Дачный поселок

 Виктор Ламм

 Д А Ч Н Ы Й П О С Е Л О К

 Ночью из дома я поспешу,
 В кассе вокзала билет попрошу…
 (Р.Рождественский)

 Эта работа – своего рода дань памяти временам детства и ранней юности, воспоминание о друзьях-товарищах того далекого времени, чьи образы давно ушли из памяти, а во многих случаях забылись и имена.

 Бегут по подмосковным железнодорожным путям пригородные электрички. Дальние – до Тулы и Твери, не очень дальние – до Можайска и Александрова, и совсем недальние – до Подольска и Апрелевки. Эти легкие стремительные поезда, быстро набирающие скорость, без труда уходящие от грузовых, а при необходимости способные также ходить между городами по графику скорого – непременная деталь быта больших городов и их пригородов.

 Со старых вокзалов, оказавшихся, по нынешним понятиям, почти в центре Москвы, мимо прилепившихся вплотную к столице таких городов, как Химки или Люберцы, мимо дачных поселков, мимо лесов, подступающих к самому полотну – вплоть до окраин Московской области, а то и до ближайших областных центров.

 В ближних пригородах Москвы всегда было много поселков дачного типа, где значительную часть жителей составляли москвичи, приезжавшие на лето. Одни из этих поселков благополучно дожили до наших дней, другие оказались поглощенными близлежащими городами. Перловская по Ярославскому направлению, Переделкино по Киевскому, Малаховка по Рязанскому и некоторые другие в общих чертах сохранили облик дачной местности. Стоят там старые деревянные дома нередко довоенной постройки, хранящие память о своих давних строителях, большинства из которых уже нет в живых. И вместе с людьми уходит память о дачном быте сороковых и пятидесятых годов, так не похожем на наше время. Этот быт носил характер отдыха, непременными дачными принадлежностями были шезлонги, гамаки, волейбольные мячи, а кто посостоятельнее – еще и велосипеды. Что-то выращивали на участках – обычно это были цветы, садовая земляника, фруктовые деревья и кустарники. Об одном таком поселке, где автору довелось проводить лето с 1947 по 1955 год, а бывать и в более позднее время, и будет наш рассказ.

 Рязанское направление Московской железной дороги, в описываемое время это была Московско-Рязанская. Единственный в России участок с левосторонним движением. В сорока километрах от Казанского вокзала расположен поселок Кратово Раменского района и одноименная железнодорожная платформа. Поселок получил свое название в честь комиссара Московско-Казанской дороги Ивана Антоновича Крата в 1923 году, а до того он назывался Прозоровское по имени владельцев близлежащего имения. Фамилия из тех, что на слуху; на одной из Прозоровских был женат полководец А.В. Суворов. «Но ныне светом и молвой оно забыто»; и я понятия не имею, где оно было, это имение. Однако кажется, что это по правой стороне от Москвы – там, где большое озеро и старый елово-сосновый парк.
 В районе Кратова нет ни дремучих лесов, ни болот, ни торфяников. Пойма Москвы-реки, сосны и песок, чистый воздух, сухой и здоровый климат, благоприятный для отдыха и лечения. Сосны и песок, только моря не хватает, а то бы ни дать, ни взять Прибалтика. И с давних времен повелось так, что Кратово и его окрестности считались и считаются самой престижной дачной местностью под Москвой.

 Одна из достопримечательностей – детская железная дорога. Самая первая в стране (построена в 1939 году), длиной 4 километра, она начинается у Кратовского озера, проходит по дачным улицам, затем через небольшой лесок выходит к железнодорожной платформе Отдых. Колея шириной 750 миллиметров, раньше небольшой паровозик тянул три вагона, теперь вместо него узкоколейный тепловоз. Идет этот почти игрушечный поезд со скоростью не более 15 километров в час, работают там школьники из железнодорожных кружков, пассажиры соответствующего возраста – и все довольны. А иной раз машинист дальнего экспресса или тяжеловесного грузового поезда, походя мимо платформы Отдых, приветствует продолжительным гудком эту узкоколейку своего детства, с почти игрушечных рельсов которой начинался его путь на большие магистрали.

 Кратово вплотную примыкает к городу Жуковскому с его знаменитыми авиационными заводами Туполева. Рядом с поселком находится Летно-исследовательский институт ЛИИ (ныне имени Громова) и аэродром Раменское. На территории ЛИИ был хороший продовольственный магазин, где можно было купить то, чего не было в поселке.

