Две пумы

Каталепсия наступила через двадцать минут. Попытка выхода из тела так и не получилась несмотря на все усилия. Хотя само тело стало неподвижным и окаменело от непрестанного повторения фразы самовнушения: «Я скала! Я монолитная и совершенно неподвижная скала». Это внушить себе удалось и тело потеряло и чувствительность и подвижность, но вторая часть, где «Я» должно отделиться от неподвижной скалы, никак не происходило. «Я» сидело в этой скале и смотрело на окружающую действительность, выходить никуда не собиралось приказов не слушалось. И вдруг огромное колесо прокатилось мимо, Как будто водоворот, уложенный на бок, прокатился мимо, и никак не удалось за него зацепиться. Руки сорвались в какой-то момент, но особого сожаления не возникло. Подумаешь, в колесо не попал, тем более что оно с хрустом вломилось в стену и покатилось дальше, проламывая другие стены сквозь дома, деревья, сквозь все, что встречалось на его пути. Странное колесо. За спиной раздался целлофановый шорох, и это насторожило. Развернуться посмотреть, кто бы там мог шуршать, никак не получилось, поскольку скала лишила возможности к всякому перемещению тела в пространстве. Шорох стал усиливаться, и возникло беспокойство. Никакого целлофана на диване за моей спиной не было, и тем более в квартире не было никого, кто мог бы даже теоретически им шуршать. И вдруг, возле самой стены на диван наступил кто-то. Это почувствовалось очень явственно, поскольку ум был в состоянии крайней внимательности и наверняка уловил бы и писк комара в соседнем квартале. На диван наступила вторая бесшумная нога и промяла его рядом с предыдущим следом. За моей спиной справа стоял некто, и своими ногами проминал диван. И ноги бесшумные. Это добавило нервозности. И вновь зашуршал целлофан.
–Да нет у меня за спиной никакого целлофана! Нету! И не было.
Из целлофанового шуршания вышли еще две ноги и промяли диван рядом с двумя предыдущими.
Волосы на голове шевельнулись, поскольку больше ничего шевелиться не могло. Полная парализация то ли от страха, то ли еще от чего. Сижу как дурак полный и жду когда эти некто, что-то со мной сделают. Нет ничего хуже неизвестности и ожидания чего-либо от этой самой неизвестности. И неизвестность ожила. Одна пара ног стала, бесшумно проминая диван за моей спиной, смещаться влево. Не торопясь, как бы прогуливаясь. Ноги пошли влево, и следом за ними двинулась и вторая пара ног. Ф-фу, а я уж подумал, что они собрались с разных сторон ко мне подобраться. Хотя, что они могут мне сделать? Судя по ощущениям, ноги принадлежат маленьким детям, поскольку продавливают диван на очень маленькой площади. И тут меня осенило, что это ведь могут быть совсем и не ноги, а…
Точно, копыта! Вот блин попал.… У кого могут быть копыта? Известно у кого. Но он, наверное, не стал бы бесшумно ходить за спиной в нерешительности, подошел бы сразу и напрямую сказал, что собственно надо. Хотя известно чего ему всегда надо. Достал бы свой пергамент и сделку кровью предложил бы скрепить. Даже смешно стало. Двое копытных с обеих сторон два пергамента протягивают и две сделки предлагают. Шизофрения какая-то. Раздвоение личности. И, если бы губы могли улыбнуться, то от этой мысли наверняка бы растянулись до ушей.
