Маркёр

– Глупые мальчишки … – маркер сокрушенно качал головой. – Хотя какие они уже мальчишки? – Виктор Иванович закрыл бильярдную и неспешно побрел домой через скверик. В однокомнатной коммунальной квартирке его никто не ждал. После того как несколько лет назад он развелся с женой, маркер предпочитал крайнюю форму свободы – одиночество. «У меня нет ни жены, ни детей, ни настоящих друзей; не потому ли жизнь преподносит мне одни удовольствия»? – любил повторять отставной капитан. Но едва ли он мог считать себя счастливым человеком. Выверенно-педантичный образ жизни холостяка не приносил видимых неудобств бывшему вояке, но для полного счастья этого было ничтожно мало.

С малых лет Витюшу приучали к беспрекословному послушанию, к размеренному распорядку дня. Строгую дисциплину утвердил в семье отец. У мамы не было другого выхода, кроме как создавать видимость подобного воспитания: ее он тоже держал в ежовых рукавицах. Иногда, в крайне редких случаях, мама восставала и с отцом не соглашалась. Но для этого нужны были веские обстоятельства.
Витюшин отец – Ульянов Иван Константинович – профессор, заведующий кафедрой животноводства аграрной академии – слыл человеком сердитым и даже жестким. Он руководил опытно-производственным хозяйством, где занимались разведением и селекцией мясо-шерстных пород овец – тексель и кубанский линкольн. Разницы между работой и удовольствием профессор не ощущал, ибо дело свое любил. Уверенный в собственных знаниях, интуитивно чувствующий проход в лабиринтах своих идей, он почти всегда знал результат того или иного эксперимента, раньше, чем ему докладывали об этом подчиненные, видел суть насквозь, наблюдая поведение окружающих его людей и животных. И, благодаря такому прозрению, принимал единственно правильный, решительный вердикт.
Образцы покладистой скотины доставлялись с другого конца света, из мекк животноводства – далеких Австралии и Новой Зеландии, где отец неоднократно бывал в командировках. Вернувшись «из-за океанов» под впечатлением увиденного, он немедленно садился за письменный стол. Через пару недель из под бойкого пера знаменитого селекционера, как окрестила отца местная пресса, рождалась очередная научная работа и несколько рационализаторских предложений. Когда папа писал «труд» все домашние: он – Витюша, младшая сестра Алёнка и даже мама становились неуютны для отца и выдворялись за порог квартиры. Где они находились в это время – у знакомых, в кино или пережидали его творческий приступ на скамейке в сквере – главу семейства не интересовало. Лишь когда гас свет в кабинете, мама отмыкала дверь, и домочадцы, стараясь не шуметь, входили в дом.
Папа уверено себя чувствовал в затхлом воздухе эпохи развитого социализма и, если этого требовало дело, без колебаний принимал цвет обстоятельств. Жестко организованные жизненные принципы, с минимальными затратами душевной восприимчивости, позволили ему сделать приличную для провинции карьеру ученого-селекционера.
Такую же принципиальность он проявлял и дома. С молчаливым требованием он сурово смотрел на окружающих, и неважно кто в этот момент находился перед ним: домработница Наташа, кто-то из детей или жена. Это было лицо человека значительного, занятого важным, ответственным и хорошо оплачиваемым делом. А кем являлись они? Наверное, его иждивенцами. Тем не менее, отец был абсолютно равнодушен к бытовому предметному ряду. Он зарабатывал очень хорошие деньги, но совершенно не умел их тратить, и поэтому все до копейки отдавал маме. Папа никогда, – ну, почти никогда, – не ходил в магазины или на рынок: там была неприятная, раздражающая его толкотня множества незнакомых людей. Если у него возникала необходимость в каком-нибудь предмете или продукте, то он повелевал маме или Наташе купить нужную вещь. Ежели заказанной, предположим, минералки в близлежащем магазине не оказывалось, отец сухо хрустел: «Работать надо», очевидно, предполагая визит в другую торговую точку.
