Шаги

Козлы одни- выпить не с кем по человечески! – эта любимая поговорка Лохматого разорвала тишину коридора.
Правда в этот раз орал не Лохматый. Эта присказка давно стала наиболее употребимым выражением обитателей этажа. Ее орали по делу и без дела. Для связки слов, для обозначения радости, горести , да и еще хрен знает чего. Из каждого облезлого отверстия , на этаже, с натяжкой называемым дверью , хоть раз в день да вылетала подобная фразочка. Правда на счет выпить это был перегиб, сам Лохматый не пил уже лет пять , будучи наглухо закодированным. Хотя до этого отличался, ух и отличался умением по пол месяца не выходить из запоев. Да и не один он был. Каждый третий «этажник» , регулярно нажирался, с трудом «отходил» и по выходу из состояния трясущихся рук и молотьбы кишок, начинал на чем свет стоит клясть распроклятую водку, пиво и тому подобные, вкусные напитки. Мало того, на этаже испокон века была традиция, выйдя из запоя – начинай выкобениваться на ближних своих, которые этого еще не успели, ласково называя их алкотой подзаборной и прочими добрыми именами.
Хрен его знает, кто орал в этот раз. Все двери, ну или почти все, были открыты на распашку, за исключением нескольких, за которыми видимо в это время пили. В принципе это и не важно кто орал. Главное крик пронесся, отталкиваясь от обветшавших стен, с облезлой штукатуркой, стукнулся об потолок и шмякнувшись об пол вылетел в треснутое и не до конца закрывающееся окно.
Тульский оторвал задницу от стула, к которому прилип уже пару часов назад и сожалением посмотрев на экран монитора. На экране зеленые гоблины, под предводительством красномордого урода, чем то напоминавшем начальника их отдела, добивали не менее симпатичных орков, за которых играл Тульский.
- Твою мать! – с сожалением пробурчал он, - опять проиграл! Да и хрен с ним, все равно жрать пора!
Встав и выпрямившись во весь рост, он с удовольствием потянулся, подтянул сползающие джинсы и не торопясь выкатился из кабинета. В коридоре царила привычная полутьма. Лампочки горели тускло, регулярно мерцая и подрагивая от вечно барахливших стартеров. Коридор был залит мерцающим таинственным полумраком, с мутным , светлым пятном света, в конце него , исходившем от ни разу не мытого окна.
Тульский остановился и прислушался. Суда по шороху, звону, шуршанию и не громкого мата, шедшего из кабинетов и придававшему дополнительный , оживляющий фон, посторонних на этаже не было. Он перешел на другую сторону, то есть, сделал два не длинных шага и толкнул дверь в обиталище Лохматого. Само собой, что Лохматый это было не имя, но тому кто имеет фамилию Лохматов, по другому называться просто не положено. Кабинет, куда вперся Тульский был чуть больше его собственного, два стола, пара стульев, деревянный топчан, обтянутый кожзаменителем и конечно компьютер, времен Петра Первого, за которым и восседал владелец кабинета, с умным видом уставившись на мерцающий экран.
- Ты обедать поедешь ? – лениво спросил Тульский.
Лохматый редко ходил на обед, он предпочитал ездить домой, справедливо полагая, что это обходиться дешевле и совершенно не вредит его здоровью, которое и так часто подрывалось регулярными запорами. Хозяин кабинета, лишь лениво махнул головой, как будто отгоняя надоевшую муху и еще с более умным видом всмотрелся в экран монитора. Из всех развлекаловок, компьютерного жанра он отдавал предпочтение нардам, в которые и сейчас резался с каким то ковбоем, нарисованным в уголке мерцающего квадрата.
Тульский вздохнул, постоял еще несколько секунд и не торопясь вышел из кабинета. Коридор принял его в свои сумрачные ладони, мгновенно размыв силуэт, и сгладив очертания. Тульский знал о том, что это не прост две стены потолок и пол, скользящие вдоль здания, он знал о жизни коридора, коридор знал о Тульском. Коридор всегда жил, жил своей странной жизнью, умом своих обитателей, их хитростью, воровством, коварством, регулярными запоями и временными отрезвлениями, жил разговаривая голосами своих жильцов, думая их мозгами, страдая и боясь вместе с ними, радуясь и лицемеря как и они. Он знал все и не знал ничего, он видел , но не мог никому рассказать, он слышал, но кому какое дело было до его слуха. Наверное он и думал сам, но кто может знать его мысли. Тянущийся вдоль всей половины этажа, мерцающий и загадочный, манящий и отталкивающий одновременно, с момента своего рождения, который не помнил ни кто, он всегда был коридором. Он свистел легкими сквозняков, он отстукивал сердечный ритм, тиканьем часов, он жрал, входящих в него и выплевывал их, по мере насыщения, он спал по ночам, когда обитатели расходились. Он старел, вместе с обветшавшей штукатуркой стен, лысел вместе с оголившимися от побелки потолками, он набирался мудрости, вместе со временем, проносящимся сквозь него и не замирающего на миг. Он двигался вместе с шагами бродивших по нему.
Тульский шел по нему, шел не торопливо, поскрипывая башмаками, и разглядывая всякую чушь, на досках объявлений, кое где уродующих и без того чудовищные стены. Он бродил по коридору уже давно. То есть он работал. Его работа и заключалась именно в хождении, из одного кабинета в другой, в поездках на обед, когда были деньги и в чувстве голода, когда их не было. Когда Тульского спрашивали кем он работает, он обычно отвечал: « Помогаю кому делать не хера!».