 Мой отчим еще с довоенных времен имел в Кратове одну треть дачи и небольшой участок земли – соток семь или восемь. Там-то мы и проводили лето, а поскольку материально жизнь была нелегкая, то одну комнату с верандой (что побольше) сдавали квартирантам, а в другой (что поменьше) жили сами. Так и сложилось, что во время учебы в школе я все лето проводил на этой даче; ехать куда-либо далеко было не по средствам. Отчим с 1950 года был на пенсии и почти безвыездно находился на даче. Мама ездила на работу в Москву, возвращалась вечером, а иногда и оставалась в городе на ночлег.

 Приезжали мы на дачу в начале июня, обычно после окончания школьных экзаменов, которые тогда были каждый год. Для переезда бралась грузовая машина, привозили кое-какую мебель, посуду, продукты. Первые годы на даче не было ни электричества, ни радио, так что пользовались керосинкой и соответствующим освещением. Была плита в сарае – летняя кухня, а в самой даче отопления не было, да и не утеплена она была.

 По выходным приезжали в гости родственники или знакомые. Выходной день в ту пору был один (воскресенье), и его хватало на небольшую прогулку, обед и вечерний чай. А потом проводы на электричку.

 Жили мы на даче обычно до конца августа. И всякий раз в конце лета у меня начинался спор с родителями, когда уезжать: им хотелось побыть на даче подольше, а мне – вернуться в город пораньше, чтобы иметь какое-то свободное время до первого сентября.

 Что касается дачных товарищей по различным интеллектуальным и не очень интеллектуальным развлечениям, то это был какой-то особенный круг знакомств, существовавший только два-три летних месяца при практически полном отсутствии контактов в остальное время года.

 «Не много лиц мне память сохранила». Хорошо помню Александра Кисина и его сестру Лену; с последней изредка контактирую до сих пор. Александр Кисин позже окончил МГУ, работал в одной известной химической фирме на шоссе Энтузиастов. Лена училась в Московском лесотехническом институте, сейчас на пенсии. Их дача и по сей день стоит на прежнем месте. Местные ребята – Юрий Любимов, Эдуард Резников, Николай Зайцев, Соломон (Сима) Ройтбурт – где вы сейчас? Много лет прошло, встретишь кого на улице – пройдешь мимо, не узнаешь.

 Больше других мне запомнился Кирилл Фрейман, живший на даче по соседству в течение трех сезонов, с 1949 по 1951 год. О нем хотелось бы рассказать подробнее.

 Жил он с матерью и бабушкой. Высокий черноволосый парень, на три года старше меня, очень эрудированный и начитанный. У него был велосипед марки ЗИФ – тяжеловатая, но надежная машина, на котором он катался по поселку, а дома спокойно разъезжал и по Москве. Еще у него был фотоаппарат «Зоркий» с множеством принадлежностей, включая сменную оптику. Ну, велосипед еще туда-сюда, но настоящий пленочный фотоаппарат (тогда лишь у немногих были простенькие, вроде «Фотокора» или «Любителя») - это было весьма и весьма.

 Он прекрасно учился в школе, хотя и не был пай-мальчиком. Знал очень много и в нашей компании имел большой авторитет. Приезжал на дачу еще до окончания школьных экзаменов, готовился на свежем воздухе и ездил в Москву сдавать.

 Однажды показал он мне фотографию Сталина, сидящего в кресле, и на полном серьезе «вешал лапшу» мне на уши, будто бы товарищ Сталин был у них в гостях, и он, Кирилл, его сфотографировал на память. Несколько лет спустя я увидел этот портрет в какой-то книге.

 В 1951 году Кирилл жил в Кратове последний раз. По слухам, после окончания школы в 1952-м он учился на физфаке МГУ, а далее его след теряется.

