хмырем и звали: что в садике, что в школе. А в легионе традиция – при поступлении новобранец имеете право изменить фамилию. Новые имена приказом назначаются из когда-то составленного списка. Но чтобы путаницы не было, для каждой национальности свои списки составлены: для французов – французские, а для китайцев – китайские. Ну, думаю, наконец-то каким-нибудь Петровым-Васечкиным заделаюсь, Сидоровым или Ивановым. Зачитывают списки, и что вы думаете? Моему номеру фамилия Чмырев присвоена. То есть меня теперь русскоязычные не хмырем, а чмырем обзывают. И есть ли после этого на свете справедливость? Спасибо, что французы не понимают, не так обидно.
Как я попал в легион? Совершенно не повезло. Прибыли мы вдвоем с товарищем из Питера. Он-то готовился, дома по утрам кроссы бегал да тесты специальные решал самостоятельно. Французский зубрил. Я же просто с ним за компанию поехал. Думал, Францию посмотрю, морально поддержу друга, а через недельку вернусь и буду поступать в институт. Папа уже и взятку пихнул кому следует. Ради прикола вместе с товарищем решил и на приемный пункт заглянуть – любопытство разбирало. Балбес-балбесом, по-французски - ни бум-бум. Хожу, всем улыбаюсь, думаю, сегодня-завтра домой поеду. Ради прикола решил кросс пробежать и тесты пройти. Сержант-шеф в «гестапо» - сказал, что легион из любого балбеса солдата сделает, а вот слишком умные им не нужны, с ними мороки много. В результате товарища моего выпроводили, а я остался.
Вот так легионером стал из чистого любопытства. После того, как понял, что приняли, решил с возвращением домой повременить – туда я всегда вернуться успею, а в Лигу второй раз уже не поступлю.
Но не везет страшно. День присяги. Парад при оружии. Торжественный марш. Колонель глаза поломал, на нас глядя. И вот при прохождении торжественным маршем перед носом начальства у одного чудака магазин от автомата отстегивается и, поддетый ногой, с лязгом скользит по плацу прямо к генеральскому сапогу. Надо ли говорить, что чудаком, у которого магазин остегнулся, был этим я?
Может, слышали, «Буря в пустыне» и прочая чепуха совместно с америкосами? Тогда, в девяносто первом году второй танковый эскадрон Франузского Легиона в Персидском заливе окопался. И так получилось, что недалеко от позиций танкового эскадрона вражеский БТР появился. По рации приказ: уничтожить. Двенадцать стволов, лазерные прицелы, компьютеры слежения, наведения. Залп.
Огонь, грохот, дым, кажется, земля содрогнулась, растерзали пустыню в клочья. А дым рассеялся - ничего, как катился иракский БТР потихоньку, так и катится. Так и укатился. Но с тех сколько уже лет прошло – 21-й век на дворе! Но по сей день именно второму эскадрону все говно, вся черная работа и достается в Легионе достается. Праздники – второй эскадрон в наряд, перед отпуском и сразу после – второй эскандров - в караул.
Теперь угадайте, куда в легионера Чмырева распределили служить? У меня на роду написано очучиться именно в богом проклятом втором эскадроне. Потому как если не везет, то это уже навсегда. Фатально!
Один раз, правда, вроде бы повезло. То есть не то, чтобы совсем повезло, но как бы. В Чаде дело было, колония Французская. Там легионеру служить выгодно – зарплата начисляется большая. С полевых работ строем возвращались, а я ногу подвернул, мне сержант разрешил в кузове попутного гражданского грузовичка на базу вернуться. По дороге, естественно, авария приключилась. Водитель моего грузовичка, потный чадец, на руки перчатки напялил по такой-то жаре, разогнался, а на какой-то колдобине выскользнул руль. Или, может, обкурился он чего и газ с тормозом перепутал. Теперь не узнаем. Перевернулся грузовичок. И, представляете, не погиб я. Сотрясение мозга, ушибы, пару переломо, но жив. Чадцу-водителю капут пришел – затылком приложился сильнее, чем нужно, черепок не выдержал. А я вот живой - повезло. Или наоборот, опять не повезло? Правда, после этого «аксидана» (аварии) меня из Чада в Обань дослуживать перевели, как к полевой службе не годного. Я ведь в «Отр мер» (за морем) все аборигенские болезни пособирал, как с такой коллекцией еще жив, медики понять не могут, удивляются. Хотели на мне всякие разные эксперименты проводить, сыворотку отыскать для борьбы с паразитами, да я их всех в гробу видал в белых тапочка.
Вот так и служу теперь при штабе. Списывать «в цивиль» (на гражданку) до окончания контракта не торопяться, ведь за потерю здоровья им мне всю жизнь возмещать придется. Вот в Обане и маюсь. А вы что мнетесь? Капрал же ясно сказал: только один из вас сегодня «сдаться» может, русскими все вакансии заполнены. Много здесь нашего брата славянского. Так что давайте, решайте, если желание есть, а то могут и другие подойти, поздно будет.
. . .
Ченин с Коцедаловым переглянулись:
- Давай что ли спички тянуть?
За всех отдувается Его Величество Случай.
Ченин, вытянув длинную спичку из Хмыревских рук, получил на руки всю имеющуюся наличность. Короткая спичка и возможность сегодня отправиться на разведку в Легион достались Концедалову. В случае, если Коцедалов завалит тесты, договорились встретиться через неделю на «дармовке» в Ницце. Плакать и обниматься не стали, ограничились крепким рукопожатием. После этого Концедалов в сопровождении легионера Чмырева исчез на территории части, а Сергей Ченин, не оборачиваясь, скорым шагом направился к электричке…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сергей Ченин. АЗЮЛЯНТСКИЕ БУДНИ
Василий утопал вместе с Хмыревым, а я оказался совершенно один в незнакомом городе незнакомой страны, большинство обитателей которой разговаривают на приятном для слуха, но чуждом и не понятном для меня французском языке. Я почему-то сразу почувствовал, что мой друг успешной сдаст тесты и его зачислят в Лигу. Значит, увидимся мы не скоро. Через год. Может быть. Или через пять лет. Или уже никогда. И друг осознал, что мне самому не хочется и не захочется уже никогда носить военную форму. Но и возвращаться в Россию особого желания не было. Я один в незнакомой стране – но уезжать никуда из нее не хочу!
Что чувствует нормальный человек в такой ситуации? Страх. Неуверенность. Желание возвратиться туда, где он обитал до этого в достаточной сытости и уюте. Испугаться невзгод и испытаний, которые должны обрушиться на него в чужом краю, скукожиться, почувствовать себя беззащитным ничтожеством - проиграть, еще не начав игру.
И тут выяснилось, что Ченин Сергей – одна штука – человек ненормальный. Логике вопреки вдруг почувствовал себя необычайно легко. Свободно. Беспутно. Именно так – без пут. Все цепи разорваны. Цепи долга перед Отечеством, обществом, моралью, семьей, малой и большой Родиной. Я один в чужой стране, которая ничего не должна мне, но и которой я ничего не должен. Пусть мой социальный статус настолько обесценился, что мне стало нечего терять кроме жизни. Но когда человек оставляет Родину и ему нечего больше терять, он теряет самое главное – страх.
Я почувствовал себя хищником, нарядившимся в овечью шкуру и очутившимся посреди бараньего стада. Мои будущие завтраки и обеды бегали вокруг, щипали французскую травку и блеяли, не подозревая еще, что все они – потенциальные жертвы, что лишь от меня одного и от провидения, слепого случая зависит, кто из этого стада попадет мне сегодня на стол. Пьянящее ощущение вседозволенности. Коварство маленького дьявола, который с улыбкой на лице смотрит на отданный ему на расправу мирок.
Почему не хотел возвращаться в Россию? Мое детство и юность прошли под небом СССР. В свое время принят был в октябрята, затем – в пионеры, осознано вступил в комсомол. Искренне верил в дружбу народов, в то, что все республики – братские. Присягал на верность СССР.
И вдруг оказалось, что все, что мне окружает – видимость, ложь. Прибалты ненавидят русских, считая их оккупантами. Грузины готовы драться с абхазцами просто из принципа. Украинцев морили голодом так, что люди ели друг друга – свидетели умерли, но ненависть словно кость в горле - осталась. Чеченцы воруют людей и требуют за них выкуп. Ну, и так далее.
Старую, пусть ошибочную, но красивую сказку разрушили, а новую не дали. Люди без этой сказки словно сошли с ума. Вроде бы воспитанные, цивилизованные люди, но как легко они начали убивать друг друга! Мои одноклассники пошли кто в менты, кто – в бандиты. Трое уже погибли не достигнув двадцати пяти лет. Я легко мог бы стать четвертым – Россия без всякого сожаления отправила меня, молодого лейтенанта, вместе с тысячами новобранцев на непонятную мне войну в Чечню. Против кого мы там воевали? Разве русский и чеченский народы еще пять лет назад не считались братскими?
Зеленый душой и формой, из военного аэродрома Ростова-на-Дону полетел с такими же как я, молодыми лейтенантами, летом 1996-го года на аэропорт «Свереный», в Грозный. Государство нам даже не выдало полевую форму, мы так и летели на войну – в парадной.
Представьте себе картинку: лето, жара. Из-под гусениц бронетехники с грохотом вырываются фонтаны пыли. Перевязанные на пиратский манер зелеными мед.платками черные от копоти и загара лица бойцов в замысловатых одеждах: «разгрузки» на голое тело, всех видов и расцветок камуфляж (даже «снежок» и «береза» - с белыми разводами – для маскировки зимой – в Чечне, летом). Уставшие, грязные люди, обвешанные оружием. И тут – среди всеобщего хаоса войны – «свадебные генералы»: молодые лейтенанты с золотыми звездами, в лакированных ботинках и высоких фуражках с орлами.
. . .
Подлетая на «Северный», жадно вглядывался в толстое стекло иллюминатора, ожидая увидеть развалины зданий и скопление военной техники, но видел лишь мирные пейзажи, похожие на тысячи других, одинаково тихие и безлюдные. Только когда самолет «клюнул носом», заходя на посадку, с ужасом заметил внизу с десяток белых фюзеляжей, бескрылых, с купированными носами, хвостами и выбитыми иллюминаторами. Бесформенной грудой обломки летательных аппаратов топорщились за краем взлетной полосы. Казалось, кто-то могучий поиграл с самолетоконструктором и забыл прибрать за собой.
Кладбище ржавой, сгоревшей дотла техники и город, превращенный в археологический скелет, увидел позже, через несколько дней, когда на броне боевой машины пехоты пересекал Грозный по маршруту «Северный-Ханкала». Тогда вдруг неожиданно понял, что я могу умереть. Просто и бесследно исчезнуть, и ничего не изменится в мире, потому что время, неумолимое время, остановится только для меня одного. Сегодня. Сейчас. Бамс – и все. Пустота.
Генералы оказались пешками на чеченской войне. Офицеры - мелкой разменной монетой, звенящей в кармане и однажды потраченной на что-то ненужное, базарную безделицу. Солдаты, контрактники – пушечное мясо. О жителях Ичкерии не стоит и говорить – их жизни вообще не в счет. Помню, как проводились зачистки вокруг 101-й бригады, дислоцировавшейся в военном городке на окраине Грозного, в квадрате станции «Пятнашка». Бригаду ВВ «чехи» обстреливали постоянно из подствольных гранатометов. Траекторию обстрела в этом случае проследить невозможно. Тогда в ответ «группа карателей» на БТР выезжала прочесывать ближайшие кварталы. Первой в помещение входит граната. Лучше – две. Врываешься в здание, короткая очередь – пусто. Подвал, граната, врываешься – пусто. Подвал, граната…
По подвалам же прятались мирные жители. Тех, кто стрелял – не найдешь. В результате – двое-трое убитых, десяток тяжело раненых, полсотни тех, кого задело слегка. Дети, женщины, старики. На них наплевали все. Кремль, не торопясь, разыгрывает свою партию, приравняв человеческую жизнь к стоимости автоматного патрона. Ради чьих интересов мы убивали друг друга? Только не твердите о России – на национальные интересы без личной заинтересованности депутатам Жириновским плевать. Мы убивали друг друга, чтобы кто-то мог пририсовать лишний нолик к своим миллионам? Не за что не поверю, что ситуацию в Чечне еще до первой компании нельзя было «разрулить» мирным путем. Началась война – пришла ненависть. Ненависть – как снежный ком, который нарашивается до тех пор, пока не превращается в лавину.
Тогда в республике Ичкерия я чувствовал себя жертвой. Подопытное животное, запертое в клетке воинского долга, где выход – тюрьма или смерть. Не понимал, что делаю на этой войне. Никогда не предполагал, что со мною такое случится. Человеческая мясорубка затупила мое сострадание. Сердце спряталось за броню БТР и очерствело. Мне разрешили убивать. А хотелось лишь выжить.
Кто-то скажет, что в России я выполнял свой воинский долг. Ну, что ж – теперь я в стране, которой ничего не должен.
Во Франции я - самостоятельная боевая единица, принадлежащая лишь самому себе. Офицер с опытом боевых действий, которому повезло выжить и очутиться в заповеднике буржуев и круассанов. Затаился. Принюхался. Осмотрелся. Мне нравилось состояние боевой готовности и мой спрятанный за улыбку оскал.
- Здравствуйте, капиталистические джунгли, - козырнул я.
- Здоров, - многообещающе прогудели мне тысячей механических голосов джунгли.
- Что ж, дорогие мои, встречайте!
. . .
- Есть два пути: попрошайничать или воровать, - ответили на мой ворос «Как существовать во Франции без документов» новые знакомцы в марсельском «Приюте на ночь».
Для себя я решил еще задержаться в Марселе, но на этот раз переночевать как настоящий бездомный с настоящими бомжами в ночлежке. Сам факт того, что мне придется провести ночь в обществе людей, о которых «здоровое» общество предпочитает ничего не знать, мне казался курьезным. «Здоровое» общество в большинстве своем смотрит на бомжей с состраданием, за которым прячестся высокомерие и непонимание. А так же - страх. Страшно представить, что однажды тебе придется заночевать на улице либо в убогом клоповнике рядом с людьми, обшеством отверженными. Сытые, довольные жизнь граждане воображают, что от тюрьмы и сумы лично их отделяет огромная пропасть. Я же понял, что эта пропасть – всего лишь один маленький шаг, и мне стало любопытно испытать себя.
Марсельская ночлежка мне показалась огромной казармой. Настолько огромной, что ее вынесли за пределы города, дабы не смущать обитателей благополучных кварталов. Добрался я сюда просто: слоняясь вечером по железнодорожному вокзалу, увидел служащих в бежевой форме с красным крестом и надписью «SAMU» на спине, в обязанности которых входило тормошить прикорнувших на тепловых шахтах закиревших клошар. При этом бомжи из местных с первого взгляда отличались от приезжих аборигенов.
Местные, как правило, обзаводились скромными «компаньонами» - вшами, запахом мочи и баночкой пива либо бутылкой вина. Приезжие же клошары частенько путешествовалис с собаками. Собачек у одного бомжа могло быть одновременно до трех, а если бездомные мигрировали группами, то и количество питомцев, соответственно, увеличивалось. Особенно яро собачатничали те, кто папанковей и помоложе. Такие собирались в стаи, в центре которых были хозяева, а по переферику – их четвероногие друзья. Собаки, как правило, как и бездомные хозяева, были грязными, лохматыми и вонючими, с тысячей тесемок на шее и печатью ожидания подачки на морде. Думаю, собачек держали на черный день - нищенствование часто сопряжено с пешим бродяжничеством, а в странствиях, как известно, четвероногий друг греет душу. Ну, и желудок, если совсем прижмет.
Клошары пожилые приваливались к теплой стеночке в одиночестве, обложившись горой пакетов и выставив для подаяния пустую баночку из-под пива, а другую, еще не осушенную, держа в руке. Пожилые смотрели ворчаливо на мир и частенько от хронического одиночества заболевали гамлетизмом – рассуждали вслух о чем-нибудь архиважном, обращаясь к видимому лишь им собеседнику. Такие держались независимо и агрессивно, на уговоры служащих из «SAMU» проследовать в ночлежку не поддавались, а позволяли лишь накормить себя супом. Служащие «SAMU» передвигались по двое или трое, никогда по одному – в целях собственной безопасности. Они раздавали бутерброды и кормили с ложки совсем обессилевших бедняг, до их появления довольно резво клянчивших на выпивку и сигареты у случайных прохожих. Впрочем, среди клошар попадались действительно тяжело больные и покалеченные люди, не способные к труду – но такие долго не бомжевали, заканчивая свои дни либо в приютах, либо на кладбище.
В любом случае, самыми довольными выглядели собаки – все время на свежем воздухе, не то, что их менее счастливые собратья – жертвы цивилизации – целый день в четырех стенах с правом утренней и вечерней тюремной прогулки.
Французские клошары – привилегированная братия среди прочих бомжей без документов. Каждый из них по-своему умилен и несчастен, и только счастливы они все одинаково: они родились французами. И не нужно им в поисках куска хлеба ехать к черту на кулички, скажем, в Китай, или просить на Луне экологического убежища. Не нужно ломать голову, пытаясь изучить язык племени тумба-юмба, работать по-черному и вымаливать себе документы. Язык и документы у них уже есть. Нет только одного, самого главного – желания трудится.
- Pas de travail ! La gallere par tout ! (Нет работы! Все хреново!) – плачут они.
Свое нежелание перепутали с отсутствием возможностей. Если бы во Франции не было работы, сюда бы не стекались тысячами беженцы из третьего мира.
Португальцы после второй мировой войны прибывали во Францию целыми поселками и трудолюбивыми руками понастроили на месте разрушенного еще больше и краше. Португальцы во Франции прочно обосновались в строительном бизнесе, потеснив своими неутомимыми женами не менее трудолюбивых африканцев в бизнесе уборщиков помещений.
Из бывших колоний неистребимым потоком во Францию стекаются «угнетенные» с требованием возместить им моральный ущерб скорейшим получением «папиров» и выплатой социальных пособий за многодетность и многоженство. Правда, неграми негров в цивилизованных странах называть отныне не принято – белые оглянутся с испугом, а цветные могут и в морду дать. Белый расизм. О существовании черного расизма по отношению к белым пока что пугливо молчат. Про цветных принято говорить «африканцы». Хотя и на «африканцев» многие из них обижаются, и нужно признать, что в этом они правы. Какой же он африканец, если родился в Южной Америке, а живет в Париже?
Цветным нужно отдать должное – они трудолюбивы. Те из них, кто обзавелся семьей, не брезгуют любой работой. В Парижском метро с пяти до семи утра, когда первые уборщики следуют на места своей трудовой вахты, создается впечатление, что следующая остановка - Берег слоновой кости. Какого цвета будет Париж лет так через двадцать, когда дети всех африканцев вырастут и в свою очередь нарожают детей, представить нетрудно.
После провала До Голля с его алжирской кампанией в 1962 году во Францию нагрянули арабы. Тем из них, кто на родине сотрудничал с колонистами, теперь, когда родина их получила Свободу, грозила смерть. Но и те, кому ничего не гразило, бегут из Марокко, Алжира и Туниса в Европу, просачиваются любым попутным транспортом в стан врага, к захватчикам, завоевателям и разорителям.
Сами они смеются:
- Вы знаете, что разделяет умного и глупого араба? Средиземное море!
Большая часть детей Магомета после 1962-го года осела в Марселе, на этой французской арабщине, где любой Зураб чувствует себя таким же местным, как дома. Даже архитектура Марселя напоминает им родину. Еще бы, ведь эти ужасные колонисты за сто пятьдесят лет нещадной эксплуатации понастроили в Африке не глиняные кибитки, а каменные, многоэтажные города!
Дошло до того, что французским парламентариям пришлось принимать специальный закон, запрещающий девочкам в школу ходить в хиджабе – черном платке. Впрочем, национальные балахоны и халаты не запретишь – все машины в окрестностях Парижа сожгут. Поэтому, если вдруг окажитесь у минарета в час мессы, неважно где в официально католической Франции, не удивляйтесь: это не массовка на съемкам фильма о средневековом Тунисе, просто люди празднично приоделись. Бережно хранят национальные традиции. Похвально.
Сами арабы во франции себя делят на алжирцев, тунисцев, марокканцев и прочих. К прочим относятся берберы – кабыльцы – представители тех древних народов, которые населели Северное поселение Африки до того, как туда явились арабские завоеватели. Если встретите во Франции человека, с детства разговаривающего на арабском, но арабом себя не признающего, знайте: это кабылец.
Арабы во многом похожи на русских – каждый из них по отдельности – замечательный широкой души человек. Костьми ляжет для друга. Такое расскажет – сказки «Тысяча и одной ночи» меркнут рядом. Но все вместе – неуправляемая дикая толпа, бессмысленная и беспощадная. К счастью, Коран запрещает мусульманам употреблять алкоголь. К сожалению, на марихуану запрет не распространяется – поэтому курят.
Как-то у одного выходца из Алжира спросили, почему он из Марселя перебрался в Париж.
- В Марселе слишком много арабов, - ответил он.
Примерно тоже самое говорят русские про русских. Тем еще мы с ними похожи, что именно у русских или арабов лучше всего узнать, как не платить за воду и электричество, как работать, зарабатывать, но не платить налоги, как, наконец, максимально раскрутить маховик социальных пособий. И, наконец, арабы так же, как и выходцы из бывшего Великого и Могучего, специализируются в Западной Европе на разбое, на воровстве, перепродаже краденого, угоне машин и торговле марихуаной. Если от Ниццы до Ла-Манша у вас возникло желание покурить анаши – спросите у любого араба, он подскажет, к кому обратиться.
Во Франции даже закрепилось специфическое выражение – в России бы сказали - поговорка: «travail d’arabe», что по-русски означает «сделано через жопу». Родилось, нужно признаться, такое выражение не случайно, хотя, конечно, с дургой стороны – так высказываться по поводу братского народа - чистый расизм.
Но самое главое – с конца восьмидесятых годов 20-го столетия на родину Робеспьера и Эйфелевой башни просочились вездесущие китайцы. Дети Поднебесной, нужно отметить, все как один обладают незаурядным здоровьем, ведь с момента их прибытия на территорию Европы еще ни один из них не скончался! Вы замечали, для европейца все китайцы на одно лицо? И если по документам Ноу Ван Чанга, волею судьбы гражданина Франции, приедет его двоюродный брат Сунь Лунь Вчай, гражданин Китая, кто же это на таможне заметит?
Сегодня Китайский квартал есть уже в каждом уважающем себя французском городе, а 90 процентов якобы японских ресторанов, которые вы найдете в Париже, в действительности держат и обслуживают китайцы. Эти люди научились копировать все – даже еду! Впрочем, китайская жрачка, «ролексы» за 10 долларов и текстиль будут первыми на Луне – я в этом нисколько не сомневаюсь.
Трудолюбие китайских рабочих славятся во всем мире, но до сих пор нигде на Французщине нет китайского кладбища. Считается, что жителей в Поднебесной больше одного миллиарда. А если подсчитать всех, кто навечно обосновался где-нибудь под Парижем?
Впрочем, китайцы умеют оставаиться незаметными - в новостях об их жизни и быте во Франции никогда ничего не видно и не слышно. Цыганей мало, но заметны почему-то именно они.
Цыгане существовали всегда. Завидую этому народу – они – настоящие анархисты, которые плавать хотели на государство. Они государство используют.
Напуганные Гитлером, цыгане в Европе притихли, чтобы после Великой Победы растарабаниться повсюду с новой силой. Теперь они разъезжают караванами где пожелают, занимают приглянувшуюся им территорию когда заблагорассудится, подключаются к электричеству даром, налогов не платят, а полицейских с жалобами от местных жителей посылают подальше. В случае осложнений пырнут, пальнут, подожгут, снимутся с места и уедут. Связываться с цыганами – себе дороже. Если русские и арабы только толпой предстваляют из себя опасность, то цыгане перемещаются толпой всегда. При этом право марадерничать, нищенствовать и клянчить на запчасти для новенького «Мерседеса» закреплено за ними Женевской конвенцией как национальная особенность, охраняемая законом. Как памятник старины и историческая ценность. Правда, нафиг кому сдался такой разъезжающий по стране и бандитствующий памятник, непонятно никому, кроме самих цыган, конечно. Если вы когда-нибудь встретите труженика, вкалывающего у станка по-стахановски, который под пьяную лавочку признается вам, что он цыган, вызывайте скорую помощь. Цыгану нельзя работать. Табор узнает - накажет. Не положено! Попрошайничать, вымогать, обманывать и воровать – это их нормальный бизнес. Их чумазые дети, играя в переходах метро с ключами от «BMW», снимают «налог на жалость» с сердобольных местных и иностранцев.
Все флаги в гости к нам! А где же среди этого разнообразия лиц – французы?
Они растворились в нахлынувшем потоке беженцев и иноверцев, и сегодня, чтобы увидеть настоящего «francais de souche» (коренного француза), нужно отправляться в музейную глухую деревню, закрытую от HLM и социальных подачек. Достаточно взглянуть на сборную Франции по футболу, чтобы понять, о чем я говорю. Спасибо китайцам – они пока еще слабо играют в футбол.
. . .
И вот я стою на железнодорожном вокзале Марселя и смотрю, как добрые тети и дяди из службы «SAMU» с ложечки кормят молодых и старых балбесов. Клошары недовольны, ворчат.
- Никому я не нужен! Денег нет! Работы нет! А выпить почему не привезли?
Извините, работы полно! Халявы, верно, осталось немного, на всех уже не хватает. А работа лежит прямо у тебя под ногами, пойди, подними ее, убери за собой мусор. Требуется лишь напрячь мозги и руки, чтобы жить своим трудом. Те же, кто не желает напрягаться, оказавшись на улице, рискуют до конца дней своих моститься на тротуаре.
Конечно, у настоящего, у идейного нищего своя философия. Несгибаемые нищие часто богаты духом. Они смотрят на мир отрешенно, понимание своей ничтожности позволяет им очиститься от суеты, чтобы мыслить. Помнится, драчливый Диоген на вопрос Македонского, чем ему может помочь Владыка Мира, ответил, чтобы тот просто отошел в сторону и перестал закрывать философу Солнце. Идейные нищие есть, но, увы, их можно пересчитать по пальцам.
Спившиеся клошары ничтожны в своей философии. У них для настоящего, красивого нищенствования просто нет духовной базы. Их философия сводится к банальной, никчемной лени и пьянству, эдакому примитивному эпикурейству, ибо дешевое вино и мягкий климат позволяют выживать и наслаждаться жизнью даже тому, кто бесхребетен и глуп.
Французам, посвящятившим себя бродяжничеству, позволительно и легко быть глупыми и мягким, в отличии от нищенствующих иностранцев. Французам повезло родиться там, где социальная система развита настолько, что, даже без работы и крыши над головой, ты всегда будешь накормлен, согрет, и сможешь худо ли, бедно существовать. Окажись они вдруг со своим французским менталитетом где-нибудь на «счастливой» Тамбовщине, окочурились бы в полчаса от переохлаждения и милицейского беспредела.
На ЖД вокзале Марселя я с любопытством смотрел на то, как двадцатилетние аппетитные девочки из «SAMU» с глубоким состраданием на лице кормили с ложечки воняющих за версту лоботрясов, к которым приблизиться, не зажав предварительно нос, было трудно. Наблюдал со стороны и улыбался. Распластавшиеся на асфальте грязные человеческие особи являлись по-настоящему счатливы тем, что могли просто позволить себе ничего не делать.
Мы – не французы. Мы - другие. Дети стран третьих, рожденные в очереди за хлебом, росшие без присмотра загибающихся от непосильного труда родителей, получавшие образование с отрывом на ведение боевых действий. В этом капиталистическом рае мы точно не пропадем.
С самого детства, с безвинных лет, когда Солнце – Солнышко, трава – травка, мы, славяне, арабы, молдаване, китайцы, цыгане и негры – и прочие, прочие, прочие, для кто знает, что это такое – грубый физический труд – мы привыкли выживать и стали сильными. Мы сумеем отломить свой ломоть счастья в печально короткий промежуток времени между рождением и смертью. Им, французам, повезло родиться там, где люди не осознают смысла своего существования. Я же прибыл сюда за счастьем и готов бороться, принимать удары и победить.
Так думалось мне, пока микроавтобус «SAMU» вез меня вместе с остальными бездомными в ночлежку. И сердце мое веселилось оттого, что я – один из тех, кто зубами готов сражаться за свое место под Солнцем. Борьба без правил. Вот только Францию немножко жалко…
. . .
В Марсельском приюте русскоязычных собиралось так много, что специально для них выделили несколько комнат. В основном, конечно, это были украинцы и молдаване, но и представителей прочих бывших советских республик было достаточно.
На входе шмонали – проверяли сумки и рюкзаки. Ножи, таблетки, алкоголь изымали, обещая вернуть завтра утром. Затем в обязательном порядке - душ. Не даром Марсельская ночлежка мне показалась так похожей на казармы - армейской колонной после душа народ маршировал в огромный зал для приема пищи. Подносы. Кофе и хлеб в неограниченном количестве. Порошковое пюре. Крохотные кусочки масла, пожалуй, здесь на кухне подворовывают. Администрацией в заведении руководят, что не удивительно, арабы.
- Руск?
- Да, - кивнул я.
- Как зАвут?
Араб-кладовщик улыбался, записывая мое имя и выдавая комплект постельного белья. К средующему за мной молдованину он обратился с такой же улыбкой:
- Руск?
Молдованин тоже согласно кивнул.
Что удивительно к нам, русскоязычным, представители других народов относятся чаще лучше, чем мы оносимся к себе сами. И если мы раньше официально считались «братскими», а сегодня смотрим друг на друга с подозрением и затаеной обидой, то представители других наций все равно воспринимают нас как одну огромную и сильную страну, жители которой объединыны одним языком и культурой.
Номер комнаты, где предстояло провести ночь, показали на пальцах. Пожалуй, пора браться за изучение французского языка взерьез...
. . .
- Для таких как мы, во Франции есть два пути: попрошайничать либо воровать, - сказал в комнате ночлежки мне новый знакомый, уроженец одной из стран Балтии, Латвии или Литвы. Признаться, я всегда путал Латвия и Литву – для не только названия этих стран были слишком похоже. Прибалт этот выглядел удивительно интиллигентно несмотря на окружающую убогую обстановку казармы для нищих, на которую он поглядывал с некоторой высокомерностью. Судя по плавности и образности речи – начитанный человек, вероятно - с высшим образованием. Тут же в комнате неподалеку приблатненые русскоязычные с бесшабашным пофигизмом в глазах сгрудились в стаю и шумно делились впечатлениями дня, хихикали и сплевывали на пол. Прибалт же вел себя несколько обособленно, сдержанно, с отчужденнстью и достоинством. Вероятно, не так часто он ночевал в приютах и не был знаком с его постоянными обитателями. Когда же он вышел в коридор покурить, я увязался за ним задать несколко вопросов «за жизнь». Комната была «русской», но, что самое удивительное, курить все в добровольном порядке выпроваживались в коридор.
- В комнатах запрещено. Сразу – дефинитив, - сказал он.
- что такое «дифинитив»?
- С ночлежки выгонят и больше никогда не пустят – пояснил бомжующий интелегент, протягивая мне сигарету.
- Нет, спасибо, - отказался я.
- Не куришь?
- Бросил в двенадцать лет.
- это как?
- Дело в том, что в двенадцатьть лет нас – меня и моего двоюродного брата - потянуло попробовать, что же это такое – курить? Сопляки совсем – а все туда же – просто из любопытства. Сначала мы с братом собирали бычки на асфальте, потрошили из них табак и делали самокрутки. Но такой способ показался нам не слишком-то эстетичным. Затем я решил стащить у отца сигарету. Папа мой курил по тем временам болгарский «Opal».
- «Опал» потому что отпал, - по этому поводу постоянно подшучивал сам над собой мой отец.
В загашнике у отца обнаружился целый блок «Опала», который оказался початым, но открытых пачек в блоке не было. Так мне пришлось стащить целую пачку: показалось незаметнее.
С этой пачкой «Опала» забрались мы с моим братом на провонявший голубиным пометом чердак старого четырехэтажного дома, где и решено было раскуриться.
Там в свои двенадцать лет выдымили всю пачку – двадцать сигарет - за полчаса. Не затягивались, конечно, но и без этого голова оторвалась и улетела. Ватные ноги, в голове звенело, желудок выворачивало наизнанку. Не знаю, как там на счет лошади, которую убивает капля никотина, но тогда я бы с радостью умер, лишь бы избавиться от бесконечной рвотной пытки. Как выжил – не помню, но с детских лет не курю и табачный дым на дух не переношу.
- Понятно, - выпустил в приоткрытое в коридоре окошко колечко дыма уроженец балтийских стран.
- Ну, а вы как здесь? Чем промышляете? – поинтересовался я.
- Кто чем. Кто работает, кто ворует, кто попрошайничает, кто просто пьянствует и стольбы балдой околачивает.
- Оне могли бы вы рассказать попобробнее?
- Давай на ты, - улыбнулся новый знакомец, - что знаю – расскажу – тайны в этом особой нет, а ночь длинная. А эти, - он кивнул на комнату, из которой раздавались громкие голоса и хохот, - еще долго не успокоят, унуть не дадут. Шпана!
Я согласно кивнул.
- Попрощайкам во Франции подают неплохо. Раньше, старожилы рассказывают, подавали гораздо лучше, но времена изменились, понаехало нерилично много иностранцев, француз устал быть щедрым и теперь в карман за монетой лезет крайне неохотно.
Воровать проще в больших супермаркетах, типа «Карфур», «Ошан», «Леклерк». На прилавках без особого присмотра разложена нужная в быту мелочевка, батарейки, лезвия, одежда. Есть те, кто специализируется на косметике, прет духи, карандаши, тени и губную помаду. За счет воровства можно выжить. А, если найти постоянного клиента для сбыта, то и разбогатеть можно.
- Проще, конечно, воровать все подряд, - продолжал просвещать меня прибал, - но лучше, когда у тебя появляется специализация.
Специализироваться «крадуну» нужно не только в зависимости от того, какой вид воровства фартит. Невелика проблема – украсть. Подчас проблема сбыть то, что украл.
«Мелочевщики» «выступают» в больших магазинах. Например, покупается коробка с памперсами за 10 долларов, из которой вытряхивают содержимое и наполняют ее лезвиями либо батарейками. В одну упаковочку памперсов лезвий входит долларов на 300. После чего преспокойно идешь через кассу, платишь как за памперсы и сдаешь краденое за треть цены. Вместо памперсов, как вариант, используются коробки из-под любых дешевых товаров или даже мешки с собачим кормом.
«Крадуны», специализирующиеся на одежде, используют методы более дерзкие и рискованные: тащат на себе из бутиков и дорогих магазинов. Для такого специалиста главное – представительный вид. Ну, и немножко театральных способностей, конечно. Изображаешь состоятельного клиента, меряешь кучу товара, а дождавшись, когда продавец отвлечется, напяливаешь в примерочной кабинке под свою одежду то, что подороже. Особо наглые выносят на себе даже кожаные плащи и куртки, которые, конечно же, под одежду не спрячешь.
На себе и в пакет воруют в супермаркетах. Основная проблема в данном случае с алярмой – специальным приспособлением, которое при проносе через кассу дает звуковой сигнал. Самое простое - щипцами перекусить язычок алярмы и избавиться от нее. Но есть и такие, которые просто так не перекусишь, потому что к ним прикреплены резервуарчики с краской. В случае неудачной попытки алярма истекает краской, марая руки и одежду.
Еще один способ выносить из магазинов одежды вещи с алармами - обзавестись броней – фирменным пакетом того магазина, из которого воруешь, внутренности которого предварительно обклеены толстым слоем фольги. Фольга изолирует алярму от магнитных датчиков, позволяя тебе преспокойно пройти мимо кассы.
Ну, а те, кто не умеет или не хочет воровать, но куражем не обделены, идут в налетчики.
Налетчики вырывают сумочки и телефоны у зазевавшихся девушек и старушек, проникают в отели днем. Ведь туристы слоняются где-то по городу налегке, а их вещички в это время одиноко пылятся за хлюпкими дверями гостиниц.
Можно попробовать удачу в местах массовых скоплений отдыхающих. На автостоянке с новенького «Мерседеса» снять дорогущий навигатор GPS или DVD-player, а на заднем сиденье найти видеокамеру, фотоаппарат и забытый в бардачке бумажник...
Тут рассказчик прищурился и взглянул на меня с таким видом, словно собирался доверить мне страшную тайну, но пока еще не решил, достоин ли я ее услышать. Но видимо эта тайна рвалась из него, и он выдал:
- Лично я как-то раз за один день «нашарил» по машинам на стоянках одной только «налички» на 11 штук баксов, - прибалт аж зарделся от собственной значимости, а я, наверное, должен был в этом месте сделать «ку» и пукнуть из вежливости. Пукать я, конечно, не стал, но подумал, насколько обманчивой может оказаться наружность.
- Ах, да, - словно вспомнил о чем-то рассказчик, - забыл тебя просветить о сквотах!
Ночь впереди была длинная, информация – чрезвычайно актуальная и полезная. В нашей комнате уже успокоились голоса и даже периодически похрапывали намаявшиеся за день скитальцы, а мы с моим новым знакомцем все стояли рядом с приоткрытым окном в коридоре. Он дымил как паровоз, увлекшись своим рассказом, я же, что называется, сек с полуслова и мотал на ус.
- Что известно впервые прибывающему за границу русскому про сквот или сквАт, как любят произносить на английский манер французы? Тебе что известно?
- Ничего, - вынужден был честно признаться.
- Так вот, любое пустующее жилище – потенциальный сквот. Чей-то дом, заброшенная квартира, притон. На постсоветском пространстве вездесущие старушки сразу вызванивают милицию, которая с тумаками выкидывает незаконных обитателей прочь. В зиму, в снег, на погибель. Старушки сердобольные, им неважно. В Европе же считают, что бомжи занимают заброшенное жилье просто потому, что оно пустует. Одни не накупили жиплощади и не пользуются, а другие - пытаются выжить. Нечеловечно выгонять на холод людей, если они там могут погибнуть. Логично?
- Логично.
- Тем более что во Франции, чтобы официально снять жилье, необходимо иметь на руках целую кипу документов: контракт на работу, квитанции о зарплате за последние месяцы, чековую книжку и документ, говорящий о том, что в стране вы находитесь легально. При этом стоимость оплаты жилья не должна превышать треть от вашего месячного заработка, иначе требуется наличие состоятельного поручителя – гаранта. От которого тоже потребуют кучу бумаг. Не всякий француз может позволить себе апартаменты в Париже, продолжая обитать на старости лет на жилплощади мамы и папы. Получение же перечисленных документов для нас, скитальцев в чужой стране, мечта заветная и нереальная, как мир во всем мире или выигрыш миллиона в лото, например. Социальные службы, созданные для помощи страждущим, исчерпали все фонды, а количество несчастных бездомных все не уменьшается. Как быть?
- Фиг его знает.
- Никто не знает. Поэтому власть держащие и закрывают глаза на то, что бездомные занимают пустующие помещения самовольно. Конечно, если есть деньги, можешь поискать студию или комнату с подселением. Повесить объявление на церкви, спросить у друзей-знакомых, может, повезет с патроном на стройке или в ресторане, который тебя поселит где-нибудь. Если денег нет, будешь мыкаться по ночлежкам всю жизнь либо надешь сквот – жилище, временно пригодное для проживания неприкаянного странника.
Поиск сквота – занятее, во многом зависящее от терпения и удачи. Кто-то вышагивает по богатым пригородам, примечая запущенные дворики частных домов и оставляя растяжки-ниточки на дверях и воротах. Если растяжка неделю остается нетронутой, можно взламывать дверь либо проникнуть через подвал или окно (а как же иначе проникнуть в чужую закрытую хату?).
Можно ориентироваться по почтовым ящикам. Переполнены корреспонденцией – заходите, располагайтесь, никого нет дома. Интересуются у знакомых, тех, кто благоустроился, нет ли поблизости, в том же подъезде, на лестничной клетке, в районе простаивающего жилья. Занимают строения, в которых начался ремонт, но работы приостановлены на зиму. Живут на чердаках, в оставленных без присмотра chambre de bonne (комнатах для прислуги). В машинах. Сквотуют на вагонах, в «отстойниках» – местах ремонта и временной дислокации составов ТЖВ. По этому поводу один товарищ из Парижа рассказывал довольно интересную историю:
На железнодорожном вокзале в Париже «Gare de l’Est» долго стояло несколько списанных вагонов, специально переоборудованных для ночного проживания бесприютных. Набираешь 115, и бравые ребята из «SAMU» лихо доставляют бездомного на ночь во вполне приличное купе. Укомплектовывали, по-возможности, семейными, так как на одиночек места все равно не хватало бы. Но все хорошее однажды заканчивается. Жители привокзальных кварталов пожаловались мэру на обострение криминальной ситуации в связи с организованным притоном. Выборы не за горами, а санпапье, как известно, права голоса не имеют. Поэтому притон на гар до лест был скоропостижно упразднен, а старые вагоны, за ненадобностью, откатили на запасные пути.