Первые годы работы. Он всегда вспоминал их с грустью и отвращением. Сопливый пацан, только пришедший из армии и решивший , что знает все. Само собой, что детские «розовые очки» уже треснули, но до конца еще не разбившись сползали на нос и он время от времени их поправляя пытался постичь тяжкую науку, как ему тогда казалось, которой учила его новая профессия. Он носил их до последнего, в конце концов они ему надоели, и не просто надоели, а обрыдли, осточертели и он заявив «чтобы все уроды катились в задницу», скинув их и растоптав тяжелыми башмаками, постепенно стал превращаться в жлоба, какие окружали его с каждого бока. Промотавшись по этажу уже почти десяток лет, он понял лишь одно – в этой стране не осталось ни одного более менее нормального человека. Придурки и полные идиоты теснящие со всех сторон уже стали казаться нормальными, творящаяся мразь обычной бытовухой, а на работе он присутствует так просто «для мебели». С пришедшим понятием нового , пришло раздражение «да как же , да Я…», несколько раз попытавшись прыгнуть выше собственной башки и получив пару подзатыльников по ней же родимой с грустью понял что его Я, это просто маленькое маленькое –я- и что его выгоднее произносить как «я - головка от … культиватора». С пониманием пришло равнодушие. Плевал он на все, пошли все далеко и надолго. Пересидеть бы, а дальше видно будет. Он рос, мужал, за безделье и срок службы его уже стали уважать часто ставя в пример, хотя пару раз чуть и не выгнали по пьянке, ну да с кем не бывает.
И сейчас полный дурной силушки, крепкий мужик, с короткой стрижкой и полным презрением к людям , скользившем даже во взгляде, мягко и уверенно шел по родному коридору.
Возле слегка приоткрытой двери он остановился, прислушался, смех раздавшийся оттуда был подозрителен. Не то что бы Тульский был против смеха, но так ржать, несколько глоток, могли лишь только над чем то уж слишком смешным. Осторожно, приоткрыв дверь и засунув в щель половину своей физиономии Тульский на минуту застыл, оглядывая открывшуюся картину.
Пятеро балбесов , из соседнего отделения, таращились в экран видео-двойки стоящей на сейфе. Синхронно подпрыгивая и похахатывая, они высматривали новую комедию, видимо по задумке авторов, претендовавшую на детектив. Фильм был действительно смешон. Тульский, в принципе сам не желая того, уперся взглядом в экран, где какая то баба, видимо из уголовного розыска, раскручивала очередное преступление.
Картины сменяли одна другую. Менты, как всезнающие фраера, регулярно оказывались в нужное время в нужном месте. Разъезжали на машинах, при чем государственных, в которых почему то был бензин и обедали в кафешках. Главная героиня, строила из себя целку и при этом была еще и умная, ну сами посудите, какая умная баба пойдет работать в милицию. Видимо этот факт больше всего и веселил зрителей. В конце концов, Тульский дождался момента какой то перестрелки, где доблестные сотрудники, просто стерли в порошок, ярко выраженных киношных негодяев, при этом разгромив пару домов, что в натуре не смогли бы позволить себе даже ОМОНОВЦЫ в масках и после этого преспокойно разошлись по домам.
Тульскому вдруг стало скучно, правда в последнее время это стало уже его привычным состоянием, но к скуке трудно привыкнуть, слегка зевая и чуть больше засовываясь в дверной проем спросил, не ожидая положительного ответа, а так, от нечего делать:
- Есть чо пожрать?
Лишь одна голова повернулась в его сторону.
- Да пошли вы все на х…! Как жрать так губа винтом, а как я просил за пузырем сбегать, так хрен мне! – конечно «Кубик» был полу пьян.
Самый старый работник отделения, он отличался большой визгливостью, а иногда даже громогласностью. С утра, особенно с будуна, который его настигал почти каждое утро, коридор оглашался истеричными завываниями Кубика. Чо он орал было не понятно, даже ему самому, но криком он стимулировал себя на свершение трудовых подвигов, да и всех этажников пожалуй то же. Конечно жратвы у них не было, разве может считаться едой приготовленная закуска, закусь это святое, во все времена, для русского человека, еда и закуска подразделялись, как совершенно разные вещи. В конце концов если ты не пьешь, то в принципе можно было запросто остаться голодным. Тульский не пил уже пол года. Последнее время, испугавшись регулярно начинавшихся, запоев, он просто решил завязать. На сколько он не знал сам, но пока ему это удавалось. На этаже это знали, а кормить, просто так, здоровенного троглодита ни кто не собирался.
Вздохнув на последок и убрав свою физиономия из дверной щели Тульский минуту постояв и подумав, видимо о не справедливости в этом мире, пошел дальше. Лестница ведущая вниз, находилась, в самом конце коридора, чуть не доходя мутного окна. У рассохшейся фрамуги он опять остановился. Не мытое стекло пропускало свет ровно настолько, что бы были видны силуэты, мелькающие на улице. С высоты четвертого этажа, можно было разглядеть медленно бредущих, быстро бегущих, чего то несущих, шествующих, передвигающихся, спешащих, едущих обитателей улицы. Правда только спустившись с лестницы и ступив на асфальтовый тротуар, все этажники мгновенно превращались в таких же уличников, но сейчас Тульскому стало приятно наблюдать с высоты, за двигающейся серой массой.
- Во блин! И ведь всем чо то надо! – коротко проговорил он про себя.