 И ведь что удивительно – до сих пор помню его московский адрес: Дурасовский переулок, дом 5, квартира 8, хотя был там только один раз. Это на внешней стороне Бульварного кольца, между Воронцовым полем и Покровскими воротами; Как-то раз ехал мимо на трамвае – стоит дом на прежнем месте. Возникала даже мысль написать туда – может быть, новые жильцы что-нибудь знают о Кирилле Фреймане, а вдруг – чем черт не шутит – он и по сей день там живет? Но, с другой стороны – а зачем? Вспоминать дела более чем полувековой давности? Да и какие там были дела, ведь даже не школьные товарищи, а так… Давно разбросала нас жизнь по непересекающимся дорогам, и не войти в одну реку дважды. И еще – не следует забывать, что отвечает кассирша в песне, строчки из которой взяты нами в качестве эпиграфа: «Билетов нет!»

 А однажды я все-таки сошел с трамвая на Покровском бульваре и свернул в Дурасовский переулок. В доме №5 теперь небольшая гостиница какого-то нефтегазового ведомства. А в каталоге главной библиотеки страны не удалось отыскать никаких следов Кирилла Фреймана.

 Мальчишки лет до 14 часто интересуются старшими товарищами, стараются им в чем-то подражать, чем-то быть на них похожими, иногда из-за этого начинают курить раньше времени. Кстати сказать, из нашей кратовской компании в ту пору не курил никто. Позже, лет в 15-16 на старших уже не оглядываются – мы, мол, сами с усами. У меня в школе были товарищи-старшеклассники, на которых хотелось быть чем-то похожим – Владимир Кулаков, Валерий Новиков, Анатолий Рогов. А вне школы таким вот примером для подражания был Кирилл Фрейман, которого я до сих пор вспоминаю наряду с другими хорошими людьми, встретившимися на жизненном пути.

 В Кратове никогда не было грязно – песчаная почва быстро просыхала после любого дождя. А в жаркую и сухую погоду весь воздух, казалось, был пропитан смолистым сосновым духом. Капли смолы были всюду – и на живых деревьях, и на сосновых бревнах и брусах, из которых были построены почти все дома. Некрашеные деревянные стены старых домов имели глубокий коричневый цвет, иногда воспринимавшийся почти черным. Почему-то запомнилась именно солнечная погода, хотя и ненастных дней было великое множество.

 На нашем участке росла картошка, огурцы, морковь, редиска. Было две или три яблони, две или три вишни, две сливы, несколько кустов крыжовника. Крыжовник и вишня росли хорошо, каждый год варили варенье, которого хватало минимум до ноябрьских праздников. Еще росли цветы, большей частью простые – ноготки, настурция, львиный зев, табак. А еще были золотые шары, которые размножались самосевом и росли сами по себе. Зацветали они обычно в августе и были своего рода сигналом – дело к осени.

 Еще сигналом приближающейся осени был День железнодорожника, отмечаемый в первое воскресенье августа. Отчим его очень чтил. А я его отмечаю по сей день отчасти в память отчима, отчасти как дань своему давнему интересу к железной дороге; и «для колориту» ставлю на магнитофон кассету с железнодорожными песнями.

 Крыльцо нашей дачи выходило на юг. Закат солнца был в той стороне, где Москва, и по вечерам небо там долго оставалось светлым – то ли от вечерней зари, то ли от «огней большого города». По вечерам в поселке было тихо, обычно с наступлением темноты жизнь замирала.

 Озеро в Кратове, представляющее собой запруду речки Хрипанки, было основным местом отдыха. Длина его около двух километров, два маленьких островка, несколько песчаных пляжей. В теплую погоду мы подолгу пропадали на этом озере. Около запруды был бетонный мост, мы ныряли с него с трехметровой высоты вниз головой – там было глубоко. А сейчас не знаю – решусь ли прыгнуть с этого моста даже «солдатиком».
 Через много лет, в 1975 году, возил в Кратово сына. Показал ему и место, где был лучший, по нашим понятиям, пляж – тот поморщился. Оно конечно, если к 12 годам человек успел побывать на Истре и Сенеже, на Волге и Амуре, на Черном море и Балтике, на Неве и Тихом океане – что ему занюханный кратовский пруд. Но у нас-то иного не было…

 Впрочем, было. Километрах в четырех находилось замкнутое песчаное озеро, называвшееся «Котлован» или еще «Экскаватор». Туда иногда ходили или ездили на велосипедах. Сейчас это черта Раменского, а озеро, говорят, существует и по сей день. В другую сторону, километров пять через Жуковский – Москва-река и ее приток Пехорка, ее еще называли Манжа. Но тоже запросто не сходишь, а кратовский пруд – вот он.