Да только в забытьи они простояли недолго. Их разыскали и заселились кавказцы, обойдясь без помощи «SAMU» и прочих благотворительных организаций. Сначала дирекция депо еще как-то пыталась бороться, потому как «пассажиры» поезда загаживают, стекла в вагонах бьют. Полиция с собаками устраивала облавы. А что толку? Ночью возьмут, на наличие наркотиков и оружия проверят, да утром отпустят. А к вечеру, как тараканы, грузины снова на вагоны собираются. Причем пытались перегонять составы дальше на запасные пути – ничего не помогает. В конце концов, власти достигли с этой группой грузин договоренности: один состав ТЖВ остается открытым на приколе навечно, делайте с ним все, что угодно, зато остальные, закрытые, не трогают.
Буржуазная полиция с самомольным захватом чужих жилищ, конечно, борется, но строго в рамках Женевской конвенции, без ущемления прав человека. С 15 октября до 15 апреля во Франции наступает зимний период. В это время никто не имеет законного права выбросить бездомного на улицу, пусть даже он занял чужое жилье без всякого права. Зимой полицейские локализируют очаги проживания, и только летом зачищают территорию. В районе Stade de France однажды парижской полиции преподнесли сюрприз: в забарикадированном строении многоэтажной конструкции, подготовленном на снос, но временно забытом, соорудили себе обиталищ более ста сквотеров. Предъявившие во время облавы полицеским «желтые карты» азюлянтов немедленно отпущены, остальные – те, у кого на руках не оказалось документов, были задержаны, перемещены в депорт-лагеря и уже оттуда либо выпущены с «белыми картами», либо полетели домой.
О сквотах иных рассказывают как о садах Шахрезады. Мол, некто проживал в доме, обитатели которого испарились все и в один день в неизвестном направлении. В доме же – полная чаша: электричество, телефон, горячая вода. Вероятно, оплата за коммунальные услуги капает напрямую со счета пропавших владельцев. Автоматическая оплата распространена в странах с развитой банковской системой. Жили себе беспризорники в таком домишке, горя не знали. Да подвели соседи: позвонили куда нужно, и безоблачное существование очень скоро закончилось.
Сквотуют семьями, группами и поодиночке. Поиски сквота становятся для кого-то чем-то вроде хобби. Один бравый полковник, бывший летчик-испытатель, командир эскадрильи, человек геройского склада и огромного опыта, прославился во Франции тем, что во время поисков постоянно натыкался на залежи коллекционных вин. Кража? Безусловно. Но ведь не пойман?
В чужой стране без знакомых, документов и денег сантименты уходят, остается лишь огромное желанием выжить. Когда пару раз в январе тебя забудет подобрать в час ночной «бомжевозка» из «SAMU», когда от холода сводит зубы, а от голода – живот, человек озлобляется и понимает, что такое – сквотная жизнь. Сквотная жизнь – скотная жизнь, - подвел итог рассказкич и сам рассмеялся своему каламбуру.
По всему выходило, что этот всезнающий чувствует себя вполне уютно даже в роли бомжа в этом капиталистическом оазисе.
Помолчали. Сна – ни в одном глазу. В глубоком синющем небе драгоценными каплями повисли южные звезды.
- Ты, кажется, про крадунов не закончил, - напомнил я прибалту. – Интересно было бы про тех, кто машины на парковках чистят.
- А что про машины? Машины – прибыльно, но опасно. Этот бизнес карается строго французским «Уголовным кодексом». За воровство в магазине навряд ли посадят. За машины – срок.
- Почему не посадят? Разве ты Джо, неуловимый? – улыбнулся я.
- В магазинах ворам легко отмазаться, откупиться, ведь тамих ловят не полицейские, а частные охранники. Тот убыток, который магазинные крадуны владельцу приносят, давно просчитан и внесен в стоимость товара, а покупатель за все это платит. Ну, допустим, алярм зазвенел, прокололся вор, бывает. Выныривает из-за угла негр здоровенный в форме секюрите. Если ты спокоен, то и охранник предельно вежлив. По идее, он и обыскать-то тебя не может, обязан вызвать для этой цели полицию. Но нафига ему и тебе полиция, если конфликт можно замять без шума, без пыли?
Самый правильный вариант – купить ту вещь, которую хотел своровать. Просто заплатить за нее на кассе. Охранник сам тебе такой вариант предложит. Претензии тут же свидятся к нулю, из вора ты превращаешься в рассеянного покупателя, чего-то там недопонявшего иностранца. Правильные «крадуны» всегда на кармане имеют энное количество наличных денег на случай провала. Конечно, после такого прокола второй раз в данный магазин не имеет смысла соваться. Но колличество магазинов огромно, с этим в этой стране недостатка нет.
Конечно, есть глупые воришки, которые порываются дать негру в глаз и броситься наутек. Ну, во-первых, обычно охранник в магазине не один. Во-вторых, видеокамеры кругом, от негра ты убежишь, но после мордобоя он в полицию точно заявят, просто обязан. И рано или поздно на какой-нибудь очередной проверке тебя вычислят. Посадить – не посадят, но в депортационный лагерь отправят и из страны вышлют. А тебе это надо?
Если поймали на выходе из магазина, да денег откупиться нет, просто расслабься, мычи тихо что-нибудь типа «ne comprends pas» (не понимаю) и пускай слюни. Эпилепсию можно изобразить. Дурачков и больных тут любят, сочувствуют. Но даже есть просто будешь тупо стоять, обыщут, документы найдут, данные в картотеку магазинной охраны занесут и отпустят. Вот если документов совсем никаких нет – полицию вызовут.
Без документов в полицию лучше не попадать: двадцать четыре часа для выяснения личности, затем еще двадцать четыре и раз – двадцать четыре часа. Если ничего на тебе на «висит», то максимум – семьдесят два час – и нужно тебя либо отпускать, либо переправлять в депортационный лагерь. Из депорта, могут, уже и домой отправить. Если конечно узнают, куда. Ну, а коль не узнают, что с тобой, бомжом, делать? Напишут с твоих слов в бумажке, как зовут, фото прикрепят и пинком под зад снова на улицу.
Кстати, депортировать из страны человека без документов, не желающего быть депортированным, проблематично. Основной способ избежать депортации – не позволить определить твое истинное гражданство.
Предположим, в результате полицейской проверки обнаружилось что у Вас, лица иностранной принадлежности, при себе нет никаких документов. Вы не совершили ничего противозаконного – только на территории находитесь незаконно. Поэтому обязаны задержать для выяснения обстоятельств.
- Ваше имя?
- Забыл.
- Национальность?
- Не имею.
- Из какой страны прибыли?
- Не помню.
И главный вопрос:
- Желаете покинуть ридну Французщину?
- Не желаю.
- Может быть, вы не понимаете по-французски? Какого вам предоставить переводчика?
Это полицейская уловка такая – попросит переводчика с амянского на французский- понятно, что перед вам – армянин. Поэтому от переводчика лучше отказаться – тебе все равно на пальцах будут объяснять, чего от тебе желают.
Один молованин вообще учудил – боялся сболтнуть чего лишнего и зашил себе губы нитками. Полицейские в шоке. Сфотографировали. Проверили отпечатки пальцев. Сверились по картотеке. В Интерполе ничего нет, не привлекалися, не задерживался. Брократическая машина отправляет этот человеческий «НЛО» без имени, паспорта, визы и национальной принадлежности на улицу – от греха подальше! Идет этакий Гумплен по улице и тупо улыбается своим зашитым ртом. Просто сумасшедший, нафига связываться? Сумасшедшими занимается уже не полицейский департамент, для этого другие службы есть.
В депортационном лагере тоже свои ньюансы есть.
Если задержанный в депортационном лагере упорствует, свое имя и национальность не указывает, то по истечении двух недель дело его дело обязаны передать в иные инстанции. Например, к специалистам-психиатрам в лечебницу, ибо содержать его больше двух недель в депортационой тюрьме без причины нельзя – ущемление прав человека.
Неопознаный чел, нежелающий перебраться из депортационной тюрьмы в психушку, должен указать любое, пусть самое нелепое выдуманное имя.
- Гражданин-начальник, мои родители нарекли меня Васей Петечкиным!
Не сделаете это – вам «назначат» имя просто для галочки – нужно же ведь как-то вас назвать? Будете Иванов.
Если прибавите к имени авбиографические данные, страну, адрес, национальную принадлежность и прочее – то французские полицеский будут обязаны передать вас посольству той страны, гражданином которой назвались.
Вы сказали, что вы – украинец? Завтра утром вас в «браслетах» в сопровождении полицеских доставят в украинское посольство. Служащий посольства проверит по базе данных, действительно ли грамадянин Вася Петечин на вильной Украине есть. Если да – полицейские облегченно вздыхают, радостно улыбаются и с чувством выполненого долга передают Васю на руки украинского посольства: пусть они своим гражданином и занимаются. А уж они «рады радешаньки» гражданином своим заниматься – проведут беседу, выпишут временное удостоверение и отправят на улицу. Не на территории посольства же селить незивестно кого, назвавшегося гражданином Украины, верно? Конечно, обязаны предоставить обратный билет на Родину, но делается это не сразу, и за этим билетом Вася должен потом самостоятельно прийти.
А если Васи Петечкина в базе данных нет – везут неопознаного гражданина обратно в депортационный лагерь.
Однообразное просиживание штанов в депортационной тюрьме утомляет. Знаю парней, которые, попав туда, ради смеха и забавы несколько раз назывались новыми именем и ездили на опознание то в посольства Израиля, то в посольство Китая. Предствляю сцену – молдованин является в сопровождении полицейских в китайское посольство, а у посла глаза округляются.
Результат один – через две недели, если ответственность за Васю не удалось переложить ни на одну из заявленных им стран, задержанного ОБЯЗАНЫ выпустить: имя у НЛО уже есть, а проступков, караемых по закону, он не совершил. А чтобы на территории Франции он находился законно, полицейские сами предоставят бумажку с вашей физиономией под именем, указанном вам. Конечно, в этой бумажке будет указано, что вы обязаны покинуть французскую территорию в течение месяца. Но не покинете вы территорию, и что вам сделают? Ничего. Снова отправят в департационный лагерь.
- Гуляй, Вася! – вытолкнут вас на улицу полицейские, настоятельно намекая при этом отправиться для подачи прошения об убежище в ближайшую префектуру.
С этой новой бумажкой если, например, поехать бомжевать в Германию и полицеские задержат, можете смело заявлять, что вы прибыли из Франции: ваши данные во французской картотеке уже есть, и переправить задержанного на территорию страны отправления (если никаких незаконных действий на чужой территории вы не совершили) власти обязаны.
Впрочем, для того, чтобы совершать противоправные действия (например, воровать), но ответственности избегать, существует такой способ, как «закосить под дурочка».
Слышал историю про одного парня, который специально попадался на мелком воровстве в магазинах. Берет самую простую вещь, какую-нибудь зубную щетку, и устремляется на выход. Бежит прямо на охранника, суетится, зубная щетка в руках. Негр на выходе смотрит глупо и сам себе задает вопрос: «Что за нафиг?». Хлопает парня по плечу. Умник обмякает, не сопротивляется, пускает слюни.
Охранник повозмущается для вида, возьмет ксерокопию документов (если есть), и отпустит.
Только лишь охранник отворачивается, умник вновь возвращается в магазин, хватает рулон туалетной бумаги и нагло бежит на охранника снова. Тот, конечно, офигевает еще больше, беднягу задерживает.
- Что за фигня? – вопрошает он.
В общем, после недели таких «забегов», препровождения парня в полицию и осмотра медицинскими светилами, умника поставили на учет в психиатрическую лечебницу. После недели в психушке он все так же продолжает ходить воровать по магазинам, только ворует уже не зубные щетки, а парфюм известных марок. А если ловят, что теперь на удивление случается крайне редко, показывает официальную справочку, на которой черных по белому указано, что с него взятки гладки, ибо человек убогий, больной, клептоман.
Те, кто пытается заработать на контабанде, гоняют за товаром в оффшорную зону Андорры. Купленные (чаще – украденные) там сигареты, парфюмерию и алкоголь сдают за треть цены тем же арабам в их мелкие лавочки, которые сбывают нелицензированный товар через лавки. Часто в Андорру гоняют легионеры – на выходных там оттянуться, а расходы покрываются разницей с цены товара в офшоре и во Франции. Тем более что служивые защищены от полиции: если их возьмут с контрабандой, то отдадут на расправу в родной полк, где дело закончится дополнительными нарядами за «конори» (глупости».
Сигаретами занимаются те, кто имеет «связь с домом». Украинскими, минскими, прибалтийскими и российскими автобусами прибывает товар, красивые коробки «Мальборо» и «LM» по 15 долларов за блок. Сдать сигареты оптом возможно уже за 35. Покупателю это выгодно – в «Табаке» табак стоит в два раза дороже.
Прибалты могут перегнать авто с перебитыми номерами и липовыми документах. Услуга оценивается в полторы-две тысячи евро за «свежий» автомобиль самой дорогой и престижной марки.
Ну, а те, кто «шарит» в банковской системе магазинов, воруют по поддельным картам. Например, в супермаркете «Карфур» за один день можно открыть счет на право покупки товаров именно в этом месте. Счет открывается по студенческому билету, который делается компьютерщиком за 50 баксов. Открыв несколько счетов в разных местах, за день можно набрать товара на пару тысячи евро! – интелегент назидательно поднял указательный палец.
- А ты почему так не обогатишься? – спросил я его.
- Банковская система адаптируется и изменяется постоянно, прорехи залатываются быстро. Если попадешься, посадят на пару лет. Тут нужно держать руку на пульсе. Я специализируюсь на другом. Понятно?
- Да. Просветил. Спасибо.
- Ты машину брать собираешься?
- Пока нет.
- Зря. В машине ночевать можно. За 500 баксов купишь нормальную колымагу, а вот страховку на нее настоящую сделать не сможешь – документов нет. Да настоящая обошлась бы в полштуки баксов минимум. Поэтому, если потребуется страховка, обращайся, знаю человечка, нарисует за сотню, а если будешь брать сразу с правами польскими – за сто пятьдесят. У легионеров можно заказать проездной, будешь на самолетах летать со скидкой в 75 процентов.
- Куда же летать с просроченной визой? Я же вроде как задержаться на французщине собрался...
- Ну, это так, на будущее. В общем, теперь ты примерно представляешь, что тут по чем...
Давно уже в ночлежке объявили отбой, и теперь служащие бродили по коридорам, требуя всех полуночников разойтись по комнатам и погасить свет.
- Bonne nuit ! Bonne nuit ! (доброй ночи) – заглядывали они в каждую дверь и желали постояльцам доброй ночи.
Бездомные чаще только кряхтели в ответ, храпели и посвистывали.
Информации, полученной от нового знакомца, на сегодня казалось предостаточно. Напоследок я только поинтересовался, не пробовал ли он не воровать, а работать, на что собеседник пробурчал что-то неразборчиво и затих. Я же ворочался еще долго, раскладывая в голове по полочкам услышанное и пытаясь не чувствовать запаха чьих-то вонючих носков...
. . .
Утром я проснулся удивительно бодрым и выспавшимся. Служашие снова ходили по комнатам и просили народ выходить из комнат, торопили на завтрак.
В столовой потчивали круассанами с кофе. Раздача происходила по принципу шведского стола: каждый сам подходил, брал чашку, ставил ее на поднос, из корзинки выуживал хлеб и из специальаного автомата наливал себе кофе. Бездомные выглядели в общей массе жизнерадостно, шамкали халавные булки и потихоньку тянулись к выходу. Русскоязычные рабрелись незаметно, я опять остался совершено один. После завтрака полагалось очистить помещение до следующего вечера.
Еще вчера решил избавиться от своей тяжеленной камуфляжной сумки – она была слишком большая. Сначала не мог ума приложить, где бы найти место для тайника, а затем подумал, что камни на набережной перед замком вполне сгодятся для того, чтобы под ними припрятать все, что мешало. Предметы первой необходимости уложил в маленький рюкзачок, остальное расфасовал по пластиковым пакетам и спрятал под камнями. Таким образом, по-первых, руки мои оказались свободными, а во-вторых, в непосредственном удалении от острова Иф у меня оказался небольшой тайничок: граф Монте-Кристо, клошарный вариант.
Цезарь на моем месте воскликнул бы, что Рубикон пройден. Легионов у меня не было, поэтому, перешагивая невидимую черту, отделяющую человека законопослушного от авантюриста, я произнес фразу более банальную, но не менее (лично для меня) значимую:
- Чувствуешь, как стучит мотор под рубашкою? – обратился я сам к себе от третьего лица. - В жизни твоей сейчас происходит большой поворот, а на поворотах, как известно, лучше не тормозить…
. . .
Русские издавна неравнодушны к Ницце. Сердце жителя бескрайней снежной степи, уверенного, что мандарины произрастают в ящиках на базаре, не может не трепетать при виде пальмы на берегу теплого мора. Мы так устроены – даже самому черствому сердцу подспудно хочется хоть немного экзотики, романтики и тепла.
Тургеневские барышни слетались в Ниццу подлечить мигрень и крутануть курортный роман. Антоша Чехонте пытался соленой водой вылечить туберкулез. Любитель тенниса Ельцин обзавелся виллой ни где-нибудь, а на лазурном берегу, а суммы, на которые прикупили недвижимость здесь же «новые русские», хватило бы на выплату половины государственных долгов России.
Когда скорым поездом ТЖВ из Марселя я возвращался в Ниццу, сердце мое трепетало, словно в предвкушении встречи с очаровательной женщиной.
- Прости, любимая! – воскликнул я в полный голос, сходя на конечной. - Прости, что без цветов в этот раз и за то, что приехал к тебе бомжевать и воровать…
Последнии дни 20-го века. Ницца.
Декабрьское солнышко на Лазурном берегу блестело совершенно по-летнему. Редкие туристы прогуливались по английскому променаду в шортах, особо сумасшедшие окунались в море. Впрочем, «моржи» вылетали из воды быстро, ибо температура ее к продолжительному бултыханию не располагала.
Крошечный бульдозер, рыча, гонял по берегу завезенную для нового сезона гальку, добиваясь художественной равномерности. Выстроившиеся по набережной отели зеркальными стенами отражали синюю гладь. Под стриженые пальмы ряженые в спецовки работники муниципалитета заблаговременно высаживали пестрые цветочки. Натянулись потуже тенты беседок у ресторанов, где официанты в предвкушении скорого сезона разминали затекшие ноги. Чайки кружили над скалами и тоже по-своему радовались теплому солнечному свету. Курортный край отдыхал от богатеньких бездельников и бездельниц.
А в ста метрах от пляжа по узким средневековым улочкам старой Ниццы, в кварталах с неистребимым ароматом рыбы и помоев шныряли темные массы, стекаясь к полудню на дармовый обед к «Форню экономик». В этом месте по талончику, полученному совершенно бесплатно в одной из церквей, подавали на обед, конечно, не fruits de mere (морепродукты), но кормили вполне прилично.
Из-за наплыва желающих испробовать халявной похлебки дожидаться своей порции приходилось в плотной очереди людей, от которых не пахло дезодорантом. Терпкий «аромат» пота и сладковатый мочи – увы, гомосапиенсы - не розы, люди пахнут как люди.
В ожидании в очереди томились страждующие французы с колтунами в волосах, арабы на облаках гашиша, молдаване с домочадцами, блатно-жевковые украинцы, маленькие армяне, настороженные русские, и, конечно же, размышляющие громко вслух о курве матке – поляки – куда без них. Одним словом – обычная публика. Здесь встречались крепкие и здоровые парни, изредка – не пользующиеся макияжем женщины, старики, старушки, калеки. Среди желающих перекусить попадались и знаковые личности – такие, мимо увидеть которых и позабыть очень трудно. В число такиех можно смело отнести здоровенного молодой африканца, с виду – совершенно безобидного. Но местный народец не любил. Русскоязыные этого негра между собой обозначили странным, но уместным именно для него прозвищем - Собиральщик.
Костюм Собиральшика составляла болоньевая куртка, когда-то красная, но совсем потерявшая цвет из-за солнца и потных разводов, черные шорты, скроенные с помощью ножниц из ватных штанов, стоптанные кроссовки пятидесятого размера и перчатки с протертыми до дыр пальцами. Свое милое прозвище Собиральщик заработал за то, что в свободное от приема пищи и сна время бродил по городу, заглядывая во все мусорные баки и помойки. Найденные безделушки, бусы, платочки и яркие тряпочки прикреплял он поверх основной одежды. Тряпочки были не только на одежде, но на голенях, в волосах, на запястьях. Весь костюм его пестрел лоскутами разных цветов, как новогодняя елка игрушками. Единственным недостатком всего этого маскарада являлась страшная вонь. Точнее это была не просто вон, а ВОНЬ – только большие буквы.
Собиральшик появлялся на дармовке неожиданно и исчезал таинственно и важно, задумчиво и всегда - молчаливо. Все считали, что он глухонемой, пока однажды один из служащих ночлежки не подошел к нему м, превозмогая запах, при этом заставляя себя благожелательно улыбаться, предложил африканцу сжечь его вонючую одежду, вымытся как следует и получить совершенно бесплатно новый костюм.
- НЕТ! – отскочил от него в сторону чернокожий, готовый биться за свои красные лоскутки насмерть.
Это «НЕТ» была настолько грозным, что служащий от него тут же отстал, но в ночлежку пускать африканца перестали под предлогом, что другие бездомные в одной комнате вместе с ним спать категорически отказываются, а комнат индивидуальных в в ночлежке нет. В душ «Собиральшик» не ходил принципиально.
Думаю, с душевыми у африканца была связана особая «одеждофобия», ведь не секрет, что для принятия водных процедур требуется телесное разоблачение. Но на кого положиться в момент, когда предательское мыло защипит глаза? Кому доверить столь дорогую одежду и все лоскуты-тряпочки?
Поэтому Собиральщик появлялся лишь на полуденный прием пищи к “Форню экономик”. Здесь он ступал как “избранный”, ибо к окошку раздачи его пропускали без очереди, а в момент трапезы в общем зале ему выделяли столько места, сколько требовалось для безопасного распространения жуткой вони. Если на открытом воздухе мимо Собиральшика еще возможно было проскочить быстрым шагом и не задохнуть, то в закрытом помещении от флюидов, которые он излучал, неподготовленный человек даже с заложенным носом мог запросто упасть в обморок от первого глотка «ароматизированного» воздуха.
Другим примером убожества являлась низкорослая и горбатая женщина в платочке, неразлучная с детской коляской.
Когда она: «Бур-бур-бур», - бормотала что себе под нос – это считалось молчанием, потому что по-настоящему замолкать женщина просто не умела.
В коляске, которую она толкала перед собой, было два уровня: на нижнем громоздились бутылки и тряпки, а на верхнем жила малюсенькая, но голосистая собачка, эдакая черезвычайно злющая Моська. Горбунья всякий раз норовила закатиться в «Форню экономик» с разгона, рассекая своей коляской замершую перед дверями очередь. И всякий раз терпеливые служительницы-монашки в белых платочках и черных рясах призывали ее припарковать свою телегу на входе. Больная нервным расстройством Моська хрипела от злости и порывалась разорвать в клочки каждого, кто приблизиться достаточно близко, но с своего уровня на землю никогда не спрыгивала. Хозяйка ее после своей моторизированной атаки без всякой очереди получала пакеты с едой из монашеских рук, после чего выкатывалась посредине улицы, скармливала содержимое пакетов собачке и тут же, стоя у коляски, перекусывала сама. Удалялась она, толкая впереди себя свой сумасшедший дом на колесах, на крыше которого подпрыгивала отрыгивающая жамбоном и сыром псина. Никто в «Форню экономик» не видел, чтобы собачка ступала ногою на землю. Как горбунье удалось так ловко недрессировать этого стража коляски, так и осталось загадкой.
Безобидный убогий, взлохмаченный Гамлет томился в очереди к раздаче уже вместе со всеми вполне прилежно, потому как пах он обыкновенно, животных крупнее блохи не имел, но окружающие бездомные его тоже не очень-то привечали. Гамлет болел «гамлетизмом». Болезнь его выражалась в неумолкаемой беседе с невидимым духом при бурном жестикулировании, временами чередовавшемся еще более бурными и еще более эмоциональными взрывами и брызганьем слюны. Гамлет доказывал своему Ёрику что-то с трагической значимостью и за правоту убеждений своих бился с вертальным оппонентов не на шутку.
Неудобство Гамлета состояло в том, что в горячке спора со своим воображаемым оппонентом он постоянно касался реальных соседей, людей реальных, которые пихали его в ответ кто в зад, а кто в бок. Он же на тумаки мирские не отвечал, продолжая, захлебываясь от эмоций, решать вопрос бытия и не бытия со своим неразлучным невидимым другом не от мира сего.
Русскоязычные, которых на дармовку приходило немало, кучковались в сторонке, сторговывая тут же друг другу ворованные шмотки, выпивали по-маленькой и делились впечатлениями. Критерии успеха либо неудачи у данных людей колебались от «все заебись!» и до «Да имел я такую жизнь и всю эту вашу французщину!».
У русских бездомных в Ницце существовала своя иерархия.
Непререкаемым авторитетом и воплощением недостижимой мечты являлся некий Боря пятидесяти годков, уроженец Лазурного берега, француз по паспорту и русский по натуре. Главным же в русской натуре Бори являлось огромное желание никогда не работать.
- Да ну на этих капиталистов! – стучал он себя здоровенным кулаком в грудь.
Надо признаться, что и коммунистов Боря посылал туда же. Кормленный и поенный нахаляву, зимой и летом одинаково пьяный, Боря выглядел совсем не плохо, опровергая видом своим измышленья о безусловной полезности труда для здоровья. Борис выглядел абсолютно здоровым, пусть временами и совершенно пьяным. От Бориса, в отличие от большинства бездомных, не распростанялось запаха пота, этого резкого застоявшегося запаха немытого человеческого тела, который заставляет затнуть нос, а глаза – слезиться. От Бориса пованивало брагородно – табаком и перегаром. Запах табака и перегара въелся не в одежду и тело, но разил из самого нутра вместе с парами лука, чеснока и прочей еды.
Боря постоянно жаловался на судьбу и пропитую молодость, на Родину, которой у него якобы никогда не было, мог запосто перевести с русского на французский за магарыч несколько строчек или выступить переводчиков в разворе на счет работы с французским патроном или, если не в духе, запросто послать на фиг.
В том время, как другие бездомные частенько мигрировали из города в город, не задерживась надолго на одном месте, Боря появлялся с завидным постоянством каждый день на бетонном порожке у дармовки задолго до открытия «Форню экономик» в сопровождении постоянно меняющися вассалов, обязанностью которых являлось наполнять его стакан и слушать его пьяные бесконечные история. Боря имел французское гражданство, владел языком в совершенстве, но находился на вечном шомаже и трудоустройства себе совершенно не искал и не собирался. Это выходило за рамки понимания остальных смертных из Союза, прибывших за границу зарабатывать. Борю, как представителя иного, буржуазного мира, уважали, но понимали не совсем.
- Блаженный, - шептали у него за спиной одни.
- Придурок! – вертели у виска другие.
- Я – анархист! – гордо стучал себя в грудь немолодой уже Боря.
Оппозицию славному Борису составлял полоумный старый казах, в глаза обзывавший Борю дармоедом, за что вассалы периодически отвешивали казаху оплеухи. Лицо представителя тюркских народов постоянно несло на себе опечаток скорби, запоев, тело высохло и могло служить пособием для изучения вялотекущей дистрофии. В отличие от Бори, казах выглядел непрезентабельно и пах мочой – поговаривали, что туалетной бумагой казах не пользовался, а сильно пьяный по нужде штаны не снимался и мочился прямо так, под себя. Горбатился и волочил ноги старый казах не хуже азиатских верблюдов, неся неизменный синий засаленный спальник на спине – точно верблюд свой горб. Критикуя бездельника Борю, сам он ни к кому наничаться работником не спешил, но всяких несоуразных советов на счет трудоустройства мог легко наплести с три короба.
Лет уже сто казах бомжевал на пляже, поговаривали даже, что давно бы он мог уже получить «позитив» и французские документы, да по пьяной лавочке потерял все свои справки, свидетельства и паспорта. Полицейские казаха из чувства жалости периодически задерживали, несколько дней поили, кормили, держали в сухой и теплой камере, а затем отпускали, умоляя пойти в префектуру и оформить хоть какие-нибудь бумаги. Но гордый кочевник на просьбы полицейских лишь гордо отфыркивался. А однажды зимой, когда на улице спать стало совершенно невыносимо, он заявился в участок сам и попросился в тюрьму хоть бы на месяц. Представители закона ответили, что оснований для задержание нет, и выставили его за дверь. Тогда гордый казах подошел поближе к одному из служителей порядка, вынул член и брызнул струей на блестящий полицейский ботинок. В тюрьму, правда, после этого его все равно не отправили, но перезимовал он в психушке.
Лишь недавно вернулся казах из леченого заведения, необычайно приличный и тихий, но за неделю на вольных хлебах неделю: в душ ходил редко, буянил, приставал к прохожим, напивался и забывался блаженным сном где-нибудь на лавочке. По утрам он попрошайничал у Собора святой Девы на центральной улице Ниццы, а по вечерам, если был в состояни еще ходить, отправлялся к морю. Кого-то угораздило подарить казаху бубен, и теперь на берегу моря вечерами он загробным голосом выл нескончаемые заунывные степные песни и бил в бубен. В полнолуние казах выл особенно громко. Со стороны казалось, что человек-оборотень с жутким воем совершает дикий ритуал, который обязательно закончится его превращением в волка.
С казахом иногада выпивал какой-то Шурик - маленький, круглых очках на носу «а-ля вечный студент», с повадками шпиона и нищего одновременно. Шурик подрабатывал вместе с казахом на церкви попрошайничеством, но пьянствовал не так буйно, в бубен не бил и деньги особо не тратил. После вечерней кормежки Шурик незаметно растворялся, оглядываясь и заметая следы. Поговаривали, что тип этот – подпольный миллионер, живет в собственной квартире, а нищенствует для маскировки.
Из русских на кормежку хаживали так же прапорщик с сыном, прикатившие из Узбекистана на велосипедах. Велосипеды у них украли уже во Франции какие-то шустрые арабы, и теперь они были вынуджены передвигаться по Ницце пешком. Появлялась тучная баба – школьный учитель иностранного, калякавшая по-французски скрипуче, с неисправимым акцентом. Баба выговорила себе парво мыть полы в какой-то католической церкви и вроде бы кто-то там обещал ей помочь с документами. После такого обещания, о котором она тут же растараторила всем, ее авторитет среди русскоязычных бездомных в Ницце взлетел на божественную высоту. Ошивался пьяный, но прилично одетый дядя, про которого говаривали, что он из КГБ. Дядя смотрел в душу, выдыхал парами «СмироноФФа» и легко заводил знакомства с вновь прибывшими. Улыбаясь, на дармовку захаживал Машка. Я не ожибся – глагол «захаживал» нужно в данном случае написать в роде мужском, а вот существительно «Машка» – точно в женском.
В душе русскоязычные презирали Машку за то, что Машка был пассивным гомосексуалистом. Он жил набегами то на лазурном берегу, то в Париже, то еще неизвестно где, слабость свою к мужчинам не скрывал, даже, скорее - афишировал, а при знакомстве исправлял свое изначальное имя «Миша» на Маша.
Самое удивительно, роста Маша был выше среднего, телосложения крупного, килограммов сто весил, брил до зеркального блеска голову. Когда Маша молчал, то внешность у него была как у типажного «нового русского», только золотых цепей не хватало. Впрочем, «новым русским» Маша никак не мог быть, ибо имел украинское гражданство. Украинцы его за это особенно ненавидили, ибо очень этим самым пассивным гомосексуальизмом он им позорил нацию.
Зато местные французские неверно ориентированные парни Машу любили, «пользовались» его задницей регулярно и, сопоставляя национальность с повадками, пытались завести близкие контакты и с другими украинцами. Украинцам же такая параллель казалась исключительно возмутительной. За испорченный имидж Родины хохлы переодически портили Маше внешность, но и Маша не оставался в долгу – он словно спецаильно теперь при каждой возможности всем завялял, что он по нациалнальности – украинец.
- Ну, кому сделать минет? – примерно так объявлял о своем появлении на дармовке Маша.
Русскоязычный – те, что знакомы с повадками Маши давно – только брезгливо морщились, новоприбывшие же шарахались от такого привествия в стороны – бритоголовый минетчик выглядел скорее амбалом, чем девушкой.
- Ах, какой красивый мальчик! – приставал Маша к новоприбывшего, - Давайте познакомимся!
Несмотря на внушительные габариты, Маша был девицей совершенно безобидной, пил исключительно шампанское, быстро хмелел, а напившись, хвастался, что в прошлой жизни у него была хата, жена, иномарка и красавица дочка. Многие смотрели на него просто как на сумасшедшего – как можно было бросить семью и умчаться искать свое голубое счастье во Францию? Маша же говорил, что в нем проснулась женская сущность и оставаться на родине он просто не мог – задавили бы. Видно было, что ему и здесь не хватало общения, но французский он так и не выучил, а русскоязычные с ним упорно не желали общаться.
Обделенный вниманием, Маша часто приставал на улице к туристам, за что его уже не полюбила местная полиция, изредка задерживая для проверки документов.
- А хотите, я и вам минет сделаю?! – озадачивал Маша своим русским атрофированных на работе полицейских.
Единственный, с кем Маша мог действительно поговорить по душам, был его тезка Миша. Маша и Миша встречались в «Секюр популер», 30, улица Бонапарта – общественной организации, занимавшейся помощью беженцам.
Нельзя сказать, чтобы Миша горел желанием этих встречь – просто Маша частенько заявлялся по этому адресу и просился на рандеву к Мише. Отказаться от такой встречи было достаточно тяжело – французы, работавший в этой организации, могли отказ мотивировать как дискриминацию по половой принадлежности.
Миша, кстати, как и Маша приехал во Францию из незалежной Украины – это былой еще одной из причин, почему он любил захаживать к переводчику. Их даже за глаза называли «Сладкая парочка» и подозревали в мужеложестве, но скорее всего речь всего лишь шла о человеческой зависти и неверного понимания момента. Просто Мише повезло получить «позитив» и неповезло встретиться с Машей.
В «Секюр популер» Мише отвели роль переводчика, призванного помочь русскоязычным новоприбывшим разобраться с процедурой подачи документов на «азиль». Так же он занимался выдачей почты, оформлением адресов и прочей бюрократической волокитой. Миша выступал пусть маленьким, но начальником над отделом русских азюлянтов. Начальнику часто улыбаются в лицо, а за глаза могут запросто, глубокомысленно посмеиваясь, пофантазировалась, чем за дверями кабинета во время встречь занимается «сладкая парочка».
. . .
Мой дебют в воровстве и начало Новогоднего карнавала в Ницце совпали.
Курортный город, как известно, процветает за счет туристов. В летний сезон происходит туристический взрыв, но зимний, увы, вынуждает коренное население впасть в спячку. Единственное, чем можно привелечь туриста зимой (а, занчит, и заработать) – это проведении различных празднеств и карнавалов по случаю и без. В это раз случай выдался самый подходяший – наступал новый, 2000-й год.
Карнавал длится три дня, за которые город опять оживает, открываются отели и рестораны, толпы народа устремляются на набережные и парки. Все, как в теплое время, за одним маленьких исключением – туристы носятся, как сумасшедшие, по городу в поисках развлечений, а не валаются целыми днями на пляже.
К данному событию городок заблаговременно готовится: подкрашивается, подбеливается, принаряжается, достает из сундуков запыленные костюмы и шутовские колпаки. В магазинах обновлются витрины, а всякие мелочи, сувиниры, открытки, алкоголь, конфеты и сладости продают прямо с лотков на оживленных улицах, там, где располагаются крупные магазины одежды. Именно с лотка я решил совершить первыую кражу: сташить бутылку вина и конфетыы на закуску. Не сказать, чтобы мне вот так позарез захотелось выпить и закусить, да и деньги оставались, можно было приобрети все это вполне легать. Просто захотелось проверить себя – украду ли?
Как оказалось, самое главное в воровстве – наглость. Впоследствии я воровал еду, одежду, обувь, парфюмерию, машинки для стрижки волос и велосипеды. Причем колличество сворованных велосипедов, вероятно, приближается к сотне – именно велосипеды лично для меня проще всего оказалось воровать и перепродавать. Но в первый раз мне было не понятно, получится ли и что я почувствую после?
Дело происходило на оживленной улице. Вокруг лотков сновала масса празднично возбужденного народа, изъясняющегося на всех языках мира. Я улыбался и смотрел продавщице прямо в лицо, выбирая на ее лотке бутылку «Бордо» и кулечек «бонбонов». А когда к лотку притиснулись такие же зеваки, как я, бутылка и конфеты нырнули незаметно в пакет, висевший у меня на руке. Сделав шаг в сторону, тут же оказался в толпе со своей первой добычей в руках! Секунда – и вот уже я совершил проступк. И ничего страшного не произошло – меня никто не окрикнул и не погнался за мной!
И что самое главное – никаких угрызений совести. Это был успех. Успех всегда кружит голову.
. . .
31 декабря я решил сделать себе настояший Новогодний подарок.
Нужно признаться, что передвигаться пешком по городу до чертиков надоело. Мои старые туфли, купленные еще в России, давно развалились, и мне пришлось поменять их: я просто зашел в большой обувной магазин, в котором выбрал приглянувшиеся мне ботинки. В коробку с ботинками засунул старые «скороходы», а в новых спокойненько вышел.
Но не новая обувь стала моим главным подарком. Я серьезно задумался, как бы своровать велосипед. Присел на лавочке рядом с одним небрежно припаркованным двухколесным другом и стал прикидывать, что может мне помешать.
Первое, что я заметил на нем, это «антиволь» - небольшая петля с замком, с помощью которой велик пристегивают к ограждению или фонарю. Вариантов таких антиволей много – от простой железной цепи, до замысловатых перелетений металлических тросиков. Я решил приобрести себе самый простой из них с единственным стальным сердечником в палассмассовой изоляции и с цифровым замком. Во-первых, я раньше никогда не видел антиволей и смутно представлял, как они устроены – требовалось познакомиться поближе. Во-вторых, если у меня будет свой велосипед, то антиволь все равно покупать придется.
Так что мне пришлось разориться и потратить несколько франков на эту вещицу.
Я попробовал прочность закрытия замка рукой – замок не поддался. Конечно, если вставить в петлю металический прут, а затем использовать его как рычаг, то в конце-концов можно разорвать соединение, но ходить по Ницце с прутом – слишком заметно.
На моем швейцарском ноже была пилка, поэтому следующее, что я сделал, так это попытался распилить эту коварную штуку. Паластмассовая оболочка легко поддалась, но проходящий внутри тросик быстро затупил пилку на моем ноже – по твердости металл пилки ножичка явно проигрывал. Можно было, конечно, пойти и купить алмазный лобзик, но приобретать все, что может потребоваться, почему бы тогда не пойти и не оплатить из последних денег тут же какой-нибудь б/ушный велосипед?
В итальянском старом кино видел сцену воровства велосипедов у зазевавшихся ратозеев, оставивших их без присмотра. Прогулявших немного по Ницце, обратил внимание, что французы бросают свои велосипеды на ступеньках кафе или булочных. Хватит ли мне наглости совершить кражу вот так – прямо из-под носа хозяина? Мне хотелось получить именно здесь и сейчас свой велосипед, я готов был даже отобрать его силой. Единственное, что сдерживало – уверенность, что в таком случае на меня обязательно заявят в полицию, а разбойное нападение – это не безобидная кража, полиция обязательно бросится искать. Встречать Новый год в участке в мои планы совершенно не входило. Своровать же велосипед со ступенек кафе без всякого насилия вполне возможно – в таком случае мои приметы не должны запомнить, да и не разбойное нападение это – вроде бы как глупая шутка расшалившихся товарищей.
Заметив в очередной раз, как какой-то парень бросил свой двухколесный внедорожник на ступеньке, а сам отправился в булочную, я ни секунды не раздумываясь подхватил велик и вскочил в седло.
До этого ездил на велосипедах давно – еще в школе. Последним моим «железным конем» был «Салют», единственным плюсом которого была возможность складываться надвое. Никаких других «наворотов» у «Салюта» не было – крутишь педали – и едешь.
«Внедорожни» оказался «крут»: 18-ть передач, куча непонятных кнопочек и совершенно непривычные ручные тормоза – на «Салюте» для торможения педали просто крутились в обратную сторону. Однажды научился ездить на велосипеде – никогда не забудешь. Но это только так кажется. Ездить можно по-разному. Я вскочил в седло очень резво, но очень медленно поехал.
Видимо, продавщица в булочной предупредила хозяина, что кто-то покушается на его велосипед. В тот момент, когда парень с криком погнался за мной, я все еще в замешательстве пытался разобраться с передачами: в самый первый момент я запутался и переключился на самый легкий ход и теперь, несмотря на то, что бешенно вращал педалями, велик разгонялся слишком медленно. При этом паренек приближался слишком быстро.
Когда я увидел, что владелец вот-вот настигнет меня, под допингом адреналина лихо выскочил из седла вверх и в сторону, а велик по инерции полетел в ноги преследователю. Бедный парень! Он с разбега на приличной уже скорости врезался в собственный велосипед и вместе с ним совершил в воздухе кульбит и растянулся с грохотом на асфальте. Какие повреждения после такого пируета получил велосипед и его владелец разглядывать не стал, рванул с максимальным ускорением и перешел на шаг только через два квартала.