Серый пейзаж города, копошился внизу шевелящимися клубнями народа. Клубки распадались на нити, нити стягивались обратно в клубки и опять рассасываясь проникали во все щели улиц и подворотен дробящих организм города на сотни не равномерно разбросанных частиц. Шевеление белесых червей в куче прошлогоднего навоза и каждый идет жрать. Именно не еда, а жратва, нормальное состояние человеческого существа, хотя если быть до конца откровенным, то для всех она разная. Кто то жрет простую пищу приобретая объект своего голода в продуктовых магазинах или же выращивая всякую всячину в горшочках с навозом и пересаживая потом на участочки земли, другие наслаждаются жратвой денег , славы, внимания других, есть жруны удовольствий, кто то жрет власть – это уже отдельная категория обжор, сожранное прет со всех щелей , но никогда не хватает для полного насыщения, имеется и особая категория гурманов – жрунов эстетики, театральных премьерок, дешевых киношек с дорогим стереозвуком и тому подобной дребедени, эта категория поедал особая, они не относят свой голод к категории еды и насыщения, они глупо считают себя выше остальных, культурнее нравственнее, в конце концов оригинальнее и могут часами восхищаться чем либо увиденным на той же самой сцене, при этом отрыгивая впечатления, могут ничего не поняв орать о великолепии и таланте других существ, о которых на самом деле ничего не знают.
Второе состояние снующих внизу существ это сон. Именно сон начинает нависать над существом, которое, на сегодня вдоволь нажралось. К сытому существу сон подкрадывается украдкой, слега накрывая сытенького козырьком дремоты, от чего у жруна начинают роиться перед глазами радостные глюки, существо становится сентиментальным, оно расслабляется, изредка его даже начинает пучить любовью к своему ближнему, ну это конечно уже самая страшная степень обжорства, до нее лучше себя не доводить и многих эта степень обходит стороной , дремота приносит с собой телячье, радостное довольство, успокоение и какую то негу. Существо расслаблено, в этом состоянии лучше всего подходит для приручения.
Следующий этап – сон. Нелепо полагать, что сон это отдых, наоборот, подготовка, настройка всех частей, деталей, шестеренок всего организма, к предстоящей на утро погоне за жратвой. Говорят существам снятся сны, это правда, черно-белые, иногда даже цветные видения, посещают существ именно в это время, но расслабление ли это ? Чушь, это подготовка к действию, это подсознательное составление планов на будущие поиски, с учетом тактики и стратегии, известной каждому существу, либо планомерный захват добычи и не торопливое ее пожирание, либо наскок- отскок, с резким вырыванием кусков и мгновенным их заглатыванием. Ведь как разнообразны и одинаковы существа , так и отличны и тождественны друг от друга их планы охоты и собирательства.
Ошибочно, так же полагать, что три вышеперечисленные состояния это полный жизненный цикл существ. Существа это сложные организмы, простейшей формы и помимо этих основных состояний они имеют множество промежуточных, хотя они кратковременны, быстротечны и не заслуживают отдельного внимания, тем не менее в дальнейшем повествовании, мы еще не раз коснемся различных состояний существ, но пока вполне достаточно приведенных описаний .
- Скука! – не громко проговорил Тульский, отрываясь от окна – «С-у-к-а» - отчетливо, но тихо и злобно прошуршало коридорное эхо.
Злобное ворчание, скрежет и шарканье шагов на лестнице, заставили Тульского повернуться, ко входу. Срывая на ходу, с петель, металлическую дверь и натужно пыхтя, в коридор ввалилось существо, но если быть более точным существиха.
Стоит указать, что уличные существа, впрочем как и этажно-коридорные живут в странном симбиозе с существихами. По своим моральным и умственным качествам существа значительно отличаются от существих, что дает основание предположить о различной форме жизни и происхождении этих видов. Хотя, если быть до конца откровенным, существихи это особая категория существ. На раннем периоде своего развития существихи обладают большей привлекательностью, для существ, чем в период старения и конечно в срок прихода в полную не годность и списания в утиль. Бывали даже случаи, что ради существих, раннего периода, сами существа совершали глупости и не обдуманные поступки. Эта болезнь была внезапна, стихийна, лечению почти не поддавалась и происходила почти у каждого представителя фауны клубковой жизни. У некоторых существ , болезнь заходила так далеко, что на краткое время существо могло отказаться от жратвы. Но обычно это бывало очень редко и период отказа не был продолжителен. Существихи , как и существа недолюбливают друг друга , своими выражениями и поступками ставя себя по разную сторону не зримой черты, часто бывали случаи издевательств как со стороны существ, так и со стороны существих над представителями противоположного пола. Кто из них зловреднее и подлее установить не представляется возможным, но при одинаковых вопросах, по этому поводу, существа и существихи, всегда указывают на своих оппонентов.
Тем не менее их симбиоз не разрушим. Стоит на не продолжительное время разорвать связь между ними, как существа начинают тосковать по существихам и наоборот.
Хотя так же установлено, что существа , а равно и существихи, во время клубкового роения находятся в постоянном противоборстве, при этом многие индивидуумы, как не странно стараются проиграть, при этом всем своим видом показывая, что борются до победного конца.
Сама по себе природа существ еще далеко не изучена. Обо многих факторах их жизни, прогрессирования и отмирания, пожирания, как еды так и друг друга, размножения и сокращения поголовья можно только догадываться, тем не менее, имеющиеся данные в достаточной степени дают картину их жизненного цикла.
