Немотивированное убийство

  ДЕТЕКТИВЫ


Жизнь, смерть, любовь – вечная тема. О них много написано, а еще больше сказано. Стоит ли присоединять свой голос к хору? Услышат ли его в этом многоголосье?
Но меня волнует эта тема. Особенно тема любви. Ведь любовь – это жизнь, хотя часто идет по тонкой ниточке рядом со смертью. Все великие поэты и писатели пытались проникнуть в тайну тайн этого чувства. Разбирали по «косточкам», раскладывали по полочкам.
Мне тоже захотелось написать несколько страниц. Не сто четыре страницы, как у Эдварда Радзинского, а всего несколько. Просто поделюсь тем, что давно лежит грузом на сердце.
Простится ли мне это? Не слишком ли замахнулась?
Все мечтают о любви. Но в сущности, что это за чувство, которому нет определения? Можно ли вообще объяснить его словами?
Давайте заглянем в словари. У Даля я не нашла четкого определения. Ожегов трактует любовь, как «чувство самоотверженной, сердечной привязанности и склонность, пристрастие к чему-нибудь». Первая дефиниция слишком суженная. Не о родственной любви и не о любви к родине хочется поговорить, хотя такая любовь действительно самоотверженна, сердечна и готова на жертву.
С трактовкой склонности, как «постоянного влечения» я осмеливаюсь не согласиться: это постоянство далеко не постоянно. Простите за тавтологию. А пристрастие можем быть предвзятым.
Так что же такое любовь? Ответа нет даже у корифеев. Куда мне?!
Я поделюсь с вами только несколькими случаями разносторонней жизни. И все о любви. О любви? Да, определенно о любви во всей ее многогранности.


«НЕМОТИВИРОВАННОЕ» УБИЙСТВО

1

- Вы признаете себя виновным в убийстве?
- Нет!
- Не вы убили Леонида Гутманиса?!
- Это не преступление: избавил общество от дерьма!
 -Возомнили себя Господом Богом, распоряжаться судьбами людей?! – злобно выставив щучью челюсть, процедил сержант.
- Раздавил гадину, а не человека. Нет, он был хуже гадины! Та не ужалит, если не наступить.
Юноша сжал кулаки. Кисти рук побелели. Глаза сверкали ненавистью. Если бы взгляд убивал, он поразил бы всех полицейских, находящихся в кабинете.
- Ого! Какая ненависть! У нее должна быть причина.
- Значит, причина была.
- Поделитесь с нами подробностями! Нам надо понять мотив.
-Какой мотив? Никакого мотива не было. Мы не музыкой развлекались, – он волком оглядел присутствующих. – Вообще не собираюсь разводить с вами «ля-ля». Убил и точка! Нечего размусоливать! Сажайте, как положено! А душеспасительные беседы оставьте раввинам.
-Давайте успокоимся и побеседуем, как взрослые люди, – майор вступил к допросу миролюбивым тоном. – Мы все заинтересованы в истине. А ваше признание может быть самооговором.
- Какой самооговор?! Стал бы я валить на себя чужую вину!
- Нам важно все до мелочей: орудие, способ преступления, его причина, – чтобы скрыть презрение, сержант опустил глаза.
- Смешной вы, копы, народ! Сами знаете, что не застрелил. У нас не Америка, пистолет не купишь. Кинжала тоже не было. Встретил бы дома, пырнул бы кухонным ножом. Но он, гад, не рискнул сунуться к нам.
- Что вдруг?
- Спросите его!
- Зачем грубить? Мы хотим понять мотивацию.
- Произошло что-то, выведшее тебя из равновесия?
-Майор хочет знать, не убил ли ты его в состоянии аффекта? – полицейские молча ждали ответа.
-Там не было сцены, и я не актер. Мне эффекты ни к чему, – с издевкой отреагировал задержанный, хотя прекрасно все понял.
 - И все же: почему ты убил своего лучшего друга? Должна быть причина!
-Баста! Хоть режьте, больше не скажу ни слова!
-Ну и дурак! – в сердцах воскликнул один из полицейских. – Мы стараемся помочь, а ты… – он досадливо махнул рукой.
-Знаем мы вашу помощь! – скривился юноша. – Уже не одному «русскому» помогли переломать ребра! Я девятый канал смотрю систематически, в курсе событий.
-Этот русский канал выставляет нас монстрами, – буркнул сержант, – и вносит междоусобицу.
-В полицию делегация от соседей приходила, петицию оставила, – игнорировал майор перепалку. – Никто не верит, что ты убил Гутманиса.
-Что между вами случилось?
-Почему молчишь?
-Разговор окончен! Уже признался, что порешил его. Что еще? Если скажу, что не я, поверите и освободите?
Его горький смех потряс следователей, так и не сумевших добиться вразумительных ответов.
2