Мне было стыдно. Стыдно не за то, что трусливо бежал. И не за то, что не сумел своровать велосипед. Мне было ужасно стыдно, что из-за каких-то переключателей скоростей я выглядел совершенным идиотом!
Впрочем, желание своровать велосипед неудачная попытка мне не отбила: я решил просто, что нужно подготовиться более тщательно. Рядом с продуктовым магазином «Super Marcher» заметил множество разносортых великов, прикрепленных «антиволями» на специальные металлические столбики. Самое время разобраться со скоростями. Подошел, покрутил пласмассовыми ручками, посмотрел, как ходят тросики, как передвигается цепь. Все стало более-меннее понятно. Есть такое выражение: «не нужно изобретать велосипед». Подразумевается, что не стоит выдумывать элементарную и всем понятную вещь. Уверяю вас, к современному многоскоростному двухколесному монстру эта поговорка не имеет никакого отношения.
Именно в этот момент в голову мне пришла интересная мысль: я вынул из рюкзачка тот самый свой экспериментальный антиволь и скрепил им два рядом стоящих велосипеда. Один был серебристым красавцем, другой попроще - опшарпаный синий. Теперь со стороны могло показаться, что один из владельцев по рассеяности прикрепил свой байсикл не к столбу, а к другому велику. В данном случае я ничем не рисковал – разве что антиволем. Мне стало интересно, что же из этого получится и отошел от магазина подальше, но так, чтобы место парковки велосипедом просматривалось, а меня было трудно заметить.
Пришлось немного подождать: ни к синему, ни к серебристому долго никто не подходил. Наконец появился из магазина, загруженный продуктовыми пакетами, здоровый, спортивного телосложения негр: такой если погонится, то обязательно догонит и отмутузит так, мало не покажется. Я заметил, как он бросил пакеты рядом с велосипедами, а затем наклонился, отстегнул один из велосипедов... и замер.
Соображал негр не долго – остав пакеты рядом с велосипедами, снова направился в магазин.
Логика данного психологического экперимента элементарна: владелец второго велосипеда припарковался перед магазином, значит, тоже должен находится там же, кассир сделает объявление по громкой связи, рассеянный дядечка услышит, выйдет и исправит свою ошибку. Единственно оставалось непонятно – освободил ли негр свой велосипед от «антиволя»? В любом случае у меня есть пару минут: вполне достаточно, чтобы не спеша приблизиться к моему «капкану».
Негр отстегнул синий велосипед. Пакеты я брать не стал – это было бы уже слишком...
. . .
Катиться по улицам Ниццы на велике – огромное удовольствие. Городок словно создан для велосипедистов – множество велосипедных дорожек и мягкий климат позволяют передвигаться по улицам, крутя педали, хоть круглый год. Передвижение на колесах – это вам не прогулки пешком. Велосипед дает вам настоящее ощушение свободы. Тем более, что «двухколесного друга» не нужно кормить ни безнином, ни овсом.
Новый год мне захотелось отметить в Монако – я, бездомный, мог позволить себе такое.
Францию и Монако соединяет «националь» - бесплатная, разрешенная для велосипедистов дорога, которая идет по берегу Средиземного моря. Теперь, когда я был на колесах, можно было передвигаться куда угодно и когда угодня, тем более, что до Монте-Карло от Ницце – всего-то с десяток киллометов.
С лотка перед магазином мне опять «подарили» конфеты и вино, и я в отличном настроении отправился на встречу Нового года в ближайшее королевство.
Дорога оказалась щедрой на подъемы и спуски: то мне приходилось кряхтеть и потеть, вползая потихонечку в гору, то лихо на огромной скорости лететь вниз, уповая на то, что меня не сбросит завихрением воздуха от встречной машины в пропасть.
Мне однозначно везло: притомившись от гонки по горам, остановился отдохуть у прижавшегося к скале зданию, которое оказалось складом строительной конторы. Я зашел в маленький дворик попросить воды – единственное питье, которое у меня было с собой – вино, но оно плохо утоляет жажду.
В тихом дворике не оказалось ни души – только «пирожок» - машинка, в которой основное место занимаешь закрытый кузов, оставляя свободным лишь переднии два места для водителя и пассажира. Я прошелся по дворику и заглянул в здание: внутренее помещение оказалось похоже на обыкновенную сторожку – стол, диван, холодильник и телефон. Я не стал гадать, куда все подевались – внутри не было ни души – и просто заглянул внутрь. Меня заинтересовал телефон. Для меня в тот момент это было по-истине королевский подарок: в этот предновогодний день мне ужасно хотелось позвонить в Россию и поздравить знакомых и родственников.
Дозвонился до России легко. Разговаривал недолго, передавал приветы, отвечал на вопросы.
- Ты где?
- Во Франции.
- Ни фига себе! Чем занимаешь?
- Еду встречать Новый год в Монако.
- Круто, слушай! До Рождества останешься?
- Тут Рождество уже прошло.
- Как это так?
- У них каталическое 25 декабря.
- Прикольно. Не знал. Когда домой?
- Не знаю пока...
- Это как?
- Да решил за границей пожить.
- Ну, ты меня удивляешь! Ограбил банк?
- Нет... но начинаю подумывать – почему нет?
Настроение было замечательное. Просто удивительно, как человек, у которого ничего нет, который ночует на улице, человек, передвигается на ворованном велосипеде и звонит с чужого телефона, может быть удивительно счастлив! Когда я позвонил уже по всем номерам, которые мне удалось вспомнить, заглянул в холодильник... В такие моменты люди начинают верить в бога: две бутылки шампанского, сыр и ветчина – чем не Новогодний подарок?
- «Везет» – значит, я на правильном пути!
Люди любят придумывать себе знаки, которые, якобы, указывают, верную ли они выбрали верную дорогу. Я, например, на клочках бумаги в свое время гадал, идти мне в армию, военное училище или в университет: выпало военное училище, о чем не пожалел никогда.
Теперь у меня за спиной росли крылья. Состояние свободы и вседозволенности и безнаказанности – кураж.
Единственно, рюкзачок показался слегка тежеловат: крутить педали, когда по спине стучат тяжеленные бутылки, не очень-то легко. С легким сердцем я решил не останавливаться на достигнутом и заглянул в «пирожок» - в замке зажигания торчали ключи. Поистине, Новогодний подарок получался укомплектованным на все сто: загрузив велосипед и рюкзачок в багажное отделение, я уверенно сел за руль.
. . .
«Пирожок» бросил на въезде в «Монте-Карло», он мне больше был не нужен. До центрального пляжа добирался уже на велосипеде.
При ближайшем рассмотрении игрушечное королевство оказалось еще более красивым, чем полюбившаяся мне Ницца – то же сочетание красоты природы и зданий, только чуть чище, чуть экзотичнее и вычурнее. Людей на улицах все в большинстве своем отлично отеды, совершенно не видно нищих. Блестящие современные здания, шикарные автомобили и лакеи в ливреях и белых перчатках. На своем велосипеде и в кожаной куртке я смотрелся здесь несколько неуместных, но сегодня это меня не смущало.
На центральном пляже дети через волейбольную сетку играли в мячик. Я бросил свой велосипед рядышком и пошел поздороварься с морем: придумал себе такой ритуал – подойти, присесть на корточки, докоснуться до набежавшей волны рукой и прошептать: «Привет». Кажется, море ласково что-то шептало в ответ. Одиночество – состояние странное – начинаешь придумывать себе собеседников и суеверия. С одной стороны, я прекрасно понимал это, с другой – было интересно, как далеко могу в своем одиночестве зайти.
На пляже Монако даже выход к воде оказался облагороженным – деревянный помост уходил далеко в море. В этот раз мое провествие точно не прошло незамеченным для подводных обитателей: к моей протянутой к синей глади ладони выпрыгнула, схватив пастью воздух, огромная, красная рыбина. От неожиданности я отпрянул назад. В том месте, где я прикоснулся к воде, она постепенно словно закипала...
Местная рыба просто вымогает хлеб у туристов – такого, признаться, до этого я нигде и никогда не видел. Моей тени, падающией на воду, оказалось достаточно, чтобы множество рыбьих спин показалось у поверхности. Разноцветные порошайки зекркальными боками буквально выталкивали друг друга к поверхности. Я достал из рюкзака багет стал крошить его в воду: море забурлило по-настоящему. С каждым брошенным куском море бурлило все сильнее, а попрошает приплывало все больше и больше. Этот спектакль развлекал меня до тех пор, пока не заметил, что от багета мне больше ничего не осталось. Пришло время облегчить рюкзак и основательно подкрепиться уже самому...
Первые месяцы 21-го века.
Лазурный Берег Франции.
Перед «Форню экономик» на ступеньках каждый день старые старые лица: Боря со своими вассалами, казах со спальным мешком, озабоченный минетами Маша, Гамлет с воображаемым собеседником и дама с собачкой. Но среди старожилов периодически появляются и новые.
Некоторое время назад я начал потихоньку воровать из дорогих бутиков вещи и понял, что мне требуется подельник. Так что теперь начал приглядываться к новичкам. Молодые и борзые отсекались сразу – головная боль и куча проблем. Старые, опустившиеся и погрязшие в нищите – тоже – хронические неудачники. Мне требовался середнячок – и однажды такой на дармовке появился.
Тихим ясным январским днем на дармовке появился некий мужичок на вид совершенно простой, скромно, но чисто одетый, с крестьянским добродушным лицом, которое изучало врожденное добродушие. Мужичку был непреоделенного возраста, но из таких, что пожил и жизнь поведал. На вид ему легко было дать и сорок, и пятьдесят, и даже больше – но выглядел он жилистым и крепким, вел себя тихо, с руссоязычными вежливо поздоровался, но после приема пиши вместе со всеми тереть лясы на ступеньках не стал, а отошел потихоньку в сторону. Для осуществления моего плана требовался именно такой персонаж.
- Привет, - догнал я его, - далеко напрявляешься?
- Пока не знаю, - ответил мужичок и улыбнулся каким-то своим мыслям. Он постоянно улыбался, но словно не собеседнику лично, а всему окружающему миру.
- Есть бутылка вина и нет собутыльника. Выпьем?
- Не откажусь, - легко согласился он.
Мы познакомились. Мужичка звали Петрович. Именно так он и представился, не Иван Петрович, не Андрей Петрович, а просто – Петрович. Почему так выяснять не стал – за границей я начинал привыкать к тому, что то, как зовут человека – не главно, главное – каков человек. Петрович называл алкоголиком, говорил, что прекрасно знает свою беду, но ничего поделать уже не может. При этом Петрович был тихим и безобидным пьяницей: в состоянии опьянения не буянил, не загорался неуемной энергией, но наоборот - становился еще более тихим и добродушным. Чем больше выпивал, тем расслабленнее расплывалась по обветренному лицу его улыбка, а после отпределенной меры выпитого его неудержимо клонило ко сну.
Монолог о жизни своей горькой тихого алкоголика Юры.
- Отец мой пил. Деды пили. И я пью. А если пить перестану, то разрушу семейную традицию. В генах моих закодировано жить горьким пьяницей.
Но толи в награду, толи в наказание мне способность дана замечательная – похмелье не мучит. У нормального человека как? Напился – вот хорошо ему, а на следующий день с утра голова раскалывается да так хреново, от все на свете клянет, пить зарекается, но бежит опохмелиться.
Я же – живой феномен – ни разу в жизни подобного похмелья не случилось. Уж не знаю, как там и что в организме устроилось, медицина объяснить бессильна, да только вот такая особенность с рождения дана – нет похмелья, и все. Бывало, совершенно без сознания вырубаешься, ничего не помнишь, а проснешься - голова светлая, сам отдохнувший и полон сил. А уж от французского вина не то, что голова не болит – наоборот, с утра мысли появляются дельные, на душе умиротворение да петь хочется...
Петровичу я в двух словах объяснил, почему к нему подошел и что конкретно от него требуется. Обещал делить добычу по-братски и на выпивку не скупиться.
- А что, риск минимальный, - согласно кивнул головою он, - все лучше, чем попрошайничать. После обеда я обычно пью до самого вечара, но до обеда, воля твоя, буду делать все, как ты скажешь...
«Работали» мы с Петровичем просто: сначала в бутик с дорогой одеждой заходил я одетый вполне прилично – турист и турист, от другого туриста не отличишь. Для «работы» Петровича мы придумали своеобразную спецовку: драные короткие штанишки (я лично своим швейцарским ножом резал и дырявил вполне приличные поначалу штаны, полученные совершенно бесплатно в «Сюкюр популер», пока они не приобрели соответствуюший вид), грязной куртке (джинсовую курку (получунную в той же организации – там раздавали секунд-хенд неимущим) пришлось обработать красной краской из балончика – вообще-то изначально эту краски я использовал для того, чтобы перекрашивать ворованные велосипеды. После обработкой краской курточка стала выглядеть просто ужасающе неприглядно и даже мерзко) и в шлепанцах на босу ногу – вылитый вышедший на персию Гекель Берифин. «Мой парадный костюм» - добродушной улыбался, напяливая на себя по утрам свою «рабочу спецовку» Петрович. Во второй половине дня без «парадного костюма» в своей обычной одежде это был совершенно совсем другой человек. Но в «парадном костюме» Петрович выглядел так, что даже другие нищие от него шарахались.
Подельник появлялся в магазине минут через пять после меня, чем тут же привлекал внимание стоявшего у входа охранника. По сценарию, Петрович должен был зайти в магазин и принаться лапать какие-нибудь дорогие вещи, что вызвало бы обязательное вмешательство служащих и службы секюрите (бомжи в дорогих бутиках неуместны. В данном случае речь идет о дискриминации не по рассовому, но по материальному признаку – один из самых старых видов дискриминации. Такая дискриминация существовала начиная с периода рабовладельческого строя. Подчас Юра не успевал и войти в магазин - стоило ему появиться, как подскакивал вездесущий охраник с вежливой просьбой удалиться. Юра начинал возмушаться, ругался матом (все это – по-русски), корчил рожи и упорствовал в своем нежелании удалиться. Приплюсуйте ко всему виду Петровича стойкий винный перегар, и представьте, в каком состоянии находился охранник – при условии, что физическое насилие к бездомному он применить не имел никакого права.
Люди падки до маленького спектакля – кассиры и клиенты – все с интересом оборачивались взглянуть, что же такого занимательного в их магазине происходит. Особо любопытные замедляли шаги и даже останавливались поглазеть на скандал. Как-то раз молодой человек боевой наружности – в кожанной курке с металлическими заклепками и с эрокезом на бритой голове – вдруг принялся засупаться за Петровича, брызгая слюной и наскавивая с кулаками на охраников. Через некоторое время после начала спектакля обычно появлялся второй охранник, иногда – третий охранник – и даже респонсабль (управляющий) магазина. И тогда они уже вдвоем или в троем с увещеваними под белые ручки выпроваживали моего вдруг присмиревшего подельника подальше от магазина на улицу.
Пока весь это спектакль закручивался, в примерочной я расфасовывал приглянувшиеся фирменные вещички по пакетам – та самая «бронь», обшитая изнутри толстым слоем алюминиевой фольги. Подчас спектакль еще продолжался, а я уже ускользал мимо ничего не подозревающего агента секюрите, вынося из охраняемого им магазина разной «лакосты» на несколько тысяч франков. Самое трудное в данный момент было сохранить равнодушие – изнутри меня так и разбирал смех.
Ни в одном магазине, конечно, мы не появлялись дважды – но по нашим самым скромным прогнозам выходило, что этот сценарий позволит месяц промышлять в Ницце и окрестностях, а потом можно и попутешествовать по Франции.
После того, как я исчезал из магазина, мы встречались с Петровичем на стоянке велосипедов. Свой обшарпаный синий я подарил Петровичу в первый день нашего знакомства в знак уважения и дружбы. Себе украл новый по-лучше – все тем же хорошо зарекомендовавших себя способом, только уже у другого продуктового супер-маркета. Петрович поначалу стеснялся ездить на велике, говорил, что возраст уже не тот. Но очень скоро понял все преимущества такого передвижения. Правда, мне постоянно приходилось чуть притормаживать и оборачиваться, чтобы во время движения не терять моего подельника из вида. Но так маршруты у нас были привычными, то потеряться в небольшом городе казалось совершенно невозможным.
У прилавков на улице с раззявой-продавщицей уже привычным жестом фокусника прятал в пакет две бутылки вина – ритуал просто вощел в привычку – после чего рабочий день считался законченным и мы с подельником отправлялись на вагоны перекусить и спрятать украденное.
. . .
Жить в ночлежке дальше не представлялось возможным: постоянно ночевать в одном месте разрешалось лишь две недели, после чего требовалось месяц не появляться. Кто придумал такие правила, оставалось неизвестным, но смысл очевиден: не расслабляйся. Ночлежка – не отель. Покуковал немного на курорте – пора двигаться дальше.
Лично мне двигаться пока было особенно некуда, да и не очень хотелось. Поэтому мы вместе с Петровичем переместились жить на окраину Ниццы, на запасное депо старого вокзала. На вагоны.
Наш поезд стоял в самом глухом закутке депо, как старый, отслуживший свое и дожидающийся переплавки пароход на приколе. В одно из купе мы перенесли свои спальники, в другом хранили самое драгоценное – алкоголь и консервы. Краденное прятали отдельно в дальнем вагоне на антресолях на случай полицейской проверки.
Чтобы попасть «домой» на вагоны, нам приходилось велосипеды оставлять на приколе, а самим перепрыгивать через достаточно высокий бетонный забор, ограждавший депо от посторонних глаз. Жители близлежащих домов, окна которых выходили в сторону старого вокзала, либо делали вид, что не замечали нас, либо действительно были настолко заняты только собой, что не видели ничего вокруг. Только однажды, когда в очередной раз мы с Юрой перелазили через забор, кто-то из распахнутого окна пожелал, как мне показалось, именно нам «Bon nuit». Впрочем, могло и показаться.
На вагонах жилось отлично – спокойно, тепло, безпроблемно. Главной проблемой теперь стало не то, где жить и как воровать, но куда сбывать краденое.
Подойти к первому встречному с вопросом:
- Вам случайно не нужна в полцены фирменная тряпка за пару тысяч франков? – выглядело относительно нормально во времена советского дефицита, но пытаться торговать из-под полы во Франции? Безусловно, готовые приобрести ворованные веши клиенты были, но где их найти?
Максимальное, что удалось нам в Ницце – это распродать несколько тысячефранковых вещей всего за пару сотен бесприютным полякам и венграм, которые выглядели совершенно неуместно теперь в фирменных шмотках от «Gugo Bosse» в бомжовской ночлежке. Мысль поехать в Марсель, город с миллионым населением, чтобы там найти скупщиков краденого, казалось единственно верной. Распихав по сумкам и рюкзакам недельный улов и нарядивших поприличнее, отправились в путь.
На поезд погрузились со спартанским спокойствием: просто обошли маячивших у выхода контролеров и заняли места среди других пассажиров. Петрович даже успел задремать, когда контролеры начали свой обход для проверки билетов. ТЖВ уже проскочил последнюю остановку в Сан-Рафаель и летел в направлении французской Арабщины со скоростью 300-х километров в час.
Контролер подозвал своего коллегу и они теперь пытались нам объяснить на французском что-то по поводу штрафов. По вечарам на вагонах я упорно зубрил иностраный язык и начинал постепенно скаладывать отдельные звуки в слова, а слова – во фразы.
- Чего хотят ироды? – поинтересовался Петрович, взирая со своим солнечным непробиваемым добродушием на контролеров.
- Штрафы грозятся выписать.
- Хай пишут! – улыбнулся он.
Мы протянули наши паспорта вместо биллетов.
Когда паспорта с вложенными синенькими квитанциями штрафов вернулись назад, мы с Петровичем опять мирно погрузились в сон, предварительно «уговорив» бутылку «Бордо», закусыв ее сыром и ветчиной. Контролер выглядел виноватым, когда разбудил нас.
- Чего опять хочет? – улыбнулся спросоня Петрович.
- Извиняется, что побеспокоил. Напоминает, что нужно оплатить штраф в течение пятнадцати дней.
- Конечно, конечно, - добродушно сообшил мужичок конролеру, глядя ему своим ясным взглядом прямо в глаза, - Это уж Вы нас, пожалуйста, извините...
- Он по-русски не понимает, - напомнил я Петровичу.
- Да знаю, - махнул рукою подельник, и все равно повторил еще разок, только медленне, - Из-ви-ни-те, - и чтобы уж совсем было понятно, добавил: «се ля ви» - и развел широко руками.
Контролер удалился и больше не беспокоил нас.
У меня же от выпитого и продолжительно везения фибры души настроились на философский лад, в результате чего я выдал разомлевшему Петровичу следующую тираду:
- Разве мог я, натирая мозоли в военном училище, глотая пыль офицером Советской Армии или занимаясь горе-бизнесом в России, представить себе, что вот так, ни копейки не платя за проезд, буду вояжировать по живописному берегу Средиземного моря?! А когда уже во Франции ковыляя с сумкой, полной ненужных вещей, натер себе кучу мозолей по дороге из Ниццы в Марсель, сколько пропустил электричек и ТЖВ, которые могли облегчить мой путь? Вот ты, Петрович, извиняешься... Только кажется мне, что совесть и воспитание – это тормоза, которые нужно забыть, если хочешь, чтобы жизнь твоя стала легче.
- Да я, как бы того… дружу с совестью.
- То бишь, она тебе спать не мешает?
- Дык, я снотворное принимаю? – добродушно щелкнул себя по кадыку тихий пьяница.
- Минуту назад мы получил штраф, который никто и не собирается платить. Но штраф за то, что передвигаемся без билета – это пустыки по сравнению с тем, что в рюкзаке везем краденые вещи. В Советском Союзе за такое нас бы упекли на пару лет без разговоров.
- Упекли бы, - согласился Петрочив. – Но у буржуев законы гуманные. А экспрориировать человеку неимущему у буржуев – не большой грех.
- А если это только начало? Вчера ты помогал мне в магазине, в завтра – сам пойдешь воровать. Потом, кто знает? Разбойное нападение? применение оружия на поражение, расчленение и закапывание трупа?
- Ну, ты хватил! Расчление! – добродушно хохотнул Юра. – Ты, Сераж, меня пугаешь... Член что ли расчленять? Что это тебя на философию потянуло?
- Тихо, тепло. Мухи не кусают. Вот еду себе и думаю – вокруг красота такая, а мы воруем. Хорошо ли это?
- Ты, Сережа, извини, но ты пацан еще, - хитро прищурился мой добродушный собеседник, - жизнь – она какая? Жизнь – она сложная. Тут хорошо или плохо – не нам судить. Наше дело жить, а уж потом разберуться там (тут он ткнул указающим перстом в небо) что и по чем.
- Ты, Юра, ответишь на нескромный вопрос?
- Валяй.
- Ты бы мог и в России горькую пить... почему во Францию приехал?
Собеседник вдруг серьезно посмотрел мне в глаза, после чего улыбнулся несколько виновато:
- Судьба значит. У меня же и квартира, и семья была – да жена заболела, на операцию деньги нужны. Квартиру продал, хотел комнату взять, а остаток денег на ее лечение потратить – да ты же знаешь, какую народу правительство свинью подложило в август 98-го года! Рублики все за квартиру вырученные превратились в труху, не то что комнату – будку купить нельзя... и жену доктора не спасли...
- А как же ты во Францию попал?
- Да как жену похоронил, пошел куда глаза глядят. Шел, шел – и пришел, - грустно вздохнул Петрович.
- Вот так взял и пришел?
- Пришел. Год почти добирался...
- Целый год! – я присвистнул, - А границы как же?
- Помогли добрые люди.
- А дальше теперь как?
- Жизнь покажет. Давай лучше выпьем, - закруглил разговор Петрович.
На конечной в Марселе мы выходили из вагона в том состоянии, когда и без розовых очков ясно, что жизнь прекрасна.
. . .
Жестокая реальность окружающей действительности очень скоро расколола розовые очки на мелкие кусочки.
После яркой Ниццы Марсель показался мне особенно серыми грязным. Мы с Петровичем таскались теперь по всем ночлежкам с рюкзаками, полными ворованных шмоток. При руссоязычные беспризорники, которые нам попадались, покачалу корчили из себя всезнаек, но после вопроса, где по-быстрому можно сбыть краденое, многозначительно молчали, идиотски улыбаясь и пожимая плечами. В Марселе владеющие бутиками арабы, у которых на лице написано «магуй» (незконная сделка), стрили из себя невинность и шарахались от нас. Все боялись полицейской «подставы». Мы пробовали торкнуть хоть что-то из краденного на базаре – не нащлось ни одного клиента. Пробовали обменять товар в маленьких лавках на еду и выпивку – продавцы – они же владельцы магазинов – выпроваживали нас прочь.
- Петрович, - спросил я своего напарника после нескольких дней безрезультатных попыток сбыть хоть что-то из краденного - ты слышал термин «кризис перепроизводства».
- Что за зверь?
- Это когда производится больше товара, что покупатели способны купить, - поришлось пояснить, - Так вот, у нас с тобой сейчас кризис переворовства – наворовать можем до фига и больше, а продать – некому.
- И что делать?
- В капмире в таком случае уничтожают товар...
- Сжигают что ли? – удивился Петрович.
- Не всегда. Перерабатывают или отправляют в «третьи страны» как гуманитарную помощь «для бедных».
- И что ты предлагаешь?
- Предлагаю отправить краденные вещи в Россию – сделать подарок родным и близким.
- Дык, это... того... у меня практически никого нет, - с растерянностью ребенка посмотрел на меня пожилой человек.
- Совсем никого что ли?
- Сестренька только... в Казани. С мужем и тремя детьми.
- Вот и прекрасно - сестре и отправишь. Пусть порадуется. Уж она разберется в семье, что с подарком делать...
- Ну, что же, пусть будет подарком ей на 8 марта, - согласился Петрович.
Мы разложили все вещи поровну в две найденные по случаю коробки и, едва понесли все это добро в ближайшее почтовое отделение.
Совершенно некстати с самого раннего утра моросил омерзительно холодный дождик, а стороны моря пришел противный бриз. Последнии дни мне казались одной спрошной неудачей, что ясно намекало на то, что я нахожись сейчас не на верном пути. Упаковывая посылу, умудрился порезаться. Нести коробки оказалось сорвешенно неудобно. Когда мы с моим напрником мокрые пешком добрались от ночлежки до почты, то встретили зарытые двери с табличкой: «GREVE» (забастовка).
- Биииилять! – выругался я и грохнул свою поклажу со всего размаха на ступеньки.
Французы обожают бастовать. Забастовка стала чем-то вроде национального спорта для государственных служащих – то организованности, с которой бастуют они, можно только позавидовать. Но вот именно сейчас и сегодня подложить такую свинью? Эти ворованные вещички выглядели совершенно заколдованными – не сбыть, не отправить. Даже Петрович при всей своей жизнерадостности и добродушности выглядел несколько грустным:
- Не расстраивайся ты так, - пытался упокоить он меня, - мы же никуда не спешим, отправим посылки завтра..
- Забастовка может длится не один день...
- А вот это хреново...
- Кто виноват и что делать?...
Так две коробки с ворованными вещами и остались на ступеньках почтового зала. Не знаю, что приключилось с ними дальше. Может быть, перепуганные служащие подумали, что в них бомба, и вызвала команду полицейских? Или кто-то ушлый, отлепив скотч, забрал все эти «лакосты» себе? Хотя, скорее всего, обе посылки приняли за мусор и просто выбросили в урну. Нам же с Петровичем до чертиков надоело ошиваться в Марселе. Потратив на закуску и выпивку последние сантимы, мы покинули столь негостепреимный в этот раз город.
На обратном пути в Ниццу нам опять Фортуна показала свою спину: контролер попался знакомый, тот, который так безропотно нам выписывал штраф по дороге в Марсель. Теперь он вдруг возмутился, когда обнаружил нас вновь без билетов, мирно цедящих пиво, уже на подъезде к Тулону.
- Deja vu, - произнес контролер, и в Тулоне в вагон вошли местные стражи порядка. Они попросили нас покинуть поезд. После короткого шмона в привокзальном полицейском участке (хорошо, что мы не везли в этот раз ворованные веши с собой), мы с Юрой снова очутились на свободе, но наш «паровоз» давно помахал нам рукой.
В Тулоне мы побродили немного по центру, вышли через неказистую площадь на безлюдный пляж, поинтересовались, где находятся социальные службы, и, получив более-менее вразумительный ответ, отправились на поиски.
На «дармовку» мы набрели как раз к обеду. В фойе желающие угощались яблоками из большой корзины и пили кофе. Во дворике заботливой чьей-то рукой были поставлены два теннисных стола. Страйка безпризорной молодежи суетилась вокруг. Две пары «рубались» в пинг-понг, остальные очень эмоционально за них «болели».
Кормили очень даже неплохо, не хуже, чем в Ницце. Основным отличием оказалось то, что пришедшие пообедать не получали еду на раздаче, а рассаживались по шестеро за столы. Блюда же для них разносили пожилые французы, которые работали в данной столовой «беневоле» (добровольцами).
Набивая дармовой жрачкой свой ненасытный желудок, я друг вспомнил, что вот уже больше месяца прохлаждаюсь во Франции. Никакого прогресса не видно, а из попыток заработать на хлеб и получить официальный статус выходила откровенная белиберда. Необходимо было что-то менять.
Переночевали мы с Петровичем в Тулоне, а в Ниццу прибыли утром все так же «зайцем», но уже с другим контролером. Прямо с поезда я отправился в «Секюр популер» на прием к переводчику Мише.
- Нужно в префектуру идти, подавать документы на азюль, - пояснил он, - только для начала зарегестрировать почтовый адрес. Адрес необходим для того, чтобы получать из префектуры корреспонденцию.
Меня зарегестрировали на 30, rue Bonoparte, после чего я без промеления покатил на велике в префектуру. Во Франции в государственных учереждениях часто бывает множество народу, но основное отличие здесь от российской очереди в том, что на ногах ждать и толпиться не нужно: каждый проситель получает номерок и оправляется в зал ожидания. Здесь тебе остается только занять кресло и набраться терпения: рано или поздно загориться табло с обозначением твоего номера и номера окошка, в которое следует обратиться.
- Voulez-vous demander l’asile politique? – спросил меня служащай, когда я, наконец, дождался.
- Yes, of course !
В обмен на фотографию моей физиономии и отпечатки пальцев мне выдали бумажку формата А4, на которой черным по белому значилось, что я прошу политического убежища во Франции. Там же указывалась дата следующего рандеву, к которому прилагался адрес ОФПРА. Первым делом мне предстояло сочинить историю для отправки в эту организацию. Особых проблем я здесь не видел: нужно было лишь поднапрять память и вспомнить, что происходило в моей жизни на самом деле.
Когда-то в России я работал в организации, которая называлась СКВМ-30 000 и ворочала миллионами – почему бы по этому поводу не написать в ОФПРА отличную криминальную историю?
Краткая история СКВМ-30 000 и Миновича А.А,
рассказанная Сергем Чениным:
Волею судьбы в июне 1996-го года я, молодой лейтенант, попал служить в Грозный.
Меня распределили на должность командира 254 ОК взвода 369 ОВ коммендатуры морской пехоты. Здесь я уже по долгу службы познакомился с майором Абрамовым – моим непосредственным начальником. Именно знакомство с Абрамовым сыграло рещающую роль в моей судьбе. Не будь Абрамова, я бы никогда не узнал Александра Андреевича Миновича.
Александр Андреевич Минович был авантюристом широкого профиля. И не только потому, что умудрился к тридцати годам раскормиться до весовой категории борца «сумо» - более ста киллограмов при метре с кепкой роста, но и потому, что в непростой для страны экономический момент сумел сколотить значительный капитал.
Минович начинал банально еще в 1990-м году простым таксистом. «Бомбил» он не долго – заработки оказались не такими большими, да и платили деревянными, которых почти тут же съедала инфляция. Старенькая папина «копейка» грозила вот-вот развалиться.
Тогда в том же 1990-м году Минович создает АОЗТ «СЛЕММ – 11 000», зарегистрировав фирму в Хорошаевском районе г. Москвы.
С 1992 года фирма «СЛЕММ – 11 000» преобразована в АОЗТ «Транс-фирма «Минович и сын», где Минович А. А. числится генеральным директором. В 1994 году фирма «Минович и сын» самоликвидируется, а Минович А. А. уезжает из Москвы в г. Волжский Волгоградской обл., где организует АОЗТ «СКВМ – 30 000», генеральным директором которого и становиться.
В условиях только что зарождающегося рынка таких фирмочек регестрировалось и расподалось каждый день на просторах бывшего Великого и Могучего множества, главный козарь Миновича А.А. был не в этом.
Главными козырями предпринимателя являлось наличие влиятельных друзей в администрации президента и гипноз слова.
Вокруг любого правительства всегда вьется колоссальное колличество авантюристов, предлагающих множество на первый взгляд завлекательных проектов. Коррупция в органах власти в России 90-х годов известна. Люди, наделенные полнотой власти, справедливо опасались, что завтра времена переменятся, и спешили урвать свой жирный кусок сегодня. К тому же в начале 90-х на территории СССР сложилась такая ситуация, когда большинство рассчетов производились не безналичным путем, а бартером – путем прямого обмена продукции между различными отраслями и предприятиями.
Простой пример: Текстильной фабрике в Повольжье требуется серые - хлопок. В Таджикистане есть хлопок, но российский рубль Таджикистану не нужен, а валюты на счету фабрики нет. Таджикистан может обменять хлопок на легковые автомобили, но где взять текстильной фабрике автомобили?
Вот тут и появляется генеральный директор СКВМ-30 000 Минович с его системой взаимозачетов. На руках у него есть государственная бумага, которая гарантирует нефтяные поставки по льготной цене. С этой бумагой Минович обменивает нефть на масло, масло – на автомобили, автомобили – на хлопок, а взамен хлопка получает пакет акций текстильной фабрики. Контрольный пакет акций текстильной фабрики можно обменять снова на нефть, только уже в гораздо большем объеме. Часть этого объема пойдет на оплату нового бартера, а другая часть по государственной квоте уходит за границу – что отражается на швейцарском счете в твердой валюте. Деньги в Россию возрашаются уже наличкой и только часть.
При такой схеме оборота для налоговой денежных проводок не существует, ведь весь обмен происходит баш на баш – натуральным путем. Прибыли нет. Соотвественно, при огромных бартерных оборотах, которые имел СКВМ-30 000, налог на прибыль оказывался равен нулю, но реальные заработки господина Миновича – колоссальны.
Впрочем, все было не столь безоблачно, как кажется на первый взгляд. Минович был финансовым гением и авантюристом, но не воякой. За свою жизнь он икренне опасался. Колеса его отлаженного финансового механизма застревали на дорогах российского бандитизма. Обделенные финансовой сноровкой, бантинствующие элементы взамен получили наглость и напор. Чем большие деньги приносило предприятие «СКВМ-30 000», тем сильнее за Миновичем охотились российские джельтельмены удачи. Различные группировки в завидным упорством пытались подмять под себя этого «кабанчика», или, выражаясь их языком, разернуть ему штаны ширинкой на заднику.
С первых реальных заработков генеральный директор «СКВМ-30 000» создал собственную охранную фирму, но даже на собственной охране он не мог до конца доверять: все эти лица с лицензием на ношение оружия – потенциальные бандиты. Не известно, не вскружат ли близкие деньги им голову. Неизвестно, против кого повернут они свои «стволы» завтра.
Чего больше всего боишься, то и случается: погожим весенним днем начальник охраны Миновича Валера Просвиров в окружении бритых парней из кадинской группировки (Волгоград) «наехал» на своего начальника, заявив, что с этого дня Минович будет будет платить ему на зарплату, но долю, и назвал такую сумму, расставаться с которой Минович был категорически не согласен.
Деваться Миновичу было особенно некуда – и начальник охраны это лучше всех других знал. Разве что бросить все и уехать за границу. Но убежать за границу финансовый гений просто не мог – слишком большие обороты набрала его авантюра, исчезни он – и множество крупных компаний в России и СНГ понесли бы миллионные убытки. Серьезные люди не простили бы такого и разыскивали бы беглеца. И будь он где угодно – хоть в Америке, хоть на островах Тумбы-Юмбы – рано или поздно все равно бы нашли.
Валера Просвиров просчитал все – кроме одного. Что у Миновича окажется в рукаве его последний козарь – начальник 369 отдельной военной комендатуры в Чечне – майор Абрамов.
. . .
Абрамов и Минович были знакомы со школы, и пусть пути их по жизни разошлись, но в декабре 1996-го набирающему обороты олигарху просто больше не к кому было обратиться. Во-первых, Минович Абрамову доверял. Во-вторых, у Абрамова уже была команда – личный состав вверенной ему коммендатуры.
Вот так майор, лейтенант, прапорщик и десяток бойцов по щучьему велению превратились из бойцов Российской армии в охранное предприятие «Первая Кагорта». Александр Андреевич заплатил приличный выкуп Штабу СКВО за наши крепостные военные души. В декабре 1996-го шел вывод Ограниченного Контенгента войск с территории Ичкерии в Буденовск, так что в общей суматохе наше увольнение прошло совершенно незамеченным. Наша «Первая Кагорта» легко «отпрокинула» каденских – после Чечни у нас был такой заряд сумасшедствия, что даже бандиты считали нас отморозками. И если раньше мы разъезжали на БТР по чужой земле, то теперь катались по России на шикарных машинах, сопровождая повсюду Миновича. Нашим фирменным знаком была черная форма морской пехоты и укомлектованные «по боевой» пехотные «разгрузки».
Но все хорошее однажды заканчивается – в 1999-м году незаметно, но уверенно не только одминистративные, но и финансовые рычаги власти в России стало подминать под себя ФСБ.
Мы еще не знали, что в декабре 99-го года вдруг неоткуда появиться будущий президент Путин. Но на себе почувствовали, что в стране грядут перемены – теперь во всех значительных фирмах «контора» директорами и управляющими ставила своих, часто – «из бывших». Теплые места для офицеров запаса из ФСБ расчищали уверенной рукой: бизнес в России балансировал на гране криминала, любого крупного бизнесмена можно было «прижать» по той или иной статье. Не только владельцев крупных компаний, но и мелкие фиры затронули перемены. Подчас генеральных директоров просто сажали, а их места тут же занимали ребята с холодным разумом и горячим сердцем.
В 1996-м году Минович испытал на себе давление государственной машины на все сто: с одной стороны его прижала налоговая, с другой – ФСБ. От государства его «команда морпехов» была не в состоянии защищить. Да и на нашу «Первую кагорту» давили – вдруг потребовалось строчно обновить охранную лицензию, разрешение на оружие, а вплоть до получения нового разрешения исполнительные органы требовали приостановили дейстельность фирмы вообще.
Минович на на шутку испугался – за время своей работы он собрал огромное досье, компромат на самого себя и на всех, кто когда либо соприкасался с ним. Не знаю, зачем он все эти бумажки хранил. Видимо, на старости он собирался написать книгу и весь этот компромат опубликовать. Но в ноябре 1999-го года финансовый гений вдруг отчетливо почувствовал, что теперь его «ведут» (наружное наблюдение» и не сегодня – завтра – придут арестовывать.
До этого момента компромат был надежно спрятан. Но при всех своих достоинствах Александр Андреев был трусоват – боясь, что его в случае ареста на него могут воздействовать «сывороткой правды», он решил избавиться от компромата. Сам он боялся это сделать – Минович теперь панически всего боялся. Уверенный, что нужно спешить, он позвонил Абрамову. Абрамов позвонил мне.
Так в мои руках оказался чемодан, полный бумаги. Уничтожать комромат я на стал – «Первая когорта» доживала последнии дни. Абрамову поставил через фактом, что ухожу. Все имущество перевел на имя матери. Ожидая визу во Францию, жил на съемной квартире и читал не книги, а весь этот компромат из чемодана.
История для ОФПРА у меня получилась просто замечательная. Больше всего на правду похожа ложь, перемешанная действительными фактами. Именно так я и сделал...
. . .
- Для того, чтобы точно получить «позитив» с «азюлем» во Франции, требуется помощь хорошего адвоката, - проинформировал меня Миша из «Секюр популер» и дал телефон некой некой мадам, которой я и позвонил.
- Я могу вам помочь в получении французских документов, - начала с места в карьер мадам, представившейся Полюцкиной.
Как только я увидел ее, тут же вспомнил рассказ молдованина-саксофониста: сухая ящерица с немигающими желтыми глазами. Мы встретились в парке на лавочке.
- Вы адвокат? – поинтересовался я уже зная, что сейчас она выдаст мне заготовленную легенду.
- Да, я адвока, - уверенно соврола ящерица, - Наша адвокатская контора сейчас временно на ремонте, поэтому приходится встречаться на улице.
- Угу, понимаю, - улыбнулся я. Было ужасно интересно посмотреть, какие ухищерение предримет дамочка, чтобы развести меня на бабки.
- Да, Ваша ситуация трудная, - начала ящерица заготовленную партию.
- Почему же?
- Вы – русский и из России.
- Да уж, не повезло. Что, с азюлем уже не получится?
- Помочь Вам легально остаться во Франции можно.
- Ага…
- ...Но лично у меня знакомые в министерстве и в ОФПРА. Одним словом, Вы платите авансом тысячу.
- Долларов?
- Конечно! Ну, не франков же! – Полинская даже попрыгнула на месте, как только о деньгах заговорила, - После чего мы пишем специально для вас замечательную еврейскую историю. Переводим ее и представляем Ваши интересы в ОФПРА, а также во всех организациях, таких как префектура, «Тер д’Aзиль», «ACCE» и прочее.
