Чужая Ирида

Ты достойна кисти фламандца
Я не достоин мазни маляра
Ты родилась и жила под счастливой звездой
Я аутсайдер, нищий изгой.
Жил всегда за чертой,
В луже чистой воды,
В дали от глобальных идей
Врагов и друзей…
…………………………………………..
Из двух систем бытия,
Пожалуй, я выберу ту,
В которой нет тебя.
…………………………………………..
Но едва ли ты вспомнишь меня,
Когда повалит дым – из трубы.
 (Крематорий)
 

Стон и хрип. Именно хрип и стон из полу раскрытой пасти. Это уже не рот. Это бездонная пещера, обрамленная рядом клыков, оскаленных и страшных. Это пропасть сдавливаемая спазмами боли, от простого усилия погасить, хоть как-то заглушить этот вой, рвущийся наружу.
Так не может болеть!!!
Да какого хрена, не может! Если боль рвет на части каждую клетку гортани от бешеных усилий не выпустить наружу протяжное отхаркивание собственным дыханием.
И продолжение так же не возможно!
Господи! Что же с головой?! Она не моя! Чужая! Она другого животного. Именно животного, зверя, при чем, дикого, не обузданного и от того безумно опасного.
Ведь готов на все!!!
Почти на все!
Что же держит?
Не известно. Так просто не может быть. Как можно почти рычать, но диким усилием воли, напрягать все свое тело, давя крик, глотая его вместе с крошкой зубов и ошметками прокушенных изнутри щек, просто проходя мимо НЕЕ.
Ведь ОНА просто сидит за столом. Каждый день, за одним и тем же столом, глядя на какие то бумажонки, раскиданные перед ней, да изредка переводя взгляд на монитор, уродливо вырастающий из серой столешницы.
 Нельзя даже посмотреть на нее. Остановить взгляд, при этом задержав дыхание от восторга. Увидеть мимолетный взмах ресниц и хотя бы издалека попробовать уловить запах ее волос. Нельзя коснуться, нельзя обнять, нельзя… ничего нельзя!
Чужая. Не его. Никогда не будет его.
С-у-к-а!!!!!!!!!!!! Конечно не она. Судьба сука.
А ОНА, это просто. Просто ОНА и все. Все этим сказано. Не надо других слов, поисков предложений о ней. ОНА – и тысячу раз ОНА.
Опять пройти мимо, опять делая вид, что смотришь вперед, до боли в белках, вывернуть глаза в ее сторону и опять пережить давно знакомый ужас осознания безысходности.
«Как же хочется выть!».
Сволочная память хранит даже момент, когда он один раз, абсолютно нечаянно, коснулся ее. На ходу, кистью руки, лишь один миг. И как разряд прошел по телу, от этого прикосновения, как дернуло все мышцы, как свело зубы и заныло под ложечкой.
Однажды она посмотрела на него, долго, несколько секунд, вечность. Он смотрел на нее. И хотя встреча была в большом зале, они были одни. Глубь и омут, бездна и пропасть, простой взгляд. Ее взгляд. Но этот взгляд размазывал его по стене не хуже удара в грудь, нанесенного чугунной болванкой, которую, раскачивая трактором, долбят в стены домов, ломая их и круша. Этот взгляд рвал кишки и сводил челюсти. Этот взгляд…. Она просто смотрела. Может быть, чуть задумчиво и грустно, может быть чуть жалостливо, смотрела, слегка склонив голову и сведя к переносице темные брови.
Он не забудет этого никогда.
Память, эта сука память!
Да, в конце концов! Какого хера – все он, да он! Пора! Уже пора набраться смелости и признаться! Признаться и изменить стиль повествования, перестав выражаться от третьего лица. Я, именно я, смотрел, когда-то в ее глаза, с трепетом и не пониманием, вдруг обнаружив в их уголках влагу. Слезы? Это было не вероятно, не мыслимо, не объяснимо. Откуда? У нее не может быть слез! Ангелы не плачут. Им не за чем. Но откуда влага? Или это мираж? Точно, мне просто мерещится!
Мне, мне, мне!!! Ведь именно я старался не рычать, и не выпустить из себя ни единого стона при одном приближении к ней. Это я, не вообразимый придурок, доживший до тридцати лет, замирал от одного взгляда на ее невозможно тонкие и необычайно длинные пальцы, увенчанные, гладкой короной, дарованной ей самим создателем и почему-то называемой ногтями.
В голове вертелась, повторяясь до бесконечности одна и та же фраза, великого Б.Г., услышанная еще в юности, но затесавшаяся в мозг и застрявшая в нем видимо на веки:

Долгая память, хуже, чем сифилис,
Особенно в узком кругу.
Идет вакханалия воспоминаний,
Не пожелать и врагу.
И стареющий юноша,
В поисках кайфа, лелеет в зрачках своих вечный вопрос.
И поливает вином….