Так и сейчас Тульский смотрел на существиху, нелепо подпрыгивающую в его направлении. Она была уже достаточно зрелым организмом. То есть, период бурной, даже слишком бурной молодости, судя по мешкам под глазами, прокуренным зубам и скользящей во взгляде шаболдности, прошел лет десять назад, но раскрашенная разными цветами мордочка, свисающие с ушей и шеи висюльки желтого металла, претендующие на гордое звание «золото», обтягивающий блузон и конечно узкие джинсы, выставляющие на показ короткие ноги и не объятную жопу, придавали фигуре, только по мнению ее обладательницы, молодость и сексуальную притягательность. Распущенные и слегка причесанные волосы не определенного цвета, в раскраске которых приняла участие, как видно вся таблица Менделеева, колыхались и подпрыгивали в такт прыжкам хозяйки. На поясе существихи болталась, поясная сумка, которая раньше видимо была черного цвета, но из за длительного использования и постоянной носки , превратилась в лохматый придаток организма владелицы.
Одного взгляда на эту сумку позволил определить Тульскому, что перед ним существиха, принадлежащая к подвиду «барыг». Подвид «барыга» это наиболее отвратительный класс, существ и существих. Этот подвид отличается от общей массы многими отрицательными качествами, такими как беспричинная жадность, базарная крикливость и наглость, которые в свою очередь переплетаются с регулярными приступами трусости и стяжательства. «Барыга» паразитирующее звено в классификационной таблице существ. Конечно это не единый паразит присутствующий в клубковой жизни, существует еще много видов, но «барыга» паразит ярко выраженный, плодовитый и от того многочисленный. В периоды наибольшего спроса, членов клубка на различные предметы, «барыги» имеют тенденцию кратковременной миграции в жаркие страны. Это время они проводят нервно, полу организованно, заполоняя Турецкие гостиницы и распространяясь по тамошним магазинам, лавкам и заводикам. Местные представители существ всегда рады «барыгам», которые проходя как смерч, по залежавшимся товарам, буквально сметают все на своем пути, распихивая, для хранения и перевозки, в постоянно носимые сумки, заплечные мешки, торбы и баулы. Для надежности, все спрятанное обматывается несколькими слоями скотч и прячется по углам, до отлета на Родину. Время до вылета «барыги» проводят в неге и ласке с себе подобными, в дешевых номерах местных гостиниц, но при малейшем намеке на транспорт срываются с места и укрываясь от всякого вида налогов и пошлин, рвут когти в сторону дома.
Прибыв на место, т.е. вернувшись из жоп тура, «барыги» мгновенно рассасываются по многочисленным торговым точкам, где проводят время впаривая приобретенную дрянь, по не дрянным ценам зазевавшимся представителям, наиболее ущемленных форм клубковой жизни.
Такая цикличность поездок и впаривания регулярна, остальное время «барыги» , проводят с любимым инструментом, калькулятором, который радует их доходом и расстраивает затратами.
Как мы уже говорили «барыги» существа трусливые, при не посредственной опасности, прячутся по щелям, откуда их выковырнуть не представляется не малейшей возможности, но при намеке на опасность, т.е. в том случае если «барыга» чует, что физическое, либо материальное наказание ему не грозит, его поведение приобретает признаки хамства, крикливости и охреневания, хотя в последнее время это происходит гораздо реже. Чувство сытости у «барыг» отсутствует. Явные, внешние, признаки «барыг» - это поясная сумка, в которой он хранит мелочь, всю выручку «барыга» обычно прячет в глубины нижней одежды, а иногда даже своего организма, а так же калькулятор, который может быть, как зажат в ладони, так и торчать из любого кармана и разумеется сотовый телефон, который висит на шнурке или поясе.
Именно этот тип существихи мог лицезреть Тульский. И это надвигалось на него с неотвратимостью поезда, с уснувшим, спьяну машинистом, несущимся на полной скорости.
- Извините пожалуйста! – пролепетала существиха, - мне сказали, что можно сюда обратиться!
Ее тон был заискивающим, взгляд подобострастным и Тульский, только по ему одному понятным причинам понял, что от нее можно ждать любой гадости. Тем не менее, он попытался сделать заинтересованную рожу, от чего слегка оскалился и пригнул голову, втянув ее в плечи. Видимо поза заинтересованности ему не удалась и по мнению существихи она означала, что то совершенно другое, потому как она слегка отпрянула и выражение ее лица стало еще более елейным.
- Обратиться то конечно можно – не громко и равнодушно проскрипел Тульский, - а по какому вопросу?
- Вы знаете, молодой человек! – ощутив, что ее слушают заголосила существиха, - Вы представляете! Меня ограбили!
Тульскому вдруг стало тоскливо настолько, что вся его прежняя скука показалась детским лепетом, по сравнению с теперешним состоянием. «Сколько лет? Кажется около десяти и каждый день одно и то же!» - вдруг подумалось ему.
Не понятное отрешение от всего происходящего навалилось, закрыв харю существихи пеленой, как то резко упавшей ему на глаза. Он не слышал ее голоса, лишь догадывался , что она уже ухватила его за рукав, говорит и говорит ему какую то чушь. То что это чушь он знал, хотя если его спросить откуда он мог это знать, то ответить он бы не смог. Не слыша ее, он медленно развернулся и пошлепал в сторону кабинета, волоча за собой висящую на рукаве существиху.
«Ну может хоть развлекусь» - с той же тоской подумал Тульский, усаживая свой зад в ветхое кресло родной конуры.
Существиха не теряла времени даром. Постоянно вереща и жалуясь на постоянные убытки в торговле она оккупировала топчан, стоящий возле стены и вставив в уголок своей огромной пасти тонюсенькую, дамскую сигаретку, запыхтела, вместе с клубами дыма изрыгая словесный понос.