- И в префектуре тоже?
- Конечно. Вам же потребуется переводчик.
«Ну, - сказал я себе, - разве неясно, что тебе удивительно повезло? Теперь для того чтобы протянуть бумажку в префектуре, с тобой явится личный переводчик».
- А как Вы себе видите представление моих интересов в ОФПРА? Вы поедете со мною в Париж?
- В этом необходимости нет. Мы направим ваше досье. А ответ Вы получите почтой.
В том, что мадам - аферистка, сомневаться не приходилось. Во-первых, ни один уважающий себя адвокат не станет организовывать первую встречу с клиентом на улице. Непредставительно. Несолидно. Просто бюро у мадам Полюцкая нет, а история с ремонтом придумана для простаков.
Во-вторых, адвокат – человек востребованный. День адвоката расписан по минутам, и являться в префектуру, чтобы выступить в качестве переводчика, настоящий служитель Фемиды не стал бы – не его роль. А вот представлять интересы клиента в ОФПРА он просто обязан, для этого, в принципе, адвокат азюлянту и нужен.
Ну, и в-третьих, заверенный перевод страницы с русского на французского стоит во Франции в районе 40 долларов – я заранее поинтересовался. Перевести мне нужно – пару страниц. А с меня уже хотят тысячу – и это – только аванса.
Очевидно и то, что Полюцская сама не до конца понимала того, о чем пыталась сказать. Но стоило мне попросить разжевать смысл сказанных слов, как мадам делала вид, что разжевывать – унизительно, и в первую очередь, унизительно для вас, товарищ клиент. Нужно было видеть глаза мадам Палюнской в тот момент, когда после всех моих поддакиваний и соглашательства, уже предвкушая очередные легкие деньги, она вдруг услышала фразу:
- Мадам, а вы только русских обманываете?
Мне пришлось перебить ее на полуслове – надоело выслушивать весь ее бред. И теперь она замерла, не мигая, с окрытым ртом.
- Мне стыдно за Вас, - добавил я, развернулся и пошел прочь.
Только тут аферистка опомнилась и еще долго что-то высокопарно, напышенно, возмущенно выкрикивала мне во след. Как мошенники мелки, коварны и ранимы! А если мошенник женщина – то она мелка, коварна и ранима вдвойне...
. . .
С воровством нужно было завязывать. Нет, конечно, отдельные вещички, вино и закуски можно продолжать воровать. Но на продажу воровать бесполезно: мы с Петровичем просто не нашли рынка сбыта. Нужно было найти новую золотую жилу. Что это будет – я пока что не мог конкретно определиться.
Однажды Петровича на вагонах не было целый день. Вернулся он только под вечер довольный и пьяный в «парадном костюме».
- Возвращение блудного попугая, - встретил его я как можно более равнодушно.
- Не обижайся, Серега! – расплылся в улыбке Петрович и вытряхнул на стол купе из рюкзака кучу монет достоинством от одного до 10 франков. Монеты зазвенели и частично упали на пол.
- Ты где был?
- Попрошайничал, - дыхнул перегаром Петрович.
Поначалу идея порошайничать мне показалась странной. Но время карнавалов закончилось – лотки с улицы убрали, а чтобы воровать еду в магазинах, нужно хотя бы за часть заплатить. При этом наличные с удивительной беспощадностью кончались. Питаться за счет Петровича себе я позволить не мог – я, конечно же, бездомный и бомж, но у другого такого же бомжа на шее сидеть не собираюсь.
Принцип: «не протянете руку - протянете ноги» действует безотказно: за последнии месяцы я значительно сбросил в весе и процесс этот грозил продолжаться. А когда на следующий день обменял заработанные за два дня франки на сто долларов, я решил, что пора спрятать подальше гордость и становиться «на ручку».
На первую свою «трудовую вахту» в должности попрошайки я вышел в кожаной куртке и том прикиде, в котором ходил по магазинам. Слегка не брит, с отросшим ежиком волос, с легким душком спиртного. Народец проходил мимо, все больше меня не замечая. Поделиться своей мелочью добровольно при свете дня со мной – такая мысль им словно в голову не приходила. Отнимать же у прохожих деньги насильно – конечно, такое возможно, но это уже статья за разбой. Внутри я закипал, снаружи – лишь хмурил брови. Видок у горе-порошайки был тот еще.
- Хорошо, - рычал я, - вот проголодаюсь, и не дай бог вам со мною встретиться на узкой дорожке ночью!
Петрович, который «сменился» со своей «вахты» пораньше, некоторое время наблюдал издалека, как я «работаю», после чего появился со словами:
- Хреновый из тебя порошайка, сынок. – улыбнулся он, - Хватит пугать людей, пойдем перекусим – и зазвенел мелочью в кармане.
На следующее утро к дверям почтампа я явился слегка пьяный, небритый, в дармовой, из «Секюр популер», мятой бумажной куртке, каких-то желтых растоптанных лаптях на два размера больше и с баночкой для подношений, вырезанной из пластиковой молочной бутылки. Юра еще немного попрыскал на весь мой костюм остатками краски из балончика. Свой «спецкостюм» я через весь город тащил в пакете, чтобы переодеться «перед работой» в глухом дворе. В спецовке я совершенно преобразился: народец сочувственно улыбался, мелочь приятно звякала на дне баночки, и уже скоро ощутил приятную тяжесть меди в своих оттопыривающихся карманах.
- Больше ста долларов за день в общей кассе. Неплохо, - резюмировал Юрик, подсчитывая результаты трудового дня.
Работа «на ручке» оказалась непыльной, я целый день только и делал, что механически открывал-закрывал двери. Разум же в это время существовал совершено отдельно, свободно унося меня в дебри запутанных размышлений. Во время месяца попрошайничества в моей голове совершенно независимо зачалось и вызрело нечто, что в момент своего рождения получило название «Резюме». Свое резюме я взял за привычку рассказывать вечерами Петровичу, когда мы, расположившись в своем «доме на колесах», ужинали, запивая консервы вином.
РЕЗЮМЕ
Свой шедевр я посвящаю червю – человеческому сперматозоиду. Не конкретному сперматозоиду, которому удалось оплодотворить божественную яйцеклетку и вознестись на Олимп, а всем нам, которых природа извергла в пустоту мануально.
Зачем этому червю досталось осознание себя, разум, полный не только безоговорочных инстинктов, но и сомнительных измышлений – непонятно. Понятно лишь то, что возникновение мыслящей особи явилось аномалией природы, с появлением которой симфония Вселенной превратилась в какофонию. Думаю, разум возник по-ошибке. Только разум мешает человеку принимать существующую реальность таковой, как она есть. И если первым в зарождении гомо сапиенса явилось слово, то этим словом было «нет». Нет. Нет. И еще раз нет!
Червь, человеческий сперматозоид, гомосапиенс еще не подозревая о существовании Бога, бросил ему вызов. С помощью своего «нет» разум принялся переделывать окружающий мир. «Нет» вложило в руку гомо сапиенса палку, которая со временем переросла в персональный компьютер с выходом во всемирную сеть, сидя перед которым каждый нажатием клавиш посылает бога на фиг. Мы, человеки, с помощью своего вечного отрицания приобретаем ежесекундно багаж новых знаний. Бог же, по определению, всемогущ и всеведущ. Бог знает с самого начала все и обо всем, иначе какой же он Бог? Вот и выходит, за истекшие тысячелетия он не узнал о творенье своем ничего нового. За тысячи, миллионы лет – ничего нового! Лично для бога объем его знаний ни на полбуквы не изменился. Застой. Консерватизм. Самая тупая амеба – и та познавала, эволюционировала, изменялась. Но обладать абсолютным знанием означает отказаться от собственной эволюции и движению к знанию. Богу некуда эволюционировать. Он в развитии своем достиг максимума и остановился. Некуда больше идти. Мервый бог ничем не оличаестся от живого: и тот, и другой остановились навечно.
Вот и выходит, что пока мы шли, Бог топтался на месте. Нужен нам такой Бог? Страх перед неизвестностью вопиет: «Да!», но разум отрицает «Нет».
Впрочем, багаж знаний имеет свою критическую массу, и однажды, надавив на мочевой пузырь интеллекта, разум взорвет себя. Человек может возомнить себя Богом, но не может быть им. Даже червь может стремиться к познанию, но никогда не сможет обладать знанием абсолютным. В самом процессе познания заложен механизм самоуничтожения. Человечество со всеми его благими и злыми намерениями должно успеть уничтожить себя. Именно самоуничтожение человечества даст новый толчок Вселенной, новый Большой Взрыв. Ибо Вселенная – это на бог, она не может оставаиться неизменной. А чтобы двигаться, обладать не только родиться, но и умереть. Человек – фитиль для взрыва Вселенной, надежда на ее перерождение и новую жизнь.
Граница между небом и землей
Я, человек! Такой обыкновенный...
Но роль моя – стать ярким фитилем
Для взрыва зарождения Вселенной.
Итак, Сперматозоид, возомнивший себя Богом, меняет окружающий мир ради достижения своих личных целей. При этом природа самой человеческой личности остается неизменной. Прикрыв животную суть налетом цивилизации, гомо сапиенс счастлив настолько, насколько умеет обмануть себя. Для того, чтобы быть счастливым, достаточно забыть о своем несчастье.
Непринятие реальности – кнут, толкающий на поиски пряника. Желание изменить мир – морковка, привязанная у самого носа. Человеку гораздо разумнее оставаться идиотом. Обманутый, он готов не только всю свою жизнь идти за морковкой, но и посылать по тому же пути своих детей, детей своих детей, тех, кто доверился ему, тех, кто его любит и ценит. Движение, познание бесконечно, а значит, бесцельно. В чем-то мертвый Бог удивительно прав: не имеет смысла куда-то идти, если конечной точки у пути нет.
Цель – в недостижимости цели. Истина – в отрицании любой истины. Коллективное сознание человечества зиждется на обмане, первый из которых: «Не убий!».
Здесь Петрович, который во время изложения резюме действовал по принципу: «А Васька слушает, да ест», откупорив очередную бутылочку «Бержерака», закивал головой:
- Не убий – это хорошо. Но вот тебе и кровь Господня! – и протянул мне пластиковый стакан с винным причастием, который я легко опрокинул – горло пересохло доносить до единственного собеседника «истину».
- Твою философию, Сергей, - улыбнулся он добродушно, - я ни фига не понимаю...
- Петрович, не ищи среди моих слов стульев, на которые удобно присесть, - тут я сделал театральный жест, нахмурил брови и ткул в собесдника перстом, - Я вообще не разрешаю тебе сидеть в моем присутствии!
- Что ж мне теперь встать и уйти? – удивился Петрович.
- Ладно, можешь остаться, - засмеялся я, - Только слушай.
Петрович был прекрасным слушателем – внимательным и чуточку трезвым. Мне же казалось, что мысль моя кристально ясна. Но, думаю, если бы получилось заснять всю эту мою демагогию на видеопленку, то можно было бы показывать ее как учебное пособие в сумасшедшем доме.
- Дорогие ученые мужи, - жест в сторону невидимой аудитории, - с вашего разрешения, я продолжу...
Итак, «не убий»
Человек стремится вложить смысл туда, где его нет. Выражение «невинные люди» бессмысленно, ибо каждый из нас – потенциальный убийца. Требуется лишь секунда, чтобы с якобы цивилизованного человека слетел налет воспитания и культуры, и он превратился в животное.
Гомо сапиенс убивает в гневе, в состоянии аффекта, из чувства долга, повинуясь приказу, от безысходности. Из чувства страха, из желания острых ощущений, по глупости, от большого ума, для торжества справедливости, по случайному стечению обстоятельств и в экстазе собственного безумия, которое прячется в секунде ходьбы от того, что принято считать нормой. Человек, не способный убить других, убивает себя. Минимум – как личность. Причем в данном случае, убивает себя постоянно.
Каждый из живущих однажды умрет, но умирать ему ох как не хочется! Значит, он имеет право на убийство хотя бы в целях защиты собственной жизни. Во многих законодательствах различных стран мира это право на самооборону официально признано – значит, даже официально каждый на убийство имеет право.
Изначально все пророки твердили: «Око за око. Зуб за зуб». Но с возникновением правового государства общество взялось лимитировать это право.
Современное государство само выдает лицензию на совершение насильственных действий. Избранные человеческие особи, представители государства, определяют, кому разрешено лишать жизни, а кому – нет. Государство легко выдает лицензию на геноцид, на устранение тех, кто мешает осуществлению государственных интересов, но неумолимо осуждает и строго карает тех, кто осуществляет свое право на убийство по собственной воле. Человек разумный привык подчиняться не разуму, но силе. Пока государство – это сила, гомо сапиенс подчиняется ему. Стоит устоям государственности пошатнуться, и звериные инстинкты (а желание убивать – первый из них) тут же выплескиваются наружу.
Цивилизация извратила орудия убийства: душить и забрасывать камнями теперь не модно. Изжаривание на электрическом стуле и инъекция отравляющего вещества достаточно современны, но, думаю, это не предел. В скором будущем смертников будут распылять на атомы и электроны в специально созданных для этого на деньги налогоплательщиков убойних камерах.
Цивилизация изобрела и гуманные формы убийства, но от этого убийство не перестало быть таковым. Впрочем, обладающего разумом и нуждающегося в социуме сперматозоида можно уничтожить морально. Для этого достаточно истребить его желание жить, убить разум, результаты долгих трудов, гениальные находки, произведения, личность и непохожесть, подтолкнуть к самоуничтожению, к осознанию собственного ничтожества. Лишить человека цели, желания жить – то же самое, что лишить его самой жизни. Уничтожить человека морально – все равно, что убить его. Еще жители древних Афин, изобретатели демократии, считали, что преступника можно не убивать физически, а просто изгнать индивидуума из семьи, от родных, из родного города, без возможности вернуться обратно.
- Не вынесла душа поэта…
Конечно, способ моральной экзекуции действует не всегда и не на всех. Рвущиеся к власти, но вопиющие о свободе и равенстве революционеры изобрели гильотину, гильотина более надежна. Кстати, в истории не было зафиксировано ни одного случая, когда бы проводилась публичная казнь, и на такое событие не собрались бы ротозеи и зеваки. Чувство страха мешает отважиться члену общества на самостоятельный акт, но хотя бы в качестве зрителся он обязательно примет участие в экзекуции другого индивидума.
Человек – извращенный убийца. В каждом из нас живет каннибал. Каждый имеет потаенные мысли. Нет на свете святого, который хотя бы однажды не желал другому творению божьему, созданному по образу и подобию, смерти. Выйдет ли на ружи животное, или так до собственной кончины и будет прятаться за маской культуры и воспитания – все зависит лишь от случая, от тех условий, в которые данного индивидума поставит жизнь. Выжившие пассажиры упавшего в горах самолета питаются погибшими товарищами по несчастью. Мать поедает собственное дитя, чтобы выжить и дать жизнь другому.
Плодитесь и размножайтесь. Заметьте, во фразе уже содержится тавтология! Плодиться – и есть размножаться. Зачем твердить одно и тоже дважды? Просто изначально, до того как многое в мире было переписано и изменено в сторону «гуманизма», изречение звучало:
- Плодитесь и убивайте.
Социальные табу, игра на чувстве самосохранения и искусственных ценностях позволяют контролировать инстинкт убийства, бурлящий в крови человеческой особи.
Но стоит снять тормоза – и кровь обязательно прольется.
Лучше всего животное «Я» человека проявляется во время революций, гражданских войн и во сне. Анархия социальных потрясений освобождает инстинкты иллюзией безнаказанности. Сон же позволяет сознанию отсвободиться от табу и делать то, что в реальности индивидум желания осознаного не имеет. Сон – прекрасная возможность для подсознания выпустить пар. И именно во сне проступает наша настоящая, животная, человеческая суть...
- Сергей, ты меня пугаешь! – Петрович, скрутивший самокрутку с дешевым табаком, теперь с наслаждением дымил и осуждающе покачивал головой. - вот прямо так сразу – и убивайте?
- Плодитесь, но не перебивайте. А тех, кто перебивает – убивайте.
- Молчу, молчу.
Декламируя свое резуме Петровичу, я старался коротко конспектировать то, что говорю.
- Для потомков? – кивал на мои записи мой единственный слушатель и собутыльник.
- Напрямую в резиденцию Бога.
- Круто берешь.
- А к чему мелочиться? Пусть бородатый прочтет и издаст по своим божественным типографиям. Или запретит как богохульственную пропаганду. Так, мол, и так, такое-то резюме может нанести ощутимые неприятности Богу, потому запрещаю. И вместо подписи жирный крестик.
- Православный?
- Или протестантский. Или католический. Или серпиком подмахнет. Подпись под документом зависит от конкретного Бога
- Ну-ну, и чего ты там «набогохульничал» дальше?
- Не прелюбодействуй.
- Это про «****ки» что ли? – хитро подмигнул зеленым глазом Петрович.
- Про «****ки», про «****ки», утвердительно кивнул я.
«это дело»имеет много личин: любовь, половой акт, процесс размножения, прелюбодеяние, секс.
Такой обыденный, положительно зарекомендовавший себя на испытательном полигоне животного мира процесс, как размножение, человек способен рассматривать с точки зрения двух крайностей:
Любви и зоофилии.
Простое сексуальное влечение, инстинкт продолжения рода, выброс гормонов в кровь, но стоит подключить воображение, и это уже трепетное чувство, любовь, томление, страсть. Человек половозрелый не уделяет совсем никакого внимания гормонам, зато огромное – сердечным переживаниям. Душевные муки делают из гомо сапиенсов законченных шизиков. Равнодушие объекта желания к вашим сексуальным порывам может довести до самоубийства, удачливость в любви приводит к пресыщенности и несварению желудка.
- Питались любовью которы сутки!
Любовь так прекрасна! До боли в желудке...
Страсть угрюма и нелюдима. Влюбленность самоуничижительна. Сексуальное влечение, флирт – просто весело и забавно.
От гормонального взрыва пострадали все в подростковом возрасте, но многие выжили. С возрастом начинаешь понимать, что вовсе не обязательно любить тех, с кем трахаешься. Не обязательно сжигать себя сомнениями по поводу того, какие чувства испытывает к тебе твой половой партнер.
Любовь разменивается на оргазмы, как рубли на копейки. Если две особи беззаветно полюбили друг друга, но в постели между ними раз восемь подряд случается казус, то через определенный промежуток времени ни о какой беззаветной любви не будет и речи. Любить платонически хорошо получается в книгах. В жизни человек требует, чтобы его удовлетворяли физически и морально. К тому же, гомо сапиенс не моногамен: самец стремится оплодотворить максимальное количество самок, женской особи необходимо попробовать самцов на прочность, чтобы решить, какой из общей массы достоин продолжения рода.
При этом человек – страшный собственник. Желание сделать объект сексуального влечения своей собственностью и порождает любовь. Возможность измены питает чувства, разжигая страсти. Ревнивцы – собственники, изводящие себя морально. Влюбиться по-настоящему – означает записаться в клуб мазохистов. Человеку для того чтобы чувствовать, что он жив, необходимо страдать, иначе в нем пропадает желание самой жизни.
Любовь быть не должна счастливой,
Счастливая любовь – скучна.
Кому, кастрированна счастьем,
Она, спокойная, нужна?
И чувства плавное теченье
Уже ль вам будоражит кровь?
Но как жадна на наслажденье
Неразделенная любовь!
А сколько бури, сколько страсти
В любовный замшивелый быт
Привносит ревность?! Рвет на части
И в сердце пламенем гудит.
Сладко известие измены,
Остры неверности ножи.
Любовь питают перемены,
Надежды, страхи, миражи.
Я вам, Ромео и Джульетты,
Не стану долгих лет желать.
В любви тягучей счастья нету.
От чувства нужно умирать.
Страдать и сытости не знать -
Вот благодать.
При этом со всеми привнесенными человеком условностями нормальное сексуальное влечение обязывает лишь к продолжению рода – и больше ни к чему. Впрочем, даже продолжать род лично ты не обязан. Ибо еще не факт, что именно ты и есть та избранная особь, на которой остановит свой выбор самка. В дикой природе размножаются лишь те, кто достоин, те, кому повезло. Или – не повезло. Ибо подчас доходит и до того, что некоторых после процесса размножения элементарно съедают.
- Точно, знаю я одного, так его жена именно съела, - вставил свое веское слово Петрович.
- Фигурально, конечно?
- Чего? – удивился он непонятному слову.
- То бишь условно съела. Понарошку.
- Ну, называй это как хочешь, но мужика баба так заела, что повесился он. Двоих сироток оставил. Мальчик. И еще один мальчик. Вот и думай потом о продолжении рода, - тяжко вздохнул мой собеседник. Нищенствование явно располагает к философскому взгляду на вещи. Пересели Диогена из бочки в теплую квартирку - и из чудака и философа он превратился бы в добропорядочного туповатого буржуа. Через неделю после «работы» на почте, у меня родилось продолжение резюме о смерти, о труде и о чувстве долга. Петрович вообще оказался отличным собеседником – слушал всегда внимательно, а если и перебивал, то лишь для того, чтобы напомнить, что не следует задерживать тару. В случае полного несогласия с моими тезисами, что случалось редко, он изрекал лишь «Сережа, ты меня пугаешь» либо «да ну нафиг!»
На этом его аргументация обычно заканчивалась.
В остальном Петрович представлял собой первосортные «свободные уши». Конечно, периодичски во время моих особо длинных и нудных монологов он начинал клевать носом и засыпать, но винить в этом его я не мог – в конце-концов он являлся не критиком и не судебным заседателем, а моим собутыльником и тихим алкоголиком, которого усыпляет вино и занудство о первопричинах.
Работа облагораживает человека
Если бы данное утверждение было верным, тогда такое выражение как «вкалывающий в поте лица благородный рыцарь» не выглядело бы нелепым. Так же как не резало бы слух выражение «благородный раб». Ибо раб, вынужденный загибаться от рассвета до заката, согласно утверждению о труде, является наиболее облагороженным членом социума.
Вы верите в такое благородство?
Вы не замечали, что у бездельников здоровые крепкие зубы? Работа же гарантирует вам геморрой и желтушный цвет лица.
Труд производительный, принудительный, обязательный – гнет, вынужденная мера. В конечном счете, все мы работаем за еду, а рассуждения о воспитательной силе труда напускные. Самое смешное же в том, что, заработав на кусок хлеба сегодня, завтра я опять проголодаюсь. И так изо дня в день до самой смерти ради того, чтобы получить чувство сытости, которое опять исчезает.
Голод держит гомо сапиенса за яйца. Научись человек питаться святым духом - и основы общества рухнут. Сытый не желает трудиться. Сытому стимулы иные нужны. Сытый требует полнокровной жизни, без болезней и усилий, вечный праздник эмоций, впечатлений и переживаний.
Работать – значит прожигать свою жизнь ради будущего насыщения, насыщения, которое всегда лишь относительно, временно, непостоянно. Лично я не хочу ни работать, ни трудиться. Но часто вынужден это делать. Мне бы очень хотелось жить так, чтобы без всяких усилий достигать эйфории. Но пока что максимальной радостью в этом мире для миллионов является наполненный в конце трудового дня желудок.
Работать, чтобы заработать. На что? Капиталисты не зря придумали жить в кредит: получить дом, машину, красивую безделушку сейчас, чтобы потом всю свою жизнь трудиться, расплачиваясь за нее. Глупо работать за то, что у тебя уже есть. Ты вкалываешь за то, чтобы у тебя не отняли все то, что имеешь? Трудишься, ибо боишься? Ты - раб. Ты – крепостной твоих покупок. Но если в рабовладельческом мире крепостных нужно было принуждать работать, что капитализме рабы идут на работу сами. Производительность труда возрастает не из-за личной заинтересованности раба в резултатах труда, а из-за того, что раб ошибочно предполагает, что в этих результатах заинтересован. Заинтересовать же раба можно как пряником, так и плеткой – и плетка и пряник в современном мире подчас виртуальны.
Вернулись к печке, от которой плясали – всякий труд вынужден, принудителен. Всякая работа – насилие.
Самые глупые копят деньги. Бумагу, золото, побрякушки. Когда во время Второй Мировой войны в Ленинграде наступил голод, золотыми кольцами расплачивались за полсайки черного хлеба. Кощеи! Зачем вам нужны эти деньги? Чтобы осчастливить весь мир? Неправда! Деньги нужны, чтобы заставить работать на вас. Деньги приводят к власти. Чем больше денег – тем сильнее оживает в душе у каждого маленький Пиночет, который чтолько ждет случая, чтобы превратиться в диктатора вполне реального государства. Бессмысленно смирение плоти и бесполезны утомительные усилия по обузданию собственного я. Каждый из нас – всего лишь раб своих инкстинктов, а инкстинкты требуют доминировать либо подчиниться. Деньги помогут вам стать доминантой, а их отсутствие обрекает исполнять чужую волю.
Работа облагораживает человека? Сомневаюсь. Те человеки, которые в этом мире могут позволить себе быть доминантами, с презрением взирают на трудовые мозоли.
СМЕРТЬ
Раньше было так просто – затосковал, заболел от тоски и умер.
Теперь человеку не дадут умереть спокойно. Доктора берутся отсрочить фатальный исход в надежде вытрясти из пациента максимальное количество денег. Впрочем, разговор не о них. Разговор о том, что пугает человека больше всего – о Неизвестности, имя которой – Смерть. Ничто так не пугает человека, как неизвестность. Современные ученые разобрали живой организм на атамы, каждое движение которых просчитано, изучено и объяснено. Но то, что происходит с человеком за чертой бытия, так и остается набором суеверий, домыслов и религиозных бородатых сказок, первые из которых были рассказаны еще пещерными людьми.
Все на Земле подвержено циклам – годовому, лунному, менструальному. Сама жизнь – это цикл от смерти к смерти, от небытия к небытию. Большинство верований основано на страхе перед смертью, на неизбежности наказания и надежде избежать его при соблюдении ряда условий. Терпеть в жизни реальной, чтобы затем оттянуться по-полной в жизни виртуальной – вот в двух словах смысл большинства регилий.
Но именно смерть задает ритм жизни. На фоне смерти твоя жизнь звучит коротким аккордом. Ты резко бьешь в колокол своей жизни, раскланиваешься и уходишь, дабы дать прозвучать другим. Ибо жизней до черта, а смерть одна. И в том ее ценность.
Смерть конечна. Это сложно представить. В это трудно поверить. С этим невозможно соглачиться. Ни один религиозный либо филосифствующий умник не согласится со мной. Но факт остается фактом: после смерти ничего нет. Лично для Вас, конечно. Как и для каждого из нас.
Когда Вы умрете, окружающий мир не изменится совершенно. Все те же звезды, все те же океаны. И те же бьющие поклоны и надеющиеся на личное бессертие верующие. Людям стращно умирать, но начихать на чью-то постороннюю смерть. Они настолько страшаться смерти, что если бы стоял только выбор, попасть в небытие или в ад, многие выбрали бы вечные муки внезапному и полному исчезнованием.
Увы, нас ждет и ни в рай, ни ад. Это печально, но все рожденное однажды умирает - просто перестает существовать. Не исключено, что в скором времени люди научатся восстанавливать тела людей по ДНК. Но, увы, это будете уже не Вы, а идентичная копия. Лично для Вас, именно для Вашего осознающего себя «Я» в момент смерти заканчивается все. То, что станет с вашим клоном потом, вам сегодняшнему не доведется узнать. Да, это скучно, непонятно и неинтересно – гораздо привлекательнее фантазировать о бессмертии души – но увы, увы, вынужден вас разочаровать: никому из живых не удалось избежать заключительной фазы, названной для упрощения смертью.
Жизнь сама по себе ничтожна. Чем больше жизни, тем веселее стучат барабаны, на которых играет смерть. Мое рождение – писк в какофонии жизни. На фоне других жизней еще одно рожденье – ничто. Меньше чем ничтожество. Одна из биллиона опыленных тычинок, один из триллиона выплюнутых сперматозоидов. Ничего не изменится, если тебя не родили. Людей, которые, казалось, изменили мир, через тысячу лет позабудут. А еще через тысячу лет позабудут всех тех, кто их позабыл. Что такое тысяча лет для Вселенной? Что такое человек для окружающей его бесконечности?
- Тебя послушать – так сразу в петлю лезь, - Петрович улыбался растерянно и несколько печально. – Хватиит, пожалуй, о смерти-то, а? А как же красота? Радость жизни? Смысл? Ну, и вообще…
- Ладно, давай пройдусь и по красоте, - согласился я.
О красоте
Человек любит порассуждать о спасительной и божественной красоте окружаещего его мира…
Ну, во-первых, не будучи рожден, я бы никогда не познал человеческого мира, на что моим составляющим, сперматозоиду или яйцеклетке, естественно, глубоко начхать. Как, например, начхать предстательной железе на невинные радости позвоночника и сухожилий.
Что знает человек о красоте и радостях Вселенной одноклеточных организмов? О созвездиях протонов, о космосе ядра, о черных дырах, об аминокислотах? Что потерял я в обмен на это явление в люди? Быть может, где-то там, будучи электроном атома водорода, я находил свое существование в тысячу раз более красивым, удовлетворительным и счастливым?
Во-вторых, сама Вселенная равнодушна к красоте. Понятие красивости либо уродства – все это так по-человечески, так субьективно! Человек привык наклеивать ярлыки – этот закат на миллион долларов, он, несомненно, прекрасен… а тысячи других закатов прошли незамеченными совершенно бесплатно. В этом камне отражается Солнце и стоимость его высока… умирая от голода в пустыне, «ценитель» даже не вспомнит про этот брильянт, мечтая лишь о глотке пусть мутной, пусть некрасивой, но столь драгоценной для него в данный момент воды. Красота еще никогда никого и не от чего не спасала. Наоборот, служила причиной войн и бедствий: из-за красотки Елены разрущили Трою. Ради красивой идеи сжигали друг друга огнем ненавсти и войны.
Тут напрашивается еще и «в-третьих». Только мне до того скучно это «в-третьих», что его и не стоит произносить...
Чувство долга
Внушают с пеленок, что вы постоянно должны: продолжить род, любить, уважать, служить, зарабатывать, не преступать и стремиться. Самым нелепым кажется даже, что они рождены для чего-то большего: для осуществления Супер Идеи.
По большому же счету никаких обязанностей ни у кого ни перед кем не существует. Даже этого самого первоначального и вроде бы логичного долга перед родителями тоже нет! Лично я не просил меня рожать. Наоборот, если это возможно, я бы предпочел не рождаться. Зачем начинать то, что не имеет смысла? Сопереживали ли мои родители моим будущим страданиям, меня зачиная? Думали ли о том, что вынуждают меня к воинскому долгу, к работе ради пропитания, к оставлению и нравоучению потомства, к зубной боли, к смерти, в конце концов?
Однажды рожденный, ты обязан пройти через смерть. Мои родители, зачиная меня, считали, что мне понравится умирать? Мои родители желали, чтобы я умер? Или они настолько наивны, что думали, что их плод родится бессмертным? Если да, то они самонадеянные идиоты. Если нет – то они сознательно, рожая меня, обрекали на смерть.
О каком чувстве долга по отношению к людям, обрекающим вас на смерть, может идти речь?
Государству, в котором я рос, остался должен?
Если бы мне предложили выбирать, то местом своего рождения и взросления я лично избрал бы совершенно иное государство. Другую национальность. Другой цвет кожи. Другой континент. Почему нет, если мне так показалось бы лучше?
Но спрашивали ли моего желания? Выбрали ли удачное для рождения время, период, климат? Нет, выплюнули в мир там, где пришлось, и сказали: «Плыви!».
Я стал барахтаться. Я держусь на воде. Назвать это барахтанье плаваньем трудно. Иногда мимо меня проносятся водные мотоциклы, катамараны под парусами и яхты, гудят, рассекая волны, океанские крейсеры. Изредка приземляются на воду самолеты, а авиалайнеров даже не видел. Я же, скорее, тону в океане жизни, даже спасательного жилета у меня нет.
Государство, в котором мне довелось родиться совершенно случайно, затем целенаправлено потребовало от меня исполнить воинский долг. Россия часто считает, что долг ее граждан - погибнуть на какой-нибудь глупой войне. Мне повезло: я рассчитался с воинским долгом, но остался живым. Должен ли я ей еще что-то? Родить детей, чтобы и их она послала на очередную войну? Или, может быть, лучше совсем не рожать детей, чтобы не иметь долгов и перед ними?
Не берите взаймы. Не заводите долгов. Впрочем, самыми обидными долгами являются те, которые появляются у Вас автоматически без всякого вашего участия в займе. Отдавать такие долги сложнее всего.
Так ничтожно пыжлива
человеческой особи пора!
Власти, секса, наживы
путеводный, обыденный бзик.
Как огромный тупик
замыкается стенами город.
И прессует, и душит. Зудит,
чтоб ты прикусила язык.
Мать всего и невеста – сырая,
Дурная природа,
Сожаленья не знает.
Разрушая, себя создает.
Твой продукт исходящий
Уже возомнил себя Богом!
Ты спокойна. Ты знаешь, что
Сапиенс Гомо убьет...
Может показаться, что я до безысходности пессимистичен и призываю всех сводить счеты с жизнью «а-ля Каренина» в метро. Нет, наоборот: раз уж вы родились, спешите, пока время есть, наслаждайтесь...
. . .
Мое попрошайничество закончилось совершенно случайно – на облюбованную для «работы» почту вдруг заявился конкурент.
Явление конкурента народу произошло как-то днем после обеда, когда, открывая двери, произнося «бонжур» и подобострастно шаркая ножкой, я полностью погрузился в размышления о своем «Резюме». Для попрошайничества подключать мозг совершенно не нужно, поэтому тело мое совершало свой ритуал отдельно от сознания, которое утонуло в океане собственных мыслей.
Моя «рабочая точка» за день позволяла вытряхнуть из карманов «клиентов» около сотни баксов. Это была очень хорошая почта старого образца – без новомодных автоматических раздвижных дверей. У автоматических дверей вы стоите немым истуканом, мечтая, чтобы они поломались.
Двери же на моей почте были дубовыми, старыми, с довольно тугой возвратной пружиной. Плюс ко всему, перед ними – пара ступенек. Помогите мамаше поднять коляску, распахните перед ней двери и, может быть, она вас своей щедростью не обделит. Да к тому же другие постетители почты увидят, что вы не просто ленивый пьяница, который тянет ручку, но необходимый элемент – вроде как живой механизм, приводящий в движение тяжелые дубовые двери. На сердце у прохожего потеплеет, физиономия попрошайки покажется не гнусной, но вызывающей сочуствие. Ну, не повезло парню в жизни, с кем не бывает?
- Сa va ? – поинтересуется такой сердобольный прохожий.
- Сава, сава, - махаешь головой ты, ну, и пару слов о погоде, чтобы «клиент» понял, что попрошайка – иностранец.
Иностранец – это всегда любопытно – даже не смотря на то, что во Франции сегодня уже нелегко отыскать исконных французов. Поцокает языком любопытный, спросит кто ты и откуда, а на прощанье подкинет сантимов двадцать. Это как минимум. Одна пожилая старушка, понаблюдав за моей «работой», улыбнувшись, «отстегнула» купюрой полтинник.
- Мерси боку, мадам, - не удержался, чтобы в ответ не расплыться в широкой улыбке.
Старушка подмигнула задорно и на прощание прощебетала что-то, как мне показалось, на итальянском.
Старушки во Франции престранные: однажды прямо у ступенек почты с визгом притормозил красный «Феррари», а из него, крехтя и горьбясь, с трудом выбралась на трясущихся ножках «мадам» не пожилого, а, скорее, престарелого вида. Опираясь на клюку, она поднялась по ступенькам и скрылась в услужлово открытых перед нею дверях. Минут через десять старушенция появилась вновь, кинула в мою «попрошайку» пару франков, медленно спустилась по ступенькам вниз, осторожно, словно стеклянную тару, погрузила себя на водительское место. А затем, рванув оглушительно всеми лошадиными силами, она испарилась…
Чтобы не пересчитывать каждый день мелочь, мы с Юриком выпросили в обменнике бумажные патроны, специально приспособленные для сбора монет: зеленые – по десять сантимов, красные – по двадцать, желтые - под пятьдесятсантимовые монеты. Были так же патроны под монеты достоинством в один, два, и десять франков. Расфасовав мелочь по патронам, затем обменивали ее на купюры. Затраты на жизнь бездомного минимальны, поэтому за месяц, в котором двадцать рабочих дней, я положил на карман около двух тысяч долларов (необходимость переводить любые денежные знаки в доллары была вынужденная: все вокруг только и говорили, что франки скоро заменит евро, а все еще было не ясно, останусь ли я до этого времени во Франции, или вернуть в Россию).
Работа не почте не требовала особых усилий. Расслабился я, на мартовском солнце пригрелся. И вдруг перед моими ясными очами явился он - конкурент.
Конкурент оказался здоровенным детиной с огромным мешком за плечами. Клошара-путешественник, который, переезжая из города в город, все свои вещи носит с собой.
Детина подошел откуда-то сбоку и, воспользовавшись моим философским настроением и благодушным видом, пристроился рядом с баночкой из-под пива в протянутой для подаянья руке.
Ну, во-первых, детина смердел. Человеческим потом от него несло просто невыносимо. Если изречение «Добывать хлеб свой насущный в поте лица своего» верное, то с хлебом у этого индивидуума не должно быть проблем. С вином у него тоже проблем особых не наблюдалось – еще сильнее, чем потом, от детины несло перегаром.
Во-вторых, мои постоянные клиенты, бабушки-одуванчики и дедушки пенсионеры, за прошедший месяц привыкшие ежедневно видеть в дверях меня - своего личного швейцара, и уже заранее готовившие мелочь, вдруг растерялись: попрошаек вдруг стало двое, и благодетели не знали, кому из них подавать. В результате перестали подавать вовсе, вероятно, чтобы ни одного из нас не обделить и не обидеть.
Ну, и в-третьих – лично меня раздражает конкуренция.
Нет, я, конечно, за свободу коммерции и развивающийся молодой бизнес. Открывайте новые фирмы. Находите невостребованные потребительские ресурсы. Спрос-предложение, товар-деньги-товар и прочая чепуха. Условие одно – лично мне не мешайте. Ибо я за ущемление моих личных интересов способен вцепиться в горло…
И вот среди белого дня какой-то клошар заявляется, меня не спросясь, на разработанную золотую жилу, приносящую лично мне ежедневно не облагаемые налогом сто баксов. Если подсчитать всю упущенную в перспективе выгоду… И за меньшую сумму убивали.
Я взглянул на конкурента хмуро и недоброжелательно.
- Блин. Парле франсэ? – обратился я к конкуренту, на что детина, как мне показалось, кивнул не только утвердительно, но и самодовольно, - Ты травай аван миди. Я травай сейчас (работаешь до обеда) Так что, иди-иди, - попытался я вразумить неожиданно явившегося соседа, который в ответ выдал мне витиеватую тираду на замечательном французском.
Меня уже выворачивало наизнанку от его запах пота и перегара, но своего места уступать не хотелось. Но и судя по выражению физиономии, детина избавить меня от своей компании тоже не собирался.
- Сэ ма пляс. Окупэ. Вази! Дегаж! (Это мое место. Занято. Давай. Иди отсюда), – попытался я прикрикнуть на конкурента.
Француз не шевельнулся. Вкупе со своим заплечным мешком он выглядел как скала, мощно и монолитно. Правда, пахло от этой скалы так, словно ее нарекли общественным туалетом. Детина устроился на ступеньках почты добротно, всем своим видом показывая, что если кому и следует убраться, то уж никак не ему. Что в таких случаях происходит при капитализме, где человек человеку – волк?
Вздохнув, я выхватил у конкурента из рук баночку из-под пива и запустил за угол почты. Клошар, удивленно проводивший свою драгоценную баночку мутным взглядом, очень логично размахнулся и двинул мне в нос. Бедный малый – разве подозревал он, что под маскарадом нищего попрошайки скрывается пружина бывшего офицера СА?
Время остановилось. Тело среагировало самостоятельно. На самом страшном суде присяжных могу поклясться, что есть в жизни моменты, когда разум не в ответе за то, что делают руки. Тем более, когда движения тела отработаны годами, а в крови – допиг адреналина. Считавший себя хозяином положения мозг в критической ситуации передает бразды управления инкстинктам. На секунду сознание мое словно выключили, а когда мозг снова влючился в происходящее, моя правая нога уже наносила завершающий пенальти по мячу, в роли которого - голова поверженного на асфальт конкурента. Глаза же мои в упор смотрели на дамочку лет пятидесяти, совершенно растерянно наблюдавшую за кульминационным ударом на ступеньках почты.
- Qu’est-ce qui se passe, qu’est-ce qui se passe?! (Что происходит? Что происходит?) – в совершенной растерянности ужасалась она.
Перешагнув через распластанное тело недвижимого теперь конкурента, я добежал до знакомой подворотни, переоделся в нормальную одежду и привел себя в человеческий вид. В результате дурацкого инцидента золотая жила, без всякого сомнения, теперь потерянна. Искать новую почту в другом городе не было теперь никакого желания.
Вечером мы с Петровичем на вагоных держали военный совет: мой товарищ уговаривал подыскать ноый бизнес и остаться в Ницце, я же заявил, что уезжаю.