 По нынешним понятиям, то время было скучным – не было телевизоров, только радио, изредка кино в клубе ЛИИ, а мы вроде бы и не скучали.

 Лес, грибы – не характерно для Кратова, всего раз-другой за сезон. Настоящий лес был далеко, за железной дорогой, в сторону Казанской линии, да и не сказать, чтобы грибное место. Сыроежки, подосиновики и подберезовики изредка, а уж если попадется белый – разговоров надолго. На озере была лодочная станция, иногда катались, но не часто – все-таки лишние расходы. Детская железная дорога тоже не пользовалась у нас особой популярностью – это для младшего возраста.

 Развлекались чтением художественной литературы. Тогда люди широко пользовались библиотеками. А поскольку мне уже лет с десяти разрешалось самостоятельно ездить с дачи в Москву и обратно, то я и летом продолжал пользоваться московской библиотекой. А то и брали книги друг у друга – там я впервые прочел «Тайну двух океанов» Адамова, «Хлеб» Алексея Толстого, «Арктический мост» Казанцева и ряд других.

 Спортивные развлечения нас тоже не миновали; в отношении спорта можно вспомнить сказанное Пушкиным: «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Городки, волейбол «в кружок»… Время пинг-понга и бадминтона еще не наступило, а время крокета уже ушло. Шахматы и шашки котировались не очень, домино не было совсем, а вот карты – здесь следовало бы остановиться подробнее.

 Наряду с простыми играми типа «подкидного дурака», «Акулины», «свиньи» мы играли также в старинную аристократическую игру «джокер», известную также под названием «кункен». Для нее нужны были специальные карты – две колоды по 52 листа плюс 4 дополнительных карты «джокера», заменявшего любую нужную в данный момент карту. Эта игра с нулевой суммой требовала подсчета очков; на террасе одной из дач, где собирались игроки, висел разграфленный лист со всеми возможными участниками.

 Много лет спустя обучил этой игре своих внуков. Им вроде бы понравилось.

 А у меня было еще одно развлечение, не знаю, насколько интеллектуальное. Я ходил на железную дорогу и иногда подолгу сидел на кратовской платформе. Других это не интересовало.
 Замечено давно, что паровозный гудок будит воображение, напоминая о дальних дорогах и чужих городах. То же самое и рельсовый путь, убегающий к горизонту. Существует поверье, что рельсы изготовлены из особой стали, которая гудит, если в ней приложить ухо. Даже если длина уложенного участка строящейся дороги – несколько сот метров, и не скоро по ней пройдет поезд.

 Уже в 1948 году на участке между станциями Перово и Раменское было четыре пути – два для грузового и два для пассажирского движения, включая пригородное. Электрички из Москвы ходили тогда только до Раменского, и только они останавливались в Кратове; даже пригородные паровые до Воскресенска, Голутвина и Зарайска пролетали нашу платформу со свистком, у них были остановки Перово – Люберцы – Быково – Раменское, далее везде. Только электрички, а это были девятивагонные составы серий Сд, Ср, См удостаивали своим вниманием Кратово. Эти поезда имели конструктивную скорость не более восьмидесяти в час, и поездка до Москвы составляла где-то час поездного времени. Но ходили они регулярно; Как правило, не было перерывов и отмен, и если пришел на станцию – в пределах пятнадцати минут уедешь обязательно.

 Грузовые поезда не вызывали особого интереса. Обычно их водили паровозы серии Л, реже СО, а мощные паровозы ФД на Рязанском направлении не работали. Не было еще ни тепловозов, ни электровозов, да и вообще пути для грузовых не имели контактной подвески. Тянулись бесконечные вереницы безликих товарных вагонов, в хвосте поезда собирали двухосные, и вид у последнего вагона был какой-то запыхавшийся, словно боялся, что отцепится и останется на перегоне.

 Правда, иногда и на грузовом встречалось что-нибудь интересное: то пройдет какой-нибудь необычный паровоз, то провезут холодный тепловоз или электровоз. А однажды на открытой платформе везли троллейбус – это был обычный МТБ-82, но нестандартной расцветки: вишневый низ и серый верх . Обычно эти машины во всех городах имели синий низ и желтый верх.