- Извините! – пролепетала существиха, - Я не знаю как к вам обращаться?
Уставная форма представления гражданам, с первых дней службы, была накрепко вбита в бритую голову Тульского и не промедлив ни секунды, одним дыханием он выпалил:
- Старший оперуполномоченный уголовного розыска, капитан милиции Тульский Андрей Вячеславович, – и после короткой паузы спросил – Так что стряслось то?
- Вы знаете, меня ограбили!
- Ну это я уже слышал! – и после не громкого вздоха - Подробности, когда? Где? Кто?
Набор вопросов был стандартен до того что зубы вязли, но существиха видимо насмотревшись киношных детективов и приняв игру Тульского за явную заинтересованность, она извергла из себя такой фонтан красноречия, при этом искусстно вставляя таки эпитеты, что Тульский, несколько раз даже напрягался, пытаясь запомнить новые слова.
Из всего потока он лишь понял, что существиха, в простонародье просто гражданка, прилетела сегодня из какой то замшелой страны, где блукала по магазинам и скупала всякую дрянь. У нее оставались какие то деньги и она старательно прятала их по задворкам своей одежонки, стараясь по возможности затолкать их поглубже. Не тут то было. Подошедшая к ней троица, не известных ей лиц, по ее словам, приставила ей нож к боку и нахально отобрала с таким трудом накопленные трудовые сбережения.
- Что же мне теперь делать, товарищ капитан? – верещала она тоном погорелицы.
- А сумма велика ?- уже с большим интересом спросил Тульский.
- Да не то что бы очень, но я бедный человек, работаю все время, а тут такое.
- Где и кем работаете ? – уткнувшись в бумагу на столе и делая вид, что записывает, спросил он.
- Как где ? На рынке торгую! Шмотки вожу! Одни убытки! А тут еще и ограбили! Как жить теперь ? Помогите , товарищ капитан, я отблагодарю, - тон существихи стал низким и приглушенным, словно она открывала какую то страшную тайну.
- Вы мне так и не ответили, какую сумму у вас похитили? – в очередной раз переспросил Тульский, отвернувшись в сторону окна.
- Вам скажу! Вот вам, как на духу скажу! – существиха приосанилась и с гордым видом, но дрогнувшим голосом произнесла, - Пять тысяч!
- Зелени?
- Ну боже мой, ну конечно! Стала бы я из за каких то рублей прибегать к вам! – она смотрела на опера уже слегка высокомерно, стараясь показать свое превосходство, пусть какое то , но превосходство.
Весь ее вид голосил – « Вот я какая, а у тебя мента, видать отродясь таких бабок не было да и не будет никогда». Но видимо все же решив разжалобить Тульского , добавила уже другим тоном,
- Вы только найдите их, а я вам дам двести! – она опять хитро улыбалась, открывая свою щербатую пасть. – Или вот это. – и она разжала потную ладонь, в которой тускло сверкнула тонкая цепочка турецкого золота.
Тульскому опять стало скучно, нет пожалуй противно. Сидит эта жаба, раскорячившись на пол кабинета, и предлагает ему объедки со своего стола. Что она , что он прекрасно понимали, что зарплата мента, способна лишь на то чтобы помочь своему обладателю купить в дешевом магазине мыло и веревку, для того чтобы не мучаться с голоду. Но так предлагать, прекрасно понимая, что унижает, могла только «барыга».
Эту лупить надо было сразу ее же оружием, ведь «барыги» не признают другого довода, кроме денег. Прием был отработан, он действовал и не на таких и сейчас Тульский склонился над столом, делая вид, что тянется за клочком бумаги, одновременно двинув шеей так, что золотая цепь, толщиной в половину якорного каната, выскочила из под рубахи и повисла над столом, пуская солнечные блики здоровенным крестом.
- Т-а-к! – слегка шипя проговорил Тульский, - Значит ушло, чисто, пять штук грина и Вы , в натуре не можете ни на кого подумать, кто это сделал, кто навел?
На существиху стало смешно и страшно смотреть. Тульский , краем глаза, наблюдал за ее реакцией, сделав, про себя отметку, что приемчик опять сработал. Он знал, как смотрится со стороны, здоровенная детина, с бритой на голо башкой, а теперь еще и цепью, при лексиконе мелкого бандюшка, он и смотрелся бандитом. Не авторитетом, но представителем низшей бандитской касты «быков» или «пехоты», это точно. Барыги привыкли общаться именно с представителями этих слоев, их они бояться, их ненавидят, но даже в разговорах друг с другом, все время твердят, что очень уважают, ведь не дай бог, те узнают настоящие мысли, барыге тогда не сносить головушки.
Странно приплюснувшись, существиха расплылась по топчану, стала еще ниже ростом и еще отвратительнее.
- Я.. Я, хотела… - промямлила она.
Что она хотела, так и осталось загадкой, потому как Тульский не стал дожидаться окончания ее блеяния, а резко встав из за стола и выпрямившись во весь рост, резко сказал.
- Вы тут посидите! Ща приду – и вышел из кабинета, захлопнув дверь.
Пройдя по уже пройденному сегодня пути, т.е. сделав два шага и толкнув дверь в кабинет Лохматого, он застал того все за тем же монитором компьютера, на котором нахально скалился тот же ковбой с нардами.
- Тебе чего? – спросил Лохматый. – Сказал же что жрать не пойду!
- Да на хрен жрать! Там терпила приперлась, говорит кинули ее!
- Ну и чо?
- Да вот думаю, что делать?