- Куда? – удивился Петрович так, словно кроме Ниццы других городов для него не существовало.
- Путешествовать. Не Ниццей единой…
- Куда конкретно?
- Пожалуй, осмотрю самый глухой уголок Франции - Париж.
- Ты только не обижайся, Серега, - Петрович улыбнулся обреченно, так, словно он был в чем-то виноват, и теперь вынужден оправдываться, - только я никуда не поеду. В Париже сыро, а у меня – радикулит…
И уже следующим утром я уверенно занял свое незаконное место в отъезжающем в направлении столицы Франции ТЖВ.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
П а р и ж
Весной 2000-го года поезда во Франции стали моим вторым домом. Я жил в поезде, передвигался в поезде, умывался, ел и справлял свои естественные надобности тоже в поезде. Приезжая в незнакомый город, искал запасные депо – там всегда можно забраться в мягкий вагон, в котором конфортно переночевать. Я даже русских встречал в поезде. Вот и в это раз произошло совершенно невозможное совпадение – посреди многомиллионной Французщины в ТЖВ, несущемся из Ниццы в Париж, встретились двое русских, которых судьба разместила в поезде на соседних местах.
Признаться, я не понял с первого взгляда, что мой сосед – русский. Сначала он мне показался просто слишком беспокойным и неудобным попутчиком. После отправления поезда мой сосед долго ворочался на сиденье, вытягивая-поджимая длинные «грабли», кряхтел и все время порывался закинуть ногу за ногу. Это меня раздражало, но свое место я занимал на заячьих правах, так что молчал. Сосед же был долговяз. Он упирался коленками в переднее кресло, не мог найти удобную позу и успокоиться. В конце концов, он громко и смачно выругался по-русски.
- Пиво будешь? – тут же решил завести знакомство я, - как успокоительное очень помогает.
- Давай, - согласился договязый.
Те русскоязычные, кто проживает за границей давно, учатся маскироваться: мужчины отпускают волосы и вместо кожи одевают обычное серое х/б из недорогих магазинов. Женщины стараются не налегать на макияж и одеваться проще. Когда одна провинциальная хохлушка сказала:
- Да если бы мои подружки видели только, в чем бабы в этом Париже ходют! - в голосе было не столько презрения, сколько непонимания. Русскоязычные, прибывшие за границу надолго, понимают, что проще всего раствориться в общей массе, и поэтому одеваться начинают так же, как и средний француз: серенько, не броско, не марко.
На моего долговязого соседа пиво, действительно, подействовало успокоительно, хотя и несколько развязало язык. «Синдром пассажира поезда» известен тем, что в дороге незнакомый человек вдруг открывается совершенно незнакомому человеку. Так и мне пришлось в поезде и Ниццы в Париж выслушать историю жизни долговязого незнакомца – человека нелегкой судьбы.
Рассказ человека нелегкой судьбы
в ТЖВ между Парижем и Ниццей
Да будь же я негром преклонных годов,
азюль-политик получил бы давно…
Желание лучшей жизни – как атомный реактор: однажды разбуженное, не утихает никогда. Правда, со временем выпадает в осадок, и осадок довольно неприятный.
Моя профессия - селектор скота. Животновод - это звучит грустно. В середине девяностых, когда в России начался дефицит в животноводстве, правительство Новой Зеландии преподнесло в подарок северной державе миллион живых баранов. С одним условием: самовывоз. Приезжайте, обделывайте и забирайте. Правительство Ельцина ответило: «Спасибо, но в России своих баранов хватает». На самом же деле, не нашлось денег: самовывоз – дело хлопотное. Да неважно. Важно, что с тех пор я продал машину, потратил все сбережения, делая запросы на иммиграцию в Новую Зеландию. Когда ответили положительно, был уже в такой долговой яме, что не смог наскрести на билет.
«Что ж, не на ту козявку делаешь ставку», - сделал я вывод и, починив велосипед, укатил на заработки в Москву. Конкурируя на рынке рабсилы с украинцами и молдаванами, устроился к азербайджанцам стоять у лотка на барахолке в «Динамо».
Мой патрон Изя обещал платить исправно. Изя оказался хозяином своего слова: слово дал – слово взял. Принцип прост: если не сдержал слово, пообещай еще раз. Не заплатив и половины, Изя меня выгнал, а обещать стал другому, благо, провинциалы, прибывающие на заработки, в Москве не переводятся.
В родной колхоз не вернулся. Председатель, иуда, грозился убить, если приеду без денег. Я ему тыщу «зеленых» был должен. Что ж, сел на велосипед и поехал, куда глаза глядят. Получилось – в сторону государственной границы.
Если я тебе скажу, что добрался до Польши, крутя педали, ты не поверишь. Дело твое. Только я потерял пятнадцать кило живого веса и на полгода застрял в Варшаве. Ждал, когда вода в Висле наберет температуру, хотел переплыть.
С немецкой стороны пловцов-перебежчиков отлавливают патрули с собаками, а на вокзалах приграничных городов бдят полицейские в штатском. Пойманных возвращают обратно, взяв предварительно отпечатки пальцев. Нарушителям-рецидивистам – тюрьма. Но есть шанс просочиться. Шанс резко увеличивается, если на «вражеском берегу» у вас есть свой Штирлиц.
В роли Штирлица для меня выступал некий Ганц из восточных немцев, за малую мзду таксовавший «товарищей» подальше от приграничных кордонов. За услуги Ганса на польском берегу мне пришлось отдать все, что заработал за полгода трудов и унижений в Варшаве. Тихой ночью таксист подобрал меня и еще одного товарища, сносно говорившего на языке Маркса и Геббельса, и высадил километрах в двухстах от границы Германии и Польши. Дальше я решил добираться автостопом.
По-немецки я, конечно, не говорил – впрочем, как и по-французски. Немного изъяснялся по-польски и на английском.
Остановилась машина, за рулем которой оказалась какая-то негритянка. Как я понял потом, она хотела, чтобы положил свои вещи в багажник. Я же залез прямо с вещами на заднее сиденье, чем так напугал ее, что она даже побледнела – никогда до и после я не видел таких бледных негритянок!
Высадила она меня ночью у самой Бельгийской границы где-то в поле на перекрестке дорог. Я не очень-то этому обрадовался и разозлился.
- Ну, и куда я теперь пойду? – упирался, не желая покидать машину и ночевать в голом поле.
- France is there (Франция там) – махнула в направлении Франции рукой она, выпихивая меня и мои сумки.
Ночью в поле никто не желал останавливаться. Стоять неподвижно на ветру на открытой местности жутко холодно, поэтому я пошел потихоньку в направлении, указанном негритянкой. Скоро дошел до Германо-Бельгийской границы – ни пограничников, ни таможенников там уже не было, единая Европейская территория, но полицейские будки на своих прежних местах остались. Я спрятался от ветра в одну из них и стал махать проезжающим машинам рукой. Сначала остановился какой-то джип, под завязку забитый веселой компанией. С ними я, конечно, не поехал. Затем тормознул мерседес – в нем сидел странный парень, который громко и зловеще захохотал, когда понял, что тормознул его на посту не полицейский, а автостопер.
Парень гнал всю дорогу как сумасшедший, но на меня вдруг навалилась такая усталость, что мне было совершенно все равно, доедим ли мы до места или слетим на повороте в кювет.
Когда через некоторое время на своем польско-английском я поинтересовался у водилы, скоро ли Франция, он ничего не ответил, а только опять засмеялся. Тогда я был твердо уверен, что это какой-то маньяк. Сжал кулаки и решил продать свою жизнь подороже. Вот так и летели мы по авторуту – парень сжимал баранку, а я – кулаки. Приехали во Францию мы быстро, но мне эта дорога показалась очень долгой.
Кажется, Кеннеди сказал, что в сердце каждого человека живут две страны: Родина и Франция. Однажды оказавшись во Франции, я понял, как это верно. Парень довез меня в Страсбург – здесь я решил остановиться и оглядеться.
Я полюбил Францию, как говорят хохмачи, с первого раза. Прибыв в Страсбург, умирал от голода и незнания базового языка. Неожиданно осознал, что учиться попрошайничеству начал еще в детстве, повторяя вслед за Кисой Воробьяниновым тогда еще непонятные: «Же не манж па сис жур…»
И стали давать! За два часа стояния перед почтой надавали столько, сколько я зарабатывал в колхозе за месяц. К концу дня я бы получил годовую ставку вместе с тринадцатой, но оказалось, что конкуренция в лице молдаван и украинцев существует не только в Москве. «Профессиональные» нищие поперли в шею «любителя», спасибо, дали несколько адресов бесплатных ночлежек и дармовок.
В то время, как в России люди в основном думают, как бы потоньше картошку почистить, во Франции – кризис перепроизводства. На кормежке для бездомных задаром (!) я накушался так, как не кушал за деньги в родном колхозе с начала перестройки. Русскоязычные охотно делились опытом, где что украсть, где что продать. Тут же я узнал, что такое «азюль политик», и почему «сдаваться» лучше всего по еврейской линии.
Любую, даже самую верную мысль можно довести до абсурда. Главное – задаться целью. Например, идея давать в Европе убежище постсоветским евреям. Почему? Объясняю.
Евреи – нация, по идее своей, избранная, но гонимая. А Франция в виде ОФПРА взяла на себя обязательство защищать гонимых. Однажды весть о том, что «позитив» на «азюле» проще всего получить евреям, достигла просторов бывшего советского лагеря. И началось! «Евреи», измученные режимами Кучмы, Лукашенко и прочих Ельциных бросились искать спасения на Западе. Для большей правдоподобности некоторые из «новых евреев» даже обзавелись разговорниками на иврите и нанесли визит вежливости в синагогу. Настоящие, евреи в Европе советских братьев по вере не отталкивают, а наоборот, помогают, и очень существенно. Кому - жилье найти, кому – в переводе документов посодействовать. И, что немаловажно, обрезание делать совсем не обязательно! Короче, да простит меня моя мама-славянка, но и я решил стать гонимым Мойшей. Вот так.
Сел писать историю моих несчастий в ОФПРА, знающие люди подсказывают: хорошо бы иметь следы физических мучений, помогает. Что ж, у настоящего животновода с увечьями все в порядке. Вот этот шрам на спине (на мотоцикле пьяный в канаву заехал, напоролся на дрын) - это, значит, отметина еврейских погромов. Мучили, изверги, хотели узнать, где припрятал жидовские богатства. А след на ноге (одна буренка сдуру боднула) – меткая пуля советского пограничника. Нелегально пересекал границу (что правда), так как боялся, что посольство вместо визы направление в Сибирь выпишет. История получилась что надо, с угрозою жизни и свободе вероисповедания.
Зарегистрировался в префектуре, получил желтую карту и подъемные. Оформил пособие. Работы в Страсбурге не нашел, подаваемость падала, решил перебраться в Париж – столица, все-таки. Да и еврейская община в Париже сильная.
Париж оказался городом хорошим, только конкурентов среди нашего брата-азюлянта много. Перебивался на сквотах, шабашничал на стройке. В момент очередного душевного кризиса, когда устал от неустроенности, когда по ночам начинал мычать по-французски и вставал радикально вопрос «возвращаться - не возвращаться», читал русскую прессу: бандиты, депутаты, налоги, теракты… Ностальгию как рукой снимает. Сходил на интервью в ОФПРА. Допросили меня. Русский переводчик, гадюка, имя-фамилию его на всю жизнь запомню, Владимир его зовут, Толстосумов. Так этот Толстосумов все французам кивал: «Вот здесь ответчик запутался. Тут в датах лиху дал». Думал, гад, что я по-французски совсем не понимаю. А я то за время моих мытарств по Французщине язык худо-бедно освоил, все его каверзы чую. Так и завалил он меня, козел, своими подсказками…
Но состоялся Recours с адвокатом, которого «братья по вере» рекомендовали. К тому времени два года прошло нахождения на территории Франции. Те, кто не по еврейской линии шел, все отказ получили, а я долго ничего не получал, ни ответа, ни привета.
И, не поверишь, получаю письмо, а там: «Согласно конвенции и т.д. решением «Рекюра» на основании пункта… вы, гражданин хороший, официально признаетесь беженцем на территории Франции со всеми правами и прочее. Соблаговолите явиться и оформить документы».
Вот так, выиграл и я в азлянтскую лотерею. Был «сан папье» (человек без документов) без права на труд, а теперь новую жизнь начинаю. Настоящим французом стану, вообще на шомаж (пособие по безработице) пойду. А что, пусть-ка мне Франция разорение, учиненное Бонапартом на земле русской, компенсирует. Хотя нет, в моих-то новых документах национальность указана, которая никакого отношения к Бонапарту не имеет. Скорее к Гитлеру с его Гестапо. И что ж! Лучшей-то жизни хочется именно сейчас, а не завтра. А тебе, брат, я так скажу: учи иностранный язык и предохраняйся. В этом формула успеха. Это не я сказал, а евреи. Им можно верить. Люди, от одной причастности к которым дают «позитив», попросту болтать не станут…
. . .
Под монотонную речь долговязого соседа мы незаметно прибыли в Париж – город туристов.
Бедные химеры на крыше Нотр Дама! Как устали они с утра до ночи и с ночи до утра наблюдать эти жуткие толпы приезжих!
Вот по набережной от Лувра до Шатле уверенно вышагивают дети гамбургеров и кока-колы – американские вояжеры. Зубы оскалены, речь громогласная, мегафонная, выражение лиц такое, как у поручика Ржевского при виде Наташи Ростовой. Улыбаются, значит. Потому как вокруг красотища-то такая! Машины гудят. Скутеры снуют. Карапузы-полицейские в свистки пузыри дуют. Народ - туда-сюда, туда-сюда.
- Как пройти посмотреть на эту самую башню? Вы не говорите по-английски? А на чем же вы говорите? По-французски? О, ужас, как же вы здесь живете?
Американцы везде себя чувствуют как дома, других при этом считая аборигенами и гостями. Мой дом – моя крепость, а крепости у подданных Буша теперь повсюду.
Лувр – как большой «Макдональдс», только не буква «М», а стеклянная пирамида над входом. У замученно улыбающейся Джаконды – толпы туристов. Одни смотрят на нее с восхищением, другие – с непониманием. Но все спешат сфотографировать, хотя это строжайше запрещено.
- Да я вашего птичьего языка не понимаю! – отмахиваются нарушители от охраника, который указует перстом на картинку с перечеркнутым фотоаппаратом и надписью «No photo!»
А вот в норковых шубах, дубленках зимой и летом, в злате-серебре напоказ скачут с выпученными глазами русскоязычные турпоходцы.
- Маша, Маша! Если на Монмарт, то нам налево.
- Какой налево, мы еще половину магазинов не осмотрели!
Западная Европа вышагивает непринужденно в плащевых курточках с планами метро наперевес. При посещении очередной достопримечательности аккуратно ставит галочку. Шесть галочек в день. Три - до обеда, три - после. Суббота – Диснейленд. Воскресенье – Аквабульвар. Понедельник – жирный крестик на всем и домой, к своим бешеным коровам.
По лицам китайских туристов видно, что они приехали сюда по делам.
- Так, кто по музеям – направо, кто место под солнцем застолбить – вперед, - быстренько объявляет на ступеньках гостиницы китайцам гид, после чего все они, во главе с этим самым гидом, бегут мимо библиотеки Франсуа Митерана на Север Парижа в сторону префектуры для иностранцев. Китайцам некогда терять время на рассусоливания перед Моной Лизой. Поэтому, если вы увидите господина азиатской наружности, щелкающего цифровым фотоаппаратом в метро, на ступеньках оперного театра и на остановке автобуса, знайте - это японец.
На Марсовом поле разомлевшие студенты и прочие туристы растягиваются на травке в солнечный день, обнажая свои хилые бицепсы.
- Кока-кола нада? Сувенира нада? Привет! Купи Тур Эфель! – снуют между ними индийцы, африканцы, корейцы, которые еще вчера тоже прибыли во Францию туристами, а сегодня уже зарабатывают себе на французскую булку.
И так изо дня в день. Из года в год. Из «через-три-колоды» в Париж и обратно. Ни землетрясений, ни самолетов на Монпарнас. И даже демонстрации типа «папье пур тус» (документы – всем), «нет – Лепэну!» и «Работать поменьше, а зарплату поднять!» уже никого не развлекают. Потому и скучают химеры на крыше Нотр Дама. Скучают и грустно поглядывают вниз на город, стараясь не замечать эти толпы приезжих, этих вечных туристов.
. . .
С моим долговязым попутчиком мы вышли на платформу Парижского вокзала Gare de Lyon.
- Тебе куда? – поинтересовался он.
- Пока не знаю.
Молодая китаяночка забарабанила ручками по автомату с напитками, и это привлекло внимание моего попутчика.
- Что, монету проглотила железяка? – спросил он ее сначала по-русски.
- Джейга шишема? – ответила она ему.
- Parlez-vous fran;ais? - поинтересовался долговязый затем.
- Кока-кола…Лоа?
- Понятно…Ты монетку-то кинула? – и он достал из своего кармана блестящие 10 франков.
Китаяночка закивала.
- Симпатяшка, - улыбнулся представительнице азиатских народов парень и незаметно подмигнул мне.
- Тогда делаешь так! – сказал он и вдруг и крепко приложился к металлической поверхности аппарата ногой. Внутри железного истукана что-то хрюкнуло, звякнуло, после чего два блестящие два франка благополучно выскочили из окошка возврата монет. Китаянка согласно кивнула, что-то залапотала по-своему, благодаря. Затем она еще сильнее прищурилась и снова закинула в щель автомата монетку, на что аппарат не отреагировал. Девушка грустно взглянула на моего попутчика. Долговязый размахнулся и опять ударил по металлической поверхности ногой, но в этот раз два франка так и остались в железной утробе.
- Дура, - резюмировал мой попутчик, после чего мы оставили китаянку в покое, а сами спустились в метро.
- Да, - вздохнул русский, - трудно нам с иностранцами объясняться. Понаехало китайцев, ступить негде! Даже японские рестораны – и те в Париже держат китайцы! Я по еврейской легенде позитив получил, я не расист, но ведь скоро уже китайский учить придется!
В его словах была доля правды.
- Ну, если что...
И мы, пожав друг другу руки, расстались.
. . .
Первым делом я решил взглянуть на Эйфелеву башню – чего тут гадать? Метро довольно быстро от «Gare de Lyon» докатило меня до стации «Tour Effel. Champ de Mars». Здесь я вышел.
Как описать первые впечатления от Эйфелевой башни? Не сказать, чтобы сногсшибательно монументально – «Мамаев Курган» в Волгограде будет покруче. Огромная лестница поднимается от подножия кургана к вершине, по краям ее - обелиски и памятники. На вершине возвышается над всем городом монумент – огромная женщина в развевающихся на ветру одеждах. Женщина эта символизирует Родину-Мать. Монумент, соответственно, называется так же. Одну руку Родина-Мать простирает вперед, а во второй держит каменный меч.
Так вот, этот каменный меч по размерам – почти половина Эйфелевой башни. Но башня Эйфеля – всемирно раскрученный бренд, а вот «Мамаев курган» даже в России не всем известен.
Мне, воочую наблюдавшему «Родину-Мать», Tour Eiffel показалась немного игрушечной. Ночью эта башенка преображается, когда серебриться вспышками бугущих огней, блуждая лучами цветных прожекторов по небу. Но днем эта огромная металическая конструкция с кучей народа под ней и голубями, которые так и наровят залезть каждому зеваке в карман и накакать в благодарность на голову – меня, признаться, не сильно и впечатлила. Шум машин, запах выхлопных газов, толпа у каждой железной.
Я купил билет и поднялся на лифте на самый последний третий этаж, чтобы оттуда взглянуть на хваленый Париж. Совсем маленькие крыши невысоких домов от горизонта до горизонта. Суда снуют по реке. Зеленые стадионы. Где-то восточнее одинокая стрела Монпарнасса. На западе – район современных зданий – деловой центр Ля Дифанс. И нигде не видно даже краешка моря…
- Да уж, Париж – не Ницца, - вздохнул я.
В это время года любоваться на город с высоты птичьего полета довольно прохладно. Решив, что достаточно замерз для первого раза, я довольно скоро спустился с небес на землю.
Поинтересовавшись у каких-то скучающих русских, как добраться до кабаре «Мулен Руж», я отправился с пересадками на станцию метро «Пигаль». В само кабаре заходить я пока не собирался – слишком дорого для бездомного нищего. Но перед самым отъездом из России просмотрел фильм с одноименным названием, вот мне и захотелось взглянуть хотя бы со стороны. Тем более что торопиться особенно некуда . . .
. . .
«Пигаль» – с чем ассоциируется у вас это слово? Если честно, при первом моем посещении Парижа оно у меня не ассоциировалось ни с чем. На «Пигаль» меня интересовало лишь кабаре «Мулен Руж». Мельница из папье-маше над входом в кабаре не произвела совершенно никакого впечатления уже потому, что кабаре оказалось окружено кучей «секс-шопов». Девицы, то ли по причине весенней погоды, то ли по роду своей деятельности разгуливающие по улице в коротких юбках, вызывали неприличные желания.
Свернув на второстепенную улицу, вдруг носом уткнулся в витрину, на котором крупными буквами было написано: «Магазин «С О Ф И Я». ЗДЕСЬ ГОВОРЯТ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ. ОБМЕН ВАЛЮТ. СУВЕНИРЫ. ПОДАРКИ».
Магазинчик был маленьким и неказистым с тем лишь достоинством, что расположен в оживленном месте. Пожилая дама, армянка, как оказалось - мать владельца торговой точки, со всеми входящими здоровалась исключительно по-русски.
Минут пятнадцать я рассматривал сувениры, не зная, зачем они мне. Покупать ничего не собирался. Но и уходить не хотелось. Здесь было тепло и уютно. Магазинчик походил, скорее, на маленькую квартирку с распахнутой дверью. Многие приходившие сюда посетители держались совершенно по-домашнему.
- Чай пить будете? - вдруг предложила мне пожилая армянка.
Я так удивился, что не смог отказаться.
- Вы ждете моего сына? – поинтересовалась она.
Я замолчал, думая, что ответить, она же продолжала:
- Аветик сейчас подойдет. Вам сколько ложечек сахара?
- Три, - подсказал я, решив-таки дождаться неизвестного мне Аветика.
Владелец магазина оказался неказистым армянином невысокого роста и неопределенного возраста с хорошими манерами и грустными карими глазами.
- Здравствуйте, - сказал он по-русски, появившись в дверях, после чего скрылся в глубине магазинчика.
Армянка налила еще одну кружку чая для сына и Аветик присоединился к общему чаепитию. Чай пили молча. Давненько я не пил чая вот так, в домашней обстановке. Все убранство магазинчика располагало к мирной беседе.
- Вы, молодой человек, вероятно, по делу? – поинтересовался вдруг Аветик.
- Да, нет. Просто так...
Разговорились. Арменин оказался кладезем занятных историй. Если в случае с резюме «свободными ушами» выступал Петрович, то в данном случае в качестве слушателя с удовольствием выступил я.
- Уже был на «сексодроме»? – между делом поинтересовался владелец.
- Пока нет.
- Если будешь, не сори деньгами. Плата за вход и «представление» всего 50 франков, но можно хорошо прогореть.
- То бишь как?
- На Пигале целая сеть заведений вроде «Фру-Фру», своеобразный лохотрон. Только заманухой служит не возможный легкий выигрыш, а стриптиз. Туристы ловятся на дешевизну и заходят. Тут-то их начинают разводить на деньги.
Гостей размешают перед сценой, и в ожидании представления появляется официант, в лучших традициях ресторанного гостеприимства предлагающий выбор напитков. Обычно представление начинается не сразу – хозяин ждет, пока зазывалы пригласят человек восемь-десять. Затем на сцену (либо на участок свободного пространства между столами, за неимением сцены) выходят девушки, которые раздеваются и танцуют от силы десять минут. В это время за столик к зрителю может подсесть краля, которая, строя глазки, попросит угостить ее шампанским. Впрочем, услужливый официант принесет коктейль, даже если Вы его не закажите. Сервис!
Затем в зале загорается свет.
- Представление окончено?
- Нет. Представление только начинается. Снова является официант, он разносит по столикам счета: от тысячи до десяти тесяч франков (в зависимости от того, насколько клиент «приглянулся». Явно «богатый Буратино» может получить счет и выше указанной суммы).
- Как это так! – возмущаются зрители. Да я на столько не выпил!
Тут клиенту предъявляют список, в который включено все, от коктейля крали до бутылки шампанского, оказавшейся на столике еще до того, как клиент его занял. После чего дают время клиенту, вдруг из зрителя превратившегося в участника спектакля, время выпустить пар – минут пять.
Кто-то, плюнув на все, выкладывает деньги и уходит. Для других через пять минут представление продолжают только что танцевавшие либо мирно потягивавшие коктейль девицы: одни слезно ноют, что если и дальше клиент пойдет такой жадный, то их с работы выгонят, а детки умрут с голода; другие сами начинают возмущаться и наседают на клиента:
- Как это так! Я тут работала, голой задницей вертела, а он не заплатил!
Официант безнадежно вздыхает:
- Ну, вот. Сегодня зарплату девочки не получат.
Расчет прост: никто не хочет скандала. Неподготовленный турист часто не выдерживает психологическую атаку и начинает копаться в карманах. Если у него есть наличка, отдает все.
- Счет на пять тысяч франков, а у Вас только две тысячи? Как Вам не стыдно! – упрекает официант, отбирая деньги и выпроваживая жертву на улицу.
Если же клиент и тут не сдается и упорно не соглашается платить – появляется вышибала. В заведении «Фри-Фри», например, это здоровенный негр по имени Мамаду, который из-за огромного веса и роста проходит в помещение боком.
- Что, не платят? – интересуется он, обращаясь исключительно к стриптезершам, - так нужно объяснить людям! – и делает страшные глаза.
На этом этапе представления обычно нервы сдают и у самых стойких неплательщиков. Самое интересное, что Мамаду никогда никого руками не трогал. И говорит он лишь о том, что нужно объяснить людям, не уточная, каким людям, что и почему. В случае, если придется отвечать на вопросы в полиции, Мамаду говорит, что его фраза полностью звучит так:
- Что, не платят? Так нужно объяснить людям, что в заведении все дорого! А девочки (не переводимая игра слов) заранее не объяснили…
Незыблемый принцип охраника (и гарантия того, что заведение не закроют за вымогательство денег у клинента): «Никогда не трогать посетителей руками». Если Вы захотите выйти, официант будет мельтешить у вас под ногами, загораживая проход, но дотронуться и остановить не имеет право - хозяин за такую оплошность сам выбросит неосторожного официанта не улицу.
Расчет делается на человеческую психологию: зачем марать руки, когда минимум половина из тех, кого зазывалам удалось заманить на представление, все равно с перепуга и от неожиданности заплатят. Моральное давление на психику – эффективная штука.
Есть, конечно, и такие, кто вырывается из цепких лап стриптизерш, не заплатив. Самое разумное в данном случае – не возмущаться, оставить на столе деньги за представление – пятьдесят франков (стоимость афишировалась на входе) и удалиться. На улицу за Вами никто выбегать не станет – скандал отпугнет очередную потенциальную жертку. Держатели заведения знают, что придут новые лохи, и придут новые лохи, которые заплатят и за себя, и за вас.
Можно отделаться от оплаты и другим способом: оплатить счет в заведении кредитной карточкой (чтобы остался «след» платежной операции), а затем подать жалобу в полицейский участок на владельца заведения. Хозяин (часто хозяйка, например, женщина, которую все зовут Нина, владеет четырьмя точками, занимающимися «катанием» жертвы) появляется моментально – проблемы с полицией никому не нужны. Ваши расходы прямо в полицейском участке покрываются наличкой при условии, что вы тут же забираете свое заявление. Полиция в курсе происходящего в «Сексодромах», но такой «мягкий» бизнес ее устраивает. Пока нет мордобоя и никто не жалуется, власти предпочитают не вмешиваться.
Но мордобой, конечно, случается. Бьют морду не клиенту – в основном бьет участников представления клиент. Например, ходит история про «новых русских», которым не понравилось, когда танцовщица на них стала кричать. Девочку сразу поставили на место пощечиной. Охранник даже не появился – ему потом разбираться с полицией. Кому это нужно?
Достается и особо ретивым официантам. Поэтому зазывалы большие компании не приглашают: если жертв больше двух, вероятность силового решения конфликта возрастает. Говорят, однажды на «кидал» обиделись итальянцы, без слов оплатили и ушли, но вернулись под утро и взорвали заведение.
«Кидали» на Пегале и банкиров, и министров. А министр обороны одной из стран СНГ даже хвастался такой забавной возможность тратить деньги. Он с другом зашел как-то взглянуть, что этот тут во Франции за стриптиз. За столик подсели две телки. Официант:
- Шампанского? Водку? Виски?
- Нет, спасибо. Когда представление?
- Скоро.
- Несите шампанского! – заявили телки.
Хоть министр с другом и запротестовали: «Не надо!», - официант сделал вид, что не услышал их, и бутылка тут же была выставлена на стол.
- А представление?
- Будет вам представление! – заявила одна из «красавиц», и, распахнув одежонку, изобразила умирающего лебедя прямо между столами.
Посидели еще немного, попереглядывались. К напиткам не притронулись. Официант принес счет: пять тысяч франков. Товарищ, говоривший кое-как на французском, начинает вежливо объяснять, что произошла ошибка. Министр, иностранными языками не владеющий, дергает друга за рукав:
- Что случилось?
Товарищ мнется, боится сказать. Как же – скандал! Министр горяч, из военных, может неправильно понять. Драка, полиция, пресса. Скандал перерастет в разряд международных.
- Что? – допытывается до друга министр.
- Много просят.
- Сколько?
- Пять тысяч.
- Долларов?
- Франков!
- Ну, так это фигня! - Министр без разговоров достает из кармана деньги и уходит.
- Я боялся, ты начнешь возмущаться, - уже на улице удивляется товарищ.
- Ничего ты не понимаешь! – махнул рукою министр. - Дорого погуляли! Круто! Будет о чем рассказать и вспомнить.
Вот такие в СНГ министры.
В общем, если вдруг у тебя появились лишние деньги – добро пожаловать на Пигаль. Тебе помогут их потратить.
- К сожалению, лишних денег у меня пока нет, - улыбнулся я.
- По глазам вижу, что будут, - обнадежил меня Аветик.
- Хочется верить... А пока что мне негде спать.
- Если есть, чем платить, помогу снять жилье.
- Это было б шикарно. Сколько?
- Две тысячи франков в месяц. Плюс гарантия. Итого – три, - произвел не сложные математические расчеты армянин.
В кармане моем лежало десять тысяч франков – все, что удалось «заработать» за несколько месяцев скитаний во Франции. Значит, я спокойно могу кайфовать не на улице, а в квартире в течение некоторого времени – а там, глядишь, и еще заработаю...
- Ну, коль за один вечер в Париже отыскал жилье, то за пару месяцев работу найду, - почесал я в затылке. - Есть деньги. Когда можно занять квартиру?
- Вот оно, счастье, - бормотал я, засыпая, - лежать на чистых простынях в четырых стенах, зная, что завтра утром тебя отсюда никто никуда не выгонит…
. . .
Обосновавшись в Париже, занялся поисками работы. Ходил клеить объявления на rue Daru, обзавелся не дорогим мобильным телефоном. Частенько забегал к Аветику в «Софию» угоститься кружечкой чая, узнать свежие сплетни и просто перевести дух. Париж оказался большой деревней, в которой русскоязычные, давно обитавшие здесь, узнавали друг друга на улице и даже сплетничали друг про друга. Аветик держал меня в курсе того, что сейчас происходит в Париже, да и о своей прошлой жизни ему было что рассказать.
РАССКАЗ АВЕТИКА.
- Я – верующий, но большой грешник, - говорил про себя он. - До определенного момента единственным моим желанием было посвятить свою жизнь служению Богу, но жизнь рассудила по-другому.
В четырнадцать лет, стоя на коленях перед иконами, я нечаянно подслушал разговор двух попов. Эти «святоши» говорили о бабах и о бабках – и желание стать священнослужителем сразу же пропало. Наверное, это и к лучшему, ибо впоследствии понял, что мое призвание – это бизнес. И не просто бизнес, а именно валютные операции.
Впрочем, свой первый червонец заработал обменивая не деньги, но стеклотару – это было в далеком 1983 году. Но обо всем – по порядку.
Мы с ребятами ходили дворовой компанией, предводителем которой был мой двоюродный брат. Вот такой артелью из четырех человек приняли решение обогатиться.
Грабить банки – первое, что приходило нам в голову, но в то время мы числились комсомольцами-активистами, а для комсомольцев грабить социалистические банки зазорно и стыдно. Мальчишкам по семнадцать лет, в голове ветер.
В мечтах о наживе брат мой три дня ходил как тигр по клетке, страдальчески размышляя, как же извернуться так, чтобы все американские миллионеры позеленели от зависти. Но пока зеленел только он. Скоро смотреть на его мучения мне надоело.
- Дело надо делать, - подвел я черту и предложил собирать бутылки.
За стеклотарой отправились на городские свалки. Особенно много попадалось бутылок из-под шампанского, которые были особенно массивные и тяжелые. Довольные и вонючие, приволокли мы свое стеклянное золото на пункты сдачи, и тут вдруг выяснилось, что бутылки из-под шампанского как раз ничего и не стоят.
В общем, потеть нам пришлось еще долго, прежде чем получили на руки неплохие по советским временам деньги – сорок рублей. Разделили на четверых – по червонцу на рыло.
Гордый, отдал я первый свой заработок маме, на что она мне сказала:
- Ави, я верю, что однажды ты станешь настоящим миллионером, ибо как все настоящие миллионеры, первый свой капитал ты сколотил на помойке!
Впрочем, на свалку наша артель больше не возвращалась – затраты на выведение запаха и пятен с одежды превысили трудовые доходы.
Понял же я, на чем могу и хочу зарабатывать, когда обменял одной иностранке в Москве доллары на рубли.
Звали иностранку Маргарет. Познакомился я с ней через Пола – англичанина, на которого меня убедительно попросил стучать один товарищ из КГБ.
Девятнадцать годков мне тогда исполнилось, общался я с иноязычными студентами в институтской общаге, изучая английский язык. И вот однажды подошел ко мне один незаметный такой крендель в кепке и по-простому поинтересовался:
- Пола знаешь?
- Да, - отвечаю. - Нужно что?
- Информировать нужно, - и показал мне свое удостоверение.
Информировать – это как пароль. До сих пор слово «информация» у меня с донесением ассоциируется.
Тем же вечером встретил я Пола:
- У меня такая страна, что меня могут заставить на тебя стучать, - сообщил я ему радостную новость, - так что ты мне сам говори, что стучать можно, а что – нет.
С тех пор мы с Полом и подружились.
Так вот, однажды приспичило мне повидать Москву. Пол же предложил остановиться у его хорошей знакомой по имени Маргарет. А уже Маргарет пожаловалась мне на свою беду – отсутствие «деревянных» на карманные расходы. При этом американские деньги у нее имелись в достатке.
Время было смутное – 1985 год: Горбачев, верхи не хотят, низы могут, но и те, и другие что-то делают, и от собственных действий потихоньку офигевают. Одним словом – Перестройка.
По официальному курсу тогда за бакс 86 копеек давали, а на черном рынке доллар стоил рублей под двадцать. При этом государственные обменники уже не работали, а статью за валютные операции еще не отменили. Маргарет же предполагала обменять 300 баксов, но где и как это сделать, понятия не имела.
- Помогу, - пообещал я и продал «зеленые» из рук в руки на толкучке по семнадцать. Ей же сказал, что отдал по пятнадцать, разницу, конечно, положил себе на карман. Комплексовал жутко. Чувствовал себя негодяем и тунеядцем. Но так как обе стороны остались довольны, решил, что данный заработок как бизнес меня абсолютно устраивает.
И по возвращении в Ереван стал целенаправленно выискивать клиентов.
Народ же в перестроечной заварухе резко разделился на барыг и интеллигентов. Интеллигенты презирали бизнес и мысли о наживе, барыги же деньги в займы брали, но старались не возвращать.
И вот в Ереване знакомый иностранец попросил поменять ему 1000 марок. Хорошие деньги. Поменял, по две копейки оставил себе и говорю:
- Послушай, дорогой. Никогда в Армении армянам денег не давай - наплачешься.
- Но ты ж - армянин? – вскинул иноземец буржуйские бровки.
- Да, армянин. По паспорту...
Репутация – лучшая реклама. Скоро ко мне на квартиру стали приходить постоянные клиенты, друзья постоянных клиентов, знакомые знакомых и просто те, кто слышал о том, что у Аветика все «честь по чести».
Так в двадцать лет я открыл первый в Союзе «сhange» для обмена иностранных валют прямо на дому.
Просто удивительно, как легко при налаженном механизме зарабатывать деньги. В Квартире у Акопа все той же артелью, которой собирали бутылки, оборудовали офис. И еще одного парня пригласили - Диму-еврея – компьютерщиком.
Когда у нас в институте олимпиаду по математике проводили, я на ней занял почетное третье место. Дима же еврей добился первого. Вот потому я его на работу и нанял - головастый парень.
В карманах захрустели ассигнации. Вместе с ними появились и проблемы. По натуре своей я человек сугубо мирный, но свое честно заработанное без боя отдавать не люблю. Разборки, наезды стали делом обычным. Приходит какой-нибудь козел и говорит:
- Платить надо!
А ты ему:
- Пошел на фиг!
Мы своей артелью твердо решили покончить жизнь геройским самоубийством - работали без «крыши». Впрочем, с блатными договорились по-хорошему: мы у них арендовали валютную точку «Авэт» в аэропорту, за что доход от нее делили фифти-фифти. С ментами же договориться сложнее – аппетиты у них волчьи.
Я одну из своих привычек у Сталина перенял: собирать своих компаньонов вместе и просить их высказаться о том, что они думают по интересующему меня вопросу.
- Итак, - объявляю тему собрания, - на нас наехали. Каждый из вас в общем бизнесе имеет долю. В результате прискорбного инцидента ваша доля может уменьшиться в тридцать три раза. Предложения?
- Заплатить! – неизменно вскрикивал Дима.
Дима-еврей в бега пускался всегда первый. Еще ничего не случилось, а он уже скрывался, но через три дня обязательно перезванивал и консперативным голоском интересовался:
- Все ли нормально?
Кстати, через пару месяцев после «официального открытия» произошло первое и последнее ограбление нашего офиса в Ереване. Смешной был бы случай, если бы не настолько жуткий. Конец рабочего дня. Я с девушкой медленный танец кружу – обменник ведь в жилой квартире оборудовали, мы здесь и выпивать умудрялись, и девок на посиделки приводить.
Звонок в дверь. Дима-еврей, как самый шустрый, бежит открывать. Не стал беспокоить ни меня, ни ребят, которые в соседней оружейке на сейфе в карты перебрасывались. Ну, и брякнулся затылком об паркет, на кулак нарвавшись. Затылок у него оказался звонкий – мы тут же по звуку подающего тела догадались – что-то произошло.
- Иди отдохни, дорогая, - говорю я своей очередной подруге, а сам из кармана пистолетик дамский выуживаю.
Нужно признаться, что испугался жутко, но решил отстреливаться до последнего.
Тут в комнату из коридора врывается какое-то чудо в маске. Чудо в маске и я выстрелили одновременно друг в друга одновременно. До сих пор удивляюсь, как грабитель умудрился промахнуться. Я же четыре пули ему в грудь всадил одна в одну. Затем в городе меня еще долго снайпером звали, уважали.
Налетчики своего раненого товарища за ноги в коридор оттащили, продырявили стены выстрелами вслепую и смотались. Дамский же калибр моего пистолета мелковатым оказался – налетчик выжил. Правда, недолго он после этого грабежами баловался – очень скоро его менты подстрелили, на этот раз окончательно.
Обмен валюты в Союзе являлся не совсем законным бизнесом. Точнее – совсем не законным. Но после развала Великого и Могучего «ченджи» решили узаконить. Лицензию на данный вид деятельности оценили всего в пятьдесят долларов. Но чтобы получить ее, в Госбанк требовалось положить сто тысяч и ожидать манны небесной. А то, что грянет она - гарантии никакой.
За лицензию я предлагал взятку в пять тысяч «американских рублей», притом, что в то время в Ереване однокомнатная квартира стоила тысячу. Так официальной бумаги и не получил. Что не мешало мне выписывать на цветных бумажках красивые квитанции, которые принимались всюду как документ, удостоверяющий факт обмена валюты. Самое удивительное, что эти справки скоро принялись даже подделывать. Смешные люди!
Благодаря обменнику познакомился со своей будущей женой. Она из французского «Красного креста» к нам валюту менять ходила. Я же в то время волком выл - никакой личной жизни, все бегом-кругом. Заработал мешок денег, а любви нет. Однажды пришел в церковь, бухнулся перед иконой и поклялся, что какая бы квазимода в меня ни влюбилась, женюсь, ибо на деньги мне наплевать, а детей и счастья хотелось.
И вот приходит француженка в чендж, на английском объясниться пытается. Обменяла купюры, разговорились. Через день наведываться стала, улыбается. Приглашала на вечеринку в «Красный крест», только я как-то не сразу понял. Поэтому на вечеринку мы не пошли, а отправились в ресторан «Мафия» - единственный нормальный ресторан в Евреване в те годы. Там еще сидаины-автоматчики через день проверки документов устраивали. Романтика!