 Да, действительно, пожалуй, лучше сифилис, чем такая память. Ведь не дает тварь покоя, ни днем, ни ночью. Хотя ночью особенно. Ложась на спину, чего прежде и не делал то никогда, часами не могу сомкнуть глаз.
«Точно, бля! Стареющий юноша!».
Хотя, какой на *** кайф, вот так блуждать из угла в угол и рычать сквозь зубы, от ощущения собственной затравлености? Какое может быть удовольствие, изо дня в день, ловить, краем глаза ее силуэт и ждать не известно чего?
Звериная тяга к ней, превосходит все мои силы. Уже давно, очень и очень давно.
Когда-то, зайдя в этот зал в первый раз, с веселой весенней улицы и попав из яркого дня в стены, отделанные цветным пластиком, который казалось, испускал удушливый аромат пластмассы, увидел ее. Когда это было? Не помню. Просто было и все.
Много раз после этого, я заходил в тот зал. Сейчас я уже не совсем хорошо припоминаю, но, кажется, я там то же работал. То есть перекладывал бумажки с места на место, носился с ними по длинным коридорам и душным улицам, улыбаясь, разговаривал с какими-то болванами, а на некоторых даже покрикивал. Пожалуй, это и правда была работа. К тому же за нее платили. Целых два раза в месяц. И наверное на это можно было прожить, но мне было не до этого.
Каждое утро, запрыгивая в машину и поворачивая ключ в замке, я был, мысленно, уже там – у ее стола. Смотрел на нее, любовался, почти физически, ощущая ее тепло.
Конечно, проще всего сказать: «Вот мудовые рыданья нерешительной тряпки!». Сказать то можно, я и сам себе говорил это не раз. Да и не только это. Материл сам себя, изобретая все более и более утонченные силлогизмы русской простонародной речи, но дальше дело не шло.
Причина банальна, хотя кому как покажется. Все очень просто, как я уже сказал, она была чужая. У нее был муж, при чем не просто муж, а обожающий ее. Постоянно балующий и почти носящий ее на руках. Хотя это то, было мне совершенно понятно. На столько не земное существо, как она, можно было лишь приподнимать над землей на руках, ни чуть, ни рискуя уронить, из-за ее воздушной сути и стараться во всем угодить. Глядя на нее, хотелось петь, танцевать, смеяться…. Но это только ему. Если конечно действительно возникало желание. Я этого не знал да, наверное, и не узнаю никогда. Может быть, ему было все равно, может быть нет – не знаю! Их отношения оставались, скрыты от меня. Совершенно не зная его, честно признаться, я и ее то почти не знал. Возможно, они были счастливы. Ну а даже если и нет, то она все равно принадлежала ему. Мне же, просто хотелось выть.
Конечно, это может показаться бредом сумасшедшего, но только Господь да я сам, знаю, сколько раз ее муж был на волосок от смерти. Проклятые, а может быть совсем наоборот моральные устои цивилизации, впитанные в наше сознание с молоком матери, не давали проявить мне свою звериную суть. В средневековье, а тем паче в более раннее время все было просто. Сошлись двое, расколотили друг другу головы, а дальше видно будет. Кто выжил тот и прав! Легкое как воздух отношение к сущему. Признаться честно, никакие устои, даже нашего, якобы современного, гуманного мира, не смогли бы остановить меня. Душевный Атилла, уже нашел свой меч, уже зажал его в ладони, но лишь зажал. Клинок так и завис в воздухе, а длань, его держащая застыла. Крепче кандалов, туже наручников и бессилья меня держала лишь она. Одна мысль, что в случае трагедии, произошедшей с ним, она может стать несчастной, хоть на миг, рвали к чертовой матери, все мои планы.
ОНА, ОНА, ОНА…. До бесконечности, до умопомрачения, до шизофрении. От обожания до безысходности так мало.
Была ли она красива? Наверное, хотя, пожалуй это не важно, а вообще не знаю. Она просто была.