- Она кто? – тон Лохматый был ленив и как то не вязался с темой разговора, но Тульский, проработав с ним не один год, прекрасно знал, что и за этим тоном, Лохматый уже пытается обмозговать ситуацию.
Хотя было бы что обмозговывать. В принципе все было стандартно. Пройдено десятки, сотни, может быть даже тысячи раз.
- Кто, кто барыга вонючая! – в тон ему, так же лениво и чуть помедлив ответил Тульский.
- Ну и пошла она в жопу! – не громко посоветовал Лохматый.
- Спасибо на добром слове!
- Не за что! В другой раз … - что надо было сделать в другой раз, Тульский уже не слышал, потому как закрыв дверь в кабинет Лохматого, проделал обратный путь и вернулся в свой.
Существиха так и сидела на топчане, в той же позе, в которой ее покинул Тульский. Но затравленный взгляд, стал еще более угодливым и противным.
- Я тут посоветовался! – многозначительным тоном сказал Тульский и после короткой паузы добавил, - и решил, что наверное мы найдем ваши деньги!
Существиха буквально жрала опера взглядом.
- Когда? – пролепетала она.
- А может и не найдем! - тем же замогильным тоном, продолжил Тульский. – Все зависит от обстоятельств. А сейчас заполните вот этот бланк.
С этими словами он пододвинул к краю стола стандартный лист «Объяснения», а сам развалился на стуле.
Существиха ухватила бумагу с такой жадностью, как будто она голодала и ей дали кусок хлеба. Тупо всмотревшись в формуляры, испещряющие белый лист, она перевела взгляд на Тульского и так же глупо спросила:
- А как писать?
- Ну как-как? Шариковой авторучкой, желательно без ошибок и главное подробно! Там все указанно – уже утвердительно добавил опер и отвернулся в сторону окна.
Он специально старался не смотреть на пыхтящую над не посильным трудом существиху. Заранее зная, как она будет морщить толстые складки на лбу, молча шевелить губами, нависать над столом всей своей жирной массой и как в конце текста, на ее переносице покажутся гадкие капли вонючего пота и как водится слюна в уголке рта.
Скрип ручки чередовался с вздохами, пыхтеньем, и скрежетом топчана, который прогибался под необъятной задницей.
Писала она долго. Тульском уже стало казаться, что она никогда не закончит, не покинет его кабинет, никогда не оставит его одного. Но кончается все. Даже самое отвратительное и не приятное. И существиха в конце концов, поставив жирную точку в конце листа, пыхтя пододвинула его Тульскому. Он взял его в руки и слегка опустил голову. Действительно, со стороны смотрелось, как заинтересованное и внимательное чтение документа.
Тульский сидел склоня голову. Его поза позволяла спокойно прикрыть глаза, что было абсолютно не заметно со стороны существихи. Он почти спал, вместо букв и слов, написанных старательной рукой, перед глазами проносились странные полосочки, черточки и кружочки. Ненормальные ломаные линии сменяли правильные геометрические фигуры, сливаясь в сплошные темные полотна.
Вдруг, почувствовав, что сейчас заснет, резко вскинул веки, поднял подбородок и удивительно не сонным голосом произнес:
- Все нормально! Только снизу допишите фразу «Написано собственноручно». И подпись поставьте.
 Существиха опять резко рванула бумагу, рванула пером и буквально через мгновение протягивала Тульском дописанный текст.
- Так! Вот теперь правильно! А то ведь знаете как бывает? Начальство придет, возьмет дело на проверку, а мы тут с вами не по форме написали! Нагоняй получим. – не громко говорил Тульский, почему то говоря во множественном числе о лицах могущих получить тот самый нагоняй.
- Да, да! Конечно! А Вы, что и дело заведете?
- Не заведем, а возбудим!
Весь вид существихи, буквально горлопанил о том, как ей нравится, точный юридический лексикон. Взгляд был подобострастен, заискивающий. Она ушла только через сорок минут, потратив все это время на то, что бы расписать Тульскому, какое светлое будущее ожидает его, если он найдет ее пропажу, как она будет признательна, как будет благодарить. В конце концов она договорилась до того, что почти стала предлагать себя, в виде вознаграждения, но что то заметив в глазах Тульского, резко оборвала фразу и извиняясь выкатилась из кабинета, начинающего уже сатанеть опера, спиной вперед.
- Охренеть! – произнес он, как только за существихой захлопнулась дверь.
Он сидел за столом, теребя в руках бумагу, над которой только что, пыхтела существиха. Тупо вглядываясь в буквы, он даже не стремился понять текст, корявые загогулины, переплетались с не менее кривыми палочками и черточками. Все это переплелось сплошной массой каракулей и Тульский, глядя на синюю вязь чернил на белом фоне, ломал голову, на кого же похоже очертание текста. В конце концов он решил, что исписанный бланк напоминает ему жабу, присевшую перед прыжком в канализацию, брезгливо скомкал лист и не целясь швырнул его в корзину.
- Опа! Трех очковый – проводив взглядом бумажный мяч, который плюхнулся в мусорку, не задев края, сказал Тульский.
С уходом существихи, в кабинете стало как будто легче дышать. Тульский потянулся и попытался набрать полную грудь воздуха. Получилось, как то не очень. Проделав это несколько раз, он встал со стула, зачем то прошел по кабинету, из угла в угол и решив, что здесь ему уже надоело, шагнул в коридор.
Опять полусумрак, те же облупленные стены и знакомые до боли звуки и запахи. Старый линолеум, ровным слоем покрытый сигаретным пеплом и окурками. Подошвы ботинок, обрушиваются на этот ковер, по пути безжалостно давя ополоумевших тараканов, не успевших разбежаться по своим щелям.