После «Мафии» я спутницу свою домой отвозил, волновался очень. Фонари светят, шоссе широкое, а по середине какой-то козел на свой тачке припарковался. Видит же, что я еду, нет, чтобы подвинуться – затормозил и стоит. Ну, я не промахнулся: въехал этой тачке прямо в зад.
Вот таким приключением закончился первый с моей будущей женой романтический вечер.
Проблемы же с властями начались оттого, что вовремя взятку не дал. Мой зам предупредил важно:
- Завтра мой двоюродный брат придет, Арутюнян Армен. Будет деньги в долг просить. Ни в коем случае не давай, он дебил. Не вернет.
И пришел. И просил. И не дали. А следовало бы.
И не сказать, чтобы много просил – всего-навсего тридцать тысяч баксов. И кто же знал, что через пару недель Арутюняна Армена назначат начальником транспортной милиции независимой Армении? Брат его как о назначении узнал, сразу в Москву сбежал. Ну, а в нашей конторе начались обыски и аресты.
Первыми посадили кассиров – они всегда на виду. Затем Диму-еврея – ему всегда не везло. Впрочем, Диму очень скоро выпустили, недаром же он еврей с родословной – сообразил откупиться.
Один из подкормленных ментов галантно предупредил, что завтра и меня брать собираются. Тогда сели мы с одним из товарищей в «Москвич-412» и решили, что все дороги ведут в Москву. Причем, окольными путями: через Грузию и прочие три бугра колоды. Ибо так надежнее.
Времечко же, я вам скажу, выдалось неспокойное: Карабах и прочие национальные конфликты. Раз двести «москвичишку» обнюхивали, простукивали и просматривали со всех сторон. Так и не поняли, что самой главной контрабандой, которую вывозили в этой машине, был я.
Хуже всего пришлось в Грузии. Там все национальности друг от друга отделились, объявили друг другу джихад. Какие-то кровожадные сваны с автоматами наперевес нас зло спрашивали:
- Вы грузины?
Причем пограничники-сваны старались картавить исключительно на своем национальном, вдруг возродившемся языке.
Если человек не понимает иностранной речи, а на него шипят угрожающе, то создается впечатление, что через слово звучит: «Да я твоя мама имел! Да я твой папа вертел!». Хоть на самом деле речь может идти о бабочках и одуванчиках.
Итак:
- Вы грузины?
- Нет, мы не грузины. Вы же паспорта в руках держите.
- А как вы относитесь к грузинам?
- Да никак мы к ним не относимся, мы просто по дороге едем!
Насилу живыми на пятый день до Москвы добрались. Уже оттуда в Ереван звоню, у брата интересуюсь, как идет следствие. А он мне:
- Нормально. Ты в розыске. Пистолет-то хоть перед отъездом выбросил?
Оказалось, мы через все двести проверок с собой пушку везли. Мой брат, испугавшись в доме обыска, свой пистолет под панель «Москвича» заныкал. А о том, что нас с товарищем могли расстрелять на асфальтовых просторах сладкоголосые сваны за такой груз, он не подумал.
Полгода я скрывался в Москве. А затем устал и решил вернуться в Ереван искать правду.
Встречала меня в Ереване Елина Данизлян. Я был ее единственным спонсором задолго до того, как у девочки начались громкие успехи в шахматном мире. Талантливой оказалась. Гениальной даже. В семнадцать лет стала чемпионом мира по шахматам среди юниоров. В день моего приезда у нее как раз встреча была назначена с президентом Армении. И она попросила, чтобы я сопроводил ее.
Так и вышли мы в эфир и на первые полосы газет: Елина Данизлян – юное дарование, Ваник – главный шахматный бюрократ Армении, президент Пэр Петросян и лицо, находящееся под следствием, в розыске, неуловимый Аветик собственной персоной.
На следующий день моего брата вызвали в ментовку и грозно воскликнули:
- Мы знаем, что Аветик здесь!
- Я тоже, - отвечает он, - газеты читаю и телевизор смотрю.
- И где же он?
- Только вчера скрывался у президента Армении. Вы бы у президента и спросили.
На время следствия в Ереване мои обменные пункты позакрывали, но кушать-то ведь хочется. Поэтому, пока суд да дело, решил я себя попробовать в роли выбивателя денег. Тут еще один кадр занял с концами у моего брата 300 долларов. И у меня рубль. Если деньги брата я мог ему простить, то про свой рубль не забыл принципиально.
Взял тогда я Мишу – русского знакомого, тяжело вооружился газовым баллончиком и пошел требовать бабки.
Нашли адрес проживания. Поднялись в подъезд. Звоним. Открывает клиент: здоровый такой детина в трусах и маечке, а под маечкой – килограмм сто веса и ни капли жира.
- Короче, козел, - говорю, - ты мне рубль должен.
- Нет проблем, - отвечает, - сейчас все отдам, - и мелочишку в прихожей ищет.
- Ты мне мелочь не суй, - подзадориваю себя. - Много воды утекло. Рубль теперь тысячей стал. Причем баксов!
Короче, вывел этот пан-спортсмен нас в коридор. Мне - в ухо, Мише – в нос. Завязалась потасовка. Жена спортсмена на шум в коридор выбежала. Я ее сослепу из газового баллончика угостил, так она сразу такой крик подняла, что из соседних квартир весь дружный армянский народ вывалил и принялся бить почему-то одного русского Мишу. Так я под шумок скрылся.
- Ты своему брату скажи, - картавил затем Миша, чернея провалами десен, - пусть он в следующий раз худеньким свои баксы одалживает. Худеньким, понял?!
Рано ли, поздно ли, но арестовали меня. В принципе, я же для этого в Ереван и ехал – правды добиваться. Вот и добился. Своей вины перед законом не видел, скрываться не собирался. Нужные рычажки из аппарата президента оказались задействованы.
В одной камере со мной сидели четыре банкира и один бывший министр – важные люди. Сколько лет прошло, а не всех еще выпустили.
Спасибо Вано: будучи министром внутренних дел, узаконил не только пытки, но телевизор в камерах. Смотрели день и ночь мультики и новости – кто кого замочил, с поста снял, на нары отправил.
Мне же понятно было, что судить меня не за что.
- Значит, просто убьют, без суда и следствия, - успокаивали меня сокамерники.
А на двенадцатый день от всех переживаний мне Иисус явился. Ночью. Во сне. Я испугался страшно, подумал: «Ну вот, уже замочили, даже не разбудили, сволочи».
- Сомневаешься ли, что к благому лицо мое?! – громыхнул сын божий из поднебесья.
Проснулся я от этого грохота – оказывается, бывший министр с просоня с нар повернулся. Но мне все равно так на душе стало радостно, словно очутился опять на свободе. Еще пару дней после видения просто парил, песни пел, ни в чем совершенно не сомневался. А на третий выпустили меня.
Когда выпроваживали, следователь поинтересовался:
- Вы, наверное, уезжать собираетесь?
- Да, - отвечаю, - хотелось бы. Во Францию на ПМЖ.
Поднимает следак трубку, в аэропорт звонит и заказывает билет.
- Счастливо убираться, - ухмыляется. - Только сразу после вылета Вы снова в розыске. И советую быстро не возвращаться.
Я офигел и полетел в Париж. Дело же окончательно закрыли лишь в 99-м году, когда все мои преследователи сами в бега ударились.
Я же в Париже женился из-за двух чемоданов. Ведь пока в самолете летел, все себе установку давал. Да, думаю, хороша моя француженка, мила, ласкова. Но о любви говорить не стану, о серьезных отношениях – тоже, наиграется она со мной и расстанемся. Зачем морочить девушке голову?
Прилетаю на Шарль де Голь. Стоит она. Маленькая такая, нежная. С цветами.
- Привет, - говорю, - кому цветы? - И бУхаю на французскую землю два огромных чемодана.
А она поцеловала меня, подарила цветы и подхватила мои чемоданы. Так с ними и засеменила к машине.
- Е-мое, да где ж еще такую найду, которая за мной чемоданы таскать будет! – воскликнул я и в тот же день сделал ей предложение.
Кстати, это был первый и последний раз, когда жена чемоданы за мной носила. Может быть, она тогда подумала, что я в чемоданах из своих обменников наличку привез?
Так началась моя мирная жизнь. Хотя нет, вру, ибо по-настоящему меня ограбили именно в Париже. Причем два раза.
Первый раз грабителем оказалась бабушка - божий одуванчик. Сунула мне в окошко обменника фальшивые доллары, взглянула васильковыми глазками – и словно заколдовала. Только вечером заметил, что бумажечка-то липовая.
Так паршиво себя почувствовал! Пошел на Пигаль. Бреду словно в трансе, депрессия полная. Смотрю – проститутка стоит классная. Пошли потрахались.
- А ты, - спрашиваю уже после разрядки, - сама-то кончаешь?
- Я кончаю два раза, - отвечает проститутка, - первый - когда клиент платит, второй – когда он уходит. Так что давай, парень, плати и отваливай.
Не знаю, здорово ли она кончила в тот раз, но расплатился я с ней фальшивыми бабушкиными долларами.
Второй раз меня ограбили уже в моем офисе на Пигале. Явились ребята русские, достали сто баксов – я и расслабился. Спиной повернулся. А меня - по башке кастетом.
Глаза открываю – две рожи.
- Ну, что, ара, пора награбленное экспропреировать, - смотрят на меня сверху.
- Да, - говорю, - пора. Берите кассу и уходите.
Ухмыльнулись наглые рожи и заявили, что, мол, касса-то само собой, но ведь и сейф есть. Давай ключи к сейфу.
Но тут сказалось мое коммунистическое детство. Пока на ноги меня поднимали, я обнаружил в углу завалявшийся молоточек. Одного плечом оттолкнул, второй на руке повис и орет:
- Брось молоток, падла!
До сих пор от его крика в ушах звенит. Особенно после обеда.
Да вы представьте себе: центр Парижа, рабочий день, прохожие-туристы, клошары-пьяницы, а тут звон стекла и три детины, матерясь, по сувенирным Эйфелевым башенкам топчатся, руками размахивают и благим матом орут.
Так договорились мы с грабителями на малую кассу, там всего тысяч пятнадцать франков оставалось. Через год мне страховки выплатили двадцать тысяч, так что и в данном случае сделка оказалась успешной...
. . .
Частенько в свободное от работы время я забегал к Аветику в «Софию» послушать его рассказы о собственной жизни.
С работой ситуация складывалась достаточно мутно: либо нужно подделываеть французские документы, либо устраиваеться без документов через знакомых, либо ежедневно околачиваеться в местах, куда работодатели могут явиться в поисках дешевой рабочей силы.
Буквально сразу после моего приезда в Париж мне повезло наняться на строительство частного дома. Здесь это называется «шантье» (стройка). Один товарищ из Краснодара, с которым я познакомился в русской церкви на rue Daru, обмолвился, что у них на участке один из французов, свалившись с лестницы, поломал себе руку. Я напросился подменить выбывшего из строя француза, и товарищ представил меня своему «патрону», натурализировавшемуся во Франции югославу.
- Я тебе выпишу «фиш до пей», словно ты работаешь официально, - предупредил меня работодатель. - Если возникнут проблемы c проверяющими – скажешь, что трудоустроился у меня только что, пообещаешь завтра принести документы, а затем просто на несколько дней пропади. За работу плачу чеком за каждые две недели. Добже?
Понятно, что работодателю хочется прикрыть свою задницу. Но «капусты срубить» ему хочется еще больше.
- Па до проблемо!
Весь первый день на «шаньтье» я отколупывал штукатурку от стены. Во второй – отбивал штукатурку. На третий замешивал вручную две бадьи цементного раствора. На четвертый замешивал цемент, выносил мусор и копал яму. Мой диплом по специальности инженер-строитель югослав вежливо попросил засунуть подальше. Наш объект построили сто лет назад из каменных глыб, уложенных без всякого фундамента на грунте. За это время грунт дал осадку, появилась нестыковка по периметру стен, нарушение их вертикальности, кое-где появились сквозные щели. Из-за аварийного состояния югославу удалось приобрести дом за бесценок. По всем правилам и следуя здравому смыслу, домик этот нужно было сносить, а на его месте построить новый. Но югослав решил, что будет выгоднее подкрасить, подремонтировать там, здесь, а задтам быстренько выставить объект на продажу.
Теперь бригада «сан папье» обновляла объект: сняли старую штукатурку, поменяли проводку, рамы, замазали щели. Сделали стяжку в подвале, подправили цоколь, перебрали крышу. Все свободное от работы время я усиленно зубрил французский, а в конце рабочей недели решил блеснуть перед «патроном» своими познаниями. Я дождался, пока он окажется в поле видимости и произнес с миной провинциального шутника:
- Не думаю, что этот дом завалится раньше, чем через две недели…
Югослав сделал вид, что не понял моего корявого французского. Но когда мы возвращались домой в RERе, товарищ из Краснодара объявил, что «патрон» просил меня больше на стройку не возвращаться. Заработанные деньги передали честно, как и договаривались, через две недели. За четыре дня я получил тысячу франков.
В это самое время другой парижский знакомец посоветовал мне попытать счастье на Барбесе (метро Berbesse). С его слов выходило, что именно там проще всего у арабов приобрести левые документы.
- Да была, не была! – решил я. Терять мне было особенно не чего.
Куда именно идти на Барбесе я не знал – тот товарищ, который «навел» меня, сам ничего конкретно не знал, одни слухи. Самое простое, что приходило в голову – заходить в арабские бутики (на Барбесе их множество, торгующих телефонами и прочей дребеденью) и тупо спрашивать, не знают ли они кого-нибудь, кто помог бы мне решить проблему с документами за деньги.
- Бонжур, - со своим приветсвием обращался я к наиболее подозрительно выглядевшим арабам, - вы, случайно, не знаете кого-то, кто торгует документами?
Одни арабы смотрели на меня как на сумасшедшего, другие делали вид, что не понимают, о чем идет речь. Третьи просто смеяслись и начинали распрашивать, кто я и откуда.
- Да русский я, русский…
- Русский мафия! – уважительно трясли головами арабы.
В итоге я провел на Барбесе полдня, вымотался совершенно. Ради моральной компенсации решил устроить себе праздник желудка – перекусить дешево и сердито в ближайшем Макдональсе.
- Мне меню с цепленком и «Спрайт», - произнес, обращаясь к продавцу, один из клиентов так, что я сразу понял – родным языком покупателя является русский. Подсел познакомиться.
- Дима меня зовут, Пачков, из Белоруссии, - представился он.
Дима Пачков напоминал молодого Колюша: наивные голубые глаза за круглыми стеклышки очков, нос картошкой, розовые шечки, округлое брюшко. Но по тому, как часто у него звонил телефон и по манере телефонного разговора было видно, что парень этот ужасно занятой и деловой. Узнав о моей проблеме, он спросил, сколько я готов заплатить прямо сейчас.
- Три тысячи франков. Вся моя наличка на данное время.
- Ладно, поможем. – кивнул головой Дима.
По Парижу катили на скутере. Небо над городом прояснилось и Солнышко светило по-весеннему ярко. Я с удовольствием подставил лицо встречному ветру. Только на двух колесах можно вот так рассмотреть Париж: быстро, объемно и весело. Промчаться с одной окраины города на другую не по кольцевой, а через центр, лавируя среди черепах-автомобилей, застрявших в пробках.
Дима Пачков занимал крохотную комнатушку под самой крышей на porte Maillot.
- Моя мансарда. – серьезно охарактеризовал он своей жилье.
В мансарде размешались односпальная кровать, элктропритка, комьютер, сканер и принтер – ни на что большее свободного места не оставалось. Пока я угошался чаем и смотрел на колодец дворца в единственное крохотное окошко, Пачков пыхтел у комьютора. Все его колдовство заняло от силы минут тридцать: отсканировав имующуюся у меня фотографию, он сфотошопил ее в заготовку документа. Затем подчистил погрешности, отрегулировал цветность и контрастность. Распечатал заготовку на фотобумаге, обрезал края и заломинировал получившуюся карточку тут же через марлю с помощью прозрачного целофана и утюга.
- Держи, - протянул он мне получившийся документ, - Это titre de s;jour (документ, удостоверяющий личность и дающий право на проживание и работу) на имя реального человека. Полицейский, конечно, распознает эту подделку с первого взгляда, но показывать ее полицеским не надо – сделай ксерокопию и носи с собой. А про оригинал говори, что потерял, - посоветовал мне Дима.
- Ловко ты... нужно обмыть это дело.
- Разве что чаем. У меня сегодня еще много работы... а я на работе не пью.
За клоунской внешностью Колюша скрывался действительно деловой парень.
Монолог Димы Пачкова,
делового человека на скутере.
- У нас в Белоруссии батька со своими зетьями сегодня задавил совсем малый бизнес.
Раньше на Родине еще можно было как-то выкручиваться. Я, например, по малолетству самогоноворением занимался - выпить охотников полно, а процесс наладить у алкоголиков руки не доходят. Скупал оптом сахар, в деревне установил два аппарата, которые перегоняли брагу круглые сутки. Разливал по булыткам готовый продукт и возил продавать в город – со сбытом мне Ольга помогала, девушка из Минска. Довольно прибыльный бизнес, жаль, скоро я в деревне примелькался и на меня участковый наехал – потребовал долю. Свою долю он получал самогоном, и поэтому не просыхал. Не знаю, толи участковый чем-то недоволен остался, толи так звезды совпали - однажды возвращаюсь из города за новой партией– а от дома только головешки остались. Так мой первый бизнес в Белоруссии прогорел в прямом смысле этого слово.
Затем я в Минске дискотеками занимался. Все та же Оля мне помогала, флаеры вместе разносили, плакаты рекламные расклеивали, музыку крутили. Сняли огромное помещение подвального типа, благоустроили его, дело пошло.
Вот тут и начали заявляться проверки – пожарная, налоговая, милиция на счет криминальной обстановки. Всем нужно подмазать. А затем из администрации какой-то блатной подкатил и говорит:
- Вы, молодцы, место хорошее нашли, дискотеку раскрутили. Но так как помещение вы арендете у нас, то извините – ваша аренда неожиданно закончилась. Ступайте с богом, по-хорошему...
Ну, мы с Олей решили, что не пропадем – и улетели из Белорусии во Францию. Оля моя не плохо по-французски говорила, это ее и подвело: в Париже с сектантами какими-то познакомилась. У нее и без сектантов в голове свои тараканы были, а тут еще расплодились тараканы французские религиозные. Целыми днями среди юродивых духом пропадала, пока совсем не исчезла – где сейчас живет и чем занимается – и не знаю.
Я же во Франции сначала совсем левым бизнесом занимался: с одним отмороженным легионером по банкам ходили, по левым документам счета открывали. Затем на эти счета через интеренет видеоаппаратуру и телефоны дорогие покупали и перепродавали.
Легионера поймали и посадили, а у меня некоторые навыки работы с документами остались – могу, если надо, студенческий билет, titre de s;jour или другие «папиры» нарисовать. Только теперь это не мой основной бизнес. С новым напарником на автофургоне мусор с частных строек в Париже вывожу. Весьма прибыльно получается. На стройках ведь то стены ломают, то обои сдирают, то кафель отбивают... Строительного мусора всегда много, а куда его девать из парижской квартиры, например? Кирпичами мусоропровод забить тебе никто не позволит.
Вот мы с напарником и приспособились. Дали объявления через Интернет, цены указали вдвое меньше официальных – мы же налоги не платим, так что можем цену сбивать. Клиент свою выгоду быстро просек – теперь без работы не сидим. А сегодня потому отдыхаю, что напарник мой в Италию на пару дней укатил за сыном. Сын у него - наркоман… но это уже отдельная история.
. . .
С Димой Пачковым мы расстались весьма довольные друг другом – он получил мои три тысячи франков, а я – некий документ, с которым можно было попробовать найти нормальную работу.
Как впоследствии выяснилось, настоящих документов для того, чтобы трудоустроиться на стройке или в охране, и не требовалось. Работодатели вполне довольствовались ксерокопией документа. Эта ксерокопия пылится в сейфе на случай проверок. С работником даже подписывают фиктивный контракт на полставки без указания фиксированной даты подписания – в случае проблем можно заявить, что этот новичок появился только вчера, испытательный срок едва начался, а документы отправлены не проверку и результата пока нет. С работодателя взятки гладки – даже если папиры липовые, проверить это за пару дней начальник фактически не в состоянии.
С помощью «мертвых душ» предприниматель избавляется от налогов. Конечно, в любом случае дело рискованное. Но тот, кто не рискует, не разъезжает по Парижу на белом «Мерседесе»…
Получив документы, те русские, что пошустрее, открывают во Франции свое sosiet; для работы, например, в сфере securit;. В такую фирму (для вида, конечно) нанимается пара французов с документами и целая куча тех, кто желает заработать «по-черному» и готовы пахать как Папа Карло. В охранных агентствах всегда требуются люди: текучка кадров большая, эксплуатировать рабочую силу на износ без выходных и праздников невозможно слишком долго. Просуществовать год и перерегестрировать фирму на компаньона, – обычное дело. Дело в том, что во Франции вновь открытая фирма имеет льготное налогооблажение, и такой финт ушами позволяет опять же уходить от налогов.
Как только я получил свои «левые документы», мои новые парижские знакомцы, выходцы из Иностранного Легиона, предложили представить меня одному важному месье по фамилии Боцман. Боцман этот в то время рулил самым крупным из всех «магуйных» (занимающихся не совсем законной деятельностью) охранных агентств во Франции. Сосьете носило название «Esquad» и имело не одну сотню сотрудников.
- Серега, ты ж легионер! – дышал на меня выхлопами «Бордо» парнишка, который обещал познакомить меня с новым шефом.
- Э... Ну, можно сказать, что без пяти минут легионер… был почти, - вот когда служит настоящим украшением скромность.
- Но в Советской армии ведь служил?
- Было дело… офицер запаса…
- Мы, офицеры запаса, самые лучшие легионеры!..
- Да как скажешь...
- Наш «патрон», мсье Боцман, не требует документов у своих, у легионеров!
- А, ну, тогда я точно легионер.
Вместе со мной в офис фирмы на улицу Толбиак отправился легионер настоящий, старший лейтенант Советской Армии, капрал в отставке, товарищ Хуков.
«Эсквад» оказался заведением солидным: стриженые мальчики с татуировками сидят в офисе на телефонах. Прозрачные стены, четкие команды, передвижение строевым шагом, разговоры – рапорт в положении «смирно». На закрытом паркинге под окнами – только новенькие глазастые «Мерседесы».
- В котором полку служили, солдат? – с места в карьер обратился ко мне тот самый Боцман.
- Э...
- В Оранже, месье! –вступился за меня Хуков.
- Кавалерия?
- Танкисты!
- Боевое братство! Вы снова дома. «Эсквад» - продолжение легиона, единая сплоченная семья.
- Так точно! – щелкает каблуками Хуков.
Я тоже вытянулся в струнку, смотрел в потолок и, когда требовалось, издавал гортанные звуки. В общем, вспомнил свои курсантские годы – в Советском Союзе военные получали такую строевую подготовку, которую не так просто забыть. Месье Боцман остался встречей вполне доволен.
- Телефон никогда не выключайте, - тут же в кабинете ознакомил он меня с основными правилами новой работы, - планинг Вам продиктуют. Работать будете много. В день зарплаты лично явитесь за деньгами. Без особой команды в офисе не появляться. Все ясно, солдат?
Мне было ясно только одно: я принят на новую работу, на которой можно много работать и зарабатывать.
Спасибо «Эскваду» - эти ребята позволили мне накопить на булочки с маком. Выдали спецодежду: синий костюм, былые рубашки и галстук в красную полоску. Заколку, ботинки. На слудующий день перезвонили, чтобы загрузить графиком работы. И стали звонить каждый день: утром, в обед, ночью; во время работы, сразу же после работы, когда пытался вздремнуть. Если телефон вдруг не ловил сигнал (например, в метро) и ребята из офиса попадали не автоответчик, очень настойчиво требовали перезвонить. Через несколько дней постоянных звонков у меня выработался рефлекс: мне казалось, что телефон звонит даже тогда, когда он выключен. Переодически я дергался к телефону и проверял пропущенные звонки, хотя прекрасно знал, что пропущенных звонков быть не должно – телефон постоянно находился под рукой. Первые две рабочих недели оказались наиболее тяжелыми – пока не вошел в ритм и не достиг того состояния отупения, когда уже все равно.
Спать пытался спать в метро по пути на работу, но боялся пропустить свою остановку, и потому переодически вздрагивал и проверял, какая станция будет следующей. Французская поговорка «metro, boulo, dodo» (метро, работа, сон) - описание моей жизни в течение всего времени работы в «Эскваде», за одним «но» - времени на «dodo» (сон) совсем не осталось.
- Мсье, это срочно. Выезжайте. Сит (место работы) «Алкатель». Адрес. Время. Доложитесь, когда прибудете на место. Должитесь, когда закончите свой сервис…
Платили неплохо: 40 франков в час. Чистыми – без заморочек с налогами. В мои обязанности агента охраны входило вовремя прибыть на объект, бегло ознакомиться с ситом, принять материальную часть, а затем переодически делать обходы и ждать, когда появится сменщик. Редко на каком месте ты проработаешь больше, чем несколько дней. Нормальная вахта - 12 часов. Объекты менялись часто, чтобы клиент не заметил, что данный охранник работает больше, чем настоящие французы – во франции законодательно закреплено 35 рабочих часов в неделю. Периодически наведывался контролер, господин Кабетский, поляк, отставной сержант РЕПа. Кабетского мы жутко не любили – он получал свою зарплату в завистимости от того, сколько нарушений в работе охранников обнаруживает в процессе обходов.
- Смирно! Почему галстук на бок? Рожа помята. Спите на посту?
- Никак нет!
- Так вы еще и со мной оговариваетесь? Вероятно, пьяный?
- Да какой пьяный? Устал просто. Не выспался…
- Так все-таки, значит, спите на посту?
Спорить с Кабетским было совершенно бесполезно – это тот самый случай, когда начальник всегда оказывается прав. Если ничего предосудительного у дежурившего на смене охранника не обнаруживалось, контрелер всегда находил, до чего докопаться:
- С вас штраф 200 франков за отсутствие заколки на галстуке!
Для Кабетского Легион продолжался и на гражданке. В морду дашь – тут же потеряешь работу. Говорят, как то раз ему сожгли машину. Но, как видно, на сержанта это не слишком подействовало. Кабетский записывал свои штрафы в ведомость, которая уходила в «Эсквад». За первый месяц я отработал 360 часов, но получил на руки только десять тысяч франков - остальное списали за штрафы. Работающие на птичьих правах не побегут в профсоюз возмущаться по поводу беспредела…
Излюбленным методом добиваться своего для функционеров парижского метро служит забастовка. Бастуют метрополитенщики часто, «Эсквад» же за пять минут опоздания на работу выписывает пятьсот франков штрафа. Как ни крути, а пришлось приобретать машину.
Моей первой машиной за границей оказалась старенькая «восьмерка» из тех, про которые говорят: «С коротким крылом». Цвет – кофе с молоком. От времени и невзгод «молоко» на металле свернулось, прокисло, потемнело, а по крыльям, порожкам и стыкам рыжим узором проступила ржавчина.
Салон «восьмерки» серее убожества. Стекла мутные как глаза пьяницы. Бока ввалившиеся как у зачумленной колхозной клячи. А на асфальте под днищем масляные черные разводы.
- Сиротинушка! Не баловал тебя твой хозяин? Способна ли еще шевелить копытами? Как очутилась ты на чужбине, в стране ТЖВ, клошар и фаллического символа всех народов - Эйфелевой башни? Прогреми пару слов в ответ мне своими панелями…
Продал мне ее француз, частник, который хотел избавиться от этой машины за любые деньги.
Жизнь – странная штука. Еще совсем недавно ездил я на отцовском «Иж-комби», припася в портмоне вместо прав червонец – красный, как советская власть. С жадным любопытством смотрел на новую модель «Жигулей», «зубилом» окрещенную в народе. И рано ли, поздно ли, но приобрел такое «зубило» в «совке». Надраивал его асфальтную внешность, нося воду с пятого этажа во двор ведрами. Лечил его «погремучесть», засовывая под дверные панели куски шерстяного одеяла. Стартовал «со свистом» на светофоре. Платил ментам отступную. Все было…
И вот стоит теперь этот ржавый памятник социализма среди чуждых ему ухоженных иномарок. И никто не поверит (да я никому и не скажу), что данное «чудо» еще выпускается на просторах бывшего СССР, Мало того, на чудеса постсовкового автомобилестроения вроде этого в России постоянно повышаются цены.
И грустно, и больно…
Чудак-француз поначалу запросил целых пять тысяч франков за эту развалину. Я посоветовал сдать ему свою груду железа на металлолом. Сошлись на двух тысячах – и то я посчитал, что заплатил слишком дорого. Не знал продавец одного: переоформлять машину на себя я не собирался да и не фактически мог – для этого нужны были настоящие, а не липовые документы. Но во Франции процедура купли-продажи между продавцом и покупателем достаточно либерально и фиксируется за пять минут. Достаточно указать свои данные и поставить подпись на специальном бланке. Затем, по идее, покупатель должен с этим бланком в течение двух недель отправится в префектуру и оформить новый техпаспорт. Но в данном случае у покупателя, то бишь меня, ни возможности, ни желания идти в префектуру не наблюдалось. Да и зачем? Машина не украдена, просто не оформлена. В случае проблем с полицией не велика беда – отделаюсь штрафом либо просто брошу машину на штраф стоянке на вечном приколе. При этом, если автотранспорт оформлен на другого, мне не придется беспокоиться по поводу штрафов за неправильную парковку – есть в Париже такая беда.
В общем, мы с французом подписали бланк купли-продажи и разошлись: он – довольный тем, что избавился от металлолома, я – тем, что приобрел хоть какое-то средство передвижения.
Теперь парни из «Эсквада» эксплуатировали не только меня, но и «восьмерку». Если я кое-как держался, «Лада» грозила отдать богу душу в любой момент. Иногда мне казалось, что машина движется моими молитвами вопреки всем законам механики. Иисус, колдовавший над телом Лазаря, не радовался так его воскрешению, как радовался я каждый раз, когда мотор моего «зубила» все же начинал работать.
Лада захлебывалась и глохла на малых оборотах, а как отрегулировать зажигание, не представлял. Однажды она фыркнула и остановилась совершенно бездыханно в пробке на переферик (объездная дорога вокруг Парижа). Бешенно крутящийся стартер зажигания не вызывал у мотора желания заводиться – видимо, залило бензином свечи. Спасибо, водитель авто, движущегося за мной, оказался сообразительным парнем: узнав, что у меня проблемы с зажиганием, уперся своим передним бампером в мой задний и толкал до тех пор, пока «ладушка» не реанимировалась.
Первый свой выходной в «Эскваде» я получил после трех месяцев ежедневного мозгоебства.
- Нужно напиться, - заявил я сам себе и решил пойти на русскую дискотеку.
. . .
Есть несколько точек в Париже, где можно потанцевать под русские шлягеры. Но и сегодня такого плана мероприятий именно с русской музыкой и настоящей русской отмосферой не так уж и много. Проводит вечера в дорогих и престижных клубах Владимир. Устраивает посиделки на барже у Нотр-Дама Максим. В клубе «Rexy» на Chetelet-les-Halles некто Алекс регулярно устраивает каждую пятницу дискотеки «Москва». Надеюсь, что со временем таких мест станет значительно больше.
Но в 2000-м году мне удалось отыскать единственное место, где собиралась потанцевать русскоязычная публика. Студенческие вечеринки в «Ситэ Ю» - университетском городке в двух шагах от станции метро «Ситэ университет».
Организатором тут может быть кто угодно. Главное условие – умение договориться с администрацией университета. Русские вечера в «Ситэ Ю» проводились достаточно регулярно в помещении подвального типа с минимальным количеством аппаратуры и множеством горячительных напитков. Эдакий российский андеграунд «а ля школьная дискотека». Сюда собирался весь бывший Советский Союза – от Молдавии до Дальнего Востока. И что самое удивительное – при полном отсутсвии охраны и большом скоплении народа потасовок на данных вечеринках практически не было.
В мой единственный выходной мне было все равно, куда идти, лишь бы не сидеть дома: основным развлечением за время работы в «Эскваде» стало изучение французского и тренировка сна в положении сидя. И самое главное – с момента моего приезда во Францию у меня не было ни одной женщины!
Помню, когда после шести месяцев боевых действий в Чечне нашу часть вывели в относительно мирный Буденновск, я сидел в баре и тупо смотрел на дергающихся под глупую «попсу» девиц, на их колышущиеся под юбками ягодницы. Откровенно «тормозил». Рельно офигевал. Сидел, пил водку, пялился на эти задницы и не мог понять: Неужели каждый день той непонятной и совершенно ненужной войны эти самые попки вот так же бессовестно оголялись здесь? В тот момент, когда мой командир горел в вертолете, эту задницу кто-то трахал? Когда над Грозным дымились пожары и земля содрагалась от разрывов так, как и не снилось никакому эпицентру землятресений – вон та прыщавая красотка так же тупо «снималась»?
А те мальчишки, которым исполнилось лишь восемнадцать, и которых мы каждый день отправляли грузом 300 на «Большую землю» - они любили хотя бы однажды? Их плоть гниет, не познав радости плоти. Да ради чего?!
В Буденновске зимой девяносто седьмого года я реально не понимал происходящего. Не понимал, как можно веселиться, когда... Когда что? Понятно, что насилие и убийство в мире людей – обычное дело на протяжении всего периода существования человечества. Без малейшей передышки каждый день в этом сумасшедшем Мире кто-то кого-то убивает на войне или просто ради обогащения или забавы. И это никому не мешает веселиться порой прямо на золе от пожарищ.
Но на Чеченской войне это пожарище обожгло меня – человек по-настоящему чувствует только тогда, когда что-то касается его лично. Увидел, как беспощадна и несправедлива война. Как мало для жизни нужно людям, и как много делают они, чтобы отнимать друг у друга единственно-ценное – жизнь. Понимал, что мог погибнуть просто не за что – а здесь, в Буденовске, как и во всем откружающем мире, движение под музыку этих полуголых задниц даже ни на миг бы не приостановилось.
Тогда мне хотелось рвать и метать. Генералов, депутатов, правительство. Но до реальных виновников тяжело дотянуться. И поэтому мы, пьяные не столько от водки, сколько от обиды солдаты и офицеры избивали гражданских за то, что они веселились, пока нас убивали и мы убивали. Первые месяцы после вывода «Ограниченного контингента войск» с территориии Чеченской республики Буденовск пережил настоящие погромы. Недаром «205-ю» Бригаду называли в городе не иначе, как «двести пьяной». Теперь я понимаю, что основная причина была даже не в том, что мы вернулись озверевшими с войны: просто у огромной массы вооруженных, половозрелых мужчин слишком долго не было женщин. Мужчину без женщины трудно назвать полноценным человеком. Без женщины мужчина звереет.
Теперь, в «Ситэ Ю», ситуация казалась очень похожей: полгода полового воздержания. Но злости не было. Только желание. Сердце выло. Отчетливо почувствовал вдруг, насколько я одинок. Конечно, за последнее время во Франции у меня появилось огромная куча знакомцев. Но не было той, с которой я мог поделиться самым сокровенным – Любовью.
На вечеринке французов практически не было – сплошь и рядом только выходцы из Советского Союза. Играла русская музыка, в основном - группа «Ленинград». Несколько человек зажигали на танц-зале. Болшинство толпились у туалетов и вокруг бара.
Я взял в баре бутылочку светлого пива. Музыка звучала не громко, вокруг все разговаривали только по-русски – само по себе для меня это стало необычным. Я словно очутился на провинциальной дискотеке в России. Неожиданно для меня под воздействием легкой ностальгии родилось черверостишие:
- Послушай, парниша. Я – парень простой.
«Крутые» остались в России.
Ударим скупой эмигранской слезой
По госпоже-Ностальгии…
Девушка, которой минуту назад уступил место у барной стойки, попросила меня помочь ей открыть пиво.
- Все женщины делятся на дур и шлюх, - ответила она кому-то в полумрак.
- Да? И к кому же ты себя причисляешь? – встрял я в разговор.
Маленькая, не больше метра шестидесяти на каблуках, в черной кофточке с ужасными блестками, в короткой кожаной юбке. Пшеничного цвета блеклые волосы. В зеленых глазках - и вызов, и испуг.
- Я – шлюха!
Такое заявление огорошило. Но я был уже достаточно пьян, чтобы чувствовать себя развязно.
- Ты здесь самая красивая шлюха, – заявил я на первой минуте знакомства.
Не соврал. Улыбнись в тот вечер мой школьный учитель Тамара Ивановна, женщина преклонных лет, она бы мне тоже показалась обворожительной. У меня не было никого так много дней и ночей! А тут молодая красивая самка прижималась ко мне и улыбалась белозубой, вызывающей улыбкой.
Худенькая, хрупкая, нуждается во внимании. Все эти заявления про дур и шлюх – бравада, игра – девица при мне «отшила» несколько ковалеров, неуклюже пытавшихся познакомиться. В Париже лето выдалось на удивление холодным, но пиво, которое мы пили, было, скорее, теплым. Она сначала лишь улыбалась, приглядываясь ко мне, решая, стоит ли мне довериться, или нет. Затем начала говорить, постепенно загораясь, я же, слушая ее нескончаемое стрекотание, представлял, как мы кувыркаемся в постели, и улыбался.
Звали мои новую знакомую Элеонор. Имя это она сама придумала, исковеркав на романтичный манер свое настоящее по-паспорту - Лена. И стрекотала она примерно так:
Рассказ fille au paire, или Девочка из «Ситэ Ю»
- Мне постоянно хотелось провоцировать. Еще в школе стихи на уроках литературы пыталась петь. Или могла, опаздывая, завалиться к концу урока с зубной щеткой во рту, объясняя, что забыла почистить зубы, поэтому и задержалась. А когда в странах Балтии начался этот дурдом с национальностью...
Я – русская девушка из Латвии. Родилась и жила там, не подозревая, что однажды окажусь в родной стране иностранкой. В восемнадцать лет пришлось сдавать экзамены на национальность. Первый день – латвийский язык письменно. Второй – история Латвии устно. На третий – выходишь перед комиссией и поешь национальный гимн. А они смотрят и не моргают, как раки. Ужас!
Я же в это время дружила с металлистами. Так и заявилась перед комиссией. Представляешь – национальный гимн в исполнении девушки в коже, с цепями по телу и с ирокезом на голове? Попросили уехать. Покинуть территорию страны, к историю и языку которой я якобы проявила неуважение. Так я очутилась во Франции.
Про программу «Fille au paire» ты слышал? Теперь это модно. Нанимается для работы за границей гувернантка, девушка до двадцати пяти лет, которая живет и питается в семье, изучая язык в обмен на работу по дому и уход за ребенком.
Сначала я хотела уехать в Америку. Видела себя актрисой Голливуда. В крайнем случае – порно звездой. Но сделали визу во Францию. Размечталась: приеду в Париж, красота... А привезли меня в деревню за триста километров от ближайшего центра цивилизации. Вокруг только мухи и коровьи стада. Мухи причем такие же жирные, как и коровы. И такие же сумасшедшие – «ваш фоль» (бешенные коровы). Семейка попалась еще та, очаровательные деревенские монстры. Трое детей.
- Иди туалеты мой, - заявил в первый же день глава семейства.
- Это не моя работа.
Вот так сразу произошел первый конфликт. А на второй день жена его, старая дура, начала своего монстра ко мне ревновать. Еще бы: это урод меня за задницу щупал и заглядывал в душ, когда моюсь.
- А уедешь в Париж, - пугал он меня, - мы на тебя в полицию заявим как на воровку, тебя сразу арестуют и депортируют.
И еще вином меня поили на ужин – попробуй не выпей.
В общем, впала в депрессию и начала много кушать. Сегодня от багета отщипну – и уже наелась. А тогда съедала в один присест коробку конфет и печенья. Однажды, помню, так накушалась, что в свой шамбр (спальню) заползти не могла – по лестнице подняться не в силах. Хорошо, что в таком состоянии меня деревенский монстр – хозяин мой, не застал – обязательно бы воспользовался моей беспомощностью. От всех этих переживаний растолстела.
Растолстела и стала чувствовать себя как бульдозер. Ничего не страшно. Еще бы! Шестьдесят пять килограммов! И это при моем-то росте… Меня с детьми все стали принимать за мамашу, когда я на рынок за продуктами ездила.
На рынке познакомилась с пломбье – сантехником местным. Очень мне это француз помог, кстати.
Дети грызутся, готовить-стирать нужно, выходной только по воскресеньям. Всю неделю носишься как угорелая, к вечеру ноги еле передвигаешь. Однажды собственной тяжести не выдержала и полетела вниз по ступенькам. Смотрю – из плеча ключица торчит. Ну, я ее на место и вставила. И дальше по хозяйству засеменила.
К вечеру боль в руке страшная. Все опухло. Главный монстр чего-то орет. Послала тогда я все семейство на фиг, побила им для острастки посуду и убежала к пломбье, а больше-то мне и бежать было некуда.
На утро пломбье отвез меня в госпиталь. Еще долго в деревне все на меня пальцем показывали:
- Смотрите, это та русская, что сама себе вывих вправила!