То же самое он говорил своим подчиненным. В полной мере Витюша это ощутил, когда во время летних каникул подрабатывал стрижкой овец в хозяйстве отца. В отроческие годы Витюшино седалище не раз ощутило фактуру папенькиного ремня. Правда, случалось это редко, но, увы, метко. На работе, при подчиненных, он, конечно, «высшую меру» не применял, но за малейшее непослушание мог выставить сына за ворота фермы. Добирайся, мол, до города, как сможешь. Витюша плакал, обижался и даже порой злился на отца. Но тот, казалось, ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Вечером, после ужина, отодвигал тарелку на середину стола и негромко бросал в пространство: – «Завтра утром на ферму. – Тянулся за зубочисткой, через значительную паузу добавляя: – Смотри не проспи». Папенька никогда не позволял своей мысли остановиться на том, что его дети могут выбрать другую профессию и осмелятся не пойти по его стопам. Так оно поначалу и случилось, хотя по окончанию средней школы Витюша решил поступить в военное училище. С раннего детства он мечтал, что будет командовать солдатами, но справедливо и разумно, а не так жестко, как руководил подчиненными его отец. О своем давнем желании стать офицером сказал матери. Но она лишь неопределенно пожала плечами: «Как папа скажет».
Наутро отец, завязывая перед зеркалом галстук, сказал:
– В «Тимирязевку» через неделю поедешь, документы сдавать.
– Но, папа, я … – хотел было возразить Витюша.
– Мать уже заказала билет на самолет, – перебил его отец. – И смотри, чтобы мне не пришлось потом краснеть за тебя.
Тема была исчерпана. «В Москву, в Москву, в Москву…». Помогал ли папенька ему поступить в академию, для Витюши останется тайной. С одной стороны он знал, что щепетильность отца – не приведи Господь использовать свое положение в корыстных целях – была воздвигнута до предела. С другой – поступить в «Тимирязевку» простому смертному, притом со средними знаниями было нереально. Так или иначе, Витюша стал студентом элитного учебного заведения. Само собой разумеется, факультета животноводства. Очередная стадия начального развития интеллекта и накопления профессиональных знаний проходила довольно гладко. Но лишь первые три года … Затем он закручинился. Чашу терпения переполнил, казалось, незначительный случай в кафе, куда Витюша пригласил свою однокурсницу – грудастую хохлушку Лилю. За соседним столиком сидели несколько младших офицеров с новенькими лейтенантскими погонами на плечах – похоже, недавние выпускники военного училища. Над нехитрой снедью – фрукты-конфеты –высилось пять-шесть бутылок шампанского. А над буйными головами витал безалаберно-гусарский дух. Один из них заметил Витюшину подружку, а скорее, ее пышные формы:
– Боже, эта девушка похожа на прекрасную мельничиху! – призывая внимание остальных офицеров, воскликнул он. Лейтенант выдернул из дежурного, стоящего на каждом столе букетика чахлый цветок и подошел к Лиле. Не обращая внимания на Витюшу, – не соперник для гусара, – он, припав на одно колено, преподнес ей веточку.
– Будьте моей женой, принцесса! – театрально прижимая ладонь к своей груди, выкрикнул повеса. – Я завтра уезжаю в войска.
Собственно, на этом инцидент оказался исчерпанным: друзья, смеясь, оттащили шутника к своему столику.
Когда они возвращались в студенческое общежитие, Лилия несколько раз за вечер чему-то улыбалась – видимо, вспоминала комический эпизод в кафе. Обычно разговорчивый, Витюша, всю дорогу молчал, хмурился, и, прощаясь с подружкой, едва слышно буркнул «пока».
Наутро, без объяснений забрав документы из деканата, он уехал в Новосибирск поступать в военно-политическое училище. Витюша хотел стать таким же офицером, как те вчерашние ребята: смелым, отчаянным, красивым, а порой и авантюрным. Чтобы у него были преданные друзья, великолепная форма с пока еще парой крохотных звездочек на золотых погонах. Возможно, тогда он возьмет в жены Лилию… Нет, лучше другую девушку, которая еще не видела, как делают предложение настоящие гусары.
Однако в приемной комиссии училища Витюше сказали, что у него нет никаких шансов поступить в это учебное заведение. Важнейшим и непременным условием допуска к экзаменам являлось направление командования части, где он проходил военную службу. Никакой службы Витюша, естественно, не проходил. Кто-то из офицеров, заметив нешуточное его разочарование, порекомендовал ему поехать в Баку, в общевойсковое училище – там, якобы, был недобор. Благо у Витюши всегда водились деньги, которые ему давали родители; в тот же день он отправился в солнечный Азербайджан.
Через полтора месяца курсант Ульянов принимал на плацу торжественную присягу.