Еще один поход вдоль коридора. Еще один шаг. От чего к чему? Вот интересно, на хрена он родился – думалось Тульскому, - видимо для передвижения. Передвижения от дыры кабинета, к тусклому окну.
Как таковых, мыслей не было, в черепной коробке, бились друг о друга, некие абстракции. Они сплетались в образы, образы переиначивались в структуры, структуры распадались на точки и крючки, которые стремились перейти снова в абстракции.
«Круговорот символов в природе!» - Тульскому вдруг стало весело. Нет не то чтобы он развеселился, но внутри организма почему то слегка потеплело.
Коридор оборвался неожиданно. Проем лестничной площадки выглянул с левой стороны и завлекая тусклыми ступенями, не определенного цвета, поманил к себе.
На секунду Тульский задумался, идти до окна оставалось еще несколько шагов, лестница была рядом. Резко развернувшись, он шагнул на площадку, оставив коридор наедине с самим собой. Громогласный грохот какой то двери во чреве коридора, был ему ревнивым протестом, но лестница встретила его радостным скрипом ступеней и слабым сквозняком, тянущим снизу. Шаг, еще шаг. Приближение выхода из утробы здания, можно было уже ощутить. Рой запахов, пробирался в ноздри и щекотал их раздражая, но маня к себе, гул голосов, шуршание шин и еще невесть какие звуки, уже кричали – «Иди к нам! Ты будешь с нами!».
Дверь распахнулась резко и отлетела в строну, как не нужная тряпка, шмякнулась о стену и болезненно заскрипела. Тульскому было наплевать на ее завывания, он так и не обратил на них внимания. Стоя уже на асфальте и вглядываясь в щупальца улиц, распустившиеся в разные стороны, он опять задумался. Ему не хотелось куда либо идти, ему не хотелось оставаться на этаже. Он стоял, спиной к двери, только что выпроводившей его из прохлады здания на пыльную мостовую и судорожно пытался осмыслить цель своего выхода. Только что он свысока взирал на пешеходных существ и вдруг как ни странно, стал одним из них. Существа роились вокруг него, спеша по своим существиным делам. Всем, им всем было что то нужно. Куда то торопились и спешили, куда то неслись попеременно переставляя конечности, перепрыгивая, переваливаясь, перебираясь через препятствия, все двигались, не оставляя после себя ничего, кроме чувства голода, которое казалось, витало в воздухе, осматривая сверху всех сразу и контролируя их полностью.
«Твари!» - мысль была короткой, но она понравилась Тулскому.
Мордочки прохожих, мелькали перед глазами. Он попытался рассматривать их: «А ведь может быть они разные?» - опять скрипнула мысль.
Он стоял долго. Рыльца мелькали не переставая, они неслись на встречу своей жратве убегая от голода, летели к своим мыслям о жратве, на встречу насыщению и переходу к состоянию дремоты и сна. Отличия были, Тульский даже сначала их замечал, но они были на столько мизерны и не существенны, что общий фон создавался едино серым, однообразным. От внимательного, пристального вглядывания в физиономии перед глазами поплыла одна большая, одутловатая рожа, которая будучи слегка подкрашена, косметическими изуверствами, хитро скалилась не чищенными зубами, подмаргивала и показывала язык.
«Вот ведь бля, вершина творения!»
Тульский уже брел по какой то улице, смешавшись с толпой существ и неотличимый от них. «А ведь я, такое же существо! Пора выбирать добычу. Надо жрать»
Сознание проблемы, не приносило решения ее уже давно. Однажды он просто потерял вкус. Нет, конечно как и любое другое существо клубковой фауны, он регулярно что либо жрал, но потеря вкуса пагубно сказалась на общем состоянии организма и постоянные поиски любимой еды и доводили до ощущения скуки длящейся все время.
Он не знал, что ему нужно. Видимо, в какой то момент, произошло перенасыщение организма различными излишествами, как редко, но бывает, у мизерного количества существ, и теперь поиски любимой еды занимали все время, вгоняя порой его в состояние ступора и злобности ко всем окружающим.
Тульский брел по улице, уже перестав рассматривать прохожих, бегущих рядом с ним и на встречу ему, он не видел их лиц, их глаз. Он просто перестал замечать все вокруг. Он просто брел вперед, если бы в этот момент его спросили о цели его пути, то вряд ли смогли бы получить более менее, вразумительный ответ. Но надо было двигаться, на месте стоять не было ни сил, ни желания. Возвращаться в коридор – не возможно.
Ее он не заметил, он почувствовал, когда и двигаться то уже не было сил. Она стояла возле телефонной будки, задумавшись о чем то своем, задрав подбородок вверх и с интересом рассматривая ползущие над домами облака. «Как она похожа! Вот только на кого?…».
Медленно бредя мимо неё, Тульский, вдруг неожиданно ощутил толчок изнутри. Натолкнувшись на невидимую стену, которая просто не пустила его дальше, он встал, всеми силами пытаясь выбраться из липкого ощущения появления чего то необъяснимо волнующего.
Первой реакцией существ, на неизвестность, бывает обычно страх, либо агрессия, а возможно, что и то и другое вместе взятое. Но сейчас, замерев посреди улицы, встав как столб, Тульский ощутил прилив ощущений, оставленных и забытых, где то далеко – далеко. Возможно в детстве, может быть в другой жизни. Теплый ветер памяти ласкал лицо, заставляя подставлять ему то оду, то другую щеку.