 Но самыми интересными были дальние пассажирские поезда.
 Казанский вокзал – второй после Курского по объему пассажирского движения на Московском узле. Города Казахстана и Средней Азии, Куйбышев и Сталинград, Челябинск и Уфа, Новокузнецк и Кемерово, а также не столь удаленные Мичуринск и Моршанск – все эти поезда ходили с Казанского вокзала и проходили мимо Кратова.

 В те времена основным локомотивом для пассажирских были многочисленные потомки «быстроходного красавца С» - паровозы Су производства Сормовского завода. Мощные паровозы для скоростного движения серии ИС на нашем направлении не работали. Позже, уже после 1953 года, появились паровозы П36 производства Коломенского завода, это был «последний крик» паровозной моды, на этой серии производство паровозов было прекращено.

 В поездах, идущих очень далеко – в города Средней Азии или за Урал, обязательно следовал вагон-ресторан. В скорых поездах один из вагонов внешне существенно отличался от остальных: его кузов снаружи был покрыт вагонкой желтого цвета, а по верху была надпись металлическими буквами: «Спальный вагон прямого сообщения». Как я теперь понимаю, это был мягкий вагон с двухместными купе, он же «международный».

 Особенно впечатляющим был проход скорого поезда в сумерках. Издалека был виден свет прожектора, а уже где-то за километр отчетливо различались два буферных огня – это говорило о том, что идет именно поезд с паровозом, у тогдашних электричек впереди был только прожектор. Потом продолжительный гудок паровоза, и вот уже ярко освещенный поезд пролетает мимо платформы. Промелькнут таблички на вагонах, народ за столиками вагона-ресторана, настольные лампы с оранжевыми абажурами в мягких и купейных вагонах – и вот уже и нет поезда, только убегают в ночную тьму три красных сигнальных огня последнего вагона, а со стороны Москвы уже светит прожектор следующего поезда.

 Между прочим, в те времена поезда ходили медленно. Попалось мне по случаю расписание пассажирских поездов на 1950 год, из которого я узнал много интересного. Что все дальние поезда Рязанского направления имели первую остановку в Раменском и доходили туда от Москвы за час. Что на Павелецком направлении первая остановка была Барыбино, и до нее от Москвы было час двадцать – тоже мне, скорый поезд, современная электричка идет быстрее. Что даже на Октябрьской дороге, считавшейся скоростной, курьерский «Красная стрела» шел от Москвы до Ленинграда более 11 часов с тремя промежуточными остановками, а обычный скорый добирался за 14 часов, имея остановки Клин, Калинин, Спирово, Бологое, Окуловка, Малая Вишера, Любань, Ленинград. Что до Киева скорый шел целые сутки, до Казани тоже.

 …Последним полноценным летом в Кратове было лето 1954 года. В тот год контактировал я, главным образом, с семьей Кисиных. У них на даче собиралось достаточно много народа с нашей Тимирязевской улицы. Обычные развлечения того времени – волейбол, карты, прогулки, в том числе и дальние. Был еще в нашей компании какой-то парень из Москвы, имя которого я напрочь забыл.

 Из событий 1954 года запомнилось народное гулянье в парке ЛИИ в одно из последних воскресений августа. Не на День ли авиации? Запомнилось не тем, что там было уж очень интересно и весело, а безграмотной афишей с программой праздника, где помимо других «ляпов» в конце был обещан «фейерверг». Помнится, мы даже прихватили эту афишу после «фейерверга», и несколько дней она висела на террасе у Кисиных.

 А 1955 год был совсем не похож на предыдущие. Переехали на дачу только в конце июня после моих выпускных экзаменов в школе; весь июль я сидел и готовился к вступительным экзаменам в институт – блата у меня не было, а к своим школьным знаниям я относился достаточно критически. Естественно, в силу этих обстоятельств мне было не до развлечений. Лена Кисина к тому времени успела закончить два курса лесотехнического; помнится, в порядке помощи одолжила мне вузовский учебник физики Чечулина, где была хорошо изложена оптика.