Но ничего, зажило. Жила у пломбье это время. Он возил меня на своем «Конго» (маленький автомобиль для хозяйственных перевозок) повсюду, искали другую семью, в которой бы я могла работать Au pair. Наконец-то нашли. Не в Париже, но уже ближе. Перебралась к ним.
Первое время все было прекрасно. Ездила с семьей на вакансы (каникулы), пломбье заезжал в гости. Познакомилась с парнями из картье (округи). Один из них – я его сначала и не заметила - оказался порноактером. Одолжил мне посмотреть свои кассеты. Вау, я же невинной девочкой была! Пломбье, кстати, тоже был девственник, мы с ним целовались только. А тут этот парень. За руку меня возьмет, в глаза посмотрит – и дрожь по всему телу. Решила, что пора становиться женщиной, ибо если не с ним, то с кем же?
Ну, я к этому долго готовилась. Все представляла. Худела. А однажды приготовила ужин. Свечи. Горячая ванна. Пригласила этого порно актера. Очень боялась, как оно все получится в первый-то раз?
Ну, поужинали мы с ним. Взял он меня за руку. Голова закружилась… В общем, не заметила, как девственности лишилась. До сих пор перезваниваемся, зовет в гости.
Впрочем, это порно-актер оказался мне не парой: у него постоянно одна проблема – отсутствие денег. А у меня они откуда? А жить хочется красиво. Да и не тот у него интеллектуальный уровень. Поэтому, проведя некоторое время уж в новой семье, решила, что двигаться нужно, прогрессировать. Учиться или работать. Потому что как по статусу «Fille au paire» ты не можешь в стране больше двух лет оставаться, я же в первой семье много времени потеряла, и теперь следовало поторопиться.
В своих поисках лучшей жизни выбралась как-то раз в Париж на американскую церковь. Смотрю, висит объявление: «Разыскивается девушка для поездки в Сардинию. Срок путешествия - месяц», - и тут же указан телефон, по которому требуется позвонить. Ну, думаю, какая-нибудь проституция. А впрочем, любая работа – проституция. Надо рискнуть и позвонить. Набрала номер. Договорилась о встрече. Продиктовали адрес. Частный дом в престижном районе.
Отрывает мужчина – костюм тройка в английском стиле. Точнее, не мужчина, а дедушка – но держится молодцом, белая кость, семьдесят пять лет.
- Какая работа? – спрашиваю.
- Никакой, - отвечает. - Загорать, купаться. Весело проводить время. Нужна дама, чтобы составить компанию мне на отдыхе.
- С вами ехать?
- Со мной вдвоем, - отвечает дедушка.
Про себя я решила, что нужно соглашаться, мол, справлюсь с этим тщедушным старикашкой, если вдруг приставать начнет. А он меня очень придирчиво осмотрел с головы до ног и спрашивает таким серьзным тоном:
- Чего Вы хотите?
- Хочу стать президентом Латвии!
Дедушка вдруг как засмеется! Сразу всю свою серьезность позабыл, расхохотался как мальчишка. Я даже испугалась слегка, как бы у него от такого резкого смеха инфарк не приключился. В общем, через десять минут резервировались билеты на самолет, а на следующее утро мы вылетали.
В Сардинии его ждала любовница с мужем, накаченная такая бабуся лет шестидесяти. Она весь месяц по пляжу голышом бегала, булыжники поднимала, тренировалась. Дедушка же оказался миллионером, он платил за любовницу, за ее мужа и за меня.
Кстати, любовница шестидесятилетняя дедушку ко мне ревновала, сцены ревности устраивала. Один раз с девятого этажа выпрыгнуть собиралась. Еле-еле от окна оттащили.
А пока она с жиру бесилась и по пляжу голышом носилась, ее муж –тот еще божий одуванчик –меня домагался. Старая развалина, а все туда же – сексуальных утех ему захотелось. Вот такой у нас получился любовный не треугольник даже, а параллелепипед. Но в общем время прошло незаметно и интересно: шикарно жить да еще за чужой счет – меня это вполне устраивало. Но все хорошее когда-нибудь, да кончается, месяц пролетел, как комар, пискнуть не успела.
По приезду из Сардинии дедушка предложил у него остаться, я, не будь дурой, с радостью согласилась. Выделил в своих апартаментах для меня комнату. Кстати, сексуальных отношений у нас с ним так никогда и не было. Максимум – я ему спину массировала, да и то кулаками. А тут моя мама в гости нагрянуть решила.
- И где ты живешь? – по телефону интересуется.
- Да так, у одного миллионера, - огорошила.
Дедушку пришлось уже перед фактом поставить, мол, так и так, делайте что хотите, но ко мне скоро мама прилетает. Интузиазма пренеприятное известие у него не вызвало, даже немного рассердился. Но все обошлось: мама из Латвии дедушке привезла шерстяные носочки, и он моментально растяял и подобрел. Весь отпуск маму по Парижу катал, даже ухаживать начал.
И вот тут от сытой жизни у меня приключились фантазмы.
Первым моим фантазмом оказался вьетнамец, я с ним на курсах французского языка познакомилась в школе «Альянс-франсез». Делала с вьетнамцем этим, что пожелаю. Перекрасила в блондина, получился апельсин. Заставила сбрить всю растительность на теле – хотя и так ее не много было. Татуировку на груди сделать заставила – красного дракона. Надоело быстро: требовался мужчина, а этот был мальчик.
Со следующим фантазмом я по объявлению в газете познакомилась. Весь обожженный, шершавые малиновые пятна, как рисунок, по коже. Такое уродство меня возбуждало своей необычность. Но нечего с этим обозженным не получилось, так как повстречала немого.
Немой был не только немой, но и глухой – и это меня возбуждало необычайно. Мы с ним при свиданиях переписывались. Кстати, красивый парень, стройный, высокий, с огромными зелеными глазами. Просто Жан Бельмондо и Ален Делон в одном флаконе, хотя родом немой был из Молдавии. Оказывается, в Париже их целая шайка, глухонемых из Молдавии, и все работают в «Макдональдсах». Что они там делают – не знаю, мясо, наверное, жарят – загорелые очень.
Как-то раз мы пошли с ним в парижский Аквабульвар и, плескаясь, незаметно возбудились оба так, что чуть не занялись любовью в раздевалке. Охранники помешали. Стали стучать в дверцу, требовать, чтобы открыли.
Неприятные воспоминания – немой пытался охранникам в морду дать, те грозились вызвать полицию. Еле отвертелась.
За мной всегда много парней бегало, а немой не понимал этого. Ждал меня под окнами вечерами, ухажеров распугивал. А однажды стекло в миллионерских апартаментах разбил, пришлось с немым расставаться.
Затем с одним мафиози познакомилась, с грузином. Он со мной ужасно любил по магазинам ходить:
- Покупай, - говорит, - все, что нравится.
Он затем он в Грузию поехал, там ему родители невесту нашли. Звонит мне:
- Ну что, дорогая Леночка, жениться или не жениться мне на моей невесте? Одно только слово скажи!..
- Не женись, - пошутила я.
А он и поверил. И сбежал перед свадьбой обратно во Францию.
Затем долго сетовал, что теперь ему в Грузию вернуться нельзя – семья невесты на него злится, мол, опозорил их.
После грузина познакомилась с настоящим французом. Дедушка с его аристократическими капризами мне к тому времени порядком уж надоел. А француз же вместе жить предложил в квартирке недалеко от Монпарнасса. Странный такой он! Говорит, что меня обожает, а сам потихоньку в душе маструбирует. У него еще кошка жила, так он, играясь с ней, становился на четвереньки. Бегает на четвереньках, фырчит на кошку, и она на него тоже фырчит и носиться как угорелая по квартрирке. Однажды он так на четвереньках из коридора в комнату ворвался – я чуть от неожиданности в окошко не выпрыгнула. А кошке хоть бы хны – посмотрела на него снисходительно и прошествовала важно мимо.
. . .
...Элеонор смотрела на меня взглядом ангела. Щеки горели, испуг исчез. Вечеринка тихонько умирала, в зале почти никого не осталось, один только мусор. Какая-то девушка уже принялась мести полы щеткой.
- Ты торопишься? – спросила Элеонор.
Хороший вопрос. С такой Леной вдвоем можно и поторопиться.
- Я - белый хлебушек, впитавший в себя всю пыль и ставший черным хлебом, - сказала она вдруг. После чего предложила:
- Давай встретимся завтра?
- Может, не будем расставаться сегодня?
- Извини, я живу с французом.
- С тем самым сумасшедшим французом, который был после грузина?
- Да.
Двери закрылись. Я пришел в «Ситэ Ю» снять девчонку для конкретной цели и целый вечер улыбался той, что уже была на эту ночь зарезервирована.
- И что ты от меня хочешь?
- Но я люблю француза как брата!
Каждый мужчина мечтает о женщине, которая совмещает в себе цинизм и чистоту.
. . .
Вечеринки в «Ситэ Ю» завершаются в первом часу ночи - детское время. Поэтому, благородно доставив Лену-Элеонор на своей колымаге к ее сожителю-французу, я решил продолжить банкет - не заканчивать же выходной в миноре! Тем паче, что недостатка в клубах в Париже нет, есть даже некоторые русские рестораны, которые закрываются довольно поздно. Желание выпить привели меня в «Gaiet; kazak» - «Казацкую радость» - место сбора бездельников и бездельниц в двух шагах от «Place de Clichy».
Меня тянуло теперь если не найти себе женщину на ночь, так хотя бы поговорить о бабах: а о чем еще могут говорить за кружкой пива настоящие мачо, те, кто еще окончательно не сменил ориентацию?
- Merde, c’est vrais (вот дерьмо, это правда), тяжело быть красивой и умной, и не воспользоваться этим! – в ответ на нетрезвый мой рассказ о том, как я потерял время на дискотеке на знакомтсво с Элеонор, усмехнулся некий Саня. Саню я видел в «Gaiet; kazak» первый и, быть может, последний раз – мы только что познакомились. - У девиц перед нами, парнями, есть за границей несомненный d’avantage (преимущество)!
Саня, как многие, кто прожил за границей изрядно, перемежал свою русскую речь вошедшими в обиход иностранными словами. Среди русских во Франции принято вместо приветствия говорить «Са ва?» (как дела), вместо машины – bagnole (тачка), вместо дурака – con (придурок). Если вы прожили, ежедневно общаясь с французами, лет эдак пять, фраза «пригаровать свою вуатюр» (припарковать свою машину) кажется вам нормальным речевым оборотом. Мой новый знакомый говорил на родном языке так, что французы вдруг начинали прислушиваться, осознавая, что русский является для них языком родственным и понятным, хотя и иностранным. Я же за время своего нахождения за границей уже получил достаточную лингвистическую подготовку, чтобы без труда понимать моего нового знакомого.
- Один мой пот (друган) француз, - рассуждал, жонглируя бутылочкой пива, Саня, - так выразился про девиц из пэи до лест (стран Восточной Европы): «On sais jamais (никогда не знаешь), по любви она спит с тобой или ради твоих документов?» Я же ему сразу сказал: «Ты – con! Конечно же, ради «папиров» (документов)!
- Все мы понимаем, красота des filles russe (русских девочек) – национальное достояние, за которое не грех получить свою долю!
Возьми любую девицу, которая в родной Рязани красавицей не слывет, перевези ее в Америку или Европу. Здесь на фоне местных, измученных феминизмом мадам наша Маша со своими веснушками и татаро-монгольским лицом просто цветет. Макияжем пользоваться умеет, готовит вкусно, стирает-гладит. Молчит! Ибо цель у нее есть, ради которой можно немного и помолчать – получение документов.
- За границу – любой ценой! – вот их девиз.
Знаю одну девицу с типичной историей. Задалась целью эта Маша в ускоренном темпе выйти замуж за иностранца. На филологическом факультете училась, основной иностранный язык – французский. Годочков уже двадцать семь, припозднилась в своей Рязани на выданье, но для Европы - не возраст, еще молодуха, сойдет.
«Смелее! Отсутствие принципов – вот главный принцип», - решила она и подсела на Интернет. Поковырялась по сайтам знакомств и наковыряла себе француза, который пригласил ее прикатить в Париж на недельку.
Не сразу, конечно же, пригласил. Розочки-смалики, открытки на e-mail, телефонные звонки по ночам.
- Мон амур, твой голос как пение птицы!
Признанье в любви на языке Квазимодо от мужчины, с которым ты познакомилась позавчера в Интернете и никогда не встречала в реале – не романтично ли? Высшее женское счастье – многообещающее знакомство с далеким прекрасным принцем. Желательно, на белом коне - «Мерседесе». В крайнем случае, так и быть, подойдет представительского класса «Пежо».
Француз этот оказался благороден и щедр. Сделал вызов для визы. Оплатил даме сердца дорогу на первое свидание в Париж. Ну, и она, конечно же, прилетела. В руках у принца – огромный букет. Ресторан на Элисейских полях. Прогулка по вечернему городу. Головокружение от Эйфелевой башни. Бельгийских шоколад. Алкогольное опьянение. Отель. Секс.
С первой утренней сигаретой француз вздыхает:
- Извини, дорога, но это была самая ужасная ночь, которую я когда-либо проводил с женщиной.
- Как же так? А как же пение птицы? – девица присела в шоке.
- Pute (****ь), какое пение птицы, если в постели ты - как бревно в половодье?
В общем, оставил принц девицу этй в отеле, а сам скрылся. Наверняка, был женат!
Принцесса, значит, поглотала сопли немножко. Расмазала туш по глазкам. Обозвола всех принцев козлами. Но ведь в Париже тоже есть Интернет! Не успела виза истечь, появляется кандидат номер два. Мальчик чувствительный, хрупкий, проживает совместно с мамой, работает и зарабатывает хорошо, и что самое главное - девственник! Quelle chance (какая удача)!
- Не упущу! – решает Маша и быстренько встречается с новым суженым в каком-то кафе.
Через три дня из отеля переселилась к французу домой. Готовит, прибирает, стирает. Мило улыбается маме. Выносит ее мелкие придирки и мусор. За спиной, конечно, показывает факи. Время идет. Француз оглушен.
- Неужели мне так повезло? – не нарадуется он.
Не знает, глупый, на какой подвиг способна женщина ради поставленной цели. А уже если эта цель – получение французских документов – то она не только коня на скаку остановит, так еще и этому коню морду набьет, чтобы не скакал шибко.
И вот через месяц Машенька своему нежному дружку заявляет:
- Милый Жан. После всего, что я вынесла за это время, Вы, как честный болван, обязаны на мне жениться. Немедленно!
Жан хватается за голову и убегает советоваться к маме.
Дело в том, что в Европе быстро в ЗАГС бежать не принято. Живут копен-копин (по-приятельски) года два, а если детей заведут, распишутся. Но детей бледнолицые заводят редко, поэтому года через два расстаются и находят нового сожителя для гражданского брака. По-европейски удобно: захотели разбежаться - никакой волокиты. Официально жениться - одна бюрократия, право слово!
В общем, мама Жану мозги прочистила, и говорит он своей милой:
- Так, мол, и так, давай поживем копен-копин годик.
- Ай-яй-яй! Я в Рязань уеду! – гневается Маша.
- Я буду часто звонить тебе, - отвечает совсем не в тему француз.
В общем, ни фига буржуин не понимает в сужении временных рамок. Какой нафиг год? Нужно срочно. Желательно, прямо сейчас.
Тут наша Маша предъявляет ультиматум:
- Значит так, дорогой, либо через семь дней ты женишься на мне и, блин, будешь всю свою жизнь максимально счастлив, либо - вот те крест - уеду в Рязань, и никогда не будет у тебя такого, блин, счастья, как я!
Расчувствовавшись, француз плачет и убегает вытирать свои слезы к маме, а Машенька звонит домой:
- Готовьтесь ехать на свадьбу!
Денечки идут. Француз ползает вокруг Машеньки на коленях и плачет:
- Копен-копин, копен-копин!..
- Фиг тебе… Я девушка честная, сожительствовать во грехе мне мама не разрешает. А моя мама не то, что твоя... Радуйся, Жан, скоро будет у тебя настоящая теща!
А родная мама Жану строго-настрого запретила жениться. Видимо, ей настоящая сваха совсем была не нужна. Поэтому вопрос: «Merde, куда мне деваться?», - пришлось Маше снова решать в срочном порядке. Впрочем, пока жених ходил на работу, девица, не будь дура, наладила в Париже контакты с русскими. Один из соотечественников, физик из Самары, приехавший подработать по контракту, скиталицу у себя и приютил. Но, видимо, идея женитьбы перешла у девочки в манию. Через два дня совместного проживания с русским своим бой-френдом Машенька запречетала:
- Пора жениться! Пора жениться!
- Кому?
- Тебе.
- На ком?
- На мне.
К дверям поближе передвинулись ее чемоданы.
Как заканчивается история? Все девушки союза будут смеяться. От счастья. Всего неделю промучилась Маша с русским. Очередной дивный принц из Интернета прилетел на голубом вертолете и забрал девицу во французский город Анжу. Обещал золотые горы и не выгнал на следующее утро, как это было при встрече с принцем номер один в Париже. Видно, в сексуальной сфере Машенька к тому времени поднаторела. Тут уж она не растерялась, сработала по классической схеме.
- Какой-такой схеме? – удивился я. Признаться, история скитаний некой Машеньки из Рязани мне изрядно уже надоела. Слушая Саню, я выхлебал столько пива, что мочевой пузырь упорно напоминал голове, что пора бы дать необходимый сигнал ногам, чтобы они отвели мое тело в туалет.
- Да попросту залетела, - пояснил, пытаясь не попадать на стенку, Саня уже в туалете, - с первого взгляда! И никакого аборта! Выращу, говорит, сына.
- Так взяли Машеньку замуж?
- Конечно взяли! Развелась, правда, она через два года.
- А документы?
- Потому и развелась, что papiers (бумаги) получила! Да, хорошо быть красивой и умной!
Мой единственный за три месяца выходной превратился в заурядную пьянку.
Добирался домой я как старый конь, который на автопилоте бредет, бредет, и забредает неизменно в свое стойло. С той только разницей, что я не шел, а ехал. Но вспомнить детали: как заводил машину, включил ли фары, где припарковался – не просите, не в силах. Сознание мое витало где-то с рядом, наблюдая за тем, что происходило с моим телом, со стороны. Из-под крана пытался напиться воды, которая казалась мне сухой и не достаточно холодной. Подставлял под струю лоб. Комната кружилась, как челнок по штормовому морю, когда я, наконец, добрался до постели. Я не мог понять, плохо мне или хорошо. В голове серпантином летели слова, сплетаясь в стихи:
Капи-капи-капит ночь
Кало-колокольцами.
Намотал на шею скотч
Кольцами.
Зазвенела с ноты «ля»
Какофония.
Это началась моя
Аго-гония.
Кхе-кхе. Вбрызнуло в висок
Электричество.
Вот и, кажется, издох ты, величество...
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Е Щ Е Т О Л Ь К О Н А Ч А Л О
Я видел сон, и во сне мне казалось, что я сплю.
И там, в другом сне, я занимался любовью… нет, скорее, жестоко трахал ту, которую люблю. Про такое говорят: во все щели.
Когда во сне я проснулся, то подумал: «Как можно ТАК делать ЭТО с той, которую любишь?»
И мне стало стыдно. Я чувствовал, что логики в этом никакой, но...
Но затем я окончательно проснулся и вздохнул оттого, что это – всего лишь сон…
. . .
В первый раз я ехал на службу в «Эсквад» с бодуна. От меня все еще несло перегаром. Самое смешное, что именно сегодня нужно было работать на показе бижутерии в люкс-отеле «George V». Ответственный за дефиле (выставка, показ) инструктировал нас, агентов securit;, акцентируя внимание на том, что охранять нам доверили драгоценности на очень кругленькую сумму. Меня распирало от смеха: из десятка представленных от «Эсквада» охранников большая часть прошла через иностранный легион. Да вот только до окончания контракта, а значит, получения «французских папье» дослужились не все. Были и такие, как я, что просто прикинулись легионерами. Вкалывали день и ночь на «Эсквад», радуясь возможности работать уже потому, что права на это во Франции не имели. Вот таким парням без документов и доверили охранять драгоценности – а кому же еще?
Нормальное явление – те, кто имеет право трудиться, часто не имеют желания. Те же, кто имеет желание, не имеют разрешения на работу. «Патроны» таких сосьете, как «Эсквад», редко нанимают на работу французов: даже те из них, кто хотели бы «по-черному» подработать, не поймут ни систему штрафов, ни порядок, при котором тебе в течение месяца не дают выходных. Конечно же, и настоящих французов нанимают как ширму, должны же какие-то работники быть зарегестрированы официально. Но обращаются с ними деликатно, сюсюкаясь и заискивая, словно с детьми.
Месье Боцман достиг на своем поприще многого: главным коньком его конторы стала подмена в других, законопослушных сосьете, таких, например, как «Securitas» или «Еurogard», тех агентов, которые по той или иной причине не смогли явиться на службу. «Securitas» - организация огромная, крупнейшее в мире охранное предприятие, только в Париже предоставляющая тысячи рабочих мест. Из тысячи работников каждый день находятся десятки отлынивающих от службы: реально приболевших или срадающих «шлангизмом», просто пожелавших взять незапланированный выходной. Как нанять кого-то на один день, чтобы закрыть дырку в планинге, если запланированный охранник вдруг заболел? Тут-то и появляется на сцене мсье Боцман как палочка-выручалочка.
- Вам нужен агент? Сколько? Когда, где, со какого до которого часа?
Гора родила мышь. Меня, человека без документов, оставляли после закрытия в банке, охранник которого приболел. Я работал на Всемирной выставке автомобилей на порт до Версай. Стоял в оцеплении перед подиумом на карденовском показе мод. Всякие массовые сборища требуют привлечения на пару часов десятков агентов секюрите – и частенько именно нас, эсквадовцев, привлекали на эту срочную работу.
Легионеры Боцмана пользовались огромным и постоянных спросом – крепкие мальчики, молчаливые, стриженые. Молчаливость эту легко объяснить. Особенно если учесть, что наш французский состоял из сплошного акцента. Конечно, и кроме Боцмана на рынке молчаливой рабсилы сушествовало еще множество сосьете, эксплуатировавших «сан папье» «по-черному». Гражданин Франции, не выйдя сегодня на пост, пробил в своем рабочем месте брешь. Обладающий всеми правами, но не согласный пердолить (ехать) через весь Париж ради двух рабочих часов, он оставил рынок труда без присмотра.
Вообще-то во Франции есть такое выражение: «travail d’arabe», что означает задание, выполненое спустя рукава. Думаю, самое время вести в обиход новое выражение: «travail franсais», или «работать по-французски», дабы обозначит задание, выполнененое с максимально возможной, соверщенно неуместной затратой времени и сил. Приведу только один пример.
Довелось мне как-то охраняться информационный банк «Кредит Митюель» на окраине города-героя Парижу. Администрация банка приняла решения сколотить у основного здания малюсенькую пристроечку в полэтажа.
Сказано – сделано. За пару дней небритые дяди португальской наружности из сборно-щитового конструктора соорудили необходимую конструкцию. Кинули электрический кабель. Осталось только перекреститься, закантачить рубильничек и под радостное сияние лампочки Неонового Ильича перерезать ленточку, открыв дорогу широкой экслуатации.
Сколько у русско-советского горе-электрика заняло бы времени опустить ручку рубильника? Секунду. Пару минут. Ну, если уж постараться – то час, но не без помощи Зеленого Змия.
Сколько включение рубильника заняло у администрации банка? Полный рабочий день. Причем – ночной.
Началось с того, что руководители банка постановили (от греха подальше) на время испытания (пустить электричесво по проводам пристроечки, с точки зрения инжинерии, есть испытание эл. сети здания) обесточить основное здание. От греха подальше и следуя каким-то инструкциям...
Дабы не терять рабочий день, обесточивание главного здания, а, значит, и испытание решено было проводить ночью, когда банк не работает.
Пригласили электриков. Двух – для верности, на всякий пожарный случай. Приехали негр с плеером и индус в национальных одеждах с «Кама-Сутрой» за спиной. Чтобы следить за электриками (все-таки ночная работа, а тут – банк, а негр – с плеером... ну, вы люди бывалые, понимаете) наняли дополнительную охрану – одного легионера с собакой и меня с нечеловеческим от недосыпа и усталости лицом. Так так испытаение – дело ответсвенное, пригласили прораба – руками водить над элекриками. На прараба поглядеть и предъявить, если что, пришел начальник данного банковского филиала. Начальник работает ночью, а замы – спят, так получается? Задушила начальника жаба, приказал он явиться и замам. Замы привесли с собой порученцев-шестерок. Итого – 25-ть человек. Вроде бы можно и начинать.
Время - 22 вечера. Прораб с умным видом вертит перед носом всех желающих фиги с лабиринтами электрических схем. Никто, влючая электриков, в данным схемах ничего не понимает, но все хмурятся понимающе.
Рука пританцовывающего негра положена на рубильник, он готов по команде обесточить главное здание...
- А компьютеры-то выключили? – в интересный момент ужасается самый главный начальник.
Замы морщатся. Прораб шелестит бумагами. Шестерки разбегаются по этажам вырубать компьюторы. А так как этажей много, на каждом с полсотни бюро, а в бюро копьюторов как минимум пять, то электрики, самые продуманные, расходятся спать по машинам. За электриками, крадучась, исчезают охранники. Собаковод пошел собачку выгуливать, ну, а я решил просто на всякий случай на глазах не маячить – мало ли что? Тем более, что начальник администрации банка приказал замам бдеть у рубильника, ибо – опасность, а сам пригласил прораба угоститься чашечкой кофе в его кабинет.
Наши, русско-советские начальнички, чтобы сделали? Поднялись бы в офис, налили бы по сто, а то и двести грамм коньячку и вмазали за удачный исход дела.
Французам же на это интуиции не хватает – разливают по стаканам лишь кофе. Потому и дело у них идет не как по маслу, а как по кофе, причем – молотому.
Часам к двенадцати ночи в кабинет начальника стучиться самый шестеристый из шестерок.
- Комьюторы обесточенны! Фу...
Шестерки и начальники собираются у рубильника. Начинают искать электриков. По лаю в кустах обонаруживают собаку, недалеко – прикимарившего собаковода. И уже с собакой на темном паркинге находят поочередно электриков. Негр-электрик решительно отказывается просыпаться – ведь он задремал в наушниках, а плеер орет на полную мощность. Поэтому будят индуса, который, ругая французов на незнакомом им наречии, идет и обесточивает главное здание. При этом начальник делает вид, что не понимает, на кого ругается индус, и галантно ему улыбается.
Вы думаете, это – все? Здание банка обесточенно и можно подключать ток в пристроечке?
Как бы не так!
Выключенный рубильник находится где? Правильно, в главном здании. А второй рубильник где? Логично, в пристроечке. Происходило бы дело днем – нет проблем – перешли из одного помещения в другое, движение рубильника и все, пейте свое кофе. Но ведь испытание решено проводить ночью! А, значит, по мановению руки электрика главное здание и вся рабочая комиссия иже с ним погружается в полный мрак – при этом вспоминая нехорошими французскими словами ни в чем не повинную попу спящего в машине негра.
Начальник перестает улыбаться и шипит на замов. Замы срываются на шестерок. Прораб дрожащей рукой врубает по-новой свет, а индус, посылая всех откровенно на фиг, приносит из машины пару новогодних фанариков, которые ни фига не светят.
Повторяется ситуация с компьютерами. Только в этот раз шестерки бегут разыскивать не понятно где фонарики, а главный поднимается в кабинет один и уже пьет не кофе, а какую-то мерзкую текилу. Ибо нервые его хоть и французские, но не железные.
Результат: к шести утра, наконец, ипытательный процесс завершен, обошлось без пожаров и замыканий, и все бледные и невыспавшиеся, но довольные разъезжаются по домам, чтобы к девяти утра возвратиться на свои рабочие места. Причем хуже всего придется негру – его так и не смогли разбудить, поэтому к утреннему информационному выпуску новостей из Конго он опоздал, это точно.
Сколько бы человекозатрат ушло на подключение похожей пристроечки где-нибудь в Чебоксаро-Новозуево? Одна полутрезвая человекоединица. Французы же, слава богу, душою радеют за создание рабочих мест. И за достойную оплату трудового времени – тоже. Ибо мало того, что дали возможность подхалтурить взводу работников, так ведь и оплату произведут по ночным, а, значит, удвоенным ставкам.
Французы любят бороться за сокращение рабочего дня, увеличение продолжительности отпуска и прочие блага, и многих успехов на этом поприще достигли. Спасибо им. Если бы они вкалывали, как китайцы, то ни одного азюлянта во Францию бы не явилось, а если бы вдруг и явились, то остались бы без работы.
Отель «George V», где в этот раз нам предстояло работать на показе и аукционе драгоценностоей - один из самых престижных в Париже. Описывать отполированные медные ручки и лакеев на входе – неблагодарное дело. Скажу только, что располагается он в минуте ходьбы от Элисейских полей, и именно в нем останавливалась принцесса Диана по время своей роковой поездки в Париж.
Показ украшений с последующей их распродажей должен был состояться на втором этаже в банкетном зале. Девицы-манекенщицы в платьях от «Готье» и «Кардена», увешанные предлагающимися на продажу безделушками, покачивали бедрами, прохаживаясь между столиками. Гуськом бегали официанты, сменяя блюда. Гости – состоятельные буржуи - кушали-пили, довольно лыбились и шутили.
Инструктировал охрану какой-то клерк из отеля, француз, дрожащий за то, чтобы все прошло чисто и гладко. Желая продемонстрировать ответственность, респонсабль (ответственный за мероприятие) твердил без умолку:
- Будьте внимательны, в зале драгоценностей - на два миллиона долларов!
Мой сосед, белобрысый качок, на слова клерка морщился и вздыхал:
- Классно было бы ЭТО с****ить!
Каждый из нас в тот момент, наверно, думал о том же. Охранников вооружили уоки-токи (портативные рации) и расставили болванчиками в дверях. Представление длилось долго, очень долго. Время – не постоянная величина. Когда нет возможности сходить в туалет, когда ты стоишь истуканом, а мимо тебя весело топают богатенькие Буратино в компании с грудастыми блондинками, минута кажется вечностью. Думать о том, что впереди еще три-четыре часа истуканства, небезопасно для нервной системы.
Грудастые блондинки изредка обменивались комментариями по-русски.
- Твой старичок собирается здесь что-то купить?
- Куда он денется, Кати? Мне приглянулось замечательно ожерелье! Нужно только его слегка подпоить…
Истуканы на дверях лыбились, заслышав родную речь, блондинки спесиво воротили носом. Каждый имеет право быть шлюхой, в штанах или в юбке. Любая проституция является работой. И любая работа есть проституция. Лично мне после вчерашнего было вдвойне все равно, хотя и не так одиноко...
. . .
…Вырвите и дайте мне глаза влюбленного мужчины! Я сделаю из них талисман, чтобы носить у себя на груди! Пусть он хранит меня от слепоты любви, от дурмана влюбленности, от женского коварства и от чар девиц, распутных в сердце своем, но невинных с лица.
Как глуп влюбленный! Как жалок страх его (часто беспричинный) потерять ту, что в мыслях он обожествил.
Элеонор – та девица, что встретил случайно на вечеринке в «Ситэ Ю» - сама мне позвонила:
- Привет.
Пауза.
Признаюсь, я думал о ней. Фантазировал и мечтал. Представлял, как она выглядит, как выглядели бы мы. Но голос по телефону не сразу узнал – но какая еще девица могла бы мне в тот день в Париже вдруг позвонить?
- Это ты, самая красивая?
По телефону можно угадать, когда на другом конце провода улыбаются. Я вспомнил ее бирюзовые глаза и мягкие губы, но лицо расплылось в какой-то неясный образ.
Настал месяц май, в Париже на клумбах загорелись красными факелами тюльпаны и маки. Проходя мимо лавочки торговца, я каждый раз ловил себя на мысли о том, что мне некому подарить розы. Впрочем, розы я не слишком любил, предпочитая всем на свете цветам ландыши.
Мне повезло - я вырос у реки. Песчаный берег, плотина, огромный (по детским понятиям) лес и спрятанная за буреломом, паутиной и ручьем поляна. Поляна, на которой каждый год в мае распускались белыми хрупкими колокольчиками ландыши.
Я точно знал – они волшебные, эти ландыши. Волшебное море ландышей. Я ходил смотреть на них. Вдыхал их аромат. Пытался запомнить, какие они. И понимал, что вижу чудо. Воспоминание об этом чуде спасало меня целый год.
Затем я вырос. Лес оказался маленьким и невзрачным. Ручей – мелким. Бурелом – сухим и совсем не страшным. Все помельчало, изменилось, потеряло краски.
И только ландыши остались прежними – волшебными, манящими, неотразимыми.
Их тайна в том, что только они точно знают, кого ищу я.
- Приводи ту, что любишь, - шептали мне ландыши, - к нам, и ты увидишь, способна ли она видеть чудо.
Дважды приводил я избранниц на ландышевую полянку. Первый раз было слишком рано, снег еще сохранялся местами и вместо цветущих ландышей она увидела лишь зеленые листья.
- Не страшно, - сказал я.
Через год мы расстались.
Другой раз было слишком поздно – май выдался жарким и колокольцы цветов стали уже старчески-желтыми, жухлыми, некрасивыми.
Разлука не удивила.
Моя жизнь увела меня далеко-далеко от реки, плотины и песчаного берега. Выдула из сердца детские грезы и тайны. Погасила веру во все. Во все, кроме того, что и этой весной в нестрашном лесу распустятся волшебным ковром тысячи белых ландышей, которые ждут меня. И ее - ту, что способна увидеть чудо...
- Лена? – телефонная пауза затянулась.
- Элеонор! – исправила она. - Сходим в кино?
- Конечно! – мне захотелось сорваться с места и тут же бежать. - Но твой француз?
- Днем мой француз на работе.
Насколько же должна быть умна женщина, чтобы позволить себе быть шлюхой!
Я позвонил в «Эсквад» и соврал, что меня скосил грипп. В офисе пробурчали недовольно, но выходной дали. Первым делом я побежал в цветочную лавку. Ландышей, конечно же, не было. Купив букет синих цветов, сгорая от нетерпения, словно школьник помчался на свидание. Мы договорились встретиться в двенадцать дня у Монпарнаса, перед киоском театральной кассы.
Я явился, конечно же, первым. Являться на свидание первым – в этом есть свой шарм, свой резон. Например, лично я люблю наблюдать, как появляется тот, кого ждешь, приближается, ищет тебя глазами. Можно спрятаться где-нибудь в стороне и наблюдать за тем, что предпримет объект, когда не обнаружит тебя на месте.
Я заметил Элеонор издалека, невольно залюбовался. Каждый жест, каждая складочка на платьице ее шептали: «Я женщина. Юная и желанная. Светлая, как лучик солнца. Теплая, как южный ветер». Мы поздоровались и спустились в кафе поболтать и выпить заморского чаю. Тогда, на вечеринке, Лена вела себя так, что я думал:
- Вот-вот, еще немножко, и мы…
Тогда мне хотелось ее просто трахнусь.
Но сейчас я увидел в ней ангела, девушку из своих грез, милый образ.
- Как твой парень? – так, кажется, начался разговор.
- Ты знаешь, - ответила она, - слабые мужчины быстро надоедают. А с сильными трудно. Мой парень – очень хороший. Но...
Слушая ее, я не знал, радоваться или печалиться. Пытаясь определить, к какой категории мужчин отношусь, вдруг осознал, что влюблен.
У Монпарнаса началась
Наша странная связь.
Разве мы не знали друг друга всегда?
Я горю...
Словно дунули перцем
На щеки и сердце,
Ты думаешь обо мне когда...
Мы гуляли по Парижу неделю. Приятно весной полежать на мягкой травке в восхитительном парке Buttes Chaumont, побрызгаться у фонтана на Tuileries, посидеть на террасе кафе в районе Trocadero. На работу теперь я являлся редко, в голове не было места для мыслей о деньгах. Само слово «Эсквад» вызывало легкое отвращение. Благо, отпахав до этого времени без выходных, я заработал некоторый капиталец на черный день. Теперь я жил по-другому, учил нежные слова, вспоминал, что на небе есть звезды, как приятно касается щеки ветер. Прогулки, взгляды, дыхание, сплетение рук.
За неделю дело так и не дошло до постели. Парень, тот самый сумасшедший француз, с которым жила Элеонор, уходил на работу в восемь утра и возвращался после обеда. Лишь эти несколько часов мы были вместе, но Элеонор никогда меня не приглашала к себе, а в берлогу свою я привести подругу стеснялся. Нам обоим казалось, что все и так хорошо. Француз платил за квартиру. Француз содержал ее.
. . .
Нет, конечно, в свободное от любовных терзаний время, я продолжал существовать, но существовал кое-как. Даже встречался с русскими легионерами, с азюлянтами, которые не уставали удивлять меня и окружающий мир разнообразием приключающихся с ними историй. Как-то раз некто Феликс Орловский, литовец, изучающий в Париже японский язык, рассказал мне следующую байку:
Русскую душу никак не понять,
Хоть в затылке чеши.
Даже если глаза завязать,
А потом развязать и выколоть,
То не столько жалко глаз,
Сколько никак не понять…
ОБОЗНАТУШКИ
Некто Гоги прибыл из Тбилиси для дальнейшего проживания в город Париж без копейки в кармане, но в дорогом кожаном плаще и лакированных штиблетах, правда, на босую ногу. Главным достоинством Гоги был княжеский блеск в глазах. У них в Грузии этого блеска как грязи. Впрочем, блеск этот объяснялся также близкой дружбой Гоги с божественным Бахусом. Немолодой уже князь царскою осанкой, легким серебром висков и голливудской небритостью приводил завидевших его дам в сексуальное замешательство. Лук Купидона был его табельным оружием, а имидж князя не образом жизни, а средством к существованию. Женщина как таковая являлась для Гоги не целью похабного вожделения, а источником дохода, кормилицей и поилицей.
Заморские женщины, впрочем, хоть на амурные ласки оказались и падкими, да на карман прижимистыми, так что во Франции князь особо не разжился. Само же альфонство времени и сил отнимало много, было связано с повышенным риском и являлось работой вредной, с постоянным получением большой дозы вещества, разрушающего здоровье: алкоголя. Алкоголизм въелся в тонкую душу князя, как черные крупинки угля въедаются в больные шахтерские легкие. У каждого свой вредный фактор на производстве.
Между встречами с кормилицами Гоги вынужден был слоняться по аптекам, где продавался копеечный спирт для дезинфекции. Копеечным спиртом князь лечился от утреннего похмелья и подхваченного во Франции «ангуаза» (страха перед жизнью). Лечился упорно, себя не жалея, и однажды утром распростер свое белое в черном плаще тело под сводами одной из аптек.
Медики поставили диагноз: инфаркт миокарда на почве белой горячки. И это в начале рабочего дня, при непробиваемых столичных пробках! Пока спасатели подоспеют да пока до госпиталя довезут, единственно возможный исход – летальный. Господин же выглядел ухоженно, прилично и, видимо, не очень бы обрадовался предложению выступить на собственных похоронах в качестве центрального персонажа.
Прослезившись, буржуи-лекари по спецсвязи вызвали вертолет скорой помощи для бессознательного богатея. Вертолет доставил чуть теплое тело в загородную клинику, в которой, кстати сказать, в то же самое время от аналогичной аристократической болячки лечился некий Жан-Поль, фамилия которого заканчивается на «мондо». В клинике этой привечали только богатых: палата-номер с кондиционером и юной сиделкой за две тысячи долларов в день, массажи, сауны, грязевые ванны – все входит в курс терапии. Социальная страховка здесь отдыхает.
Светила медицинской науки вернули умирающего Гоги с того света, дали немного очухаться, а через пару дней попросили «на ковер» для улаживания мелких бюрократических формальностей. Господин, мол, хороший, ваш случай не из легких, лечение грозит затянуться, как изволите расплачиваться, чеком или наличными в валюте? И назвали такие цифры, которые князь бумажный только в «Лото-миллион» слышал.
Вместо банковской предъявив главврачу свою азюлянтскую карту, Гоги стрельнул у медсестры сигарет и оказался в мгновение ока на улице. Добирался он до Парижа зайцем на общественном транспорте, философствуя о бренности бытия и параллельно соображая, где раздобыть пару франков на маленькую бутылочку спирта.
Другие обознатушки произошли уже не с князем, а с простым русским азюлянтом, ни чем особенным не примечательным. В русской закусочной «Казаки», в той, где хозяин по иронии судьбы – негр, известный французский поэт угощал румяных московских барышень свежеиспеченными шедеврами слова. Эдакий творческий вечер. В «Казаках» это любят. Пока барышни млели от стихов, равнодушные к изящному слову и французскому языку русские парни налегали на спиртное. Как всегда не хватило, а на месте покупать слишком дорого. Поэтому послали самого юного и трезвого к арабам в ночной магазин за добавкой. Парнишка схватил под мышку пальтишко и побежал, куда послали. Да стало ему плохо на улице - обычное дело. В двух шагах от полицейского участка. На рвотные позывы полицейские отправили «скорую». В кармане пальто нашлась карта социальной страховки. Слабо соображающему пациенту лихие медики в два счета поставили клизму прямо в «скорой» по дороге к ближайшему госпиталю. Промыли желудок и оставили отоспаться, решив утрясти все бюрократические дела на трезвую голову, утром.