«Какого же цвета у нее были глаза?» - образы всплывали один за другим. Почему то они не становились ни абстракцией, ни загогулинами, они текли заменяя друг друга, но слитной картины так и не выходило. «Цвет, цвет, цвет ?» - стучало молотком в мозгу.
Он не мог вспомнить. Напрягая извилины и уже доведя себя почти до истерики, Тульский начал судорожно крутить головой по сторонам, пытаясь найти подсказку в гамме оттенков, окруживших его и кричащих о своей неповторимости.
«А имя? Ведь у нее было имя!» - очередная мысль оборвала поиски цвета и пустилась в другом направлении.
«Господи! Я же даже ЕЕ почти не помню!»
Ему стало жутко. Стоя посреди тротуара, по которому неслись мерзкие, ненавистные ему существа, он уже почти перестал понимать где находится.
Не было ничего, ни города с его обитателями, ни будки с телефоном возле которой стояла та, похожая на кого то , кого он не мог вспомнить. Не было ни облаков, ни ветра – НИЧЕГО…

- Чо встал то мудак! Еще спать здесь завались!
Резкий толчок в плечо и грубый голос, швырнули его сознание на грешную землю. Перед ним стоял, слегка оскалившись здоровый детина, с давно не бритым рылом и подмаргивающим глазом. За спиной бугая, чуть отстав, но не настолько что бы не успеть к раздаче, возможных подарков, замерли еще трое, похожих на первого как горошины в одном стручке друг на друга.
- Ты чо, глухой? В лучших домах Лондона, принято отвечать на вопросы!
Тульский стоял молча. Он не боялся, ему просто было все равно. Ежедневно разбираясь с подобными вещами, он сообразил, что может произойти.
Воображение рисовало, как тупой нож, распорет плоть на уровне живота. Возможно выпадут внутренности, возможно удар будет выше, в горло и тогда, струя крови брызнет вокруг, орошая асфальт на несколько метров вокруг. «Да насрать!» - ему будет уже все равно. Тела упавшего на каменный пол улицы, он уже не увидит, не увидит своих убийц, припустивших по подворотням, будет все равно, когда опер группа, из родного отдела, вырванная, телефонным звонком дежурного, из коридора, примчится на место преступления и полупьяно, на все голоса будет гомонить, проклиная убийц и клянясь найти их для заслуженной кары. Потом венки от отдела, венки от родственников, венки от … да хрен даже знает от кого. Какая разница? Дней сорок побухают, да забудут. Пора было ускорять процесс.
Смачный, но ленивый плевок, вырвался изо рта и гордо повис на подбородке, все еще улыбающейся рожи, свисая с нее и стремясь упасть на землю.
Понятно было всем - начало конца положено. Замедленное кино , именно так виде Тульский, видел происходившее дальше.
Замах детины. В его руке… нет, не нож, кастет с торчащими шипами, который устремился к его голове. Еще чуть-чуть. Сейчас удар, потом темнота и пошли вы все, я улетая, или ухожу, не известно. Да и что загадывать, когда через миг это станет ясно.
Тульский до боли зажмурил глаза, готовясь к страшному удару. Но удар настиг его изнутри. Кастет не успел долететь до виска. Сквозь сомкнутые веки он увидел яркую зелень. Великий цвет молодой весны, цвет надежды и цвет ее глаз. Она смотрела на него слегка насмешливо, выглядывая из цветов жасмина, слегка скрывающих ее от его взгляда, но там, в глубине, он успел рассмотреть усталость, одиночество и еще что-то, чего не смог бы описать ни какими словами. Время остановилось. Ему вдруг расхотелось лежать на асфальте с пробитой головой. Он вспомнил, просто вспомнил ее глаза.
Когда нет нужды умирать, время растягивается, становясь вязким и тягучим, как густой кисель. Оно поглощает и помогает, оно ведёт. Решение пришло.
Тульский, сжался в комок, и отработанным движением ушел вниз и влево, пропуская противника за себя и выбирая точку удара, в районе позвонка детины.
Нападавший так и не понял, почему его рука со свинцовой смертью на кисти, ушла в никуда. Почему лох, только что стоявший и не подававший признаков возможного сопротивления, вдруг оказался сбоку от него. И когда резкая, дикая боль, вдруг пронзила все тело, он так и не понял, что умирает. Сознание смерти пришло лишь когда, ощутив себя лежащим навзничь, с беспомощно раскинутыми руками он увидел над собой перекошенное от ярости лицо. Последние слова услышанные им были:
- Запомни, сука, что у нее были зеленые глаза!

Тульский летел. Он знал куда. Его ждали. Он должен был быть там. Какого хрена он искал. Все, абсолютно все было рядом.
За спиной росли крылья. Башмаки, еще не давно казавшиеся тяжелыми и не подъемными, отталкивались от асфальта с удивительной легкостью. Прокуренные легкие, гоняли кислород с дикой энергией, ему казалось, что он обгоняет ветер.
Еще не много, еще квартал. Следующий дом. Здесь!
Он знал, что пришел. В изнеможении опустился на скамейку посреди двора. Как войти? Сколько он здесь не был? Только сейчас ему стало страшно. А вдруг…?
Что могло произойти за столько времени? Кто это мог знать?
Он сидел на лавке, по какой то липой или осиной, охватив голову руками и соображая, что же делать?
- Здравствуй, Андрей! Наконец то ты …
Что было наконец, Тульский не узнал. Он только испугано посмотрел на говорившую.
На него неотрывно смотрели глаза цвета морской волны. Ее глаза.