Упрямо не отвечая на вопросы, он ставил следствие в тупик. Отказался даже от адвоката, положенного несовершеннолетним. Разговорить его не удалось. Охотно рассказывая о себе, он сразу замыкался, как только речь заходила о Гутманисе.
Из него клещами нельзя было вытянуть слова. Загадка оставалась загадкой. Ларчик не открывался.
Было установлено, что между ним и жертвой не было ни вражды, ни соперничества. Каждый имел свою пассию и пользовался взаимностью. Зайцев не пил, не курил и наркотики не употреблял, так что убийство в состоянии алкогольного или наркотического бреда отметалось. Пришлось отвергнуть и версию гомосексуальных отношений. Короче, не за что было зацепиться.
Родители с обеих сторон тоже не могли понять причину преступления.
-Наверное, Петя повредился умом, иначе не объяснишь, – сквозь слезы шептала мать Леонида. – Не мог он убить нашего сыночка! Не мог! Они были так дружны! Тут что-то не сходится.
-Какое «не сходится»?! – опроверг ее майор. – Свидетелей слишком много, чтобы усомниться.
3

В суде вырисовывалась крайне неприглядная картина: преступление было не просто предумышленным, но чрезвычайным по жестокости.
Судья не мог докопаться до причины. Сам юноша отказывался отвечать. А из показаний свидетелей вывода сделать нельзя было. Все в один голос утверждали, что между молодыми людьми были ничем не омраченные дружеские отношения.
Что побудило Зайцева на убийство? Оно не было спонтанным. Помышляя убить, он долго гонялся за другом. За время погони можно было обдумать и сто раз отказаться от своего намерения. Но он довел его до конца, хладнокровно задавив друга трактором. Его не остановило, что Гутманис двинулся навстречу с поднятыми руками.
Этот момент вызвал особый гнев присутствующих в суде. Как он мог хладнокровно и безжалостно убить лучшего друга, просившего о пощаде?! И даже в зале суда не выразить раскаяния?!
 
* * *
Судебное разбирательство шло по заведенному порядку: оглашались протоколы, заключения и прочие официальные документы, заслушивались показания свидетелей. Одним из очевидцев преступления оказался однокашник парней.
-Я видел, как Леонид выбежал из-за новостроек. За ним кто-то гнался, – рассказывал свидетель. – Бежали молча. Петьку не узнал, а Ленька, мне казалось, улыбался. Подумал, что за ним бежит мошавник. Они часто дерутся с нашими парнями. Покричат, помашут кулаками и расходятся. О надвигающейся трагедии ничто не говорило. Насторожился, когда Леня побежал по вспаханному полю, не боясь испачкаться: он был франтом.
Увидев, что трактор гонится за ним, подумал, «игра» зашла слишком далеко: одно неверное движение и Ленька – «красавчик» попадет под него. Не успел подумать, как собравшаяся толпа ахнула и замерла. Из кабины вылез человек. Снова не узнал Петьку. Распухшее лицо напоминало красный надувной шарик. Руки безвольно болтались. Взгляд был бессмысленным. Глаза казались белыми, без радужной оболочки. Я решил, что он слепой.
Сказав что-то подбежавшим людям, «тракторист» уселся на пашню и неподвижно сидел до приезда полиции.
-Толпа бурлила. Говорили, что убегавший мальчик раздавлен трактором. Мозг отказывался этому верить. Ведь только минуту назад мой школьный товарищ Ленька Гутманис был жив, здоров и улыбался. Я не мог сдвинуться с места. Любопытные, толкая меня, побежали ближе к месту происшествия, а я словно прирос к земле. Больше ничего не видел или не помню. Даже сейчас не могу прийти в себя от испытанного ужаса. Был ли за рулем Петька Зайцев? Не поручусь! Я так и не узнал его.