Он послал домой телеграмму, осведомив в ней домашних о кардинальной перемене своей будущей профессии. То-то отец обрадуется! Как и следовало ожидать, на праздник принятия присяги приехала только мама.
– Витенька! – всплакнула она. – Что же теперь будет?
– А ничего, мам, не будет, – ответил он. – Я всегда хотел служить в армии.
– Да? В первый раз об этом слышу, – вытерла платочком глаза. – Ты с Аленкой разминулся в несколько дней. Тоже будет поступать в академию.
– Ну вот, а вы переживаете… Не прервется семейная династия, – усмехнулся Витюша. – Как там отец?
– Молчит, – нахмурилась мать и снова полезла за носовым платком.
Домашние знали, что продолжительное молчание главы семейства было сродни бактериологическому оружию – так же незаметно и столь же опасно. Надеяться на благосклонность отца у Витюши не было никаких оснований.

Курсант Ульянов предполагал, что учиться будет тяжело, но не подозревал, что до такой степени. Пресловутая военная романтика, благородный образ офицера, верные армейские друзья – всё это достаточно скоро превратилось в красивый миф. Утомительные утренние кроссы, стрельбы на полигоне в любую погоду, марш-броски с полной выкладкой, строевая муштра на плацу – вот что пришло на смену его мечтам об армейской идиллии. Со сладкой тоской Витюша вспоминал об относительно беззаботной студенческой жизни в «Тимирязевке».
Больше всего его угнетали ранний подъем и духовный аскетизм преподавательского состава. Офицеры жутко сквернословили, орали на курсантов, пили водку, а главное, постоянно пугали находящимся рядом Афганистаном. Там начались боевые действия: Советские войска вторглись на территорию этой страны; по официальной же версии – пришли на помощь братскому народу. Интуитивно Витюша чувствовал, что непременно окажется на этой войне. Откуда-то взялись усидчивость и внимание на теоретических занятиях, которыми он не отличался ни в школе, ни в аграрной академии. Появились азарт и даже некая неистовость на стрельбах, на тренировках по рукопашному бою. Инстинкт самосохранения? Или он просто втянулся в ежедневный ритм трудного учебного процесса? Так или иначе курсант Ульянов стал одним из лучших в подразделении.
Однако слухи о боях в Афганистане с большими – для мирного времени –потерями доходили и до стен училища. Последний выпуск практически полным составом был направлен на иранскую границу, в непосредственную близость к военным действиям. Разговоры среди курсантов сводились к одному: «пошлют-не пошлют»; никому не хотелось умирать в расцвете сил. Якобы из достоверных источников – «кто-то из штабных сказал» – стало известно, что ежели курсант женат, а уж тем более имеет детей, то в боевые точки его посылать не имеют права. У Витюши заканчивался четвертый год обучения, и он решил в очередном отпуске во чтобы то ни стало жениться.

Витюша приехал домой в середине августа. Город изнывал от жары. Плавился асфальт, на деревьях засыхали листья, на пустынных улицах почти не встречались люди. Отец уехал в очередную командировку, Аленка на время каникул решила остаться в Москве. Витюша несколько дней провел с мамой, а затем в компании школьных друзей отправился к морю, в Гелнджик. Валяясь на горячих камушках, под монотонный шелест набегающих волн, курсант Ульянов рассматривал одетых в купальники девушек. Практически каждая из них могла стать его супругой. Потенциальные жены, демонстрируя свои совершенные формы и кокетливо поглядывая на Витюшу, неспешно дефилировали по пляжу. Чувство полной нереальности происходящего вокруг, освободило его от привычных армейских тревог и забот. «Женщина – это не более чем физиологический объект, – размышлял он. – Возникает несложная игра. Например, футбол. Ворота, в которые надо забить гол. Или несколько. Затем последует другая, более хитроумная игра – женитьба. Готов ли он к ней»? Как все нерешительные люди, Витюша был доволен, что рискованный шаг надо делать не сейчас, не сию минуту. «Успеется, – думал он. – Ведь до конца отпуска еще целых три недели»!