И внимание стало еще более сфокусированным. Если это копыта, то должны обивку проминать практически кругло, если копыта обычные, и с небольшим веером посередине, если раздвоены. Какие же копыта должны быть у этих гостей. Слитные или раздвоенные? Размышление выдернуло из состояния чувствования, и я понял, что так можно прийти к черт знает каким выводам, потому что это и на копыта не похоже. Что-то другое. Копыта жесткие и твердые, а эти штуковины мягкие, как кошачьи лапы. Но кошки таких размеров… Молнией в мозгу вспыхнула догадка – ПУМЫ! И пумы проявились во всей красе. Я, конечно же, не ясновидец, чтобы видеть третьим или четвертым или еще каким глазом, но сейчас точно какой-то из дополнительных глазов включился и пумы проявились за мой спиной. Я совершенно отчетливо увидел за своей спиной обои на стене, розетку с подключенным заряжающимся сотиком, который еще утром надо было выключить и две пумы, стоящие на задних лапах буквально возле стены. Пумы черные, с белой шерстью в паху. Интересно, тогда и у негритянок на лобке волосы тоже должны быть белыми. Люди все-таки далеко отошли от природы. Батарейки дополнительного глаза сели очень быстро, и изображение погасло сверху вниз, как будто шторка опустилась. Остались только лапы. Большие, мягкие, пумовые лапы. И эти четыре лапы стали ходить за спиной влево-вправо. Мягко-мягко, бесшумно-бесшумно. Я мог наблюдать изгиб каждого мягкого пальчика на этих лапах. Когда лапа поднималась, чтобы переместиться на другое место, расслабленные пальчики как бы собирались в шарик, и вся ступня становилась круглой. Эта плавность настолько заворожила взгляд, что я стал получать наслаждение от грациозности этих лап. Мягкая постановка подушечек на обивку дивана с небольшим растопыриванием и демонстрацией наличия кончиков черных, блестящих когтей. Я еще подумал, что если возникнет угроза, или охотничий инстинкт, лапы станут напряженными, и когти покажутся во всей красе, как остро отточенные закаленные клинки. Но лапы ходили мягко и нападать не собирались. Эти большие, мягкие лапы хотели ласоньки. Именно это слово почему то появилось в уме. Не ласки, а именно ласоньки. И пумы все целиком хотели ласоньки, а не только их лапы, и вот они ходили там за спиной в надежде, что их заметят и приласкают. Нежно-нежно. А потом и более властно, проникая в глубину гладкой, блестящей шерсти обеими руками, слегка массируя тонкий слой тренированных мышц. Пумы хотели ласоньки в полном объеме. От нежных прикосновений с подрагивающими от легких электрических разрядов кончиками пальцев, до сильных, сжимающих, скручивающих движений по всей длине позвоночника, и вновь расслабляющих нежных поглаживаний. Пумы хотели ласонек, а я сидел в полной парализации и никак не мог им быть полезным. И пумы это понимали. Они ходили вправо-влево, и неслышно вздыхали в ожидании, что быть может, эта моя неподвижность когда-нибудь закончится, и я смогу с ними поиграться.
Так и не дождавшись, они ушли еще дальше влево и прыгнули друг за другом вперед. Тут я думал, что их увижу, но они прыгнули в открывшуюся в то же мгновение оранжевую воронку из переплетенных корней некоего дерева. И мне удалось краем глаза заметить лишь две тени, скользнувшие в эту воронку. Воронка и меня пригласила в тот оранжевый мир, но парализация не позволила этого сделать, и я только сидел и наблюдал, как шевелящиеся, оранжевые корни, постепенно скручивают круглое отверстие от краев к центру, пока совсем не закрыли вход в этот чудесный оранжевый мир. В тот же момент щелчком окончилась и парализация, и я подскочил на месте и оглянулся назад. Никакого целлофана на диване не было, следов от пумьих лап тоже, сотик лежал именно в том положении, как я его и видел, и только на стене прилипла шерстинка. Наполовину черная, наполовину белая. Шерстинка, длиной с указательный палец. Шерстинка пумы, так и не дождавшейся моей ласки.
Я вышел на улицу и от чего-то необычайно сильно обрадовался солнцу, изо всех сил старающегося растопить весь снег. Обрадовался щебету птиц, славящих приход весны, обрадовался даже людям, по своему обыкновению хмурых и озабоченных массой житейских проблем. И так отчаянно стало жаль, что не удалось приласкать этих черных пум, что понял, как важно успеть подарить свою любовь, тепло своей души, свои умения дарить наслаждение телу, уму и всему тому, что из себя представляет человек, что быстрым ходом пошел к своей любимой Наташе, намереваясь зайди в супермаркет, купить ее любимое белое вино, ее любимый пудинг, ее любимый сыр, шоколад, и все остальное, что попадется на глаза. Все самое ее любимое. Я же прекрасно помню, что именно любит она, но почему-то так редко это учитываю, делая покупки. Ведь ее улыбка от осознания того, что я про нее помню, и стараюсь сделать приятное, расцветит ее лицо невидимым лучистым светом, от которого хочется сделать еще больше, что нибудь великое, такое, чтобы про нее узнал весь мир. Эх, сделаю таки лазерную установку и напишу на небе, на облаках, что я ее люблю! Спасибо вам пумы! Вы пробудили меня к жизни, освободили чувства от серой обыденности, и мир вновь стал ярким и полным чудес.