4

 Считая Зайцева хладнокровным безжалостным убийцу, судья вынес суровый приговор: высшую меру наказания для несовершеннолетних. Его так потряс способ убийства, что этот срок казался недостаточным. Но больше дать не мог: был ограничен рамками закона.
Перед ним лежали фотографии с места преступления со страшным видом раздавленного молодого тела. Он слышал стон и плач убитых горем родителей. Это не могло не сказаться на приговоре.
Опытные следователи и судья не могли понять, что подвигло парня, признанного психически здоровым, на такое неслыханное зверство?!

* * *
В камере Зайцев подружился с пожилым хозяйственником, но и тому не открылся. Не так просто молодому, не знакомому с уголовным миром парню находиться в заключении, вдобавок взвалив на себя груз тайны. Хотелось с кем-нибудь поделиться, но позволить себе этого он не мог.
«Если дознаются об изнасиловании, задразнят Наденьку, превратят жизнь в кошмар,– размышлял он. – Парни примут за «дешевку» и будут одолевать грязными предложениями. Никто не захочет жениться. А если повезет выйти замуж, кто поручится, что муж не замучает попреками?»
Он еле преодолевал желание рассказать обо всем соседу по камере. Тот уже долгое время сидел за растрату, многое знал и часто давал Пете мудрые советы.
«Вот кто мог бы посоветовать! Но секрет, известный только тебе – это тайна за семью печатями! Не сдержал язык, пеняй на себя! Мама тоже могла бы дать полезный совет, но не могу нанести ей еще одну травму. Кто знает, как поведет себя? Сможет ли справиться с горем? Не навредит ли своими эмоциями Наденьке?»
«Ах! Наденька! Наденька! Дорогая моя сестричка! – мысленно обратился он к ней. – Хотел раздавить гадину, чтобы тебе впредь не пришлось страдать от ее жала, а поставил под новый удар. Теперь ты считаешь себя виноватой! Если бы мог разубедить тебя! Виноват я и только я: поспешил расквитаться с насильником, не подумав о последствиях! Написал бы все в письмах, но они перлюстрируются, да и мама, прочтя, обо всем узнает. Хочется, обняв тебя, поплакаться на твоем слабом плечике. Только с тобой мог бы быть откровенным. Только с тобой мог бы поделиться чувствами, разрывающими сердце. Только ты поняла бы меня! Кажется, еще немного, и задохнусь от одолевающей боли. За что нам такая доля? За что на твою неокрепшую душу взвалилась эта беда?! За что она расправилась с нами, и мы никогда уже не будем прежними, доверчивыми и доброжелательными?! Ты еще ребенок, рана зарубцуется, время лечит. Все хорошее у тебя впереди: и любовь, и семья, и дети. А я опустошен. Чувствую себя стариком, не способным никого полюбить. Зойка не пришла даже в суд, не поинтересовалась, что произошло. Убийца – ей не пара. Она права».
5

Петр, которого в тюрьме дразнили «зайкой», по натуре был спокойным, веселым парнем. Ко всем, кроме насильников, относился доброжелательно. Их же ненавидел лютой ненавистью и за ее проявление не раз отбывал карцер. Но это его не останавливало и, тем более, не исправляло. Эту ненависть к насильникам начали считать манией. И, чтобы понять причину непонятного поведения, начальник тюрьмы вызвал на собеседование родителей Петра. Однако и они не могли ничего объяснить.
-Петю, как подменили, – сетовала мадам Зайцева. – Он был чудным мальчиком, мы нарадоваться не могли!
-Преступников у нас в роду не было! – с жаром поддержал ее муж. – И Петр отличался добрым нравом! В толк не возьмем, отчего стал агрессивным.
-Мы были дружны с Гутманисами. Конечно, до того, как…– слезы градом полились из глаз несчастной матери. – Убив Ленечку, он убил и нас: меня, мужа и Наденьку, дочку нашу.
-Сколько лет вашей дочери? – насторожился начальник.
-Двенадцать. А что?
-Неадекватное поведение вашего сына наводит на мысль, что кто-то из близких подвергся насилию, – полковник в задумчивости смотрел на Зайцевых.
Чета активно замотала головами.
-А с вашей девочкой ничего подобного случиться не могло?
-Вы что! – возмутились они. – Даже подумать такое – кощунство! Она совсем ребенок!
Начальнику хотелось пояснить, что возраст не показатель, но не стал делиться опытом.
-Вы убеждены, что среди вашего окружения не было случая…?
 Они снова возмущенно перебили его:
-Нет! Конечно, нет!
-Неужели Петю? – дрожащим голосом вдруг произнесла женщина.
-Это не связано с ним, – успокоил ее полковник. – Но не стоит ли побеседовать с вашей девочкой? Может быть, ей известно что-то неведомое вам?
-Она и слышать не хочет о Пете: или уши затыкает, или убегает из дома, как только о нем заходит речь.
-Для нее это убийство – потрясение! Ведь Ленечка был ей как брат.
-Мальчики ее баловали, всюду таскали за собой.
-А сейчас целыми днями сидит дома, никого не хочет видеть.
-От позора пришлось переехать в другой район. Думали, смена места благотворно повлияет на девочку, но тщетно. Она в депрессии, часто плачет, грубит и ни с кем не общается.
-Вот что он с нами сотворил!
-Я могу дать внеочередное свидание с сыном,– предложил начальник тюрьмы.. – Может быть, что-нибудь проясните?
-Не нужно! Мы его похоронили в наших сердцах.
-Разве можно простить смерть Ленечки?!
 