В кафе, куда парни забегали перекусить, на пляже, а особенно вечером на дискотеке, Витюша капризно-наивным взглядом оценивающе скользил по девушкам. Как всегда на курорте, с удовольствием демонстрируя свою готовность быть сексуальными, они представляли собой востребованный мужчинами ассортимент. Не раз и не два курсант Ульянов знакомился с красотками, – да что там знакомился! – низкое южное небо, стрекотание цикад, томный шорох прибоя делали свое колдовское дело. Он ласкал до утра своих избранниц на ночь, но в жены они, увы, не годились. Витюша не знал, вернее, даже не хотел размышлять, почему, допустим, голубоглазую стройную одесситку Вику – восторженно-рафинированную, но не утяжеленную интеллектом блондинку – он бы никогда не повел под венец. Или, пожалуй, не достигшую совершеннолетия татарку Галочку из Набережных Челнов. Чуть медлительная, бесконечно долго обдумывающая буквально каждое свое слово или действие, Галя улыбалась всегда: во время танца, приема пищи, купания и, естественно, во время любовных утех. Витюша иногда боролся с искушением заглянуть в туалет, когда там находилась Галя: будет ли столь жизнерадостным лицо его знакомой во время оправления естественных надобностей? Бесспорно, Галя была красива. Длинные черные волосы тяжелым водопадом ниспадали на смуглые плечи, глаза ее загадочно блистали, а пальцы непрерывно вертели какой-нибудь предмет. По-детски трогательно-игривая татарочка отдавалась легко, как сдача, с непоколебимой преданностью этому занятию. Неискушенный в альковных делах Витюша был на седьмом небе от блаженства. Рано утром Галочка убегала в свой пансионат, а ее партнер оставался один перед неожиданно возникшей пустой удовлетворенностью. Выходит, кроме тела татарка в нем ничего не трогала и в жены также не годилась.
Курсант Ульянов пригорюнился. Время шло, а подвижек к перемене статуса холостяка не предвиделось. Где-то в глубине его сознания прошуршала мысль, – а может, от женщины больше и нечего требовать? – и вспорхнула, к сожалению, не услышанная.
Случилась еще пара столь же легкомысленных знакомств, но эмоциональной наполненностью они не могли затмить предыдущих любовных приключений. Дальнейшее пребывание Витюши в Геленджике ограничивалось одними сутками: завтра вечером он должен быть дома, а уже на следующее утро – присутствовать на разводе в училище.
Опечаленный курсант брел по ночной набережной. Порой на его пути встречались целующиеся влюбленные парочки, и Витюша вздыхал еще громче. Он уже хотел возвращаться в квартиру, которую они снимали с друзьями, как увидел стоящую на берегу девушку. Закутанная в лунный свет, она одиноко высилась среди прибрежных камней. Складки ее белого платья оживлялись в легком дуновении бриза. Она! У Витюши учащенно, как очередь из ручного пулемета, забилось сердце. Он, словно терьер, принял охотничью стойку. Ласково перекатывались волны; в их черном колыхании отражалось ночное светило. Шурша гравием, курсант Ульянов подошел к незнакомке.
– Мадам принимает лунные ванны? – брякнул Витюша. Неуверенность в себе он прикрывал иронией и порывистой решительностью.
Девушка, казалось, не услышала его изысканной шутки.
– Не побоишься сплавать со мной к буйкам? – не поворачиваясь к нему, незнакомка кивнула на волнующееся море.
Пока Витюша пытался отыскать логику в ее словах и раздумывал, как ему ответить, девушка ловко сбросила платье и шагнула в воду. Ласково сверкнуло шелковое белье; очевидно, она не предполагала купание. Витюша, стянув с себя футболку и джинсы, пошел вслед за девушкой. Плавала новая знакомая хорошо, и он едва поспевал за нею. Пловцы миновали буйки и двигались в волнах еще несколько минут.
Чудно ночное купание! Темнотой смыкались небо и море, и были неразличимы. Слегка покачивалась линия берега, открывая за собой калейдоскоп далеких разноцветных огней: санатории, рестораны, аттракционы доказывали запоздалым купальщикам, что они не одиноки в своем ночном бдении. Было восхитительно тревожно, ибо ноги уже не доставали дна, и, казалось, к ним кто-то осторожно, но требовательно прикасается.
Наконец девушка прекратила взмахивать руками и обернулась к Витюше. Колдовски блеснули ее глаза.
– Не боишься? А ежели утоплю?
Она смешно фыркала в воде, и Витюше вовсе не было страшно.
– Не, не боюсь, – выкрикнул он. – А ты?
– Нет, я очень смелая, – улыбнулась девушка. Она явно не отличалась здравомыслием. – Ладно, поплыли назад.