На досуге я стал придумывать для нее разные имена. Фантазия плавала от общепринятых героинь, до уж совершенно не возможных персонажей, но ни одно из их имен к ней не подходило. Конечно, у нее было свое. Но простое, банальное имя, меня не могло устроить ни в коей мере. Поиски имени отнимали, наверное, большую часть свободного времени. В конце концов, я неожиданно для самого себя понял, что ничего и не надо менять. В один прекрасный день я сообразил, что ее имя, носимое ей с самого рождения, произносимое всеми подряд и есть самое настоящее. Просто по ошибке, по глупости или недомыслию, в конце концов, из за дефектов речи, оно произносится не правильно. Стоит лишь изменить одну букву в нем и оно станет настоящим, действительным, правильным, великим. Именно в ту секунду, когда эта мысль вспыхнула у меня в голове, перед глазами высветились буквы, составляющие ее имя.
«ИРИДА».
Имя сияло и казалось, парило поддерживаемое легким облаком на лазурном фоне, при этом переливаясь всеми цветами радуги, по своей сути, будучи ею самой.
Ирида – радуга! Теперь я знал. Знал все о ней, про нее, или как там еще можно сказать. Я был в ней, зная настоящее имя, владел какой-то ее частью. Не материальной, нет. Но часть невидимая, была со мной. Это моя тайна. Только моя. Ни кто, ни один человек на всем белом свете, даже ее мужчина – муж, не знал простой истины – она была Иридой.
Господи! Как мне, иногда хотелось, выиграв в лотерею, забиться в подвальчик Московского дворика, напялив на голову темную шапочку с вышитой буквой «М» и тихо ждать, когда в окно, уходящее на половину в землю, настойчиво постучит носок ее туфельки. Ведь мог же я, хотя бы в мечтах, ощутить себя Мастером. И я мечтал. Нет! Скорее грезил. Ведь мечта, какая она ни будь сумбурная, может сбыться, грезы же никогда. Сколько раз, в своем ночном бреду, я мчался в зеленой электричке, пропахшей перегаром и сигаретным смрадом, в недостижимую страну своей мечты. И ангелочки кружились, рядом успокаивая меня, заставляя улыбнуться. И была пятница. И она должна была ждать на платформе, конечной станции, окруженная запахом жасмина. И именно ее глаза были прозрачны и светлы, как могут быть светлы глаза лишь жителя страны не знавшей зимы. Я был даже согласен на то, что у нее будет коса до попы, и от нее будет пахнуть «Слезой комсомолки» или «Ханаанским бальзамом». И ветвь жимолости, будет лежать у нее под ногами. И буква «Ю», самая великая из букв, будет произнесена нашим первенцем….
Какой идиотизм!!!!!!!!! Да?
Говорят, время лечит. Не знаю. Скорее всего, это правда. Возможно, что, помучавшись и повздыхав еще, сколько ни будь, я бы успокоился, забыл бы ее, так и не решась подойти. Возможно, натворил бы глупостей, о которых только можно догадываться. Это не известно. Пожалуй, даже не стал бы, и пытаться передать это бумаге, но…
Но… Телефон рванул на поясе разрывной трелью.
- Алло!
Тишина. Сквозь шелест эфирных помех пробиваются, какие то звуки, но определить их природу, не было возможным.
- Алло! – еще раз.
И вдруг! О чудо!
- Здравствуй!
Этот голос! Я узнал бы его из тысячи, из миллиона других голосов. Услышал бы его сквозь рев океана, в любом гвалте и оре.
ОНА! ИРИДА!
Так не может быть! Я не достоин! Кто я такой?!!! Что бы это было правдой!
- Здравствуй – опять, только еще тише и пожалуй несколько более глухо.
- Зра… Я… Ты… - я не мог закончить не одной фразы, не мог связать толком ни одного предложения. Не членораздельные звуки вырывались у меня из горла и бестолково утекали в телефонную трубку.
- Я так больше не могу! – опять она и опять тихим, грудным голосом.
- Что? – дебильный вопрос, единственный, выплывший из меня, вместо нормального ответа, предложения, или в конце концов разумного вопроса на вопрос.
Опять тишина. Правда, уже более продолжительная, оборвавшаяся резким:
- Дурак!!!
Дурак! Конечно! Кто же еще? Это я!