Под ногой что-то хрустнуло, и я заметил, что падающая с крыши водная капель ударяясь об асфальт, брызгами разлеталась во все стороны и протопила сугроб, на который я наступил. Эти брызги как миниатюрные резчики построили в сугробе ажурное многоэтажное здание, которое я неосторожно разрушил, наступив своей бесчувственной ногой. Показалось, что невидимые жители этого резного ледяного города пережили Армагеддон. Их мир окончил свое существование, и их невидимые пророки не сумели никого предупредить, или же их никто не послушал, как обычно бывает, и теперь пришел хаос в жизнь. Хаос из-за меня.
– Извините, – пролепетал я, приложив руки к сердцу, и оглянулся назад, на свои следы. Я шел, и совершенно не замечая этого, рушил множество ледяных миров, построенных неутомимыми водяными строителями, разбуженных жарким сиянием солнца. И сколько бы еще разрушил, если бы не этот хруст.
Жители ледяного города видимо почувствовали мое огорчение от собственной несознательности и звенящими голосами зашелестели:
– Не печалься, человече, иди своим путем. У каждого своя судьба. Наша судьба такая, может и не долговечная, но какая уж есть. У водяных строителей иная судьба, у тебя совсем другая. Каждому свое. Спасибо, что ты обратил на нас внимание. Это так радует, когда тебя замечают и считаются с твоими планами. Хотя ты такой большой и сильный, и мог бы все делать так, как тебе захочется. Кто мы такие, чтобы противостоять тебе, вот и терпим поэтому, и не ропщем. Это очень важно принимать свою судьбу. Тогда возможен рост. Пока есть сопротивление, застреваешь в своем мире, пока не усвоишь урока жизни и законов мира. И только когда примешь все так, как оно есть, появляется возможность движения вперед, и вверх. К солнцу.
– Спасибо вам за мудрость! – я поклонился сломанному мной миру и подумал, что со стороны это выглядит дико, но мне было совершено не важно, что могут подумать другие люди, которые впрочем, были погружены в собственные мысли и не обращали на меня ни малейшего внимания. Аккуратно переступил на оттаявший асфальт и пошел дальше, стараясь не сокрушать больше ледяные замки. А водяные резчики, по всему городу переговариваясь на лету, звенящей гурьбой устремлялись с крыш вниз к исполнению своей судьбы.
Лифтовая кабина своими исцарапанными стенами, оплавленными кнопками, заплеванными стенами, запахом аммиака, и обожженным плафоном на потолке, резанула по сердцу зазубренным ножом:
– У тебя такая тяжелая судьба? – произнес я шепотом, в одну секунду ощутив страдание лифта.
– А что, разве бывает легче? – натужно скрипя, поднимая меня на шестой этаж, ответил лифт.
Я не стал ему рассказывать про новые лифты с вандалоустойчивым покрытием стен, сенсорными кнопками, камерами видеонаблюдения и цивилизованными людьми в элитных новостройках, которые не позволяют так обращаться со своим жизненным пространством. Просто потому, что почувствовал, что тогда, от осознания неравенства и классовой несправедливости горечь наполнит остаток жизни этого лифта, и смысл существования будет утрачен. А что может быть горше осознания того, что где-то там, пусть и очень-очень далеко, можно жить в радости, счастье, блаженстве и не страдать от боли, страха и унижений, и при этом осознании не иметь ни малейшей возможности в это самое прекрасное далеко попасть. Такое осознание сотрет желание жить в одно мгновение, и лифт начнет ломаться, заклиниваться, обрывать тросы и ломать электронику. Потому что никак не захочется служить верой и правдой таким засранцам. Лучше уж неведение. Ведь надо служить людям. Таким людям какие есть. И исполнив свое предназначение, довериться воле Бога, который предоставит новое, возможно что и более лучшее распределение согласно карме.
– Спасибо за службу брат, и это самое… Ты уж держись... Без тебя трудно будет, если что… – поблагодарил я лифт.
– Вам спасибо люди, за то, что наполняете мою жизнь смыслом. А я уж чем могу… – лифт, неровно гудя, отправился вниз, служить следующему человеку.