А в это время в русском клубе-ресторане парнишку поминали недобрым словом. Собутыльники поминали, румяные барышни поминали, а особо поминалось звезде парижской поэзии, лично с парнишкой не знакомому. Ведь юный посыльный впопыхах да спьяну вместо своего прихватил с вешалки поэтическое пальтишко, в котором, помимо телефона, бумажника и прочих приятных мелочей, покоилось приглашение на сборище лондонских прозаиков с авиабилетом на утренний рейс.
Стали искать. Звонят пожарникам, звонят в полицию, медикам звонят. В общем, нашли. На всех парах прилетают в госпиталь, а пациент… испарился. Только что был, да весь вышел. Не вынесла богатырская душа чувства неисполненного долга, парнишка чуть-чуть оклемался и ушел из теплого госпиталя ночной магазин искать. Ведь собутыльники ждут! Как был ушел, без пальто и шляпы. Поэтому, когда его, наконец, отыскали под вечер следующего дня, он только глупо хлопал глазами и ни про какое-такое пальто вспомнить упорно не хотел.
С тех пор известный французский поэт на русские вечеринки не ходит, а при чтении своих шедевров икает. Икается ему, видно, сбежавшее от него пальтишко.
. . .
Между тем время шло и меня вызвали на интервью по поводу получения мной политического убежища в ОФПРА. Я примерно уже знал, к чему готовиться, чего ждать. А именно – ничего. Из тех русских из России, которых я знал, позитива по мотиву «политическое убежище» не получал никто. Для того чтобы человеку из России дали бумаги, нужно быть либо чеченцем, либо евреем. Или хотя бы выдавать себя за оных. У меня же в истории скитаний ясно написано: «Русский. Из Волгограда. Не состоял. Не привлекался». Да и вообще мне как-то слабо верироль, что вот так, с бухты-барахты неизвестно кому могут подарить французские документы за красивую сказку.
Офис ОФПРА находится под Парижем, в городишке Fontenay-sous-Bois. Современное многоэтажное здание, монстр из стекла и бетона. Рандеву назначается рано, часов на восемь утра, но когда вы являетесь на место, вдруг обнаруживаете, что вместе с вами назначали еще десятку персон. Занимаете живую очередь, ждете. Время идет очень медленно. Вызывают по одному. Повезет - вызовут через пятнадцать минут, а могут и после обеда.
В зале ожидания вместе со мной оказалась куча каких-то албанцев, шумное семейство негров, пара бородатых арабов, лицо кавказской национальности с золотыми перснями на пальцах. Терпеть не могу ожидание. Поэтому всегда беру с собой книжку. Когда читаешь, время летит незаметно. Мне повезло: мою фамилию назвали первой, даже слегка огорчился: почитать не дали, теперь придется наверствывать в метро.
- Проходите. Садитесь. Ваше имя?
Допрос в ОФРПА проходит довольно легко и является процедурой стандартной. Если Вы не говорите по-французски, Вам предоставляется переводчик. Не желаете, можете не отвечать на вопросы. Можете вовсе не прийти на рандеву - Ваше дело, в принципе, всем по барабану. Здесь ставят жирный крест на просьбе о получении документов легко. Девяносто процентов беженцев после ОФРПА подают петицию на «Рэкюре» (Recours) (пересмотре дела в апелляционной инстанции).
Меня «пытала» милая бабенка с огромными сиськами, которые вываливались из декольте униформы, как дыни из тележки. Таких женщин нельзя допускать для допросов, это слишком жестоко, нечестно. Глядя на ее дыни, думаешь совсем не о том, о чем следовало бы. Беседа в ОФРПА длится в среднем двадцать минут. Меня пытали час сорок. Полтора часа непрекращающейся эрекции – в своих мыслях я «крутил» бабенку то так, то эдак все это время. Ассистировал ей на допросе американский шпион. Или агент КГБ. Его манера шептать с придыханием, отводить взгляд, ужимки – именно так в старых советских фильмах изображали шпионов. Мне потом рассказали, что этот – такой же, как и все, из эмигрантов. Но во время допроса я бы поклялся, что мой переводчик нашего брата, эмигранта, очень не любит.
- Итак, вы утверждаете, что на этой фотографии изображен начальник департамента материального обеспечения МЧС генерал-лейтенант Колтунов?
- Bah, oui!
- Как полностью называется должность, в которой вы состояли? Имена, явки, пароли!
Мне нравилась эта бабенка. Но даже если б вдруг даже она начала танцевать стриптиз, меня не подловить на именах или датах: ОФПРУ я ознакомил с настоящей историей, немножко приукрашенной и измененной. Из двух страниц краткого текста, того, что я выслал в ОФПРУ, за полтора часа получилась целая книга. История каждого персонажа. Структура каждой организации. События с указанием часа. Мои чувства и мысли в то время. Погода. Бабенка устала махать авторучкой, переводчик замучался объяснять языковые нюансы, я же еще не дошел до самого главного.
Экзамен по датам тянул на золотую медальку. Но я не учел несовпадения русского и французского менталитетов. Психолог в юбке, раскинувший сиськи передо мною, вел мою историю по дороге к полному краху.
- Генерал МЧС открыл частную фирму для получения государственного заказа?
- Oui.
- Вы работали в этой фирме?
- Oui.
- Вы занимались дачей взяток, прочее, прочее... и с этого имели доходы?
- Грешен.
- Купили квартиру, машину, коллекционировали собачек Молли?
- Каюсь.
- И теперь Вашей жизни угрожает смертельная опасность?
Как же ей объяснить, если она Достоевского не читала, что в России любому, у кого есть налички хотя бы тысяча долларов, угрожает смертельная опасность? Студент Раскольников бабушку топором зарубил за 20 копеек, а сестрицу ее младшую – вообще бесплатно. За сотню долларов в глубинке можно заказать надоевшую тещу. Милиционер чувствует себя оскорбленным, если ты не «отстегиваешь» ему лишь за то, что по мановению его полосатой палочки остановился. Как там у классика? Умом Россию не понять! И моего жуткого страха за свою жизнь в России бабенке тоже было никак не понять. А только верить она отказывалась напрочь. Мачеха-Европа. Не желает Франция признавать моего права получить документы. Впрочем, мы сами виноваты. Русские создали себе такой имидж за Границей, что компания из трех человек – это либо мафия, либо пьянка. Кому такие нужны? Разве что за большие деньги. К сожалению, моя фамилия не Березовский.
Одним словом, через полтора часа виртуального секса я снова был на свободе. Мне ясно дали понять, что концы с концами не сходятся, а ассистент-переводчик, на прощанье пожимая руку, ехидненько посоветовал сильно не огорчаться.
- Официальный ответ Вам отправят по почте, - произнес он уже мне в спину.
- Ладно, - сказал я себе, - не будем плакать. Битва проиграна, но день еще не потерян.
Смахнув воображаемую слезу у ОФПРА, я решил сделать сюрприз и нанаести визит Элеонор.
. . .
За то время, что мы встречались, я ни разу не был у нее дома. Много раз провожал до подъезда, заглядывал в окна. Но в гнездышко, которое она свила с другим, допущен не был. Сегодня я решил заявиться непрошенным. Конечно, надеялся, что дело дойдет до постели, но не ожидал, что это будет настолько похоже на сцену из низкосортной порнушки.
Квартирка-студия, в которой жила Лена со своим женихом, оказалась крошечной: из входной двери попадаешь сразу на кухню, перешагивая комнату, центральное место в которой занимает низенькая кровать. Таких каморок-студий много в Париже - такова городская жизнь. Хочешь платить меньше за жилплощадь, но располагаться поближе к метро – живи в студии. Апартаменты, предоставленные мне Аветиком, по сравнению с местом жительства Элеонор – хоромы. Как они уживаются здесь вдвоем? Впрочем, с милым рай в шалаше.
- Давай, трахни меня, - сказалa та, которую, казалось, любил.
Я был огорошен.
- Глубже. Подними меня за ноги. Да, классно! Хорошо! Вот так. И вот так...
Я почувствовал себя проституткой. Очередным клиентом. Буквой из надписи: «Здесь были многие». Мне предлагалось хорошенько вздрючить ту, к которой я обращался стихами минуту назад.
Желанье пропало.
- Ты не понимаешь, чего хочет женщина! – сказала она. - Ты никогда не ощущал этого между ног! Женщина хочет, чтобы ее трахнули!
Мы лежали на мятой постели, сохранившей запах ее сумасшедшего француза. Глаза Лены горели, большая белая грудь мерно вздымалась. Прогулки, кино. Ежедневное головокружение – все позади.
- Я хочу все время видеть тебя, - шептала она тогда.
- Ты – самая изумрудная из всех зеленоглазок, - отвечал я.
Долгая прелюдия. Мой визит. И постель. И это резкое:
- Трахни меня...
Почему нет? Разве я мальчик, intimid; par une femme (смущенный женщиной)? Разве не было банального секса с проститутками, с женщинами на одну ночь? А эта пьяная оргия, переросшая в групповуху?
Все было, было... Так откуда это разочарование? Несовпадение надуманного и реальности. Дюймовочка с белоснежными ладошками в позиции шлюхи. Ах, любовь! Ты прекрасна! До боли в желудке!
Когда я был юным и глупым, думал, что весь прикол в том, чтобы побыстрее затащить девушку в постель. Но время шло, менялись мои постели и женщины в них.
И вот теперь, лежа в постели с той, что еще вчера казалась мне лучшей из женщин, я осознал: самое интересное – это не то, что происходит во время полового акта, а прелюдия соблазнения, те мечты и желания, интрига, фантазмы, ожидание, в котором и заключается наибольшее удовольствие.
Я гладил голый живот прильнувшей ко мне чужой женщины. Золотистые волосы растрепались. На плече замысловатым узором проступили канапушки. Восхитительно хороша, но…
Понял вдруг, что не испытываю более того чувства, которое испытывал, просто думая о ней. Я уже не любил ее, просто делал так, как она хотела. Я думал об этой женщине как о чем-то доступном и само собой разумеющемся. Сучка, созданная для удовольствия. Женщина, изменяющая своему французскому жениху в его постели. Получил ее, насладился и лежал, уставившись в потолок, с ясным ощущением того, что только что потерял еще одну мечту.
Проза – шаг. Стихи – танец.
Потанцуем, красавица? Я, голодранец,
Тебя закружу!
Трогай здесь! Да не там! Выше! Выше!
Это сердце мое тебе в душу дышит
Когда я гляжу
На тебя как на ангела, хоть ты и шлюха.
Тебе нужно вожжу вон туда, под брюхо.
Это ясно ежу...
Сколько в мире мужей –
Столько этих вожжей. -
Я тебя не держу.
И касаюсь лишь рук...
Нежность лечит и шлюх.
Не корю. Не стыжу.
Просто сею любовь
В твою душу и кровь
Как зерно на межу...
. . .
Любовь-морковь, но кушать хочется всегда. За квартиру платить, покупать чипсы и туалетную бумагу. Романсы с Элеонор, все эти походы в рестораны и кино совершенно выбили меня из седла. Если я не хотел оказаться снова на улице, нужно было срочно возвращаться в колею размеренной трудовой жизни.
Я позвонил в «Эсквад», попросил загрузить меня работой по полной. Загрузили - послали на заброшенные склады, где круглосуточно требовался сторож. На территории, которую охранял, в принципе, конь не валялся – пустой, огороженный высоким забором огромный участок земли. Основная же опасность состояла в том, что заброшенный участок захватят вездесущие цыгане.
Цыгане со своими «Мерседесами» и караванами могут нагрянуть на любую территорию, хозяин-ротозей которой слишком широко распахнул ворота. Попробуйте затем выселить эту шоблу. Тем более что по закону три месяца они имеют право бивачить там, где сердце подскажет. Кочевая жизнь для цыган – национальная особенность, зов крови, культура. Национальную особенность требуется оберегать. Впрочем, цыгане и сами себя в обиду не дадут – посмотрите на их честные лица.
Вот и послали меня сторожить никому не нужные склады, дабы кочевников остановить. Даже не знаю, чтобы я делал, если бы цыгане действительно заявились? Вызвал бы полицию? Чтобы полицейские меня увезли вместе с ними за то, работаю без надлежащих документов?
Само место жутко располагало ко сну, особенно ночью. Забор, темнота, кругом – ни души. Кузнечики что-то там перетирают. Запах полыни. Стены складов вьюном поросли, через асфальт пробивается дикая природа. Глаза закроешь – словно в русской степи. Только вместо Соловья-разбойника - контролер Кабетский. Этот гад может и через забор сигануть, чтобы работника на месте преступления подловить. Закрыл глаза – значит, спишь на посту, а в наказание в эту ночь ты работаешь совершенно бесплатно. Получал товарищ Кабетский свои проценты со штрафов изрядно, за них попу и рвал.
Чтобы спать не так сильно хотелось, через третьи руки купил ноутбук. Сидишь играешься, фильмы смотришь, а служба идет. Кабетский приходит, я как огурчик: в глазах блеск, от сонливости, усталости нет и следа. Раз наведался контролер, второй, третий, поворчал немного. Затем Кабетский стал являться ко мне так редко, что я даже заскучал. Увидишь его черную куртку, такую родную, значит, помнит начальство, не забыло тебя. Сунет свой нос в мой ноутбук и опять исчезнет на месяц.
«Восьмерка», которая с самого рождения дышала на ладан, наконец, отдала автомобильному богу душу. На склады свои ездил на метро и на загородной электричке RER. Ноутбук - в руку, рюкзачок с харчами - за спину. Катишься себе по рельсам, а сам книжку читаешь. Лепота!
В тот день встретил в метро соотечественницу. Ехали в одном направлении, разговорились. Через несколько станций выходим. Ей в одну сторону, мне – в другую. Обменялись номерами телефонов. И тут я замечаю, что привычной тяжести в руке нет. Забыл на сиденье в вагоне сумку с ноутбуком, а поезд-то уже ту-ту!
Что делать? Догонять по рельсам, увы, поезда можно только в кино. Иду к кассам, где ленивые французские барышни продают билеты в подземку.
- Бля-бля-бля, три рубля, что же делать?
- А фиг его знает! – равнодушно зевает барышня. - Ну, если вдруг повезет, зайдите в бюро находок.
И диктует мне адрес:
36, rue des Morillons,
75015, Paris.
Metro Convention, автобусы 62-й и 89-й.
Проклиная себя и рассеянность, продолжаю жить дальше. Прикидываю, как отразится потеря моего компьютера на ходе мировой истории и человеческом сообществе в целом. Особенно жалко Кабетского: если узнает, что я профукал свою игрушку, будет лазать ко мне через забор значительно чаще.
Через пару дней бегу по делам рядом с метро Convention
Дай, думаю, загляну, в бюро находок для успокоения совести.
- К вам случайно мой ноутбук не приносили? - обращаюсь к служащему в окошке, понимая, что вопрос глупый. Собачка может потеряться и объявиться. Книжка. Но чтобы компьютер кто-то нашел и отдал добровольно? Лично я – ни за что! Русскую душу так просто понять...
Служащий зевает и куда-то удаляется минут на пятнадцать.
Возвращается, а в руках… пропажа! От радости я даже не сразу сообразил, что теперь работних «Бюро находок» требует от меня доказательств того, что ноутбук именно мой. Подразумевается, что на приобретенный товар всегда имеется накладная и гарантия. Капиталисты! Не знают они что ли, что товар можно купить с рук с единственной гарантией низкой, очень низкой цены.
- Какие квитанции, парень! Я русский! Включайте!
Нажимаем кнопочку, батарейка мигает и умирает. Видно кто-то уже навключался до меня. Успеваю лишь обратить внимание служащего на то, что Windows и программы все на чертовски для него непонятной кириллице.
- А купил я компьютер в России, документы на него все в Москве, в Париже проездом, завтра уезжаю. Христом богом! Отдайте! Кабетского позову!
Служащий вздохнул, попросил в получении найденного расписаться и вернул мне потерю.
Хорошие люди придумали бюро находок. Кто-то теряет, кто-то находит. А кто-то находит даже то, что теряет!
. . .
Мужчину делают женщины – это ясно. Те женщины, которые его окружают. Те, с кем он спит, ест, говорит, память о ком и любовь несет в своем сердце, о ком думает, грезит, мечтает.
Женщина-Муза – паруса на его корабле. Остов можно натыкать мачтами, отшвартовать, даже вытолкать в открытое море – далеко ли он Вас увезет? Только в завтрашний день, затем снова в завтрашний день и опять в завтрашний день. И так по кругу, в водовороте, в монотонности будней. Мужчина без Музы – кольцо без бриллианта, дешевая бижутерия.
Женщина-Мечта – это та, ради которой стоит отправиться в путь. Хотя бы ментальный. Однажды. И пусть преграждает дорогу китайское войско – броситься в бой и умереть с Мечтой.
Только не путайте Мечту с Музой. Если нет Мечты, ради чего подымать в безбрежности ночи паруса Музы? Ну, а коли нет Музы, тебе доступна лишь недалекая, пешеходная Мечта.
Женщину-Мечту нужно либо, лелея, любить страстно, одну бесконечную секунду, ту, когда падает с неба звезда. Либо держаться на безопасном, достаточном для выживания Мечты расстоянии. На Ваших руках могут быть вирусы других женщин. Не трогайте Мечту руками – на то она и Мечта, чтобы оставаться нетронутой. Мечта не любит исследований, сравнений и измерений – она умирает.
Потеряв Мечту, не всегда отыщите снова: берегите ее.
Женщина-Любовница – с которой делишь только постель. У такой от просьбы подать чаю наступает мигрень, от часа уборки начинаются циклы, от невнимания появляются когти, а от желания сводит зубы. Женщина-Любовница – вампир, которая наслаждается тем, что вы наслаждаетесь ей. Женщина-Любовница – это не та, которую любишь, а та, с которой занимаешься любовью. Закройте глаза. Погасите лампы. На ее месте вы давно баюкаете другую…
Женщина-Жена – единственная, с которой не страшно делать детей. Бог (который тоже есть женщина) создал человека за один день. С тех пор ничего не менялось: любая женщина, становясь Богом, способна создать человека. Но только с Женщиной-Женой стоит делать Адама и Еву. С другими Вы народите на свет кучу ангелов-демонов. Зачем миру столько демонов, когда и в Китае не отыскать одного человека?
Женщина-Подруга – ваш лучший советник по части женщин. Она поможет Вам разглядеть Мечту, обрести Музу, разобраться с Любовницей и подумать о Жене. Женщина-Подруга - просто женщина, которая могла бы быть Музой, Мечтой, Любовницей или Женой, если бы не стала Подругой. Дружите с Подругами. Они – самые умные из женщин. Но только до тех пор… Друзей не…
Женщина-Мать. Повезло - не повезло. Выбора нет. Она делает Вас, но не вы – ее. Матерей, как и место рождения, не выбирают. Зато они выбирают Вас. Это она убила всех Ваших братьев и сестер, выскоблила, вымыла душем, вылила в унитаз. Это она спасла Вас от участи не быть рожденным на свет. Быть ли ей благодарным за это? Не знаю.
Такова правда жизни. Непорочное зачатие не может состояться шесть миллиардов раз.
Любите, если у Вас есть любовь. Терпите, коль имеете терпение. Расстаньтесь, время и расстояние лечит любые раны.
Мужчину делают женщины. Сколько я насчитал их? Шесть? Быть может, Вы скажете, что я пропустил одну. Две? Пусть даже три.
Мужчину делают женщины – это бесспорно. Честь и хвала им за коллективный труд. Мужчина без женщин никогда не сможет стать тем, кем он должен стать – мужчиной.
Но.
Женская демагогия надоела!
- Я, - говорит Элеонор, - от секса не откажусь. Но ты стал относиться ко мне по-другому после того, как мы переспали. В чем дело?
Не знаю. Может быть, дело в том, что мне неприятно приходить по утрам, делать свое дело и убираться восвояси, пока жених не пришел? Быть героем-любовником первое время даже забавно. Есть некая доза шарма и адреналина в том, что вот сейчас, в это самое время, когда женщина ласкает тебя, в комнату войдет мужчина, с которым она совместно живет. Терри – так звали французского жениха Элеонор – как-то раз вернулся с работы пораньше. Я уже был одет, обут и собирался открыть дверь, чтобы уйти. И тут своим ключом открывает замок он. Нужно было видеть его глаза!
- Это мой сокурсник из института, зашел за конспектом! – упредила вопрос Элеонор.
Терри растерялся. Я пожал ему руку, пролепетал «Оревуар» и испарился. С одной стороны, ситуация анекдотичная. С другой, не хотел бы я оказаться на месте француза. Почему есть женская солидарность, но не существует мужской?
- Ты меня больше не любишь, – жалуется Элеонор.
- Хм... А как называется то, что мы делали только что?
- Ты меня просто трахнул!
- Но разве ты не этого хотела?
- Не знаю...
А думает мы, мужики, знаем то, чего вы не знаете?! Хваленая женская логика. Если ухажер осторожен, романтичен, застенчив.
- Нет, это не то, - говорит женщина. - Мне слюнтяй не нужен. Я хочу настоящего мужчину!
Мужчина напорист, уверен, хватает на руки, в зубы коржик - и в кроватку для упражнений.
- Я чувствую себя сексуальным объектом рядом с ним! – возмущается она.
Мужчина элегантен, уживчив, умеет ухаживать и не требует ничего большего, чем прогуляться с Вами за ручку.
- Это мой друг. Он голубой, - представляют такого своим подружкам.
А он и вправду оказывается голубым, так как дружба между аппетитной самкой и половозрелым самцом принципиально невозможна! Если такая дружба существует, то либо самец находит самку недостаточно аппетитной, либо самка самца – недостаточно половозрелым.
- Чего ты хочешь, Элеонор?
- Женись на мне.
- Это глупо. У меня же нет документов.
Она замолчала. Действительно, глупо. Не для того мы явились в Париж, чтобы сочетаться браком без перспективы. Но и приходить каждое утро к ней после работы, когда хочется лишь одного – завалиться спать, мне надоело.
- Давай немного отдохнем друг от друга, – я улыбнулся.
Для того чтобы стать эгоистом, неудачником, последним подонком, импотентом и дураком, нужно просто сказать женщине «нет». Если вы бросаете женщину, то все эти эпитеты умножаются на восемнадцать. Лена сверкнула глазами, поджала губки и быстро-быстро принялась одеваться. Бесполезно брать девушку за плечи и бормотать сладкие увещевания. Да и мне от нее уже ничего не хотелось.
- Пока, - попрощался я, обернувшись у дверей.
- Звони, - Лена, злая, красивая, гордая сидела на кровати.
Сексуальное воздержание рулит! Срочно требуется антивиагра.
Мне от тебя такая скука,
Что от нее впадаю в раж.
Ты и не Муза, и не сука.
Второстепенный персонаж...
. . .
Не скажу, чтобы мне стало лучше, когда я расстался с Элеонор. Спасало то, что у меня была работа. Постоянная работа во Франции стоит многого.
Каждый день я ездил охранять свои склады. Сидишь себе на стуле. Тишь-благодать. Происходящее мне начало даже нравиться. Птички поют. Делай, что хочешь, только не спи. Французские документы, нужны они здесь? Главное, чтобы был планинг на каждый день и исправно платили. Сторож – это что-то вроде пролетарского интеллигента: ручки чистые, пыли никакой. Физическая нагрузка лишь на задницу – сидишь себе и сидишь. Даже Кабетский перестал меня навещать. Временами складывалось впечатление, что меня просто забыли.
В первых числах месяца из «Эсквада» сообщают дату и час, когда можно прибыть за зарплатой. Наличка ждет тебя в запечатанном белом конверте, на котором указанно только имя. Такими конвертами в день зарплаты в конторе набивали не маленький по размерам сейф. Страшно подумать, сколько «легионеров» вкалывало на господина Боцмана, судьбами скольких людей он распоряжался. Временами я сидел и думал, как же мне повезло, что я вышел на этого Боцмана – действительно боцмана на корабле моих беспризорных скитаний. Если б не он, чтобы делал я, бездомный, безработный, никому не нужный во Франции? Бомжевал? Попрошайничал? Сдох бы где-нибудь под углом или из-за десяти евро завалил бы кого-нибудь?
Как-то часов в десять вечера я зашел в телефонную будку на площади Шатле - срочно нужно было позвонить. Будка стеклянная, спаренная с такой же стеклянной коробкой. В этой стекляшке какой-то негр, худой, как сарделька, звонил по телефону 115, просил доставить его в ночлежку.
Телефон 115 – социальная служба «SAMU». Звонишь, называешь адрес своего местонахождения, а затем ждешь микроавтобус, который доставит тебя в ночлежку. Дозвониться вечером по 115 – нелегкое дело: с наступлением сумерек все те, кто без пристанища слоняются днем, начинают задумываться о ночлеге. Временами случается так, что парижские ночлежки переполнены, поэтому, даже если ты дозвонился, не факт, что автобус «SAMU» поспешит за тобой.
В Париже ноябрьской ночью очень даже не жарко. На мне куртка и свитер, а чернокожий, как нарочно, в рубашке с коротким рукавом, босиком и в бесформенных джинсах. Я позвонил по своим делам, стою, жду человека. Черный дозвонился до «SAMU», назвал адрес, вышел из будки к тротуару, стоит со мной рядом.
- Са ва? (как дела) – интересуюсь у африканца, смотрю, а у него зуб на зуб не попадает. Трясется, как эпилептик в припадке. Что первое в голову приходит? Конечно же - наркоман. Черный он, а весь побледнел, мурашками покрылся.
- Холодно очень, - отвечает шепотом негр.
Тут товарищ, которому я звонил, подошел. Поздоровались мы с ним, зашли в кафешку, пьем пиво, сосиска упала в желудок. Говорим о всяком разном. Трансляцию футбольного матча по телеку смотрим. Даже официанту на чай оставили, когда уходили – белые люди. Иду проводить до метро студента, смотрю, а негр мой так никуда и не отчалил. Часа два прошло, на него уже и смотреть страшно: раньше его трясло, а теперь он просто присел у фонаря на корточки, обнял себя руками и сидит белый, как мел. Вы когда-нибудь видели белого негра? Я видел. И видел его глаза: жертва, ведомая на убой.
- Что, - спрашиваю, - «SAMU» так и не приезжало?
- Приезжали, - говорит шепотом, - только у них был полный автобус, и меня не взяли.
Такое бывает. «SAMU» едет по запрограммированному маршруту. В определенных точках, таких как ЖД вокзал, например, бомжей всегда много, народу набивается битком. А такие одиночки, как мой черный, остаются ждать, пока социальная служба вернется.
Ну, и что бы Вы сделали на моем месте? Африканец явно голодный. Замерз. Гомо сапиенс, не хуже нас с Вами. В зимний период даже во Франции случается, что от переохлаждения на улице умирает несколько человек. Пригласить его домой? Какого черта! Да и перед студентом неудобно – с чего это я вдруг стал об этих черномазых заботиться? Русскому человеку даже соотечественнику посочувствовать неудобно.
- Блин, - говорю, - на тебе десять франков, зайди в бар, выпей кофе, согрейся.
- Спасибо, - деньги взял. - В бар не пойду. Боюсь, «SAMU» пропущу.
Что с ним делать? Я же не мать Тереза. Добавил еще десять франков и ушел. Только сердце, глупое, защемило. По радио в сводках обычно передают, если кто-то из бомжей во Франции умер от переохолождения – журналисты любят «жареные» новости.
Кажется, слудующим утром ничего подобного не передавали. Я же сидел я на своем складе и про себя благодарил мсье Боцмана. Пусть эксплуатация, пусть несправедливые штрафы, но это лучшее из того, что может предложить азюлянту капиталистическая система. Разрешения на работу у «сан папье» нет. Есть лишь надежда. Сколько длится процедура получения статуса политического беженца? Как минимум год. Чаще – два. Это в том случае, если дают «позитив». Если ОФПРА и «Recours» тебе отказали, можно подавать апелляции до конца жизни.
Сколько я уже отработал на Боцмана? Больше полугода. Организация его – как часы – четкий планинг. В указанный срок зарплата. В этот раз, правда, что-то задерживают. Обычно мы получали деньги седьмого. Сегодня – восьмое. Забыли обо мне, да неудобно напомнить. Знаете, не так-то просто позвонить начальнику и сказать:
- Извините, кажется, вы не заплатили.
Нужен повод. Может быть, контролер заедет, через него все узнаю. Кабетский, сволочь, явись!
Десятого числа я не выдержал:
- Здравствуйте. Это агент Ченин. Я бы хотел попросить выходной.
Свой главный вопрос – о зарплате - приберег на финал.
Товарищ, ответивший мне по телефону, показался совсем не родным. Мальчики с татуировками отвечали отрывисто, четко:
- Мсье Ченин? Как вы себя чувствуете? Выходной? На конкретную дату?
В этот раз мне что-то мямлили в ответ, дважды переспросили фамилию, просили подъехать в офис. Я обрадовался – раз в офис, значит, выдадут честно заработанное. Утречком после вахты полетел, как на крыльях. Бегу в офис.
Насторожило то, что на паркинге - его с улицы видно - нет обычной «выставки» серебристых крутых «Мерседесов». Припаркованы какие-то машинки, маленькие, серенькие как мышки. Боцман на таких ездить не станет. Почесал я в затылке и от греха подальше решил позвонить Хукову, может, он в курсе. За последнее время Сергей хорошо развернулся: ему удалось вытрясти с легиона свои документы, и теперь он открыл маленькое частное охранное предприятие и работал сам на себя.
- Привет, Сергей, - говорю. - Мне тут что-то зарплату задерживают.
- Ты где? – дышит в трубочку.
- Да перед офисом стою, вот думаю: зайти - не зайти?
- Не ходи. Давай ко мне. Не по телефону.
Как говорил мой командир батальона: «Сколько веревочке ни виться, а конец у меня в руках». Взяли товарищи из налоговой Боцмана. И мальчиков взяли. Тех, кто составлял верхушку псевдо-легионерской братии. Для государства они – организованная преступность. Еще бы! С целью зарабатывания и отмывания денег объединились под вывеской охранного предприятия. Для тех, кто попался, санкции и штрафы были просто огромными – дело тянуло на миллионы. Про моего кормильца и поильца «Эсквад» даже печатали в газетах: полиция поймала крупную рыбу. Рыбешек, таких, как я, просто шуганули динамитом. Хуков рассказывал, а я сидел, оглушенный. Час назад все казалось таким простым, таким стабильным: работа, зарплата, жилье. Язык французский прилип, даже сны на французском снились. Товарищи какие-то. Почти друзья. И вот. Ну, и что теперь делать?
- Напиться.
- Очень по-русски. Но это не выход.
- Ограбить банк.
- Неплохо. Будете грабить, зовите.
Хуков был расстроен, но знал, что со своими французскими документами не пропадет.
- Знаешь, Сергей, - мне вдруг стало все абсолютно безразлично, - поеду-ка я домой.
- Это нужно отметить!
. . .
Движение заряженных частиц, открытое Броуном, хаотично. Частицы притягиваются, отталкиваются, сталкиваются с выделением кинетической энергии, меняют свои траектории и скорость. Положительные стремятся к отрицательным, группируются в атомы, из атомов – в молекулы, а из молекул – в материю, которая нас окружает.
Так и люди в движении по жизни хаотично контактируют с другими людьми. Один человек касается другого, не замечая. Иногда стремительный поток уносит людей туда, где они никогда не помышляли оказаться. Так незаметно для себя оказался я в Ля Рошель. Просто пошел на вокзал, сел в первый поезд, уходящий неизвестно куда, и вышел из него на берегу океана.
- Привет, последний оплот гугенотов, - сказал я, когда узнал, куда вынесла меня злодейка судьба, - премного наслышан. Где та башня, в которой ужинал под пулями д’Артаньян со своими друзьями? Где форт «Баярд» – стратегический шедевр Наполеона? Не здесь ли бессмертный Кусто поставил на вечный прикол свою субмарину?
С Парижем я распрощался: Элеонор пожелал счастья с Терри, Хукову – заработать два миллиона, Аветику пожал руку и вернул ключи от квартиры. Ля Рошель отлично подходил на роль последнего воспоминания о загранице. Снял в центре городка отель, заказал в ресторане лягушек. После «Эсквада» оставались кое-какие наличные. Жалко Боцмана, он был нужен людям.
Ля Рошель – портовый город, ранее – стратегически важная крепость. В теплое время сюда любят заезжать англичане: протестанты много крови пролили здесь, себя защищая. На берегу – крупнейший в Европе аквариум, экскурсия по которому потрясает. Зашел в местное казино, проиграл двадцать евро, посмеялся над теми, кто проиграл больше. Узнал, что плавает кораблик с экскурсией на форт «Баярд». Купил билет. Никогда не плавал по океану.
Предстояло пройти миль пять в направлении форта, которого с берега и видно-то не было. Я, никогда ранее океана не видевший, устроился на носу экскурсионного суденышка под открытым небом, воображая, что нам предстоит пересечь эти зеленые воды до самой Америки. Рядышком на палубе собралось три десятка вооруженных фотоаппаратами пассажиров.
В сторону форта нам предстояло двигаться час, но уже минут через десять после того, как отчалили, налетел ветер. Погода осенью в океане меняется моментально. Поднялись волны. Пассажиров, тех, кто решил задержаться на верхней палубе, сначала окатило пробной, еще робкой волной. А затем соленая мокрая масса неожиданно накатила так, что накрыла палубу и всех, кто на ней был, одним мощным ударом.
Туристы намек поняли и дружно побежали прятаться в кубрик. На носу корабля осталось трое: я, какой-то мальчишка призывного возраста и девушка в легкой болоньевой куртке. Сначала мы трое стояли обособленно, каждый сам за себя, но по мере того как ветер усиливался, мы все ближе подбиралась к носу судна, на самую кромку. Кораблик летел в океан, как самоубийца летит на асфальт, оттолкнувшись от крыши.
Начался шторм.
Не знаю, не представляю, как матросы на парусниках управляются в непогоду с рвущимися из рук парусами. Мы – трое сумасшедших – стояли на самом носу, соленая вода обжигала, хлестала. Волны уже не шли одна за другой, а лились мощным потоком, мешая вдохнуть. Я наглухо застегнул плотную, непромокаемую куртку, но вода лилась сверху, через ворот, и снизу, из-под полы. Кораблик летал вверх-вниз, кренясь с борта на борт так, что Дисней с его аттракционом «Из пушки на Луну» отдыхает. От такой пляски очень скоро у юноши призывного возраста приключилась морская болезнь. Вывернутый наизнанку, промокший до последней ниточки трусов, он вынужден был отступить в кубрик.
На палубе осталось двое: девочка в легкой одежонке и я. Честно признаться, я бы давно уже сбежал к пассажирам, в теплый сухой кубрик, но она, эта маленькая бестия с голыми ногами и огнем дикого удовольствия в глазах, не позволяла мне отступить.
- Ты смелая! – орал я, пытаясь перекричать ветер.
- Я не смелая. Я – сумасшедшая, - ответила она.
Мы вцепились в поручни и друг в друга. Я боялся, что ее унесет за борт. Да и сам боялся быть смытым. Поручень стал ледяным и скользким, палуба превратилась в большую лужу с металлическим дном.
- Вот бы сейчас бросится в воду! – заявила она.
Пассажиры через стекло смотрели на нас как на ненормальных. Впрочем, какое нам до них дело! Какая-та женщина махала рукой.
- Это моя мать... Мачеха, - уточнила девочка, - наверное, зовет в каюту.
- Ты пойдешь, может быть? Замерзла.
- А ты?
Ну, не мог же я сказать, что рад побежать за ней? Нужно держать марку, лыбиться и заявлять, что останусь здесь, пока не доплывем до форта.
- Значит, останусь и я, - обрадовалась она.
Глаза девочки горели таким огнем, что если бы она попросила сейчас броситься за ней в волны, я бы, не задумываясь, прыгнул. Глядя в ее глаза, я испытал прилив какого-то необъяснимого счастья. Чувство соприкосновения с настоящим. Радость борьбы. Вкус жизни. Как объяснить?
Вы когда-нибудь испытывали оргазм? Так вот, глядя на эту девочку, я испытал что-то вроде эмоционального оргазма. Так и плыли мы. Было холодно и мокро, только для меня холод перестал существовать. Я даже отпустил поручни, чтобы сделать несколько фото, рискуя потерять равновесие и свалиться за борт. Получилось, как в дождь: девушка стоит, вцепившись руками в улетающий капюшон. Над головой ее ясное холодное небо. Кораблик на волне накренился. И вокруг океан - стихия, для которой все царечки природы – что-то временное, как соленые брызги. Океан вечен как небо, как солнце, как воздух. Как эта обжигающая, ледяная вода…
Мы доплыли до форта «Баярд». Кораблик не перевернулся, не захлебнулся и не развалился на куски. Туристы заблевали все туалеты, а неожиданно налетевший ветер так же неожиданно исчез неизвестно куда. Позеленевшие пассажиры выбежали на палубу фотографироваться, а мы с девочкой, не сговариваясь, пошли в кубрик: самое интересное для нас было уже позади.
Плыли назад, дрожали от холода и единственное, что могли - улыбаться. Не знаю, чему улыбалась она, мне же было необыкновенно радостно оттого, что такие девочки еще есть. Я смотрел на нее с восхищением, с обожанием, с любовью.
«Черт возьми, - думал я, - откуда такая взялась?!»
- Тебе сколько лет? – неожиданно спросила она.
Я ответил.
- А тебе?
- Тринадцать.
И вдруг понял, что именно такой должна была быть Жанна д’Арк. Актрисы, пытавшиеся изобразить историческую фигуру, смотрелись рядом с ней надутыми куклами – все, до единой. Смотря фильмы с их участием, никогда не понимал я, как ребенок может повести за собою на смерть войска. И вот – озарение. Я готов драться на смерть, если рядом со мной в атаку пойдет это несгибаемой воли хрупкое существо. Ах, как редко, как исключительно редко встречаются такие девочки! Но пока они есть, найдутся мужчины, способные не отступать.
Я весь вымок. Из телефона, который все это время лежал в кармане, вытекала вода. Я вертел его в руках и думал, что теперь делать: выбросить в море или использовать для забивания гвоздей? Фирма «Нокиа» и не знала, что ее аппарат будет подвержен таким испытаниям.
Неожиданно телефон зазвонил. В это невозможно было поверить. Секунд пять я просто смотрел на него, смеясь. Меня разбирал необъяснимый, совершенно дурацкий смех. Подпрыгивая от толчков вибры, выплевывая из себя воду, «Нокиа» дребезжала, желая меня с кем-то соединить. Я выдавил из себя «алло», попискивая и покашливая в приступе смеха.
- С тобой все в порядке? – удивленно поинтересовался голос в трубке. Звонил Аветик.
- Все отлично. Как у тебя?
- Хорошо. Зашел на квартиру.
- Я перед отъездом прибрался.
- Я вижу. Проверил почту. Тебе письмо. Из ОФПРы. Открыть?
Я и забыл уже, что жду официальный ответ из ОФПРы. Тот шпион-переводчик настолько меня убедил...
- Пишут, что признают за тобой статус беженца. Бумажка для префектуры. Можешь идти получать французские документы. С тебя бутылка!
- Что, серьезно? – я так и не перестал смеяться. Слова Аветика звучали для меня веселым розыгрышем.
- Мамой клянусь!
Наш кораблик почти причалил. Пассажиры сгрудились на одном борте, палуба накренилась. Я сидел в кубрике, выпав из происходящих событий. Невозможно понять, где у этого мира уши, а где – ноги: потеря всего в связи с крахом «Эсквада», обретение документов. Где-то там, наверху, профессор Павлов получил разрешение на проведение надо мной своих живодерских экспериментов.
Я был последним сходящим на берег. Туристы убежали подальше от причала, от форта «Баярд» и чуть не погубившего их корабля. Пассажиры растворились, все, кроме одного: девочка в болоньевой куртке задержалась на самом краю - у нее развязался шнурок.
- Сколько можно! Пойдем! Ты возишься со своими шнурками целую вечность! – подгоняла ее вырвавшаяся далеко вперед мачеха.
Вдруг меня осенило.
- Я забыл спросить, как тебя зовут!
Все еще только начиналось...
Послесловие
Я благодарен абсолютно всем, кто, так или иначе, помогал мне в написании этой книги. Тем, кто поддерживал меня. Тем, кто, перечитывая еще сырой текст, указывал на недочеты и ошибки.
Читатель, не удивляйся, если персонажи местами покажутся тебе смешными, а речи – странными. Такова жизнь. Образы остались оригинальными, слова - подлинными. Повесть эта настолько документальна, что мне нескромно чувствовать себя ее автором. Я, скорее, летописец, старающийся сохранить маленький кусочек современной истории. Словно фотограф, попытался максимально достоверно запечатлеть тех людей, которые в период «азюлянтства» соприкасались со мной.
Если книга о четвертой волне эмиграции поможет хотя бы одному русскому за границей разобраться в том, что с ним происходит, значит, время на «Азюлянтов» было потрачено не зря.
С уважением,
Алексей Руденко.
Азюлянты
© Copyright: Алекс Баттан, 2007
Свидетельство о публикации №207121000122
Свидетельство о публикации №207121000122
Рецензии
Организация зкскурсии из Парижа по Франции и Бельгии: http://naparis.com/
Алекс Баттан 16.04.2015 16:14 • Заявить о нарушении
Алекс Баттан 16.04.2015 16:14 • Заявить о нарушении
На это произведение написано 8 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.