6

Не только родители и все, знавшие Зайцева, были удивлены его поступком, он сам был поражен им. Почти ежедневно прошедшие события разворачивались перед его глазами с необыкновенной четкостью. Он не мог избавиться от этих видений. «Никогда не хулиганил, как другие мальчишки. И с Ленькой дружили душа в душу, без ссор и драк. Изредка спорили, когда играли в шахматы или в «подкидного дурака». Он, надо признаться, довольно умело блефовал. Я попадался и начинал буянить. Но и тогда быстро мирились.
Как он позволил себе надругаться над Наденькой? Как рука поднялась избить ее? Снова, должно быть, нанюхался наркоты. А мне врал, что только раз попробовал из любопытства и это не повторится. Он, сволочь, полюбопытствовал, а расплачиваться пришлось нам».
Лицо Петра перекосилось от боли и злобы.
«Но и я хорош! Слушал его скабрезные разговоры и похабные анекдоты! И ржал как лошадь! Не насторожил меня даже его нездоровый интерес к Надюше. Все время приставал с вопросами: созрела ли, как девушка? Не целуется ли с мальчишками? Не пора ли прогнать «кавалеров», сопровождающих ее со школы?
-Кто будет тащить неподъемный портфель? – отшучивался я.
-Думаешь, эти козлы не за поцелуйчик надрываются? Возможно, она разрешает и себя пощупать?! Видел, как они у нее взбухают?
Слушая эти пошлости, я только огрызался. Какое легкомыслие! Но кто мог предположить, что придурок посягнет на Наденькину честь?»
«Конечно, месть не может служить мне оправданием! Но сестричка могла бы поинтересоваться моей жизнью, – с горечью продолжал думать Петр. – А она еще и осуждает меня. И это самое горькое. Но какие я могу иметь претензии? Ей не понять моего тогдашнего состояния. Не понять, что не контролировал себя.
И никто такое понять не сможет!
На свидание ее, конечно, не пускают, – продолжал он рассуждать с собой, – но письмо написать могла бы! Нет, не могла, а должна была! Неужели ее еще страшит напоминание о том дне? – он в отчаянии скрипнул зубами. – Как она, такая маленькая и беззащитная, справляется с болью? Как выдерживает, не смея ни с кем поделиться? Мне, взрослому мужчине, и то тяжело».