Она приехала сама. Теперь я уже не могу объяснить, как это получилось. Белое такси, изляпанное от колес до крыши, нелепыми синими надписями рекламы, остановилось на углу улочки, с покосившимися частными домиками, выставлявшими на показ, кривые стены, облупившуюся краску и потемневший шифер крыш, когда она, сквозь зной и солнечные ножи, протыкающие чахлую листву, выпорхнула из него, чуть касаясь земли.
Ее взгляд был протяжным и опять, каким то слегка влажным.
- Ты будешь смеяться! – не вопрос, но утверждение, с ее стороны и отрицательное, энергичное качание головой с моей. – Знаешь! Я ехала и думала! «Вот сейчас приеду, увижу тебя, и попрошу познакомить с твоей мамой!». Глупо! Да?

Она смотрела на меня пристально, не отрываясь, широко открытыми глазами.
- Я люблю тебя!
Так не бывает! Это просто не возможно! Она, именно она сказала это мне! Своим тихим грудным голосом, глядя в упор. Сможет ли кто ни будь, понять, ощутить, осознать мое замешательство. Я не знаю. Пожалуй, я и сам, сейчас уже не смогу описать, полностью, то что со мной произошло в ту секунду.
- Обними меня! – почти приказным тоном.
Каюсь! Я даже этого, толком не смог осуществить!
Полу темная комната, с диваном и тремя креслами, со скрипящим полом, покрытым дешевым ковром, пепельница на табуретке, да пустой стакан из под кофе – все мои свидетели. Очевидцы моей славы и моего позора.
Мог ли я, что ни будь сделать? Наверное, мог. Но что?
Попытаться затащить ее в постель? Скорее всего, это было возможно, но…. Я вдруг со страхом осознал, что мне нужно не это. Нет! Вернее будет сказать не так. Это тоже нужно, но глядя на нее я вдруг понял, что хочу эту женщину всю. Целиком. Полностью. В личное владенье, а не на час, не на ночь, не на день. Я не мог без нее. Я любил ее, осознавая бесполезность этого.
Знание ее замужества выбивало меня из колеи полностью, лишая возможности даже здраво рассуждать.
«Она с ним!».
«Не моя!»
«Чужая!!!»
- Я! Я люблю тебя! Ирида! – сквозь вечность, с придыханием Сизифа, в конце концов, закончившего свою работу.
Опять глаза в глаза и опять эта странная влага на ее ресницах.
- Я хочу, что бы у тебя все было хорошо! Я хочу…! У тебя все будет хорошо! – какая чушь, но по крайней мере уже смелее.
П-у-с-т-о-т-а!
Пустота внутри и снаружи. Ее дыханье и мой сип. Мы рядом. В шаге друг от друга. Меж нами пропасть.
Она чужая!!!

Наверное, сейчас она уже дома. Ее мужчина рядом с ней. Может быть нет, но обязательно придет. Я сам отвез ее к нему и остановившись за квартал, по ее просьбе, от трех этажки, в которой она жила, еще раз, может быть последний, посмотрел в ее глаза. Она сидела на пассажирском сиденье, странно втянув голову и выставив наружу худенькие плечи, невероятно обострившиеся и угловатые.
- Иди!
- Это все?
- Я не знаю! – ложь, сказанная очень твердо и о которой догадались оба.
Ее фигура, растворялась во мраке вечерней улицы, а я все стоял на месте, не в силах повернуть ключ в замке. Сколько стоял? Не знаю! Вечность!


Я всегда был один
Только в этом право стрелы…
 (Б.Г.)
Мой дом далеко, даже слишком далеко от нее. Уже не вечерняя, но ночная мгла окутала землю, накрыв ее собой и лишь скальпеля фонарей и фар, рассекали ее тело, да и то на доли секунды, уносясь вдаль. Люди спешили. Наверное, летели друг к другу, может быть наоборот, кто знает!?
Я то же летел. Несся в никуда. Стрелка спидометра трепетала на самом высоком делении, стараясь зашкалить. Двигатель буквально ревел, от не мыслимого количества оборотов. Я летел. Летел в никуда, ни к кому. К одиночеству и пустоте. В свой дом.
 Прощай!».