Подходя к двери, я почувствовал, как сердце стало биться и чаще, и сильнее. Конечно, ведь там, за дверью ждет меня ОНА! Самая прекрасная девушка на свете! Имя которой мне хочется написать на небесах. И как только я мог себе позволять быть к ней иногда равнодушным, иногда обиженным, иногда.… О боже, как же я был неправ! И как она всегда оказывалась на высоте, и все мне прощала. Просто так, будто не заметив.
Открытая дверь солнечной вспышкой ударила по глазам, разительно контрастируя с невзрачным подъездом.
Моя любимая ослепляла светом излучающимся от каждого волоска. Как я мог раньше этого не замечать!!! Подобно сомнамбуле поставил пакет с покупками на столик возле входа и не мог оторвать взгляда от Наташи.
Она подняла правую бровь вверх:
 – Ты какой то странный!
А потом заглянула в пакет и заверещала:
–Какой же ты молодец! Ты будто мысли мои прочитал! Я так хотела устроить сегодня праздник, потому что солнце такое классное, потому что птицы поют, потому что ветер в волосах сегодня игрался, потому что ты должен прийти. И ты.… Как ты запомнил, все что мне так нравится?
– Потому что я….
Тут я понял, что не могу произнести эти слова вслух, потому что.… Потому что я трус, потому что проще потратить массу сил и средств и сделать лазерную установку, чтобы написать на облаках, проще слетать в космос, проще сотворить вселенную, чем сказать эти три простых слова. Я просто не могу их сказать.
– Что я? – Наташа упрела руки в бока и с вызовом взглянула в глаза.
Она все прекрасно поняла, что я - гроза и сокрушитель легионов демонов, сын Бога-громовержца Тора, трясусь как осиновый лист, и в который раз не смогу сказать того, что она ждет.
Потому что.… Потому что ПУМЫ…
Какие еще пумы? – Изумление Наташи было неподдельным, поскольку так я еще не ускользал.
Ну-у-у, пумы…. У них еще такие лапы…. Большие и мягкие…. И когти там спрятанные…. Вот!
– Тор! Ты просто трус, так и скажи.
– Как ты можешь такое говорить, слабая женщина, ты что забыла как я тебя столько раз спасал, и никого не боялся?
– Тор, ты трус, – уверено повторила моя любовь.
– Хорошо я трус, – согласился я, – но только с тобой, потому что люблю тебя.
– И что, такого страшного было просто сказать это?
– Что это?
– Что любишь меня!
– Я такого не говорил, – пошел я на попятную, потому что не мог поверить своим ушам, что эти священные, заветные слова так свободно, как вода в горном ручейке, просто взяли и бесконтрольно соскользнули с моего языка.
– Ох, ну и заяц, – вздохнула с улыбкой Наташа.
От этой улыбки сияние от нее стало исходить еще ярче, и я вдруг понял, что в ней живет БОГ. Ошеломленный этим откровением, я, машинально переставляя ноги, прошел в комнату в ее сопровождении.
– Ты какой-то странный…
– Я вижу в тебе БОГА, – произнес, удивляясь потрясающему соответствию произносимых слов воспринимаемому зрительному образу.
Видимо это прозвучало впечатляюще, потому что Наташа села на диван в полной растерянности и стала от этой растерянности и беззащитности еще прекраснее.
– А я жаркое приготовила нам на обед….
– Божественное жаркое!
Она утвердительно кивнула. Конечно же, какое еще жаркое может приготовить Бог? Только божественное.
– И знаешь, что?
Я насторожился, – что?
– Я вижу Бога в тебе!
В этот момент я понял, что для нее это было сказать так же сложно, как и мне те три тайных слова.
– Мы с тобой Боги! – утвердил новую реальность я, беря ее за руки.
– И как теперь жить дальше? – почему-то шепотом спросила Наташа.
– Разберемся, – уверенно ответил я, потому что если один из двоих сомневается, обязательно для соблюдения равновесия, другой должен быть уверенным как гранитная скала. Если один боится, другой обязательно должен быть бесстрашным. Если один становится слабым, неважно по какой причине, второй должен найти в себе ресурс и стать вдвое сильнее и вынести тяготы за двоих. Если конечно же, эти двое по-настоящему любят друг друга.
– Да, вместе мы разберемся! – ответила моя любовь, и время остановилось.