7

В течение долгих пяти лет Зайцева никто не навещал: ни родители, ни любимая девушка. По беспроволочному лагерному телефону он узнал, что Зойка вышла замуж и стала матерью. Родители и сестричка поменяли квартиру. И только старая учительница, прикованная к инвалидной коляске, продолжает сомневаться в его виновности.
Внезапно лагерное начальство уведомило, что его дело будет пересмотрено. Первое ликование сменилось сомнением: «Зачем это мне?! Что даст?! Я и сегодня не могу открыть правду. Тем более, что меня все равно не оправдают! Да я и не заслужил оправдания. Что было, то было! Прошлого не вернешь!»
Вышагивая с сокамерниками по небольшому тюремному дворику, Петр глубоко вдыхал свежий воздух. После душной камеры он казался эликсиром. Окружающий шум не отвлекал от грустных мыслей. С горькой усмешкой он вспоминал допросы и суд.
«Если бы тогда немного подумал и успокоился, – размышлял он. – Не смог бы убить Леньку. И теперь сидел, страдал и каялся бы он, а не я. Беда в том, что в эту тонкую материю нельзя посвящать посторонних! А как тогда наказать преступника, не рассказав, что он натворил?! Я и сейчас не знаю, как надо было поступить?! Но не под трактор. Это чересчур!»
* * *
«Слава Богу, родители не догадываются, что случилось с девочкой, – в который раз подумалось Пете. – Пусть тайна умрет во мне. Тем более, половину срока отмахал. Отбуду весь, уеду куда-нибудь подальше. Только на Наденьку взгляну и уеду. Она меня, бородатого, не узнает, – Зайцев мечтательно улыбнулся. – И я, встретив на улице, не узнаю ее. Небось, взрослая!»
 Ему стало грустно, заныло сердце.
-За пять лет даже письмецо не написать! – снова в сердцах упрекнул он сестричку. – Я так ждал его! Так в нем нуждался!
Перед глазами пронеслись картинки безоблачной жизни до того страшного дня. Он ничем не отличался от других: отличные оценки в школе, споры с мальчишками, чья футбольная команда сильнее, а после уроков поцелуи в гардеробе до головокружения. Зойка на это мастерица! Дома позвонил Лене. Договорились пойти на каток, куда должны были прийти их девчонки. Наказав Наденьке не впускать посторонних, он ушел, насвистывая веселый мотивчик.
Каток был закрыт. Петр немного подождал, но друзья почему-то не появились.
Дома он долго звонил в дверь. Ему не открывали. Предчувствуя неладное, разбил стекло и влез через балкон.
На окровавленном диване, с широко открытыми от ужаса глазами, сидела заплаканная Наденька. Платье на ней было разорвано, на лице виднелись следы побоев.
Он понял все. Только спросил: «Кто?» – но, не получив ответа, догадался сам. Сердце готово было разорваться от боли. Петя гладил ее волосы, прижимал к груди и говорил какие-то ласковые, но совершенно бессмысленные слова. Она не реагировала. Сидела, окаменев, и даже не плакала.
 -Не плачь! Он за это дорого заплатит! Умоется твоими слезами! – с горечью воскликнул Петр. – Клянусь тебе, я убью его!
-Раньше мама убьет меня! – с ужасающим спокойствием сказала девочка.
-За что? Ты не виновата!
-Она решит по-другому. И выгонит меня. Я теперь хуже прокаженной! – Надя заплакала.
-Мы ей ничего не расскажем!
-Сама увидит!
-Ничего она не увидит! Прими душ и ложись отдыхать, а я постираю покрывало и платье.
-Оно порвано! И лицо горит от пощечин.
-Скажешь, что подралась на улице.
-Я никогда не обманывала!
-Иногда приходится. Для ее же блага. И хватит выдумывать, иди отдыхать. Скоро мама придет. Надо подготовиться и быть во всеоружии.
-Но она все равно узнает! И не поверит, что я не виновата! Что я не хотела этого!
 -Тише, тише! Не плачь! Она поверит!
-Я просила его не делать «это»... Но он такой сильный! Он заломил мне руки и бил меня! Было так больно! – девочка снова заплакала. – А ты, ты веришь мне?! – она с надеждой смотрела на брата.
-Конечно, верю! Но маму пожалеем, не станем расстраивать.
-Хорошо? Поклянись, что никому не расскажешь, чтобы ни случилось!

