Последние аккорды. Любовь

От края до края небо в огне сгорает,
И в нём исчезают все надежды и мечты,
Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает.
Смахнёт твои слёзы, и во сне смеёшься ты.
Подставлю ладони - их болью своей наполни,
Наполни печалью, страхом гулкой темноты.
И ты не узнаешь, как небо в огне сгорает,
И жизнь разбивает все надежды и мечты.
Засыпай на руках у меня, засыпай.
Засыпай под пенье дождя.
Далеко - там, где неба кончается край
Ты найдёшь потерянный рай.
В мире снов все надежды и мечты ....
Ария

Сначала он услышал смутно знакомые отголоски дикого вальса… Бред… в маленькой квартирке висела ужасающая тишина. Но одновременно с этой неколебимой завесой безмолвия нарастали безумные пьянящие порывы музыки…
Сон… Наваждение…
Вальс грохотал уже во всей Вселенной, сминая дыхание, заставляя предметы в доме дрожать в исступленном ритме.
Он увидел ее силуэт на фоне предутренних сумерек и вместе с очередным вихрем вальса к лицу прикоснулся запах горячего воска. Ее тонкое тело освещалось снизу мириадами свечей, облепивших старый дубовый паркет. Длинные руки летали, странный обман зрения, одновременно он видел каждое движение острого локтя и тонких пальцев на струнах, и в тоже время они порхали с неимоверной быстротой…
Но музыка рождалась не из скрещенья смычка и струн, а из самого ее сердца… она шла у нее горлом вместе с кровью… текла по щекам слезами, переполняя глаза…
Но, наверное, впервые он почти не слышал музыку, жадно смотря на саму скрипачку…
Лика…
Она вся представляла собой сгусток энергии и страсти… Сжатая, подобранная, казалось, каждая мышца ее натянутого тела дрожит от напряжения. Глаза ее мокрые от слез, метались под дрожащими веками… Он видел отчетливо каждую из ресниц, слипшихся в соленых каплях, словно в янтаре… по своему обыкновению она безжалостно кусала губы… и он вдруг ощутил привкус крови во рту, словно она целовала его, делясь собою… Безумное и одновременно просветленное лицо с блуждающей, потусторонней улыбкой…
Когда же она вдруг вскрикнула, с мукой оседая на пол, скрипка подпела, взвизгнув, исторгнув к потолку невозможное созвучие… неподвластная законам музыка… но та уже спешно накидывала поверх новые и новые строфы…
Слишком маленькая, чтобы вместить в себя столько страсти, столько любви, столько дара… Каким бы изломанным не был ее безмерный внутренний мир, всему есть границы… и как любая вселенная ее дар стремился расшириться. Переполненная, разрываемая изнутри она морщила лоб, казалось, пронзенная какой-то догадкой… ноздри побелели и прерывисто раздувались … Пошатываясь, она поднялась, переступая с ноги на ногу, и от этого требовательного, нетерпеливого движения бедра чуть шевельнулись, выдаваясь поочередно вбок. И тело в бликах мириад свечей стало вдруг таким женственным, зовущим… Он видел как блестели от пота ее шея и грудь… пот смешивался с кровью и стекал по ложбинке вниз, к животу… Иногда она чуть приседала, пружиня на длинных ногах… Она уже не молчала, постанывая, не в силах совладать с захватившей все ее существо беспощадной мелодией, и в этот момент лицо ее обострялось еще больше и на нем проступала мука и счастье от постигшей ее участи… Всего лишь инструмент… оболочка… Она была счастлива тем, что принадлежала ЕЙ всей душой и сердцем… теперь…
Киш почти не слышал этой наэлектризованной вибрации воздуха… В этом не было надобности… Музыка входила в него беспрепятственно и навсегда оседала в голове, по всему телу, заполняя собой, отпечатываясь каждым звуком, каждой нотой… Это только ее вальс, он принадлежал лишь ей… гениальный, сложнейший, неповторимый, как сама жизнь… весь мир… в ней… Ее душа, заключенная в музыке и открытая, изливающаяся на него.. Никто не выразит ее больше так, как смогла она… Но сама по себе ее душа – уже драгоценность…
Вдруг все оборвалось… она затихла и открыла свои обнаженные, иссиня-черные глаза, посмотрела на него, невесомо улыбаясь. Киш все понял. Только сейчас он смог осознать с неотвратимой, невыносимой ясностью, что она играла последний раз…И он ее никогда уже не увидит и не услышит… ее больше нет… просто… ни рядом, ни где бы то ни было на этой земле…
Она есть только в еще не нанесенных им на нотный лист иероглифах…
Киш бросился к ней, неподвижно стоявшему на фоне окна темному силуэту. Ее запах окружил и сжал его в объятиях последний раз… и только тогда она растворилась в сумраке, исчезнув вместе со звездами в первых отсветах рассвета…
Он писал торопливо, словно боялся, что вот-вот эта музыка уйдет навсегда, а он так и не успеет… но она все также отчетливо гремела в нем каждой нотой, паузой, всеми этими неописуемыми по сложности аккордами, которые могли существовать лишь у нее, балансирующие на грани диссонанса, вибрато, имбролио, тремоло… А на нотных листах быстро рождался чертеж ее творения… Киш почти провалился в эту бездну, потеряв счет времени… запутался в минутах и часах, заблудился между днем и ночью… И лишь благодаря Ярославе еще не свихнулся окончательно… Он мог, словно в огонь, бесконечно смотреть в ее уже такие разумные, глубокие, темно-синие глаза, и маленький ребенок, будто понимая огромную важность момента, почти не издавал ни звука, не плакал, не требовал внимания… она просто смотрела смело и открыто в его глаза и почти улыбалась… Он часто брал ее на руки, качал, тихо напевая бесконечные баллады, заставляя себя не думать больше ни о чем, не плакать… потом укладывал умиротворенно посапывающую малышку в уютное гнездо из одежды ее матери прямо на полу, около себя, и снова окунался в безумный вальс…
Когда он закончил, за окном и в комнате стояли сумерки, лишившие цветов весь мир вокруг… и не понятно было поздний ли вечер или только начинает светать… ему было безразлично… он долго вглядывался в нескончаемые строфы и устало улыбался, читая в каждой строке ее любовь, слыша в каждой ноте ее голос и смех…
Будто почувствовав, что все закончилось, зашевелилась под боком Яра, открыла глаза и по-взрослому серьезно посмотрела на него…
Киш взял ее на руки и прижал к груди.
- Моя родная… все у нас будет хорошо…

Спят, спят мышата, спят ежата
Медвежата, медвежата и ребята
Все, все уснули до рассвета
Лишь зеленая карета
Лишь зеленая карета
Мчится, мчится в вышине
В серебристой тишине

Шесть коней разгоряченных
В шляпах алых и зеленых
Над землей несутся вскачь
На запятках черный грач
Не угнаться за каретой
Ведь весна в карете этой
Ведь весна в карете этой

Спите, спите, спите медвежата
И ежата, и ежата и ребята
В самый, в самый тихий ранний час
Звон подков разбудит вас
Звон подков разбудит вас
Только глянешь из окна
На дворе стоит весна

Спят, спят мышата, спят ежата
Медвежата, медвежата и ребята
Все, все уснули до рассвета
Лишь зеленая карета…
Лишь зеленая карета…
Лишь зеленая карета…
Лишь зеленая карета…