 В феврале 1956-го умер отчим. А летом того же года я поехал на два месяца на целину в составе студенческого отряда; в последующие годы пошли летние студенческие работы, производственные практики, и на даче никто из нас не жил, а сдавали мы всю площадь целиком квартиранту, жившему у нас несколько сезонов до того – отставному генерал-майору Антропову Борису Сергеевичу. Тоже, между прочим, интересный был мужик – служил военным переводчиком весьма высокой квалификации, а будучи отставником, преподавал английский язык в Торфяном институте, неподалеку от которого и жил. Это был то самый вуз, которым школьные учителя пугали нерадивых учеников – мол, с такими отметками тебя возьмут только в торфяной, да и то не на лучший факультет. Сейчас в этом здании помещается МИЭМ – Московский институт электронного машиностроения. Кстати, в 1966 году я там сдавал кандидатский минимум по английскому языку.

 Все студенческие годы в Кратове я бывал эпизодически. А за это время на Рязанском направлении электрифицированный путь дотянулся сначала до Воскресенска, потом до Голутвина, потом и дальше, а где-то году в 1960-м с участка Москва – Черусти ушел последний на Московском узле магистральный паровоз.

 Летом 1961-го мы с матерью снова поселились в Кратове. Это было мое последнее холостяцкое лето, работал я тогда старшим мастером на Кусковском химическом заводе и ездил на работу с двумя сезонками: Кратово – Перово, а там спускался вниз на Чухлинку и проезжал один перегон. А график работы был в то лето – не приведи Бог…

 А потом – пожар в начале 1962-го, изменения в моем семейном положении, переход на работу в Зеленоград весной 1964-го, переезд туда на жительство в январе 1965-го… Не нашлось у нас и сил, ни средств как-то восстановить дачу; да и мне дано было понять, чтобы не лез. Так и протянулась эта бодяга до начала восьмидесятых, после чего участок был уступлен за символическую плату владельцу соседнего участка и второй половины дачи, у которого, впрочем, тое не хватило сил довести его до ума. Жалко, не дожила моя мама до приватизации… Деревья и кустарники одичали и выродились, молодые сосенки, что росли возле крыльца, вымахали в здоровенные деревья.

 Подзабылось за это время и Кратово, и дачный быт; другие маршруты выбираются для отпуска, другие поезда возят меня по выходным по другим трассам. «Есть на планете другие пути». А если случается ехать по Рязанскому направлению далеко – выхожу в тамбур покурить и стою у окна, пока поезд не проследует Отдых, Кратово и Сорок второй километр, отдавая дань памяти местам детства и ранней юности.

 Но время от времени, раз в несколько лет меня «чегой-то гнетёть» и возникает желание побывать в Кратове. Теперь от совмещенной со станцией метро платформы Выхино до Кратова чуть более получаса поездного времени. Схожу с поезда и иду по асфальтированной дороге к озеру, потом вдоль путей детской железной дороги на Тимирязевскую улицу.

 Те же старые сосны, тот же песок под ногами, тот же сухой смолистый воздух, местами те же старые дачи. Вместо деревянной платформы асфальтированная, да еще мемориальная доска в честь И.А.Крата. И нет теперь переезда через железную дорогу. А по озеру все так же плавают лодки, на пляжах загорают; и поезд детской железной дороги – состав из тепловоза и четырех вагончиков деловито шастает по дачным улицам.
 
 Но город подступил вплотную. Вообще граница между Кратовом и Жуковским всегда была призрачной, и теперь сразу же за Тимирязевской улицей стоят современные девятиэтажные дома.

 Хожу по поселку, по знакомым с детства улицам, отмечаю про себя сохранившиеся старые дома, обхожу вокруг озера, иногда захожу к знакомым. Все это является каким-то напоминанием о давно прошедших событиях и людях, своего рода связующим звеном с прошлым, несмотря на то, что многое кругом неузнаваемо изменилось. Прав, тысячу раз прав был поэт Роберт Рождественский:

 А может, просто только иногда
 Лишь в памяти своей приходим мы туда.

 Возвращаюсь домой после прогулки по старому поселку моего детства – путь почти через пол-области. Заглядываю в забегаловку пропустить стаканчик, поднимаюсь на платформу и жду электричку в сторону Москвы. Так же, как и много лет назад, горит зеленый светофор на высоком кронштейне за речкой Хрипанкой. И кажется порой, что далеко-далеко за паутиной контактных проводов вот-вот послышится характерный паровозный гудок. Появится дымок, затем услышишь пыхтение паровой машины – и старый поезд пролетит мимо. И вспоминается концовка фильма Эльдара Рязанова «Небеса обетованные» - что призрак старого паровоза до сих пор бродит по свету…


 
 2001 г.