На берегу оказалось значительно холоднее, чем в воде. Прохладный ветерок обдувал их влажные, сотрясающиеся в сильной дрожи, тела.
– Отвернись, – сопровождая просьбу лязгом зубов, попросила девушка.
– Оботрись моей футболкой, – сказал Витюша и, подумав, добавил: – Если хочешь, конечно … – Он почему-то стеснялся своей новой знакомой.
– Я ее надену, можно? – губы у нее чуть заметно скривились. При определенной доле воображения эту гримасу надлежало принять за улыбку. – А ты как же? Платье мое напялишь, что ли? – девушка снова попыталась улыбнуться.
Ничего не ответив, Витюша лишь пожал плечами. Становилось всё холоднее.
– Костер бы сейчас развести … – осмотревшись по сторонам, сказал Витюша, натягивая на себя джинсы.
– Костер на пляже? – девушка вздернула левую бровь. – Через пять минут здесь будет милиция. – Она села на камни и вдруг сказала: – Обними меня, я замерзла.
Есть такие особенные женщины, перед которыми забывают свою робость самые нерешительные мужчины. Витюша примостился рядом с девушкой и притянул ее к себе.
Чудесное свечение глаз, легкое дыхание и последняя фраза, застывшая на ее губах, которые становились всё ближе… Едва ощутимый аромат незнакомых диковинных духов тонул в многообразии запахов моря. Под мажорный аккомпанемент волн они слились в поцелуе. Как будущий офицер Витюша был уже осведомлен, как вести себя с женщинами, и восхитительная прелюдия не заняла много времени. Из того, что случилось далее, курсант Ульянов сделал один вывод: эта девушка будет принадлежать ему. Она и только она должна стать его подругой, любовницей, женой. В гусарской среде Витюша не единожды слышал популистский тезис, что все бабы одинаковы. Сейчас же первому встречному, повторившему грубую сплетню, он готов был плюнуть в лицо. Опираясь на свой незначительный любовный опыт, Витюша делал ЭТО не вполне умело, но с солдатской неутомимостью, усердно. Образцово-ласковая его партнерша под невнятный альковный лепет, словно гениальный и опытный режиссер, руководила симфонией любви. ****овито-смелые экзерсисы татарки Галочки и бездарно-холодная статичность хохлушки Оксаны не шли ни в какое сравнение с изысканной нежностью и в то же время огненной неистовостью его новой любовницы. Через какое-то время Витюша понял, что теряет сознание. Вокруг всё заполыхало ярко-красным огнем. Море вдруг стало небом; его соленая вода шипела и обмывала их горячие трепещущие тела. Блаженство истово металось по Витюшиной плоти, доводя остатки разума до помешательства. Туловище его разрывалось на части. Теряя значительную часть себя, он закричал.
– Не ори так, глупенький, – возвращая Витюшу на берег моря, богиня прикрыла ему рукой рот. – А то сюда кто-нибудь придет.
Если раньше близость с женщинами его опустошала, хотя и приносила определенное удовольствие, то сейчас Витюша обогатился неведомым доселе золотисто-воздушным чувством. Словно в первые секунды после наступления Нового года, когда он смотрит в испещренное фейерверками ночное небо. И на душе так хорошо!
Под завистливое бормотанье волн, они брели по берегу, с наслаждением погружая ступни в теплую шершавую гальку.
– Как тебя зовут прекрасный юноша? – по-настоящему уже улыбаясь, спросила девушка.
– Витюша, – отчего-то смутившись, ответил курсант Ульянов. – А тебя?
– Татьяна, – озорно блеснув глазами, ответила его спутница.

Татьяна оказалась на четыре года старше Виктора. Она окончила музыкальное училище по классу фортепиано и работала аккомпаниатором в городском эстетическом центре. В Геленджик вместе со своим творческим коллективом приехала с концертной программой, а завтра, как и Витюша, должна была вернуться – ура! – в Краснодар.
На следующий день, с утра влюбленная парочка гуляла по набережной, затем они поехали с экскурсией в винсовхоз Абрау-Дюрсо, где ходили по замшелым, пахнущим вечностью подвалам, трогали пальцами огромные дубовые бочки, дегустировали терпкое пурпурное вино. Обратной дороги не заметили – целовались на заднем сиденье автобуса.