8

«Я всюду искал Леньку, но не находил: ни дома, ни в школе, ни на футбольной площадке. Уже отчаялся, когда увидел его, убегающего в сторону перелеска за нашими новостройками. Он увидел меня раньше и решил избежать встречи. Я ринулся за ним…
Каждую ночь, с ужасающей последовательностью, мне снится один и тот же сон. Я вижу себя, бегущего за Ленькой. А тот убегает по бесконечному вспаханному полю. Почему-то здесь стоит трактор с включенным двигателем, а тракториста нет. Взбираюсь на сидение и гоню на ненавистного врага. Тот долго, петляя по-заячьи, увиливает, но вдруг останавливается и поднимает руки кверху. Он надеется, что заторможу, но я нажимаю на газ…
…Сон в точности повторяет то, что случилось. Снова и снова, каждую ночь совершаю убийство. И видно нет моим мучениям конца».
Петру впервые захотелось курить. Такого с ним еще не было, но попросить курево постеснялся. Крепко зажав рукой рот, чтобы сокамерники не услышали, он еле подавил стон.
«Зачем, не спросив меня, решили вдруг пересмотреть дело? Тоже мне, поборники справедливости! Пересмотр мне не нужен. Нет сил повторно переживать этот ужас, выслушивать свидетелей, видеть убитых горем Ленькиных родителей. И ощущать презрение окружающих. А папе с мамой снова не знать, куда девать глаза от бесчестья.
В суде в точности повторится то, что было пять лет назад. Чтобы не травмировать мать и не навлекать позор на Наденьку, опять скрою причину убийства. И все вернется на круги своя. Не стану оправдываться тем, что не владел собой, что убил не безвинного агнца, а подлеца и насильника. В любом раскладе не имел на это права! А способ убийства у самого вызывает содрогание».
9
 
Надежда Зайцева не находила себе места: ей все время хотелось смыть с себя грязь, которая, казалось, приросла к душе. Не давал покоя и вопрос, не сама ли спровоцировала насилие?
В тот день Леонид прибежал взбудораженный и, как всегда, нагнулся поцеловать ее. Надя с готовностью подставила щечку. Так повелось: брат и Леня при встрече всегда целовали ее. В этом не было ничего неожиданного. Но он впился в губы. От внезапности она растерялась и не дала отпора. Возможно, он неправильно понял ее? Когда же стала вырываться, обозвал грязной шлюхой и принялся избивать до потери сознания. Очнулась от боли в промежности. Ленька трясся над ней и стонал. От ужаса она закричала, и он снова ударил ее.
Надя не помнила, как он ушел. Просидела целую вечность в прострации, пока не пришел брат. Но и тогда всего не осознала. Перед глазами плыл туман.
Потом ее переполнила все поглощающая ненависть: к матери, отцу, брату!
«Они тоже занимаются «этим», – брезгливо содрогалась девочка. – Только притворяются порядочными».
Потеряв интерес ко всему, что раньше занимало, она замкнулась в себе. Ее не потрясла месть брата и ужасная смерть обидчика. Все было безразлично.
Постепенно, медленно-медленно боль отходила. Она оттаивала. Стала терпимее к родителям и новым одноклассникам, но их увлечения ее не трогали. Ей было скучно с ними. А они считали ее излишне серьезной и невзлюбили. Даже мальчишки, которые вначале увивались за ней, скоро отвалили. Это ее не огорчало. В каждом из них ей мерещился Гутманис.
Она ни разу не пожалела о его трагической кончине. Зато брата вспоминала все чаще и чаще. И, чувствуя себя виноватой в его судьбе, уже не злилась на него и не думала, как раньше: «Я не велела убивать Леньку! Мне это не помогло, а заставило еще больше страдать!»
Иногда Надя сожалела, что не рассказала всего матери.
 «Напрасно Петя взял с меня слово молчать. Если бы мама знала правду, возможно, меньше страдала. И уж, конечно, не отказалась от него!»
Долгих пять она крепилась и держала боль в себе. Наконец не выдержала.
«Не могу больше терпеть эту муку! Не могу слушать, как мама называет Леньку ангелом и лебезит перед Гутманисами. А те, отчитывая за Петеньку, ставят в пример своего недоумка».
Она колебалась, не зная, вправе ли нарушить данное брату слово. Но, наконец, решила снять с души груз и хоть как-то брату.
«Лучше поздно, чем никогда!» – с горечью приветствовали ее появление в прокуратуре.
10

У ворот тюрьмы стояла небольшая группка людей. Седовласый мужчина без головного убора жадно курил сигарету за сигаретой. Его жена, не отрывая глаз от входа, нервно прижимала руки к груди. Было видно, они кого-то ждут. Чуть поодаль стояла красивая девушка с огромным букетом крупной ромашки. Она нетерпеливо отрывала лепестки, но не замечала этого. Букет почти «облысел». А лепестки, подхваченные порывами ветра, кружились в причудливом танце.
Но вот из ворот вышел тот, кто им, видимо, был нужен. Он не бросился к ним. И они не сдвинулись с места. Эта мизансцена длилась несколько секунд, но обеим сторонам показалась вечностью.