После обеда в греческой шашлычной Витюша предложил сходить искупаться на море.
– Всё-таки в последний раз, – сказал он.
– Почему – в последний? – удивилась Татьяна. – Я сюда еще в сентябре на несколько дней приеду, когда людей будет намного меньше. – А ты приедешь? – она заглянула ему в глаза.
Витюша на вопрос не ответил и заметно погрустнел.
На пляже он ей всё рассказал. Про родителей, про военное училище, про предполагаемое участие в войне и о намерении его избежать.
Татьяна долго смотрела на море и молчала.
– Выходит, у меня появился шанс выйти замуж за профессорского сынка, – усмехнулась она. – Несказанно повезло… На моем месте могла оказаться любая из них, – Татьяна кивнула на стайку оживленно щебечущих о чем-то девушек. – Так?
– Нет, не так, – сказал Витюша и, притронувшись пальцами к лицу возлюбленной, повернул его к себе. – Я могу бросить училище, оставить родительский дом, никогда не приезжать в этот город, но я хочу лишь одного – чтобы ты стала моею. – Пожалуй, с такой убежденностью он говорил впервые в жизни и уже сам ни секунды не сомневался, что так оно и есть. Ему нравилось в Татьяне всё, и ничего не противоречило: и легкая стремительная походка, и тонковатые белые ноги, и рыжая, нарочито взлохмаченная копна волос, и даже чуть вульгарная улыбка. Для любого другого мужчины этого было ничтожно мало. А Витюше хватало. Он вспомнил их отчаянно-нежные поцелуи и первую ночь любви. Несмотря на то, что с начала их знакомства не прошло и суток, он был убежден, что это его женщина.
– Я тебе верю, – прервав его мысли, прошептала Татьяна и, наклонившись, поцеловала Витюшу в щеку. – А в этот город мы непременно вернемся, да?
В тот же день, в Геленджике они подали заявление в ЗАГС.

Новый статус женатого человека Витюша приобрел лишь через обозначенные законом два месяца. Татьяна сразу же повезла документы о заключении брака в военное училище.
– Кто вам сказал такую глупость, барышня? – штабист внимательно рассматривал ее фигуру.
– Так закон такой … – неуверенно сказала она. – Будто женатые офицеры …
– Нет такого закона, – перебил ее капитан, меряя шагами небольшую комнату. – И откуда у вас сведения, что … э … курсанта Ульянова, в недалеком будущем младшего офицера, пошлют именно в данную боевую точку? – он остановился рядом с девушкой и ладонью прикоснулся к ее плечу. – Впрочем, можно что-нибудь придумать. Ведь говорят же в народе: закон, что дышло…
У Татьяны запылали щеки. Их горячий жар стремительно опустился вниз живота. «Боже, на что он намекает?! – она сделала шаг назад и уперлась спиной в стенку. Капитан приблизился к ней вплотную. – Это так низко с его стороны, но какой же он напористый мужчина! И недурен собой… Но я жертвую собой ради любимого, – Татьяна вздохнула и расстегнула пуговицу на блузке. – Только ради Витюши» … – она закрыла глаза и опустила руки.
Словно гром небесный зазвонил телефон. Капитан подбежал к столу и поднял трубку.
– Да, товарищ подполковник … Слушаюсь, товарищ подполковник … – он, словно китайский болванчик, кивал головой. – Есть, товарищ подполковник, уже бегу.
– Ну я пошла? – Татьяна застегнула кофточку и попятилась к двери.
– Идите, – капитан положил трубку на рычаг. – Надеюсь, вы зайдете еще?

Только поздно вечером, когда в училище прозвучал сигнал отбоя, Витюша смог тайком выйти к своей жене. Некоторые подробности встречи с капитаном Татьяна, разумеется, опустила, сказав лишь, что отдала документы в канцелярию. До рассвета молодожены бродили по Бакинским улицам и целовались. Торжественное бракосочетание решили провести сразу после окончания училища, до которого оставалось чуть более полугода.
Однако свадьбы не получилось – едва вчерашние курсанты успели прикрепить на кители лейтенантские погоны, как на следующий день были отправлены командованием Закавказского военного округа на иранскую границу. Приехавшая в Баку Татьяна, вместо предполагаемого возвращения с мужем домой, лишь успела помахать ему рукой. Поезд увозил Витюшу туда, где была война.

Татьяна жила в двухкомнатной квартире на окраине города вместе со старенькой мамой. Она была ее поздним ребенком, и родительница в ней души не чаяла. Однако повышенная забота родителей о своих чадах, как известно, лишь разрушает видимую идиллию. Постоянная бессмысленная опека, запоздалые, порой бесполезные подсказки и рекомендации матери невероятно раздражали Татьяну.
– Мама, я уже взрослый человек, в конце концов! – иногда она срывалась на крик. – Хватит мне давать советы.
Миниатюрная сгорбившаяся мать печально кивала седенькой головой и, сжавшись от обиды, становилась еще меньше. Татьяне тут же становилось стыдно за свою несдержанность. Хотелось сказать ей что-нибудь приятное, но надо было спешить на репетицию. Уже в дверях до нее доносился мамин голос:
– Танюша, по радио сегодня дождь обещали. Ты зонтик не забыла взять?
Выйдя за порог квартиры, Татьяна тут же забывала все обиды и семейные неурядицы, свою, не сложившуюся до сих пор личную жизнь, в глубине души понимая, что винить, кроме себя, ей некого. Правопорядок мира так же сомнителен, как и претензии к нему. Прежде всего, она – творческий человек и должна спокойно впитывать в себя окружающие ее краски и звуки. Татьяна уже третий год писала симфонию и через пару лет помышляла сочинение закончить. А посему излишняя нервозность и пустые препирательства, как она считала, только мешают ей раствориться в мире музыки.
Таня была красива ухоженным классическим очарованием: высокая, стройная, голубоглазая, с короткой стрижкой. Мальчишечьи рыжие вихры удачно контрастировали с изысканно-нежной белой кожей. Редко кого из сильной половины человечества Таня оставляла равнодушным. Однако образ ее жизни не способствовал психической устойчивости и благополучию семейного очага.
Два раза она жила в гражданском браке с разными мужчинами – со скульптором Колинько и инженером-проектировщиком Романовым. Каждый из них смог выдержать испытание семейной жизнью лишь несколько месяцев. Мужья питались магазинными пельменями или жидким супчиком, приготовленным Таниной мамой – Авдотьей Никитичной. Для гурмана Романова это было слишком тяжелым испытанием, и он ушел к другой женщине – заведующей производством пригородного ресторана. Другому мужу – злостному эротоману Колинько – Таня припасла другую диету – плотскую. Как любой, уважающий себя композитор, она творила ночью, и на любые увещевания супруга разделить брачное ложе отвечала гневным отказом. Ложилась Таня спать ближе к рассвету, когда иссякал ее творческий потенциал. Ежедневно-принудительное исполнение супружеских обязанностей она считала унизительным для себя занятием. «Любовь телесную надобно заслужить», – не уставала повторять Таня раздраженному ваятелю. Романтические приступы случались у нее только после концертов. Таня обожала творчество Рахманинова. Более того, для нее любовь или нелюбовь человека к музыке Сергея Васильевича был видом особого изощренного снобизма. По вечерам, когда у нее не планировались ни концерты, ни репетиции, Таня садилась за рояль и, уставившись в видимую только ей точку на обоях, играла произведения своего кумира. Страстный болельщик Колинько, мучаясь от фальши звукоподражаний, пытался донести до супруги мысль, что сейчас по телевизору начнется трансляция важного футбольного матча. Таня одаривала его коротким бессмысленным взглядом и вновь углублялась в духовную медитацию. За два дня до начала чемпионата мира по футболу скульптор покинул данную жилплощадь. Таня словно не заметила исчезновения мужа. Выстроенные ее фантазиями образы этих мужчин оказались слабо связаными с оригиналом. Да и вообще не соответствовали ее культурным запросам.
Но Таня продолжала нравиться мужчинам. После концертов, утолив творческую жажду, она несла в себе сентиментально-лирическое настроение и желание общения с представителями сильной половины человечества. Таня надевала свое любимое светлое платье, ниткой жемчуга украшала и без того красивую и длинную шею, озорно ерошила свои волосы … и все мужчины были у ее ног. Она умела становиться легкомысленной и охотно уступала домогательствам любвеобильной мужской богемы.
Так, собственно, и случилось в Геленджике. После концерта в Летнем театре, во время банкета, устав от примитивных комплиментов какого-то то ли грека, то ли абхазца, Татьяна незаметно покинула ресторан. На набережной она встретила странного юношу – курсанта военного училища Витюшу Ульянова. Казалось впервые, – не считая, конечно, дошкольный период, – она по-настоящему влюбилась. Этот парень был настоящим, искренним, открытым, и она верила в подлинность его признаний. Она ловила себя на мысли, что постоянно думает о нем. Даже во время исполнения пьес Рахманинова, когда голова должна быть совершенно пуста. Татьяна закрывала крышку рояля и улыбалась. Но теперь Витюши нет – он на войне. Этой странной войне… Улыбка тотчас сходила с ее лица.

А жизнь продолжалась. Таня по ночам писала свою симфонию, днем аккомпанировала звездам городского масштаба, а вечером незлобно переругивалась с мамой. Утром она спала. Татьяна, как и прежде, оставалась на банкеты, дозировано принимая ухаживания многочисленных поклонников. Ей, – так она думала после третьего замужества, – не были нужны ни постель, ни даже легкий флирт. Она, как творческий человек, нуждалась во внимании, в первую очередь, мужском. Без него музыка, которую она писала, становилась безнадежно-плоской, неживой, легковесной. Если на Таню не смотрели сверкающие страстью глаза, то звуки, исторгаемые инструментом аккомпаниатора, не парили под сводами пусть небольшого пока зала; они глухо стелились над тусклым паркетным полом полупустой филармонии. После концертов иногда ей дарили цветы. Таня рдела лицом и невероятно смущалась. Но она совершенно преображалась, если во имя ее и для нее мужчины совершали неадекватные импульсивные поступки. В прошлое воскресенье, во время банкета местный баритон, встав на колено, поцеловал ей руку и произнес: «Вы богиня, Татьяна Ивановна»! Она поняла, что если коллега продолжит ухаживания, то ей не устоять перед его эмоциональным натиском. Так оно и случилось. Наутро она плакала в дешевом гостиничном номере, наблюдая сквозь слезы, как ее толстенький коротконогий любовник на одну ночь натягивает на себя атласные концертные брюки.
Дома ее ждало письмо от мужа.

Витюша не умел и не любил писать письма. Тем более о военных действиях, о которых еще и не имел права рассказывать.

Здравствуй, милая Танюша!
Ты уж прости, что я так редко пишу письма – не любитель эпистолярного жанра. В Туркмении, на границе с Ираном, мы пробыли два месяца, затем меня и еще несколько офицеров направили в дислоцируемую в Афганистане часть. Городишко Пули-Хумри, где мы сейчас находимся, ты не сможешь найти на карте: настолько он мал. Невероятно медленно тянутся однообразно-пыльные, независимо от времени года, дни. Здесь, моя родная, совсем другая жизнь, и мы не имеем права даже выходить в город. Правда, некоторые солдаты протоптали дорожку в близлежащий кишлак, наверное, догадываешься за каким продуктом. И как туда попадает русская водка, одному Аллаху известно? Боевых действий почти не происходит, так что за меня не переживай. Иногда сопровождаем колонны с военной техникой, которые идут вглубь Афгана. Вот и завтра мы отправимся к перевалу Саланг, где…»

Письмо неожиданно прерывалось. Этот факт Татьяна сочла за невнимательность мужа. Подобные, не изобилующие подробностями, однотипные письма она получала вот уже полтора года, но не чаще одного раза в месяц. Неужели у него там действительно всё спокойно? Газеты и телевидение выдавали весьма сдержанную информацию об «ограниченном контингенте войск по защите социалистических завоеваний республики Афганистан». «А что там, собственно, может произойти? Может, и роман с какой-нибудь связисткой завел»… Татьяна вздыхала. Короткий период их совместного пребывания в любовной эйфории всё больше затягивала мутная дымка времени. «А был ли Витюша на самом деле? – она иногда спрашивала себя. – Был… – Татьяна кончиками пальцев прикасалась к стоящей на рояле фотографии мужа. – Но это происходило так давно»! – она смотрела в окно. Порхающие в порывах осеннего ветра желтые листочки уносило куда-то в сторону, где их уже не было видно. И мысли Татьяны уходили от Витюши всё дальше. Она поставила портрет на место. Вчера, когда Татьяна поднималась по лестнице в эстетическом центре, осветитель Леша сбросил на нее несколько хризантем. Поначалу от неожиданности она испугалась. «Однако какой неординарный поступок! Милый юноша этот осветитель»…